Диана Бош. Все совпаденья не случайны

 
   Следственная группа прибыла минут через сорок. Учитывая сложность передвижения по городу из-за вечных пробок и относительную удаленность места происшествия, можно сказать, практически сразу.
   За это время Лямзин успел выяснить, что квартира принадлежит Катерине Григорьевне Каранзиной, пятидесяти лет от роду, разведенной, одинокой. Соседи показали, что в последнее время Катерина Григорьевна отсутствовала, проживая где-то за границей и наезжая домой время от времени. Точной информации никто не дал, потому что, как выяснилось, Катерина с соседями всегда держалась сухо, откровенничать не любила.
   Ее же племянница – тридцатитрехлетняя Таисия, являлась полной противоположностью тетке: языком мела, как помелом. По отзывам тех же соседей, разумеется. Увы, предпочитала она больше болтать о своих собственных проблемах, чем о теткиных, так что из соседских сплетен Лямзин ничего полезного для следствия не извлек.
   Обычно Таисия приходила раз в неделю – полить цветы и протереть пыль, а иногда, если задерживалась, оставалась ночевать. Поскольку несколько человек подтвердили, что вчера вечером ее здесь видели, Лямзин решил, что убитая блондинка и есть Таисия.
   Самое противное в работе опера – беседовать с родственниками погибших. С ними Лямзин очень не любил разговаривать и всегда старался переложить эту обязанность на кого-нибудь другого, но сейчас время не терпело, и пришлось ему идти к телефону самому. Трубку сняли довольно быстро, и бодрый женский голос сообщил, что родные с Таисией Тиховой не проживают, а если кому-то нужна она сама, то это она самая и есть.
   Сначала Лямзин воспрянул духом, потом сообразил, что о смерти все равно сообщать надо. Племянница, узнав о причине обращения к ней милиции, сначала охнула, потом всхлипнула, а затем со слезой в голосе простодушно сообщила, что все ее планы на сегодняшний вечер летят к черту. Ведь не успеет же она к нужному времени и тело опознать, и свидетельские показания дать.
   – А даже если и успею, я ж не бездушная какая, все равно не смогу после идти в гости и танцевать, – всхлипнула Таисия.
   Вслух Лямзин ей посочувствовал, в душе же испытал чувство странного облегчения от того, что не только у него все планы летят к черту.
 
   Осмотр квартиры был в самом разгаре, когда Таисия появилась на пороге теткиной квартиры.
   – Вы кто? – загородил ей дорогу Борисов.
   – Я Тая, племянница Каранзиной, – прошептала пришедшая, нервно сглатывая слезы и едва не теряя сознание от волнения. Рядом с ней, повизгивая и поскуливая, крутилась собака, ранее выгнанная милиционерами из квартиры.
   – Пшла! – цыкнул на лохматое существо Борисов. – Пшла, я говорю!
   – Это теткина собака, – дрожащим голосом сообщила Таисия, – Катерина ее из-за границы с собой притащила: любила она животных, не могла без них. Не гоните, я псинку с собой заберу. Не пропадать же животине.
   Слезы все-таки полились, Тая суетливо выхватила из кармана платок и прижала его к глазам.
   – Эдуард Петрович, – представился Лямзин, выдвигаясь чуть-чуть вперед. – Думаю, стоит начать с опознания убитой. У нас, признаться, возникли некоторые сомнения в личности потерпевшей. Вашей тете ведь пятьдесят лет, не так ли?
   – Пятьдесят, – кивнула Тая, – скоро должно было исполниться пятьдесят один.
   – Но убитая женщина выглядит очень молодо. Взгляните, возможно, это не она?
   Тая пошла вперед, но, увидав мертвое тело, в ужасе закрыла глаза.
   – Ну-ну, успокойтесь, – взял ее за локоть Лямзин. – Придется взглянуть, кроме вас некому опознать.
   Тая медленно подошла, близоруко прищурилась и вдруг судорожно затрясла головой и разрыдалась. Лямзин терпеливо ждал.
   Наконец, Таисия справилась с волнением и заговорила:
   – Это она, Катерина. У нас в роду все молодо выглядят и… долго живут, – Тая всхлипнула. – Вот только Катерина… не смогла… – Женщина туго намотала платок на палец, распустила и намотала снова. – Катька недавно за границей целый курс омоложения прошла, писала мне в письме. Так что, пожалуй, теперь даже моложе меня выглядеть стала. Я ее когда увидала, так даже не признала сперва – стоит красавица лучше, чем в молодости была. А она смеется… Мне даже завидно стало. А зря, значит, позавидовала, недолго ей радоваться красоте-то своей пришлось…
   Таисия опять заревела, закрыв лицо носовым платком и сотрясаясь всем телом. Лямзин выждал, пока рыдания стихнут, и задал очередной вопрос:
   – Так когда, вы говорите, она прилетела?
   – Два дня назад.
   – Откуда?
   – Из Австрии.
   – А что ваша тетя делала в Австрии?
   – Жила там, – шмыгнула носом Таисия. – Такая счастливая была, когда замуж выходила…
   – И что потом случилось?
   – Не знаю, резко как-то развелись. Наверное, не поделили что-то. И зачем она только сюда вернулась? Осталась бы там, может, жива б была! А кто ее убил, что-нибудь известно?
   Лямзин пожал плечами.
   – Выясняем. Скажите, вам что-нибудь известно о ее круге общения?
   – Да так, знаю кое-кого. Тетки ведь почти два года в России не было, какие тут общие знакомые. Знаете, как быстро сейчас забывают любого, если отношения не поддерживать.
   – Знаю, – кивнул Лямзин, сразу вспомнив, как от него отвернулись все, кого он знал, стоило только ему попасть в немилость у тестя.
   – Мне нехорошо, – пожаловалась Тая, вставая, – голова кружится, и дурнота подступила. Пойдемте на кухню, я кофе сварю, там и поговорим.
   Лямзин вопросительно повернулся к начальнику следственного отдела, и тот согласно кивнул:
   – Только мне тоже чашечку кофе, пожалуйста.
   – И мне! И мне! – донеслось сразу несколько голосов с разных сторон.
   Тая кивнула.
   – Да без проблем.
   Они прошли на кухню, где Лямзин сел на маленький угловой диванчик, с наслаждением вытянул ноги под столом и снял туфли.
   – В отсутствие тетки вы ухаживали за квартирой?
   – Да, – кивнула Тая.
   – Гостей водили? Могли ее вместо вас по ошибке убить?
   Таисия вытаращила глаза и кулем свалилась на табуретку:
   – Меня? Убить? За что?! Кто?!!!
   – Ну, это вам виднее, кто, – желчно ответил Лямзин. – Согласитесь, странно: женщина возвращается из-за границы, где пробыла достаточно долгое время, и практически сразу ее убивают.
   – То, что ее убили, вообще странно, – не согласилась Таисия, – она никому зла не причиняла. Если не считать злом то, что вечно была занята только собой и никем больше, потому и не уживалась ни с кем. А в остальном – абсолютно безобидное существо.
   – А ее муж? Ведь она была замужем?
   Таисия задумалась, потом осторожно спросила:
   – Вы о ком? Об австрийце или о первом муже? Я других мужей у нее не знаю.
   – О первом, – согласился Лямзин. – Что вы можете о нем сказать? Он мог желать смерти своей бывшей жене, Катерине Каранзиной?
   – Нет, – отшатнулась Тая, – он безвредный совсем, далекий от мира. Одно слово – художник. Правда, неудачливый, никто его картины не покупает. Может, потому и разошлись они с Катериной, что тетка моя все время пыталась мужа предприимчивости научить. Да и моложе он ее на пятнадцать лет, вот она его и воспитывала, удержаться не могла. Сама-то неплохо получала – переводчиком с французского и немецкого в крупной фирме работала, муж же вечно на ее шее сидел. Ну и надоело ей. В ее представлении мужик должен быть сильным, властным и обеспеченным, а не хлюпиком, который лишь время от времени рисует картины, а когда их никто не покупает – занимается самобичеванием и страдает депрессиями. Так вот, терпела она, терпела, а потом и выгнала его, сама же замуж за иностранца собралась.
   – Почему она в Австрии, после того как брак был расторгнут, не осталась?
   – Понятия не имею, – пожала плечами Таисия. – Мы встретились, и я сразу спросила ее об Альберте – ну, об австрийце. Так она губы поджала, помрачнела, а потом бросила так зло: «Еще посмотрим, кто есть кто. Я ему еще нос утру». Но что там у них случилось, что она хотела сделать, я так и не узнала.
   – Не спросили?
   – Почему же, спросила, а Катерина только загадочно улыбнулась и сказала: «Потом». Вот оно как вышло… потом-то так и не наступило. И не наступит никогда.
   Таисия некрасиво скривилась и опять зарыдала, вытирая лицо попеременно то рукавом, то скомканным в шарик платком.
   Женских слез Лямзин не выносил. При виде их Эдуард обычно терялся и чувствовал себя последней скотиной – ему почему-то всегда казалось, что именно он в тех самых слезах виноват. Вот и сейчас он нервно заерзал на стуле и торопливо напомнил:
   – Вы собирались угостить нас кофе…
   – Ах, да! – спохватилась Тая.
   Она вскочила и потянулась к верхней полке, на которой стояла прозрачная банка с шоколадного цвета порошком. Роста явно не хватало, Таисия поднялась на цыпочки, отчего тонкий трикотаж облепил ее тело, подчеркнув крутизну бедер и узкую талию.
   Лямзин не без удовольствия окинул взглядом изгибы фигуры, похожей на абрис гитары, и в тот момент Таисия обернулась.
   – Вы не поможете мне… – начала она и осеклась, поймав его взгляд.
   – Да, конечно, – Эдуард смутился, как мальчишка, пойманный под окном женской бани за подглядыванием, вскочил и снял банку с полки. – Вот, держите.
   – Спасибо. – Женщина словно случайно коснулась кончиками пальцев его руки и затем пошла, медленно покачивая бедрами. У самой плиты взглянула через плечо:
   – Вам с корицей или с перцем? – Голос ее вдруг приобрел томные нотки, движения стали кокетливы и плавны, а слезы на глазах просохли. Лямзин с досадой подумал, что сейчас, похоже, его начнут атаковать.
   – Мне натуральный, без пряностей и добавок. И давайте вернемся к разговору о Катерине Григорьевне. Вы не знаете, с кем она собиралась увидеться после приезда? – нарочито сухо задал он следующий вопрос. – Может быть, ваша тетя рассказывала о каких-либо своих планах – возможно, с кем-то успела договориться о встрече или уже встречалась?
   Таисия села на край диванчика и ссутулилась, на лице ее отразилась активная работа мысли.
   – Да, было. Я вспомнила! Катерина хотела увидеться с бывшим мужем, Антоном. Еще произнесла: «У меня к нему интерес на миллион долларов». Но я тогда внимания не обратила – фраза-то избитая, подумала, просто такой фигуральный оборот. А может, у нее и правда дело какое-то важное было, и ее из-за этого убили-и… – на последней букве Таисию заклинило, и она заревела.
   – Кофе, – напомнил Лямзин.
   – Да-да, кофе! – Женщина вскочила, вытерла ладонью слезы и уставилась на турку. – Сейчас уже готово будет, пенка почернела.
   Она разлила кофе по чашкам, села, снова ссутулившись, и уставилась в стену, зажав ладони между коленками.
   – Еще один вопрос, – прервал ее невеселые мысли Лямзин. – Вот здесь описание человека, которого видели во дворе предположительно в момент убийства. Прочитайте.
   Таисия медленно достала сигарету, подождала, пока Лямзин, чиркнув зажигалкой, поднесет огонь, жадно затянулась и придвинула к себе листок бумаги.
   – Высокий рост, светло-каштановые волосы, серые глаза, на вид лет тридцать пять, одет в длинный светлый плащ и темно-серые брюки. Это все? – изумленно подняла она глаза на Лямзина. – Да под такое описание полгорода подойдет.
   – Ну, допустим, не полгорода: судя по описанию, внешность у мужчины неординарная. А полгорода – это когда отвечают: «Рост? Ну, как у моего мужа… Какой? Ну, средний… Лицо? Обычное такое лицо: нос, рот… Куртка? Ну, как у всех… А брюки, синие… ой, нет, черные… или коричневые… не помню точно, какие». – Лямзин так смешно спародировал интонации и мимику туго соображающего человека, что Таисия прыснула.
   – И что, бывают такие свидетельские показания?
   – Сколько угодно, – скривился Лямзин. – Люди в большинстве своем не слишком наблюдательны, да и то, что заметят, частенько перевирают. Но в описании этого человека свидетельницы были единодушны, добавив, кстати: «Красив мужчина невероятно».
   – Прям, невероятно… – хихикнула Таисия. – Ну, конечно, здесь проживают в основном старые девы, вечно озабоченные поисками жениха.
   – То есть, полагаете, словам о красоте сильно доверять не стоит?
   – Я бы не доверяла. Красота – понятие относительное. То, что одним красиво, у других вызывает раздражение.
   – Ага, ага, – согласился Лямзин. – И что насчет такого человека в окружении вашей тети?
   – Если описание верное, то я его не знаю. Не было около нее высоких сероглазых красавцев лет тридцати пяти. А после неудачного брака с Антоном Катерина и вовсе щепетильно относилась к выбору мужчин. Не в смысле внешности, а в смысле благосостояния, разумеется. Она считала, что мужчина должен быть обязательно дерзким, немного нагловатым и обязательно предприимчивым. То есть у него непременно должны иметься деньги. Внешность в ее раскладе занимала последнее место.
   – Понятно, – крякнул Лямзин. – Однако суровой женщиной была ваша тетя. И еще два вопроса. Первый: она увлекалась оригами?
   Таисия вытаращила глаза:
   – Чем?
   – Тогда следующий вопрос, не увлекаетесь ли складыванием фигурок из бумаги вы, отпадает сам собой.
   – Ах, да, вспомнила, что это именно так называется. Катерина вообще не любила заниматься ничем кропотливым – не в ее характере. Ей бы побыстрее что-нибудь забацать, чтоб раз-два – и готово.
   – А вы?
   – Я не умею. В детстве когда-то пробовала, на уроках труда, но это самые простые модели были: тюльпанчик, лягушка. Их все, мне кажется, умеют делать.
   – Взгляните сюда…
   Лямзин открыл папку и достал прозрачный пакет с аккуратно вложенной в него красной бумажной бабочкой.
   – Видели ли вы когда-нибудь эту вещь в квартире вашей тети?
   Таисия долго рассматривала, потом отрицательно покачала головой.
   – Нет, я бы запомнила, очень красивая поделка. И, знаете, сейчас пыталась представить, кто бы из детей знакомых Катерины мог сделать такую, и никого не нашла. Мне почему-то кажется, что ее смастерил взрослый человек – слишком аккуратны и изящны линии.
   – Вот тут мы с вами единодушны, – согласился Лямзин, – я думаю так же.

Глава 3

   Любовь и ненависть – две оборотных стороны одной медали. Если ненавидишь, значит, еще не разлюбил. Если говоришь, что простил и забыл, значит, еще помнишь. Равнодушие – вот смерть любви.
   В сердце Никиты равнодушию не было места. Напротив, противоречивые чувства раздирали его. То казалось, застань он Эльзу с любовником – убил бы обоих, не задумываясь. То вдруг его окатывало волной такого отчаянного одиночества, что он готов был не только простить все, но даже обвинить себя в измене жены.
   А как было бы хорошо сейчас, вернувшись в прошлое, поцеловать спящую Эльзу, обнаружить, что все случившееся – только ночной кошмар, и радостным от своего открытия побежать на работу. Нет, пожалуй, произойди так, он поступил бы иначе: разбудил бы ее поцелуями, ласками и долго еще, не давая уснуть, говорил о любви.
   Ему так страстно захотелось, чтобы случилось именно так, что он тоскливо подумал: этого больше не будет никогда.
   Так уж повелось издавна: все, чего он очень сильно хотел, разрушалось.
   Когда-то, в далеком детстве, Лавров был пылко влюблен в соседскую девочку. При одном взгляде на нее у него перехватывало дыхание, ноги прирастали к земле, а язык становился неповоротливым и лип к гортани.
   Однажды набравшись храбрости, Никита пригласил ее на свидание, и та согласилась. На следующий день он вскочил чуть свет и потом, замирая от счастья, представлял, как будет ждать с букетом в руках, что скажет, как она ответит, и гадал, засмеется ли в ответ. А еще, может быть, он прикоснется к ее руке, а девочка не отведет взгляд.
   Никита до блеска начистил ботинки, выгладил брюки и рубашку, надушился отцовским, страшно нравившимся ему одеколоном. Он так боялся опоздать, что пришел на свидание раньше на целых полчаса. И потом еще ждал полтора, переминаясь с ноги на ногу и смущенно озираясь по сторонам. А девочка не пришла. Совсем.
   Потом Никита узнал: в то время, когда он трепетал на ветру, предвкушая радость встречи, она была в кино. С его другом.
   С тех пор Никита избегал сильных эмоций, считая, что страстно мы желаем лишь то, чему случиться не суждено. Может быть, на подсознательном уровне, в глубине души мы просто уже знаем верный ответ – НИКОГДА, но сознание сопротивляется до последнего, подсовывая надежду: «А вдруг?»
   Лавров сразу поверил в измену Эльзы, потому что слишком хорошо знал такой вот ее пьяный от любви взгляд. О, этот взгляд женщины, испытавшей вершину наслаждения! Сколько в нем томности, неги, сознания своей обольстительности. Они были счастливы в браке, были друзьями и нежными любовниками, и осознание того, что Эльза может быть так же счастлива с другим, хлестко ударило Никиту по нервам.
   «Но как я мог не догадываться ни о чем? Неужели я настолько слеп, что не заметил примет неверности в человеке, которого, как полагал, знаю достаточно хорошо? – стучали в висках мысли. – Или Эльза научилась так искусно притворяться? Тогда я все равно слеп, раз не видел, как сильно она изменилась. А может быть, для нее это была любовь с первого взгляда, как молния сразившая ее? Как назло, я был слишком занят на работе, завертелся последнее время так, что дни летели один за другим, серой чередой сменяя друг друга…»
   И вот теперь он потерял все: не будет больше тех чудных вечеров, когда они сидели вместе за красиво сервированным столом и говорили, говорили, говорили.
   Им никогда не было скучно вдвоем, всегда находилось нечто интересное, что непременно хотелось обсудить: полеты ли Ричарда Баха во сне и наяву, органную музыку его знаменитого предка или ископаемую орхидею, застывшую в куске янтаря миоценового периода. Когда они были вдвоем, им больше никто не был нужен.
 
   Второй чердачный выход оказался открыт. Стараясь не думать, что было бы, окажись на его пути еще один замок, запертый снаружи, Никита спрыгнул вниз, очистил голову и плащ от налипшей паутины и побежал по лестнице вниз. Во дворе возле колеса милицейского «уазика» копошился водитель, что-то подтягивая там, кажется, а рядом стоял еще кто-то. Но Никита не рискнул разглядывать, хотя очень хотелось. Быстрым шагом, делая вид, что таким путем он каждый день выходит со своего двора, Лавров пересек дорогу и свернул в ближайший проулок. Только почувствовав себя в безопасности, он остановился и огляделся. Погони, похоже, нет, и нужно решить, что ему делать теперь.
   Присев на крашенную зеленой краской трубчатую изгородь, Никита полез в грудной карман и достал записную книжку. Начал читать подряд, еще толком не понимая, зачем это делает. На фамилии «Гаркунова» споткнулся. Ольга Гаркунова, школьная подруга Эльзы, вполне могла оказаться тем человеком, у которого сейчас находится жена. Кажется, дальше должны быть еще несколько телефонов знакомых и подруг.
 
   – Да! – гаркнула хрипловатым контральто в трубку Ольга и шумно отхлебнула из кружки.
   – Привет, Оля. Что делаешь? – Лавров чувствовал себя то сыщиком, расследующим дело, то жалким мужем-рогоносцем, преследующим неверную жену, и, наверное, от этого, голос его на последнем слове дрогнул.
   – Кофе пью и курю, – с удовольствием отчиталась Ольга и хихикнула. – У меня «окно».
   – Не уделишь мне несколько минут? Я недалеко, мог бы забежать, поболтать.
   – Изволь… – Последовавшее за тем хрюканье в трубке, вероятно, означало смех.
   Маленький кабинет музыки, в котором Ольга растила будущих виртуозов, находился под самой крышей. Единственным достоинством его было то, что из окна можно смотреть в небо на облака, которые никогда не бывают одинаковыми, и еще – на голубей, взлетающих с шеста.
   В остальном премерзкий был кабинетик. Зимой в нем стыли пальцы, и их все время хотелось засунуть поглубже в рукава, а летом стояла нестерпимая жара, не совместимая с плодотворными творческими занятиями. Плюс ко всему весь он был заставлен музыкальными инструментами и коробками, пахнущими пылью, но Ольгу это совершенно не волновало. Казалось, не существует такой силы в мире, которая могла бы выбить ее с колеи. Кроме, пожалуй, Олиной мамы. Та была единственным человеком, который легко умел довести Ольгу до слез и с успехом этим пользовался.
   Оленька росла очаровательным ребенком. Хорошенькое личико, с огромными черными глазами, маленьким точеным носиком и вишневыми губками, сложенными бантиком, обрамляли волны роскошных кудрей. Мать души не чаяла в своей дочке и одевала ее, как куклу, всячески балуя и никогда не ругая.
   Она свято верила, что ее дочь – совершенно особенный ребенок, достойный всего самого лучшего: если платье, то самое красивое, если бант – то самый большой, если школа – то самая известная. Оленькиным нарядам завидовали все девочки, а мать гордилась дочерью, невольно внушая своим поведением мысль, что она избранная. Лучше всех. Вскоре Оленька загордилась настолько, что к другим людям начала испытывать высокомерное презрение. Девочка считала, что ей позволено все, а потому могла незаслуженно оскорбить или обидеть любого человека, будь то ровесник или старушка, вслух выразившая восхищение ее красотой.
   Жизнь сложная штука. И любит все расставлять по местам. Для Ольги данный процесс начался с половым созреванием – она вдруг стремительно располнела, глаза уменьшились и сбежались к носу, а сам нос вырос и загнулся крючком.
   Девушка восприняла перемены в своей внешности как трагедию. Теперь Оля часто рыдала по ночам, а мама успокаивала ее, по-прежнему балуя нарядами.
   К счастью, господь, отобрав красоту, взамен наделил Ольгу добродушием, веселостью и остроумием. Может быть, они были у нее всегда, но за налетом эгоизма их не было заметно. Теперь, когда девушка получала обратно то, что когда-то посеяла сама: насмешки, подколки и грубость, – чувство юмора оказалось весьма кстати. Постепенно жизнь пришла в хлипкое равновесие, нарушаемое только попытками маменьки продолжать руководить дочерью и самой направлять ее жизнь.
   Оленька всегда жила так, как хотела ее мама. Несмотря на то, что была совершенно равнодушна к музыке, она окончила музыкальную школу, а затем и музыкальное училище, потом сделала аборт, расставшись с парнем, которого любила, и вышла замуж за того, кого сосватала ей мама. В один прекрасный момент терпение Оленьки лопнуло, и она научилась говорить «нет»: развелась с мужем и стала вести богемный образ жизни, нисколько не заботясь о том, что это бесит ее мать. Родительница злилась, устраивала скандалы и ставила ультиматумы, но Ольга все пропускала мимо ушей и гнула свою линию.
   Постепенно в доме воцарилась атмосфера холодной войны. Иногда мамаша в сердцах тыкала Оленьке фирменным сапогом в лицо, попрекая неумением зарабатывать деньги, или пыталась заставить уйти с работы и пойти на рынок торговать, но с Ольги все было как с гуся вода. Она продолжала жить, как хотела, словно мстя матери за то, что та с младенчества учила ее ценить не душу, а деньги.
 
   Никита поднялся по пыльной скрипучей лестнице наверх и постучал в маленькую, обитую железом дверь гримерной, где располагалась студия.
   – Открыто! – хрипло рявкнула Ольга. – Входи.
   Никита пригнулся, чтоб не стукнуться о притолоку головой, и тут же едва не споткнулся о барабаны, которые кто-то бросил возле порога. В комнате странно пахло бензином.
   – Ты чего так долго? Сказал же, что рядом… Ну, да ладно, у меня сейчас еще одно «окно» – ученик заболел. Кофе будешь?
   Никита кивнул. И лишь увидев, как Ольга направляется в туалет за водой, запоздало спохватился. Видимо, с маменькой у Ольги опять напряженные отношения, и ее урезали в средствах. Следовательно, кофе будет растворимый и самый дешевый.
   Вернувшись, Ольга поставила чайник греться и села у окна. Нимало не смущаясь Никиты, достала пузырек и, смочив вату, начала оттирать прядь волос у виска. Бензином запахло сильнее.
   – Вот видишь, что мамусик учудила, – прокомментировала свои действия Ольга, не дожидаясь, пока Никита задаст вопрос. – Собираюсь на свадьбу к подруге, а ей пол в коридоре вздумалось красить. Вот скажи, это что, так важно, да? Не может подождать? Тем более что ремонт делали год назад, чего портить-то… Ну вот, она, значит, красит, я с ней не спорю – раз нравится человеку, пусть себе! – и так аккуратненько пытаюсь по стеночке ее обойти. А она как вскочит, и давай мне валиком с краской в лицо тыкать! Еле удрала, на улице уже вытирала, а возле уха не заметила. Так и отгуляла свадьбу, с ухом в оранжевой краске. Главное, никто ж не сказал! А, – Ольга махнула рукой, – может, и не заметили.
   – Или решили, что это новый элемент модного макияжа. Весьма оригинальный цвет, очень освежает.
   – Издеваешься… – вздохнула Оля. – А мне не до шуток. Так родительница замучила, куда угодно бы от нее сбежала. Ну, давай, жалуйся, не меня же ты слушать пришел.
   – Что? – не понял Никита.
   – Рассказывай, говорю, – приободрила его Ольга, – как поживаешь. Как Эльза? Не болеет?
   – Да я как раз насчет Эльзы… Когда вы виделись в последний раз, не скажешь?
   – Месяца три назад, – с готовностью ответила она.
   – Вы стали так редко видеться? – удивился Никита.
   – Да, знаешь ли, – протянула Ольга, – все работа, работа, некогда и в гору глянуть.
   Никита с недоверием покосился на нее: Ольга никогда не была трудоголиком и работой себя не обременяла.
   – Ну, не работа, – неохотно согласилась она, заметив реакцию Никиты на ее слова. – Просто не виделись, и все.