Установка номер двести шестьдесят пять – не менее удачная работа, чем все мои предыдущие, да и будущие тоже. Эволюционная пушка, способная в радиусе пяти миль любое живое, высокоорганизованное и наделенное сознанием существо отбросить по пути эволюции на два миллиарда лет назад, в самое ее начало. Сложнейшие организмы скукожатся в нечто амебообразное, в беспозвоночную слизь, а то и вообще в примитивное одноклеточное с молекулярной структурой протеина. Вот что увидят пурсапы в шестичасовом выпуске новостей по телевидению, потому что это и в самом деле случится. Перед множеством телекамер этот спектакль, фальшивка на фальшивке, будет разыгран как по нотам. И спать пурсапы лягут счастливые, уверенные в том, что их жизнь и жизнь их детей под надежной защитой, что мудрые руководители владеют молотом самого бога Тора, и не страшен никакой враг, подразумевается Восточный блок, конечно, где тоже днем и ночью изобретаются и испытываются все новые образцы разрушительного сверхоружия».
Господь Бог был бы изрядно удивлен, быть может, даже приятно удивлен, узнав, как эффективно действуют, какую гибель несут боевые установки, скажем, начиная от двести шестидесятой и до двести восьмидесятой серии, созданные высококлассными специалистами Ланфермана. Грех гордыни, который древние греки называли словом hubris, это он способствовал тому, что частица божественного логоса стала плотью – да какой там плотью, изделием из полимера пополам с металлом. Миниатюрных размеров и с дублирующими блоками на случай, если какой-нибудь из крошечных элементов придет в негодность.
Сам Господь, с увлечением творя Вселенную и человека в ней, не додумался создать миниатюрный ее дубликат. Снес все Свои яйца в кое-как сплетенную корзинку, и из них вывелась раса разумных существ, которая теперь напропалую, в трехмерной, ультрастереофонической записи снимает то, чего на самом деле нет.
«Не хули, пока сам не попробуешь, – усмехнулся Ларс. – Думаешь, просто делать качественные трехмерные снимки того, чего нет на свете? Чтобы достичь такого уровня мастерства, человечество проделало путь длиной в пятнадцать тысяч лет».
– Жрецы Древнего Египта… Кажется, где-то у Геродота, – проговорил он вслух.
– Что? – переспросил Пит.
– При помощи гидравлического пресса они умели открывать врата храма на расстоянии. Врата раздвигались как раз в тот момент, когда они вздымали руки и возносили молитвы своим богам с головами зверей и птиц.
– Ты это о чем? – произнес Пит.
– Неужели не понимаешь? – недоуменно спросил Ларс, которому такие вещи казались очевидными. – Это же монополия на знание. Вот что мы получили: проклятую монополию. В этом все и дело.
– Ты просто спятил, – сердито сказал Пит, вертя в руках кофейную чашку. – Нельзя же так переживать только потому, что какой-то холуй из Восточного блока приставал к тебе.
– Да он здесь ни при чем. – Ларсу очень хотелось растолковать свою мысль, у него возникла потребность выговориться. – Вот вы сидите под Монтереем[7], где вас никто не видит. Создаете опытные образцы. Способные взрывать города, сбивать спутники…
Он замолчал, будто не решаясь продолжать. Пит отчаянно кивал в сторону мисс Бедуин с ее серебристыми сосочками.
– Возьми хоть спутник системы «еж», например, – осторожно продолжил Ларс.
Он имел в виду самый грозный из сохранившихся до сих пор спутников. Такие «ежи» считались неуязвимыми, и из более чем семисот устройств, кружащихся в околоземном пространстве, не менее пятидесяти были как раз этого типа.
– Двести двадцать первая установка, – говорил он, – «ионизационная рыба», которая за полсекунды разложилась на отдельные молекулы, просто испарилась…
– Да заткнись ты, надоел! – грубо оборвал его Пит.
Кофе они допивали в полном молчании.
6
7
Господь Бог был бы изрядно удивлен, быть может, даже приятно удивлен, узнав, как эффективно действуют, какую гибель несут боевые установки, скажем, начиная от двести шестидесятой и до двести восьмидесятой серии, созданные высококлассными специалистами Ланфермана. Грех гордыни, который древние греки называли словом hubris, это он способствовал тому, что частица божественного логоса стала плотью – да какой там плотью, изделием из полимера пополам с металлом. Миниатюрных размеров и с дублирующими блоками на случай, если какой-нибудь из крошечных элементов придет в негодность.
Сам Господь, с увлечением творя Вселенную и человека в ней, не додумался создать миниатюрный ее дубликат. Снес все Свои яйца в кое-как сплетенную корзинку, и из них вывелась раса разумных существ, которая теперь напропалую, в трехмерной, ультрастереофонической записи снимает то, чего на самом деле нет.
«Не хули, пока сам не попробуешь, – усмехнулся Ларс. – Думаешь, просто делать качественные трехмерные снимки того, чего нет на свете? Чтобы достичь такого уровня мастерства, человечество проделало путь длиной в пятнадцать тысяч лет».
– Жрецы Древнего Египта… Кажется, где-то у Геродота, – проговорил он вслух.
– Что? – переспросил Пит.
– При помощи гидравлического пресса они умели открывать врата храма на расстоянии. Врата раздвигались как раз в тот момент, когда они вздымали руки и возносили молитвы своим богам с головами зверей и птиц.
– Ты это о чем? – произнес Пит.
– Неужели не понимаешь? – недоуменно спросил Ларс, которому такие вещи казались очевидными. – Это же монополия на знание. Вот что мы получили: проклятую монополию. В этом все и дело.
– Ты просто спятил, – сердито сказал Пит, вертя в руках кофейную чашку. – Нельзя же так переживать только потому, что какой-то холуй из Восточного блока приставал к тебе.
– Да он здесь ни при чем. – Ларсу очень хотелось растолковать свою мысль, у него возникла потребность выговориться. – Вот вы сидите под Монтереем[7], где вас никто не видит. Создаете опытные образцы. Способные взрывать города, сбивать спутники…
Он замолчал, будто не решаясь продолжать. Пит отчаянно кивал в сторону мисс Бедуин с ее серебристыми сосочками.
– Возьми хоть спутник системы «еж», например, – осторожно продолжил Ларс.
Он имел в виду самый грозный из сохранившихся до сих пор спутников. Такие «ежи» считались неуязвимыми, и из более чем семисот устройств, кружащихся в околоземном пространстве, не менее пятидесяти были как раз этого типа.
– Двести двадцать первая установка, – говорил он, – «ионизационная рыба», которая за полсекунды разложилась на отдельные молекулы, просто испарилась…
– Да заткнись ты, надоел! – грубо оборвал его Пит.
Кофе они допивали в полном молчании.
6
Вечером Ларс Паудердрай был уже в парижском офисе своей корпорации, который его возлюбленная Марен Фейн содержала в таком безупречном состоянии, словно это был…
Он попытался найти подходящее слово, но эстетические вкусы Марен не поддавались никакому описанию. Сунув руки в карманы, он стоял посреди кабинета и глазел по сторонам, дожидаясь, пока Марен в дамской комнате накрасится, чтобы достойно выйти в свет. Можно было бы предположить, что она, занимая высокий руководящий пост, думает только о своей карьере, всю себя отдавая своему призванию, как какой-нибудь безнадежный, вечно угрюмый кальвинист. Но она считала, что настоящая жизнь начинается только в конце рабочего дня.
В общем, все у нее было не так, как у нормальных людей. Марен исполнилось двадцать девять лет. Высокая и стройная – метр семьдесят без каблуков – с огненно-рыжей шапкой волос… Впрочем, волосы ее были не совсем рыжие, скорее цвета красного дерева, и блестели не искусственным блеском, достигаемым с помощью химии, а собственным, природным. И вообще, что касается цвета, у Марен все было натурально. Просыпаясь утром в постели, она уже вся светится, глаза сияют, словно…
«Черт возьми, – подумал он, – ну и что? Да кому до этого есть дело в полвосьмого утра? Ну, красивая, ну, живая, ну, высокая, яркая и изящная, и все такое, и в это время суток полная сил, но абсурд же, преступление перед здравым рассудком, издевательство над сексуальностью! Какая может быть любовь в полвосьмого утра?! И что прикажете с ней делать в такой ситуации? Месяц, ну, два выдержать еще куда ни шло, а дальше? Не-ет, так долго продолжаться не может…»
– Тебя и вправду не волнует, что у нас здесь происходит? – спросил он, когда Марен с накинутым на плечи плащом вернулась в кабинет.
– Ты про наше предприятие?
Ее кошачьи глаза распахнулись, и в них запрыгали веселые чертики. Она стояла довольно далеко от Ларса.
– Слушай, что ты от меня хочешь? Ночью пользуешься моим «сома»[8], днем – моей головой. Тебе что, мало?
– Ох уж мне эти образованные, – сказал Ларс. – Я с тобой серьезно. «Сома», – передразнил он. – Где ты этого нахваталась?
Ему хотелось есть, он злился, и вдобавок ему все порядком надоело. Сказалась еще и резкая смена часовых поясов – он уже шестнадцать часов был на ногах.
– Признайся, ты меня терпеть не можешь, – сказала Марен тоном брачного консультанта.
«Думаешь, я не знаю истинной причины, – говорил ее тон. – Прекрасно знаю. А вот ты – нет».
Марен смотрела ему прямо в глаза и, похоже, нисколько не боялась ни того, что он скажет, ни того, что сделает. Он подумал, что, хотя формально может в любой момент ее прогнать с работы или выставить прямо посреди ночи из парижской квартиры, власти над ней у него нет ни капельки. Неважно, что значит для нее карьера, но хорошую работу она всегда найдет, где угодно и когда угодно. И в нем она нисколько не нуждается. Если бы они вдруг расстались, она бы по нему поскучала, конечно, недельку-другую, но не больше, ну, поплакала бы пару раз после третьей рюмки мартини… и все.
А вот если он ее потеряет, рана будет кровоточить до конца его дней.
– Пойдем ужинать, что ли? – мрачно спросил он.
– Нет, я хочу в церковь, помолиться, – ответила она.
– Что-о? – Он изумленно вытаращил глаза.
– Хочу зайти в церковь, поставить свечку и помолиться, – спокойно повторила она. – Что тут странного? Два раза в неделю я бываю в церкви, и ты это знаешь. Тебе это стало известно сразу, как только… ты… познал меня, – деликатно прибавила она. – В библейском смысле. Я тебе все рассказала в нашу первую ночь.
– А свечку зачем?
Он знал, что свечки ставят, когда хотят о чем-то попросить.
– Секрет, – ответила Марен.
– Ладно… Для тебя сейчас шесть вечера, а для меня – третий час ночи. Давай ты приготовишь что-нибудь перекусить, потом я лягу спать, а ты иди куда хочешь, хоть в церковь, хоть куда.
– Я слышала, – сказала Марен, – что к тебе подъезжал с разговорами какой-то советский чиновник.
– Кто тебе сказал? – встревожился он.
– Я даже получила предостережение. Из Совета нацбеза. Официальный втык всей фирме и рекомендацию остерегаться невысоких пожилых мужчин.
– Брось трепаться.
– Парижский офис тоже должен быть информирован, или ты не согласен? – пожала плечами Марен. – Ведь это случилось в общественном месте…
– Я не искал встречи с этим придурком! Он сам подошел, когда я пил кофе.
Но его охватило беспокойство. Значит, Совет направил официальное предупреждение! Неужели это правда? Если так, почему Ларс не первым получил его?
– Генерал, как его, вечно у меня вылетает из головы имя, – сказала Марен, – ну, тот толстяк, которого ты так боишься. Нитц…
Эту шпильку она ему вставила с очаровательной улыбкой.
– Да, генерал Нитц, он позвонил нам в Париж по сверхсекретной видеосвязи и велел соблюдать предельную осторожность. Я обещала, что поговорю с тобой. Еще он сказал…
– Ты все это придумала.
Но он понимал, что Марен говорит правду. Скорей всего, это произошло в течение часа после его встречи с Акселем Каминским. У Марен был целый день, чтобы сообщить ему о звонке Нитца. Это в ее стиле: дождаться момента, когда в крови у него почти не останется сахара, чтобы он не смог защищаться.
– Я сам позвоню, – сказал он скорее себе самому, чем ей.
– Он спит. Прикинь, сколько сейчас в Портленде, это штат Орегон. И потом, я же ему все объяснила.
Она вышла из кабинета, и Ларс машинально пошел следом, к лифту, который должен был поднять их на крышу, где стоял его хоппер, кстати, собственность фирмы. Марен с довольным видом напевала что-то под нос, и это выводило его из себя.
– Ну и что ты ему объяснила?
– Сказала, ты уже давно решил уехать, если тебя здесь перестанут любить и ценить.
– И что он ответил? – спросил Ларс, стараясь сохранить самообладание.
– Генерал Нитц сказал, ему это известно. И твою позицию он понимает. Вообще-то военные в Совете на своей экстренной закрытой сессии в Фестунг Вашингтоне в прошлую среду обсуждали этот вопрос. И в отделе кадров генералу Нитцу сообщили, что у них имеется три кандидатуры на должность модельера оружия. Три новых медиума, их нашел психиатр Валингфордской клиники в Сент-Джордже.
– И они на хорошем уровне?
– Кажется, да.
– В Орегоне сейчас не два часа ночи, а полдень, – прикинул он. – Ровно полдень.
Он повернулся и пошел назад в офис.
– Не забывай, – крикнула ему в спину Марен, – что мы живем по Толиверскому эконом-времени.
– Но в Орегоне сейчас солнце в зените!
– А по ТЭВ там два часа ночи, – стояла она на своем, – так что лучше ты своему генералу Нитцу не звони. Если бы он хотел поговорить с тобой, то позвонил бы в нью-йоркский офис, а не сюда. Он тебя почему-то недолюбливает. Так что какая разница, полночь сейчас или полдень, – закончила она, мило улыбаясь.
– Ты сеешь семя раздора, – сказал Ларс.
– Говорю правду, вот и все. Хочешь знать, в чем твоя беда?
– Нет, не хочу.
– Твоя беда…
– Отстань!
– Твоя беда в том, что ты терпеть не можешь мифов, или, как ты говоришь, лжи. И когда тебе приходится иметь с этим дело, ты целый день ходишь сам не свой. А когда тебе говорят правду, покрываешься пятнами, заболеваешь, то есть на нервной почве.
– Хм…
– Единственное, чем можно тебе помочь, – продолжала Марен, – по крайней мере, с точки зрения тех, кто вынужден возиться с тобой, таким капризным и непредсказуемым, это и дальше кормить тебя мифами.
– Ох, перестань. Ответь лучше, генерал Нитц говорил что-нибудь про тех медиумов, которых они нашли?
– Конечно. Первый – совсем мальчишка, толстый как Робин Бобин, вечно с леденцом во рту, ужасно противный. Второй – старая дева из Небраски, уже пожилая. А третий…
– Мифы, – перебил ее Ларс, – преподнесенные так, что начинаешь в них верить.
Он быстро пошел по коридору в кабинет Марен. Уже через пару секунд он набирал номер, чтобы позвонить в Фестунг Вашингтон по космической связи.
Но только появилась картинка, раздался резкий щелчок. Картинка медленно – но если внимательно смотреть, достаточно заметно – стала съеживаться и потом исчезла. Одновременно загорелся красный предупредительный сигнал.
Установка видеосвязи явно прослушивалась. Он сразу дал отбой и вернулся к Марен, которая стояла у двери лифта и с невозмутимым видом дожидалась Ларса.
– У тебя установка на прослушке.
– Знаю, – сказала Марен.
– Почему не вызвала ребят, чтоб убрали?
– Они и так все знают, – снисходительно сказала Марен – подобным тоном разговаривают с ребенком или с человеком умственно отсталым.
Кто такие «они», Марен не пояснила. Но скорей всего, имела в виду либо Кей-Эй-Си-Эйч, агентство, которому все равно, на кого работать, и в данном случае выполняющее заказ заинтересованных лиц из Восточного блока, либо компетентные органы Восточного блока, возможно, КВБ. Но, как она сказала, какая разница. «Они» все равно все знают.
И все-таки это раздражало Ларса: что за дела, выходить на его клиента, подключившись совершенно внаглую, даже не пытаясь хоть как-то замаскировать поставленное в своекорыстных целях, враждебное и в высшей степени предосудительное электронное устройство.
– Его установили на прошлой неделе, – задумчиво проговорила Марен.
– Я ничего не имею против монополии на знание, ради бога! Меня совершенно не колышет, что когов мало, а пурсапов много. Любое общество должно управляться элитой.
– Так в чем же дело, дорогой?
– А в том, – сказал Ларс, когда они с Марен вошли в лифт, – что в данном случае элита и не пытается охранять знание, благодаря которому она стала элитой. Вот что меня беспокоит.
«Возможно, – подумал он, – власти в Западном блоке бесплатно распространяют анкету с вопросами, типа: “Что вы, ребята, думаете о том, как мы вами правим, и что собираетесь насчет этого предпринять?”»
– А ведь ты тоже состоишь во властных структурах, – напомнила ему Марен.
– А у тебя зато постоянно включена телепатическая приставка мозга. Между прочим, это нарушение постановления Бехрена.
– За приставку я заплатила пятьдесят миллионов, – ответила Марен. – И что, прикажешь теперь отключить? Должна же она окупиться. По крайней мере, я точно знаю, изменяешь ты мне или нет с какой-нибудь красоткой…
– А ты залезь в мое подсознание.
– Залезала. Но зачем? Неинтересно, где ты прячешь всякую дрянь, о которой и сам не хочешь знать.
– Нет уж, поинтересуйся! Чем это нам грозит. Там ведь есть все: и что я собираюсь делать в ближайшем будущем, и мои замыслы, которые пока еще в зачаточной фазе.
– Какие высокие слова, а мысли гроша медного не стоят, – пожала плечами Марен и, увидев, как изменилось его лицо, хихикнула.
Летательный аппарат, управляемый автопилотом, уже набрал высоту. Ларс машинально дал команду лететь куда-нибудь за город, вон из Парижа… Бог знает зачем.
– Я обязательно проанализирую твое подсознание, мой котик, – сказала она. – Мне не терпится узнать, о чем ты все время думаешь своим нестандартным умом… между нами, умишко-то у тебя ниже среднего, если не считать шишки на лобной доле большого мозга, благодаря которой ты стал медиумом.
Он ждал, когда она проговорится и скажет ему всю правду.
– Слышу, как снова и снова пищит этот твой внутренний голос: «Почему пурсапы должны верить в то, чего нет? Почему нельзя им рассказать все как есть, почему они не способны этого принять?»
Теперь голос звучал сочувственно. Такое с ней бывало нечасто.
– Твой умишко слишком мал, чтобы понять эту невероятную истину. Да и им не под силу.
Он попытался найти подходящее слово, но эстетические вкусы Марен не поддавались никакому описанию. Сунув руки в карманы, он стоял посреди кабинета и глазел по сторонам, дожидаясь, пока Марен в дамской комнате накрасится, чтобы достойно выйти в свет. Можно было бы предположить, что она, занимая высокий руководящий пост, думает только о своей карьере, всю себя отдавая своему призванию, как какой-нибудь безнадежный, вечно угрюмый кальвинист. Но она считала, что настоящая жизнь начинается только в конце рабочего дня.
В общем, все у нее было не так, как у нормальных людей. Марен исполнилось двадцать девять лет. Высокая и стройная – метр семьдесят без каблуков – с огненно-рыжей шапкой волос… Впрочем, волосы ее были не совсем рыжие, скорее цвета красного дерева, и блестели не искусственным блеском, достигаемым с помощью химии, а собственным, природным. И вообще, что касается цвета, у Марен все было натурально. Просыпаясь утром в постели, она уже вся светится, глаза сияют, словно…
«Черт возьми, – подумал он, – ну и что? Да кому до этого есть дело в полвосьмого утра? Ну, красивая, ну, живая, ну, высокая, яркая и изящная, и все такое, и в это время суток полная сил, но абсурд же, преступление перед здравым рассудком, издевательство над сексуальностью! Какая может быть любовь в полвосьмого утра?! И что прикажете с ней делать в такой ситуации? Месяц, ну, два выдержать еще куда ни шло, а дальше? Не-ет, так долго продолжаться не может…»
– Тебя и вправду не волнует, что у нас здесь происходит? – спросил он, когда Марен с накинутым на плечи плащом вернулась в кабинет.
– Ты про наше предприятие?
Ее кошачьи глаза распахнулись, и в них запрыгали веселые чертики. Она стояла довольно далеко от Ларса.
– Слушай, что ты от меня хочешь? Ночью пользуешься моим «сома»[8], днем – моей головой. Тебе что, мало?
– Ох уж мне эти образованные, – сказал Ларс. – Я с тобой серьезно. «Сома», – передразнил он. – Где ты этого нахваталась?
Ему хотелось есть, он злился, и вдобавок ему все порядком надоело. Сказалась еще и резкая смена часовых поясов – он уже шестнадцать часов был на ногах.
– Признайся, ты меня терпеть не можешь, – сказала Марен тоном брачного консультанта.
«Думаешь, я не знаю истинной причины, – говорил ее тон. – Прекрасно знаю. А вот ты – нет».
Марен смотрела ему прямо в глаза и, похоже, нисколько не боялась ни того, что он скажет, ни того, что сделает. Он подумал, что, хотя формально может в любой момент ее прогнать с работы или выставить прямо посреди ночи из парижской квартиры, власти над ней у него нет ни капельки. Неважно, что значит для нее карьера, но хорошую работу она всегда найдет, где угодно и когда угодно. И в нем она нисколько не нуждается. Если бы они вдруг расстались, она бы по нему поскучала, конечно, недельку-другую, но не больше, ну, поплакала бы пару раз после третьей рюмки мартини… и все.
А вот если он ее потеряет, рана будет кровоточить до конца его дней.
– Пойдем ужинать, что ли? – мрачно спросил он.
– Нет, я хочу в церковь, помолиться, – ответила она.
– Что-о? – Он изумленно вытаращил глаза.
– Хочу зайти в церковь, поставить свечку и помолиться, – спокойно повторила она. – Что тут странного? Два раза в неделю я бываю в церкви, и ты это знаешь. Тебе это стало известно сразу, как только… ты… познал меня, – деликатно прибавила она. – В библейском смысле. Я тебе все рассказала в нашу первую ночь.
– А свечку зачем?
Он знал, что свечки ставят, когда хотят о чем-то попросить.
– Секрет, – ответила Марен.
– Ладно… Для тебя сейчас шесть вечера, а для меня – третий час ночи. Давай ты приготовишь что-нибудь перекусить, потом я лягу спать, а ты иди куда хочешь, хоть в церковь, хоть куда.
– Я слышала, – сказала Марен, – что к тебе подъезжал с разговорами какой-то советский чиновник.
– Кто тебе сказал? – встревожился он.
– Я даже получила предостережение. Из Совета нацбеза. Официальный втык всей фирме и рекомендацию остерегаться невысоких пожилых мужчин.
– Брось трепаться.
– Парижский офис тоже должен быть информирован, или ты не согласен? – пожала плечами Марен. – Ведь это случилось в общественном месте…
– Я не искал встречи с этим придурком! Он сам подошел, когда я пил кофе.
Но его охватило беспокойство. Значит, Совет направил официальное предупреждение! Неужели это правда? Если так, почему Ларс не первым получил его?
– Генерал, как его, вечно у меня вылетает из головы имя, – сказала Марен, – ну, тот толстяк, которого ты так боишься. Нитц…
Эту шпильку она ему вставила с очаровательной улыбкой.
– Да, генерал Нитц, он позвонил нам в Париж по сверхсекретной видеосвязи и велел соблюдать предельную осторожность. Я обещала, что поговорю с тобой. Еще он сказал…
– Ты все это придумала.
Но он понимал, что Марен говорит правду. Скорей всего, это произошло в течение часа после его встречи с Акселем Каминским. У Марен был целый день, чтобы сообщить ему о звонке Нитца. Это в ее стиле: дождаться момента, когда в крови у него почти не останется сахара, чтобы он не смог защищаться.
– Я сам позвоню, – сказал он скорее себе самому, чем ей.
– Он спит. Прикинь, сколько сейчас в Портленде, это штат Орегон. И потом, я же ему все объяснила.
Она вышла из кабинета, и Ларс машинально пошел следом, к лифту, который должен был поднять их на крышу, где стоял его хоппер, кстати, собственность фирмы. Марен с довольным видом напевала что-то под нос, и это выводило его из себя.
– Ну и что ты ему объяснила?
– Сказала, ты уже давно решил уехать, если тебя здесь перестанут любить и ценить.
– И что он ответил? – спросил Ларс, стараясь сохранить самообладание.
– Генерал Нитц сказал, ему это известно. И твою позицию он понимает. Вообще-то военные в Совете на своей экстренной закрытой сессии в Фестунг Вашингтоне в прошлую среду обсуждали этот вопрос. И в отделе кадров генералу Нитцу сообщили, что у них имеется три кандидатуры на должность модельера оружия. Три новых медиума, их нашел психиатр Валингфордской клиники в Сент-Джордже.
– И они на хорошем уровне?
– Кажется, да.
– В Орегоне сейчас не два часа ночи, а полдень, – прикинул он. – Ровно полдень.
Он повернулся и пошел назад в офис.
– Не забывай, – крикнула ему в спину Марен, – что мы живем по Толиверскому эконом-времени.
– Но в Орегоне сейчас солнце в зените!
– А по ТЭВ там два часа ночи, – стояла она на своем, – так что лучше ты своему генералу Нитцу не звони. Если бы он хотел поговорить с тобой, то позвонил бы в нью-йоркский офис, а не сюда. Он тебя почему-то недолюбливает. Так что какая разница, полночь сейчас или полдень, – закончила она, мило улыбаясь.
– Ты сеешь семя раздора, – сказал Ларс.
– Говорю правду, вот и все. Хочешь знать, в чем твоя беда?
– Нет, не хочу.
– Твоя беда…
– Отстань!
– Твоя беда в том, что ты терпеть не можешь мифов, или, как ты говоришь, лжи. И когда тебе приходится иметь с этим дело, ты целый день ходишь сам не свой. А когда тебе говорят правду, покрываешься пятнами, заболеваешь, то есть на нервной почве.
– Хм…
– Единственное, чем можно тебе помочь, – продолжала Марен, – по крайней мере, с точки зрения тех, кто вынужден возиться с тобой, таким капризным и непредсказуемым, это и дальше кормить тебя мифами.
– Ох, перестань. Ответь лучше, генерал Нитц говорил что-нибудь про тех медиумов, которых они нашли?
– Конечно. Первый – совсем мальчишка, толстый как Робин Бобин, вечно с леденцом во рту, ужасно противный. Второй – старая дева из Небраски, уже пожилая. А третий…
– Мифы, – перебил ее Ларс, – преподнесенные так, что начинаешь в них верить.
Он быстро пошел по коридору в кабинет Марен. Уже через пару секунд он набирал номер, чтобы позвонить в Фестунг Вашингтон по космической связи.
Но только появилась картинка, раздался резкий щелчок. Картинка медленно – но если внимательно смотреть, достаточно заметно – стала съеживаться и потом исчезла. Одновременно загорелся красный предупредительный сигнал.
Установка видеосвязи явно прослушивалась. Он сразу дал отбой и вернулся к Марен, которая стояла у двери лифта и с невозмутимым видом дожидалась Ларса.
– У тебя установка на прослушке.
– Знаю, – сказала Марен.
– Почему не вызвала ребят, чтоб убрали?
– Они и так все знают, – снисходительно сказала Марен – подобным тоном разговаривают с ребенком или с человеком умственно отсталым.
Кто такие «они», Марен не пояснила. Но скорей всего, имела в виду либо Кей-Эй-Си-Эйч, агентство, которому все равно, на кого работать, и в данном случае выполняющее заказ заинтересованных лиц из Восточного блока, либо компетентные органы Восточного блока, возможно, КВБ. Но, как она сказала, какая разница. «Они» все равно все знают.
И все-таки это раздражало Ларса: что за дела, выходить на его клиента, подключившись совершенно внаглую, даже не пытаясь хоть как-то замаскировать поставленное в своекорыстных целях, враждебное и в высшей степени предосудительное электронное устройство.
– Его установили на прошлой неделе, – задумчиво проговорила Марен.
– Я ничего не имею против монополии на знание, ради бога! Меня совершенно не колышет, что когов мало, а пурсапов много. Любое общество должно управляться элитой.
– Так в чем же дело, дорогой?
– А в том, – сказал Ларс, когда они с Марен вошли в лифт, – что в данном случае элита и не пытается охранять знание, благодаря которому она стала элитой. Вот что меня беспокоит.
«Возможно, – подумал он, – власти в Западном блоке бесплатно распространяют анкету с вопросами, типа: “Что вы, ребята, думаете о том, как мы вами правим, и что собираетесь насчет этого предпринять?”»
– А ведь ты тоже состоишь во властных структурах, – напомнила ему Марен.
– А у тебя зато постоянно включена телепатическая приставка мозга. Между прочим, это нарушение постановления Бехрена.
– За приставку я заплатила пятьдесят миллионов, – ответила Марен. – И что, прикажешь теперь отключить? Должна же она окупиться. По крайней мере, я точно знаю, изменяешь ты мне или нет с какой-нибудь красоткой…
– А ты залезь в мое подсознание.
– Залезала. Но зачем? Неинтересно, где ты прячешь всякую дрянь, о которой и сам не хочешь знать.
– Нет уж, поинтересуйся! Чем это нам грозит. Там ведь есть все: и что я собираюсь делать в ближайшем будущем, и мои замыслы, которые пока еще в зачаточной фазе.
– Какие высокие слова, а мысли гроша медного не стоят, – пожала плечами Марен и, увидев, как изменилось его лицо, хихикнула.
Летательный аппарат, управляемый автопилотом, уже набрал высоту. Ларс машинально дал команду лететь куда-нибудь за город, вон из Парижа… Бог знает зачем.
– Я обязательно проанализирую твое подсознание, мой котик, – сказала она. – Мне не терпится узнать, о чем ты все время думаешь своим нестандартным умом… между нами, умишко-то у тебя ниже среднего, если не считать шишки на лобной доле большого мозга, благодаря которой ты стал медиумом.
Он ждал, когда она проговорится и скажет ему всю правду.
– Слышу, как снова и снова пищит этот твой внутренний голос: «Почему пурсапы должны верить в то, чего нет? Почему нельзя им рассказать все как есть, почему они не способны этого принять?»
Теперь голос звучал сочувственно. Такое с ней бывало нечасто.
– Твой умишко слишком мал, чтобы понять эту невероятную истину. Да и им не под силу.
7
После ужина они отправились к Марен. Пока она переодевалась «во что-нибудь покомфортабельней», как выразилась героиня киноактрисы Джин Харлоу в одном старинном, но до сих пор не утратившем популярности фильме, он мерял ногами гостиную.
Вдруг на глаза ему попалась вещичка, лежащая на низком столике из искусственного тарзального дерева. Она показалась странно знакомой; Ларс взял ее в руки и принялся с любопытством разглядывать. Действительно, чем-то знакомая штуковина и в то же время какая-то странная.
– Что это у тебя за вещица? – крикнул Ларс в приоткрытую дверь спальни, в полумраке которой стройная фигурка Марен в одном белье порхала от кровати к шкафу и обратно. – Ты слышишь? Вроде человеческая голова, только лица не разобрать. Размером с бейсбольный мячик.
– Это двести вторая серия, – весело ответила Марен.
– Для которой я эскиз делал, что ли? – Он удивленно уставился на предмет.
Эта разработка уже была внедрена. По рекомендации одного из конкомодиев изделие поступило в розничную торговлю.
– А что это такое? – спросил он, не найдя на штуковине ничего похожего на выключатель.
– Да так, для развлечения.
– Что значит – для развлечения?
– А ты поговори с ним, – предложила Марен, на минутку выйдя из спальни, причем совершенно голая.
– Нет уж, лучше я буду развлекаться, глядя на тебя, – сказал Ларс, любуясь ею. – Ты поправилась на полтора килограмма.
– Его зовут Орвил. Спроси его о чем-нибудь, – посоветовала Марен. – Старина Орвил… Народ от него с ума сходит. Сидят с ним с утра до вечера, задают вопросы, слушают ответы и никого не хотят видеть. Прямо культ какой-то. Новая религия.
– Религия – это чушь собачья, – внезапно посерьезнел он.
Опыт странствий по многомерным мирам освободил его от наивной веры в религиозные догматы. Если кого и назвать знатоком потустороннего мира, так это его. Только вот Бога в своих путешествиях он так и не нашел.
– Тогда загадай ему загадку.
– А можно я просто положу его на место?
– Неужели тебе не интересно, что получается из твоих разработок?
– Нет, не интересно, не мое это дело, – ответил Ларс.
Он попытался вспомнить какую-нибудь загадку.
– Шестиглазый, в котелке, обожает хаос…
– Посерьезней у тебя ничего нет? – крикнула Марен из спальни, продолжая одеваться. – Ларс, ты просто какой-то извращенец.
– Он хмыкнул.
– Я имею в виду твой инстинкт саморазрушения.
– Лучше уж это, – ответил он, – чем инстинкт убийства.
«Может, поговорить об этом с Орвилом?» – подумал он.
– Скажи мне, дружок, – обратился он к твердому шару, который все еще держал в руке, – не ошибаюсь ли я, когда начинаю жалеть самого себя? Не ошибаюсь ли я, когда ропщу, недовольный властями? Когда разговариваю с советским чиновником за чашкой кофе?
Он сделал паузу, но ничего не произошло.
– Не ошибаюсь ли я, когда полагаю, – продолжал он, – что людям, которые утверждают, что они якобы производят смертоносное оружие, давно уже пора на самом деле заняться производством смертоносного оружия, а не проектами, которые дают повод создавать дурацкие финтифлюшки, такие, например, как ты сам?
Он снова подождал, но Орвил не издал ни звука.
– Наверно, сломался! – крикнул он Марен.
– Дай ему подумать. У него четырнадцать тысяч кристаллических элементов, и они работают последовательно.
– Хочешь сказать, он выполнен по полной схеме системы наведения двести второго?
Он с опаской посмотрел на Орвила. Ну да, конечно. Размеры этой вещи, да и форма тоже, в точности совпадают с размерами и формой системы наведения двести второй серии. Интересно, на что Орвил способен. Проблемы он должен решать, когда их формулируют перед ним вслух, а не с помощью перфокарты или железооксидной пленки. Неудивительно, что отвечать не спешит. Пока раскачается, пока введет в действие все свои ресурсы…
Возможно, более удачного эскиза в этой области у него больше не будет. А что получилось: Старина Орвил, безделушка, чье предназначение – развлекать на досуге людей, работа которых настолько упростилась и физически и умственно, что ее могла бы исполнять обезьяна. Господи! Какой позор!
«Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, – вспомнил Ларс знаменитый рассказ Кафки, – Ларс П. обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное… Ну и в кого я мог превратиться? В таракана?»
– Кто я такой? – снова обратился он к Орвилу. – Забудь все мои прежние вопросы, ответь на этот. Кем я был и в кого превратился?
Он со злостью сжал бюстик в руке.
На пороге спальни стояла Марен, одетая только в китайские пижамные штаны из голубой хлопчатобумажной ткани. Она с любопытством наблюдала за его возней с Орвилом.
– «Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Ларс П. обнаружил, что он у себя в постели…»
В углу гостиной загудел телевизор, и она замолчала. Телевизор включился автоматически, потому что передавали новости.
Забыв об Орвиле, оба повернулись к экрану. Сердце его учащенно стучало. Ничего хорошего от новостей ждать не приходилось, он это хорошо знал.
Сначала на экране возникла заставка «Последние новости». Потом зазвучал голос диктора.
– Из штаб-квартиры космического агентства Западного блока в Шайенне, штат Вайоминг, сообщают, что аппарат, запущенный, по всей вероятности, с территории Китайской Народной Республики или Кубинской Народной Республики, выведен на орбиту…
– И это новости! – фыркнула Марен и выключила телевизор.
– Жду не дождусь дня, когда спутники станут сами выводить на орбиту друг друга.
– Это давно уже происходит, ты что, газет не читаешь? «Сайентифик Америкэн», например? Ты вообще знаешь, что в мире творится? – В ее шутливом укоре послышались серьезные нотки. – Тоже мне узкий специалист. Чем ты отличаешься от идиотов, которые способны запоминать номера всех попадающихся им на пути машин, номера всех абонентов видеосети в Лос-Анджелесе и окрестностях или почтовые индексы всех населенных пунктов Америки? – сказала она и снова исчезла в спальне – наверное, решила, что пора надеть верх пижамы.
Вдруг Орвил в руке Ларса шевельнулся. Ощущение жутковатое. Ларс растерянно заморгал. Он успел забыть, что только минуту назад задавал вещице какие-то вопросы.
– Мистер Ларс, – прозвучал у него в голове хрипловатый квакающий голос.
– Да, – ответил он таким тоном, будто находился под гипнозом.
Игрушка игрушкой, но этот Старина Орвил оказался не так-то прост. Еще бы, сколько сложнейших компонентов напихано в шарик – слишком много для безделушки.
– Мистер Ларс, ваш вопрос носит глубоко онтологический характер. Структура индоевропейских языков не позволяет провести достаточно исчерпывающий анализ. Не могли бы вы как-нибудь переформулировать его?
– Нет, – немного подумав, ответил Ларс.
– В таком случае, мистер Ларс, вы подобны раздвоенной редьке[9], – сообщил после паузы Старина Орвил.
– Ты знаешь, кого он цитирует? – не зная, смеяться или нет, обратился Ларс к Марен – уже одетая, она стояла рядом и слушала. – Шекспира!
– Почему нет? У него огромная база данных, там он и ищет свои ответы. А ты думал, что он выдаст тебе сонет собственного сочинения? Он может сообщить только то, что у него внутри. Новое создавать не способен.
Однако видно было, что Марен искренне озадачена.
– Ларс, я серьезно считаю, – продолжала она, – что у тебя ум совсем не технического склада, да и интеллектом ты…
– Тише! – перебил он. – Орвил хочет сказать что-то еще.
– Вы также спросили, в кого вы превратились, – завывая, как пластинка, у которой замедлили скорость, проговорил Орвил. – Вы превратились в парию. В бродягу. В бездомного. Если перефразировать Вагнера…
– Рихарда Вагнера? – переспросил Ларс. – Композитора, что ли?
– А также драматурга и поэта, – напомнил ему Орвил. – В опере «Зигфрид» герой произносит слова, перефразируя которые можно довольно точно описать вашу ситуацию. «Ich hab’ nicht Brüder, noch Schwester, Meine Mutter… – Орвил помолчал немного и закончил: – Ken’ Ich nicht. Mein Vater…»[10]
Потом Орвил, переключившись на замечание Марен, обработал и его.
– Меня сбило с толку имя. Мне показалось, что вы сказали не «мистер Ларс», а «мистер Норс». Прошу прощения, мистер Ларс. И я утверждаю, что вас, как и Персифаля, можно охарактеризовать словом «Waffenlos», то есть человеком, лишенным оружия, безоружным… причем и фигурально, и в буквальном смысле. Ведь вы не создаете никакого оружия, хотя всем известно, что именно этим якобы занимается ваша фирма. Но вы являетесь «Waffenlos» и в другом, более важном… даже в некотором роде роковом для вас смысле. Вы совершенно беззащитны. Как юный Зигфрид, который, пока не убил дракона, не испил его крови и не понял, о чем поет птица… как Персифаль, который, пока не узнал от цветочных фей своего истинного имени, да-да, именно, вы совершенно невинны. И не исключено, что невинны также и в отрицательном смысле этого слова, то есть как дурачок.
– Ты смотри, да он кое-что соображает, – удовлетворенно кивнула Марен. – Орвил, я не зря заплатила за тебя целых шестьдесят поскредов, так что можешь продолжать свою болтовню, мы слушаем.
Вдруг на глаза ему попалась вещичка, лежащая на низком столике из искусственного тарзального дерева. Она показалась странно знакомой; Ларс взял ее в руки и принялся с любопытством разглядывать. Действительно, чем-то знакомая штуковина и в то же время какая-то странная.
– Что это у тебя за вещица? – крикнул Ларс в приоткрытую дверь спальни, в полумраке которой стройная фигурка Марен в одном белье порхала от кровати к шкафу и обратно. – Ты слышишь? Вроде человеческая голова, только лица не разобрать. Размером с бейсбольный мячик.
– Это двести вторая серия, – весело ответила Марен.
– Для которой я эскиз делал, что ли? – Он удивленно уставился на предмет.
Эта разработка уже была внедрена. По рекомендации одного из конкомодиев изделие поступило в розничную торговлю.
– А что это такое? – спросил он, не найдя на штуковине ничего похожего на выключатель.
– Да так, для развлечения.
– Что значит – для развлечения?
– А ты поговори с ним, – предложила Марен, на минутку выйдя из спальни, причем совершенно голая.
– Нет уж, лучше я буду развлекаться, глядя на тебя, – сказал Ларс, любуясь ею. – Ты поправилась на полтора килограмма.
– Его зовут Орвил. Спроси его о чем-нибудь, – посоветовала Марен. – Старина Орвил… Народ от него с ума сходит. Сидят с ним с утра до вечера, задают вопросы, слушают ответы и никого не хотят видеть. Прямо культ какой-то. Новая религия.
– Религия – это чушь собачья, – внезапно посерьезнел он.
Опыт странствий по многомерным мирам освободил его от наивной веры в религиозные догматы. Если кого и назвать знатоком потустороннего мира, так это его. Только вот Бога в своих путешествиях он так и не нашел.
– Тогда загадай ему загадку.
– А можно я просто положу его на место?
– Неужели тебе не интересно, что получается из твоих разработок?
– Нет, не интересно, не мое это дело, – ответил Ларс.
Он попытался вспомнить какую-нибудь загадку.
– Шестиглазый, в котелке, обожает хаос…
– Посерьезней у тебя ничего нет? – крикнула Марен из спальни, продолжая одеваться. – Ларс, ты просто какой-то извращенец.
– Он хмыкнул.
– Я имею в виду твой инстинкт саморазрушения.
– Лучше уж это, – ответил он, – чем инстинкт убийства.
«Может, поговорить об этом с Орвилом?» – подумал он.
– Скажи мне, дружок, – обратился он к твердому шару, который все еще держал в руке, – не ошибаюсь ли я, когда начинаю жалеть самого себя? Не ошибаюсь ли я, когда ропщу, недовольный властями? Когда разговариваю с советским чиновником за чашкой кофе?
Он сделал паузу, но ничего не произошло.
– Не ошибаюсь ли я, когда полагаю, – продолжал он, – что людям, которые утверждают, что они якобы производят смертоносное оружие, давно уже пора на самом деле заняться производством смертоносного оружия, а не проектами, которые дают повод создавать дурацкие финтифлюшки, такие, например, как ты сам?
Он снова подождал, но Орвил не издал ни звука.
– Наверно, сломался! – крикнул он Марен.
– Дай ему подумать. У него четырнадцать тысяч кристаллических элементов, и они работают последовательно.
– Хочешь сказать, он выполнен по полной схеме системы наведения двести второго?
Он с опаской посмотрел на Орвила. Ну да, конечно. Размеры этой вещи, да и форма тоже, в точности совпадают с размерами и формой системы наведения двести второй серии. Интересно, на что Орвил способен. Проблемы он должен решать, когда их формулируют перед ним вслух, а не с помощью перфокарты или железооксидной пленки. Неудивительно, что отвечать не спешит. Пока раскачается, пока введет в действие все свои ресурсы…
Возможно, более удачного эскиза в этой области у него больше не будет. А что получилось: Старина Орвил, безделушка, чье предназначение – развлекать на досуге людей, работа которых настолько упростилась и физически и умственно, что ее могла бы исполнять обезьяна. Господи! Какой позор!
«Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, – вспомнил Ларс знаменитый рассказ Кафки, – Ларс П. обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное… Ну и в кого я мог превратиться? В таракана?»
– Кто я такой? – снова обратился он к Орвилу. – Забудь все мои прежние вопросы, ответь на этот. Кем я был и в кого превратился?
Он со злостью сжал бюстик в руке.
На пороге спальни стояла Марен, одетая только в китайские пижамные штаны из голубой хлопчатобумажной ткани. Она с любопытством наблюдала за его возней с Орвилом.
– «Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Ларс П. обнаружил, что он у себя в постели…»
В углу гостиной загудел телевизор, и она замолчала. Телевизор включился автоматически, потому что передавали новости.
Забыв об Орвиле, оба повернулись к экрану. Сердце его учащенно стучало. Ничего хорошего от новостей ждать не приходилось, он это хорошо знал.
Сначала на экране возникла заставка «Последние новости». Потом зазвучал голос диктора.
– Из штаб-квартиры космического агентства Западного блока в Шайенне, штат Вайоминг, сообщают, что аппарат, запущенный, по всей вероятности, с территории Китайской Народной Республики или Кубинской Народной Республики, выведен на орбиту…
– И это новости! – фыркнула Марен и выключила телевизор.
– Жду не дождусь дня, когда спутники станут сами выводить на орбиту друг друга.
– Это давно уже происходит, ты что, газет не читаешь? «Сайентифик Америкэн», например? Ты вообще знаешь, что в мире творится? – В ее шутливом укоре послышались серьезные нотки. – Тоже мне узкий специалист. Чем ты отличаешься от идиотов, которые способны запоминать номера всех попадающихся им на пути машин, номера всех абонентов видеосети в Лос-Анджелесе и окрестностях или почтовые индексы всех населенных пунктов Америки? – сказала она и снова исчезла в спальне – наверное, решила, что пора надеть верх пижамы.
Вдруг Орвил в руке Ларса шевельнулся. Ощущение жутковатое. Ларс растерянно заморгал. Он успел забыть, что только минуту назад задавал вещице какие-то вопросы.
– Мистер Ларс, – прозвучал у него в голове хрипловатый квакающий голос.
– Да, – ответил он таким тоном, будто находился под гипнозом.
Игрушка игрушкой, но этот Старина Орвил оказался не так-то прост. Еще бы, сколько сложнейших компонентов напихано в шарик – слишком много для безделушки.
– Мистер Ларс, ваш вопрос носит глубоко онтологический характер. Структура индоевропейских языков не позволяет провести достаточно исчерпывающий анализ. Не могли бы вы как-нибудь переформулировать его?
– Нет, – немного подумав, ответил Ларс.
– В таком случае, мистер Ларс, вы подобны раздвоенной редьке[9], – сообщил после паузы Старина Орвил.
– Ты знаешь, кого он цитирует? – не зная, смеяться или нет, обратился Ларс к Марен – уже одетая, она стояла рядом и слушала. – Шекспира!
– Почему нет? У него огромная база данных, там он и ищет свои ответы. А ты думал, что он выдаст тебе сонет собственного сочинения? Он может сообщить только то, что у него внутри. Новое создавать не способен.
Однако видно было, что Марен искренне озадачена.
– Ларс, я серьезно считаю, – продолжала она, – что у тебя ум совсем не технического склада, да и интеллектом ты…
– Тише! – перебил он. – Орвил хочет сказать что-то еще.
– Вы также спросили, в кого вы превратились, – завывая, как пластинка, у которой замедлили скорость, проговорил Орвил. – Вы превратились в парию. В бродягу. В бездомного. Если перефразировать Вагнера…
– Рихарда Вагнера? – переспросил Ларс. – Композитора, что ли?
– А также драматурга и поэта, – напомнил ему Орвил. – В опере «Зигфрид» герой произносит слова, перефразируя которые можно довольно точно описать вашу ситуацию. «Ich hab’ nicht Brüder, noch Schwester, Meine Mutter… – Орвил помолчал немного и закончил: – Ken’ Ich nicht. Mein Vater…»[10]
Потом Орвил, переключившись на замечание Марен, обработал и его.
– Меня сбило с толку имя. Мне показалось, что вы сказали не «мистер Ларс», а «мистер Норс». Прошу прощения, мистер Ларс. И я утверждаю, что вас, как и Персифаля, можно охарактеризовать словом «Waffenlos», то есть человеком, лишенным оружия, безоружным… причем и фигурально, и в буквальном смысле. Ведь вы не создаете никакого оружия, хотя всем известно, что именно этим якобы занимается ваша фирма. Но вы являетесь «Waffenlos» и в другом, более важном… даже в некотором роде роковом для вас смысле. Вы совершенно беззащитны. Как юный Зигфрид, который, пока не убил дракона, не испил его крови и не понял, о чем поет птица… как Персифаль, который, пока не узнал от цветочных фей своего истинного имени, да-да, именно, вы совершенно невинны. И не исключено, что невинны также и в отрицательном смысле этого слова, то есть как дурачок.
– Ты смотри, да он кое-что соображает, – удовлетворенно кивнула Марен. – Орвил, я не зря заплатила за тебя целых шестьдесят поскредов, так что можешь продолжать свою болтовню, мы слушаем.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента