Дэниэлс Лес. Желтый туман

   – Церкви ваши намного богаче меня, и сейчас, и в будущем, скорее всего.
   – Что же, мистер Ньюкасл, сегодня вечером у вас будет возможность изменить такое положение вещей. Вот десять гиней. – Каллендер сунул руку в карман плаща и положил деньги на стол, хотя лишиться их для него было бы непозволительно. – Они ваши, если я увижу здесь что-либо, чему не найду объяснения. – Он выразительным жестом указал на десять гиней, но заметил, к своему изумлению, что они исчезли. – Ей-богу! – воскликнул он. – Как же меркантильны эти самые духи, сэр!
   – Вы обнаружите, что они вернули деньги вам в карман, мистер Каллендер.
   Каллендер пошарил в кармане и чуть было не выругался, забыв о приличиях.
   – Они там? – спросила тетя Пенелопа.
   – Мне кажется, что на твой вопрос за Реджиналда уже ответило его лицо, – холодным тоном отметила Фелиция. – Серьезно, Реджиналд, мы пришли сюда не для того, чтобы оскорблять человека, у которого мы в гостях, а чтобы учиться у него. Веди себя тише, хотя бы ради меня. Мистер Ньюкасл обещал, что сегодня он вызовет духов моих родителей.
   – Твои родители погибли в железнодорожной катастрофе двенадцать лет назад, Фелиция, и если бы твой отец не был одним из главных акционеров той железной дороги, этого человека не интересовали бы сейчас ни ты, ни твой отец.
   – Он, несомненно, ничего не сможет узнать, если ты не успокоишься и помешаешь ему проникнуть сквозь завесу.
   Каллендер вспомнил о своем решении придержать язык и с сожалением осознал, что напрасно не последовал этому плану. Ведь даже тетя Пенелопа не произнесла почти ничего.
   – Тишина помогает сосредоточиться, – ровным тоном сказал Ньюкасл.
   Каллендер кивнул, почти незаметно, и с радостью обнаружил, что Фелиция тут же поблагодарила его, взяв за руку. Однако он был весьма ошарашен, когда то же самое сделала тетя Пенелопа, а потом догадался, что на спиритических сеансах так принято. Тем не менее ему понадобилась большая сила воли, чтобы промолчать, видя, как нежные пальчики его невесты стиснула бледная рука человека с сумеречными глазами.
   Четверо тихо сидели в черной комнате, и Каллендер не отрывал взгляда от медиума, постепенно оседавшего на стуле. Тот уронил голову на грудь и был похож на пожилого человека, дремлющего после сытного обеда, и Каллендеру вспомнился дядя Уильям. Через несколько минут воздух стал прохладнее, и Каллендер был почти уверен, что мимо него пронесся влажный бриз, хотя видел, что ветру совершенно неоткуда попасть в эту комнату. Все же уже от одного этого он начал тревожно поглядывать по сторонам, и как раз тогда, когда он ненадолго оторвал взгляд от медиума, произошло что-то странное.
   На мгновение Каллендеру почудилось, что медиум загорелся. Казалось, что из головы его поднимаются рассеянные клубы дыма, хотя они больше напоминали туман. Они как-то неестественно переплетались в воздухе, рисуя узоры. Каллендер поворачивал голову то направо, то налево, но обе женщины не испугались, и похоже было, что они наблюдают за происходящим с пониманием и одобрением. Медиум испустил стон, а голова его оказалась теперь почти скрыта плывущими язычками тумана. Казалось, он растворяется во тьме. Каллендер невольно вздрогнул и привстал со стула, но тут над столом прошумел порыв холодного ветра. Свеча погасла.
   Он почувствовал, что Фелиция сжимает его пальцы все сильнее, до боли, и у него вдруг подкосились колени, так что пришлось снова сесть. Ничего не было видно, кроме извивающихся клубов тумана, который будто излучал бледное сияние. Каллендер старался убедить себя, что это трюк, какая-нибудь химическая реакция, но от вида этого дыма ему становилось не по себе, особенно после того, как из дымки начали вылепливаться черты, и был это уже не Себастиан Ньюкасл.
   Это было лицо женщины. Ее губы слабо шевелились, как будто у нее не хватало сил заговорить. Непонятно откуда раздавался звук, напоминавший то шепот, то крысиную возню. Лицо двигалось и трепетало, иногда казалось, что это не женщина, а мужчина с окладистой бородой. Теперь шептали уже два голоса, один ниже, чем другой, и Каллендеру начало чудиться, что он разобрал этот шепот. Голоса снова и снова повторяли одно лишь слово: «Фелиция».
   Каллендер чувствовал, что у него дрожат руки, и надеялся, что дамы этого не заметят. Фелиция подалась вперед, наискосок стола, и ее глаза излучали сияние, подобное тому, каким светился туман, и Каллендер с огорчением отметил, как пылко она устремилась навстречу этому кошмару, чем бы он там ни был, трюком или реальностью. Реджиналд надеялся, что перед ними лишь иллюзия, и ему не хотелось верить в реальность происходящего, но вместе с тем он бесился от мысли, что его смогло напугать какое-то мошенничество. Он закрыл глаза, но, не видя больше источника прерывистого шепота, ощутил еще большую тревогу от этого звука. Каллендеру уже хотелось уйти.
   – Фелиция, – хором шептали свистящие голоса. – Опасайся, дочка. Опасайся ложных друзей. Здесь сидит тот, кому тебе нельзя доверять.
   – О ком вы? – завороженно спросила Фелиция. И она, и ее тетя во все глаза глядели в меняющий очертания туман.
   – Это мужчина! – крикнули голоса.
   – Который?
   – Мужчина, который тебе внушает эту проклятую ложь! – крикнул Каллендер.
   Он оттолкнул назад стул и высвободил кисти рук, а колыхавшиеся в воздухе лица рассыпались сверкающим светом, а потом исчезли, оставив за собой непроглядную тьму. Реджиналд стал искать спички, а тетя Пенелопа завопила.
   Каллендер чиркнул спичкой о край столешницы и поскорее зажег свечу. Женщины стояли позади него, крепко сжимая друг друга в объятиях, а на стуле медиума ссутулилась какая-то неопределенная фигура. Каллендер ожидал очередного трюка, опасаясь, что огонь может снова погаснуть, но в черной комнате лишь царило молчание. Тело Себастиана Ньюкасла оставалось зловеще неподвижным.
   – Он умер? – спросила тетя Пенелопа.
   – Надеюсь, да, – пробормотал Каллендер.
   Он быстро подошел к сидящему на стуле и, резко схватив опущенную голову за волосы, поднял лицом к свету. И узнал черты дяди Уильяма.
   Восковые веки были закрыты, но полные губы шевелились.
   – Умер, – ответил дядя Уильям.
   Тетя Пенелопа разинула рот, пошатнулась и оказалась в объятиях племянницы, которая ловко и проворно вывела теряющую сознание даму из комнаты, а Каллендер все стоял в оцепенении, вперив взгляд в лицо покойного родственника. Пальцы Реджиналда медленно соскользнули с головы дяди, губы которого тут же изобразили довольную ухмылку. Открывшиеся глаза тоже были глазами Уильяма Каллендера, совсем такими, как при жизни.
   – Ты потрясен, не так ли, мой мальчик? Что же, вскоре тебя ждет еще несколько потрясений. Подожди, завтра тебе еще предстоит поговорить со стариной Фробишером по поводу моего завещания!
   Каллендер почти не слушал, хотя весьма скоро ему пришлось припомнить эти слова. Кем бы ни было то существо, которое восседало перед ним на стуле, но своей непринужденностью и общительностью оно убедило Каллендера сильнее, чем целая армия привидений.
   – Это на самом деле ты? – спросил он.
   – Само собой, я!
   – Ты вернулся из загробного мира?
   – Да тут не так далеко и добираться, по правде сказать. Только времени много занимает, знаешь ли. Особенно у таких, как я: духовно развитым меня не назовешь. Но этот Ньюкасл очень смышленый тип, и он мне помогает. С ним шутить нельзя, мой мальчик.
   Каллендер почти забыл, что беседует с привидением. Все было так правдоподобно, да и раздражал его покойный не меньше, чем при жизни.
   – Фелиции опасно иметь дело с этим человеком, – сердито возразил племянник. – Ей и духи ее родителей сказали то же самое.
   – Да нет же, мой милый мальчик. Они говорили о тебе.
   – Обо мне? Почему это она должна меня остерегаться?
   – Ты и сам не отличаешься духовным развитием, верно, Реджиналд? Слишком тебя увлекают плотские удовольствия, к тому же у тебя очень крутой нрав. И властный, конечно же. Бедной девочке ты, несомненно, принесешь одни страдания. И, как мне ни грустно об этом говорить, на самом деле тебя интересует лишь богатое приданое. Серьезно, тебе стоит быть осторожнее. Смотри.
   Дядя Уильям указал на дверь, и Реджиналд Каллендер обернулся и увидел стоявшую там Фелицию. Она, несомненно, все слышала. Каллендер почувствовал, как в горле у него поднимается кипящий поток гнева, и метнулся было, чтобы броситься на дядюшку. Но на стуле сидел Себастиан Ньюкасл, скаливший в улыбке свои острые зубы. В руке у него была колода карт.
   – Не хотите ли вы перед уходом узнать свою судьбу, мистер Каллендер? Нет? Тогда желаю вам приятно провести вечер. – И с этими словами медиум соскользнул со стула и ушел сквозь черные бархатные занавеси, скрывавшие стены.
   Каллендер торопливо подошел к невесте:
   – Ты его видела? Ты видела дядю Уильяма? Фелиция кивнула:
   – Да, как и тетя Пенелопа. Мне пришлось отвести ее в карету, но, как она утверждает, для нее этот вечер прошел не зря, и все было великолепно, как никогда в жизни.
   – И ты слышала, что он сказал?
   – Только то, что тебе сказал мистер Ньюкасл. И поскольку он удалился, я считаю, что нам стоит последовать его примеру.
   В первый, но далеко не в последний раз Каллендер задумался, не глумится ли она над ним. Но все же он был настолько сбит с толку, что взял ее под руку и почти вышел с нею из холла, но потом отпрянул от Фелиции.
   – Он мошенник, говорю тебе, и я могу это доказать. – Он побежал обратно в черную комнату, не имея в голове никакого плана, но полный решимости доказать свою правоту. Бросив свирепый взгляд в пустоту, он понесся к стене. – Все это фокусы, – говорил он сам себе. – Там же занавеси!
   Вцепившись обеими руками в бархат полуночной черноты, он рванул занавеси в стороны и яростно устремил взгляд в открывшийся просвет. Реджиналд был готов увидеть любое зрелище, кроме того, которое открылось ему.
   Не было там ни механизмов, ни потайной дверцы. Не было даже стены. Только ночь, черная как смоль, зияющая пустота и клубы желтого тумана, скрывшие собой звезды. Каллендер покачнулся, и устоять на ногах ему помогло только то, что он держался за портьеры. На мгновение он почувствовал, будто лежит на земле, устремив взгляд в небо. У него закружилась голова.
   Потом Реджиналд развернулся на каблуках, с чопорным видом вышел из дома и направился к карете, где его дожидались дамы.

Наследство

   Каллендер и без того не стал бы откладывать визит к стряпчему своего дядюшки, но предупреждение, услышанное от призрака, растревожило его настолько, что он встал, оделся и задолго до полудня явился в контору Фробишера и Джарндайса. Он пытался убедить себя, что ему все приснилось или это был фокус, а может, гипноз – говорят, гипнотизеры способны заставить человека увидеть все, что угодно, – но, как бы то ни было, увеселений вчерашнего вечера вполне хватило бы, чтобы любого наследника заставить задуматься о характере завещания, от которого зависит все его будущее.
   Но, как оказалось, вставать рано было не нужно, поскольку ожидали Каллендера только во второй половине дня и Кларенс Фробишер решил провести утро в Канцлерском суде. Конторский служащий оставил законного наследника в полном одиночестве дожидаться в пыльной приемной Фробишера, где не было ничего интересного, – хотя, возможно, кого-то заинтересовали бы юридические издания в кожаных переплетах, стоявшие на полке. Каллендер не раз порывался выйти и пропустить рюмочку, но не попасть на прием к стряпчему было недопустимо. К тому же, по правде говоря, Каллендер суеверно полагал, что судьба окажется к нему благосклонна, если он продержится трезвым до того момента, пока не состоится эта чрезвычайно важная для него встреча.
   Дремать ему, однако, ничто не мешало, и в мозгу у него было не менее туманно, чем на улицах Лондона, в тот момент, когда Каллендер, что-то почуяв, открыл один глаз и увидел, что стряпчий уже заходит. Величественность его появления нарушило лишь покашливание, предназначенное, скорее всего, для того, чтобы разбудить клиента.
   Кларенс Фробишер, как Каллендер ранее уже имел возможность заметить, обладал чрезвычайно сухими манерами и в не меньшей степени потным лицом. Говорил он скрипучим голосом, отрывисто; с людьми вел себя холодно и отстраненно; при этом на лбу у него всегда блестели капли пота, глаза слезились, как будто он собирался всплакнуть, а испачканный платочек никогда не убирался слишком далеко, поскольку из носа стряпчего вечно капало. Каллендеру Фробишер никогда не нравился, но он готов был не обращать внимания на личные недостатки стряпчего ради того, чтобы поскорее заполучить имение дяди Уильяма.
   Фробишер кивнул и, поправив свой выцветший черный костюм, опустился в старое, плетенное из конского волоса кресло, стоявшее за массивным столом из красного дерева, заваленным бумагами и обломками сургуча. Он глянул на документ, потянулся за гусиным пером, а потом, будто придя в себя, пристально посмотрел поверх своих золотых очков на Каллендера.
   – Да, мистер Каллендер?
   – Я пришел к вам по поводу имения моего дяди Уильяма.
   – Что же, сэр. Вы явились незамедлительно. Даже раньше того, я бы сказал.
   – Надеюсь, с завещанием никаких затруднений не возникло?
   – Затруднений?
   – Не было ли каких-то изменений?
   – Изменений? Разумеется, нет.
   Реджиналд Каллендер, человек теперь уже со средствами, позволил себе облегченно вздохнуть. Но что-то все же не давало ему покоя. Возможно, его настораживало то, что изобразилось на влажных губах Фробишера. Будь на месте стряпчего другой человек, Каллендер заподозрил бы, что это улыбка.
   – Значит, я – единственный наследник?
   – Единственный наследник? Да, если можно так выразиться, да. Но придется учесть и некоторые моменты. Мой гонорар, например.
   – Что же, – ответил Каллендер, преисполненный щедрости, – полагаю, ваш труд будет достойно оплачен.
   – Я позаботился о том, чтобы ваш дядюшка расплатился со мной по составлении завещания.
   – И больше ничего, да?
   – Похороны, в соответствии с распоряжениями вашего дядюшки, должны были пройти по высшему классу. Он желал, чтобы ни на чем не экономили. «Энтвистл и Сын» выставили счет на внушительную сумму, но это мелочь по сравнению со стоимостью мраморного склепа.
   Каллендер, который даже и не задумывался прежде о таких вещах, почувствовал, как сквозь пальцы утекают тысячи фунтов.
   – Но, конечно же, имение достаточно велико, чтобы покрыть эти расходы, – предположил он с тревогой.
   – Совершенно верно.
   – И больше ничего, да?
   – Ничего.
   В последних произнесенных репликах было что-то, отчего Каллендер ощутил внутри пустоту. Он никак не мог избавиться от ощущения, что Фробишер с ним играет. Реджиналд смотрел на платок и думал, не прикрывает ли им стряпчий усмешку.
   – Когда я сказал «больше ничего», – начал Каллендер, – я имел в виду, что на состояние моего дяди больше никто не претендует.
   – Совершенно верно.
   – А когда вы говорите, что имение достаточно велико…
   – Я выражаюсь настолько понятно, как только умею, мистер Каллендер.
   Фробишер высморкался и то ли закашлялся, то ли захрипел.
   – Тогда выражайтесь еще понятнее, или чтоб вам провалиться, сэр! Сколько остается мне? Говорите же!
   Фробишер убрал платок в карман и взял какой-то лист бумаги. Он бросил на него взгляд, моргнул и передал лист Каллендеру.
   – Вам, – сказал он и замолчал, чтобы откашляться, – не осталось ровным счетом ничего.
   Каллендер посмотрел на стол и начал вглядываться в структуру древесины. Узор странным образом показался ему любопытным, и внимание Реджиналда некоторое время оставалось полностью сосредоточено на столешнице; собственно, это продолжалось так долго, что стряпчий немного забеспокоился:
   – Мистер Каллендер?
   – Что?
   – Не хотите ли бокал портвейна?
   Каллендер издал смешок. Затем он понаблюдал, как стряпчий подошел к серванту и налил вина. Он подумал, что это очень мило со стороны старика. В голову ему ничего не приходило, только благодарность за то, что наливают выпить, но, как только он залпом проглотил портвейн, алкоголь привел его в почти вменяемое состояние. И тогда все его мысли понеслись так быстро, что у него чуть не закружилась голова.
   – Ничего не осталось? – спросил он. – Что же со всем этим стряслось?
   – Свои средства он растратил.
   – Все? Но у него же, черт возьми, было огромное состояние!
   – Так оно и было, мистер Каллендер. Даже его неудачные инвестиции в Индии не могли бы оставить его нищим – или, лучше сказать, оставить нищим вас? В этом отношении необходимо произвести некоторые бухгалтерские расчеты, но я сомневаюсь, что прибыли, которую вы сможете получить из колоний, хватит хотя бы на приличный ужин.
   – А что случилось с остальным состоянием?
   – То, о чем я уже говорил. Вы и не представляете, как много пожилых предпринимателей просыпаются в один прекрасный день и понимают, что дни их сочтены, а деньги, доставшиеся с таким трудом, почти не принесли им никакого удовольствия. Встав перед выбором, порадовать ему вас или себя, ваш дядя без колебаний предпочел последнее. Он, можно сказать, угас, на славу перед этим просияв. Женщины, само собой, а еще он много играл. Мне кажется, что если бы он выиграл, он вынужден был бы вам что-то оставить…
   – Но растратить так много… – начал было Каллендер.
   – На закате своих дней он стал весьма щедрым человеком. Немало денег ушло на бриллианты, и я сам помогал оформить дарственную на славный особнячок, который он преподнес одной из своих любовниц. Кроме того, он пожаловал солидные суммы некоторым слугам, и единственным условием для них было служить в доме до дня его похорон. Одного из слуг звали Бут, еще у него была горничная, ее звали, кажется, Элис. Сейчас они, должно быть, уже оставили службу.
   Каллендер вспомнил, каким пустым стал его дом, – а он этого почти и не заметил, спеша посетить контору Фробишера и Джарндайса.
   – Жалко, что я не выпорол ее еще сильнее, – пробормотал он.
   – Что-что, прошу прощения?
   – Так, ничего. Как бы то ни было, остается дом.
   – Боюсь, он полностью заложен. Мне кажется, что дом он намеревался оставить вам, но ваш дядя, на удивление докторам и самому себе, прожил дольше, чем полагал, и средств у него оставалось совсем мало. Тем не менее вы сможете что-то получить, если успеете продать дом до того, как будет вынесен запрет на продажу заложенного имущества, что неизбежно произойдет. Еще, возможно, остался какой-то капитал после катастрофических убытков в Индии; как мне кажется, представитель вашего дяди уже сел на корабль, который держит курс на Англию. Некий мистер Найджел Стоун.
   – Кузен Найджел! Этот полудурок! Неудивительно, что все прогорело.
   Фробишер заглянул в еще один документ.
   – Как я понимаю, эта должность предлагалась вам, но вы предпочли остаться в Лондоне и жить за счет вашего дяди. Или у меня неверные сведения?
   Каллендер встал со стула и зашагал к двери. Распахнув ее, он обернулся, чтобы сказать свое последнее слово перед уходом.
   – Я непременно буду оспаривать это завещание, – заявил он.
   – И я с удовольствием взялся бы представлять вас, но настоятельно советую отказаться от этой затеи, потому что вы на самом деле единственный наследник. Проблема только в том, что все имущество было растрачено до того, как вы вступили в права наследования. Потратить на судебные издержки то малое, что вам досталось, было бы неразумно.
   – Надеюсь, этот совет вы дали бесплатно, не так ли? – Каллендер в отчаянии осмотрелся. – Мне кажется, что старый выродок устроил все это мне назло.
   – Ну, я бы не стал выражаться настолько резко, – высказал свое мнение Фробишер. – Мистер Каллендер! Вы забыли трость.
   Каллендер развернулся в дверях и бросился обратно в приемную за своей тростью из черного дерева. Его так и подмывало с размаху сломать ее о стол Фробишера, но он вовремя остановил себя, понимая, что приобрести новую трость ему будет не по карману.
   Реджиналд Каллендер отправился в ближайший паб и выпил, один за другим, три бокала чистого джина, но даже это не помогло ему избавиться от дрожи в руках. Выйдя из заведения, он зашагал к дому, где жила Салли, надеясь, что по пути успеет разобраться в своих мыслях.
   Салли Вуд была, в некотором смысле, его любовницей, хотя он не питал глупых иллюзий насчет того, что лишь он один пользуется ее благосклонностью. Тем не менее он весьма гордился при мысли, что является, скорее всего, единственным из ее мужчин, с которого она никогда не брала плату. Он ей явно нравился. Каллендер испытывал удовлетворение, сознавая, что является самым изысканным кавалером из всех, с кем она встречалась в мюзик-холле. Однако, весьма вероятно, Салли видела в нем скорее племянника богатого пожилого джентльмена. Каллендер пытался представить, что она сказала бы, узнав о его бедственном положении. Говорить он ей об этом, конечно, не намерен, но весьма скоро ему будет уже непросто делать ей небольшие подарки и даже изредка водить ее в ресторан. На самом же деле сложнее всего ему будет с Фелицией; именно панические мысли о том, как ему скрыть от нее свою нищету, и толкали Реджиналда к дверям Салли.
   У Каллендера был свой ключ от дома, где она жила, но, поднявшись по неосвещенной лестнице, он счел необходимым немного переждать перед тем, как заходить в ее комнату. Он осторожно прислушался – Каллендер никак не мог забыть тот случай, когда он, явившись без предупреждения, стал свидетелем сцены, которую предпочел бы не видеть; но на этот раз изнутри раздавался только женский голос, мурлыкавший обрывки песни. Каллендер постучал. Изнутри послышалось шуршание, а потом в дверях показалась Салли, неодетая, если не считать черного корсета, отороченного алым шелком. В руке у нее была щетка для волос с перламутровой ручкой.
   – Реджи! Привет, дорогой.
   Это уменьшительное имя Каллендер терпеть не мог, но раздражение вскоре растаяло в ее жарких объятиях. Окутанный облаком ее духов, он увлек Салли обратно через порог, закрыл за собой дверь и стал жадно ее целовать, а его руки медленно исследовали открытые части ее тела. Через несколько секунд Салли оттолкнула его, одновременно смеясь и пытаясь отдышаться.
   – Девушки, знаешь ли, тоже дышат воздухом, – сказала она, – кроме того, с леди следует сначала побеседовать.
   Она улыбнулась ему через плечо и села возле туалетного столика, уставленного баночками краски и пудры. Некоторое время Каллендер довольствовался тем, что, прислонившись к стене, наблюдал, как она расчесывает свои блестящие каштановые волосы. Как же Салли не похожа на Фелицию: румяная, а не бледная, пышная, а не худенькая, и начало в ней преобладало плотское, а не духовное. И он с удивлением понимал, что почему-то Салли его не устраивает, хотя и готова дать ему все, чего он только ни пожелает; Каллендер был убежден, хотя никаких на то доказательств у него не было, что, овладев своей невестой, он сможет пережить нечто большее, чем способна ему дать Салли. Вообще-то это почти не имело значения: одно уже принадлежащее Фелиции состояние делало ее намного более подходящей спутницей жизни. Каллендеру достаточно было окинуть взглядом комнату, чтобы убедиться в этом.
   Милый беспорядок, который в доме любовницы может показаться очаровательным, для жены был бы совершенно неприемлем. Покрытый пылью пол, кровать не застелена, и на всех предметах обстановки валялись груды торопливо сброшенной одежды. В целом картина напоминала, как ему представлялось, ателье портного, развороченное взрывом.
   Внимание Каллендера привлекла книжонка, наполовину закрытая скомканной простыней. Реджиналд взял ее в руки и расправил мятую обложку, украшенную аляповатой картинкой: скелетоподобная фигура в плаще нависала над спящей женщиной. Летучие мыши и надгробные камни украшали собой пугающее название: «Вампир по имени Варни, или Кровавое пиршество».
   – Что, Салли, читаешь дешевые страшилки?
   – Девушки иногда скучают. И рассказ такой славный.
   – Да это же просто дрянь.
   – Может, и так, но читать увлекательно. Это про одного типа, который умер, но по ночам возвращается и пьет человеческую кровь. Он пробирается прямо к ним в комнаты, да-да, и высасывает из них кровь до капли, пока они спят. Он прокусывает им горло. – Для выразительности Салли коснулась собственной шейки.
   – По мне, все это редкая пакость, – заметил Каллендер, листая книгу в поисках других иллюстраций.
   – И сами они становятся вампирами после того, как он с ними расправится.
   – Еще он, похоже, вколачивает в людей поленья, – произнес Каллендер, обнаружив особенно страшную картинку.
   – Да нет же, Реджи. Это делается для того, чтобы раз и навсегда уничтожить вампира. В сердце ему вбивают деревянный кол, так-то. – Салли артистично положила руку на свою пышную грудь.
   – Но ты же не веришь в эту чепуху, да?
   – Не знаю, но тут есть о чем подумать, верно? А еще мне нравится то, что я чувствую, пока читаю. Я вся покрываюсь гусиной кожей.
   – Тогда я советую тебе зажечь камин.
   – А ты мне не поможешь, милый Реджи? Мне столько всего надо успеть сделать.
   – Собираешься на выход?
   – Вот-вот, ухожу, дорогой. А почему ты спросил?
   – Потому что я знаю лучший способ тебя согреть.
   Каллендер бросил книжку обратно на кровать и решительно шагнул к туалетному столику. Он зарылся лицом в кудрявые надушенные волосы Салли и взял ее обеими руками за грудь. Она выгнула спинку, прикрыла глаза и улыбнулась, почувствовав его дыхание на своем лице.