Поступив в универ, Наська уже не думала заводить романтические знакомства – она привыкла к мысли, что у нее никого не будет. Ну, не то чтобы никогда не будет, а конкретно сейчас плюс – минус два года. Погано, конечно, но… Пришлось бы вырвать ту самую клетку в мозге. А как?
Наська сидела на первом ряду, записывала лекции, повторяла их дома и уже успела получить три «пятерки» по русскому и написать реферат, когда познакомилась с Антоном.
Их группа сдавала историю; историчка считала: чем дольше и тщательней она будет проверять знания, тем лучше для всех. Очередь растянулась по всему коридору. Наська прокопалась в библиотеке и пришла в числе последних. И застряла в универе до семи вечера. Не одна, конечно. Под конец остались еще Леха Петров, Костя Патрушев, Юлька Мухина и Антон. Были друг с другом почти не знакомы, а тут сдружились. Ожидание объединяет. Леха рассказывал о всяких страхах, которые, якобы, ожидают студентов в первую сессию. Костя по правде пугался, а Юлька нервно смеялась и пыталась шутить, а потом поведала о том, как она прошлым летом ездила в деревню и чуть не утонула. Наська проникалась духом всеобщей любви и дружбы на курсе. Рассматривали пирсинг Антона – в ушах по три дырки, в носу одна и одна в брови.
Потом ушла сдавать Юлька, за ней Костя и Леша. За ними Антон. Наська стояла последняя и ей уже было все равно, как сдавать. Очень хотелось есть. За окнами стояла густо-синяя темнота. Бр-р-р…
Антон вышел и она зашла, держа перед собой в вытянутой руке конспекты. Историчка курила и смотрела на стену. На Наську даже не повернулась. Потом все-таки взяла у нее конспекты, задала пару вопросов по датам. Над верхней губой исторички кустились жесткие черные волоски, взгляд был, как у замученного спаниеля.
Наська наконец вышла, вздохнула. Пустой коридор вкрадчиво молчал. У стены на корточках сидел Антон. Увидел Наську, поспешно встал.
– Ты что тут делаешь? – удивилась она.
– Тебя жду, – почему-то виновато ответил Антон – Поздно ведь.
Наська опешила. Антон засунул руки в карманы, пошел рядом. Спустились вниз, Наська одела куртку, Антон молчал и смотрел в сторону. На остановке спросил:
– Тебе куда?
– На Декабристов.
Автобусы не ходили. Точнее, ходили, но не те.
Они постояли полчаса, потом Антон предложил:
– Пошли лучше пешком. Я провожу.
– Пошли, – согласилась Наська.
Шли рядом и молчали. Наконец Наська спросила (совершенно идиотский был вопрос, но его все друг другу задавали, как попугаи):
– А у тебя сколько баллов?
– Четырнадцать. А у тебя?
– Пятнадцать…
– Молодец! – обрадовался Антон. Совершенно искренне, будто Наська была ему дочерью или сестрой на худой конец.
– Ты тоже!
Посмеялись.
– А ты чем вообще занимаешься?
– Я это… музыкой… – засмущался Антон – Играю на ударных, на фортепиано…
Позже Наська узнала, что к музыке приплюсовывается еще пирсинг, татуировки и трава. Или героин по праздникам. Иногда все одновременно, включая пиво или водку. Антон с друзьями напивались, обкуривались, потом кто-то вмазывался и этой иглой протыкали Антону очередную дырку в ухе. Не только Антону, конечно. Тут же пристраивался Геша – мастер по татушкам. В общем, и жизнь хороша и жить хорошо. Весело.
…Пашка вспотел и был скользкий. Пошел помыться, лег спать. Рядом. Поцеловал Наську и пожелал «Доброй ночи».
Наська не хотела, чтобы он кололся и Антон бросил героин. А траву он не считал чем-то серьезным. Но когда Наська попросила попробовать, нахмурился и сказал:
– Не прикасайся к этому дерьму, поняла? Ты не такая… Я не хочу, чтобы ты стала, как они…
Он имел в виду своих друзей и знакомых.
Но на друзей Антон все чаще забивал (они понимали, не сердились и не обижались – видимо, так себя и ведут настоящие друзья), забивал на траву и музыку – чтобы побыть с Наськой. Посидеть рядом с ней, когда она рассказывает про свои созвездия. Попить чаю с ней и Людкой Колосовой. Потом остаться вдвоем. Сидеть, обнимая Наську, как зверьки в норе. Тепло. Родной человек. Они даже не целовались. Просто разговаривали.
Потом Наська сама его поцеловала. Было не противно, а даже наоборот. Потом они первый раз переспали. У Антона дома. Антон сидел на подоконнике в джинсах на голое тело и курил. Наська пила кофе. Потом посмотрела на него.
– Знаешь, я никогда тебя таким счастливым не видела, – сказала удивленно.
Антон прерывисто вздохнул, не в силах описать то чувство, которое переполняло все его сердце, точнее клетку в мозгу. Прошептал:
– Я никогда таким и не был…
Потом испугался, что Наська подумает что-то не то, поспешно объяснил:
– Это не из-за секса, правда. Точнее, не из-за него одного… Я…
…и увидел Наськины глаза. Понял, что испугался зря. Дурак. И объяснять ничего не надо было. А может, и надо. Он сказал:
– Я без тебя сдохну.
– Я тоже.
С Пашей Наська познакомилась на втором курсе. Они вместе стояли в библиотеке. Потом столкнулись в столовой. Пашка учился на четвертом. Работал уже где-то менеджером, но по характеру больше походил на школьника. Дурной какой-то. Но красивый. И главное: он нравился всем Наськиным знакомым. Кроме Людки Колосовой. Антон не нравился. У него было слишком много «не так». Он не так одевался, не так говорил, приходил поздно и пропадал неделями. Наська выслушивала это от подруг и однокурсниц, пыталась разубедить их, но получалось наоборот – они убеждали ее. А с Пашкой проблем не было.
– Стеклов – кул! – завистливо говорили девчонки и Наська млела.
Она забила на Антона.
Стеклов не курил, не торчал, не бухал в клубах и не валялся там никакой. Зато Антон сочинял песни. Про Наську. Но Пашка умел говорить приятные вещи. И с ним было легко.
Неделю назад Наська официально порвала с Антоном. Жалко было, но не очень. Перемены всегда напрягают. Как в первые ночи в лагере. Наська плакала в подушку, но потом тоска по дому проходила и она целыми днями валяла дурака с другими такими же детьми. Привыкнуть можно ко всему.
Тень от ветки поблекла. Вдруг резко обозначилась в полосе света от фар запоздалой машины. Та скрипнула тормозами и шурша удалилась. Вновь повисла прохладная тишина.
Наська лежала и не могла понять: почему же ей так хреново? Попыталась убедить себя, что это «отголоски прошлого» и скоро все пройдет. Как в лагере в детстве.
Но потом поняла: не пройдет.
Людка ей сказала вчера:
– Ты дура. Зачем ты разрешаешь другим людям решать за себя?
– Ха! – ответила Наська – Я все делаю, как хочу.
– Ха! – мрачно парировала Людка – И что интересно?
Наська поняла, что этот разговор постепенно перейдет на личности и Людка будет втолковывать ей, какая она, Наська, скотина, раз послала Антона. Поэтому быстро сказала:
– Стеклова я сама выбрала. И нечего.
– Не сама. Тебе его выбрали, дура. Твои однокурсницы хреновы, которым насрать совершенно…
И не договорив ушла.
Сашка Бердышев отмечал «последний июнь». Пил один на кухне. Мимо пролетали тени, мусор, мысли – они тоже как тени. Или мусор. Они складывались в историю без начала и с продолжением. Начало было где-то в прошлом, он не задумывался, зачем. Сашка пил, но не для «напиться», а чтобы показать «им всем». А кому – он, наверное, и сам не знал. Он придумал их тенями и мусором, он кричал на них, он любил кого-то. Из них. И он всегда считал, что счастлив. Если есть в мозгах – значит, было. Значит, можно рассказать реальным. Или жить самому молча в том мире, запереться, закрыться не пускать. Никого. И даже лучшего друга. Друг удачлив, все есть и даже с верхом. У Сашки – мысли, тени и мусор, из которых он строил свою историю жизни. Никогда никого в нее не посвящал, ее не было, где-то была, но не здесь. Он забыл о ней, вспомнил вчера, когда трахать уже некого было. Сашка просто пил и думал ни о чем, он хотел, он мечтал, но внутри и молча. Он всегда говорил, что где-то есть его девушка, как-то между прочим. Интерес, вопросы разбивались напрочь. Он молчал и все думали, что о чем-то. Он молчал просто так, потому что не жил. Может, жил, но не здесь. Может, даже любил. Но не тех.
Его вдохновляли друзья на подвиги. Он играл по клубам вместо Серого, стоял и смотрел в пол. Песен не знал. У него были свои.
Встал, закурил, смотрел в окно. Там летели тени с людей и мусор с помойки. Облака закрывали небо в крапинку, в клеточку, он так думал. Он знал, что гость, что когда-нибудь уедет туда, где родился. Оставит друга, но тот забудет. А больше некого – все с собой. Даже голый, в ванной, разговаривал с ними. Смеялся, шутил и плакал навзрыд. Никого не хотел, все были в прошлом. Даже, может, не в прошлом, но не там. Все, кто нужно, давно уже взяли билет и уехали. Может, в обед. Сашка спал.
Потушил сигарету о стену, взял новую. Его мучило что-то, не мог понять. Он хотел быть реальным и чувствовать, где он. Чтобы можно было кого-то обнять. Заниматься любовью, потом не думать, что был один и сам все придумал. Он любил реальных, но как в зоопарке. Они сидели в клетках, он гулял. Кидал иногда по куску от себя, они смотрели непонимающим взглядом. Они говорили: «Я люблю тебя», он отвечал: «Мне не надо».
Сашка выпил четыре банки джина, открыл пиво, не любил. Стал пить, морщась, думая о смысле жизни, который лежал в кармане. Дебил. Он открыл вчера все двери и окна, дождь ворвался в дом, как билет туда. Сашка прыгал, как маленький, пел песни. Постучались снизу соседи, чтоб перестал. Разозлился, врубил Metallica на полную. Стучали в дверь – он не открыл. Зазвонил телефон – там голос знакомый. Спросили, зачем. Он ответил, что пил. Ничего не знает, ничего не помнит. Так легче жить, но другим трудней. Он вчера обещал пойти в «Свинарь». Не пошел, обломал друзей и подругу. Она звонила, дышала в трубку. Он понимал, клал на рычаг. Она звонила снова, он ушел на минутку. И не возвращался час.
Пришел, ждал, она не звонила. Она забила, скрепя сердце. Он думал, что просто спит, она не спала. Он улыбался и улетал. Далеко. В дверь постучались. Открыл. Увидел. Стояли друзья реальные, ждали. Сказал:
– Привет.
Они ответили мрачно:
– Хай.
Он любил их всех до боли в сердце, задыхался, когда их нет и курил. И придумал в мозгах из теней дверцу, чтоб всегда быть в центре и любить всегда.
Олег спросил:
– Чего вчера не пришел?
– Пил, – пожал плечами Сашка.
– Ню-ню… – нахмурился Серый. Прошел на кухню, залпом допил пиво.
Олег взял гитару, утонул в диване. Оттуда запел: «Я просто сдохну!» Сашка засмеялся. Наверное, от счастья. Что не один. Зазвонил телефон.
Она сказала:
– Буду в десять…
Тоном ледяным, чтоб не воображал. Сашка понял, прижал трубку к уху крепче, прошептал, чтоб не слышали:
– Прости меня…
Она улыбнулась измученно в трубку, положила, забились в руку гудки. Сашка стоял. Был счастливым. Олег пел:
– Без тебя я просто сдохну,
Ты это знаешь?
Я не умею держать тебя, ты хочешь…
Я просто сдохну,
Останься со мной,
Просто будь рядом, хотя я все порчу.
Я постараюсь…
Сашка взял вторую, стал подыгрывать. Серый стал кричать, что пропускает ноты. Сашка послал его, в шутку, тот тоже. Долго ругались, но не всерьез.
За окном поднималось холодное солнце, оживали трамваи, стучали по рельсам. Олег спал, Серый курил, Сашка проснулся, увидел тени. Мусор летел, забивая глаза. Рядом кто-то дышал. Олег. После «Сфинкса». Позвонили в дверь, пошел открывать. На пороге стояла она – реальная.
Улыбнулась сквозь обиду:
– Привет, Бердышев.
«Здорово, Травкина» хотел сказать. Передумал за миг, просто обнял, уткнулся в плечо чуть жив. Она стояла в нежности по горло, задыхалась, думала: «Пора кончать». Сашка младше на два года – смешно же. Но любила. Всерьез. И, наверное, умела прощать.
В квартире было накурено, до рези в глазах. Юлька Мухина и Олег сидели на кухне. Пили пиво. За окном шелестели прохладные листья, лаяла какая-то бойкая собака. Не переставая, как включенная. Лай перемешивался с ночным воздухом, влетал в форточку. Теснил сигаретный дым.
– Как живешь? – спросил Олег.
– Нормально, – прислушалась к себе Юлька. Поняла, что все-таки хреново. Олег тоже понял.
– Все будет хорошо, – пообещал он неуверенно.
– Ага… – не поверила Юлька – После дождичка в четверг…
– Может и в четверг…
Посмотрели на отрывной календарь. «Восемнадцатое января, вторник».
– Такими темпами уже ничего никогда не будет, – жалобно произнесла Юлька. Она пыталась замаскировать тон усмешкой, но вышло как-то кисло.
Олег отпил, поставил бутылку и взял гитару.
– Сыграй вашу… – попросила Юлька.
Олег кивнул улыбнувшись и стал наигрывать мелодию, запел, но не с надрывом, как на концерте, а тихо:
– Ты ждала меня долго, устала, сгорела,
Я ловил, оставлял для себя минуты,
Ты забила, ты просто ушла на время,
Но теперь ты не хочешь назад почему-то… – он посмотрел Юльке прямо в глаза и сказал:
– Ты трахалась где-то, готов простить,
Целовала не тех, не меня, и что,
Что ты думала, лежа на чьей-то груди…
Ты ругала меня, я не даю тебе жить, я все порчу…
Юлька вздрогнула. Олег как очнулся:
– Извини…
Юлька молчала. Олег закурил. Смотрел в черное окно, карнизы еще не остыли. С земли поднимался пар и пахло сочной зеленью. Скошенной травой. Доносилось мерное «гав-гав-гав», как часы. Сизый дым растворялся в воздухе, Олег дул в сторону, щурился. Юлька смотрела на его золотистые кудри. При свете лампочки, висящей без абажура под потолком, они казались пепельными.
На кухню ввалились Машка Никонова и Костя Патрушев. Костя уже шатался, Машка была трезвая почему-то. Непонятно. Все же нахерачились…
– Как твой Стеклов поживает? – спросила Юлька.
Машка посмотрела на нее, потом сложила из пальцев «фак», показала в ответ. Юлька не обиделась. Машка налила из графина воды в стакан и ушла, захватив с собой Костю.
Помолчали. Олег потушил сигарету о бутылку, стрельнул бычком в форточку. Взял гитару. Стал играть.
– «Song For Lovers», – определила Юлька – Научился?
– Ага, – улыбнулся Олег – И текст достал в нете… Ерундой занимаюсь…
– Почему ерундой?
– Надо самому чего-нибудь писать, а не так…
– Ты же пишешь.
Олег пожал плечами. Улыбнулся. Повторил отрешенно по слогам:
– Я занимаюсь ерундой…
– Почему?
Олег посмотрел на Юльку и отложил гитару. В кухню зашла Света Рябова. Демонстративно села на подоконнике. Зажгла сигарету, мяла в пальцах. Юлька почувствовала себя неловко. Скованно. Олег стал пить пиво.
В комнате гремели «бэкстриты»: «Tell me why I can’t be there were you are?…». Басист Серый орал, пытаясь их перекричать:
– Я не в силах что-то сделать, что-нибудь изменить, мне ничего не остается – я буду жить!
– Ты задолбал со своим Дельфином! – прокричала Галя Романова, отрываясь от пьяных губ Лехи Петрова.
– Сама заткнись! – весело парировал Серый и продолжал еще громче:
– Кто бы что ни говорил – я буду жить!
– Чтоб ты сдох! – пожелала Галя.
Сашка Бердышев засмеялся. Тоже стал прыгать и вместе с Серым орать:
– Вечеринка-а у детского дома, ширяются все телки и все парни района-а!
– Организуем группу, – предложил Серый.
На диване спала Маринка Травкина и никак не реагировала на музыку и постороннии шумы. Она напилась под завязку. Рядом валялся Антон, смотрел бессмысленно в потолок.
На балконе трахались Костя Патрушев и Людка Колосова. Непонятно, зачем. Но тоже никакие.
В дверь позвонили. Юлька пошла открывать, Светка проводила ее ухмылкой. Посмотрела на Олега. Тот ухмылку отразил, верно растолковал взгляд и тихонько сказал:
– Свет… Не трать время зря…
– Зря?… – растерялась Светка.
Олег закусил губу и кивнул. Потом зачем-то добавил:
– Все будет клево… I sing the song for lovers…
– Чего?
Наська Кулакова прошла в комнату, огляделась. Все плавали в сигаретном дыму, танцевали. Валялись по углам. Она прошла на кухню, увидела там Олега и Светку Рябову. Олег улыбнулся. Светка сидела, прижавшись лбом к стеклу. Не хотела, чтобы видели, как она плачет. Да и было бы из-за чего…
Наська вышла в коридор, села на трюмо, обхватив голову руками. Услышала – кто-то подошел и встал рядом. Подняла глаза с мокрыми ресницами.
– Я знал, что ты придешь… – сказал Антон.
– Почему?
Он посмотрел в ее покрасневшие глаза.
– Потому что ты меня любишь, – и добавил, кусая побелевшие губы – «Кто бы что ни говорил…»