Дэниел Полански. По лезвию бритвы

Дэниел Полански
По лезвию бритвы

   Моим родителям посвящается

1

   В первые дни Великой войны, в битвах при Апре и Ивесе, я научился прогонять дремоту морганием глаз. Привычка была насущной необходимостью, ибо любители крепко поспать имели все шансы ощутить на себе гостеприимство дренского диверсанта с траншейным ножом. Пожалуй, эту подробность моего прошлого я опущу, принимая во внимание все прочие обстоятельства. Положение вещей редко требует восприятия всеми органами чувств, и в целом мир кажется гораздо лучше, если видишь его только в приглушенных тонах.
   Взять хотя бы комнату, где я проживал, – конура, видеть которую лучше всего в полудреме или хмельном исступлении. Лучи позднего осеннего солнца просачивались сквозь пыльное окно, выставляя и без того убогую обстановку в еще более неприглядном свете. Даже по моим достаточно скромным меркам комната была мусорной свалкой. Из мебели – только старый посудный шкаф, побитый по углам стол, пара стульев да простая кровать. Стены и пол покрывал слой въевшейся грязи. Мочился я в судно, а мусор выбрасывал прямо на улицу.
   Жизнь Низкого города била ключом. Старые торговки рыбой оглашали улицы визгливыми криками, пытаясь сбыть дневной улов грузчикам, несущим поклажу на север, в сторону Старого города. На рынке, в нескольких кварталах к востоку, купцы отпускали посредникам неполновесный товар за порченые медяки, а чуть дальше, на Светлой улице, беспризорники подкарауливали неосторожных толстосумов и аристократов, нечаянно забредших в эту часть города. На углах улиц и в переулках мальчишки-зазывалы вторили старым рыботорговкам, хотя кричали тише и назначали более высокую цену. Измученные шлюхи, что вышли в раннюю смену, тащились по мостовым, подзывая прохожих вялыми взмахами рук в надежде заработать на дневную выпивку. Опасные люди в основном еще спали, держа вложенные в ножны клинки у постели. Но по-настоящему опасные люди уже давно поднялись, взявшись с новыми силами за перья и учетные книги.
   Схватив с пола карманное зеркальце, я повернул его к себе в вытянутой руке. Даже при наилучших обстоятельствах, надушенный и с маникюром, я похож на урода. Одутловатый нос висел под огромными глазами, рот – словно косая рана, оставленная ножом. Дополнением моему природному очарованию служило скопление шрамов, которые посрамили бы мазохиста. Рубец нездорового цвета бежал вверх по щеке в том месте, где меня зацепил осколок артиллерийского снаряда, едва не сразив насмерть. Рваная мочка левого уха напоминала об уличной драке, в которой я занял второе место.
   Пузырек амброзии на ветхом деревянном столе с искушением пожелал мне доброго утра. Я выдернул пробку и втянул аромат. Приторно-сладкие испарения заполнили ноздри, принеся с собой знакомое жужжание в ушах. Я взболтал бутылочку – наполовину пустая, ее содержимое быстро заканчивалось. Надев рубашку и башмаки, я достал из-под кровати свою заплечную сумку и спустился по лестнице навстречу позднему утру.
   В «Пьяном графе» было тихо в эти часы, и посреди пустого зала за барной стойкой заметно выделялась громадная фигура Верзилы Адольфуса, моего партнера, с которым мы вместе владели трактиром, и трактирщика по совместительству. Несмотря на высокий рост – а он был на голову выше моих шести футов, – бочкообразное тело Адольфуса было до того обширным, что на первый взгляд производило впечатление исключительной тучности, однако при более близком рассмотрении полнота моего компаньона оказывалась гармонией жира и мускул. Адольфус был уродлив еще до того, как дренская стрела лишила его левого глаза, так что и черная повязка, закрывшая пустую глазницу, и грубый шрам на рябой щеке ничуть не улучшили положения. Через свое уродство и медленный пристальный взгляд Верзила мог показаться бездумным убийцей и полным болваном, и, хотя он не был ни тем ни другим, внушаемое им впечатление заставляло посетителей заведения вести себя благоразумно в его присутствии.
   Когда я вошел в зал, Адольфус намывал барную стойку, жалуясь на несправедливости времени одному из самых рассудительных завсегдатаев нашего заведения. Обычное занятие, когда мало работы. Я протиснулся между стойкой и рядом стульев и уселся на самое чистое место.
   Адольфус был слишком увлечен решением стоящих перед народом проблем, чтобы позволить банальной вежливости прервать его монолог, и в качестве приветствия он лишь удостоил меня небрежным кивком.
   – И ты, конечно, согласишься со мной, что его светлость потерпел полный провал на посту верховного канцлера. Уж лучше бы снова отправлял на виселицу смутьянов, как Исполнитель Королевского правосудия, по крайней мере, эта задача ему по зубам.
   – Если честно, не пойму, о чем ты толкуешь, Адольфус, – ответил я. – Всякому известно, что наши правители столь же мудры, как и честны. И кстати, не слишком ли я припозднился для тарелки яичницы?
   Адольфус повернул голову к кухне и проревел:
   – Женщина! Яичницу! – С этими словами он снова повернулся к своему полутрезвому собеседнику поневоле. – Пять лет я отдал Короне, пять лет и свой глаз. – Адольфус любил упомянуть в обычной беседе о полученном ранении, очевидно исходя из того убеждения, что оно было недостаточно заметно для окружающих. – Пять лет по горло в дерьме и грязи, пять лет банкиры и аристократы богатели на пролитой мною крови. Ползолотого в месяц не так уж много за пять лет войны, но я его заслужил, и будь я проклят, если позволю им забыть об этом. – Трактирщик швырнул тряпку на стойку и указал на меня своим похожим на сардельку пальцем в ожидании одобрения. – Кстати, и ты заслужил его, дружище. Что-то ты слишком спокоен для человека, забытого королевой и страной.
   Что я мог бы ответить на это? Верховный канцлер все равно будет поступать по-своему, и никакие громкие речи одноглазого ветерана-копейщика не переубедят его. Я уклончиво проворчал. Аделина, в противоположность своему мужу-гиганту тихая и невысокая, вышла из кухни и с застенчивой улыбкой поднесла мне блюдо с яичницей. Приняв тарелку, я улыбнулся в ответ. Адольфус продолжал разглагольствовать, но я не обращал на него внимания и принялся за еду. Десять с половиной лет мы оставались друзьями, потому что я прощал ему его словоохотливость, а он извинял мне мою неразговорчивость.
   Силы возвращались ко мне. Нервы постепенно крепли, зрение становилось острее. Я закинул в рот кусок обжаренного черного хлеба и обдумал свои планы на предстоящий день. Надо было навестить своего человека в таможне – тот еще две недели назад обещал сделать чистые документы, но до сих пор не сдержал слова. Затем, как обычно, нужно обойти перекупщиков, что брали у меня товар, теневых барменов и временных торговцев, зазывал и толкачей. А вечером предстояло еще заглянуть на вечеринку на Корских высотах – я обещал Йансею Рифмачу, что зайду перед его выступлением.
   Тем временем пьянчужка у стойки воспользовался шансом прервать поток невразумительного светского злословия:
   – Не слышно ли каких новостей о малышке?
   Мы с Верзилой обменялись удрученными взглядами.
   – От гвардейцев нет никакого толку, – ответил Адольфус и вновь принялся драить прилавок.
   Три дня назад дочь портового грузчика исчезла, в последний раз ее видели в переулке по соседству с домом. С тех пор Маленькая Тара сделалась чем-то вроде знаменитости среди жителей Низкого города. Гильдия рыбаков объявила награду тому, кто найдет девочку, в церкви Прачеты решили служить молебны за ее благополучие, и даже гвардейцы позабыли на время привычную апатию и принялись обходить дома и обыскивать колодцы. Однако девочку не нашли, а затеряться на семьдесят два часа в самом густонаселенном квартале Империи – чересчур долгий срок для малолетнего ребенка. Шакра даст, с девочкой все будет в порядке, только я не поставил бы на это даже не назначенного мне ползолотого в месяц.
   Упоминание о потерянном ребенке каким-то чудесным образом заставило Адольфуса замолчать. Покончив в тишине с завтраком, я отодвинул тарелку и поднялся.
   – Если будут какие-то вести – я вернусь после заката.
   Адольфус на прощание помахал мне рукой.
   Покинув трактир, я тут же окунулся в полуденную круговерть улиц и первым делом направился к городской гавани, что расположена в восточной части Низкого города. В квартале от «Графа» я ненадолго остановился и, подперев стенку, начал с серьезным видом скручивать сигарету, когда внезапно заметил пять с половиной футов Малыша Мака, сутенера и отъявленного головореза. Его карие глаза над старыми побледневшими шрамами пристально глядели на меня; одежда, от широкополой шляпы до серебряной рукояти рапиры, была безукоризненна, как всегда. Он вытянулся во весь рост с видом, сочетавшим в себе одновременно физическую угрозу и глубокое безразличие.
   За годы, прошедшие с тех пор, как он поселился у нас в квартале, Мак сумел расчистить для себя маленькую территорию с помощью искусства обращаться с клинком и безграничной преданности своих шлюх, каждая из которых была влюблена в него, точно мать в своего первенца. Мне часто казалось, что во всем Низком городе не сыскать более простой и легкой работы, чем у него. Можно было подумать, будто его задача по большей части сводилась только к тому, чтобы не допустить кровопролития между своими работницами, готовыми поубивать друг друга, лишь бы заслужить симпатию патрона. Хотя хмурое выражение его лица вряд ли внушило бы вам такое мнение. Мы с Маком водили знакомство с тех самых пор, как он открыл дело, обменивались информацией и время от времени оказывали друг другу услуги.
   – Мак.
   – Смотритель. – Он предложил мне сигарету. Запалив спичку о свой ремень, я прикурил.
   – Как твои девчонки? – поинтересовался я.
   Высыпав табаку из кисета, Мак начал скручивать себе новую сигарету.
   – Исчезновение ребенка переполошило их, как цыплят. Рыжая Энни ныла полночи, не давая никому спать, пока Ефимия не приласкала ее кнутом.
   – Какие они у тебя ранимые. – Я вынул из сумки приготовленный для Мака сверток с товаром и украдкой передал ему в руку. – Есть новости о Вонючке Эдди? – Я напомнил Маку об одном из его соперников, которого неделю назад вытурили из Низкого города.
   – Работает в двух шагах от головной управы и думает, что ему за это ничего не будет? Эдди слишком глуп, чтобы жить. Готов биться об заклад – ему не дожить до конца зимы.
   Одной рукой Мак докрутил сигарету, другой – сунул сверток в задний карман.
   – Я бы так не сказал, – возразил я.
   С глумливой усмешкой Мак взял сигарету в рот. Мы курировали отправку товара с нашего участка.
   – Уже получил новые пропуска? – спросил он.
   – Как раз иду повидать своего человека. Скоро достану что-нибудь и тебе.
   Он буркнул в ответ нечто похожее на согласие, и я повернулся, чтобы уйти.
   – Тебе следует знать, что ребята Заячьей Губы торгуют к востоку от канала. – Мак затянулся сигаретой и пустил в чистое небо ряд ровных колец. – На прошлой неделе девчонки несколько раз видели его людей.
   – Я слышал. Будь осторожен, Мак.
   И он снова принял угрожающий вид.
   Остаток дня я провел, разнося товар и бегая по разным мелким делам. Мой человек из таможни наконец сподобился сделать для меня пропуска, однако, учитывая скорость, с которой развивалось его пристрастие к амброзии, оказанная им услуга могла стать последней.
   Я управился с делами только к началу вечера и остановился у любимого уличного лотка, чтобы взять горшочек говядины в соусе чили. Мне надо было еще успеть повидаться с Йансеем до его выхода на сцену. В тот вечер он выступал перед какими-то напыщенными аристократами неподалеку от Старого города, а туда нужно было еще добраться. Так что я пошел переулками, чтобы выиграть время, как вдруг увидел нечто такое, что заставило меня задержаться. Я остановился так резко, что едва не оступился и не упал.
   Свидание с Рифмачом теперь могло подождать. Передо мной лежало тело ребенка, страшно изуродованное и завернутое в простыню, которая стала мокрой от крови.
   Все как будто говорило о том, что я нашел Маленькую Тару.
   Остатки ужина пришлось выбросить в сточную канаву. Аппетит вдруг куда-то пропал.

2

   Я быстро оценил ситуацию. Крысы в Низком городе водились в неимоверном количестве, но тело ребенка пока оставалось нетронутым, стало быть, девочка пролежала недолго. Я присел и опустил ладонь на крошечную детскую грудь – холодная. По всей вероятности, ребенка выбросили на улицу уже мертвым. Наклонившись чуть ближе, я смог лучше разглядеть увечья, нанесенные девочке ее мучителем, и с содроганием немедленно отпрянул назад, почуяв при этом необычный запах. Тело источало не удушливо-сладковатое зловоние гниющей плоти, а какой-то резкий алхимический аромат, от которого у меня запершило в горле.
   Я вернулся на главную улицу и подозвал двух мальчишек, что неподалеку сидели без дела под навесом. Среди людей низкого сословия мое имя имеет небольшой вес, потому оба пострела тут же подбежали ко мне, явно рассчитывая, что я предложу им некое выгодное дельце. Они были рады воспользоваться таким случаем. Вручив медную монету мальчишке, более глупому на вид, я отправил его на поиски стражника. Как только малой исчез за углом, я повернулся к тому, что остался со мной.
   Я поставляю девок и разбавленное пиво половине гвардейцев Низкого города, так что с ними обычно не возникает трудностей. Однако убийство подобного сорта потребует от сыщика большей бдительности, и подозрения могут пасть на меня, если он окажется глуп. Мне следовало избавиться от товара.
   Бледнокожий мальчонка уставился на меня глубоко посаженными темно-карими глазами. Как и большинство уличной детворы, он был полукровкой, черты трех коренных народностей Ригуна смешались в нем с чертами безвестного числа прочих иноземных рас. Даже по меркам беспризорников мальчишка был неимоверно тощим, лохмотья едва скрывали выступы его костлявых плеч и локтей.
   – Знаешь меня?
   – Ты Смотритель.
   – Знаешь, где трактир «Пьяный граф»?
   Мальчуган ответил кивком, его глаза стали шире, но по-прежнему светились ясным, бесхитростным взором. Я протянул ему свою сумку.
   – Отнеси это туда и передай циклопу за стойкой. Скажи ему, что он должен тебе серебреник.
   Мальчишка потянулся за сумкой, и я схватил его пальцами за тонкую шею.
   – Я знаю всех шлюх, карманников, нарков и каждую улицу Низкого города. И я запомнил твое лицо. Если по возвращении я не найду там свою сумку, то разыщу тебя. Уяснил? – Я ослабил хватку.
   Мальчик не испугался.
   – Я человек слова, – ответил он.
   Его голос поразил меня своей холодной уверенностью.
   Я выбрал того, кого надо.
   – Тогда вперед. – Я передал ему сумку, и мальчишка в мгновение ока исчез за углом.
   Я вернулся назад в переулок и выкурил сигарету, дожидаясь блюстителей порядка. Они объявились позже, чем я предполагал, учитывая серьезность ситуации. Как же все-таки неприятно убеждаться в очередной раз, что стражи закона не заслуживают даже того невысокого мнения, которое у тебя сложилось о них. Я успел выкурить две сигареты, прежде чем появился первый мальчишка, притащив за собой двух гвардейцев.
   Об этой парочке я имел смутное представление. Один из них был новичком, прослужив в силах правопорядка всего полгода, хотя второго я много лет прикармливал взятками. Теперь оставалось только проверить, чего стоили мои старания, если дело начнет принимать крутой оборот.
   – Привет, Венделл. – Я протянул ему руку. – Рад нашей встрече, даже несмотря на такие скверные обстоятельства.
   Венделл энергично потряс мне руку.
   – Я тоже, – ответил он. – Я всю дорогу надеялся, что мальчишка водит меня за нос.
   Мне ни о чем не пришлось говорить. Венделл опустился на колени у тела, полы камзола упали на грязную землю. Молодой напарник за его спиной заметно побледнел, явно намереваясь изрыгнуть рвоту. Взглянув на него через плечо, Венделл с укоризной прикрикнул:
   – Эй, возьми себя в руки. Ты же гвардеец. Прояви-ка немного мужества. – Он снова повернулся к мертвому телу, будто не зная, что предпринять. – Похоже, надо посылать за агентом, – произнес он, как бы спрашивая меня.
   – Думаю, ты прав, – согласился я.
   – Беги назад в управу, – велел Венделл напарнику. – Скажи, чтобы послали за обморознем. Лучше даже за двумя.
   Гвардейцы следят за соблюдением городских обычаев и законности, когда им не платят, чтобы смотрели в другую сторону, но расследование тяжких преступлений не совсем по их части. Если убийца не стоит над своей жертвой с окровавленным ножом в руке, пользы от гвардейцев бывает мало. В случае когда преступление совершено против лица с положением, дело передается агенту Короны, официально назначенному отправлять королевское правосудие. Обморозни, морозильники или серые дьяволы – зовите их как угодно, только обязательно склоняйте пониже голову, когда они проходят мимо, и немедленно отвечайте на их вопросы, ибо обморозни не бестолковые стражники, и во всех силах правопорядка опаснее неграмотного агента может быть только сведущий агент. Мертвое тело, обнаруженное в Низком городе, редко удостаивается внимания с их стороны – а число убийств у нас поистине баснословно, – однако в данном случае дело касалось не утопшего в луже пьяницы и не зарезанного ножом нарка. Ради такого случая пришлют агента.
   Прошло еще несколько минут, и на место преступления прибыл отряд гвардейцев. Некоторые из них начали обходить соседние улицы. Остальные обступили с важным видом мертвое тельце. Вряд ли можно было назвать их действия эффективными, но мне не хватало духу сказать им об этом.
   Наконец, то ли устав от ожидания, то ли желая произвести впечатление на вновь прибывших, Венделл решился попробовать свои силы в следственном деле.
   – Наверно, еретик какой-нибудь, – изрек он, почесывая двойной подбородок. – Шел через порт в Кирен-город, увидал девчушку, ну и… – Он резко рассек воздух рукой.
   – Да, я слышал, такое случается сплошь и рядом, – согласился с ним его коллега с глуповатым лицом, источающим яд, и тяжелым дыханием. – Или островитянин. Сам знаешь, какие они.
   Венделл глубокомысленно кивнул. Он, разумеется, об этом знал.
   Я слышал, что в некоторых новейших лечебницах для душевнобольных врачи сажали умалишенных и дураков от рождения за тупую работу, поручая пришивать на ткань горы пуговиц, поскольку однообразный труд действует как бальзам на их поврежденный разум. И порой мне кажется, что и гвардия задумана как продолжение такой практики, но в гораздо большем масштабе, как продуманная социальная программа, смысл которой в том, чтобы создать у служащих низкого ранга иллюзию важности.
   И все же, ради блага самих пациентов, разрушать ее было бы несправедливо. Будто пораженные внезапной догадкой, Венделл и его подручный впали в молчание.
   Канун осени прогнал остатки дневного света за горизонт. Гул честного торга, насколько подобная вещь существует в Низком городе, сменился гнетущей тишиной. В доходных домах по соседству разводили огонь, и дым горящих поленьев почти заслонил уродство мертвого тела. Я скрутил новую сигарету.
   Вы можете почувствовать их прибытие прежде, чем увидите их: плотные людские массы Низкого города разбегаются с их пути, словно обломки и мусор, смытые наводнением. Пара мгновений – и вы уже можете различить их в толпе. Обморозни гордятся единообразием своей амуниции, и каждый из них – универсальный солдат малого воинства, что контролирует город и бо́льшую часть государства. Бледно-серый плащ с воротником, поднятым к серой широкополой шляпе. Короткий, с серебряной рукоятью меч на ремне – одновременно чудо искусства и совершенное орудие смерти. Темный полупрозрачный камушек в оправе из серебра на шейной цепочке – Око Короны, символ их законных полномочий. Каждый дюйм – воплощение порядка, сжатый кулак в бархатной перчатке.
   И хотя я никогда не говорил об этом вслух, хотя даже самая мысль об этом была мне противна, признаюсь: мне страшно хотелось еще раз надеть эту чертову форму.
   Криспин узнал меня, хотя нас разделял почти квартал. Заметив меня, он тотчас нахмурился, но шагу не сбавил. Пять лет не оставили на нем почти никаких отпечатков. Тот же благородный взгляд буравил меня из-под полы серой шляпы, все та же прямая осанка – свидетельство юности, проведенной в танцевальных классах и на уроках этикета. Темные волосы утратили былое великолепие, но орлиный, изогнутый нос по-прежнему возвещал о долгой родословной своего хозяина каждому, кто осмеливался смотреть на него. Я знал, что Криспин клянет судьбу за то, что на месте преступления оказался именно я, как и я сожалел о том, что вызвали именно его.
   Второго агента я не признал, должно быть, новенький. У него был такой же длинный и заносчивый нос, как у Криспина, но волосы были настолько светлые, что издали казались белыми. В остальном, пожалуй, лишь эта серебристая шевелюра и отличала его от самого обычного агента Короны: подозрительный, но не проницательный взгляд голубых глаз, крепкие мускулы под одеждой, внушающие опасение, если, конечно, вы не знаете, чего от него ожидать.
   Оба агента остановились в начале переулка. Взор Криспина промчался по месту преступления, ненадолго задержался на прикрытом трупе и упал на Венделла, который внимательно ждал распоряжений, стараясь изо всех сил изобразить выражение, приличествующее королевскому стражу закона.
   – Гвардеец, – произнес Криспин, подзывая его резким кивком.
   Второй агент, я все еще не знал его имени, пока не сказал ни слова и только стоял, плотно скрестив на груди руки и кривя губы в некоторое подобие ухмылки. Уделив должное внимание протоколу, Криспин обратился ко мне:
   – Ты нашел ее?
   – Сорок минут назад, но до этого она уже пролежала здесь какое-то время. Убийца кинул ее тело сюда после того, как закончил с ней.
   Криспин медленно обошел место преступления. Чуть дальше по переулку стоял заброшенный дом, и Криспин задержался возле его двери, положив на нее руку.
   – Думаешь, он вышел из этой двери?
   – Необязательно. Такое крошечное тело легко можно спрятать – достаточно маленькой корзины или пустого пивного бочонка. На закате здесь мало прохожих. Можно выкинуть и спокойно продолжить свой путь.
   – Дело синдиката?
   – Ты сам прекрасно все знаешь. На плантациях Букирры за невинного ребенка дают пятьсот золотых. Ни один работорговец не станет лишать себя дохода. Если бы это преступление совершили они, то нашли бы более подходящий способ избавиться от трупа.
   Уважение, проявленное незнакомцу в лохмотьях, напарнику Криспина показалось явно чрезмерным. Он приблизился к нам, сгорая от надменности, которая передалась ему вместе с врожденным чувством превосходства, упроченным обладанием публичной властью.
   – Кто этот человек? – спросил он. – При каких обстоятельствах обнаружил тело? Что он тут делал? – Агент взглянул на меня с глумливой ухмылкой.
   Должен сказать, он знал, что такое насмешка. Несмотря на свою прозаичность, она не из числа тех выражений, что в совершенстве даются каждому. Но я оставил ее без внимания, и он обратился к Венделлу:
   – Вы нашли у него что-нибудь? Что показал обыск?
   – Господин офицер… – начал Венделл, моментально позабыв о своем низкогородском говоре. – Судя по тому, что он заявил о трупе, мы подумали… то есть… – Венделл утер нос тыльной стороной пухлой руки и дал четкий ответ: – Мы не обыскивали его, господин офицер.
   – Так-то гвардейцы проводят расследование? Подозреваемый стоит возле трупа ребенка, а вы, значит, ведете с ним задушевные беседы прямо над телом? Выполняйте свои обязанности и обыщите этого человека!
   Бледное лицо Венделла раскраснелось. Пожав плечами, он с выражением извинения двинулся вперед, чтобы обшарить меня.
   – В этом нет необходимости, агент Гискард, – вмешался Криспин. – Этот человек… бывший коллега. Он вне подозрений.
   – Могу заверить вас только в этом. Агент Гискард, кажется? Непременно, агент Гискард, обыщите меня. Никогда нельзя быть ни в чем уверенным полностью. Кто сказал, что я не похищал девочку, не насиловал и не пытал ее, не выкинул тело на улицу, часок подождал, а потом вызвал гвардейцев? – (Физиономия Гискарда немного порозовела, необычно контрастируя с цветом его волос.) – Довольно умно, не правда ли? Полагаю, такая изобретательность скорее типична для людей вашего сословия.
   Гискард сжал руку в кулак. Я подавил усмешку. Криспин встал между нами и начал давать распоряжения.
   – Прекратить. У нас полно работы. Агент Гискард, возвращайтесь в Черный дом и велите прислать гадателя-скрайера. И если вы поспешите, то, возможно, он еще успеет что-нибудь обнаружить. Остальным оцепить место преступления. Через десять минут здесь будет полсотни горожан, а я не хочу, чтобы они затоптали улики. И, во имя милости Шакры, один из вас должен разыскать родителей несчастного ребенка.
   Гискард сверкнул в меня беспомощным взглядом и удалился. Вытряхнув табаку из кисета, я начал скручивать новую сигарету.
   – Новый партнер весьма полезен. Чей он племянник?
   – Графа Гренвика, – чуть улыбнувшись, ответил Криспин.
   – Рад видеть, что ничего не меняется.
   – Он не настолько плох, как кажется. Ты спровоцировал его сам.
   – Его было легко спровоцировать.
   – Когда-то ты сам был таким.
   В этом Криспин, возможно, был прав. Годы смягчили меня, или, по крайней мере, мне хотелось так думать. Я предложил сигарету своему бывшему напарнику.