Джеки даже на минуту не допускала мысли, что она сексуально подавлена. В самом деле, когда женщина однажды спросила ее, что она находит в таком старом мужчине, как Чарли, Джеки захохотала. Она не соглашалась, бывало, с Чарли в чем-то, и у нее к нему были претензии, но никогда у них не возникало проблем в постели.
По крайней мере она так думала — пока не появился Вильям. Неудивительно, что мужчины предпочитают женщин-девственниц, неудивительно, что мужчина готов убить того, кто к «его» женщине прикоснется. Ведь если женщине позволить запрыгивать в постель с другими мужчинами, она начнет сравнивать — точно так, как сейчас она сравнивает Чарли с Вильямом. А если женщина сравнивает любовников, что же тогда произойдет с миром? Тогда придется мужчинам перестать говорить — «Я лучше всех, малыш», а начать доказывать, что они хороши на самом деле?
Если бы она хоть раз переспала с мужчиной вроде Вильяма до того, как отправилась в постель с Чарли… Ладно, она даже не хочет об этом думать.
Через пару дней она перестала сравнивать своих мужчин, позволив себе просто радоваться. Она не смогла бы никогда объяснить кому-нибудь, что с Вильямом она тоже чувствовала себя девственницей.
Они гладили и разглядывали друг друга и ласкались, будто они были первой парой, открывшей, как приятно, когда прижимаешься своей кожей к коже другого.
Они не говорили о сексе и, казалось, даже не думали о нем. Телесные утехи были чем-то, что только что случилось, чем-то спонтанным и радостным, чистым и счастливым, полным удовольствия. Казалось, они повторяли: «Если я сделаю вот так, это будет чувствоваться? А если вот так?» Вильям спокойно лежал, сколько ей хотелось, пока она обегала пальцами его твердые бедра, его широкую грудь.
И поцелуи с Вильямом были такие, будто это они их открыли — это изысканное удовольствие. «Люблю еду более питательную, малыш», — говаривал он. И Джеки не представляла, что иссохлась по поцелуям, как человек по воде в пустыне. Она и Вильям целовались беспрестанно. Обнаженная, распростершись на нем, она целовала его лицо — глаза и длинный нос, поддразнивая, что на носу умещается шестнадцать поцелуев, пока нежно не начинала сосать его нижнюю губу. Она ощупывала его зубы языком и обводила контуры его рта.
Потом они менялись местами, и он целовал ее. Его руки ласкали ее руки и плечи, пока он страстно целовал ее лицо. Целые часы они проводили в постели, ласкаясь, разглядывая, целуясь, разведывая и исследуя. Иногда Джеки казалось, что они похожи на Адама и Еву, что они первая пара, получающая такое наслаждение.
Казалось, что и любовью они занимались каждый раз по-разному. Иногда на них находила такая страсть, что они даже не успевали до конца раздеться. А в другой раз это занимало у них часы. Однако желание их не покидало и всегда заставало врасплох. Вот они сидят на кушетке — Вильям, читает газету, а Джеки — пришивает пуговицу к его рубашке, а уже в следующую минуту они срывают с себя одежду. И после всего этого они глядели друг на друга с испуганным выражением, как бы говоря: «Как же это случилось?»
Само по себе занятие любовью было божественным. Свобода, — думала она, — главенство свободы. С Вильямом, который (она была уверена) ее не судит и не сравнивает. Она знала, что что бы она ни делала, это было верно и единственно правильно. Когда она осознала, что кому-то нравится все, все она ни делает, удивительно, как изменился ее внешний вид. Через пару первых дней она и Вильям, казалось, заняли позицию — «Давай, вот так попробуем и посмотрим, что из этого получится, какое ощущение». Ощущение для них стало всем. Касания рук, ног и пробы положений в постели.
А кроме того — это творчество Вильяма. Выглядело так, что все свое воображение он сберег для этой единственной будущей оказии. Он отсидел в школе, заучивая слова, придуманные другими, но наплевал на все, отказавшись от участия в этой изобретательности попугая. И вот, наконец, он нашел место, где не существовали правила, которых нужно было придерживаться. И однажды, наверное, на третий день, в момент, когда они лежали все в поту, Вильям с таким чувством сказал: «Джеки, я такое люблю», что она громко засмеялась. «Я тоже», — заверила она.
Они встречались за эту неделю с единственным человеком — молчаливым Питом. Они старались изо всех сил скрыть от него свою страсть. Но безуспешно. Джеки вспомнила арабскую пословицу, которая ей всегда нравилась: «Невозможно спрятать три вещи: беременность, любовь и мужчину верхом на верблюде» То, что второе — правда, они с Вильямом доказали. Наутро после первой проведенной вместе ночи она сказала, что будет лучше скрыть от других свою новоявленную страсть. С большой неохотой Вильям должен был согласиться.
— Раз ты не хочешь выйти за меня замуж, я думаю, нужно быть осторожнее, — сказал он.
Джеки особенно настаивала, что так должно быть лучше для репутации обоих.
Выйдя из дома убедив себя в том, что они — лучшие актеры на земле, и поэтому никто не догадается, что между ними кое-что изменилось, они смогли валять дурака с Питом всего одиннадцать минут, не больше. Он очищал части распределителя тряпкой, смоченной в керосине, а они, изображая, будто ничего не изменилось, стояли по обе стороны от него и говорили о планах работ на этот день. Несколько минут Джеки и Вильям друг на друга не глядели. Потом Вильям что-то сказал о перевозке пассажиров в Дэнвер, и когда Джеки ответила ему, она по ошибке посмотрела ему в глаза. На какое-то время они замолчали, глядя поверх головы Пита друг на друга. В следующий момент Пит поднял глаза и так покраснел, как будто он ввалился в спальню, где находилась пара во время медового месяца. Он бежал из ангара, оставив Джеки и Вильяма стоять наедине и глядеть друг на друга, ничего не делая. Кипевшая во взгляде страсть чуть не подожгла керосин.
Не обменявшись ни единым словом, не объяснившись даже движением бровей, они повернули к дому. Едва закрыв за собой дверь, они сбросили на пол одежду и крепко прижались телами друг к другу, обхватившись руками. И в течение следующих двух дней из дома не выходили.
На восьмой день идиллия закончилась, когда миссис Бисли, городская сплетница, прошла без стука прямо в спальню и увидела Джеки и Вильяма в одной постели.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
По крайней мере она так думала — пока не появился Вильям. Неудивительно, что мужчины предпочитают женщин-девственниц, неудивительно, что мужчина готов убить того, кто к «его» женщине прикоснется. Ведь если женщине позволить запрыгивать в постель с другими мужчинами, она начнет сравнивать — точно так, как сейчас она сравнивает Чарли с Вильямом. А если женщина сравнивает любовников, что же тогда произойдет с миром? Тогда придется мужчинам перестать говорить — «Я лучше всех, малыш», а начать доказывать, что они хороши на самом деле?
Если бы она хоть раз переспала с мужчиной вроде Вильяма до того, как отправилась в постель с Чарли… Ладно, она даже не хочет об этом думать.
Через пару дней она перестала сравнивать своих мужчин, позволив себе просто радоваться. Она не смогла бы никогда объяснить кому-нибудь, что с Вильямом она тоже чувствовала себя девственницей.
Они гладили и разглядывали друг друга и ласкались, будто они были первой парой, открывшей, как приятно, когда прижимаешься своей кожей к коже другого.
Они не говорили о сексе и, казалось, даже не думали о нем. Телесные утехи были чем-то, что только что случилось, чем-то спонтанным и радостным, чистым и счастливым, полным удовольствия. Казалось, они повторяли: «Если я сделаю вот так, это будет чувствоваться? А если вот так?» Вильям спокойно лежал, сколько ей хотелось, пока она обегала пальцами его твердые бедра, его широкую грудь.
И поцелуи с Вильямом были такие, будто это они их открыли — это изысканное удовольствие. «Люблю еду более питательную, малыш», — говаривал он. И Джеки не представляла, что иссохлась по поцелуям, как человек по воде в пустыне. Она и Вильям целовались беспрестанно. Обнаженная, распростершись на нем, она целовала его лицо — глаза и длинный нос, поддразнивая, что на носу умещается шестнадцать поцелуев, пока нежно не начинала сосать его нижнюю губу. Она ощупывала его зубы языком и обводила контуры его рта.
Потом они менялись местами, и он целовал ее. Его руки ласкали ее руки и плечи, пока он страстно целовал ее лицо. Целые часы они проводили в постели, ласкаясь, разглядывая, целуясь, разведывая и исследуя. Иногда Джеки казалось, что они похожи на Адама и Еву, что они первая пара, получающая такое наслаждение.
Казалось, что и любовью они занимались каждый раз по-разному. Иногда на них находила такая страсть, что они даже не успевали до конца раздеться. А в другой раз это занимало у них часы. Однако желание их не покидало и всегда заставало врасплох. Вот они сидят на кушетке — Вильям, читает газету, а Джеки — пришивает пуговицу к его рубашке, а уже в следующую минуту они срывают с себя одежду. И после всего этого они глядели друг на друга с испуганным выражением, как бы говоря: «Как же это случилось?»
Само по себе занятие любовью было божественным. Свобода, — думала она, — главенство свободы. С Вильямом, который (она была уверена) ее не судит и не сравнивает. Она знала, что что бы она ни делала, это было верно и единственно правильно. Когда она осознала, что кому-то нравится все, все она ни делает, удивительно, как изменился ее внешний вид. Через пару первых дней она и Вильям, казалось, заняли позицию — «Давай, вот так попробуем и посмотрим, что из этого получится, какое ощущение». Ощущение для них стало всем. Касания рук, ног и пробы положений в постели.
А кроме того — это творчество Вильяма. Выглядело так, что все свое воображение он сберег для этой единственной будущей оказии. Он отсидел в школе, заучивая слова, придуманные другими, но наплевал на все, отказавшись от участия в этой изобретательности попугая. И вот, наконец, он нашел место, где не существовали правила, которых нужно было придерживаться. И однажды, наверное, на третий день, в момент, когда они лежали все в поту, Вильям с таким чувством сказал: «Джеки, я такое люблю», что она громко засмеялась. «Я тоже», — заверила она.
Они встречались за эту неделю с единственным человеком — молчаливым Питом. Они старались изо всех сил скрыть от него свою страсть. Но безуспешно. Джеки вспомнила арабскую пословицу, которая ей всегда нравилась: «Невозможно спрятать три вещи: беременность, любовь и мужчину верхом на верблюде» То, что второе — правда, они с Вильямом доказали. Наутро после первой проведенной вместе ночи она сказала, что будет лучше скрыть от других свою новоявленную страсть. С большой неохотой Вильям должен был согласиться.
— Раз ты не хочешь выйти за меня замуж, я думаю, нужно быть осторожнее, — сказал он.
Джеки особенно настаивала, что так должно быть лучше для репутации обоих.
Выйдя из дома убедив себя в том, что они — лучшие актеры на земле, и поэтому никто не догадается, что между ними кое-что изменилось, они смогли валять дурака с Питом всего одиннадцать минут, не больше. Он очищал части распределителя тряпкой, смоченной в керосине, а они, изображая, будто ничего не изменилось, стояли по обе стороны от него и говорили о планах работ на этот день. Несколько минут Джеки и Вильям друг на друга не глядели. Потом Вильям что-то сказал о перевозке пассажиров в Дэнвер, и когда Джеки ответила ему, она по ошибке посмотрела ему в глаза. На какое-то время они замолчали, глядя поверх головы Пита друг на друга. В следующий момент Пит поднял глаза и так покраснел, как будто он ввалился в спальню, где находилась пара во время медового месяца. Он бежал из ангара, оставив Джеки и Вильяма стоять наедине и глядеть друг на друга, ничего не делая. Кипевшая во взгляде страсть чуть не подожгла керосин.
Не обменявшись ни единым словом, не объяснившись даже движением бровей, они повернули к дому. Едва закрыв за собой дверь, они сбросили на пол одежду и крепко прижались телами друг к другу, обхватившись руками. И в течение следующих двух дней из дома не выходили.
На восьмой день идиллия закончилась, когда миссис Бисли, городская сплетница, прошла без стука прямо в спальню и увидела Джеки и Вильяма в одной постели.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Вильям и Джеки были одни в доме и сидели вдвоем на софе в гостиной. Но слово «вместе», пожалуй, не очень точное, потому что Джеки примостилась на конце дивана, как можно дальше от Вильяма. В это утро известная в городе собирательница сплетен, гордящаяся тем, что у нее нет даже представления о том, что обозначает закрытая дверь, вошла прямо в спальню. Без сомнения, она чувствовала себя обязанной точно выяснить, что делается в этом городе призраков, так что надела свою лучшую шляпку и придумала в свое оправдание извинение, суть которого состояла в необходимости одолжить что-нибудь у Джеки. Это было абсурдом, потому что миссис Бисли жила намного ближе к магазинам и к другим соседям, чем к Джеки.
Но увидела она то, что и надеялась увидеть: нечто, что утолило ее голод. Она хлопнула дверью и унеслась на своем маленьком автомобиле раньше, чем Вильям успел надеть брюки и задержать ее отъезд. В городке всегда ходила шутка, что самый быстрый бегун в мире — это девушка из семьи Бисли с горячим куском «жареного».
Так что сейчас случилось то, чего так боялась Джеки. В Чендлере ей хотелось сделаться респектабельной, доказать городским жителям, что она не легкомысленна и заслуживает лучшего места в этом городка… Один-единственный раз в жизни она хотела приспособиться к ним, не быть аутсайдером. Но в это утро миссис Бисли уничтожила ее единственный шанс. Сейчас она должна приготовиться, что, выйдя в городок, увидит людей, отводящих глаза при встрече с ней. Она приготовилась к тому, что они повторяют все истории, в которых когда-нибудь она была главным персонажем.
Вильям не хотел уезжать, но Джеки просила его поехать в Дэнвер на несколько дней.
— Мне нужно встретить это одной, — сказала она, имея в виду жителей Чендлера.
— Встретить одной что, Джеки? Что здесь нужно встречать? Неужели ты думаешь, что мы — первая пара в этом городке, забравшаяся вместе в постель до женитьбы? Половину детишек в этом городке вежливо называют «недоношенными», потому что они родились через шесть месяцев после свадьбы.
Она не собиралась ему отвечать, потому что он знал так же, как и она, что они пара необычная:
Когда она не ответила, он повернулся и ушел из комнаты и почти сразу же вернулся со своими чемоданами. Он хотел обнять ее, но она отстранилась. Поджав губы, он погрузил багаж.
— Я вернусь через три дня, — сказал он, уходя из дома.
Джеки не пришлось долго ждать, когда разверзнутся небеса. Они разверзлись в виде Терри с сердитым лицом. Она подходила к дому напряженной походкой и была готова к битве.
— Это правда? — спросила она сразу же, как только Джеки открыла дверь, не утруждаясь даже традиционным приветствием.
— Не представляю, о чем ты говоришь, — ответила Джеки, пытаясь спасти собственное достоинство. Почему люди всегда считают, что должны говорить с вами «для вашего же собственного блага?» — Хочешь чаю?
— Нет, я никакого чая не хочу. Что я хочу — это попробовать привести тебя в чувство. Ты же не думаешь выйти замуж за этого… за это дитя, ведь нет?
Джеки бросила на нее многозначительный взгляд.
— Вильям не ребенок, он мужчина.
И тут ее напугал вид Терри, которая согнулась на софе, залившись слезами. Джеки этого не ожидала. Она ожидала ярость и гнев со стороны своей подруги, но только не слезы. Джеки подошла к ней и обняла за плечи.
— Ну, говори.
— Нет, — вздохнула Терри, — ты не хочешь разговаривать. Ты даже не знаешь, Джеки, как много значишь для меня. Ты хоть представляешь, как ты нужна мне в жизни?
К несчастью, Джеки не представляла, что она значит для Терри. Она не могла быть равнодушной к этим ее ужасным сыновьям; она слышала разговоры о муже Терри, который не мог удержаться на работе. Пару раз в городке Джеки встречала Терри, когда та ее не замечала, со страдальческим выражением; это было не то лицо, которое она показывала Джеки.
— Да, — сказала Джеки, подавая Терри несколько платков. — Думаю, я тебя понимаю.
— Ты — мой идол. Ты идол для многих женщин в Америке. Ты не такая ординарная, как я. Ты особенная.
Да, думала Джеки, вот это было одной из главных трудностей в ее жизни. Она хотела летать, но никогда не хотела быть знаменитостью.
Терри посмотрела на нее.
— Ты собираешься выйти за него замуж?
— Я? Не знаю.
— А он делал тебе предложение?
Джеки не ответила, потому что Терри нужно было отвечать не на все вопросы.
— Но ты об этом думала?
— Да, конечно, думала. Я обо всем этом думала и думаю бесконечно.
— А ты думала, что всегда будешь выглядеть старше него? Женщины помоложе будут заигрывать с ним, а когда увидят тебя, скажут: «У него старая жена». Все-таки лучше быть моложе и красивее мужчины.
Эго было так, как будто Терри повторяла собственные мысли Джеки. Она разыгрывала эту дьявольскую защиту перед собой тысячи раз.
— Соответствие по возрасту — это еще не гарантия счастья, — ответила она устало, но ее утомленный голос не остановил Терри. Она продолжала вещать, сморкаясь при этом в платок.
— Все твои друзья будут обращаться с ним, как с ребенком, не как с мужчиной. Ты будешь говорить о чем-то, что случилось когда-то с тобой, а он даже не помнит этого, потому что все это происходило, когда он еще и ходить не научился.
Джеки не желала, чтобы ее вовлекали в этот разговор, но сейчас Терри ее рассердила.
— Почему возраст берут во внимание только тогда, когда старше женщина, а не мужчина? Должен ли мужчина беспокоиться, когда, влюбившись в более молодую женщину, собирается рассказать ей о том, что случилось до ее рождения? Или, смеясь и шлепнув ее по заднице, говорит что-то вроде «А сейчас, любимая, отправляйся на кухню и дай нам, взрослым мужчинам, потолковать?» Считаешь ли ты, что такое положение вещей лучше? Это ты поощряешь?
Терри растерянно молчала. Наконец она сказала:
— Как он может о тебе заботиться? Ты — взрослая женщина.
— Если он женится на двадцатичетырехлетней женщине, никто не спросит о способностях мужчины в двадцать восемь лет заботиться о ней, — ответила Джеки. — Ни у кого не возникнет ни одного вопроса, если это мужчина. Почему же он сразу делается ребенком, как только его жена старше его? — Джеки начинала горячиться, затронув этот предмет. — И раз уж мы говорим на эту тему, мне кажется, я знаю, что нужно двадцатичетырехлетней девушке. Компания? Мужчина, который возьмет ответственность за жену и, может быть, за детей? Секс? Ведь все это есть, если я ему нужна. Почему же ему нужна женщина моложе?
Терри посмотрела на нее с жалостью.
— Это вопрос здравого смысла. В тридцать восемь лет, я надеюсь, ты научилась большему, чем он. Так глупо и незрело думать можно только в двадцать восемь. Я думала, что за все эти годы жизнь тебя научила чему-нибудь.
Джеки всплеснула руками в раздражении.
— Ты знаешь, чему я научилась в моей жизни? Я узнала, что не хочу проводить ни минуты своей жизни с человеком, который строит из себя какого-то полубога по отношению ко мне. Чарли был не только моим мужем, он был диктатором. Он устанавливал правила, он знал все.
— Но это способ, чтобы поддерживать то, что должно быть! — Терри почти кричала, расстроенная и перепуганная. Она очень хорошо знала, каким страшным может быть замужество, и она хотела спасти свою подругу от ошибочного выбора, а что он ошибочный, она видела так ясно, как будто смотрела в хрустальный шар.
— Кто установил это правило? — снова спросила Джеки сердитым тоном, но потом постаралась взять себя в руки. Она понимала, что Терри все это говорит с наилучшими намерениями. Терри думала, что Джеки собирается сделать ужасную ошибку, и она хотела ее предупредить. — Кто сказал, что муж должен быть учителем и инструктором для своей жены? Почему они не могут быть равными! Вильям и я равны. Он все знает о доме, семье и стабильности. Я знаю о напряжении сил и импульсивности. Если бы мы были одного возраста, или если бы он был похож на мужчину без недостатков, ты бы хотела, чтобы я за него вышла замуж? Я должна приспособиться к его способу жить. А более старый мужчина никогда не изменится в угоду моему способу жизни. Если Вильям женится на молодой женщине, она заставит его заниматься даже ее шпильками для волос. Она будет взирать на него так, будто он на все вопросы знает ответы, и бедный Вильям будет чувствовать обязанность соответствовать этим запросам. Но я знаю — повидала на свете — что нет ни правильного, ни ошибочного способа делать что-нибудь. Я не ожидаю от Вильяма, что он объяснит мне, как думать, как жить, какой порядок должен быть на туалетном столике. Я только хочу, чтобы… чтобы…
— Что — чтобы? — спросила Терри и поджала губы. Это говорило о том, что она не собиралась верить всему, что Джеки может тут наговорить.
Но Джеки не обращала внимания, что сражается в битве, где изначально обречена на поражение.
— Он любит меня. Я хочу, чтобы он был моим другом. Принимал меня такой, какая я есть. Я не хочу его изменять, а он — меня. Не взвалю на него непосильную ношу всегда иметь ответы на все вопросы. Мы равны.
— Но, Джеки, — возразила Терри добродушно, словно объясняя что-то, известное всем на свете, — мужчине нужно чувствовать, что он мужчина. Может, ты и я знаем, что и пяти мужчин на свете не найдется, знающих хотя бы половину того, что знает любая женщина, но ведь важно, чтобы мужчина думал, что он знает больше любимой женщины.
На это Джеки засмеялась.
— Терри, если ты думаешь, что Вильям честно считает, что я знаю больше, чем он, потому что я старше, тогда ты ничего не понимаешь в мужчинах. В каком возрасте твои сыновья решили, что они знают больше о мире, чем ты. потому что ты всего-навсего женщина?
Несмотря на ощущение надвигающегося несчастья, Терри не могла удержаться от смеха.
— В девять, нет, в восемь лет.
— Ладно. Только я утверждаю, что Вильям и я равны, он этого не говорит. Мы равны, потому что я не ищу у него ответов на все вопросы. Когда я вышла замуж за Чарли, я думала, что из-за того, что он старше, он знает все, что можно узнать. Для нас обоих было тяжело, когда я сообразила, что он только человек, такой же, как и мы, грешные. И мы оба хотели вернуть то время, когда я глядела на него в ослеплении, что он может сделать все. Потом доверие и надежда ушли, и ушли навсегда. А от Вильяма я не жду, что он все знает. Мне будет хорошо от его жизненной стойкости и даже молчаливого присутствия во время бурь в моей жизни. Я не идеализирую Вильяма: вижу, что он собой представляет, но то, что я вижу — я люблю. — Джеки засмеялась:
— Ты знаешь, для него само-то даже лучше, что он нравится мне таким, каков он есть, и не должен пытаться стать таким, каким его воображает романтическая девушка.
Джеки почувствовала себя лучше, выговорившись. По мере того, как слова вылетали из ее уст, она все больше и больше убеждалась в истинности того, что говорит.
— Почему это мужчина может быть ребенком в пятьдесят, но быть зрелым в двадцать восемь не может? Все женщины утверждают в один голос, что их мужья требуют больше заботы, чем пара двухлеток, так почему невероятно, что мужчина может быть взрослым в двадцать восемь? Вильям говорит…
Терри поняла, что теряет Джеки, что, в который раз. Джеки делает только то, что хочет она, и посылает остальной мир к черту.
— И мы все знаем, как много чувства у нас в двадцать восемь. — В ее голосе звучал сарказм. — В двадцать восемь меня тянули вниз трое малышей и муж, который не задерживался на работе, зато по части выпивки держался хорошо. А ты в двадцать восемь уже пролетала через горящие сараи.
— Я отказываюсь снижать мужчину до одного показателя — его возраста, — говорила сердито Джеки. — Спросите меня о его надежности, его способности думать в критических обстоятельствах, его доброте, чувстве чести, честности, чувстве юмора, о том, как он заботится о других. Почему это все ничего не стоит, а возраст — это главное?
Терри открыла рот, чтобы что-то сказать еще, но передумала. Она увидела, что бесполезно разговаривать с Джеки — она занята своими мыслями, Терри поднялась.
— Джеки, я просто трачу силы зря. Когда этот мальчик разобьет твое сердце, я помогу тебе все склеить снова.
Это заявление рассердило Джеки.
— Разве обязательно Вильям и я обречены на неудачу, раз я старше его — годами, а не духом?
Терри пошла к двери, намереваясь промолчать, но потом вернулась.
— У тебя на все есть ответы, не так ли, Джеки? Ты везде побывала, все делала, так что, конечно, знаешь все. Могу ли я хоть что-нибудь знать? Я прожила в одном и том же городе, мой муж упорно превращается в городского пьяницу, а дети, без сомнения, проведут зрелые годы в тюрьме. Что может знать такое ничтожество, как я?
— Терри, — начала было Джеки, протянув руку, чтобы дотронуться до нее, но Терри отодвинулась.
— Джеки, если я тебе понадоблюсь, я приеду, — сказала Терри, выходя.
Джеки прижалась к двери и заплакала.
— Ну почему жизнь не может быть проще? — шептала она, заливаясь слезами. — Ну почему я не похожа на других людей?
Ответа не было.
Но увидела она то, что и надеялась увидеть: нечто, что утолило ее голод. Она хлопнула дверью и унеслась на своем маленьком автомобиле раньше, чем Вильям успел надеть брюки и задержать ее отъезд. В городке всегда ходила шутка, что самый быстрый бегун в мире — это девушка из семьи Бисли с горячим куском «жареного».
Так что сейчас случилось то, чего так боялась Джеки. В Чендлере ей хотелось сделаться респектабельной, доказать городским жителям, что она не легкомысленна и заслуживает лучшего места в этом городка… Один-единственный раз в жизни она хотела приспособиться к ним, не быть аутсайдером. Но в это утро миссис Бисли уничтожила ее единственный шанс. Сейчас она должна приготовиться, что, выйдя в городок, увидит людей, отводящих глаза при встрече с ней. Она приготовилась к тому, что они повторяют все истории, в которых когда-нибудь она была главным персонажем.
Вильям не хотел уезжать, но Джеки просила его поехать в Дэнвер на несколько дней.
— Мне нужно встретить это одной, — сказала она, имея в виду жителей Чендлера.
— Встретить одной что, Джеки? Что здесь нужно встречать? Неужели ты думаешь, что мы — первая пара в этом городке, забравшаяся вместе в постель до женитьбы? Половину детишек в этом городке вежливо называют «недоношенными», потому что они родились через шесть месяцев после свадьбы.
Она не собиралась ему отвечать, потому что он знал так же, как и она, что они пара необычная:
Когда она не ответила, он повернулся и ушел из комнаты и почти сразу же вернулся со своими чемоданами. Он хотел обнять ее, но она отстранилась. Поджав губы, он погрузил багаж.
— Я вернусь через три дня, — сказал он, уходя из дома.
Джеки не пришлось долго ждать, когда разверзнутся небеса. Они разверзлись в виде Терри с сердитым лицом. Она подходила к дому напряженной походкой и была готова к битве.
— Это правда? — спросила она сразу же, как только Джеки открыла дверь, не утруждаясь даже традиционным приветствием.
— Не представляю, о чем ты говоришь, — ответила Джеки, пытаясь спасти собственное достоинство. Почему люди всегда считают, что должны говорить с вами «для вашего же собственного блага?» — Хочешь чаю?
— Нет, я никакого чая не хочу. Что я хочу — это попробовать привести тебя в чувство. Ты же не думаешь выйти замуж за этого… за это дитя, ведь нет?
Джеки бросила на нее многозначительный взгляд.
— Вильям не ребенок, он мужчина.
И тут ее напугал вид Терри, которая согнулась на софе, залившись слезами. Джеки этого не ожидала. Она ожидала ярость и гнев со стороны своей подруги, но только не слезы. Джеки подошла к ней и обняла за плечи.
— Ну, говори.
— Нет, — вздохнула Терри, — ты не хочешь разговаривать. Ты даже не знаешь, Джеки, как много значишь для меня. Ты хоть представляешь, как ты нужна мне в жизни?
К несчастью, Джеки не представляла, что она значит для Терри. Она не могла быть равнодушной к этим ее ужасным сыновьям; она слышала разговоры о муже Терри, который не мог удержаться на работе. Пару раз в городке Джеки встречала Терри, когда та ее не замечала, со страдальческим выражением; это было не то лицо, которое она показывала Джеки.
— Да, — сказала Джеки, подавая Терри несколько платков. — Думаю, я тебя понимаю.
— Ты — мой идол. Ты идол для многих женщин в Америке. Ты не такая ординарная, как я. Ты особенная.
Да, думала Джеки, вот это было одной из главных трудностей в ее жизни. Она хотела летать, но никогда не хотела быть знаменитостью.
Терри посмотрела на нее.
— Ты собираешься выйти за него замуж?
— Я? Не знаю.
— А он делал тебе предложение?
Джеки не ответила, потому что Терри нужно было отвечать не на все вопросы.
— Но ты об этом думала?
— Да, конечно, думала. Я обо всем этом думала и думаю бесконечно.
— А ты думала, что всегда будешь выглядеть старше него? Женщины помоложе будут заигрывать с ним, а когда увидят тебя, скажут: «У него старая жена». Все-таки лучше быть моложе и красивее мужчины.
Эго было так, как будто Терри повторяла собственные мысли Джеки. Она разыгрывала эту дьявольскую защиту перед собой тысячи раз.
— Соответствие по возрасту — это еще не гарантия счастья, — ответила она устало, но ее утомленный голос не остановил Терри. Она продолжала вещать, сморкаясь при этом в платок.
— Все твои друзья будут обращаться с ним, как с ребенком, не как с мужчиной. Ты будешь говорить о чем-то, что случилось когда-то с тобой, а он даже не помнит этого, потому что все это происходило, когда он еще и ходить не научился.
Джеки не желала, чтобы ее вовлекали в этот разговор, но сейчас Терри ее рассердила.
— Почему возраст берут во внимание только тогда, когда старше женщина, а не мужчина? Должен ли мужчина беспокоиться, когда, влюбившись в более молодую женщину, собирается рассказать ей о том, что случилось до ее рождения? Или, смеясь и шлепнув ее по заднице, говорит что-то вроде «А сейчас, любимая, отправляйся на кухню и дай нам, взрослым мужчинам, потолковать?» Считаешь ли ты, что такое положение вещей лучше? Это ты поощряешь?
Терри растерянно молчала. Наконец она сказала:
— Как он может о тебе заботиться? Ты — взрослая женщина.
— Если он женится на двадцатичетырехлетней женщине, никто не спросит о способностях мужчины в двадцать восемь лет заботиться о ней, — ответила Джеки. — Ни у кого не возникнет ни одного вопроса, если это мужчина. Почему же он сразу делается ребенком, как только его жена старше его? — Джеки начинала горячиться, затронув этот предмет. — И раз уж мы говорим на эту тему, мне кажется, я знаю, что нужно двадцатичетырехлетней девушке. Компания? Мужчина, который возьмет ответственность за жену и, может быть, за детей? Секс? Ведь все это есть, если я ему нужна. Почему же ему нужна женщина моложе?
Терри посмотрела на нее с жалостью.
— Это вопрос здравого смысла. В тридцать восемь лет, я надеюсь, ты научилась большему, чем он. Так глупо и незрело думать можно только в двадцать восемь. Я думала, что за все эти годы жизнь тебя научила чему-нибудь.
Джеки всплеснула руками в раздражении.
— Ты знаешь, чему я научилась в моей жизни? Я узнала, что не хочу проводить ни минуты своей жизни с человеком, который строит из себя какого-то полубога по отношению ко мне. Чарли был не только моим мужем, он был диктатором. Он устанавливал правила, он знал все.
— Но это способ, чтобы поддерживать то, что должно быть! — Терри почти кричала, расстроенная и перепуганная. Она очень хорошо знала, каким страшным может быть замужество, и она хотела спасти свою подругу от ошибочного выбора, а что он ошибочный, она видела так ясно, как будто смотрела в хрустальный шар.
— Кто установил это правило? — снова спросила Джеки сердитым тоном, но потом постаралась взять себя в руки. Она понимала, что Терри все это говорит с наилучшими намерениями. Терри думала, что Джеки собирается сделать ужасную ошибку, и она хотела ее предупредить. — Кто сказал, что муж должен быть учителем и инструктором для своей жены? Почему они не могут быть равными! Вильям и я равны. Он все знает о доме, семье и стабильности. Я знаю о напряжении сил и импульсивности. Если бы мы были одного возраста, или если бы он был похож на мужчину без недостатков, ты бы хотела, чтобы я за него вышла замуж? Я должна приспособиться к его способу жить. А более старый мужчина никогда не изменится в угоду моему способу жизни. Если Вильям женится на молодой женщине, она заставит его заниматься даже ее шпильками для волос. Она будет взирать на него так, будто он на все вопросы знает ответы, и бедный Вильям будет чувствовать обязанность соответствовать этим запросам. Но я знаю — повидала на свете — что нет ни правильного, ни ошибочного способа делать что-нибудь. Я не ожидаю от Вильяма, что он объяснит мне, как думать, как жить, какой порядок должен быть на туалетном столике. Я только хочу, чтобы… чтобы…
— Что — чтобы? — спросила Терри и поджала губы. Это говорило о том, что она не собиралась верить всему, что Джеки может тут наговорить.
Но Джеки не обращала внимания, что сражается в битве, где изначально обречена на поражение.
— Он любит меня. Я хочу, чтобы он был моим другом. Принимал меня такой, какая я есть. Я не хочу его изменять, а он — меня. Не взвалю на него непосильную ношу всегда иметь ответы на все вопросы. Мы равны.
— Но, Джеки, — возразила Терри добродушно, словно объясняя что-то, известное всем на свете, — мужчине нужно чувствовать, что он мужчина. Может, ты и я знаем, что и пяти мужчин на свете не найдется, знающих хотя бы половину того, что знает любая женщина, но ведь важно, чтобы мужчина думал, что он знает больше любимой женщины.
На это Джеки засмеялась.
— Терри, если ты думаешь, что Вильям честно считает, что я знаю больше, чем он, потому что я старше, тогда ты ничего не понимаешь в мужчинах. В каком возрасте твои сыновья решили, что они знают больше о мире, чем ты. потому что ты всего-навсего женщина?
Несмотря на ощущение надвигающегося несчастья, Терри не могла удержаться от смеха.
— В девять, нет, в восемь лет.
— Ладно. Только я утверждаю, что Вильям и я равны, он этого не говорит. Мы равны, потому что я не ищу у него ответов на все вопросы. Когда я вышла замуж за Чарли, я думала, что из-за того, что он старше, он знает все, что можно узнать. Для нас обоих было тяжело, когда я сообразила, что он только человек, такой же, как и мы, грешные. И мы оба хотели вернуть то время, когда я глядела на него в ослеплении, что он может сделать все. Потом доверие и надежда ушли, и ушли навсегда. А от Вильяма я не жду, что он все знает. Мне будет хорошо от его жизненной стойкости и даже молчаливого присутствия во время бурь в моей жизни. Я не идеализирую Вильяма: вижу, что он собой представляет, но то, что я вижу — я люблю. — Джеки засмеялась:
— Ты знаешь, для него само-то даже лучше, что он нравится мне таким, каков он есть, и не должен пытаться стать таким, каким его воображает романтическая девушка.
Джеки почувствовала себя лучше, выговорившись. По мере того, как слова вылетали из ее уст, она все больше и больше убеждалась в истинности того, что говорит.
— Почему это мужчина может быть ребенком в пятьдесят, но быть зрелым в двадцать восемь не может? Все женщины утверждают в один голос, что их мужья требуют больше заботы, чем пара двухлеток, так почему невероятно, что мужчина может быть взрослым в двадцать восемь? Вильям говорит…
Терри поняла, что теряет Джеки, что, в который раз. Джеки делает только то, что хочет она, и посылает остальной мир к черту.
— И мы все знаем, как много чувства у нас в двадцать восемь. — В ее голосе звучал сарказм. — В двадцать восемь меня тянули вниз трое малышей и муж, который не задерживался на работе, зато по части выпивки держался хорошо. А ты в двадцать восемь уже пролетала через горящие сараи.
— Я отказываюсь снижать мужчину до одного показателя — его возраста, — говорила сердито Джеки. — Спросите меня о его надежности, его способности думать в критических обстоятельствах, его доброте, чувстве чести, честности, чувстве юмора, о том, как он заботится о других. Почему это все ничего не стоит, а возраст — это главное?
Терри открыла рот, чтобы что-то сказать еще, но передумала. Она увидела, что бесполезно разговаривать с Джеки — она занята своими мыслями, Терри поднялась.
— Джеки, я просто трачу силы зря. Когда этот мальчик разобьет твое сердце, я помогу тебе все склеить снова.
Это заявление рассердило Джеки.
— Разве обязательно Вильям и я обречены на неудачу, раз я старше его — годами, а не духом?
Терри пошла к двери, намереваясь промолчать, но потом вернулась.
— У тебя на все есть ответы, не так ли, Джеки? Ты везде побывала, все делала, так что, конечно, знаешь все. Могу ли я хоть что-нибудь знать? Я прожила в одном и том же городе, мой муж упорно превращается в городского пьяницу, а дети, без сомнения, проведут зрелые годы в тюрьме. Что может знать такое ничтожество, как я?
— Терри, — начала было Джеки, протянув руку, чтобы дотронуться до нее, но Терри отодвинулась.
— Джеки, если я тебе понадоблюсь, я приеду, — сказала Терри, выходя.
Джеки прижалась к двери и заплакала.
— Ну почему жизнь не может быть проще? — шептала она, заливаясь слезами. — Ну почему я не похожа на других людей?
Ответа не было.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
— Что, удивили?
Джеки уставилась, в остолбенении открыв рот, на людей, стоявших в дверях ее дома — пятерых мужчин и двух женщин. Их лица были оживлены и счастливы, но выражения их лиц не соответствовали тому, что делалось внутри у нее.
— Джеки, ты ведь нас не ждала, так?
— Нет, — ответила она вежливо, но сердце у нее ушло в пятки. Вчера она тут возилась с Терри, и за все прошедшие часы не переступала порога дома, опасаясь разговоров жителей Чендлера о ней и Вильяме.
Сейчас у дверей толпилось семеро старых друзей Чарли, старых его собутыльников. Эти мужчины и женщины составляли раньше часть ее жизни, а теперь — нет.
Когда она смотрела на них, смеясь, принимая бутылки вина и желая приостановить праздничное бдение, она сознала, как сильно изменилась, живя в Чендлере. В Чендлере, если вас увидели в веселом настроении в три часа дня, на следующий вызывали — обычно в шесть часов пополудни — чтобы спросить, что такое с вами случилось.
— Входите, — сказала она, улыбаясь, распахивая дверь пошире. Когда все вошли, она пошла в кухню, зная, что они голодны, и что позднее по крайней мере двоим из них потребуются деньги.
— Джеки, иди сюда и расскажи, что ты делала последние два года. Мы видели сарай, полный новых самолетов. Откуда их пригнали?
При этих словах у Джеки похолодели руки, хотя она резала четвертый сэндвич. Так вот почему они здесь: они каким-то образом услышали о ее новом бизнесе и хотят войти в дело.
Внезапно ей сильно захотелось, что здесь был Вильям. Он бы вежливо, но твердо дал понять этим людям, что они нанимают только надежных, а не вышедших в тираж, чьи лучшие годы прошли и ушли.
При этой мысли она встряхнула головой, чтобы ее прояснить. Она вышла в тираж. Это ее люди, ее ровесники.
— Помогите мне! — крикнула она, входя с подносом, на котором горой возвышались сэндвичи и маринованные овощи, в столовую, где стол уже был завален пивными и винными бутылками. Один из мужчин был обвешан чемоданами.
— Надеемся, ты не возражаешь против небольшой компании на несколько дней, Джеки? — сказал один из мужчин. — Мы считали — ты не будешь против, раз вся гостиница в твоем распоряжении. Тебе, должно быть одиноко сейчас, и маленькая компания будет кстати.
— Нет, конечно, нет. Без сомнения, — ответила она, стараясь пошире улыбаться, и вернулась в те времена, когда жила с Чарли. Он был чрезвычайно щедрым человеком: все, что принадлежало ему, было точно так же в распоряжении любого. Щедрым считали Чарли, но это Джеки должна была покупать еду, готовить и стирать для всех.
Сейчас они все были здесь, желая работы и еды, и свободного поселения. Как же было ей решиться отказать им, отобрав у них последнее?
— Привет.
Она взглянула: это был Вильям, такой сильный, высокий и чистый. Солнечный свет позади головы делал его похожим на ангела-хранителя.
Опрокинув три пустые бутылки, Джеки бросилась к нему, он раскинул руки ей навстречу, прижал к груди, крепко обняв ее. Смутно она осознала, что позади них стало вдруг тихо, но ей было все равно, что они думают. До этого момента она и не представляла, как сильно она стала зависеть от Вильяма, от его стойкости.
— Эй, Джеки, собираешься нас познакомить?
Джеки представила Вильяма гостям. В комнате было шесть человек, кроме одного, старейшего друга Чарли, который на какое-то время вышел. С энтузиазмом они сказали Вильяму «привет» и предложили присоединиться к ним.
Впервые Джеки представила Вильяма как «своего» мужчину и, затаив дыхание, ждала их реакции. Насколько она могла осознать, в их реакции не было ничего необычного. За несколько минут они поведали Вильяму об их подвигах на аэропланах, а Вильям рассказывал им о приятных гостиницах в городе, где они могут остановиться. Джеки должна была скрывать свой смех. Теперь она могла расслабиться: Вильям был здесь, чтобы о ней заботиться. Он не позволит этим людям занять дом и не даст им работу до тех пор, пока они не пройдут оценку квалификации.
Спустя пять минут друг Чарли — Арнольд — вернулся в комнату.
Глэйдис, сделавшись очень дружественной с Вильямом и прижимая его руку к своей груди, сказала:
— А вот это принадлежит Джеки.
Арнольд засмеялся и протянул руку.
— А я не знал, что у Джеки с Чарли были дети, — сказал он.
В комнате воцарилась тишина. Только Вильям, казалось, был спокоен, потому что пожал руку Арнольду.
— Я надеюсь уговорить Джеки выйти за меня замуж, — сказал он ровно, по-видимому, желая своими словами перевернуть смысл сказанного раньше.
Что до Джеки, то она желала бы, чтобы провалился пол, и она бы провалилась под землю и никогда бы снова не появилась. Повернувшись на пятках, она резко вышла из комнаты, не обращая внимания на извинения Арнольда, звучавшие позади нее, и на просьбы группы вернуться.
Через минуту она почувствовала руку Вильяма на своем плече. Он пытался остановить ее, но она решила пойти в самолет, потому что это было единственное место, где она чувствовала себя в безопасности.
— Джеки, — сказал ей Вильям, — мужчина наполовину пьян и не рассуждает. Я сомневаюсь, что он может разглядеть прыщ на кончике носа.
— Он смог увидеть то, что и любой может разглядеть.
Вильям схватил ее за плечи.
— Джеки, я люблю тебя. Я люблю тебя. Мне все равно, сколько тебе лет, какая у тебя раса, толстая ты или худая. Я люблю то, что внутри тебя. — Когда она не ответила, он убрал руки с ее плеч. — Но это тебе решать, — сказал он, и его голос прозвучал холодно. — Решать должна ты.
Она отошла от него, прошла к самолету, и уже через несколько минут она была в воздухе, в своей стихии.
Если Вильям считал, что она безрассудно летала в тот день, когда взяла его с собой, он устрашился бы, видя ее сейчас.
Она летела низко над деревьями, так низко, что цеплялась за их макушки. Она летела, прямо направляясь на гору, не зная до последнего момента, сможет ли уйти от столкновения с ней. Когда самолет, его мотор напряглись изо всех сил, часть ее существа даже не замечала это.
Джеки уставилась, в остолбенении открыв рот, на людей, стоявших в дверях ее дома — пятерых мужчин и двух женщин. Их лица были оживлены и счастливы, но выражения их лиц не соответствовали тому, что делалось внутри у нее.
— Джеки, ты ведь нас не ждала, так?
— Нет, — ответила она вежливо, но сердце у нее ушло в пятки. Вчера она тут возилась с Терри, и за все прошедшие часы не переступала порога дома, опасаясь разговоров жителей Чендлера о ней и Вильяме.
Сейчас у дверей толпилось семеро старых друзей Чарли, старых его собутыльников. Эти мужчины и женщины составляли раньше часть ее жизни, а теперь — нет.
Когда она смотрела на них, смеясь, принимая бутылки вина и желая приостановить праздничное бдение, она сознала, как сильно изменилась, живя в Чендлере. В Чендлере, если вас увидели в веселом настроении в три часа дня, на следующий вызывали — обычно в шесть часов пополудни — чтобы спросить, что такое с вами случилось.
— Входите, — сказала она, улыбаясь, распахивая дверь пошире. Когда все вошли, она пошла в кухню, зная, что они голодны, и что позднее по крайней мере двоим из них потребуются деньги.
— Джеки, иди сюда и расскажи, что ты делала последние два года. Мы видели сарай, полный новых самолетов. Откуда их пригнали?
При этих словах у Джеки похолодели руки, хотя она резала четвертый сэндвич. Так вот почему они здесь: они каким-то образом услышали о ее новом бизнесе и хотят войти в дело.
Внезапно ей сильно захотелось, что здесь был Вильям. Он бы вежливо, но твердо дал понять этим людям, что они нанимают только надежных, а не вышедших в тираж, чьи лучшие годы прошли и ушли.
При этой мысли она встряхнула головой, чтобы ее прояснить. Она вышла в тираж. Это ее люди, ее ровесники.
— Помогите мне! — крикнула она, входя с подносом, на котором горой возвышались сэндвичи и маринованные овощи, в столовую, где стол уже был завален пивными и винными бутылками. Один из мужчин был обвешан чемоданами.
— Надеемся, ты не возражаешь против небольшой компании на несколько дней, Джеки? — сказал один из мужчин. — Мы считали — ты не будешь против, раз вся гостиница в твоем распоряжении. Тебе, должно быть одиноко сейчас, и маленькая компания будет кстати.
— Нет, конечно, нет. Без сомнения, — ответила она, стараясь пошире улыбаться, и вернулась в те времена, когда жила с Чарли. Он был чрезвычайно щедрым человеком: все, что принадлежало ему, было точно так же в распоряжении любого. Щедрым считали Чарли, но это Джеки должна была покупать еду, готовить и стирать для всех.
Сейчас они все были здесь, желая работы и еды, и свободного поселения. Как же было ей решиться отказать им, отобрав у них последнее?
— Привет.
Она взглянула: это был Вильям, такой сильный, высокий и чистый. Солнечный свет позади головы делал его похожим на ангела-хранителя.
Опрокинув три пустые бутылки, Джеки бросилась к нему, он раскинул руки ей навстречу, прижал к груди, крепко обняв ее. Смутно она осознала, что позади них стало вдруг тихо, но ей было все равно, что они думают. До этого момента она и не представляла, как сильно она стала зависеть от Вильяма, от его стойкости.
— Эй, Джеки, собираешься нас познакомить?
Джеки представила Вильяма гостям. В комнате было шесть человек, кроме одного, старейшего друга Чарли, который на какое-то время вышел. С энтузиазмом они сказали Вильяму «привет» и предложили присоединиться к ним.
Впервые Джеки представила Вильяма как «своего» мужчину и, затаив дыхание, ждала их реакции. Насколько она могла осознать, в их реакции не было ничего необычного. За несколько минут они поведали Вильяму об их подвигах на аэропланах, а Вильям рассказывал им о приятных гостиницах в городе, где они могут остановиться. Джеки должна была скрывать свой смех. Теперь она могла расслабиться: Вильям был здесь, чтобы о ней заботиться. Он не позволит этим людям занять дом и не даст им работу до тех пор, пока они не пройдут оценку квалификации.
Спустя пять минут друг Чарли — Арнольд — вернулся в комнату.
Глэйдис, сделавшись очень дружественной с Вильямом и прижимая его руку к своей груди, сказала:
— А вот это принадлежит Джеки.
Арнольд засмеялся и протянул руку.
— А я не знал, что у Джеки с Чарли были дети, — сказал он.
В комнате воцарилась тишина. Только Вильям, казалось, был спокоен, потому что пожал руку Арнольду.
— Я надеюсь уговорить Джеки выйти за меня замуж, — сказал он ровно, по-видимому, желая своими словами перевернуть смысл сказанного раньше.
Что до Джеки, то она желала бы, чтобы провалился пол, и она бы провалилась под землю и никогда бы снова не появилась. Повернувшись на пятках, она резко вышла из комнаты, не обращая внимания на извинения Арнольда, звучавшие позади нее, и на просьбы группы вернуться.
Через минуту она почувствовала руку Вильяма на своем плече. Он пытался остановить ее, но она решила пойти в самолет, потому что это было единственное место, где она чувствовала себя в безопасности.
— Джеки, — сказал ей Вильям, — мужчина наполовину пьян и не рассуждает. Я сомневаюсь, что он может разглядеть прыщ на кончике носа.
— Он смог увидеть то, что и любой может разглядеть.
Вильям схватил ее за плечи.
— Джеки, я люблю тебя. Я люблю тебя. Мне все равно, сколько тебе лет, какая у тебя раса, толстая ты или худая. Я люблю то, что внутри тебя. — Когда она не ответила, он убрал руки с ее плеч. — Но это тебе решать, — сказал он, и его голос прозвучал холодно. — Решать должна ты.
Она отошла от него, прошла к самолету, и уже через несколько минут она была в воздухе, в своей стихии.
Если Вильям считал, что она безрассудно летала в тот день, когда взяла его с собой, он устрашился бы, видя ее сейчас.
Она летела низко над деревьями, так низко, что цеплялась за их макушки. Она летела, прямо направляясь на гору, не зная до последнего момента, сможет ли уйти от столкновения с ней. Когда самолет, его мотор напряглись изо всех сил, часть ее существа даже не замечала это.