Страница:
– Что-что? – не расслышала я.
Он подвинулся ближе. К уху. Хотел повторить, но замолчал. Я чувствовала, как он дышит мне в шею. Губы едва касались его щеки.
Мы сидели так некоторое время, у меня внутри всё обрывалось и замирало.
– Знаешь, – хрипло и сбивчиво проговорил наконец Валерка. – У меня есть девушка. Я её люблю.
Что тут можно ответить.
– А разве мы что-то не то делаем?…
А сейчас мы тоже делаем всё правильно?
Ляпа и Пункс гуляют в трусах по гостинице. Пункс забредает в кусты поссать и находит там Проханова с друзьями. Ссать при них неприлично и Пункс с ними обнимается. Это он так сказал нам.
Потом Пункс и Ляпа вернулись. Валерка всё ещё в ванной. Спит он там что ли? Пользуясь случаем, Ляпа тянет жадные ручки. Хочет присосаться, наверное. Дёргает мою футболку, дышит мне в лицо и вообще всячески старается познакомиться поближе.
– Ляпа!
– Что… – и томное закатывание глаз.
– Ты это…как его… – нервничаю я. Валерка обладает не только манией преследования, но и чувством собственности. Плюс постоянная жажда драки. Смесь ещё та. От Ляпы в худшем случае останется один хуй.
– О…о…
– Иди дрочи!
Ляпа отшатывается после этих, в сущности, необидных слов. Делает оскорблённую рожу. И уходит в неизвестность (в коридор, то есть). Униженный и оскорблённый. Ах-ах.
– Первый раз вижу Ляпу таким, – делится со мной Пункс.
– Каким таким?
– Ему отказала женщина. Никогда его таким не видел. Он в шоке.
Надо же, бля.
Ляпы тоже умеют страдать.
– Что за женщина? – интересуюсь.
Пункс обижается:
– Ты!
Ого…
Валерка наконец-то вылез из ванной.
Приходит Ляпа, они с Пунксом читают рэп, стоя на подоконнике. «Я чёрный негр, я чёрный, просто чёрный. Потому что негр…Йоу…» – и дальше в том же духе. Я почему-то думаю, что они оборвут штору. А Валерка хочет встать и ёбнуть им обоим в башку. Но сдерживается. Лежит рядом. Он худой, как подросток. Тёплый. Руки горячие. И губы. Что такое мораль? Басня что ли?
Мы лежим с Валеркой и его нос касается моей щеки… У него косые глаза. От того, что он пялится на меня с близкого расстояния. Да. Я хочу видеть его косые глаза каждый день. Всё ещё хочу. Смысл моей жизни – в этих скошенных глазах. Если они будут, ничего больше не надо.
Валерка прижимается ко мне.
Странный мальчик.
Странный мальчик вдруг вскакивает на кровати и хватает Ляпин телефон. Не спросив. Ляпе поебать.
– Раджа?! – кричит Валерка в трубку. – Пригоняй в «Матисов гомик»… Ну где… Рядом ещё психбольница! Короче давай!…
Через час Раджа, Мюллер и Ворон сидят у меня на кровати с пивом. Раджа стал выше, круглые плечи распирают футболку. Весь какой-то взрывоопасный. Качается и жрёт яичный белок. Ворон такой же невысокий, как был. Улыбка в пол лица. Мюллер всем показывает татуировку на плече. Такой громадный крест. Недоделанный. Мюллер выглядит самым устрашающим. Большой, лысый, на морде чуть что появляется злобное выражение. Мюллер соскучился больше всех. Тискает меня и целует в щёки. Ляпу и Пункса все демонстративно не замечают. Потом мы садимся на кровать, Ворон вытаскивает из рюкзака пиво. Ляпе дают бутылку, а Пунксу нет. Валерка держит меня за руку. Обнимает. Губы касаются моих волос… уха… лба… Пошла лирика.
Его друзья смотрят на это непонимающе. Я вижу недоумение в глазах Раджи, которое тот старается скрыть. Наверное, они все хорошо знакомы с девушкой Валерки. Наслышаны про «любовь навеки». Всем неловко. Кроме Валерки. И меня.
Чтобы снять напряжение, Раджа хватает меня за шею (наверное, это называется «обнять») и принимается рассказывать свою главную новость, распирающую его во все стороны:
– Ездили мы на финал кубка ЦСКА – Зенит. Ну, в Москву… И мы там просто все выпали в осадок! – Раджа округляет синие глаза. – Моб, из тридцати, наверное, коней, погнал рэпаков и черных, на Охотном ряду! Мы, не видели, правда, но рядом были. Ну вот…. И тут на нас выдвигается туса, человек сорок! Все на дерьме, с арматуринами, с ножами! Подходят и начинают претензии кидать, мол, зачем мы их брата вальнули. Приколи! Никого мы не валили!… Ну и вот… Мы говорим, вы нас перепутали. Вас другие валили, а мы из Питера! Отдыхаем типа тут!…
Раджа глубоко вздыхает, чтобы отдышаться и продолжает:
– Они уходят, а мы думаем: пора съебываться. У нас ведь до поезда три часа, под нож неохота!… Смотрим, они уже на нас бегут. Мы бегом оттуда! Прикинь, черные в центре Москвы, гонят хулиганов! Охуе-е-еть! Нас десять стосов: шесть питерских и четыре коня. Опять собрались, к нам менты подходят… Говорят такие, мол, уходите отсюда. Если что, говорят, вязать будем только вас!… Мы говорим, вы что, суки, ослепли?… Ну, не так, конечно, сказали, но примерно… Посмотрите, говорим, они все на ножах! Они говорят: ничего не знаем. Прикинь? Охуе-е-еть! Менты куплены черными!… Ну мы понабрали пустых бутылок, к нам присоединились еще шесть человек… Тульский филиал коней… Ну и вот. Стоим. Но рэпсы не прыгают… Да, Валь?… Рядом менты. Думаем, ловить больше нечего… Уходим, значит, оттуда. Отошли за километр где-то… Стоим… Вдруг подъезжает тачка, там сидят черные… не дети, взрослые мужики!… смотрят на нас, достают трубу, говорят: «Мы их видим», и отъезжают. Ё-мое, мы оттуда быстрей!…
Раджа снова тяжело дышит, облизывает пересохшие губы.
– В общем мы в шоке! Хулиганье гонят в Москве. Конечно, они все на дерьме и их больше, но всё равно… И менты суки! Мы еще в шоке, что всегда считали, и нам рассказывали, что скинхэдов и хулиганье в Москве черные боятся… И даже слова против боятся сказать. А тут такое… У нас такого нет, но боюсь скоро будет…
Последние слова Раджа произносит упавшим голосом, будто из него улетучился весь воздух.
Ляпа ухмыляется. Но не сильно.
Ворон откидывается на кровать с батлом пива и мечтательно произносит:
– А у меня по этому поводу есть мечта!
– По какому «этому»?
Ворон не слышит. Не слушает. У него на круглом лице какая-то круглая улыбка.
– Мечта, значит, такая. День милиции… Когда он?… Ну, не важно. Итак, день милиции. Концертный зал…
– Какой? – встревает Раджа.
– Хуй знает, короче, какой, но один из тех, которые показывают по телеку в праздники… Прямая трансляция. В зале – духуища ментов. Полковников всяких, ГИБДДшников, всякого такого дерьма, короче, полный зал…
Ворон сладостно улыбается.
– И вот, все смотрят. Выступает Киркоров какой-нибудь. Как обычно. И после него на сцену выносят стульчик… – видно, что Ворон очень долго обдумывал и смаковал детали. – Выносят, ставят. Тишина… И выходит Шнуров. С баяном, нах.
– А он чё, на баяне играет?
– Иди на хуй, Раджа!… – мирно огрызается Ворон. – Не знаю, на чём он играет. Всё равно, выходит с баяном и садится на стульчик. И группа его тоже выходит… Или нет, она за кулисами. Для эффекта… Ну вот, все торжественно ждут. И Шнуров начинает играть и петь…
Ворон вскакивает на кровать и орёт на мотив «Подмосковные вечера», но темп быстрее:
– Не слышны в саду даже шорохи, всё здесь замерло до утра! Шлюхи прячутся по парадным, а на улицах – му-со-ра! Ловят девочек, ловят девочек, тех, что ночью не любят спать, чтоб в дежурке их отделением на халяву отъебать!!!
У Ворона безумно счастливое лицо. Он видит перед собой вытянутые морды «мусоров» в их профессиональный праздник и триумф телезрителей, не всех, но большой части уж точно.
Валерка обнимает меня сзади и дышит мне в волосы. Раджа, Мюллер и Ворон, пришедший в себя после экстаза, знакомятся с Ляпой и Пунксом. Предлагают Пунксу пиво наконец. Пока они вместе пьянствуют, мы с Валеркой выходим из номера. Из гостиницы. Куда-то на мост.
Темно.
От асфальта поднимается тепло, вкусно пахнет листьями и водой. Не дерьмом. Вода в речке мерно шумит.
– Валерка…
– Что? – он целует мои губы и щёки. Пахнет алкоголем.
– Ничего.
Просто Валерка.
У него звонит телефон.
– Да… Я… Привет, Кать.
Я догадалась, что это и есть Валеркина девушка. Значит, Катя. Ага. Я смотрю на Валерку в упор. Интересно, что он ей скажет.
– …Я… Я перезвоню… Нигде… С пацанами…
– Неужели? – спрашиваю я. Пытаюсь съязвить. Всё вокруг делается стрёмным и душным. Обидно почему-то. Наверное, я думала, что он скажет что-то другое. Что?
Валерка суёт телефон в карман. Облокачивается на перила и смотрит в темноту. На меня не смотрит.
– Как у Кати дела?
Он молчит.
– И в чём же всё-таки заключается твоя «вечная любовь»?
Валерка поворачивается ко мне и я вижу его лицо. Плотные губы. Бледные щёки.
– А как же…
Валерка не даёт мне договорить, он рывком прижимает свои губы к моим. Не целует. Просто прижимает.
– И что мне делать? – слышу я его хриплый голос.
Я не знаю.
Телефон снова звонит. У него такой смешной звонок: «Оле-оле-оле-оле!»… Валерка смотрит на экран. Я тоже. Там написано «КатЁноК звонит». Валерка отводит руку с телефоном и разжимает пальцы.
Мобила, сверкнув экраном, с коротким всплеском ныряет в воду. Доли секунды в воде видно мутное зелёное свечение. И всё.
– Ты ёбнулся что ли?
Валерка отрицательно качает головой. Я с перепоя тоже могу исполнять, но не так же. Тупо.
Валерка смотрит на меня пьяными глазами, потом утыкается мне в плечо. Гладит по волосам. Весь мир сосредотачивается на мосту через речку с дурацким названием Пряжка. У меня перехватывает дыхание. Я не могу дышать. Я не могу думать. Я ничего не могу.
Это тупо.
Это моя мечта.
Я просыпаюсь самая первая. Вылезаю из-под Валеркиных рук. Тащусь в ванную. Там из душевой кабинки вытекает вода. Прямо на пол. У меня голова трещит так, будто бы в мозгах вертят ложкой.
Ляпа просыпается и курит. Это очень трагически выглядит. На фоне серого рассвета. У него такая рожа убитая. Подонок. Его жалко. Не знаю, что там случилось, может, у Ляпы по утрам всегда такая рожа. Над Ляпой нависает Валерка. Пьёт из бутылки джин с тоником. У Валерки тоже убитая рожа. Точнее, отрешённая. Глаза смотрят в себя. Ничего вокруг не отражают.
Потом встают все остальные, умываются. Прыгают по комнате. Под эти прыжки Ляпа и Пункс незаметно уходят. Видимо, догадываются, что у Раджи, Мюллера и Вороны не всё в порядке с головами. Мюллер бегает по комнате и орёт: «Фанат – хозяин стадиона!»
Им весело, гадам. Ещё они хотят есть. Вспоминают, у кого же можно занять восемьдесят рублей. Валерка в веселье и вспоминании не участвует. Молча собирается. Я узнаю, что Радже, Мюллеру и Валерке ехать домой в одну сторону. И как раз восемьдесят рублей ждут их на середине пути.
Валерка как будто отгорожен от меня. Скачками Раджи и Мюллеровским ором. Мне хочется взять Валерку за щёки и рассмотреть.
Мюллер, Раджа, Валерка и Ворона собираются за баблом. Я их выгоняю. Сама.
– Когда вы, наконец, свалите?
– А что? – с вызовом спрашивает Валерка.
– У меня голова болит!
Это правда.
Мюллер, Раджа и Ворона сваливают. Валерка задерживается. Стоит.
И черти уходят без него.
Валерка опускается на пол у ванной. Я сижу на стуле. Он гладит мне ноги. Думает. Знать бы ещё, о чём.
Вообще какой-то задумчивый.
– Зачем тебе это надо было? – спрашивает задумчиво. Похож на Зельвенского выражением лица. Хотя вряд ли Зельвенскому понадобится спрашивать у меня такие тупые вещи. И если я озвучу это своё наблюдение, Валерка ни о чём меня спрашивать больше не будет. Убежит, злобно выругавшись. Я так думаю.
– Ты мне нравишься, – отвечаю я, порывшись в мозгах. – А тебе зачем?
– У меня всё спонтанно, – уклончиво отвечает Валерка.
Хотела бы я говорить такими словами. Уклончивыми.
– Зачем трубу-то выбросил?
Валерка дёргает плечами.
– Да забудь.
Я некоторое время молчу. Потом спрашиваю как будто мимоходом:
– И что ты девушке своей скажешь?
– Если б мы факались – тогда да, – медленно говорит Валерка. – Тогда было бы о чём думать… что сказать…
– Ага, – мстительно соглашаюсь я. – Мы же с тобой просто друзья.
Вот урод.
Валерка внимательно на меня смотрит. Гладит мою ногу.
Я встаю и ухожу. В кровать. Под одеяло. Голова болит всё-таки. Валерка встаёт рядом на колени. Прижимается щекой к моему плечу. Опять спрашивает:
– Тебе это нужно?
– Что?
– Связь с объектом?
– В смысле?
Или я такая тупая, или одно из двух. Валерка изображает схематически:
– Вот ты, а вот объект. Тебе это нужно? Если, например, объект – ну… э… ну кто, я не знаю… любимый человек!
– Очень нужно! – радостно отвечаю я. Догадалась типа.
– Ну вот! – Валерка тоже радуется моей понятливости. – А теперь поставь меня вместо этого человека. Нужно?
– Нужно… – мычу я. – Ну, так. Немножко. А тебе?
– Мне нужно.
Торжественный, блять, момент.
– Зачем?
Валерка не отвечает.
У него какое-то убитое лицо.
Потом он всё-таки уходит. Он меня обнимает и целует. Стоит нерешительно. Почему? А я знаю? Видать, не только драться любит. Падать в чужие тарелки. Швырять шарики сквозь стекло. Ходить в одной и той же куртке все времена года.
Валерочка. Это имя ему очень идёт. Больше всего. Нужно отменить ему фамилию и написать в паспорте «Валерочка». Это даже точнее, чем фотография.
Это и есть мой выигрыш на «бестселлере».
На двери у меня рукой уродов прилеплен указатель номеров (содрали в коридоре), на нём написан телефон Пункса. Чтоб я звонила потом – Пункс обещал сводить меня в Мариинский театр.
Всё.
Потом приезжает редактор Коровин, даёт мне чёрную таблетку. Редактирует самочувствие. Из головы вытаскивается невидимая ложка. Я готова к презентациям, хуяциям и прочим атрибутам «писательской жизни».
Но это уже без Валерки.
Он подвинулся ближе. К уху. Хотел повторить, но замолчал. Я чувствовала, как он дышит мне в шею. Губы едва касались его щеки.
Мы сидели так некоторое время, у меня внутри всё обрывалось и замирало.
– Знаешь, – хрипло и сбивчиво проговорил наконец Валерка. – У меня есть девушка. Я её люблю.
Что тут можно ответить.
– А разве мы что-то не то делаем?…
А сейчас мы тоже делаем всё правильно?
Ляпа и Пункс гуляют в трусах по гостинице. Пункс забредает в кусты поссать и находит там Проханова с друзьями. Ссать при них неприлично и Пункс с ними обнимается. Это он так сказал нам.
Потом Пункс и Ляпа вернулись. Валерка всё ещё в ванной. Спит он там что ли? Пользуясь случаем, Ляпа тянет жадные ручки. Хочет присосаться, наверное. Дёргает мою футболку, дышит мне в лицо и вообще всячески старается познакомиться поближе.
– Ляпа!
– Что… – и томное закатывание глаз.
– Ты это…как его… – нервничаю я. Валерка обладает не только манией преследования, но и чувством собственности. Плюс постоянная жажда драки. Смесь ещё та. От Ляпы в худшем случае останется один хуй.
– О…о…
– Иди дрочи!
Ляпа отшатывается после этих, в сущности, необидных слов. Делает оскорблённую рожу. И уходит в неизвестность (в коридор, то есть). Униженный и оскорблённый. Ах-ах.
– Первый раз вижу Ляпу таким, – делится со мной Пункс.
– Каким таким?
– Ему отказала женщина. Никогда его таким не видел. Он в шоке.
Надо же, бля.
Ляпы тоже умеют страдать.
– Что за женщина? – интересуюсь.
Пункс обижается:
– Ты!
Ого…
Валерка наконец-то вылез из ванной.
Приходит Ляпа, они с Пунксом читают рэп, стоя на подоконнике. «Я чёрный негр, я чёрный, просто чёрный. Потому что негр…Йоу…» – и дальше в том же духе. Я почему-то думаю, что они оборвут штору. А Валерка хочет встать и ёбнуть им обоим в башку. Но сдерживается. Лежит рядом. Он худой, как подросток. Тёплый. Руки горячие. И губы. Что такое мораль? Басня что ли?
Мы лежим с Валеркой и его нос касается моей щеки… У него косые глаза. От того, что он пялится на меня с близкого расстояния. Да. Я хочу видеть его косые глаза каждый день. Всё ещё хочу. Смысл моей жизни – в этих скошенных глазах. Если они будут, ничего больше не надо.
Валерка прижимается ко мне.
Странный мальчик.
Странный мальчик вдруг вскакивает на кровати и хватает Ляпин телефон. Не спросив. Ляпе поебать.
– Раджа?! – кричит Валерка в трубку. – Пригоняй в «Матисов гомик»… Ну где… Рядом ещё психбольница! Короче давай!…
Через час Раджа, Мюллер и Ворон сидят у меня на кровати с пивом. Раджа стал выше, круглые плечи распирают футболку. Весь какой-то взрывоопасный. Качается и жрёт яичный белок. Ворон такой же невысокий, как был. Улыбка в пол лица. Мюллер всем показывает татуировку на плече. Такой громадный крест. Недоделанный. Мюллер выглядит самым устрашающим. Большой, лысый, на морде чуть что появляется злобное выражение. Мюллер соскучился больше всех. Тискает меня и целует в щёки. Ляпу и Пункса все демонстративно не замечают. Потом мы садимся на кровать, Ворон вытаскивает из рюкзака пиво. Ляпе дают бутылку, а Пунксу нет. Валерка держит меня за руку. Обнимает. Губы касаются моих волос… уха… лба… Пошла лирика.
Его друзья смотрят на это непонимающе. Я вижу недоумение в глазах Раджи, которое тот старается скрыть. Наверное, они все хорошо знакомы с девушкой Валерки. Наслышаны про «любовь навеки». Всем неловко. Кроме Валерки. И меня.
Чтобы снять напряжение, Раджа хватает меня за шею (наверное, это называется «обнять») и принимается рассказывать свою главную новость, распирающую его во все стороны:
– Ездили мы на финал кубка ЦСКА – Зенит. Ну, в Москву… И мы там просто все выпали в осадок! – Раджа округляет синие глаза. – Моб, из тридцати, наверное, коней, погнал рэпаков и черных, на Охотном ряду! Мы, не видели, правда, но рядом были. Ну вот…. И тут на нас выдвигается туса, человек сорок! Все на дерьме, с арматуринами, с ножами! Подходят и начинают претензии кидать, мол, зачем мы их брата вальнули. Приколи! Никого мы не валили!… Ну и вот… Мы говорим, вы нас перепутали. Вас другие валили, а мы из Питера! Отдыхаем типа тут!…
Раджа глубоко вздыхает, чтобы отдышаться и продолжает:
– Они уходят, а мы думаем: пора съебываться. У нас ведь до поезда три часа, под нож неохота!… Смотрим, они уже на нас бегут. Мы бегом оттуда! Прикинь, черные в центре Москвы, гонят хулиганов! Охуе-е-еть! Нас десять стосов: шесть питерских и четыре коня. Опять собрались, к нам менты подходят… Говорят такие, мол, уходите отсюда. Если что, говорят, вязать будем только вас!… Мы говорим, вы что, суки, ослепли?… Ну, не так, конечно, сказали, но примерно… Посмотрите, говорим, они все на ножах! Они говорят: ничего не знаем. Прикинь? Охуе-е-еть! Менты куплены черными!… Ну мы понабрали пустых бутылок, к нам присоединились еще шесть человек… Тульский филиал коней… Ну и вот. Стоим. Но рэпсы не прыгают… Да, Валь?… Рядом менты. Думаем, ловить больше нечего… Уходим, значит, оттуда. Отошли за километр где-то… Стоим… Вдруг подъезжает тачка, там сидят черные… не дети, взрослые мужики!… смотрят на нас, достают трубу, говорят: «Мы их видим», и отъезжают. Ё-мое, мы оттуда быстрей!…
Раджа снова тяжело дышит, облизывает пересохшие губы.
– В общем мы в шоке! Хулиганье гонят в Москве. Конечно, они все на дерьме и их больше, но всё равно… И менты суки! Мы еще в шоке, что всегда считали, и нам рассказывали, что скинхэдов и хулиганье в Москве черные боятся… И даже слова против боятся сказать. А тут такое… У нас такого нет, но боюсь скоро будет…
Последние слова Раджа произносит упавшим голосом, будто из него улетучился весь воздух.
Ляпа ухмыляется. Но не сильно.
Ворон откидывается на кровать с батлом пива и мечтательно произносит:
– А у меня по этому поводу есть мечта!
– По какому «этому»?
Ворон не слышит. Не слушает. У него на круглом лице какая-то круглая улыбка.
– Мечта, значит, такая. День милиции… Когда он?… Ну, не важно. Итак, день милиции. Концертный зал…
– Какой? – встревает Раджа.
– Хуй знает, короче, какой, но один из тех, которые показывают по телеку в праздники… Прямая трансляция. В зале – духуища ментов. Полковников всяких, ГИБДДшников, всякого такого дерьма, короче, полный зал…
Ворон сладостно улыбается.
– И вот, все смотрят. Выступает Киркоров какой-нибудь. Как обычно. И после него на сцену выносят стульчик… – видно, что Ворон очень долго обдумывал и смаковал детали. – Выносят, ставят. Тишина… И выходит Шнуров. С баяном, нах.
– А он чё, на баяне играет?
– Иди на хуй, Раджа!… – мирно огрызается Ворон. – Не знаю, на чём он играет. Всё равно, выходит с баяном и садится на стульчик. И группа его тоже выходит… Или нет, она за кулисами. Для эффекта… Ну вот, все торжественно ждут. И Шнуров начинает играть и петь…
Ворон вскакивает на кровать и орёт на мотив «Подмосковные вечера», но темп быстрее:
– Не слышны в саду даже шорохи, всё здесь замерло до утра! Шлюхи прячутся по парадным, а на улицах – му-со-ра! Ловят девочек, ловят девочек, тех, что ночью не любят спать, чтоб в дежурке их отделением на халяву отъебать!!!
У Ворона безумно счастливое лицо. Он видит перед собой вытянутые морды «мусоров» в их профессиональный праздник и триумф телезрителей, не всех, но большой части уж точно.
Валерка обнимает меня сзади и дышит мне в волосы. Раджа, Мюллер и Ворон, пришедший в себя после экстаза, знакомятся с Ляпой и Пунксом. Предлагают Пунксу пиво наконец. Пока они вместе пьянствуют, мы с Валеркой выходим из номера. Из гостиницы. Куда-то на мост.
Темно.
От асфальта поднимается тепло, вкусно пахнет листьями и водой. Не дерьмом. Вода в речке мерно шумит.
– Валерка…
– Что? – он целует мои губы и щёки. Пахнет алкоголем.
– Ничего.
Просто Валерка.
У него звонит телефон.
– Да… Я… Привет, Кать.
Я догадалась, что это и есть Валеркина девушка. Значит, Катя. Ага. Я смотрю на Валерку в упор. Интересно, что он ей скажет.
– …Я… Я перезвоню… Нигде… С пацанами…
– Неужели? – спрашиваю я. Пытаюсь съязвить. Всё вокруг делается стрёмным и душным. Обидно почему-то. Наверное, я думала, что он скажет что-то другое. Что?
Валерка суёт телефон в карман. Облокачивается на перила и смотрит в темноту. На меня не смотрит.
– Как у Кати дела?
Он молчит.
– И в чём же всё-таки заключается твоя «вечная любовь»?
Валерка поворачивается ко мне и я вижу его лицо. Плотные губы. Бледные щёки.
– А как же…
Валерка не даёт мне договорить, он рывком прижимает свои губы к моим. Не целует. Просто прижимает.
– И что мне делать? – слышу я его хриплый голос.
Я не знаю.
Телефон снова звонит. У него такой смешной звонок: «Оле-оле-оле-оле!»… Валерка смотрит на экран. Я тоже. Там написано «КатЁноК звонит». Валерка отводит руку с телефоном и разжимает пальцы.
Мобила, сверкнув экраном, с коротким всплеском ныряет в воду. Доли секунды в воде видно мутное зелёное свечение. И всё.
– Ты ёбнулся что ли?
Валерка отрицательно качает головой. Я с перепоя тоже могу исполнять, но не так же. Тупо.
Валерка смотрит на меня пьяными глазами, потом утыкается мне в плечо. Гладит по волосам. Весь мир сосредотачивается на мосту через речку с дурацким названием Пряжка. У меня перехватывает дыхание. Я не могу дышать. Я не могу думать. Я ничего не могу.
Это тупо.
Это моя мечта.
Я просыпаюсь самая первая. Вылезаю из-под Валеркиных рук. Тащусь в ванную. Там из душевой кабинки вытекает вода. Прямо на пол. У меня голова трещит так, будто бы в мозгах вертят ложкой.
Ляпа просыпается и курит. Это очень трагически выглядит. На фоне серого рассвета. У него такая рожа убитая. Подонок. Его жалко. Не знаю, что там случилось, может, у Ляпы по утрам всегда такая рожа. Над Ляпой нависает Валерка. Пьёт из бутылки джин с тоником. У Валерки тоже убитая рожа. Точнее, отрешённая. Глаза смотрят в себя. Ничего вокруг не отражают.
Потом встают все остальные, умываются. Прыгают по комнате. Под эти прыжки Ляпа и Пункс незаметно уходят. Видимо, догадываются, что у Раджи, Мюллера и Вороны не всё в порядке с головами. Мюллер бегает по комнате и орёт: «Фанат – хозяин стадиона!»
Им весело, гадам. Ещё они хотят есть. Вспоминают, у кого же можно занять восемьдесят рублей. Валерка в веселье и вспоминании не участвует. Молча собирается. Я узнаю, что Радже, Мюллеру и Валерке ехать домой в одну сторону. И как раз восемьдесят рублей ждут их на середине пути.
Валерка как будто отгорожен от меня. Скачками Раджи и Мюллеровским ором. Мне хочется взять Валерку за щёки и рассмотреть.
Мюллер, Раджа, Валерка и Ворона собираются за баблом. Я их выгоняю. Сама.
– Когда вы, наконец, свалите?
– А что? – с вызовом спрашивает Валерка.
– У меня голова болит!
Это правда.
Мюллер, Раджа и Ворона сваливают. Валерка задерживается. Стоит.
И черти уходят без него.
Валерка опускается на пол у ванной. Я сижу на стуле. Он гладит мне ноги. Думает. Знать бы ещё, о чём.
Вообще какой-то задумчивый.
– Зачем тебе это надо было? – спрашивает задумчиво. Похож на Зельвенского выражением лица. Хотя вряд ли Зельвенскому понадобится спрашивать у меня такие тупые вещи. И если я озвучу это своё наблюдение, Валерка ни о чём меня спрашивать больше не будет. Убежит, злобно выругавшись. Я так думаю.
– Ты мне нравишься, – отвечаю я, порывшись в мозгах. – А тебе зачем?
– У меня всё спонтанно, – уклончиво отвечает Валерка.
Хотела бы я говорить такими словами. Уклончивыми.
– Зачем трубу-то выбросил?
Валерка дёргает плечами.
– Да забудь.
Я некоторое время молчу. Потом спрашиваю как будто мимоходом:
– И что ты девушке своей скажешь?
– Если б мы факались – тогда да, – медленно говорит Валерка. – Тогда было бы о чём думать… что сказать…
– Ага, – мстительно соглашаюсь я. – Мы же с тобой просто друзья.
Вот урод.
Валерка внимательно на меня смотрит. Гладит мою ногу.
Я встаю и ухожу. В кровать. Под одеяло. Голова болит всё-таки. Валерка встаёт рядом на колени. Прижимается щекой к моему плечу. Опять спрашивает:
– Тебе это нужно?
– Что?
– Связь с объектом?
– В смысле?
Или я такая тупая, или одно из двух. Валерка изображает схематически:
– Вот ты, а вот объект. Тебе это нужно? Если, например, объект – ну… э… ну кто, я не знаю… любимый человек!
– Очень нужно! – радостно отвечаю я. Догадалась типа.
– Ну вот! – Валерка тоже радуется моей понятливости. – А теперь поставь меня вместо этого человека. Нужно?
– Нужно… – мычу я. – Ну, так. Немножко. А тебе?
– Мне нужно.
Торжественный, блять, момент.
– Зачем?
Валерка не отвечает.
У него какое-то убитое лицо.
Потом он всё-таки уходит. Он меня обнимает и целует. Стоит нерешительно. Почему? А я знаю? Видать, не только драться любит. Падать в чужие тарелки. Швырять шарики сквозь стекло. Ходить в одной и той же куртке все времена года.
Валерочка. Это имя ему очень идёт. Больше всего. Нужно отменить ему фамилию и написать в паспорте «Валерочка». Это даже точнее, чем фотография.
Это и есть мой выигрыш на «бестселлере».
На двери у меня рукой уродов прилеплен указатель номеров (содрали в коридоре), на нём написан телефон Пункса. Чтоб я звонила потом – Пункс обещал сводить меня в Мариинский театр.
Всё.
Потом приезжает редактор Коровин, даёт мне чёрную таблетку. Редактирует самочувствие. Из головы вытаскивается невидимая ложка. Я готова к презентациям, хуяциям и прочим атрибутам «писательской жизни».
Но это уже без Валерки.