Страница:
Семья и добровольные объединения
Сторонники гражданственного капитализма понимали также, что свобода во многом основывается на добровольном самоограничении, которое, в свою очередь, зависит от прочной семьи, где детей учат быть добрыми гражданами либерального социума, а также от энергичного гражданского общества, состоящего из различных добровольных объединений, в рамках которых люди взаимодействуют ради общих целей и поощряют друг в друге добродетели.
В этом состоит главное значение добровольных объединений. Качество предоставляемых ими услуг может быть выше или ниже, чем при альтернативных вариантах, но ценность таких объединений для общества связана в первую очередь с возможностями, которые они создают для формирования достойных качеств в мужчинах и женщинах, сила характера которых позволяет укреплять свободу и защищать ее от врагов. Недаром тоталитаризм не терпит людей с сильным характером, чьи высокие идеалы побуждают их сопротивляться тирании. Поиски идеала свободы неразрывно связаны с поисками тех институтов, что служат выработке таких интеллектуальных качеств, как стремление к истине и открытость противоположным мнениям, таких моральных качеств, как честность, готовность к служению другим и самопожертвованию, таких «активных» качеств, как смелость и решительность, на которые, в конечном итоге, и опирается свобода.
В этом состоит главное значение добровольных объединений. Качество предоставляемых ими услуг может быть выше или ниже, чем при альтернативных вариантах, но ценность таких объединений для общества связана в первую очередь с возможностями, которые они создают для формирования достойных качеств в мужчинах и женщинах, сила характера которых позволяет укреплять свободу и защищать ее от врагов. Недаром тоталитаризм не терпит людей с сильным характером, чьи высокие идеалы побуждают их сопротивляться тирании. Поиски идеала свободы неразрывно связаны с поисками тех институтов, что служат выработке таких интеллектуальных качеств, как стремление к истине и открытость противоположным мнениям, таких моральных качеств, как честность, готовность к служению другим и самопожертвованию, таких «активных» качеств, как смелость и решительность, на которые, в конечном итоге, и опирается свобода.
Свобода: мифы и реальность
Пытаясь дискредитировать капитализм, его оппоненты часто изображают эту систему в окарикатуренном виде. Два таких искаженных образа оказались весьма устойчивы.
Первое из таких утверждений состоит в том, что капиталистическая экономика строится исключительно по принципу laissez-faire. Но концепцию гражданственного капитализма, которую мы здесь рассматриваем, было бы неправомерно относить к теориям laissez-faire. Ее сторонники не просто хотят свести государственное вмешательство к минимуму: они выступают за государство особого характера. Их точку зрения нелегко изложить в двух словах, но следует отметить, что главным критерием для оценки любых действий государства, как уже осуществляемых, так и предлагаемых, для них является ответ на вопрос: «Превращают ли они людей в инструмент достижения целей государства, или, наоборот, государство создает инструменты, позволяющие людям добиваться собственных целей?» Подытожить суть гражданственного капитализма одним кратким принципом на все случаи жизни невозможно, и акцент на понятии «инструмент» в предыдущей фразе также не следует воспринимать как нечто универсальное, но по крайней мере он позволяет судить о направленности наших усилий в сфере ограничения деятельности государства. Цели государства принимают различную форму. Порой оно руководствуется некоей всеобъемлющей концепцией, например стремлением улучшить наш мир, и в краткосрочной перспективе прибегает к диктатуре, чтобы силой заставить людей измениться. В других случаях «грандиозного плана» у него нет, но оно превращается в орудие групповых интересов, и тогда цель государства состоит в том, чтобы создавать привилегии одной группе за счет других. Идея ограниченного государства представляет собой альтернативу обоим этим вариантам. В XVII–XVIII столетиях ее во многом воспринимали как «перемирие» между групповыми интересами и, в особенности, между соперничающими конфессиями. Позднее, в XX веке, она стала альтернативой коммунистической и фашистской диктатуре. Но на деле «ограниченное государство» – не самоцель. Целью сторонников гражданственного капитализма было определить, какой тип государства совместим со свободой.
Вторая окарикатуренная версия капитализма заключается в том, что сторонники классического либерализма и свободного рынка потворствуют эгоизму; более того, на нем якобы основаны все их концепции. Тон антикапиталистической риторике во многом задал Томас Карлейль в своей работе «Прошлое и настоящее», опубликованной в 1843 году. Его версия о том, что капитализм основан исключительно на «денежных отношениях», тиражируется и сегодня. К примеру, профессор Рэймонд Плант утверждает, что в рамках «индивидуалистского консерватизма», как он выражается, «главное – это результат усилий человека и готовности других людей за это платить. Это единственный критерий ценности в свободном обществе»[41]. Рынок, продолжает он, «следует ставить на место», потому что он поощряет «эгоизм, а не альтруизм и холодный расчет, а не доверие»[42].
Часто идеи капитализма преподносят как «консерватизм», а в последнее время – как «тэтчеризм». Так, профессор философии из Лондонского университета Тед Хондрич пишет:
Сторонники гражданственного капитализма относились к эгоизму достаточно сурово. В трудах основоположников классического либерализма неоднократно говорится о необходимости, пользуясь терминологией Маршалла, задействовать как самые мощные, так и самые высокие побудительные мотивы людей. Токвиль противопоставляет «правильно понимаемый интерес» прежнему аристократическому представлению о бескорыстном «долге», согласно которому высшей доблестью было служить другим без надежды на вознаграждение[45]. Идея служения без ожидания награды, отмечал Токвиль после поездки в Америку в 1831–1832 годах, не пользуется популярностью в этой стране, однако, задействовав личный интерес, американцы добиваются того же результата. Там в ходу утверждения, что «человек, служа себе подобным, служит самому себе и что добрые дела отвечают его личному интересу». В Америке «почти не говорится о красоте добродетели. Уверяют, что она полезна, и ежедневно доказывают это», – подчеркивал Токвиль. Людей призывают к самопожертвованию ради других не потому, что это благородно, а потому, что это полезно для обеих сторон[46]. В этой связи Токвиль приводит афоризм Монтеня: «Если я не выбираю прямую дорогу по причине ее прямизны, я выберу ее в конце концов, узнав на личном опыте, что это, по обыкновению, – самый счастливый и удобный путь».
Таким образом, утверждает Токвиль, людей учат думать о других не потому, что за подобное поведение они удостоятся награды на небесах, а потому, что это помогает добиваться успеха на земле. Американские проповедники, говоря о «правильно понимаемом интересе», подчеркивали, что он приносит плоды здесь и сейчас:
Однако, по Токвилю, учение о правильно понимаемом интересе «само по себе не способно сделать людей добродетельными», и удовлетворяться только им нельзя. Он просто считал, что правильно понятый личный интерес намного предпочтительнее «неправильно понимаемого», т. е. чистого, эгоизма, и выше «индивидуализма» – это понятие он трактовал как полную сосредоточенность на личных делах. Для жителей некоторых стран, пояснял Токвиль, «заниматься общими делами равносильно потере времени, они предпочитают отсиживаться за рвами и изгородями, замкнувшись в своем узком пространстве»[48].
Действительно, мало кто из сторонников гражданственного капитализма удовлетворяется лишь апелляциями к правильно понимаемому интересу. Они пытаются пробудить в людях и высокие идеалы. Адам Смит недвусмысленно отмечал, что правовая система жизненно необходима для свободного общества, но при этом осознавал, что один закон достойного общества не создаст. Справедливость, по словам Смита, «представляет главную основу общественного устройства»[49], но люди должны стремиться к правильным поступкам и по зову совести:
Первое из таких утверждений состоит в том, что капиталистическая экономика строится исключительно по принципу laissez-faire. Но концепцию гражданственного капитализма, которую мы здесь рассматриваем, было бы неправомерно относить к теориям laissez-faire. Ее сторонники не просто хотят свести государственное вмешательство к минимуму: они выступают за государство особого характера. Их точку зрения нелегко изложить в двух словах, но следует отметить, что главным критерием для оценки любых действий государства, как уже осуществляемых, так и предлагаемых, для них является ответ на вопрос: «Превращают ли они людей в инструмент достижения целей государства, или, наоборот, государство создает инструменты, позволяющие людям добиваться собственных целей?» Подытожить суть гражданственного капитализма одним кратким принципом на все случаи жизни невозможно, и акцент на понятии «инструмент» в предыдущей фразе также не следует воспринимать как нечто универсальное, но по крайней мере он позволяет судить о направленности наших усилий в сфере ограничения деятельности государства. Цели государства принимают различную форму. Порой оно руководствуется некоей всеобъемлющей концепцией, например стремлением улучшить наш мир, и в краткосрочной перспективе прибегает к диктатуре, чтобы силой заставить людей измениться. В других случаях «грандиозного плана» у него нет, но оно превращается в орудие групповых интересов, и тогда цель государства состоит в том, чтобы создавать привилегии одной группе за счет других. Идея ограниченного государства представляет собой альтернативу обоим этим вариантам. В XVII–XVIII столетиях ее во многом воспринимали как «перемирие» между групповыми интересами и, в особенности, между соперничающими конфессиями. Позднее, в XX веке, она стала альтернативой коммунистической и фашистской диктатуре. Но на деле «ограниченное государство» – не самоцель. Целью сторонников гражданственного капитализма было определить, какой тип государства совместим со свободой.
Вторая окарикатуренная версия капитализма заключается в том, что сторонники классического либерализма и свободного рынка потворствуют эгоизму; более того, на нем якобы основаны все их концепции. Тон антикапиталистической риторике во многом задал Томас Карлейль в своей работе «Прошлое и настоящее», опубликованной в 1843 году. Его версия о том, что капитализм основан исключительно на «денежных отношениях», тиражируется и сегодня. К примеру, профессор Рэймонд Плант утверждает, что в рамках «индивидуалистского консерватизма», как он выражается, «главное – это результат усилий человека и готовности других людей за это платить. Это единственный критерий ценности в свободном обществе»[41]. Рынок, продолжает он, «следует ставить на место», потому что он поощряет «эгоизм, а не альтруизм и холодный расчет, а не доверие»[42].
Часто идеи капитализма преподносят как «консерватизм», а в последнее время – как «тэтчеризм». Так, профессор философии из Лондонского университета Тед Хондрич пишет:
У консерваторов по-прежнему в ходу тезис Адама Смита о некоей божественной «невидимой руке», направляющей нашу жизнь. Суть этой гипотезы… в том, что, если каждый из нас, руководствуясь эгоистическими побуждениями, стремится к собственной наживе, это каким-то загадочным образом служит общей цели[43].Он приходит к выводу, что политические убеждения консерваторов продиктованы «эгоизмом»:
Только эгоизмом можно объяснить их различные основополагающие тезисы, связанные с собственностью и рынком, скажем, приверженность идее о «вознаграждении». В нем – корень их сопротивления… усилиям, призванным обеспечить достойную жизнь людям, не имеющим всего этого[44].Эта карикатура на свободу не имеет ничего общего с аргументами основоположников классического либерализма – Адама Смита, Дж. С. Милля, Токвиля, Актона и Альфреда Маршалла – а также его современных представителей – Хайека и Новака. Сторонники классического либерализма не рассматривают людей как потребителей, движимых лишь денежными интересами. Суть их философии – уважение к индивидуальности во всех ее законных проявлениях.
Сторонники гражданственного капитализма относились к эгоизму достаточно сурово. В трудах основоположников классического либерализма неоднократно говорится о необходимости, пользуясь терминологией Маршалла, задействовать как самые мощные, так и самые высокие побудительные мотивы людей. Токвиль противопоставляет «правильно понимаемый интерес» прежнему аристократическому представлению о бескорыстном «долге», согласно которому высшей доблестью было служить другим без надежды на вознаграждение[45]. Идея служения без ожидания награды, отмечал Токвиль после поездки в Америку в 1831–1832 годах, не пользуется популярностью в этой стране, однако, задействовав личный интерес, американцы добиваются того же результата. Там в ходу утверждения, что «человек, служа себе подобным, служит самому себе и что добрые дела отвечают его личному интересу». В Америке «почти не говорится о красоте добродетели. Уверяют, что она полезна, и ежедневно доказывают это», – подчеркивал Токвиль. Людей призывают к самопожертвованию ради других не потому, что это благородно, а потому, что это полезно для обеих сторон[46]. В этой связи Токвиль приводит афоризм Монтеня: «Если я не выбираю прямую дорогу по причине ее прямизны, я выберу ее в конце концов, узнав на личном опыте, что это, по обыкновению, – самый счастливый и удобный путь».
Таким образом, утверждает Токвиль, людей учат думать о других не потому, что за подобное поведение они удостоятся награды на небесах, а потому, что это помогает добиваться успеха на земле. Американские проповедники, говоря о «правильно понимаемом интересе», подчеркивали, что он приносит плоды здесь и сейчас:
Стараясь сильнее затронуть души своей паствы, они ежедневно рисуют перед ее очами картины того, насколько благоприятны для свободы и общественного порядка религиозные чувства; слушая их, подчас бывает трудно понять, какова же основная цель религии – обретение вечного блаженства на том свете или же обеспечение благополучия на этом?[47]Подобная этика требует не столько романтического самопожертвования, сколько небольших актов самоотречения в повседневной жизни, прививая людям привычку к методичности, трезвости, умеренности, дальновидности и самообладанию.
Однако, по Токвилю, учение о правильно понимаемом интересе «само по себе не способно сделать людей добродетельными», и удовлетворяться только им нельзя. Он просто считал, что правильно понятый личный интерес намного предпочтительнее «неправильно понимаемого», т. е. чистого, эгоизма, и выше «индивидуализма» – это понятие он трактовал как полную сосредоточенность на личных делах. Для жителей некоторых стран, пояснял Токвиль, «заниматься общими делами равносильно потере времени, они предпочитают отсиживаться за рвами и изгородями, замкнувшись в своем узком пространстве»[48].
Действительно, мало кто из сторонников гражданственного капитализма удовлетворяется лишь апелляциями к правильно понимаемому интересу. Они пытаются пробудить в людях и высокие идеалы. Адам Смит недвусмысленно отмечал, что правовая система жизненно необходима для свободного общества, но при этом осознавал, что один закон достойного общества не создаст. Справедливость, по словам Смита, «представляет главную основу общественного устройства»[49], но люди должны стремиться к правильным поступкам и по зову совести:
Христианское учение вовсе не говорит, что мы должны руководствоваться в нашем поведении исключительно чувством долга, но говорит, что чувство это должно направлять наши поступки, как этому научает нас здравый смысл и размышление[50].Не оставлял Смит и сомнений в том, какие надежды он связывает с человечеством:
Выражать свое сочувствие другим и забывать самого себя, ограничивать насколько возможно личный эгоизм и отдаваться снисходительной симпатии к другим представляет высшую степень нравственного совершенства, на какую только способна человеческая природа. Только таким путем мы можем достигнуть того господства согласия в чувствованиях людей, при котором страсти наши оказываются законными и приносят нам счастье[51].У Актона сознание является краеугольным камнем концепции свободы: он противопоставляет «правление власти» и «правление сознательности». Вот как он описывал отношение религиозных бунтарей XVII века к вопросу о божественной природе королевской власти:
Им казалось, что государства и учреждения бренны, как и все земное, тогда как душа бессмертна, что соотношение между свободой и властью таково же, как между вечностью и мимолетным временем, а потому область навязываемых распоряжений должна быть ограничена четкими пределами, и то, что достигается властью за счет внешней дисциплины и методичного насилия, можно попытаться достичь с помощью разделения властей, доверившись разуму и совести свободных людей[52].Таким образом, по мнению Актона, чтобы сузить полномочия власти, необходимо расширить пространство сознательности. Получается практически полная противоположность распространяемому сегодня мифу о капитализме, согласно которому сфера деятельности государства провозглашается пространством альтруизма, а деятельность частных лиц осуждается как движимая эгоистическими побуждениями.
Ничего святого: пренебрежение к основам нравственности в современную эпоху
Фундаментальный дефект экономического рационализма, получившего преобладание в 1980-х годах, состоит в отсутствии уважения к святому. Сегодня, однако, этот узколобый подход подвергается сомнению – причем не консервативными оппонентами свободы, отдающими предпочтение власти перед сознательностью, а ее сторонниками, которые хотят, чтобы ее принципы прочно утвердились в сознании свободных мужчин и женщин.
По мнению Майкла Новака, главная опасность для Запада связана с пренебрежением духовной составляющей природы человека. Он считает, что современная общественная мысль страдает от глубокого недуга, не в последнюю очередь связанного с тем, что акцент на материальных преимуществах рыночной экономики невольно обернулся пренебрежением к «внутреннему миру» свободных граждан. Это пренебрежение обходится нам дорогой ценой в виде снижения поведенческих стандартов, выражающегося, в частности, в росте преступности (что вызвано ослаблением уважения к людям и их имуществу) и увеличении количества незаконнорожденных детей (из-за меньшего желания мужчин быть хорошими отцами для своих отпрысков). Подобно многим предшественникам, Новака волнует проблема характера:
По мнению Майкла Новака, главная опасность для Запада связана с пренебрежением духовной составляющей природы человека. Он считает, что современная общественная мысль страдает от глубокого недуга, не в последнюю очередь связанного с тем, что акцент на материальных преимуществах рыночной экономики невольно обернулся пренебрежением к «внутреннему миру» свободных граждан. Это пренебрежение обходится нам дорогой ценой в виде снижения поведенческих стандартов, выражающегося, в частности, в росте преступности (что вызвано ослаблением уважения к людям и их имуществу) и увеличении количества незаконнорожденных детей (из-за меньшего желания мужчин быть хорошими отцами для своих отпрысков). Подобно многим предшественникам, Новака волнует проблема характера:
Характер – совокупность приобретенных нравственных и интеллектуальных навыков, с помощью которых каждый человек постепенно формирует свою способность мыслить и делать осознанный выбор. Выработка характера равносильна обретению свободы. Человек с характером – это человек, определяющий собственную жизнь, исходя из внутренних побуждений; он сам себе хозяин[53].Характер формируется в первую очередь в семье, и нам еще предстоит оценить, в какую цену обходится ослабление ее роли – к этому вопросу мы вернемся в главе 11.
Выводы
Основоположники гражданственного капитализма видели в государстве защитника людей от преступности и угнетения и помощника, способствующего проявлению человеческой изобретательности. Они считали, что каждый индивид старается понять окружающий мир и добиться максимума во взаимном согласии с другими. Не менее важно и другое: по их мнению, людей объединяет не единая цель, поскольку мы все свободны преследовать собственные цели, но конкретное чувство солидарности, связанное с общим осознанием принадлежности к цивилизации, которая дает каждому свой шанс. Понятие «солидарность» обычно ассоциируется с эгалитаризмом, или единством, насаждаемым за счет принудительного перераспределения средств, – примером здесь может служить созданный Европейским сообществом Фонд сплочения – однако солидарность, связанная со свободой, – это ощущение единства, рождаемое принадлежностью к культуре, которая уважает личность, предоставляя ей право максимально использовать имеющиеся возможности, и ожидает от каждого индивида верности ценностям, на которых основана свобода[54]. Любовь к родине типична для свободных граждан: пример тому – высокий боевой дух солдат антигитлеровской коалиции в годы Второй мировой войны.
Центральное место в концепции гражданственного капитализма занимает и тезис о личной ответственности – отчасти по практическим, отчасти по моральным соображениям. Сторонники этой концепции считали целесообразным дать людям возможность преследовать свои законные цели по собственному разумению и на собственный страх и риск, поскольку это увеличивает вероятность достижения наилучших результатов с точки зрения всего общества. Отчасти этот вывод связан с тем, что, если люди, принимающие решения, тратят не свои деньги, они не действуют столь же обдуманно, как в том случае, когда они лично расплачиваются за неудачу и пожинают плоды успеха. Кроме того, представители классического либерализма считали, что личный риск дает индивидам мощный стимул для совершенствования знаний, навыков и характера. В нравственном плане их аргументы основываются на том, что свобода не может быть реальной, если все мы не примем на себя обязательство относиться к другим с должным уважением.
Центральное место в концепции гражданственного капитализма занимает и тезис о личной ответственности – отчасти по практическим, отчасти по моральным соображениям. Сторонники этой концепции считали целесообразным дать людям возможность преследовать свои законные цели по собственному разумению и на собственный страх и риск, поскольку это увеличивает вероятность достижения наилучших результатов с точки зрения всего общества. Отчасти этот вывод связан с тем, что, если люди, принимающие решения, тратят не свои деньги, они не действуют столь же обдуманно, как в том случае, когда они лично расплачиваются за неудачу и пожинают плоды успеха. Кроме того, представители классического либерализма считали, что личный риск дает индивидам мощный стимул для совершенствования знаний, навыков и характера. В нравственном плане их аргументы основываются на том, что свобода не может быть реальной, если все мы не примем на себя обязательство относиться к другим с должным уважением.
Часть II
Живая реальность свободы
Глава 3
Эволюция взаимопомощи
В большинстве работ по истории социального обеспечения совершенствование этой системы напрямую увязывается с участием государства[55]. Утверждается, что «государство всеобщего благосостояния» постепенно заполнило пробелы, якобы оставляемые рынком в этой сфере. Однако при более тщательном анализе фактических данных становится ясно, что на самом деле все обстояло совершенно по-другому. Помощь людям, оказавшимся в нужде из-за неспособности заработать на жизнь – временной или постоянной, – оказывалась самыми разными способами. Свою роль здесь играли родственники и соседи, но, поскольку их помощь носила «неофициальный» характер и никак не документировалась, историки обычно ее недооценивают. Большое значение имела также благотворительность, и часто считается, что именно на благотворительные общества до появления «государства всеобщего благосостояния» ложилась задача организованной социальной поддержки. Однако наделе куда более распространенным организованным методом, позволявшим людям удовлетворять потребности ближних, была взаимопомощь. В Британии общества взаимопомощи в XIX и в начале XX века играли ведущую роль в сфере социального обеспечения.
Общества взаимопомощи представляли собой самоуправляющиеся ассоциации по оказанию материальной поддержки своим членам, создававшиеся работниками физического труда, чтобы пережить трудные времена. Их философские установки резко отличались от принципа филантропии, на котором основана благотворительность. Это были не группы людей, объединившихся для помощи другим группам, а ассоциации индивидов, взявших на себя обязательство в случае необходимости помогать друг другу. И эта помощь была не даром филантропа, а законным правом каждого члена ассоциации, приобретенным за счет регулярных взносов в общий фонд и оправданным обязательством оказать такую же поддержку другим участникам общества, если у них возникнут материальные затруднения. Началось все с местных клубов, чья казна хранилась в сундучке или сейфе, но в течение XIX века они эволюционировали в федерации общенационального масштаба с сотнями тысяч членов и разумной инвестиционной политикой.
В XIX веке и в первые годы нынешнего столетия большинство семей гордилось собственной финансовой самостоятельностью, но уровень зарплат был таков, что смерть или болезнь кормильца неизбежно оборачивалась материальными затруднениями для его родных. Именно эти жесткие реалии породили философию взаимопомощи. К началу XX века общества взаимопомощи уже долгое время функционировали не только в качестве клубов, где люди могли общаться и завязывать дружеские связи, но и в качестве институтов соцобеспечения: они предоставляли пособия по болезни, если кормилец лишался возможности зарабатывать на жизнь в результате заболевания, несчастного случая или преклонного возраста, оказывали медицинскую помощь самим участникам ассоциации и членам их семей, выплачивали определенные суммы в случае смерти члена ассоциации, чтобы обеспечить ему достойные похороны, а также оказывали финансовую и практическую поддержку вдовам и сиротам. Медицинские услуги обычно оказывал врач местного отделения или ложи, которого члены общества выбирали путем голосования, однако в большинстве крупных городов у ассоциаций взаимопомощи существовали свои медицинские учреждения, выполнявшие функции современных поликлиник. Кроме того, чтобы члены обществ имели возможность путешествовать по стране в поисках работы, помощь им оказывало любое из местных отделений ассоциации. Подробнее об этих услугах мы расскажем в главе 5.
В первом законодательном акте парламента, относившемся непосредственно к организациям взаимопомощи, они определялись как «благонамеренные объединения для сбора средств, за счет взносов нескольких членов… капитала или фонда для взаимной помощи и поддержки всех членов означенных обществ в старости, болезни и иной немощи, а также помощи вдовам и детям скончавшихся членов обществ».
Это определение взято из Закона о поощрении и поддержке обществ взаимопомощи, принятого в 1793 году[56]. Конечно, сами организации взаимопомощи возникли задолго до принятия этого закона. Одной из первых стала Корпорация возчиков (Incorporation of Carters), созданная в шотландском Лейте еще в 1555 году, но лишь в XVIII веке их число начало резко увеличиваться.
В течение всего этого столетия количество членов таких обществ неуклонно возрастало. По оценке авторитетного ученого сэра Фредерика Идена, к 1801 году в стране действовало примерно 7200 таких обществ, в состав которых входило в общей сложности 648 000 членов-мужчин (при общей численности населения в 9 миллионов человек). Это можно сравнить с цифрами отчета, подготовленного в рамках Закона о бедных в 1803 году: на тот момент только в Англии и Уэльсе существовало 9672 общества с 704 350 членами[57].
К тому времени, когда британские власти в рамках Закона о национальной системе страхования 1911 года ввели обязательное социальное страхование для 12 миллионов граждан страны, не менее 9 миллионов человек уже участвовало в нем в рамках зарегистрированных или незарегистрированных страховых обществ, большинство из которых составляли организации взаимопомощи. В 1910 году, накануне принятия Закона о страховании, только в официально зарегистрированных обществах взаимопомощи насчитывалось 6,6 миллиона членов – а ведь были еще и незарегистрированные (см. главу 6). В течение предшествующих тридцати лет темпы роста числа участников обществ взаимопомощи постоянно ускорялись[58]. В 1877 году количество членов зарегистрированных ассоциаций составляло 2,75 миллиона, а десятью годами позже – уже 3,6 миллиона (таким образом, за год к ним присоединялось в среднем 85 000 новых участников). В 1897 году совокупное число членов этих организаций достигло 4,8 миллиона, т. е. темпы их роста увеличились до 120 000 человек в год. А цифра на 1910 год, как уже отмечалось, равнялась 6,6 миллиона – с 1897 года, таким образом, среднегодовые темпы роста повысились до 140 000.
Именно в период их наиболее динамичного развития государство вмешалось и изменило роль обществ взаимопомощи, введя обязательное соцстрахование в масштабах страны, – но на этом мы подробнее остановимся в главе 9.
Общества взаимопомощи представляли собой самоуправляющиеся ассоциации по оказанию материальной поддержки своим членам, создававшиеся работниками физического труда, чтобы пережить трудные времена. Их философские установки резко отличались от принципа филантропии, на котором основана благотворительность. Это были не группы людей, объединившихся для помощи другим группам, а ассоциации индивидов, взявших на себя обязательство в случае необходимости помогать друг другу. И эта помощь была не даром филантропа, а законным правом каждого члена ассоциации, приобретенным за счет регулярных взносов в общий фонд и оправданным обязательством оказать такую же поддержку другим участникам общества, если у них возникнут материальные затруднения. Началось все с местных клубов, чья казна хранилась в сундучке или сейфе, но в течение XIX века они эволюционировали в федерации общенационального масштаба с сотнями тысяч членов и разумной инвестиционной политикой.
В XIX веке и в первые годы нынешнего столетия большинство семей гордилось собственной финансовой самостоятельностью, но уровень зарплат был таков, что смерть или болезнь кормильца неизбежно оборачивалась материальными затруднениями для его родных. Именно эти жесткие реалии породили философию взаимопомощи. К началу XX века общества взаимопомощи уже долгое время функционировали не только в качестве клубов, где люди могли общаться и завязывать дружеские связи, но и в качестве институтов соцобеспечения: они предоставляли пособия по болезни, если кормилец лишался возможности зарабатывать на жизнь в результате заболевания, несчастного случая или преклонного возраста, оказывали медицинскую помощь самим участникам ассоциации и членам их семей, выплачивали определенные суммы в случае смерти члена ассоциации, чтобы обеспечить ему достойные похороны, а также оказывали финансовую и практическую поддержку вдовам и сиротам. Медицинские услуги обычно оказывал врач местного отделения или ложи, которого члены общества выбирали путем голосования, однако в большинстве крупных городов у ассоциаций взаимопомощи существовали свои медицинские учреждения, выполнявшие функции современных поликлиник. Кроме того, чтобы члены обществ имели возможность путешествовать по стране в поисках работы, помощь им оказывало любое из местных отделений ассоциации. Подробнее об этих услугах мы расскажем в главе 5.
В первом законодательном акте парламента, относившемся непосредственно к организациям взаимопомощи, они определялись как «благонамеренные объединения для сбора средств, за счет взносов нескольких членов… капитала или фонда для взаимной помощи и поддержки всех членов означенных обществ в старости, болезни и иной немощи, а также помощи вдовам и детям скончавшихся членов обществ».
Это определение взято из Закона о поощрении и поддержке обществ взаимопомощи, принятого в 1793 году[56]. Конечно, сами организации взаимопомощи возникли задолго до принятия этого закона. Одной из первых стала Корпорация возчиков (Incorporation of Carters), созданная в шотландском Лейте еще в 1555 году, но лишь в XVIII веке их число начало резко увеличиваться.
В течение всего этого столетия количество членов таких обществ неуклонно возрастало. По оценке авторитетного ученого сэра Фредерика Идена, к 1801 году в стране действовало примерно 7200 таких обществ, в состав которых входило в общей сложности 648 000 членов-мужчин (при общей численности населения в 9 миллионов человек). Это можно сравнить с цифрами отчета, подготовленного в рамках Закона о бедных в 1803 году: на тот момент только в Англии и Уэльсе существовало 9672 общества с 704 350 членами[57].
К тому времени, когда британские власти в рамках Закона о национальной системе страхования 1911 года ввели обязательное социальное страхование для 12 миллионов граждан страны, не менее 9 миллионов человек уже участвовало в нем в рамках зарегистрированных или незарегистрированных страховых обществ, большинство из которых составляли организации взаимопомощи. В 1910 году, накануне принятия Закона о страховании, только в официально зарегистрированных обществах взаимопомощи насчитывалось 6,6 миллиона членов – а ведь были еще и незарегистрированные (см. главу 6). В течение предшествующих тридцати лет темпы роста числа участников обществ взаимопомощи постоянно ускорялись[58]. В 1877 году количество членов зарегистрированных ассоциаций составляло 2,75 миллиона, а десятью годами позже – уже 3,6 миллиона (таким образом, за год к ним присоединялось в среднем 85 000 новых участников). В 1897 году совокупное число членов этих организаций достигло 4,8 миллиона, т. е. темпы их роста увеличились до 120 000 человек в год. А цифра на 1910 год, как уже отмечалось, равнялась 6,6 миллиона – с 1897 года, таким образом, среднегодовые темпы роста повысились до 140 000.
Именно в период их наиболее динамичного развития государство вмешалось и изменило роль обществ взаимопомощи, введя обязательное соцстрахование в масштабах страны, – но на этом мы подробнее остановимся в главе 9.
Происхождение
Поначалу общества взаимопомощи представляли собой простые собрания мужчин, живших по соседству и знакомых друг с другом, периодически встречавшихся, чтобы пообщаться – обычно в местной пивной. Все члены такой группы платили регулярные взносы, которые давали им право получить из общей кассы оговоренную сумму. В некоторых группах, если к концу года в общем «котле» образовывался остаток, его делили между всеми участниками (часто это делалось в канун Рождества); в других случаях эти суммы сохранялись и копились. У некоторых обществ не существовало никаких письменных правил, другие имели тщательно разработанные уставы. Каждое из них было полностью автономно; именно этот принцип самоуправления был одной из главных причин, привлекавших людей в их состав. Эти организации было легко адаптировать к любым потребностям своих членов, как только – и если – они возникали. Когда правительство ввело для таких обществ регистрацию, многие из них не пожелали этого делать, поскольку результатом стали бы правовые ограничения, сужавшие спектр адаптационных возможностей. Как отмечает П.Х. Госден, ведущий специалист по истории организаций взаимопомощи, «если большинство членов хотело потратить часть взносов на ежегодную пирушку, они не желали оказаться в ситуации, когда государственные чиновники могли им это запретить»[59].
Возникновение федераций
Многие из первых клубов были организованы по следующему принципу: все участники платили одинаковые взносы, и, если в конце года после раздачи пособий в общей кассе оставалась какая-то сумма, она делилась на всех поровну. Подобные общества сохранили популярность даже в XX веке, но их недостатки уже вскоре стали очевидны. Во-первых, из-за того, что общий фонд полностью распределялся, а не накапливался, они периодически оставались без денег в кассе, а во-вторых, поскольку членство в обществе возобновлялось каждый год, людей с особенно слабым здоровьем в него порой повторно не принимали. Все это привело к появлению федераций, чьи резервы накапливались из года в год, а членство продлевалось автоматически до тех пор, пока человек платит взносы.