– А, понятно.
Она постепенно начинает отступать от меня, точно так же, видимо, как до этого обошлась с двумя подружками, которые все еще что-то обсуждают неподалеку.
– Я его ненавижу, – решаюсь я.
Снова ее внимание направлено на меня.
– Мне не нравится, как он обращается с девушками. Не нравится, что он думает, будто может подкупить своих приятелей, устраивая эти вечеринки. Не нравится, что он заговаривает с тобой, только когда ему что-нибудь от тебя нужно. Не нравится, что он, кажется, не способен никого полюбить.
Я соображаю, что говорю сейчас о Джастине, а не о Стиве.
– Ну и зачем тогда ты сюда приехал? – спрашивает Рианнон.
– Потому что хочу полюбоваться, как накроется вся эта тусовка. В смысле, хочу понаблюдать – разумеется, на безопасном расстоянии, – как тут будут всех арестовывать. А это непременно случится, если не прекратится жуткий грохот.
– И ты считаешь, что он неспособен полюбить Стефани? Они же встречаются уже больше года.
Я про себя прошу прощения у Стива и Стефани и говорю:
– Но это же ничего не значит! Я имею в виду, если ты с кем-то встречаешься больше года, это может означать, что ты любишь его… но также и то, что тебя водят за нос.
Поначалу мне кажется, что я зашел слишком далеко. Я знаю, что Рианнон слышит мои слова, но не имею представления, что с ними дальше происходит в ее голове. Звучание слов, когда их произносишь сам, всегда отличается от звучания, когда просто слышишь того, кто говорит, потому что звук частично проникает в уши говорящего изнутри.
Наконец она произносит:
– Собственный опыт?
Смешно даже подумать, что Натан (а он, насколько я знаю, с восьмого класса не ходил на свидания) говорил бы, исходя из собственного опыта. Но она с ним незнакома, а это означает, что я могу быть больше самим собой, чем Натаном. Не то чтобы я тоже имел соответствующий опыт… Хотя он у меня и есть, но это – опыт наблюдения.
– Существует множество причин для того, чтобы не разрывать отношения, – продолжаю я. – Страх одиночества. Страх нарушить привычный распорядок жизни. Или ты предпочитаешь довольствоваться тем, что есть, потому что не знаешь, удастся ли подыскать более подходящую пару. А может быть, ты беспричинно веришь в лучшее, даже если знаешь, что он никогда не изменится.
– Он?
– Ну да.
– Понятно.
Сначала я не улавливаю, что тут ей понятно; ведь я, ясное дело, говорил о ней. Потом до меня доходит, к какому выводу ее подвело местоимение «он».
– Ты как с этим, нормально? – спрашиваю я, догадываясь, что, если представить Натана геем, он покажется еще менее опасным.
– Да, абсолютно.
– Ну а ты? – продолжаю дальше. – Встречаешься с кем-то?
– Да, – отвечает она. И бесстрастно добавляет: – Больше года.
– И почему же вы до сих пор вместе? Страх одиночества? Предпочитаешь довольствоваться тем, что есть? Беспричинно веришь в лучшее?
– Да. Да. И еще раз – да.
– Так что…
– Но он может быть таким милым! И я знаю, что в глубине души он меня любит, хоть и не осознает этого, знаю, что я для него очень много значу.
– В глубине души? Похоже на вариант номер два. Но настоящая любовь – как дыхание, она не требует глубоких размышлений.
– Сменим тему, ладно? Такие разговоры – не для вечеринок. Мне больше нравилось, когда ты пел.
Только я собираюсь подсказать ей другую песню из тех, что мы слушали в машине (надеясь, что я ее немного помню), как вдруг слышу за своим плечом голос Джастина:
– А это еще кто?
Если там, в кухне, он отдыхал душой, то теперь едва скрывает раздражение.
– Джастин, не волнуйся, он – гей.
– Ага, можно понять по одежде. И что ты здесь делаешь?
– Натан – это Джастин, мой бойфренд. Джастин – это Натан.
Я говорю «привет». Он пропускает мимо ушей.
– Ты не видела Стефани? – интересуется он. – Стив ее разыскивает. Кажется, хочет повторения.
– Наверное, пошла в подвал.
– Не, там танцы.
Вижу, что Рианнон рада.
– Пойдем туда, потанцуем? – предлагает она Джастину.
– К черту! Я пришел сюда не танцевать, а пиво пить!
– Преле-е-стно, – тянет Рианнон, обращаясь больше ко мне (я надеюсь), чем к нему.
– Ты не будешь против, если я приглашу Натана?
– А он точно гей?
– Тебе нужны доказательства? – вклиниваюсь я.
– Чувачок, давай не будем, а? – хлопает меня по спине Джастин. – Сходи лучше, протрясись.
Вот так получается, что Рианнон ведет меня на танцы. Уже на лестнице чувствуется вибрация от низкочастотных динамиков. Музыка здесь другая: ритмичная и грохочущая. Горят всего несколько красных лампочек, в их свете видны только неясные силуэты, сливающиеся друг с другом.
– Эй, Стив! – кричит Рианнон. – А твой кузен – ничего!
Какой-то парень (должно быть, это и есть Стив) оглядывается на нее и кивает. Не знаю, то ли он не расслышал, то ли просто пьян.
– Ты не видела Стефани? – орет он.
– Нет! – кричит она в ответ.
И вот мы оказываемся в кругу танцующих. Печальная правда в том, что Натан – не большой любитель танцев и танцевать не умеет и я, соответственно, тоже. Я стараюсь раствориться в музыке, но это не срабатывает. Значит, вместо этого я должен раствориться в Рианнон: я должен стать ее тенью, ее дополнением, вторым партнером в этом разговоре двух тел. Она двигается, и я повторяю ее движения. Я обнимаю ее за спину, за талию. Она прижимается плотнее.
Растворяясь в ней, я обретаю ее. Разговор получается. Мы поймали свою волну, и она несет нас. Оказывается, я начал подпевать, я пою ей на ухо, и ей это нравится. Она снова превращается в ту беззаботную девчонку, а я становлюсь тем, чья единственная забота – это она.
– А ты неплохо танцуешь! – кричит она, перекрикивая музыку.
– Ты – чудо! – кричу я в ответ.
Я знаю, что Джастин не придет сюда: пока она с Мэйсоновым кузеном-геем, он ничем не рискует, и я могу не беспокоиться, что нам кто-нибудь помешает. Все песни сливаются в одну, как будто один солист сменяет другого, как только тот заканчивает свою партию, и все они так и поют для нас, чередуясь. Волны музыки толкают нас друг к другу, обвиваются вокруг нас, как цветные ленты. Есть только мы – и бесконечность. Исчез потолок, исчезли стены. Осталось одно огромное пространство нашей радости, и мы медленно движемся в нем; временами наши ноги даже не отрываются от пола. Ощущение такое, будто это длится долгие часы, и одновременно кажется, что время исчезло совсем. Мы танцуем, пока не обрывается музыка и не включают свет. Кто-то кричит, что вечеринка заканчивается, наверное, пожаловались соседи и скоро здесь будет полиция.
Она постепенно начинает отступать от меня, точно так же, видимо, как до этого обошлась с двумя подружками, которые все еще что-то обсуждают неподалеку.
– Я его ненавижу, – решаюсь я.
Снова ее внимание направлено на меня.
– Мне не нравится, как он обращается с девушками. Не нравится, что он думает, будто может подкупить своих приятелей, устраивая эти вечеринки. Не нравится, что он заговаривает с тобой, только когда ему что-нибудь от тебя нужно. Не нравится, что он, кажется, не способен никого полюбить.
Я соображаю, что говорю сейчас о Джастине, а не о Стиве.
– Ну и зачем тогда ты сюда приехал? – спрашивает Рианнон.
– Потому что хочу полюбоваться, как накроется вся эта тусовка. В смысле, хочу понаблюдать – разумеется, на безопасном расстоянии, – как тут будут всех арестовывать. А это непременно случится, если не прекратится жуткий грохот.
– И ты считаешь, что он неспособен полюбить Стефани? Они же встречаются уже больше года.
Я про себя прошу прощения у Стива и Стефани и говорю:
– Но это же ничего не значит! Я имею в виду, если ты с кем-то встречаешься больше года, это может означать, что ты любишь его… но также и то, что тебя водят за нос.
Поначалу мне кажется, что я зашел слишком далеко. Я знаю, что Рианнон слышит мои слова, но не имею представления, что с ними дальше происходит в ее голове. Звучание слов, когда их произносишь сам, всегда отличается от звучания, когда просто слышишь того, кто говорит, потому что звук частично проникает в уши говорящего изнутри.
Наконец она произносит:
– Собственный опыт?
Смешно даже подумать, что Натан (а он, насколько я знаю, с восьмого класса не ходил на свидания) говорил бы, исходя из собственного опыта. Но она с ним незнакома, а это означает, что я могу быть больше самим собой, чем Натаном. Не то чтобы я тоже имел соответствующий опыт… Хотя он у меня и есть, но это – опыт наблюдения.
– Существует множество причин для того, чтобы не разрывать отношения, – продолжаю я. – Страх одиночества. Страх нарушить привычный распорядок жизни. Или ты предпочитаешь довольствоваться тем, что есть, потому что не знаешь, удастся ли подыскать более подходящую пару. А может быть, ты беспричинно веришь в лучшее, даже если знаешь, что он никогда не изменится.
– Он?
– Ну да.
– Понятно.
Сначала я не улавливаю, что тут ей понятно; ведь я, ясное дело, говорил о ней. Потом до меня доходит, к какому выводу ее подвело местоимение «он».
– Ты как с этим, нормально? – спрашиваю я, догадываясь, что, если представить Натана геем, он покажется еще менее опасным.
– Да, абсолютно.
– Ну а ты? – продолжаю дальше. – Встречаешься с кем-то?
– Да, – отвечает она. И бесстрастно добавляет: – Больше года.
– И почему же вы до сих пор вместе? Страх одиночества? Предпочитаешь довольствоваться тем, что есть? Беспричинно веришь в лучшее?
– Да. Да. И еще раз – да.
– Так что…
– Но он может быть таким милым! И я знаю, что в глубине души он меня любит, хоть и не осознает этого, знаю, что я для него очень много значу.
– В глубине души? Похоже на вариант номер два. Но настоящая любовь – как дыхание, она не требует глубоких размышлений.
– Сменим тему, ладно? Такие разговоры – не для вечеринок. Мне больше нравилось, когда ты пел.
Только я собираюсь подсказать ей другую песню из тех, что мы слушали в машине (надеясь, что я ее немного помню), как вдруг слышу за своим плечом голос Джастина:
– А это еще кто?
Если там, в кухне, он отдыхал душой, то теперь едва скрывает раздражение.
– Джастин, не волнуйся, он – гей.
– Ага, можно понять по одежде. И что ты здесь делаешь?
– Натан – это Джастин, мой бойфренд. Джастин – это Натан.
Я говорю «привет». Он пропускает мимо ушей.
– Ты не видела Стефани? – интересуется он. – Стив ее разыскивает. Кажется, хочет повторения.
– Наверное, пошла в подвал.
– Не, там танцы.
Вижу, что Рианнон рада.
– Пойдем туда, потанцуем? – предлагает она Джастину.
– К черту! Я пришел сюда не танцевать, а пиво пить!
– Преле-е-стно, – тянет Рианнон, обращаясь больше ко мне (я надеюсь), чем к нему.
– Ты не будешь против, если я приглашу Натана?
– А он точно гей?
– Тебе нужны доказательства? – вклиниваюсь я.
– Чувачок, давай не будем, а? – хлопает меня по спине Джастин. – Сходи лучше, протрясись.
Вот так получается, что Рианнон ведет меня на танцы. Уже на лестнице чувствуется вибрация от низкочастотных динамиков. Музыка здесь другая: ритмичная и грохочущая. Горят всего несколько красных лампочек, в их свете видны только неясные силуэты, сливающиеся друг с другом.
– Эй, Стив! – кричит Рианнон. – А твой кузен – ничего!
Какой-то парень (должно быть, это и есть Стив) оглядывается на нее и кивает. Не знаю, то ли он не расслышал, то ли просто пьян.
– Ты не видела Стефани? – орет он.
– Нет! – кричит она в ответ.
И вот мы оказываемся в кругу танцующих. Печальная правда в том, что Натан – не большой любитель танцев и танцевать не умеет и я, соответственно, тоже. Я стараюсь раствориться в музыке, но это не срабатывает. Значит, вместо этого я должен раствориться в Рианнон: я должен стать ее тенью, ее дополнением, вторым партнером в этом разговоре двух тел. Она двигается, и я повторяю ее движения. Я обнимаю ее за спину, за талию. Она прижимается плотнее.
Растворяясь в ней, я обретаю ее. Разговор получается. Мы поймали свою волну, и она несет нас. Оказывается, я начал подпевать, я пою ей на ухо, и ей это нравится. Она снова превращается в ту беззаботную девчонку, а я становлюсь тем, чья единственная забота – это она.
– А ты неплохо танцуешь! – кричит она, перекрикивая музыку.
– Ты – чудо! – кричу я в ответ.
Я знаю, что Джастин не придет сюда: пока она с Мэйсоновым кузеном-геем, он ничем не рискует, и я могу не беспокоиться, что нам кто-нибудь помешает. Все песни сливаются в одну, как будто один солист сменяет другого, как только тот заканчивает свою партию, и все они так и поют для нас, чередуясь. Волны музыки толкают нас друг к другу, обвиваются вокруг нас, как цветные ленты. Есть только мы – и бесконечность. Исчез потолок, исчезли стены. Осталось одно огромное пространство нашей радости, и мы медленно движемся в нем; временами наши ноги даже не отрываются от пола. Ощущение такое, будто это длится долгие часы, и одновременно кажется, что время исчезло совсем. Мы танцуем, пока не обрывается музыка и не включают свет. Кто-то кричит, что вечеринка заканчивается, наверное, пожаловались соседи и скоро здесь будет полиция.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента