Демидова Светлана. Рубиновая верность

   Сразу после отъезда Ленечки, уже особенно не заморачиваясь, я написала мужу Эммы самую банальную анонимку. Так, мол, и так… ваша жена, такая-то и такая-то, тайно встречается с таким-то и таким-то и именно с ним уехала в командировку. А если не верите, то можете в этом лично убедиться, встретив голубков на вокзале по возвращении из Липецка. Чтобы обманутому мужу было легче сориентироваться среди пассажиров, я набросала словесный портрет Ленечки. По необыкновенным серо-дымчатым глазам все его всегда сразу узнавали. Анонимку я подбросила в почтовый ящик квартиры Эммы, понимая, что в ее отсутствие именно муж и достанет заветное письмецо из ящика. Его жгуче-карие глаза и могучий торс обещали, что он отреагирует на него должным образом и мало Зацепину не покажется.
   С большим нетерпением я ждала Ленечку из командировки. Мои самые смелые ожидания оправдались в полной мере. Мой мужчина вернулся в состоянии крайнего бешенства и с полным отсутствием пуговиц на пиджаке. Он яростно бросил дорожную сумку на пол у вешалки и вместо приветствия прорычал:
   – Черт знает что такое!
   Разумеется, я сделала невинно-удивленные глаза. Потом секунду помедлила, перестроила их в смертельно обиженные, резко развернулась и гордо удалилась в комнату. Из коридора долгое время не раздавалось ни звука, а потом Ленечка ворвался в комнату, рухнул на диван рядом со мной и выдохнул:
   – Ну… прости… Это относилось не к тебе…
   Я продолжала гордо молчать, «замкнувшись в горе».
   – Рита… Ну… говорю же, что ты не имеешь к моему дурному расположению духа никакого отношения, – опять начал Ленечка, морщась и нервно барабаня пальцами по подлокотнику дивана.
   – А кто имеет? – спросила я, «слегка оттаяв».
   – Черт его знает! Видишь?! – И он показал мне на полу пиджака с выдранными пуговицами.
   – Ну и?.. – подбодрила его я.
   – Ну и… вот! Представляешь, набрасывается на меня на вокзале какой-то урод… настоящий маньяк…
   – И что? Обрывает пуговицы? Редкий вид шизофрении!
   – Да понимаешь… ему почему-то взбрендило, что я… – извернув растопыренную кисть своей правой руки, Ленечка резко ткнул себя в грудь мизинцем, – любовник его жены!
   – А ты не любовник? – усмехнулась я.
   – Представь себе, нет! – Он вскочил с дивана и забегал по комнате. – Я всегда готов ответить, если виноват! Но тут! Ни сном ни духом! Никогда и ничего! И вдруг при всем честном народе! При руководстве! Ты только представь, что про меня подумало мое начальство?!
   – Что бы они ни подумали, это не имеет никакого отношения к твоим деловым качествам, – осторожно заметила ему я.
   – Что ты говоришь, Рита?! – возмутился Ленечка. – Сейчас все имеет отношение! Этот… – Зацепин при мне впервые в жизни очень заковыристо выругался, – запросто может скомпрометировать не только меня, но и фирму, где угодно и как угодно, если уж не постыдился дебоширить прямо на перроне! Между прочим, с нами собирались поехать представители из Липецка. В последний момент договорились, что они приедут позднее… Ты только представь, как бы мы все перед ними выглядели?! Да они развернулись бы и уехали обратно! Или заключили бы договор с другой фирмой! Неужели ты этого не понимаешь?!
   Но я понимала другое. Волноваться по поводу престижа фирмы «Здрава» должна Заречная, муж которой устроил дебош на вокзале, но Ленечка ее имени даже не упоминал. Эдакий невинный младенец! Ни разу не сказал, что среди того самого руководства, за которое он так переживал, присутствовала женщина, чей муж и являлся маньяком, обрывающим на вокзалах у порядочных мужчин пуговицы с пиджаков. Разумеется, говорить ему, что мне многое известно, я не стала. Я сказала:
   – Понимаю.
   – Ничего ты не понимаешь! – трагически провозгласил Ленечка, безнадежно махнул рукой и упал в соседнее кресло прямо на пакет с запасным бельем и дезодорантом, который как раз его и дожидался из командировки. Зацепин опять болезненно сморщился, вытащил из-под себя пакет, рассмотрел его с большим вниманием и смог только воскликнуть: – О!!! Вот они!!!
   Я с несчастным лицом развела руками, пролепетав:
   – Забыла положить… нечаянно…
   Ленечка запустил пакетом в угол комнаты и пошел в ванную. Ужинали мы в полном молчании, а спали, повернувшись друг к другу спинами. Утром Ленечка попытался как-то ко мне приласкаться, но я гордо сбросила его руку со своего плеча. Правда, встав в боевую стойку у книжных полок своего магазина, я уже пожалела, что вела себя так независимо. Наверно, надо было вечером сразу забраться к Ленечке в ванную, чтобы он в очередной раз убедился: я – самый удачный вариант. Никакие мои мужья не станут выяснять с ним отношения ни на вокзале, ни в коридорах фирмы «Здрава» по причине полного отсутствия таковых. В общем, вечером я решила полностью его «простить» и еще раз доказать свою самую преданную любовь.
   Но вечером Ленечка явился еще более взвинченным, нежели был вчера. Наверняка ему пришлось объясняться с Эммой на предмет того, каким образом ее муж пронюхал об их связи. Разумеется, он даже не мог предположить, откуда дул ветер, а потому я постаралась вести себя с ним самым нежным образом, будто бы прошлым вечером никакой размолвки между нами не случилось.
   – У тебя опять неприятности? – задушевно спросила я, обняла Ленечку, сидящего на кухонной табуретке, и прижала его голову к своей груди.
   – Неприятности, – процедил он и даже не подумал ответно обнять меня.
   – Да что еще случилось, милый? – Я отошла от него, уселась напротив и уставилась ему в глаза. – Ты расскажи! Легче станет!
   Он покрутил в руках вилку, бросил ее на стол и ответил:
   – Я еще и сам толком не понимаю, что случилось…
   – Леня! Неужели опять?
   – Что? Ну что опять?! – Зацепин схватил вилку и снова бросил ее на стол. Мне показалось, что ему хотелось как-то выразиться в звуке.
   – Опять другая женщина, да? – Я чувствовала, что говорю не то. Я не хотела выяснять отношения, я собиралась его любить, вопреки всему, но… Но какой любящий да не поймет меня?
   – Рита!!! Уж эти мне женщины!! Еще раз говорю, что я сам еще ни в чем не разобрался! И вообще! Я с работы! Дай мне наконец поесть!
   Пожалуй, Ленечка предлагал неплохой вариант, и я живо наложила ему полную тарелку жареной картошки со свиной отбивной на косточке. После этой отбивной, хорошего бокала крепчайшего кофе и телевизионных «Вестей» Зацепин расслабился, размяк и даже исполнил обязанности, которые, будь мы в законном браке, назывались бы супружескими. Я же после этого расслабиться так и не смогла. Как я уже говорила, Ленечка любил сопровождать эти самые отношения цветистыми фразами и уверениями в нечеловеческой любви, но в этот раз слияние наших тел происходило в полном молчании. Было похоже, что мысленно Ленечка находился очень далеко от меня.
   А потом события начали развиваться так быстро, что я, возможно, не всегда успевала вовремя сориентироваться и поступала неправильно, но соображать надо было, что называется, на ходу.
   Не успела я еще струями душа толком охладить любовный пыл, как Ленечке позвонили на мобильный телефон, который он бросил на тумбочке в прихожей. Он довольно громко прорычал в трубку всего несколько слов: «Хорошо. Сейчас буду». Когда я выскочила в коридор, кое-как накинув на мокрое тело халат, он уже натягивал на плечи ветровку.
   – Куда? – выдохнула я.
   – Скоро приду, – ответил Ленечка таким тоном, что я поняла: возражать бесполезно.
   Вернулся он не так уж скоро, но и не слишком поздно. В двадцать три часа семнадцать минут. Так показывали мои электронные часы, на которые я почти неотрывно смотрела, угнездившись в углу дивана, как только он ушел. Тело мое давно высохло, а волосы торчали во все стороны слипшимися прядками. Я видела свое отражение в темном экране телевизора, но даже и не подумала о том, что неплохо бы причесаться.
   – Так! – грозно сказал Ленечка, опять резко бросив свое тело в кресло, которое откатил от стены и поставил точно передо мной. – А теперь говори! Правду и только правду!
   – Какую именно? – спросила я и почувствовала, что жутко мерзну под тонким коротюсеньким халатиком. Он был хорош для отправления любовных обрядов, но никак не для дачи показаний.
   – А правда, милая моя, она одна, – очень весомо выговорил Ленечка.
   – Неужели? – Я заставила себя улыбнуться и решила идти ва-банк: – По-моему, у тебя этих правд тоже несколько. Одна для меня, другая – для коммерческого директора фирмы «Здрава»! Разве не так?
   Ленечка с печальной улыбкой покивал головой:
   – Значит, все-таки это правда.
   – Что?
   – Это ты устроила мне разборку с мужем Эммы Григорьевны!
   – Неужели это был муж Эммы Григорьевны? – истерично расхохоталась я. – Мне показалось, что это был совершенно незнакомый тебе маньяк, помешанный на отрывании пуговиц с мужских пиджаков!
   – Представь, я тогда действительно его не знал.
   – Да ну?!
   – Рита!
   – Ты ни разу не сказал мне, что едешь в командировку с женщиной и что именно ее муж накостылял тебе на вокзале! Зачем врал?!
   – Да не врал я! Действительно не сказал про Заречную, потому что знал, как ты к этому отнесешься! Устроишь истерику на голом месте!
   – На голом! Да что ты говоришь, Ленечка! Я видела это «голое место»! Таких красавиц надо еще поискать! Не будешь же ты отрицать, что влюбился в коммерческого директора?! Да я давно это поняла, Зацепин! Я так хорошо тебя знаю, что мгновенно чую, когда ты намыливаешься, чтобы ускользнуть к очередной бабе!
   – Рита! Ты прекрасно знаешь, почему в моей жизни появляются, как ты выражаешься, другие бабы!
   – Да потому что ты – бабник, Ленечка!
   Он отвернулся от меня к окну, громко сглотнул и задушенно сказал:
   – Уж тебе-то известно, что это не так…
   – Слушай, Леня! А пошел ты… к своей Эмме! Насовсем! – Я поднялась с дивана, прямо у его носа скинула халат и натянула на голое тело тренировочный костюм, поскольку на нервной почве совершенно закоченела.
   Ленечка схватил меня за плечи, развернул к себе и горячо заговорил в самое лицо:
   – А ты можешь себе представить, что дело вовсе не в Эмме, хотя она, безусловно, красивая женщина! Но ведь и ты красивая, Ритка! Вы разные, но обе красивые! Да разве твоя красота принесла мне счастье?! Разве принесла?! И Эммина не принесет! Я давно уже красавиц осторожненько обхожу стороной!
   – Не ври, Зацепин! – крикнула ему в ответ я. – От тебя за версту несет чужой женщиной! И уже давно!
   – Да, ты права… но…
   – Но что?!
   – Но Эмма тут ни при чем.
   – Отлично! И кто же она? Я ее знаю?
   – Как выяснилось, знаешь.
   – Ну?
   – Ну… в общем, это… Даша Колесникова…
   – Не знаю я никакой Даши Колес… – начала я и осеклась. Даша? Где-то я слышала это имя совсем недавно…
– Вижу, что сообразила, – обрадовался Ленечка и даже выпустил мои плечи, которые уже начали ныть от стискивающих их мужских пальцев. – Я поведал ей о кошмарной истории с Заречными, и она вынуждена была признаться мне, что ты с ней разговаривала. Ты, Рита, даже не представляешь…

   – Погоди, Ленечка, – прервала его я. – То есть… Даша Колесникова – это та самая… – Я хотела сказать: «Серая Мышка», но вовремя остановилась.
   – Да, это та самая девушка из нашей фирмы, с которой ты общалась дня за три до моей командировки в Липецк, будь она неладна… в смысле… командировка в Липецк… Так вот: Даша сказала, что никак не могла разубедить тебя в том, что Эмма Григорьевна Заречная не имеет ко мне никакого отношения!
   Я ошарашенно молчала. Вот так Даша Колесникова! Невинная Дашутка, взращенная кристальной мамашей-библиотекарем или учителем начальных классов! Серая Мышка! Надо же мне было так вляпаться! Но каким образом на это бесцветное создание в клетчатом воротничке вдруг запал Зацепин?! Непостижимо! Пока я осмысливала эту сногсшибательную новость и пыталась с ней как-то свыкнуться, Дашутка, оказалось, не дремала. Во всяком случае, я не успела еще открыть рта, а Зацепин уже кричал в звонившую трубку мобильника:
   – Да, Дашенька! Я же сказал, что приеду! Все улажу и приеду! Ну конечно! Как договорились! И я тебя тоже!
   Вот ведь как все оказалось запущено! Он ее тоже! Наверняка целует! И куда же он к ней приедет? К мамаше на абонемент или на родительское собрание в 1-й «Б»? Вероятно, эти мыши норкуют в одной комнатушке коммуналки! Ну не идиот ли Ленечка! Неужели за шкаф или за занавесочку потянуло! Ну надо же быть таким слепым идиотом!
   Зацепин спрятал мобильник, посмотрел на меня несколько виноватыми глазами и хотел что-то сказать, очевидно, про Эмму и мой нехороший поступок, но я ему не дала:
   – А нельзя ли, мой дорогой, поподробнее про то, как твоя СЕРАЯ МЫШЬ… – я специально выделила голосом последние два слова, – отговаривала меня не связываться с Эммой Григорьевной?
   Ленечка, конечно же, уцепился за «Серую Мышь» и заголосил:
   – Никакая она не мышь! И тем более не серая! Она умница! Да-да! Она столько всего знает! И пусть она не так ослепительна, как вы с Эммой! Но я уже сказал, что вы, красавицы писаные, мне, прости, но уже обрыдли до смерти! А Дашенька… Она меня понимает! У нее такой богатый внутренний мир! Она такая…
   – Она гнусная, подлая лгунья, Зацепин! – жестко оборвала я его восторженную песнь.
   – Да как ты смеешь?! – взвопил Ленечка, и мне показалось, что он готов был меня ударить. Эк его зацепил мышиный интеллект!
   – Смею, потому что именно твоя Дашенька с богатым внутренним миром присоветовала мне заняться вашим коммерческим директором!
   – В каком смысле?
   – В прямом! И я готова рассказать тебе об этом, если ты обещаешь не перебивать меня воплями «не может быть!».
   – Я не верю тебе, Рита, – еле выговорил сквозь зубы Ленечка, когда я самым честным и подробным образом рассказала ему всю свою эпопею с четой Заречных.    – Ты меня знаешь сто лет и не веришь?! – возмутилась я. – Во мне, проверенной годами совместной жизни, сомневаешься, а какой-то мышастой Дашеньке поверил?!
   – Да она никогда не могла бы до такого додуматься!! Вот ты – могла бы! Этому я верю сразу и безоговорочно! Ты врешь, как пишешь! А чтобы Даша… подставила невинного человека… в смысле… Эмму Григорьевну… Да она, если хочешь знать, не так воспитана… в смысле… Даша…
   – Слушай, Ленечка, а Дашуткина маманька, случаем, не в библиотеке работает? – с улыбкой спросила я.
   – Представь себе, не в библиотеке, – мстительно отозвался Зацепин, явно, чтобы я не воображала себя прозорливым Шерлоком Холмсом.
   – Нет? Тогда, наверно, в школе?
   – Ну… допустим, в школе… И что?
   – Вот ведь так и знала! – хлопнула я себя по коленям обеими руками. – В первом «Б»?!
   – Н-нет… То есть не знаю, – помотал головой Ленечка. – Хотя… уж точно не в первом. Она литературу преподает.
   – А-а-а… Великую и могучую, как и русский язык, на котором она написана.
   – Ну и к чему эта твоя убийственная ирония? – скривился Ленечка. – Не понимаю.
   – А к тому, что те, которые Достоевского преподают, запросто могут сами, кого хочешь, укокошить, а не то что подставить. А потом какой-нибудь раскольниковой теорией прикроются: мол, право имеют. Не твари, мол, дрожащие! В общем, рабы не мы! Мы не рабы!
   – Что ты мелешь, Рита?! – пришла пора возмущаться Зацепину.
   – Да я просто уверена, что твоя Дашулька, подставляя Эмму, развела в своем дневничке демагогию на предмет того, что все это делает во имя великой любви, которая оправдывает любые средства. И еще наверняка писала, что Эмме и так всю жизнь везло, и если чуть-чуть не повезет, то это будет только справедливо и ей же на пользу. Мне, конечно, тоже давно пора всплакнуть. А она, Мышка, заслужила себе немножечко человеческого счастья длительным воздержанием и превозмоганием превратностей судьбы!
   – В каком еще дневничке? – с большим подозрением посмотрел на меня Ленечка. – В Интернете что ли?
   – Ага! В Интернете! – истерично расхохоталась я. – Совсем у тебя, Ленечка, крыша съехала! Она в тетрадке кропает. В клеточку. С каким-нибудь голубком на обложке!
   Ленечка подошел к окну, откинул в сторону занавеску, надышал на стекле пятнышко, зачем-то нарисовал на нем крест и, опять повернувшись ко мне лицом, заявил:
   – Это ты все специально придумала! Мне назло! Ты всю жизнь все делала мне назло!
   – Я тебя, дурака неразумного, всю жизнь возвращала с небес на землю. А здесь, на земле, все женщины одинаковы. Идеала нет, Ленечка. А если и есть, то недостижим. На то и идеал! И твоя Дашенька – фантом, иллюзия! Ты в очередной раз придумал себе подругу жизни, с которой будет якобы очень легко преодолевать трудности и невзгоды! Пора наконец понять, что я лучше всех твоих баб хотя бы потому, что ты всегда знаешь, чего от меня ожидать! Я предсказуема, Зацепин!
   Именно в этом месте моего поучительного монолога опять запиликал Ленечкин мобильник.
   – Я слушаю тебя, Даша, – похоронным голосом проговорил Ленечка.
   Видимо, Серая Мышка тоже отметила погребальное интонирование своего возлюбленного, потому что он еще трагичнее сказал в трубку:
   – У меня такой голос потому, что Рита мне только что рассказала, как все было на самом деле. Нет-нет! Ей незачем меня обманывать! Ты просто не в курсе, Даша. Мы с ней знакомы… дай бог памяти… с двенадцати лет… так что… Словом, я всегда знаю, когда она врет, или, говоря литературным языком, сочиняет, а когда говорит правду.
   Сидя против Ленечки на диване, я слышала, как все громче и громче захлебывается рыданиями Дашенька. Наблюдала, как все больше и больше темнеют светлые Ленечкины глаза. На самом высоком мышином писке Зацепин отключил телефон.
   – Фу, как некрасиво, Ленечка, – криво улыбнувшись, заметила ему я. – Разве тебя не учили, что обрывать человека на полуслове неприлично, и особенно если человек – дама сердца?!
   Он затравленно посмотрел на меня и сказал:
   – Она говорит, что сделала это во имя высокой любви.
   Я согласно кивнула, а он продолжил:
   – И что счастливую и безоблачную жизнь Эммы Григорьевны давно пора было разбавить неприятностью, и что она… то есть Даша…
   – Неужели, как я и говорила, заслужила немного счастья?!
   – Да, все именно так, как ты и говорила…
   Зацепин сунул телефон в карман, снял наконец ветровку и комком бросил ее в кресло. Я поднялась с дивана, подошла к нему, крепко обняла и сказала:
   – Я люблю тебя, Ленечка. А ты любишь меня. Глупое чувство к примитивной Дашеньке растает, как снег весной. Надо только немножко подождать, и все пройдет! Вот увидишь! А я, как всегда, помогу тебе забыть ее побыстрее!
   Зацепин продолжал стоять у окна истуканом, но я знала, что делала. Приподнявшись на цыпочки, я целовала его щеки, губы, тоненькие лучики первых морщинок возле глаз и при этом приговаривала самые ласковые и красивые слова, какие только знала. Раз Ленечка любит, чтобы было со словами, пусть он сегодня получит их сполна. Я перебрала все классические варианты любовной белиберды, и на заявлении «Я готова ради тебя на любую муку» Ленечка сломался. Он обнял меня крепче крепкого и продышал в ухо что-то вроде того, что пожизненно приговорен ко мне.
Когда совершенно измочаленный переживаниями и моей любовью Зацепин заснул, я погрузилась в воспоминания. Неужели мы с ним знакомы с такого нежного возраста? Неужели с двенадцати лет? Да-а… Все точно… С шестого класса…
   В то лето, когда мне исполнилось двенадцать, моя семья переехала в новую квартиру, и в сентябре мы с сестрой Людмилой пошли в другую школу: Людмилка в девятый класс, а я – в шестой. Точно… Тогда это был шестой класс…    Ленечку я увидела сразу, потому что он сидел за первой партой в среднем ряду, у которой я как раз и стояла, когда классная руководительница представляла меня своим подопечным. Я уже тогда поразилась удивительно светлым Ленечкиным глазам. И еще тому, каким Ленечка был маленьким для шестиклассника. Он еле возвышался над партой. Рядом с ним было свободное место. Обычно, как потом выяснилось, рядом с Ленечкой сидела Наташа Ильина, но она тогда почему-то еще не возвратилась в школу после летних каникул. Мы сидели с Зацепиным за одной партой целых две сентябрьские недели. Ленечка влюбился в меня сразу и на всю жизнь, а я… Ну разве я могла ответить взаимностью эдакому недоростку с блеклыми глазами и чрезвычайно оттопыренными ушами. Да никогда! Тем более что в меня, красавицу, влюбились абсолютно все мальчишки нашего 6-го «А» и двух параллельных «Б» и «В». Разумеется, все девчонки шестых классов устроили мне бойкот. Всю первую четверть со мной никто из них не разговаривал. Наташа Ильина, возвратившаяся наконец в школу, сунулась было ко мне с приветствием и знакомством, но ей быстренько объяснили, как себя вести с «этой Маргошкой». Скажу, что выдержать девчоночью ненависть было очень нелегко. По ночам я плакала в подушку, но взрослым не жаловалась. Этот бойкот был очень престижным: не за подлость, а за красоту. И рассосался он как-то незаметно, сам собой. То одна девчонка, то другая (разумеется, исключительно по делу) вынуждены были со мной заговаривать. В конце концов, две самые непримиримые врагини решили, что гораздо выгоднее перестроиться в моих преданных подруг, поскольку тогда и возле них будут крутиться самые лучшие мальчики не только нашей параллели, но и старшеклассники. Меня одной все равно на всех не хватит, тут и им, глядишь, что-нибудь и перепадет.
   А что ж Ленечка? Он молча обожал меня, долго не смея в том признаться. После прихода его постоянной соседки Наташи Ильиной классная руководительница пересадила меня за последнюю парту к второгоднику Толику Бояркову, с которым тут же захотели крепко, по-мужски дружить все мальчики нашего класса. Я же вила из Толика веревки. Он покупал мне без очереди в буфете булочки с маком и охотно мылил шеи приставучим парням, которые мне особенно сильно досаждали. Что касается наших с ним одноклассников, то великовозрастный и тем солидный Боярков снисходительно принимал дружбу некоторых, но не Ленечки. Слишком уж Зацепин был низкорослым и неказистым. С таким и стоять-то рядом позорно: будто с детсадовцем. Кроме того, как потом выяснилось, Ленечка имел прозвище Цыпа, которое его тоже совершенно не украшало. Я думала, что его так называют из-за маленького роста и общей забитости. Оказалось, что кличка была последним звеном цепочки: Зацепин – Зацепа – Цепа – Цыпа. Девчонки, правда, Цыпой Зацепина не называли. Для них он, как и для меня, был и на всю жизнь остался Ленечкой.
   В каком бы укромном уголке школьного здания я ни находилась, везде натыкалась на внимательный взгляд светлых Цыпиных глаз и каждый раз раздраженно поводила плечами. И что ему надо, этому смехотворному однокласснику? Неужели он еще на что-то рассчитывает?
   Как-то в седьмом классе на уроке географии Ленечка прислал мне записку традиционного (ибо их я получала пачками) содержания: «Я тебя люблю». Я сразу поняла, что это Цыпино признание. Над круглым, девчачьим почерком Зацепина потешался весь класс. Другой бы попытался его хоть как-то изменить: придумать какие-нибудь крутые росчерки или особые буквенные перекладинки, но только не Ленечка. Каждый раз, выходя к доске, он выводил на ней аккуратные, ровные строчки, в которых на каждую букву было любо-дорого смотреть. К чести Зацепина надо сказать, что он с самого своего низкорослого и ушастого детства ни под кого не подстраивался, не пытался выглядеть лучше и взрослее, чем есть, и никогда не болел стадной болезнью. Он и свои оттопыренные уши носил без всякого стеснения, не стараясь их прикрыть хотя бы чуть-чуть длиннее отрощенными волосами.
   Прочитав Цыпину записку на географии и тут же наткнувшись на его взгляд, который он даже не попытался отвести, я покрутила пальцем у виска: думать-то надо, кому и что пишешь! Ленечка взгляда так и не отвел, и я вынуждена была сама стыдливо опустить глаза к климатической карте.
   С тех пор любовные записки Цыпы сделались постоянной принадлежностью уроков географии, так как она являлась единственным (как он мне потом объяснил) нелюбимым предметом, и потому его мозг был абсолютно свободен от науки и целиком занят только моей персоной. А моей царственной персоне, в конце концов, так надоели Цыпины взгляды и записки, что я попыталась натравить на него все того же Толика Бояркова. Толик, неожиданно оказавшийся благородным, сказал, что малышню не бьет. Хотя, возможно, дело было и не в благородстве, а в том, что он тогда уже вовсю выполнял не мои желания, а Мариночки Бронниковой из параллельного класса, с которой, как поговаривали, даже целовался. Тогда мне пришлось обратиться к своему воздыхателю Володе Кашину, которым я особенно гордилась, поскольку он учился классом старше. У Кашина, кроме меня, никакой Мариночки в голове не было, поэтому он с большой охотой отлупил Ленечку четыре раза подряд, что совершенно не убавило тому любовного пыла. Зацепин упорно продолжал на меня таращиться и писать свои бесполезные записки.
   Нудно перечислять, сколько раз я «пинала» Ленечку, посылала в разные отдаленные места и осыпала изощренными насмешками. Он сносил все и репертуара не менял: посылал все те же долгие взгляды и записки с круглыми ровными буковками, цепляющимися друг за друга прехорошенькими крючочками. Во взрослом своем состоянии Зацепин, думаю, был единственным российским врачом с очень аккуратным и понятным почерком.
   В восьмом классе Ленечка вдруг неожиданно для всех и себя самого вырос. На торжественную линейку, посвященную Первому сентября, вместо низенького лопоухого Цыпы пришел молодой человек среднего роста и с ушами, которые оттопыривались в стороны ничуть не больше, чем у остальных одноклассников.