Страница:
И тут этого типа как будто подбросило! Он вскочил с колен, метнулся к ней, как зверь – вот именно, как зверь! – схватил за плечи, стал трясти, встряхивать, будто куклу…
И вдруг ударил!! Да-да, ударил ее, сперва по лицу, ладонью, крепко – голова ее мотнулась от пощечин раз, другой, – а потом эта сволочь ткнула Анну кулаком в живот – она охнула и упала на колени, согнувшись чуть не до пола, по-прежнему не спуская с него огромных глаз, и тогда он в третий раз саданул ее, на этот раз ногой, он пнул ее, и, обезумев, пинал еще и еще!
Арине больше не было видно Анну – наверное, она лежала на полу навзничь, но тип, которого она впустила в дом, еще некоторое время бесновался возле распростертого на полу тела.
И вдруг застыл. Натурально – как изваяние. Простоял так несколько секунд. Затем машинально, будто автомат, натянул на голову вязаную шапочку и вышел…
Валька уже давно что-то быстро говорил возле Арининого уха и тянул за ремешок бинокля. Она отмахнулась – «не мешай!» – и, понуждаемая желанием рассмотреть еще хоть что-то, взгромоздилась с биноклем на подоконник, попутно опрокинув какие-то банки с сыпучими продуктами и пару тарелок. Окуляры вплотную прижались к оконному стеклу – оно даже затрещало под напором, черт, только этого не хватало, как бы не разбить, – но все равно было не видно, совсем ничего не видно!!!
– Арька! – пробился наконец до ее сознания настойчивый Валькин голос. – Арька! Слезь с окна, ты так ничего не увидишь, все без толку! Слезь с окна и расскажи, что происходит!
Арина рухнула бы на пол, если бы Валька не поддержал, в такое лихорадочное состояние ввергло ее все увиденное. Расширенными от ужаса глазами она смотрела на него долго, наверное, лет сто. В голове у нее клубилась метель из обрывков самых разных мыслей: что с Анной? А вдруг он ее убил? Надо ли звонить в милицию? Кто этот подонок, который нападает на одиноких женщин? Вдруг он маньяк?
Выходит, Анна в опасности?!!
Притянул к себе телефон.
– Опять? Опять ей звонить?
– У нас нет другого выхода. Если не ответит, наведаемся сами. Или «Скорую» с милицией вызовем.
Арина хотела было сказать, что нечего время тянуть, а надо сразу бежать и смотреть, что с Анной, но, опережая ее возражения, Валька, как и в прошлый раз, нажал кнопку громкой связи. Полились длинные гудки. Такие длинные, что они изматывали душу.
Наконец в телефоне щелкнуло.
– Да, – устало сказали в трубке. У Арины из груди будто вынули камень: жива!
– Анна Витальевна? – сказал Валька совершенно новым, официально-бездушным голосом.
– Да…
– Из домоуправления беспокоят. Гражданка Березнева, вы чего ж это график благоустройства двора срываете?
– Что? Я не понимаю… – сказала она слабо.
– Я говорю, почему вы деньги не сдаете на зеленые насаждения. Саженцы надо покупать, рощицу высаживать, все сдали, вы одна манкируете!
На том конце провода молчали. Мы слышали только прерывистое дыхание.
– Алеу! Вы слышите меня? Что там у вас происходит, Березнева?!
– Да… Я слышу. Я все поняла. Я зайду к вам… завтра.
Она отключилась.
– Жива. И даже, кажется, здорова, – сказал Валька, опуская трубку.
– Вижу.
Арина действительно опять видела Анну, но совсем недолго – женщина появилась в поле зрения всего на несколько секунд, чтобы пересечь комнату и выключить свет.
Все исчезло.
– Сказал первое, что пришло в голову. Главное, было ее услышать. Верно? А вот ты чисто по-женски поддалась эмоциям и упустила самое главное!
– Что-что?! – возмутилась Арина.
– Да! Про этого типа забыла? Ведь за ним можно было проследить! Или хотя бы точно узнать, покинул он квартиру или нет – ты ведь даже этого не заметила, так испугалась!
– Не за себя – ты ведь знаешь!
– Ладно.
Это он сказал примиряюще и даже потянулся, чтобы взять ее руку, а скорее всего – погладить по голове. Аринка отстранилась: проклятый рост! В Арине всего-навсего метр пятьдесят два, и эта карликоватость чуть ли не в первом встречном вызывает желание приласкать ее, как маленькую! И еще: из-за этого роста окружающие до сих пор не принимают ее всерьез.
Как бы там ни было, а в «Следствии по делу Анны Березневой» (как окрестила Арина про себя затеянное мероприятие) главной будет именно она!
– В конце концов, у кого отец на выданье – у меня или у тебя? – спросила Арина грозно, и Валька преувеличенно капитулирующим жестом поднял вверх обе руки.
Шут гороховый.
Убийца
И вдруг ударил!! Да-да, ударил ее, сперва по лицу, ладонью, крепко – голова ее мотнулась от пощечин раз, другой, – а потом эта сволочь ткнула Анну кулаком в живот – она охнула и упала на колени, согнувшись чуть не до пола, по-прежнему не спуская с него огромных глаз, и тогда он в третий раз саданул ее, на этот раз ногой, он пнул ее, и, обезумев, пинал еще и еще!
Арине больше не было видно Анну – наверное, она лежала на полу навзничь, но тип, которого она впустила в дом, еще некоторое время бесновался возле распростертого на полу тела.
И вдруг застыл. Натурально – как изваяние. Простоял так несколько секунд. Затем машинально, будто автомат, натянул на голову вязаную шапочку и вышел…
Валька уже давно что-то быстро говорил возле Арининого уха и тянул за ремешок бинокля. Она отмахнулась – «не мешай!» – и, понуждаемая желанием рассмотреть еще хоть что-то, взгромоздилась с биноклем на подоконник, попутно опрокинув какие-то банки с сыпучими продуктами и пару тарелок. Окуляры вплотную прижались к оконному стеклу – оно даже затрещало под напором, черт, только этого не хватало, как бы не разбить, – но все равно было не видно, совсем ничего не видно!!!
– Арька! – пробился наконец до ее сознания настойчивый Валькин голос. – Арька! Слезь с окна, ты так ничего не увидишь, все без толку! Слезь с окна и расскажи, что происходит!
Арина рухнула бы на пол, если бы Валька не поддержал, в такое лихорадочное состояние ввергло ее все увиденное. Расширенными от ужаса глазами она смотрела на него долго, наверное, лет сто. В голове у нее клубилась метель из обрывков самых разных мыслей: что с Анной? А вдруг он ее убил? Надо ли звонить в милицию? Кто этот подонок, который нападает на одиноких женщин? Вдруг он маньяк?
Выходит, Анна в опасности?!!
* * *
– Дело, безусловно, серьезное, но не настолько, чтобы объявлять всеобщую мобилизацию, – сказал Валька, выслушав Аринин рассказ. Он хмурился и мрачнел прямо на глазах. Взял из ее рук бинокль, повертел, отложил в сторону. Снова подумал.Притянул к себе телефон.
– Опять? Опять ей звонить?
– У нас нет другого выхода. Если не ответит, наведаемся сами. Или «Скорую» с милицией вызовем.
Арина хотела было сказать, что нечего время тянуть, а надо сразу бежать и смотреть, что с Анной, но, опережая ее возражения, Валька, как и в прошлый раз, нажал кнопку громкой связи. Полились длинные гудки. Такие длинные, что они изматывали душу.
Наконец в телефоне щелкнуло.
– Да, – устало сказали в трубке. У Арины из груди будто вынули камень: жива!
– Анна Витальевна? – сказал Валька совершенно новым, официально-бездушным голосом.
– Да…
– Из домоуправления беспокоят. Гражданка Березнева, вы чего ж это график благоустройства двора срываете?
– Что? Я не понимаю… – сказала она слабо.
– Я говорю, почему вы деньги не сдаете на зеленые насаждения. Саженцы надо покупать, рощицу высаживать, все сдали, вы одна манкируете!
На том конце провода молчали. Мы слышали только прерывистое дыхание.
– Алеу! Вы слышите меня? Что там у вас происходит, Березнева?!
– Да… Я слышу. Я все поняла. Я зайду к вам… завтра.
Она отключилась.
– Жива. И даже, кажется, здорова, – сказал Валька, опуская трубку.
– Вижу.
Арина действительно опять видела Анну, но совсем недолго – женщина появилась в поле зрения всего на несколько секунд, чтобы пересечь комнату и выключить свет.
Все исчезло.
* * *
– Какие еще зеленые насаждения? – проворчала Арина. – Октябрь на дворе!– Сказал первое, что пришло в голову. Главное, было ее услышать. Верно? А вот ты чисто по-женски поддалась эмоциям и упустила самое главное!
– Что-что?! – возмутилась Арина.
– Да! Про этого типа забыла? Ведь за ним можно было проследить! Или хотя бы точно узнать, покинул он квартиру или нет – ты ведь даже этого не заметила, так испугалась!
– Не за себя – ты ведь знаешь!
– Ладно.
Это он сказал примиряюще и даже потянулся, чтобы взять ее руку, а скорее всего – погладить по голове. Аринка отстранилась: проклятый рост! В Арине всего-навсего метр пятьдесят два, и эта карликоватость чуть ли не в первом встречном вызывает желание приласкать ее, как маленькую! И еще: из-за этого роста окружающие до сих пор не принимают ее всерьез.
Как бы там ни было, а в «Следствии по делу Анны Березневой» (как окрестила Арина про себя затеянное мероприятие) главной будет именно она!
– В конце концов, у кого отец на выданье – у меня или у тебя? – спросила Арина грозно, и Валька преувеличенно капитулирующим жестом поднял вверх обе руки.
Шут гороховый.
Убийца
«…Анна. Анна. Анна.
Аня, Аня, Аня.
Анюта… Анюта!!!
Почему ты всегда, всегда так далеко от меня – всегда, даже в те минуты, когда позволяешь, чтобы я был рядом? Я вижу твое лицо, гладкие брови, лоб, перечеркнутый морщинкой – у тебя уже морщинки! – нежные глаза, в которых любовь – ведь в них любовь, я не могу ошибаться! И руку, легкую, белую руку, одно прикосновение которой изгоняет из меня все тревоги, страхи, отвращение к самому себе, мою потерянность, одиночество, опустошенность – да, и опустошенность, потому что во мне не осталось ничего, совсем ничего с того самого дня, когда ты прогнала меня, прогнала меня от себя!
Ты тоже одинока и тоже страдаешь. Позволь мне согреть тебя. Позволь обнять…
Рука. Такая старая, такая знакомая ласка. Когда-то я мог не выпрашивать ее у тебя – ты разрешала. Я целовал твои руки, шею, тело. Ты вся была моей. Почему же сейчас ты гонишь? За что?!
– Послушай меня. Послушай. Ведь мы договорились с тобой, милый мой! Договорились не видеться больше… наедине.
– Почему, почему, почему???
– Мне страшно…
– Что тебя пугает, Анюта? Что?!
– Послушай, миленький, послушай – только не сердись… Мне кажется… что ты… нездоров.
– Что?!
– Милый мой, ты болен, ты нездоров… И я не могу вылечить тебя, нет, не могу! Тебе нужно…
Я не дослушал – просто не смог. Сидел ослепленный. Та, единственная, кто существовал для меня, во всем мире, единственная во всем мире радость – сама, добровольно, отвергала мою любовь, мое сердце, всю мою жизнь – оскверняла ее, поносила-поганила самим предположением наличия какого-то медицинского диагноза! Она считала меня сумасшедшим!
– Я убью тебя…
Наверное, я сказал это вслух – я понял это по тому, как она отшатнулась от меня, как испуганно и беззвучно шевельнулись ее бледные губы…
Я встал.
– Ты сумасшедший…
– Ты… ты называешь меня сумасшедшим – ты!!! Дрянь…
Это тоже сказал я – это было совсем не то, что я чувствовал и думал на самом деле, но я понял, что сказал это, потому что услышал именно свой голос. Я не в состоянии был продолжать – так душил меня гнев, – и вдруг плотина прорвалась и вся моя ярость вырвалась наружу:
– Это ты! Ты одна виновата в том, что произошло! Ты!!! Ты не отпускала меня от себя все эти годы, обволакивала, обвивала, околдовывала каждый день, каждую ночь! А потом – потом я вдруг стал тебе не нужен! Ты выкинула меня, просто вышвырнула за порог, как собачонку!!!
Она попятилась. Лицо исказилось страхом – это подстегнуло меня. Никогда, никогда раньше я не мог думать, что она может так дрожать от страха – из-за меня! Из-за того, что я был рядом!
Я схватил ее за плечи и начал трясти, как трясут дерево, чтобы с него упали плоды.
– Оставь… Оставь… – говорила она через силу. – Ты сумасшедший, сумасшедший…
Я выслушал бы все, что угодно, но эта ложь выводила меня из себя. Обвинения, которые она бросала мне в лицо, пробуждали во мне дрожь. Я негодовал. Пот струился по моим вискам.
– Ты сумасшедший!
Я отпустил ее и дал ей такую пощечину, что она упала, отлетев к стене. Голова ее ударилась об угол, но она обернулась ко мне и, поднявшись на руках, прокричала еще раз:
– Ты сумасшедший!
Я бросился к ней – готовясь принять новый удар, она непроизвольно подобралась, и неприкрытая враждебность, внезапно проявившаяся в этой оборонительной позе, окончательно сорвала меня. Обида, страх, ожесточение, внезапное осознание своего вечного одиночества – все это взорвалось перед глазами, слилось в одну ослепительно-белую вспышку, и, кинувшись к ней, чтобы помочь ей подняться, я вдруг стал бить ее так, как бьют мужчину…
…Когда я пришел в себя, она по-прежнему лежала на полу, неловко прикрывая рукой половину лица, юбка наполовину задралась, на скуле был кровоподтек – она лежала на полу, не говоря ни слова, и смотрела на меня. Молча, страшно.
Никогда она еще не смотрела на меня так страшно».
– Максик, дорогой мой, – сказала ему главный редактор этого издания, когда накануне они ужинали с ней в японском ресторане, – я знаю, котик, что ты без моих слов сделаешь с ней прекрасную фотосессию… Но все же прошу тебя: приложи все-все свои усилия, обнажи перед ней весь-весь свой талант… Если нам удастся заполучить эту Аду в качестве постоянного консультанта – тираж «Нострадамуса» сможет скакнуть до заоблачных высот! Мы станем лидерами рынка! Понимаешь?
Это «Понимаешь?» она произнесла, наклонившись близко-близко и ошпарив Максима своим «фирменным» взглядом роковой соблазнительницы. Одновременно Макс почувствовал, как Марина, скинув под столом туфлю, принялась гладить его ногу, забираясь узкой ступней под брючину, а рука ее быстро и ловко, словно уходящий в глубины морской хищник, скользнула под скатерть.
Марина была, безусловно, очень красивой женщиной – для тех, кто любит вот такой «роковой» тип красоты, в стандартный набор которого входят холодные темные глаза, карминные губы, аккуратная, волосок к волоску, прическа, ради создания которой стоило добрых полтора часа посидеть в парикмахерском салоне, и… полное отсутствие того, что в архаичных кругах принято называть моральными принципами.
Когда-то Макс с ума по ней сходил. Элегантно и дорого одетая, чуть полноватая – ровно настолько, чтобы ее тело можно было назвать «женственным», а фигуру «чувственной», – она приходила к нему и превращала ночи в шепот ласк, и рев страсти, и опустошенность коротких передышек, а потом, в очередной раз приближая к нему свое лицо, засыпала пряно пахнущими волосами, целовала, гладила, кусала, пробовала на вкус, исторгала из его груди особую, ни на что не похожую торжествующую мелодию, переходящую в рык обезумевшего самца.
А потом он узнал, что в списке ее побед числится даже не шестнадцатым номером – Марина сама рассказала ему об этом в одну памятную лунную ночь, восседая на постели, абсолютно обнаженная, в серебряном луче, льющемся через приоткрытую форточку:
– Ты прекрасен, как молодой бог, котик мой милый… хотя и не особенно инициативен в постели. Я ставлю тебе твердую четверку и расстаюсь с тобой не без сожаления…
– Расстаешься?
– Ах боже мой, конечно. Я выхожу замуж. Сегодня вечером мне предстоит сделать то, что обычно проделывают героини бульварных романов: собрать мои девичьи дневники, в которых описывается мой сексуальный опыт, начиная… впрочем, не так уж важно, с каких именно лет. И сжечь эти постыдные свидетельства моей опытности. Вместе со всеми воспоминаниями.
Отвернувшись, чтобы не смотреть на нее – белую, волшебно-красивую, медленно поворачивающуюся в пятне лунного света с запрокинутыми за голову руками, – Макс сухо спросил:
– Надеюсь, в твоей квартире есть противопожарная сигнализация?
– Милый, «сжечь» – это, конечно, метафора. Просто «вынести на помойку» – слишком грубое для такой ночи выражение.
Они расстались без сцен и выяснения отношений, и Максим сам был удивлен тому, как быстро растаяло это чувство, с которым еще недавно он просто не мог бороться. Только его организм, организм здорового мужчины, еще долго не мог забыть упругости ее тела. Но со временем прошло и это.
Они расстались, но сохранили деловые контакты – вот такие обеды в почему-то любимых ею экзотических ресторанах и расточаемые во время этих свиданий дежурные ласки были той ежемесячной данью, которую Максим должен платить ей «в память о прошлом».
– Она удивительная женщина, эта Ада, – говорила тем временем Марина, продолжая свои манипуляции, и, удивленная тем, что Максим не отвечает ей, смотрела на него с блеском насмешки в темных глазах. – Никто не знает, кто она и откуда. Но, едва взглянув на человека, она уже знает о нем почти все. Некоторые говорят, что она просто ведьма – такая, настоящая, из мрачных глубин Средневековья. И ты знаешь, в этом что-то есть. Потому что все, что она говорит, – правда…
Максим спокойно снял со своего рукава ее наманикюренную руку.
– Что же она говорит? Предсказывает погоду? Или осчастливливает ваших читательниц тем, что в этом сезоне будут носить короткое и светлое?
– Милый, не иронизируй. Во-первых, вспомни, какой у нас журнал, – мы пишем не о моде, мы балансируем между мистикой и попытками объяснить необъяснимое. Во-вторых, не задавай дополнительных вопросов. Впрочем, когда ты увидишь эту женщину, все они сами вылетят у тебя из головы.
– Она такое чудовище?
– Что ты! Она… Но ты сам увидишь. И знаешь что? Я очень хочу, чтобы ты в нее влюбился.
– Вот как, зачем?
– Затем, что, когда ты влюблен, у тебя получаются особенно волшебные портреты.
Заказ, который Максим получил от «Нострадамуса», подразумевал, что он должен сделать несколько фотографий женщины по имени Ада.
И вот он сидел и ждал, когда к нему домой, точнее в студию, пожалует эта удивительная – а раз уж сама Марина не смогла скрыть своего восторга, то она, должно быть, и в самом деле удивительная – клиентка.
Она пришла с королевской точностью. Именно расхожая фраза о том, что точность – вежливость королей, пришла Максиму в голову, когда он, направляясь в прихожую, машинально бросил взгляд на часы. Ого! Минута в минуту! Почти небывалый случай, если речь идет о женщине.
– Приятно иметь дело с дамой, которая так ценит чужое время, – расшаркался Макс, помогая ей снять плащ.
Никак не удавалось ее разглядеть: в полутемной прихожей, которая освещалась сейчас лишь узким прямоугольником света, льющимся из входной двери, была видна только роскошная медно-рыжая грива, усеянная бисеринками дождя, и кисть узкой белой руки, поправляющая влажные, крупно вьющиеся пряди.
Грива колыхалась, как живая, – волосы незнакомки, подрагивая и змеясь по ее плечам и узкой спине, жили своей жизнью, как у горгоны Медузы. Хотя нет! Сравнение с горгоной было неудачным. В Аде действительно было нечто демоническое – ровно настолько, чтобы все были околдованы ею. Околдованы – но не напуганы.
Она улыбнулась так, что Максим вдруг почувствовал себя польщенным, протянула руку так, что он удивился крепости ее рукопожатия, прошла по коридору в студию так, словно этот коридор был небольшим перешейком, который необходимо миновать, чтобы войти в Букингемский дворец.
– Не сюда, дальше, – сказал Макс за ее спиной, когда Ада на несколько секунд задержалась на пороге гостиной.
Но она еще немного помедлила, с веселым, как ему показалось, удивлением оглядывая комнату, в которой царил некоторый беспорядок. Затем повернулась – не торопясь, мимоходом скользнув по Максу странным взглядом, чем-то напоминающим кошачий, – и проследовала туда, куда было сказано.
– Чай, кофе? Или… покрепче? На улице дождь, вы наверняка продрогли? Не стесняйтесь, пожалуйста.
– Благодарю. Чуть-чуть бурбона, если вы не возражаете.
– Да, конечно, – он оглянулся в некоторой растерянности. – Если у меня найдется…
– О, у вас найдется. Даже если это будет не бурбон, я не откажусь от того, что вы предложите на замену – что там у вас? Шартрез, драмбуйе, арманьяк?
Она с таким стопроцентным попаданием перечислила содержимое его бара, что Максим едва не остановился на полдороге. Овладеть собой ему помогла догадка: Марина!
Ну конечно же, отправляя к нему «нужную клиентку», она не преминула прихвастнуть тем, что знает знаменитого Бардина не только как коллегу и подчиненного. И конечно, она не сказала об этом прямо. Но разве перечисление напитков, которые имеются в доме холостого симпатичного мужчины, не говорит само за себя?
– К счастью, есть и бурбон, – обернувшись от бара, Макс помахал в воздухе недавно начатой бутылкой. – Вам со льдом?
– Пожалуй. И совсем немного – ведь предстоит работа.
– Мне все равно нужно несколько минут, чтобы изучить вас, ваше лицо и фигуру. Не обидитесь, если я буду рассматривать вас очень пристально?
– Не обижусь. Я обожаю, когда мужчины не спускают с меня глаз.
Фраза была кокетливой, но произнесенной скорее с холодной усмешкой, которая чуть тронула красивые, чуть припухлые, с аристократическим изгибом губы. Макс принес ей виски, сел напротив и принялся безо всякого стеснения рассматривать лицо, которому вскоре предстояло быть растиражированным на обложке «Нострадамуса».
Ада встретила этот взгляд спокойно и чуть свысока. Но ей шла эта надменность. Макс заметил, что и голову она держит очень прямо, причем безо всякого напряжения. Рыжие волосы с тем редким медовым оттенком, который сегодня можно встретить разве что на полотнах Тициана, в свете софитов искрились золотыми брызгами. А самое главное – глаза! Изумрудно-зеленые, с большими черными, вот уж действительно ведьмаческими зрачками. Максим отклонился в сторону – Ада проводила взглядом это его движение, и, попав в струю другой лампы, ее зрачки моментально сузились, превратились в горизонтальные щелочки – как у кошки. Вот это да!
Он невольно подумал о том, как трудно фотографировать рыжеволосых женщин – из-за нежной кожи и красноватых век их лица чаще всего получаются серыми и рыхлыми. Почти у всех – но не у Ады.
– Вам совсем не придется поправлять макияж, – сказал Макс, отметив про себя, что на этом узком, чуть присыпанном темными веснушками лице очень мало косметики. – И как хорошо, что вы не следуете этой дурацкой моде использовать перламутровые мазилки. Из-за этого все лица на фотографиях выходят синюшными. С вами же можно поступить очень просто: чуть освежить губы – у вас помада с собой? – и высушить волосы, я сейчас принесу вам фен.
Она улыбнулась, соглашаясь, – и это была царственная улыбка, которую бросает королева, когда придворные просят разрешения присутствовать на ее утреннем туалете.
Найти нужный ракурс было не так сложно: клиентка, даже не будучи красавицей в строго-античном смысле этого слова, все равно смотрелась великолепно.
На рыжеволосой Аде было открытое темно-синее платье от «Нины Риччи» из панбархата со стоячим воротничком, так выгодно подчеркивающим ее белую шею, расклешенным подолом и длинными узкими манжетами на пуговицах, из-под которых выступала пена черных кружев. Наряд королевы, который был бы одинаково хорош и для вечернего приема, и для аперитива перед обедом.
Змейка золотой цепочки с каким-то чудным кулоном ускользала, то и дело норовя нырнуть в ущелье между выступающими из разреза алебастровыми полукружьями грудей, и Ада спокойным, вполне естественным жестом извлекала ее, снова пристраивая на место. Вдоль шеи спускались длинные серьги, а когда женщина высоко подняла руку, перехватив прядь волос, на среднем пальце сверкнуло кровавым блеском кольцо: старинный гранат, вставленный в тяжелую оправу потемневшего от времени серебра.
– У вас дорогие и, сразу видно, далеко не штампованные украшения, – заметил Максим, подкручивая штатив. – В наш быстрый век не часто можно встретить женщину, которая умеет так безупречно сочетать современные мотивы «Риччи» со средневековыми формами ювелирных украшений. Это комплимент!
– Еще реже в наши дни можно встретить мужчину, способного при первой же встрече отличить платье «Нины Риччи» от «Диора». Это тоже комплимент, – парировала она, улыбаясь.
– Издержки профессии, – повинился Максим. – И профессиональная же память.
– Вряд ли. Скорее врожденная способность отличать драгоценности от дешевки.
Она не хотела польстить – сказала то, что думает на самом деле, это было сразу видно. Но Макс был польщен.
Следующий час они почти не разговаривали. Нельзя же, в самом деле, назвать разговором его отрывистые просьбы «чуть наклонить голову», «опустить левое плечо», «слегка откинуться назад» и «смотреть немного поверх объектива». Они потрудились на славу – Ада беспрекословно исполняла все то, что ей говорили, и не пыталась, как это часто бывает со взбалмошными моделями, убеждать Макса в том, что «в левом профиле я смотрюсь гораздо выигрышнее».
После таких трудов праведных он счел необходимым пригласить клиентку на чашку чая. Хотя нет! – зачем врать? – не счел необходимым, а пригласил, долго собираясь с духом и с замиранием сердца ожидая ответа.
– Почему бы и нет? – просто ответила она.
Макс возликовал.
По счастью (положение одинокого отца обязывает), Бардин не относился к тем холостякам, которые держат в холодильнике только вчерашнее пиво и ржавые селедочные хвосты. За считаные минуты он сумел сервировать столик в гостиной и мысленно поздравил себя с успехом, подметив, с каким одобрением Ада созерцает поданные на деревянных тарелках помидоры, фаршированные креветками, горячие бутерброды с яблоком и сыром и салат-коктейль в хрустальной креманке. Да, если в чем Макс и был еще талантлив, то это в кулинарии!
– Надеюсь, я смог угодить…
– Благодарю вас – абсолютно.
– Это вдвойне приятно, потому что я ведь вас совсем не знаю.
– Зато я вас знаю, – просто сказала Ада. – И мне кажется, теперь мы будем встречаться довольно часто.
Когда она говорила это, Максим как раз протягивал ей бокал с коктейлем «Клеман». Их руки встретились, и Макс не слишком торопился отпустить ее живые тонкие пальцы.
– Значит ли это, что вы назначаете мне свидание?
– Вовсе нет. Просто в ближайшие дни дороги Весов – вы ведь Весы? – и Львов, а по Зодиаку я – Львица, будут тесно переплетены. Я знала об этом задолго до того, как Марина предложила мне встречу с вами. Скажу больше – отправляясь сюда, я была уверена, что встречу именно вас.
– Именно меня? Вы видели меня раньше?
– Никогда. Говоря «встречу именно вас», я имела в виду: знала, что встречу мужчину, родившегося под знаком Весов. Ведь я не ошиблась?
Макс улыбнулся. Если Ада хочет удивить его своей прозорливостью, то ей придется поискать другого простака.
– Вы, конечно, узнали мой знак Зодиака, когда увидели это, – сказал он, подняв руку с часами и указав на подвешенный к ним небольшой брелок из белого золота в виде весов. – Что ж, пока это говорит только о том, что у вас очень острое зрение!
– Вовсе нет, – возразила она, отставляя в сторону бокал, из которого только что пригубила «Клеман».
Маленький, как у кошки, розовый язычок неторопливо облизал влажные губы.
– Вы знаете, каждое мое знакомство с новым человеком обычно начинается с того, что я распознаю его знак Зодиака, а потом объясняю, как просто было его угадать. Я привыкла и не удивляюсь. Но и вы не стали исключением, что отчасти меня огорчает.
– Почему?
Она помолчала, одарив Бардина вместо ответа новой улыбкой.
– Хорошо… Раз уж я так не оригинален, то…
– …то мне стоит отвести ваши сомнения на свой счет и рассказать, откуда мне стало известно, что вы – Весы? – подхватила она. – Извольте. Сразу успокою вас: Марина не говорила мне об этом ни слова. Она вообще не рассказывала о вас слишком много – вы ведь именно этого опасались? – и для того, чтобы понять, что вы собой представляете, мне хватило всего нескольких минут.
– Вот как?
– Да.
– Интересно!
– Безусловно, иначе знание людей и их поступков не являлось бы моей специальностью. Итак, кто сказал мне, что вы Весы? Во-первых, об этом намекает сама ваша профессия. Весы – самые большие эстеты в Зодиаке, и то, что вы – фотохудожник, то есть человек, наделенный врожденным пониманием красоты, изящества, вкуса, отчасти свидетельствует в пользу того, что вашим домом гороскопа управляет Воздух. Далее – достаточно посмотреть на вас и на то, как вы одеваетесь, чтобы разглядеть в вас истинного эстета. Идеально отутюженная рубашка от «Армани», часы «Стехх», ботинки «Белуччи», одеколон от «Диора» и все это – в первой половине дня, в студии, когда многие другие представители вашей профессии предпочитают одеваться в потертые джинсы и ковбойские рубашки! Да, Максим, сложно спорить с тем, что вы любите нравиться другим. И с тем, что у вас хороший вкус.
Не отрывая от него взгляда, она подняла руку и плавным движением обвела комнату:
– То, что вы Весы, отражает даже интерьер вашей гостиной. Благодаря своему личному стремлению к гармонии вы так подобрали мебель и аксессуары для своего «маленького мира», что каждый, попав в ваш дом, будет думать, что здесь поработал искусный дизайнер. Но я утверждаю, что никакой дизайнер здесь и часа не пробыл. Как всякому представителю знака Весов, вам чужды кричащие тона, и потому обстановка вашей комнаты в мягких и спокойных тонах: бежевый диван, ковер цвета кофе с молоком, коричневые шторы и так далее. – Ну и наконец, – продолжала Ада, ловко расправляясь с бутербродом, который она ела очень изящно, предварительно разрезав его на маленькие кусочки, – вы прекрасный хозяин, это видно уже по тому, как ловко и быстро, в считаные минуты, вы собрали на стол, а перед этим угостили меня рюмочкой прекрасного бурбона – кстати, у Весов в запасе всегда имеется какой-либо элитарный напиток, вот почему, не будь у вас бурбона, вы предложили бы мне что-нибудь другое, не менее оригинальное. Еда для Весов – целый ритуал, где необходимо строго и последовательно выдержать все позиции – сигара и рюмочка аперитива перед началом, на столе – обязательный салат (Весы вообще – мастера салатов), красивая и «удобная» еда с непременным присутствием на столе яблок и сыра. Вы очень приятный кавалер, Максим, хороший хозяин и красивый мужчина. Вы настоящие Весы.
Аня, Аня, Аня.
Анюта… Анюта!!!
Почему ты всегда, всегда так далеко от меня – всегда, даже в те минуты, когда позволяешь, чтобы я был рядом? Я вижу твое лицо, гладкие брови, лоб, перечеркнутый морщинкой – у тебя уже морщинки! – нежные глаза, в которых любовь – ведь в них любовь, я не могу ошибаться! И руку, легкую, белую руку, одно прикосновение которой изгоняет из меня все тревоги, страхи, отвращение к самому себе, мою потерянность, одиночество, опустошенность – да, и опустошенность, потому что во мне не осталось ничего, совсем ничего с того самого дня, когда ты прогнала меня, прогнала меня от себя!
Ты тоже одинока и тоже страдаешь. Позволь мне согреть тебя. Позволь обнять…
Рука. Такая старая, такая знакомая ласка. Когда-то я мог не выпрашивать ее у тебя – ты разрешала. Я целовал твои руки, шею, тело. Ты вся была моей. Почему же сейчас ты гонишь? За что?!
– Послушай меня. Послушай. Ведь мы договорились с тобой, милый мой! Договорились не видеться больше… наедине.
– Почему, почему, почему???
– Мне страшно…
– Что тебя пугает, Анюта? Что?!
– Послушай, миленький, послушай – только не сердись… Мне кажется… что ты… нездоров.
– Что?!
– Милый мой, ты болен, ты нездоров… И я не могу вылечить тебя, нет, не могу! Тебе нужно…
Я не дослушал – просто не смог. Сидел ослепленный. Та, единственная, кто существовал для меня, во всем мире, единственная во всем мире радость – сама, добровольно, отвергала мою любовь, мое сердце, всю мою жизнь – оскверняла ее, поносила-поганила самим предположением наличия какого-то медицинского диагноза! Она считала меня сумасшедшим!
– Я убью тебя…
Наверное, я сказал это вслух – я понял это по тому, как она отшатнулась от меня, как испуганно и беззвучно шевельнулись ее бледные губы…
Я встал.
– Ты сумасшедший…
– Ты… ты называешь меня сумасшедшим – ты!!! Дрянь…
Это тоже сказал я – это было совсем не то, что я чувствовал и думал на самом деле, но я понял, что сказал это, потому что услышал именно свой голос. Я не в состоянии был продолжать – так душил меня гнев, – и вдруг плотина прорвалась и вся моя ярость вырвалась наружу:
– Это ты! Ты одна виновата в том, что произошло! Ты!!! Ты не отпускала меня от себя все эти годы, обволакивала, обвивала, околдовывала каждый день, каждую ночь! А потом – потом я вдруг стал тебе не нужен! Ты выкинула меня, просто вышвырнула за порог, как собачонку!!!
Она попятилась. Лицо исказилось страхом – это подстегнуло меня. Никогда, никогда раньше я не мог думать, что она может так дрожать от страха – из-за меня! Из-за того, что я был рядом!
Я схватил ее за плечи и начал трясти, как трясут дерево, чтобы с него упали плоды.
– Оставь… Оставь… – говорила она через силу. – Ты сумасшедший, сумасшедший…
Я выслушал бы все, что угодно, но эта ложь выводила меня из себя. Обвинения, которые она бросала мне в лицо, пробуждали во мне дрожь. Я негодовал. Пот струился по моим вискам.
– Ты сумасшедший!
Я отпустил ее и дал ей такую пощечину, что она упала, отлетев к стене. Голова ее ударилась об угол, но она обернулась ко мне и, поднявшись на руках, прокричала еще раз:
– Ты сумасшедший!
Я бросился к ней – готовясь принять новый удар, она непроизвольно подобралась, и неприкрытая враждебность, внезапно проявившаяся в этой оборонительной позе, окончательно сорвала меня. Обида, страх, ожесточение, внезапное осознание своего вечного одиночества – все это взорвалось перед глазами, слилось в одну ослепительно-белую вспышку, и, кинувшись к ней, чтобы помочь ей подняться, я вдруг стал бить ее так, как бьют мужчину…
…Когда я пришел в себя, она по-прежнему лежала на полу, неловко прикрывая рукой половину лица, юбка наполовину задралась, на скуле был кровоподтек – она лежала на полу, не говоря ни слова, и смотрела на меня. Молча, страшно.
Никогда она еще не смотрела на меня так страшно».
* * *
Максиму Бардину, Аринкиному отцу, день сегодня предстоял хлопотливый: ему нужно было принять гостью, к которой в «Нострадамусе» (глянцевый журнал эзотерического направления, с которым Бардин сотрудничал не первый год) относились с каким-то непонятным, почти мистическим трепетом.– Максик, дорогой мой, – сказала ему главный редактор этого издания, когда накануне они ужинали с ней в японском ресторане, – я знаю, котик, что ты без моих слов сделаешь с ней прекрасную фотосессию… Но все же прошу тебя: приложи все-все свои усилия, обнажи перед ней весь-весь свой талант… Если нам удастся заполучить эту Аду в качестве постоянного консультанта – тираж «Нострадамуса» сможет скакнуть до заоблачных высот! Мы станем лидерами рынка! Понимаешь?
Это «Понимаешь?» она произнесла, наклонившись близко-близко и ошпарив Максима своим «фирменным» взглядом роковой соблазнительницы. Одновременно Макс почувствовал, как Марина, скинув под столом туфлю, принялась гладить его ногу, забираясь узкой ступней под брючину, а рука ее быстро и ловко, словно уходящий в глубины морской хищник, скользнула под скатерть.
Марина была, безусловно, очень красивой женщиной – для тех, кто любит вот такой «роковой» тип красоты, в стандартный набор которого входят холодные темные глаза, карминные губы, аккуратная, волосок к волоску, прическа, ради создания которой стоило добрых полтора часа посидеть в парикмахерском салоне, и… полное отсутствие того, что в архаичных кругах принято называть моральными принципами.
Когда-то Макс с ума по ней сходил. Элегантно и дорого одетая, чуть полноватая – ровно настолько, чтобы ее тело можно было назвать «женственным», а фигуру «чувственной», – она приходила к нему и превращала ночи в шепот ласк, и рев страсти, и опустошенность коротких передышек, а потом, в очередной раз приближая к нему свое лицо, засыпала пряно пахнущими волосами, целовала, гладила, кусала, пробовала на вкус, исторгала из его груди особую, ни на что не похожую торжествующую мелодию, переходящую в рык обезумевшего самца.
А потом он узнал, что в списке ее побед числится даже не шестнадцатым номером – Марина сама рассказала ему об этом в одну памятную лунную ночь, восседая на постели, абсолютно обнаженная, в серебряном луче, льющемся через приоткрытую форточку:
– Ты прекрасен, как молодой бог, котик мой милый… хотя и не особенно инициативен в постели. Я ставлю тебе твердую четверку и расстаюсь с тобой не без сожаления…
– Расстаешься?
– Ах боже мой, конечно. Я выхожу замуж. Сегодня вечером мне предстоит сделать то, что обычно проделывают героини бульварных романов: собрать мои девичьи дневники, в которых описывается мой сексуальный опыт, начиная… впрочем, не так уж важно, с каких именно лет. И сжечь эти постыдные свидетельства моей опытности. Вместе со всеми воспоминаниями.
Отвернувшись, чтобы не смотреть на нее – белую, волшебно-красивую, медленно поворачивающуюся в пятне лунного света с запрокинутыми за голову руками, – Макс сухо спросил:
– Надеюсь, в твоей квартире есть противопожарная сигнализация?
– Милый, «сжечь» – это, конечно, метафора. Просто «вынести на помойку» – слишком грубое для такой ночи выражение.
Они расстались без сцен и выяснения отношений, и Максим сам был удивлен тому, как быстро растаяло это чувство, с которым еще недавно он просто не мог бороться. Только его организм, организм здорового мужчины, еще долго не мог забыть упругости ее тела. Но со временем прошло и это.
Они расстались, но сохранили деловые контакты – вот такие обеды в почему-то любимых ею экзотических ресторанах и расточаемые во время этих свиданий дежурные ласки были той ежемесячной данью, которую Максим должен платить ей «в память о прошлом».
– Она удивительная женщина, эта Ада, – говорила тем временем Марина, продолжая свои манипуляции, и, удивленная тем, что Максим не отвечает ей, смотрела на него с блеском насмешки в темных глазах. – Никто не знает, кто она и откуда. Но, едва взглянув на человека, она уже знает о нем почти все. Некоторые говорят, что она просто ведьма – такая, настоящая, из мрачных глубин Средневековья. И ты знаешь, в этом что-то есть. Потому что все, что она говорит, – правда…
Максим спокойно снял со своего рукава ее наманикюренную руку.
– Что же она говорит? Предсказывает погоду? Или осчастливливает ваших читательниц тем, что в этом сезоне будут носить короткое и светлое?
– Милый, не иронизируй. Во-первых, вспомни, какой у нас журнал, – мы пишем не о моде, мы балансируем между мистикой и попытками объяснить необъяснимое. Во-вторых, не задавай дополнительных вопросов. Впрочем, когда ты увидишь эту женщину, все они сами вылетят у тебя из головы.
– Она такое чудовище?
– Что ты! Она… Но ты сам увидишь. И знаешь что? Я очень хочу, чтобы ты в нее влюбился.
– Вот как, зачем?
– Затем, что, когда ты влюблен, у тебя получаются особенно волшебные портреты.
Заказ, который Максим получил от «Нострадамуса», подразумевал, что он должен сделать несколько фотографий женщины по имени Ада.
И вот он сидел и ждал, когда к нему домой, точнее в студию, пожалует эта удивительная – а раз уж сама Марина не смогла скрыть своего восторга, то она, должно быть, и в самом деле удивительная – клиентка.
Она пришла с королевской точностью. Именно расхожая фраза о том, что точность – вежливость королей, пришла Максиму в голову, когда он, направляясь в прихожую, машинально бросил взгляд на часы. Ого! Минута в минуту! Почти небывалый случай, если речь идет о женщине.
– Приятно иметь дело с дамой, которая так ценит чужое время, – расшаркался Макс, помогая ей снять плащ.
Никак не удавалось ее разглядеть: в полутемной прихожей, которая освещалась сейчас лишь узким прямоугольником света, льющимся из входной двери, была видна только роскошная медно-рыжая грива, усеянная бисеринками дождя, и кисть узкой белой руки, поправляющая влажные, крупно вьющиеся пряди.
Грива колыхалась, как живая, – волосы незнакомки, подрагивая и змеясь по ее плечам и узкой спине, жили своей жизнью, как у горгоны Медузы. Хотя нет! Сравнение с горгоной было неудачным. В Аде действительно было нечто демоническое – ровно настолько, чтобы все были околдованы ею. Околдованы – но не напуганы.
Она улыбнулась так, что Максим вдруг почувствовал себя польщенным, протянула руку так, что он удивился крепости ее рукопожатия, прошла по коридору в студию так, словно этот коридор был небольшим перешейком, который необходимо миновать, чтобы войти в Букингемский дворец.
– Не сюда, дальше, – сказал Макс за ее спиной, когда Ада на несколько секунд задержалась на пороге гостиной.
Но она еще немного помедлила, с веселым, как ему показалось, удивлением оглядывая комнату, в которой царил некоторый беспорядок. Затем повернулась – не торопясь, мимоходом скользнув по Максу странным взглядом, чем-то напоминающим кошачий, – и проследовала туда, куда было сказано.
– Чай, кофе? Или… покрепче? На улице дождь, вы наверняка продрогли? Не стесняйтесь, пожалуйста.
– Благодарю. Чуть-чуть бурбона, если вы не возражаете.
– Да, конечно, – он оглянулся в некоторой растерянности. – Если у меня найдется…
– О, у вас найдется. Даже если это будет не бурбон, я не откажусь от того, что вы предложите на замену – что там у вас? Шартрез, драмбуйе, арманьяк?
Она с таким стопроцентным попаданием перечислила содержимое его бара, что Максим едва не остановился на полдороге. Овладеть собой ему помогла догадка: Марина!
Ну конечно же, отправляя к нему «нужную клиентку», она не преминула прихвастнуть тем, что знает знаменитого Бардина не только как коллегу и подчиненного. И конечно, она не сказала об этом прямо. Но разве перечисление напитков, которые имеются в доме холостого симпатичного мужчины, не говорит само за себя?
– К счастью, есть и бурбон, – обернувшись от бара, Макс помахал в воздухе недавно начатой бутылкой. – Вам со льдом?
– Пожалуй. И совсем немного – ведь предстоит работа.
– Мне все равно нужно несколько минут, чтобы изучить вас, ваше лицо и фигуру. Не обидитесь, если я буду рассматривать вас очень пристально?
– Не обижусь. Я обожаю, когда мужчины не спускают с меня глаз.
Фраза была кокетливой, но произнесенной скорее с холодной усмешкой, которая чуть тронула красивые, чуть припухлые, с аристократическим изгибом губы. Макс принес ей виски, сел напротив и принялся безо всякого стеснения рассматривать лицо, которому вскоре предстояло быть растиражированным на обложке «Нострадамуса».
Ада встретила этот взгляд спокойно и чуть свысока. Но ей шла эта надменность. Макс заметил, что и голову она держит очень прямо, причем безо всякого напряжения. Рыжие волосы с тем редким медовым оттенком, который сегодня можно встретить разве что на полотнах Тициана, в свете софитов искрились золотыми брызгами. А самое главное – глаза! Изумрудно-зеленые, с большими черными, вот уж действительно ведьмаческими зрачками. Максим отклонился в сторону – Ада проводила взглядом это его движение, и, попав в струю другой лампы, ее зрачки моментально сузились, превратились в горизонтальные щелочки – как у кошки. Вот это да!
Он невольно подумал о том, как трудно фотографировать рыжеволосых женщин – из-за нежной кожи и красноватых век их лица чаще всего получаются серыми и рыхлыми. Почти у всех – но не у Ады.
– Вам совсем не придется поправлять макияж, – сказал Макс, отметив про себя, что на этом узком, чуть присыпанном темными веснушками лице очень мало косметики. – И как хорошо, что вы не следуете этой дурацкой моде использовать перламутровые мазилки. Из-за этого все лица на фотографиях выходят синюшными. С вами же можно поступить очень просто: чуть освежить губы – у вас помада с собой? – и высушить волосы, я сейчас принесу вам фен.
Она улыбнулась, соглашаясь, – и это была царственная улыбка, которую бросает королева, когда придворные просят разрешения присутствовать на ее утреннем туалете.
* * *
Пока Ада при помощи фена, который Максим взял из Арькиной комнаты, приводила в порядок влажные от дождя волосы и укладывала их в простую (не только на первый взгляд) прическу, он быстро поменял задник и установил подходящий свет.Найти нужный ракурс было не так сложно: клиентка, даже не будучи красавицей в строго-античном смысле этого слова, все равно смотрелась великолепно.
На рыжеволосой Аде было открытое темно-синее платье от «Нины Риччи» из панбархата со стоячим воротничком, так выгодно подчеркивающим ее белую шею, расклешенным подолом и длинными узкими манжетами на пуговицах, из-под которых выступала пена черных кружев. Наряд королевы, который был бы одинаково хорош и для вечернего приема, и для аперитива перед обедом.
Змейка золотой цепочки с каким-то чудным кулоном ускользала, то и дело норовя нырнуть в ущелье между выступающими из разреза алебастровыми полукружьями грудей, и Ада спокойным, вполне естественным жестом извлекала ее, снова пристраивая на место. Вдоль шеи спускались длинные серьги, а когда женщина высоко подняла руку, перехватив прядь волос, на среднем пальце сверкнуло кровавым блеском кольцо: старинный гранат, вставленный в тяжелую оправу потемневшего от времени серебра.
– У вас дорогие и, сразу видно, далеко не штампованные украшения, – заметил Максим, подкручивая штатив. – В наш быстрый век не часто можно встретить женщину, которая умеет так безупречно сочетать современные мотивы «Риччи» со средневековыми формами ювелирных украшений. Это комплимент!
– Еще реже в наши дни можно встретить мужчину, способного при первой же встрече отличить платье «Нины Риччи» от «Диора». Это тоже комплимент, – парировала она, улыбаясь.
– Издержки профессии, – повинился Максим. – И профессиональная же память.
– Вряд ли. Скорее врожденная способность отличать драгоценности от дешевки.
Она не хотела польстить – сказала то, что думает на самом деле, это было сразу видно. Но Макс был польщен.
Следующий час они почти не разговаривали. Нельзя же, в самом деле, назвать разговором его отрывистые просьбы «чуть наклонить голову», «опустить левое плечо», «слегка откинуться назад» и «смотреть немного поверх объектива». Они потрудились на славу – Ада беспрекословно исполняла все то, что ей говорили, и не пыталась, как это часто бывает со взбалмошными моделями, убеждать Макса в том, что «в левом профиле я смотрюсь гораздо выигрышнее».
После таких трудов праведных он счел необходимым пригласить клиентку на чашку чая. Хотя нет! – зачем врать? – не счел необходимым, а пригласил, долго собираясь с духом и с замиранием сердца ожидая ответа.
– Почему бы и нет? – просто ответила она.
Макс возликовал.
По счастью (положение одинокого отца обязывает), Бардин не относился к тем холостякам, которые держат в холодильнике только вчерашнее пиво и ржавые селедочные хвосты. За считаные минуты он сумел сервировать столик в гостиной и мысленно поздравил себя с успехом, подметив, с каким одобрением Ада созерцает поданные на деревянных тарелках помидоры, фаршированные креветками, горячие бутерброды с яблоком и сыром и салат-коктейль в хрустальной креманке. Да, если в чем Макс и был еще талантлив, то это в кулинарии!
– Надеюсь, я смог угодить…
– Благодарю вас – абсолютно.
– Это вдвойне приятно, потому что я ведь вас совсем не знаю.
– Зато я вас знаю, – просто сказала Ада. – И мне кажется, теперь мы будем встречаться довольно часто.
Когда она говорила это, Максим как раз протягивал ей бокал с коктейлем «Клеман». Их руки встретились, и Макс не слишком торопился отпустить ее живые тонкие пальцы.
– Значит ли это, что вы назначаете мне свидание?
– Вовсе нет. Просто в ближайшие дни дороги Весов – вы ведь Весы? – и Львов, а по Зодиаку я – Львица, будут тесно переплетены. Я знала об этом задолго до того, как Марина предложила мне встречу с вами. Скажу больше – отправляясь сюда, я была уверена, что встречу именно вас.
– Именно меня? Вы видели меня раньше?
– Никогда. Говоря «встречу именно вас», я имела в виду: знала, что встречу мужчину, родившегося под знаком Весов. Ведь я не ошиблась?
Макс улыбнулся. Если Ада хочет удивить его своей прозорливостью, то ей придется поискать другого простака.
– Вы, конечно, узнали мой знак Зодиака, когда увидели это, – сказал он, подняв руку с часами и указав на подвешенный к ним небольшой брелок из белого золота в виде весов. – Что ж, пока это говорит только о том, что у вас очень острое зрение!
– Вовсе нет, – возразила она, отставляя в сторону бокал, из которого только что пригубила «Клеман».
Маленький, как у кошки, розовый язычок неторопливо облизал влажные губы.
– Вы знаете, каждое мое знакомство с новым человеком обычно начинается с того, что я распознаю его знак Зодиака, а потом объясняю, как просто было его угадать. Я привыкла и не удивляюсь. Но и вы не стали исключением, что отчасти меня огорчает.
– Почему?
Она помолчала, одарив Бардина вместо ответа новой улыбкой.
– Хорошо… Раз уж я так не оригинален, то…
– …то мне стоит отвести ваши сомнения на свой счет и рассказать, откуда мне стало известно, что вы – Весы? – подхватила она. – Извольте. Сразу успокою вас: Марина не говорила мне об этом ни слова. Она вообще не рассказывала о вас слишком много – вы ведь именно этого опасались? – и для того, чтобы понять, что вы собой представляете, мне хватило всего нескольких минут.
– Вот как?
– Да.
– Интересно!
– Безусловно, иначе знание людей и их поступков не являлось бы моей специальностью. Итак, кто сказал мне, что вы Весы? Во-первых, об этом намекает сама ваша профессия. Весы – самые большие эстеты в Зодиаке, и то, что вы – фотохудожник, то есть человек, наделенный врожденным пониманием красоты, изящества, вкуса, отчасти свидетельствует в пользу того, что вашим домом гороскопа управляет Воздух. Далее – достаточно посмотреть на вас и на то, как вы одеваетесь, чтобы разглядеть в вас истинного эстета. Идеально отутюженная рубашка от «Армани», часы «Стехх», ботинки «Белуччи», одеколон от «Диора» и все это – в первой половине дня, в студии, когда многие другие представители вашей профессии предпочитают одеваться в потертые джинсы и ковбойские рубашки! Да, Максим, сложно спорить с тем, что вы любите нравиться другим. И с тем, что у вас хороший вкус.
Не отрывая от него взгляда, она подняла руку и плавным движением обвела комнату:
– То, что вы Весы, отражает даже интерьер вашей гостиной. Благодаря своему личному стремлению к гармонии вы так подобрали мебель и аксессуары для своего «маленького мира», что каждый, попав в ваш дом, будет думать, что здесь поработал искусный дизайнер. Но я утверждаю, что никакой дизайнер здесь и часа не пробыл. Как всякому представителю знака Весов, вам чужды кричащие тона, и потому обстановка вашей комнаты в мягких и спокойных тонах: бежевый диван, ковер цвета кофе с молоком, коричневые шторы и так далее. – Ну и наконец, – продолжала Ада, ловко расправляясь с бутербродом, который она ела очень изящно, предварительно разрезав его на маленькие кусочки, – вы прекрасный хозяин, это видно уже по тому, как ловко и быстро, в считаные минуты, вы собрали на стол, а перед этим угостили меня рюмочкой прекрасного бурбона – кстати, у Весов в запасе всегда имеется какой-либо элитарный напиток, вот почему, не будь у вас бурбона, вы предложили бы мне что-нибудь другое, не менее оригинальное. Еда для Весов – целый ритуал, где необходимо строго и последовательно выдержать все позиции – сигара и рюмочка аперитива перед началом, на столе – обязательный салат (Весы вообще – мастера салатов), красивая и «удобная» еда с непременным присутствием на столе яблок и сыра. Вы очень приятный кавалер, Максим, хороший хозяин и красивый мужчина. Вы настоящие Весы.