Страница:
Светлана Демидова
Отдай мне мужа!
Заглядывая в прошлое, мы отыскиваем тот роковой момент, когда русло нашей жизни безнадежно повернуло в сторону, момент начала необратимого движения в новом гибельном направлении. Перемена может быть случайной или следствием целенаправленных действий; мы оставляем за собой счастье и горе и устремляемся – еще не ведая о том – к еще большему горю. И назад пути нет. Это может быть миг, когда мы чуть-чуть повернули руль автомобиля, переглянулись с кем-то, произнесли фразу; это может быть длинный день, неделя или сезон мучительных сомнений, когда руль многократно поворачивается из стороны в сторону, и незначительные в отдельности события накладываются одно на другое.
Часть первая
Это был последний вечер уходящего года, сырой и мрачный, когда туман, размывая очертания предметов, многократно усиливает тревогу.
Анна
Она все же не выдержала! На это, разумеется, и был расчет, но она сломалась раньше, чем я предполагала! Даже несколько обидно. Я слишком долго готовилась к этому дню. Конечно, можно было бы просто прийти и сказать ей: «Мы с твоим мужем любовники, – и еще добавить: – Уже давно». Результат был бы тем же самым, но мне хотелось растянуть ее мучения хотя бы на час, раз уж мы наконец решили, что пора поставить ее в известность. Конечно, какой-то час – ничто по сравнению со всей моей жизнью, но я собиралась сгустить ее страдания так, чтобы ей захотелось выкупить этот час собственной смертью. Это, кстати, многое упростило бы, не надо было бы мудрить. Но поскольку в людях слишком силен инстинкт самосохранения, делать ставку на суицид глупо, а потому лучше все же претворить в жизнь детально разработанный план. Первый пункт уже выполнен на «отлично». Нет, я не маньячка. Я не пытала ее каленым железом. Я не угрожала и даже не травила ядом слов. Я излучала доброжелательность и полное приятие существующего порядка вещей. Я была лучезарна и празднична, как и подобает под Новый год. Но я делала все, чтобы она окончательно уверилась в том, что мы с ее мужем любовники. Конечно, она догадывалась об этом и раньше. Чаще всего жены вычисляют любовницу в первом же приближении. Возможно, в качестве компенсации обманутым супругам свыше дается особое чутье, позволяющее улавливать взаимные интимные эманации любовников, и видение, как у ночных хищников, дающее возможность разглядеть эфемерные связующие нити. Правда, некоторые не желают не только видеть эфемерное, но отрицают даже и очевидное. Может быть, так проявляется любовь – люблю, а потому принимаю все. Или эгоизм – этот человек мой в любых обстоятельствах.
Вряд ли она умеет любить. Она с раннего детства привыкла принимать любовь и поклонение. Те, которые много берут, как правило, не любят возвращать заем. А ей и вовсе не надо было напрягаться. Уходили одни кредиторы, так и не сняв с ее души сливок ответной приязни, а на их еще не простывшее место тут же заступали другие. Ее всегда все любили. Я, конечно, понимаю почему, но мне все равно странно, как можно покупаться на взгляд, который выражает только одно – дай! Дай денег, шмоток, внимания, сочувствия, утешения, любви; жертвуй своим положением, своими интересами, своим временем; наступай на горло своим желаниям, забывай об обязанностях, и тогда за все тебе будет бесценная награда – ее благосклонность.
В общем, она не могла не догадываться о моей связи с ее мужем и, по его словам, даже бесконечно истерила, но безличностно. То есть как бы вообще. Слишком большим ударом по самолюбию было бы признать, что муж изменяет ей со мной. Она всегда оставалась доброжелательной и изысканно вежливой, но всем своим видом давала понять, что никаких перспектив у меня нет, поскольку я всего лишь блажь, а настоящая его любовь – она. Я делала вид, что ничего не читаю в ее взгляде. Она делала вид, что верит в это. Мы обе лицедействовали, приседали во взаимных реверансах, но с каждым новым поклоном ненавидели друг друга все сильней и болезненней.
Когда ее муж предложил мне встретить Новый год втроем: мы с ним и она, – я согласилась не сразу. Мне показалось, что это будет до того натужно и искусственно, что мы в конце концов осатанеем и перегрызем друг другу глотки. Он сумел убедить меня, что в нашей ситуации это всего лишь очередная ступень к свободе, что нужно взять себя в руки, не сатанеть, а продумать свое поведение до мельчайших подробностей и играть, как на сцене. Поразмыслив над его предложением, я нашла в нем больше плюсов, чем минусов, и отправилась в универмаг, чтобы выбрать подарок для его жены. Людям с достатком выше среднего найти достойный подарок очень трудно – у них все есть. Но мне надо было не столько порадовать женщину, сколько раздражить. И я купила ей ожерелье с кристаллами Сваровски. Оно было шикарным, выглядело очень богато, но я знала, что она никогда его не наденет. Не только потому, что оно от меня. Снобизм не позволит ей украсить себя модными блестючками вместо бриллиантов. В ее окружении это моветон.
Когда я вышла из лифта, сразу услышала крики. Они проникали на лестничную площадку даже сквозь массивную двойную дверь. Я догадывалась, что скандал уже разгорелся и наверняка из-за меня. Собственно, это тоже входило в наши с ним расчеты. Конечно, она не хотела меня видеть, но не могла не пускать на порог своего дома. Не было к тому объективных причин. Внешне мы были с ней в прекрасных отношениях.
Я нажала на кнопку звонка. Его мелодичный перелив заставил скандалящих замолчать. Потом послышался звук открываемых замков. Я приготовилась увидеть унылую физиономию Елены, их домработницы, но весь дверной проем загородил своим мощным телом мой любовник. При одном взгляде на него, на эту прекрасно вылепленную фактуру, возникало желание и у менее искушенной женщины.
Он пропустил меня в просторный холл своей квартиры. В свете ярких светильников его лицо оказалось не просто красным, а багровым. Да-а-а… похоже, он неплохо выступил на разогреве. Очень достоверно. Теперь наступила моя очередь. Я взглянула ему в глаза. В них плескалась ярость. Мне стало несколько не по себе. Не перегнул ли он палку? Не переактерствовал ли? Она не должна прямо сейчас вышвырнуть меня вон… Еще не время…
– Все! С меня хватит! – оглушающе крикнул он и, открыв створку шкафа, вытащил свое щегольское пальто. – Я умываю руки! Разбирайтесь здесь сами!
После этого он подмигнул мне. Я вздрогнула. Дурашливое, клоунское подмигивание совсем не шло человеку, которого, казалось, вот-вот хватит апоплексический удар, или, говоря современным языком, разобьет инсульт. Я, замерев на месте, не могла сообразить, как лучше среагировать на это. Он пожал плечами, накинул пальто и вышел из квартиры, выразительно хлопнув сначала одной дверью, потом другой. Через несколько минут в коридоре появилась его жена. В отличие от мужа, она казалась абсолютно спокойной. Любой тут же уверовал бы в это спокойствие, но я знала ее очень хорошо. Трепещущие ноздри и биение голубоватой жилки на виске выдавало и ее смятение. Тем не менее она приветливо поздоровалась со мной и даже подставила щеку, которой я не могла не коснуться своей щекой. Ритуал был соблюден.
Я махнула рукой в сторону входной двери и спросила:
– Что тут у вас происходит?
– Не обращай внимания! – отозвалась она. – Проветрится и вернется. Не станет же он встречать Новый год на улице или в машине. Проходи…
Очередной раз удивившись отсутствию домработницы, я вынуждена была сама повесить свою шубу в шкаф. Плечи мои закрывал тонкий ажурный шарф. Я решила снять его в комнате, когда мы, как две светские дамы, расположимся в креслах друг против друга. И я сделала так, как задумала. Ее ноздри опять дрогнули, когда я сняла свой ажур и бросила его на спинку дивана. Не отреагировать на мой новогодний туалет она не могла. Я явилась к ней в платье от Ирэн Панкратовой. Панкратова шьет для очень узкого круга лиц. Эти самые лица платят ей за каждый наряд бешеные деньги, чтобы у нее не было желания расширять клиентуру. Пробиться к Ирэн, которая на самом деле – обыкновенная толстая Ирка, без протекции нет никакой возможности. Мне сделал протеже муж моей визави. Это было ясно как день.
Не узнать Иркино платье нельзя. Она всегда делала на правом плече крохотную вышивку со своим вензелем – И.П. По желанию заказчицы буквы могли быть выполнены в тон платью или, наоборот, нитями, контрастными по цвету. Носить на плече панкратовский логотип было очень престижно, но хорошим тоном считалось – делать его не слишком бросающимся в глаза. Я наплевала на условности и попросила вышить мне буковки серебристым шелком, мотивируя тем, что платье – новогоднее, а значит, может быть несколько вызывающим. Вызывающим было и глубокое декольте, и высокий разрез на боку. Глубокий синий цвет очень шел к моим серым глазам, добавляя им голубой оттенок. Витое серебряное колье с жемчужинкой гармонировало с серебристым вензелем на плече. Я нравилась себе в этом наряде.
Она сразу заметила логотип Ирэн. Не заметить его было невозможно, поскольку он являлся единственным украшением платья очень простого, но безупречного кроя. Ей бы удивиться и спросить, как я познакомилась с Панкратовой, но она этого не сделала, поскольку сразу просчитала варианты и все поняла правильно. Ее щеки мгновенно порозовели, как бывало всегда, когда она сталкивалась с чем-то неприятным и раздражающим. Еще ей явно не понравилось, что я была свидетельницей супружеской размолвки. Тем не менее она постаралась остаться приветливой и гостеприимной. Она сразу предложила мне кофе, поскольку до праздничного застолья было еще далеко. Я отказываться не стала. Высокий старинный кофейник из серебристого сплава, три фарфоровые чашки, одна из которых, конечно же, предназначалась ушедшему мужу, и вазочка с сухим печеньем уже стояли на низком столике в гостиной. Из носика кофейника струился пар.
– У тебя отличный кофе, – сказала я, отхлебнув из крошечной, почти прозрачной чашечки. – Правда, последнее время я полюбила пить кофе с корицей. И еще хорошо бы посыпать перцем чили. Чуть-чуть, для особого аромата. Ты не пробовала?
Я отлично знала, что она никогда не стала бы пробовать такой напиток, поскольку последнее время у нее вдруг появилась аллергия на корицу. Кофе с корицей и чили любил ее муж. Он пытался и меня к нему приучить, но безрезультатно. Я предпочитала классический вариант, но его жене необязательно об этом знать.
Я видела, как дрогнула ее рука, и чашечка даже чуть пристукнула о блюдце. Мой очередной удар попал точно в цель, но она все еще держалась достойно: красиво улыбнувшись, поднялась с места и достала из встроенного в стену бара две изящных никелированных мельницы: одну – с перцем, другую – с пряностями. Я тоже улыбнулась. Но не ей. Своему знанию того, где в их квартире стоят эти мельницы.
– Я люблю простой кофе, но ты можешь насыпать себе и корицы, и чили, – сказала она.
Я перебухала чили, но пришлось выпить, не морщась. Хорошо, что в такой посудине кофе всего на три глотка.
Потом мы говорили о разных пустяках, но я чувствовала, как в ней растет напряжение. Она немного щурилась, как делала всегда, когда обстоятельства требовали от нее повышенного внимания. Она явно искала в моих словах потаенный глубинный смысл, ждала подвоха, и я, решив, что настала пора вознаградить ее ожидания, спросила:
– Чем собираетесь заниматься в рождественские каникулы? Куда-нибудь поедете? В какой-нибудь круиз? В горы? На море?
Она так съежилась в стильном кресле, что мне на минуту даже сделалось ее жалко. К счастью, минуты истекают быстро, и потому я моментально справилась с собой. Мне ли жалеть? Ее ли? Да я буду очень довольна, если она прямо на моих глазах выпьет яду кураре. Даже не подумаю выбивать роковой сосуд из ее рук! Впрочем, откуда ей взять кураре? Яды вообще не так-то просто раздобыть.
Пока она раздумывала, как лучше мне ответить, я, небрежно развалившись в кресле, но сумев при этом выставить вперед плечо с вензелем Панкратовой, чтобы он мозолил ей глаза, лениво произнесла:
– А я третьего числа уезжаю в Альпы. Думаю, что заслужила пару недель отдыха. А то все работа да работа… Надо и о здоровье подумать… Ты ж помнишь, я всегда любила лыжи…
Я отлично знала, что она уже больше никогда не совершит ни одного путешествия вместе с мужем. Она же знала только то, что в рождественские каникулы ее супруг собирался поехать на какие-то деловые переговоры во Францию. Альпы, конечно, довольно протяженная горная система, но она уже сложила в уме два и два: Альпы и Францию. Получила – Куршевель. Я могла бы поручиться, что она видела у мужа билет на самолет именно на третье января. Возможно, даже вспомнила, что он взят до Гренобля, где находится ближайший к Куршевелю аэропорт. Во всяком случае, от ее лица отхлынула краска, что говорило: я на верном пути. Ее бледность, пришедшая на смену излишней розовости щек, недвусмысленно указывала на то, что она находится в самом смятенном состоянии. Стоило продолжить ковать железо, пока оно горячо, и я с большим воодушевлением собралась это делать дальше. Домашних заготовок у меня было еще много, но воспользоваться ими не пришлось. Бледное лицо моей собеседницы приобрело серый оттенок, и нежная бледно-розовая помада (ее любимый цвет) стала выглядеть на нем вульгарно-ядовитой. Она нервно сглотнула и очень тихо сказала:
– Ты зря так напрягалась. Можно было сказать открытым текстом – вы любовники. Ты же весь разговор строила так, чтобы я перестала сомневаться в этом. А я уже и так… давно не сомневаюсь.
Я сочла за лучшее промолчать, но победной улыбки сдержать не смогла. Она моментально отреагировала, поскольку терпеть не могла моих улыбок. Люди улыбаются, когда им хорошо, а с ее точки зрения, мне априори не должно быть хорошо. Я всегда должна быть лишь бледной ее тенью, которой не стоит вылезать на солнечный свет.
– Ты, наверно, думаешь, что он тебя любит… – некрасиво кривя рот, произнесла она, а потом без всякой связи с предыдущей фразой крикнула в глубь квартиры: – Елена! Принеси клубники! Я просила тебя купить! И… И убирайся, наконец.
Я по-прежнему молчала, но про себя отметила, что домработница нынче ведет себя весьма странно. Жена моего любовника тоже больше не произнесла ни слова до тех пор, пока Елена не принесла блюдо из знакомого мне чешского сервиза розового фарфора, полное крупной клубники, две таких же розовых глубоких розетки и две изящные вилочки для ягод.
– А где сливки? – все так же громко крикнула она, хотя домработница стояла рядом. – Ты же знаешь, что я люблю клубнику со сливками. И ложки принеси. И сахар.
Елена, женщина лет сорока с некрасивым длинным лицом, вышла и через пару минут вернулась с подносом, на котором стояло все, что потребовала хозяйка.
– И вот так во всем. Ничего не помнит, все забывает. На что мне такая домработница? – Она обращалась ко мне, но я понимала, что вопрос риторический, а потому очередной раз смолчала. Ее отношения с домработницами, которых она меняла чуть ли не каждый сезон, меня не касались.
– В общем, так! – она опять обратилась к Елене. – Доделай все, что от тебя требуется: салаты там… пирог… И чтобы больше я тебя никогда не видела в моем доме! Расчет ты уже получила, включая сегодняшний день, так что… – И она сделала рукой жест, который давал понять бедной женщине, что ей лучше побыстрей убраться подальше от раздраженной хозяйки.
Елена все так же безмолвно вышла из гостиной.
– В баре есть какое-то вино, – сказала жена моего любовника, накладывая себе клубнику и поливая ее сливками. – Если хочешь, плесни себе. Там стоят и фужеры…
Я не хотела, а потому не двинулась с места. Она отправила в рот ягодку клубники и начала:
– Так вот: я давно не сомневаюсь… Давно…
Потом ее вдруг будто прорвало, и она начала кричать так громко, что домработница не могла не слышать ее голоса в дальних комнатах. Мне это понравилось. Пусть Елена знает, как надрывается ее бывшая хозяйка. Уволенной женщине это будет очень приятно.
– Вы думали, что я полная кретинка, да?! Да ты же наверняка специально поливала его пиджак своей туалетной водой! Ты ведь все делаешь специально! Мне ли не знать запаха этой воды, если ты ее полюбила после того, как я тебе ее в первый раз подарила! Я! Тебе! Но ты не умеешь быть благодарной…
Последнюю фразу она произнесла невнятно, поскольку решила заесть ее клубникой. Я не собиралась ей возражать. К чему? Ну… да… Да! Эту воду действительно она мне как-то подарила. Ну и что? Мало ли кто кому чего дарит… Не одна я пользуюсь ароматами Нины Ричи… Правда, в данном случае это тоже играло мне на руку. Конечно, он приносил ей мой запах!
– Да, мы любовники, – сказала я. – И очень хорошо, что ты теперь это твердо знаешь.
Она принялась сосредоточенно мять в розетке ягоды, будто собиралась сделать из них пюре.
– Слушай, а зачем ты… то есть вы с ним… оба… все это… – она помахала в воздухе рукой, и кольца на ее пальцах засверкали своими камнями, – делаете? Любовники обычно скрывают свои отношения. Не будешь же ты утверждать, что муж собрался меня бросить ради… ради тебя…
Она выставила в мою сторону палец с длинным перламутровым ногтем. В ее взгляде я прочитала брезгливость. Мой ответный взгляд был не хуже. Кроме брезгливости, которую она у меня тоже вызывала, я постаралась вложить в него еще и жалость. Сейчас она действительно была жалка, поскольку начала уже заметно нервничать. Ее точеный носик покраснел, пальцы дрожали. Ей наверняка хотелось выпить любимого виски, что она часто делала, когда замечала, что ситуация выходит из-под контроля, но сейчас я не дам ей спрятаться в дурман!
– Думаю, что именно это он и собирается сделать, – спокойно произнесла я, глядя прямо в ее глаза.
Она часто-часто заморгала, будто собиралась заплакать. Так обычно у нее начиналась истерика. Как же она предсказуема! Я могла бы поспорить, что сейчас она начнет повышать голос до самых высоких истеричных нот.
Она действительно принялась кричать, все больше и больше распаляя себя:
– Даже не рассчитывай, что у тебя что-то выйдет! Он… он… всего лишь… мужик! А они все такие… Чего только не обещают любовницам… лишь бы они… лишь бы те… лишь бы ты… А ты и купилась! Идиотка! – Она самым отвратительным образом расхохоталась. – Он никогда… Никогда! Слышишь! Ничего у тебя не выйдет!
Я медленно расстегнула сумку и вытащила круглый бархатный футляр винно-красного цвета. Так же, не спеша, я открыла крышечку. В специальных выемках, обтянутых черным шелком, покоились массивные золотые серьги и кольцо с бриллиантами. С настоящими, а не с кристаллами Сваровски, на которые я, похоже, зря выбросила деньги. В сложившейся ситуации уже невозможно преподнести ей колье.
Камни моих кольца и серег были не крупными, но чистой воды. Они испускали голубоватые искры и казались светящимися. Она знала, что я никогда не могла бы позволить себе купить столь дорогие украшения. Такими бриллиантами не мог бы меня порадовать ни один мой поклонник из числа тех, кого она знала. Ее муж – мог. Она поняла это сразу и запустила в меня розеткой с клубничным пюре. Я легко уклонилась. Розетка упала на диван. На желтую сатиновую обивку вылилась розовая сливочно-клубничная масса. Мокрое, склизкое пятно обезобразило диван. Ее лицо тоже было безобразно.
– Убира-а-а-айся!! – крикнула она мне. Потом набрала в грудь воздуха и завопила еще громче, очевидно, чтобы слышала в кухне и Елена: – Все убира-а-а-айтесь! И как можно быстре-э-э-й!
Она поднялась с дивана и, не глядя на меня, вышла из комнаты. Это меня вполне устраивало. Моя миссия в ее доме была выполнена.
Возле входной двери мы столкнулись с Еленой. Она везла за ручку чемодан на колесиках. Лицо ее было абсолютно непроницаемым. Ни за что нельзя было бы сказать, что она сейчас испытывает: унижение, сожаление или, может быть, облегчение. Я подумала, что ежедневно сходила бы с ума, если бы по моему дому разгуливала подобная мумия. Пожалуй, ее и надо было уволить, чтобы не свихнуться от одного ее вида. Впрочем, это меня не касается. У меня полно своих забот и проблем. Я так долго изображала в доме моего любовника неколебимое спокойствие и уверенность в себе, что теперь, когда уже не надо притворяться, на меня накатила неприятная слабость. Мне вдруг стало холодно в моем голом платье, несмотря на то что сверху я уже надела мутоновую шубку. Подняв воротник, я на минуту задержалась на площадке, раздумывая, не сбежать ли мне вниз по лестнице, чтобы не ждать лифт вместе с этой мертволицей домработницей. Но именно в это время кабинка услужливо распахнула свои двери прямо передо мной. Из лифта вышел мужчина и столкнулся с Еленой. Пока они рассыпались друг перед другом в извинениях, я сделала шаг вперед, двери за мной закрылись, и я поехала вниз. Без Елены. Кто она такая, чтобы я ее ждала? Никто.
На улице мне удалось почти сразу поймать такси. Обычно в праздничный день это сделать почти невозможно. Хороший знак. Пусть все сложится так, как мы задумали. Я назвала адрес, и машина повезла меня к отелю «Альтаир», где мы договорились встретиться с Бусем. Да, я так его звала. Это прозвище, однажды слетев с моих губ, закрепилось за этим человеком в моем сознании намертво. Сначала он возражал. Еще как! Он, правая рука владельца фирмы, один из ее директоров – и вдруг какой-то Бусь. Разве не смешно? Разве не унижает его достоинство? Но я не собиралась уступать. Смеясь, я объяснила ему, что Бусь – это вовсе не то же самое, что вульгарный Бусик. Бусь – это Бусик в превосходной степени! Бусь – не чья-то правая рука, а глава всех Бусиков, Пусиков и Дусиков, вместе взятых. Бусь – это круто!
То, что я так и продолжала называть любовника Бусем, несмотря на его недовольство, оказалось самой верной тактикой в поведении с ним. Ему уступали все, кроме жены, но она брала другим – нудежом и капризами. Кроме того, она была наследницей огромного состояния отца, в ее руках были и деньги, и акции компании. Бусю приходилось принимать ее такой, какой она была.
Думаю, что он имел любовниц и до меня. Наличие любовниц не только норма в среде бизнесменов, но является еще как бы негласным пунктом морального кодекса их поведения. Любовница – это естественно и правильно, когда у мужчины много денег. Женщины Буся, конечно, соглашались на все условия богатого и красивого мужчины. Одна я выбивалась из общего ряда, поскольку ни на какие уступки ни в чем не шла. Бусь устроил мне по этому поводу несколько сцен, но я осталась тверда, и он смирился с тем, что мой характер оказался сильнее, чем у всех его знакомых женщин. Он довольно скоро привык и к своему прозвищу, поскольку, как выяснилось, никто и никогда ранее не называл его никакими ласковыми именами. Его мать была человеком сухим и строгим и не позволяла себе опускаться до сюсюканья с сыном, из которого растила настоящего мужчину. Остальные его женщины не могли даже помыслить о том, чтобы назвать высокого и широкоплечего красавца уменьшительным именем. А он теперь иногда даже подписывал мне эсэмэски: «Твой Бусь». Это прозвище еще более сблизило нас, наши отношения стали теплее и сентиментальнее. Нас объединяло нечто такое, чего он не имел никогда с другими женщинами – особый интимный язык, понятный только нам двоим.
Жену Буся я даже в мыслях давно уже не называла по имени. Только – она. Я особым образом произносила это местоимение, когда говорила о его жене. Бусь с ходу понимал, о ком пойдет речь. Она – это была обезличивающая кличка, низводящая ее до уровня женщины из толпы.
Я провела рукой по намокшему меху шубы. Да… погода не новогодняя. Лучше было бы, конечно, надеть пуховик. Его и мочить не жалко, и удобнее в нем, но шикарное платье от Панкратовой никак не вязалось с обыденной одежонкой. Шуба у меня, конечно, не норковая, но очень ладная, будто специально на меня сшитая. Одеваясь дома, я представляла, как небрежным движением плеч сброшу ее на руки Елены… Впрочем, сбросить не удалось… Да и где теперь та Елена…
Такси остановилось.
– Пробка… – односложно пробасил таксист, приятный седовласый мужчина.
Я посмотрела в окно. В ярком свете праздничной новогодней иллюминации было видно далеко вперед. Вся улица действительно была запружена машинами. Похоже, мы остановились надолго. Впрочем, это даже хорошо. Хоть какая-то иллюзия деятельности: я еду навстречу судьбе и всего лишь пережидаю пробку. В номере отеля без Буся мне было бы очень неуютно. Он собирался приехать к одиннадцати. Пока до встречи с ним – уйма времени. Когда мы встретимся, первым делом он, конечно же, потащит меня в постель. Хочется мне этого или нет, он даже не удосужится спросить, поскольку уверен, что я только и жду соития с ним. Впрочем, я еще не встречала мужчин, которые не были бы уверены, что все женщины в любой миг и час готовы к совокуплению. Именно с ними. С другими-то, может, и не готовы и не хотят, а с ними, такими мачо, – всегда и сразу.
Был ли Бусь мачо? Внешне – да: высокий, огромный, но не грузный, а подтянутый, с легкой, стремительной походкой. Он понравился мне сразу, когда я увидела его в первый раз в фирме отца, куда зашла за лекарством от мигрени, которое папочка для меня купил в Штатах. Бусь в этот момент читал какие-то бумаги, сидя в отцовском кабинете за столом для переговоров. На его руке блестело обручальное кольцо, но я огорчилась этому не слишком. Люди, живущие бизнесом, ревностнее, чем представители других социальных слоев, придерживались определенного дресс-кода: строгий темный костюм, светлая рубашка, изящный компактный кейс от Dominiko Vakka из кожи питона, стоимостью, сравнимой, пожалуй, с ценой на отечественную машину «Ока». Обручальное кольцо на пальце удачливого бизнесмена считалось такой же естественной и непреложной деталью, как галстук в тон костюма или рубашки. При этом окольцованный господин мог жить не с женой, а сразу с тремя любовницами, но на корпоративных мероприятиях и даже в некоторых деловых поездках ему по протоколу предписывалось быть с женой, как бы он к ней ни относился. При смене жены бизнесмены, возможно, даже не меняли одно кольцо на другое – к чему лишние траты. Деньги текут только к деньгам.
Вряд ли она умеет любить. Она с раннего детства привыкла принимать любовь и поклонение. Те, которые много берут, как правило, не любят возвращать заем. А ей и вовсе не надо было напрягаться. Уходили одни кредиторы, так и не сняв с ее души сливок ответной приязни, а на их еще не простывшее место тут же заступали другие. Ее всегда все любили. Я, конечно, понимаю почему, но мне все равно странно, как можно покупаться на взгляд, который выражает только одно – дай! Дай денег, шмоток, внимания, сочувствия, утешения, любви; жертвуй своим положением, своими интересами, своим временем; наступай на горло своим желаниям, забывай об обязанностях, и тогда за все тебе будет бесценная награда – ее благосклонность.
В общем, она не могла не догадываться о моей связи с ее мужем и, по его словам, даже бесконечно истерила, но безличностно. То есть как бы вообще. Слишком большим ударом по самолюбию было бы признать, что муж изменяет ей со мной. Она всегда оставалась доброжелательной и изысканно вежливой, но всем своим видом давала понять, что никаких перспектив у меня нет, поскольку я всего лишь блажь, а настоящая его любовь – она. Я делала вид, что ничего не читаю в ее взгляде. Она делала вид, что верит в это. Мы обе лицедействовали, приседали во взаимных реверансах, но с каждым новым поклоном ненавидели друг друга все сильней и болезненней.
Когда ее муж предложил мне встретить Новый год втроем: мы с ним и она, – я согласилась не сразу. Мне показалось, что это будет до того натужно и искусственно, что мы в конце концов осатанеем и перегрызем друг другу глотки. Он сумел убедить меня, что в нашей ситуации это всего лишь очередная ступень к свободе, что нужно взять себя в руки, не сатанеть, а продумать свое поведение до мельчайших подробностей и играть, как на сцене. Поразмыслив над его предложением, я нашла в нем больше плюсов, чем минусов, и отправилась в универмаг, чтобы выбрать подарок для его жены. Людям с достатком выше среднего найти достойный подарок очень трудно – у них все есть. Но мне надо было не столько порадовать женщину, сколько раздражить. И я купила ей ожерелье с кристаллами Сваровски. Оно было шикарным, выглядело очень богато, но я знала, что она никогда его не наденет. Не только потому, что оно от меня. Снобизм не позволит ей украсить себя модными блестючками вместо бриллиантов. В ее окружении это моветон.
Когда я вышла из лифта, сразу услышала крики. Они проникали на лестничную площадку даже сквозь массивную двойную дверь. Я догадывалась, что скандал уже разгорелся и наверняка из-за меня. Собственно, это тоже входило в наши с ним расчеты. Конечно, она не хотела меня видеть, но не могла не пускать на порог своего дома. Не было к тому объективных причин. Внешне мы были с ней в прекрасных отношениях.
Я нажала на кнопку звонка. Его мелодичный перелив заставил скандалящих замолчать. Потом послышался звук открываемых замков. Я приготовилась увидеть унылую физиономию Елены, их домработницы, но весь дверной проем загородил своим мощным телом мой любовник. При одном взгляде на него, на эту прекрасно вылепленную фактуру, возникало желание и у менее искушенной женщины.
Он пропустил меня в просторный холл своей квартиры. В свете ярких светильников его лицо оказалось не просто красным, а багровым. Да-а-а… похоже, он неплохо выступил на разогреве. Очень достоверно. Теперь наступила моя очередь. Я взглянула ему в глаза. В них плескалась ярость. Мне стало несколько не по себе. Не перегнул ли он палку? Не переактерствовал ли? Она не должна прямо сейчас вышвырнуть меня вон… Еще не время…
– Все! С меня хватит! – оглушающе крикнул он и, открыв створку шкафа, вытащил свое щегольское пальто. – Я умываю руки! Разбирайтесь здесь сами!
После этого он подмигнул мне. Я вздрогнула. Дурашливое, клоунское подмигивание совсем не шло человеку, которого, казалось, вот-вот хватит апоплексический удар, или, говоря современным языком, разобьет инсульт. Я, замерев на месте, не могла сообразить, как лучше среагировать на это. Он пожал плечами, накинул пальто и вышел из квартиры, выразительно хлопнув сначала одной дверью, потом другой. Через несколько минут в коридоре появилась его жена. В отличие от мужа, она казалась абсолютно спокойной. Любой тут же уверовал бы в это спокойствие, но я знала ее очень хорошо. Трепещущие ноздри и биение голубоватой жилки на виске выдавало и ее смятение. Тем не менее она приветливо поздоровалась со мной и даже подставила щеку, которой я не могла не коснуться своей щекой. Ритуал был соблюден.
Я махнула рукой в сторону входной двери и спросила:
– Что тут у вас происходит?
– Не обращай внимания! – отозвалась она. – Проветрится и вернется. Не станет же он встречать Новый год на улице или в машине. Проходи…
Очередной раз удивившись отсутствию домработницы, я вынуждена была сама повесить свою шубу в шкаф. Плечи мои закрывал тонкий ажурный шарф. Я решила снять его в комнате, когда мы, как две светские дамы, расположимся в креслах друг против друга. И я сделала так, как задумала. Ее ноздри опять дрогнули, когда я сняла свой ажур и бросила его на спинку дивана. Не отреагировать на мой новогодний туалет она не могла. Я явилась к ней в платье от Ирэн Панкратовой. Панкратова шьет для очень узкого круга лиц. Эти самые лица платят ей за каждый наряд бешеные деньги, чтобы у нее не было желания расширять клиентуру. Пробиться к Ирэн, которая на самом деле – обыкновенная толстая Ирка, без протекции нет никакой возможности. Мне сделал протеже муж моей визави. Это было ясно как день.
Не узнать Иркино платье нельзя. Она всегда делала на правом плече крохотную вышивку со своим вензелем – И.П. По желанию заказчицы буквы могли быть выполнены в тон платью или, наоборот, нитями, контрастными по цвету. Носить на плече панкратовский логотип было очень престижно, но хорошим тоном считалось – делать его не слишком бросающимся в глаза. Я наплевала на условности и попросила вышить мне буковки серебристым шелком, мотивируя тем, что платье – новогоднее, а значит, может быть несколько вызывающим. Вызывающим было и глубокое декольте, и высокий разрез на боку. Глубокий синий цвет очень шел к моим серым глазам, добавляя им голубой оттенок. Витое серебряное колье с жемчужинкой гармонировало с серебристым вензелем на плече. Я нравилась себе в этом наряде.
Она сразу заметила логотип Ирэн. Не заметить его было невозможно, поскольку он являлся единственным украшением платья очень простого, но безупречного кроя. Ей бы удивиться и спросить, как я познакомилась с Панкратовой, но она этого не сделала, поскольку сразу просчитала варианты и все поняла правильно. Ее щеки мгновенно порозовели, как бывало всегда, когда она сталкивалась с чем-то неприятным и раздражающим. Еще ей явно не понравилось, что я была свидетельницей супружеской размолвки. Тем не менее она постаралась остаться приветливой и гостеприимной. Она сразу предложила мне кофе, поскольку до праздничного застолья было еще далеко. Я отказываться не стала. Высокий старинный кофейник из серебристого сплава, три фарфоровые чашки, одна из которых, конечно же, предназначалась ушедшему мужу, и вазочка с сухим печеньем уже стояли на низком столике в гостиной. Из носика кофейника струился пар.
– У тебя отличный кофе, – сказала я, отхлебнув из крошечной, почти прозрачной чашечки. – Правда, последнее время я полюбила пить кофе с корицей. И еще хорошо бы посыпать перцем чили. Чуть-чуть, для особого аромата. Ты не пробовала?
Я отлично знала, что она никогда не стала бы пробовать такой напиток, поскольку последнее время у нее вдруг появилась аллергия на корицу. Кофе с корицей и чили любил ее муж. Он пытался и меня к нему приучить, но безрезультатно. Я предпочитала классический вариант, но его жене необязательно об этом знать.
Я видела, как дрогнула ее рука, и чашечка даже чуть пристукнула о блюдце. Мой очередной удар попал точно в цель, но она все еще держалась достойно: красиво улыбнувшись, поднялась с места и достала из встроенного в стену бара две изящных никелированных мельницы: одну – с перцем, другую – с пряностями. Я тоже улыбнулась. Но не ей. Своему знанию того, где в их квартире стоят эти мельницы.
– Я люблю простой кофе, но ты можешь насыпать себе и корицы, и чили, – сказала она.
Я перебухала чили, но пришлось выпить, не морщась. Хорошо, что в такой посудине кофе всего на три глотка.
Потом мы говорили о разных пустяках, но я чувствовала, как в ней растет напряжение. Она немного щурилась, как делала всегда, когда обстоятельства требовали от нее повышенного внимания. Она явно искала в моих словах потаенный глубинный смысл, ждала подвоха, и я, решив, что настала пора вознаградить ее ожидания, спросила:
– Чем собираетесь заниматься в рождественские каникулы? Куда-нибудь поедете? В какой-нибудь круиз? В горы? На море?
Она так съежилась в стильном кресле, что мне на минуту даже сделалось ее жалко. К счастью, минуты истекают быстро, и потому я моментально справилась с собой. Мне ли жалеть? Ее ли? Да я буду очень довольна, если она прямо на моих глазах выпьет яду кураре. Даже не подумаю выбивать роковой сосуд из ее рук! Впрочем, откуда ей взять кураре? Яды вообще не так-то просто раздобыть.
Пока она раздумывала, как лучше мне ответить, я, небрежно развалившись в кресле, но сумев при этом выставить вперед плечо с вензелем Панкратовой, чтобы он мозолил ей глаза, лениво произнесла:
– А я третьего числа уезжаю в Альпы. Думаю, что заслужила пару недель отдыха. А то все работа да работа… Надо и о здоровье подумать… Ты ж помнишь, я всегда любила лыжи…
Я отлично знала, что она уже больше никогда не совершит ни одного путешествия вместе с мужем. Она же знала только то, что в рождественские каникулы ее супруг собирался поехать на какие-то деловые переговоры во Францию. Альпы, конечно, довольно протяженная горная система, но она уже сложила в уме два и два: Альпы и Францию. Получила – Куршевель. Я могла бы поручиться, что она видела у мужа билет на самолет именно на третье января. Возможно, даже вспомнила, что он взят до Гренобля, где находится ближайший к Куршевелю аэропорт. Во всяком случае, от ее лица отхлынула краска, что говорило: я на верном пути. Ее бледность, пришедшая на смену излишней розовости щек, недвусмысленно указывала на то, что она находится в самом смятенном состоянии. Стоило продолжить ковать железо, пока оно горячо, и я с большим воодушевлением собралась это делать дальше. Домашних заготовок у меня было еще много, но воспользоваться ими не пришлось. Бледное лицо моей собеседницы приобрело серый оттенок, и нежная бледно-розовая помада (ее любимый цвет) стала выглядеть на нем вульгарно-ядовитой. Она нервно сглотнула и очень тихо сказала:
– Ты зря так напрягалась. Можно было сказать открытым текстом – вы любовники. Ты же весь разговор строила так, чтобы я перестала сомневаться в этом. А я уже и так… давно не сомневаюсь.
Я сочла за лучшее промолчать, но победной улыбки сдержать не смогла. Она моментально отреагировала, поскольку терпеть не могла моих улыбок. Люди улыбаются, когда им хорошо, а с ее точки зрения, мне априори не должно быть хорошо. Я всегда должна быть лишь бледной ее тенью, которой не стоит вылезать на солнечный свет.
– Ты, наверно, думаешь, что он тебя любит… – некрасиво кривя рот, произнесла она, а потом без всякой связи с предыдущей фразой крикнула в глубь квартиры: – Елена! Принеси клубники! Я просила тебя купить! И… И убирайся, наконец.
Я по-прежнему молчала, но про себя отметила, что домработница нынче ведет себя весьма странно. Жена моего любовника тоже больше не произнесла ни слова до тех пор, пока Елена не принесла блюдо из знакомого мне чешского сервиза розового фарфора, полное крупной клубники, две таких же розовых глубоких розетки и две изящные вилочки для ягод.
– А где сливки? – все так же громко крикнула она, хотя домработница стояла рядом. – Ты же знаешь, что я люблю клубнику со сливками. И ложки принеси. И сахар.
Елена, женщина лет сорока с некрасивым длинным лицом, вышла и через пару минут вернулась с подносом, на котором стояло все, что потребовала хозяйка.
– И вот так во всем. Ничего не помнит, все забывает. На что мне такая домработница? – Она обращалась ко мне, но я понимала, что вопрос риторический, а потому очередной раз смолчала. Ее отношения с домработницами, которых она меняла чуть ли не каждый сезон, меня не касались.
– В общем, так! – она опять обратилась к Елене. – Доделай все, что от тебя требуется: салаты там… пирог… И чтобы больше я тебя никогда не видела в моем доме! Расчет ты уже получила, включая сегодняшний день, так что… – И она сделала рукой жест, который давал понять бедной женщине, что ей лучше побыстрей убраться подальше от раздраженной хозяйки.
Елена все так же безмолвно вышла из гостиной.
– В баре есть какое-то вино, – сказала жена моего любовника, накладывая себе клубнику и поливая ее сливками. – Если хочешь, плесни себе. Там стоят и фужеры…
Я не хотела, а потому не двинулась с места. Она отправила в рот ягодку клубники и начала:
– Так вот: я давно не сомневаюсь… Давно…
Потом ее вдруг будто прорвало, и она начала кричать так громко, что домработница не могла не слышать ее голоса в дальних комнатах. Мне это понравилось. Пусть Елена знает, как надрывается ее бывшая хозяйка. Уволенной женщине это будет очень приятно.
– Вы думали, что я полная кретинка, да?! Да ты же наверняка специально поливала его пиджак своей туалетной водой! Ты ведь все делаешь специально! Мне ли не знать запаха этой воды, если ты ее полюбила после того, как я тебе ее в первый раз подарила! Я! Тебе! Но ты не умеешь быть благодарной…
Последнюю фразу она произнесла невнятно, поскольку решила заесть ее клубникой. Я не собиралась ей возражать. К чему? Ну… да… Да! Эту воду действительно она мне как-то подарила. Ну и что? Мало ли кто кому чего дарит… Не одна я пользуюсь ароматами Нины Ричи… Правда, в данном случае это тоже играло мне на руку. Конечно, он приносил ей мой запах!
– Да, мы любовники, – сказала я. – И очень хорошо, что ты теперь это твердо знаешь.
Она принялась сосредоточенно мять в розетке ягоды, будто собиралась сделать из них пюре.
– Слушай, а зачем ты… то есть вы с ним… оба… все это… – она помахала в воздухе рукой, и кольца на ее пальцах засверкали своими камнями, – делаете? Любовники обычно скрывают свои отношения. Не будешь же ты утверждать, что муж собрался меня бросить ради… ради тебя…
Она выставила в мою сторону палец с длинным перламутровым ногтем. В ее взгляде я прочитала брезгливость. Мой ответный взгляд был не хуже. Кроме брезгливости, которую она у меня тоже вызывала, я постаралась вложить в него еще и жалость. Сейчас она действительно была жалка, поскольку начала уже заметно нервничать. Ее точеный носик покраснел, пальцы дрожали. Ей наверняка хотелось выпить любимого виски, что она часто делала, когда замечала, что ситуация выходит из-под контроля, но сейчас я не дам ей спрятаться в дурман!
– Думаю, что именно это он и собирается сделать, – спокойно произнесла я, глядя прямо в ее глаза.
Она часто-часто заморгала, будто собиралась заплакать. Так обычно у нее начиналась истерика. Как же она предсказуема! Я могла бы поспорить, что сейчас она начнет повышать голос до самых высоких истеричных нот.
Она действительно принялась кричать, все больше и больше распаляя себя:
– Даже не рассчитывай, что у тебя что-то выйдет! Он… он… всего лишь… мужик! А они все такие… Чего только не обещают любовницам… лишь бы они… лишь бы те… лишь бы ты… А ты и купилась! Идиотка! – Она самым отвратительным образом расхохоталась. – Он никогда… Никогда! Слышишь! Ничего у тебя не выйдет!
Я медленно расстегнула сумку и вытащила круглый бархатный футляр винно-красного цвета. Так же, не спеша, я открыла крышечку. В специальных выемках, обтянутых черным шелком, покоились массивные золотые серьги и кольцо с бриллиантами. С настоящими, а не с кристаллами Сваровски, на которые я, похоже, зря выбросила деньги. В сложившейся ситуации уже невозможно преподнести ей колье.
Камни моих кольца и серег были не крупными, но чистой воды. Они испускали голубоватые искры и казались светящимися. Она знала, что я никогда не могла бы позволить себе купить столь дорогие украшения. Такими бриллиантами не мог бы меня порадовать ни один мой поклонник из числа тех, кого она знала. Ее муж – мог. Она поняла это сразу и запустила в меня розеткой с клубничным пюре. Я легко уклонилась. Розетка упала на диван. На желтую сатиновую обивку вылилась розовая сливочно-клубничная масса. Мокрое, склизкое пятно обезобразило диван. Ее лицо тоже было безобразно.
– Убира-а-а-айся!! – крикнула она мне. Потом набрала в грудь воздуха и завопила еще громче, очевидно, чтобы слышала в кухне и Елена: – Все убира-а-а-айтесь! И как можно быстре-э-э-й!
Она поднялась с дивана и, не глядя на меня, вышла из комнаты. Это меня вполне устраивало. Моя миссия в ее доме была выполнена.
Возле входной двери мы столкнулись с Еленой. Она везла за ручку чемодан на колесиках. Лицо ее было абсолютно непроницаемым. Ни за что нельзя было бы сказать, что она сейчас испытывает: унижение, сожаление или, может быть, облегчение. Я подумала, что ежедневно сходила бы с ума, если бы по моему дому разгуливала подобная мумия. Пожалуй, ее и надо было уволить, чтобы не свихнуться от одного ее вида. Впрочем, это меня не касается. У меня полно своих забот и проблем. Я так долго изображала в доме моего любовника неколебимое спокойствие и уверенность в себе, что теперь, когда уже не надо притворяться, на меня накатила неприятная слабость. Мне вдруг стало холодно в моем голом платье, несмотря на то что сверху я уже надела мутоновую шубку. Подняв воротник, я на минуту задержалась на площадке, раздумывая, не сбежать ли мне вниз по лестнице, чтобы не ждать лифт вместе с этой мертволицей домработницей. Но именно в это время кабинка услужливо распахнула свои двери прямо передо мной. Из лифта вышел мужчина и столкнулся с Еленой. Пока они рассыпались друг перед другом в извинениях, я сделала шаг вперед, двери за мной закрылись, и я поехала вниз. Без Елены. Кто она такая, чтобы я ее ждала? Никто.
На улице мне удалось почти сразу поймать такси. Обычно в праздничный день это сделать почти невозможно. Хороший знак. Пусть все сложится так, как мы задумали. Я назвала адрес, и машина повезла меня к отелю «Альтаир», где мы договорились встретиться с Бусем. Да, я так его звала. Это прозвище, однажды слетев с моих губ, закрепилось за этим человеком в моем сознании намертво. Сначала он возражал. Еще как! Он, правая рука владельца фирмы, один из ее директоров – и вдруг какой-то Бусь. Разве не смешно? Разве не унижает его достоинство? Но я не собиралась уступать. Смеясь, я объяснила ему, что Бусь – это вовсе не то же самое, что вульгарный Бусик. Бусь – это Бусик в превосходной степени! Бусь – не чья-то правая рука, а глава всех Бусиков, Пусиков и Дусиков, вместе взятых. Бусь – это круто!
То, что я так и продолжала называть любовника Бусем, несмотря на его недовольство, оказалось самой верной тактикой в поведении с ним. Ему уступали все, кроме жены, но она брала другим – нудежом и капризами. Кроме того, она была наследницей огромного состояния отца, в ее руках были и деньги, и акции компании. Бусю приходилось принимать ее такой, какой она была.
Думаю, что он имел любовниц и до меня. Наличие любовниц не только норма в среде бизнесменов, но является еще как бы негласным пунктом морального кодекса их поведения. Любовница – это естественно и правильно, когда у мужчины много денег. Женщины Буся, конечно, соглашались на все условия богатого и красивого мужчины. Одна я выбивалась из общего ряда, поскольку ни на какие уступки ни в чем не шла. Бусь устроил мне по этому поводу несколько сцен, но я осталась тверда, и он смирился с тем, что мой характер оказался сильнее, чем у всех его знакомых женщин. Он довольно скоро привык и к своему прозвищу, поскольку, как выяснилось, никто и никогда ранее не называл его никакими ласковыми именами. Его мать была человеком сухим и строгим и не позволяла себе опускаться до сюсюканья с сыном, из которого растила настоящего мужчину. Остальные его женщины не могли даже помыслить о том, чтобы назвать высокого и широкоплечего красавца уменьшительным именем. А он теперь иногда даже подписывал мне эсэмэски: «Твой Бусь». Это прозвище еще более сблизило нас, наши отношения стали теплее и сентиментальнее. Нас объединяло нечто такое, чего он не имел никогда с другими женщинами – особый интимный язык, понятный только нам двоим.
Жену Буся я даже в мыслях давно уже не называла по имени. Только – она. Я особым образом произносила это местоимение, когда говорила о его жене. Бусь с ходу понимал, о ком пойдет речь. Она – это была обезличивающая кличка, низводящая ее до уровня женщины из толпы.
Я провела рукой по намокшему меху шубы. Да… погода не новогодняя. Лучше было бы, конечно, надеть пуховик. Его и мочить не жалко, и удобнее в нем, но шикарное платье от Панкратовой никак не вязалось с обыденной одежонкой. Шуба у меня, конечно, не норковая, но очень ладная, будто специально на меня сшитая. Одеваясь дома, я представляла, как небрежным движением плеч сброшу ее на руки Елены… Впрочем, сбросить не удалось… Да и где теперь та Елена…
Такси остановилось.
– Пробка… – односложно пробасил таксист, приятный седовласый мужчина.
Я посмотрела в окно. В ярком свете праздничной новогодней иллюминации было видно далеко вперед. Вся улица действительно была запружена машинами. Похоже, мы остановились надолго. Впрочем, это даже хорошо. Хоть какая-то иллюзия деятельности: я еду навстречу судьбе и всего лишь пережидаю пробку. В номере отеля без Буся мне было бы очень неуютно. Он собирался приехать к одиннадцати. Пока до встречи с ним – уйма времени. Когда мы встретимся, первым делом он, конечно же, потащит меня в постель. Хочется мне этого или нет, он даже не удосужится спросить, поскольку уверен, что я только и жду соития с ним. Впрочем, я еще не встречала мужчин, которые не были бы уверены, что все женщины в любой миг и час готовы к совокуплению. Именно с ними. С другими-то, может, и не готовы и не хотят, а с ними, такими мачо, – всегда и сразу.
Был ли Бусь мачо? Внешне – да: высокий, огромный, но не грузный, а подтянутый, с легкой, стремительной походкой. Он понравился мне сразу, когда я увидела его в первый раз в фирме отца, куда зашла за лекарством от мигрени, которое папочка для меня купил в Штатах. Бусь в этот момент читал какие-то бумаги, сидя в отцовском кабинете за столом для переговоров. На его руке блестело обручальное кольцо, но я огорчилась этому не слишком. Люди, живущие бизнесом, ревностнее, чем представители других социальных слоев, придерживались определенного дресс-кода: строгий темный костюм, светлая рубашка, изящный компактный кейс от Dominiko Vakka из кожи питона, стоимостью, сравнимой, пожалуй, с ценой на отечественную машину «Ока». Обручальное кольцо на пальце удачливого бизнесмена считалось такой же естественной и непреложной деталью, как галстук в тон костюма или рубашки. При этом окольцованный господин мог жить не с женой, а сразу с тремя любовницами, но на корпоративных мероприятиях и даже в некоторых деловых поездках ему по протоколу предписывалось быть с женой, как бы он к ней ни относился. При смене жены бизнесмены, возможно, даже не меняли одно кольцо на другое – к чему лишние траты. Деньги текут только к деньгам.