Страница:
Филип Дик
Мастер всея Галактики
Синтии Голдстоун посвящается
И я боялся, страшно я боялся,
Но вместе с тем еще сильней гордился,
Что моего искал гостеприимства
Тот, что нежданно появился
Из темных врат неведомой земли[1].
Глава 1
Его отец тоже был Мастером. Он также воскрешал из небытия бесценную керамику, сохранившуюся с Ветхих Времен. Давным-давно, еще до войны, люди не все подряд лепили из пластмассы. Оставались светлые головы, которых воротило от квадратов и прямоугольников, тупой геометрии железобетонных джунглей.
Керамический сосуд – вещь удивительная. Каждый образец, который приходилось реставрировать, он запоминал навсегда. Форма, текстура, глазурное покрытие – все это оставалось не только в памяти, но западало глубоко в душу. Правда, сегодня уже никто не нуждался в его помощи. На планете сохранилось слишком мало керамических изделий, счастливые владельцы старательно следили, чтобы их сокровища не портились.
«Я, Джо Фернрайт, – лучший мастер на Земле, – убеждал он себя. – Я, Джо Фернрайт, – не чета другим».
В его мастерской пылилась груда футляров – пустые металлические коробки. В них он обычно возвращал клиентам восстановленные сосуды. Теперь заказов нет. Верстак пуст вот уже семь месяцев.
У Джо за месяцы вынужденного безделья была уйма времени, чтобы подумать. Он прикидывал, не стоит ли ему все бросить и заняться чем-нибудь другим – какой угодно работой, лишь бы не сидеть на пособии. Может, у него страдает качество и клиенты обращаются к другим мастерам? Как-то раз у Джо мелькнула соблазнительная идея самоубийства. Потом пришла мысль о тягчайшем преступлении – грохнуть кого-нибудь из высшей иерархии КПСЗ (или, полностью, – Контрольно-Прогрессивного Сената Земли). Но что бы это дало? Скорую расправу, и только. К тому же, если честно, жизнь совсем неплохая штука. Даже когда все валится из рук и идет наперекосяк, остается одна лазейка. Одна отдушина в беспросветности бытия, называемая Игрой.
На крыше своего жилища, с термосом для ланча в руках, Джо Фернрайт ожидал транзитного аэробуса. Холодный утренний ветер пощипывал кожу. Джо ежился. «Вот-вот появится эта жужжалка, – думал он. – Впрочем, она может оказаться переполненной. Тогда она не остановится, а прожужжит мимо, набитая под завязку. Впрочем, я могу и прогуляться».
Он уже привык ходить пешком. Правительство жутко запустило общественный транспорт, как и все остальное. «Черт бы их побрал, – ворчал про себя Джо. – Или, точнее, черт бы побрал всех нас». В конце концов, он тоже был частицей гигантской паутины, которая повсюду распростерла свои липкие сети, словно в любовном экстазе заключив всех землян в объятия смерти.
– С меня хватит, – буркнул мужчина рядом с Джо. На его гладко выбритых скулах ходили желваки. – Я спускаюсь по желобу на уровень земли и иду пешком. Всем привет. – Мужчина протиснулся сквозь толпу ожидающих, толпа сомкнулась позади него, и он исчез.
«Я тоже пойду», – решил Джо и направился к желобу. За ним последовали и другие ворчуны.
Он вышел на уровне улицы, ступил на потрескавшийся тротуар, глубоко вздохнул и зашагал на север.
Жандармский крейсер, плавно опустившись, завис над головой.
– Эй, ты ковыляешь слишком медленно, – окликнул Джо громила в униформе и прицелился лазерным пистолетом. – Ну-ка, пошевеливайся, или я тебя прихвачу.
– Клянусь Богом, я сейчас прибавлю шаг, – отозвался Джо. – Я только что вышел и просто не успел набрать скорость. – Он пошел быстрее, приспосабливаясь к темпу других, проворно снующих пешеходов, как и он, довольных хотя бы тем, что у них есть куда спешить в этот промозглый четверг в начале апреля 2046 года, в городе Кливленде, в Народной Автономной Республике Америке (или, сокращенно, НАРА).
Серые тени людей скользили по разбитым тротуарам – если не по важным делам, то хотя бы в поисках какой-нибудь работы. Может, найдется кто-нибудь, кому нужны твои знания и опыт?
Его так называемая мастерская – по сути дела, жалкая каморка-модуль – вмещала верстак, инструменты, груду пустых металлических футляров, небольшой стол и старинное кресло – обитое кожей кресло-качалка, принадлежавшее когда-то деду, а затем отцу. Теперь в нем угнездился Джо – просиживал изо дня в день, из месяца в месяц. Еще здесь была одна-единственная керамическая ваза, приземистая и широкая, украшенная бледно-голубой лазурью по белому фарфору. Джо нашел ее много лет назад, определил, что это японская работа семнадцатого века. Он обожал эту вазу и сумел пронести ее в сохранности сквозь все невзгоды, даже сквозь войну.
Сейчас Джо забрался в кресло, чувствуя, как оно чуть подается тут и там, словно приспосабливаясь к знакомой фигуре. Кресло так же привыкло к хозяину, как он к креслу. Казалось, будто оно знает все секреты его личной жизни. Джо потянулся к кнопке почтового ящика – патрубок от ящика спускался прямо к столу, – потянулся и застыл в нерешительности. А если там ничего нет? Обычно там пусто. Но в этот раз могло быть иначе. Это как артобстрел: если его долго нет, значит, можно ожидать в любой момент. Джо нажал кнопку.
На стол скользнули три квитанции.
А вместе с ними выпал грязно-серый пакетик с сегодняшним госпособием. Государственные бумажные деньги, в виде аляповатых, почти ничего не стоящих инфляционных талонов. Каждый день, получив сизый пакетик со свежеотпечатанными купюрами, Джо стремглав мчался в ближайший обменно-закупочный центр и совершал свой суетливый бизнес – обменивал талоны, пока они хоть что-то еще стоили, на еду, журналы, лекарства, новую рубашку. Так вынуждены были делать все: хранить госденьги хотя бы в течение суток означало катастрофу, фактически самоубийство. Примерно каждые два дня государственные деньги теряли восемьдесят процентов своей покупательной способности.
Мужчина из соседней каморки крикнул через стену: «Многая лета Обер-Прокурору». Рутинное приветствие.
– Ага, – машинально отозвался Джо.
Каморки-модули, один над другим, уровень над уровнем. Он вдруг задумался: а сколько всего в здании таких каморок? Тысяча? Две, две с половиной? «Сегодня я попробую посчитать, – решил Джо. – Я посчитаю и узнаю, сколько здесь еще модулей кроме моего. И вычислю, сколько людей живет в доме – кроме умерших или увезенных в лечебницу».
Но вначале надо бы покурить. Он достал пачку табачных сигарет, строго запрещенных по причине ущерба для здоровья граждан, и собрался зажечь спичку.
В этот момент его взор, как всегда, сосредоточился на дымоуловителе, висящем на стене напротив. «Одна затяжка – десять кредиток», – напомнил он себе. И засунув пачку обратно в карман, яростно потер лоб, пытаясь осознать странный позыв, рвущийся откуда-то из глубины, острое желание, заставившее Джо несколько раз нарушить закон. «Чего же мне на самом деле так не хватает?» – вопрошал он себя, чувствуя зияющую пустоту первобытного голода. На мгновение перед Джо возник образ чудовища с гигантскими челюстями, словно готовыми пожрать живьем все вокруг. «Мне нужно нечто такое, что сумеет заполнить дурной вакуум внешнего мира».
Наверное, поэтому Джо и занимался Игрой.
Нажав красную кнопку, он поднял трубку и подождал, пока медлительная, скрипучая техника выведет его номер на внешнюю линию. «Пи-и-ип», – раздалось из телефона. На экране мелькали неопределенные цветовые пятна и фигуры – расплывчатая картинка электронной связи.
Джо набирал номер по памяти. Двенадцать цифр. Первые три соединяли его с Москвой.
– Вам звонят из ставки вице-комиссара Сэкстона Гордона, – сказал он русскому офицеру-телефонисту, лицо которого высветилось на миниатюрном экране.
– Еще поиграть хотите? – спросил телефонист.
Джо ответил:
– Человекообразное двуногое не может поддерживать обмен веществ только посредством поглощения планктонной муки…
Изобразив некое подобие кривой усмешки, офицер соединил Фернрайта с Жавкиным. Постная, усталая физиономия мелкого российского чиновника уставилась на Джо. Скука на лице мгновенно сменилась интересом.
– О, преславный витязь, – затянул Жавкин по-русски, – достойный коновод толпы безмозглой, преступная…
– Кончай свои речи, – перебил Джо, чувствуя, как подкатывает волна раздражения. И в то же время пробивает нетерпеливая дрожь. Это было его обычное утреннее состояние.
– Про-сти-те, – извинился Жавкин.
– У вас есть загадка для меня? – спросил Джо, держа наготове ручку.
– Компьютер-переводчик в Токио заблокирован все утро, – ответил Жавкин. – Так что я пропустил текст через маленькую машину – в Кобе. В некотором смысле Кобе… как бы это сказать… интереснее, чем Токио. – Он замолчал, сверяя слова по листку бумаги. Его модуль тоже напоминал кубик, куда влезали только стол, телефон и пластиковый стул. – Вы готовы?
– Готов. – Джо царапнул ручкой по бумаге, расписывая перо.
Жавкин прочистил горло и стал читать с листа. На лице застыла напряженная улыбочка; взгляд – с хитрецой, словно в этот раз он полностью уверен в победе.
– Это слово происходит из вашего языка, – объявил Жавкин, отдавая должное одному из правил, которые они разработали вместе – кучка людей, разбросанных по всему миру. В крошечных модулях, на ничтожных должностях. Их стремления убоги, горести или радости – мелки, жизни – никчемны. У них нет ничего, кроме вопиющей безликости коллективного бытия. Каждый по-своему ее не приемлет, все вместе они дружно пытаются обмануть ее посредством Игры.
– Заглавие книги, – продолжал Жавкин. – Это единственный ключ, который я вам даю.
– Она общеизвестна? – спросил Джо.
Игнорируя вопрос, Жавкин прочел с клочка бумаги:
– «Перегороженное ружьем – жалящее насекомое».
– Ружьем… жарящее? – переспросил Джо.
– Нет. Жалящее.
– Перегородка… – размышлял вслух Джо. – Сетка. Жалящее насекомое… Оса? – Он растерянно почесал лоб пером. – И вы это добыли из компьютера в Кобе? Пчела, – решил он. – Bee… Если ружье – то Gun-Bee… Пистолет… Обрез… Револьвер… ага, gat. – Он быстро записал слово. – Револьвер-оса, gat-wasp… нет, gat-bee. Гэтсби. Перегородка… Решетка – grate. Грейт… то есть великий. – Он догадался: – «Великий Гэтсби», роман Скотта Фицджеральда. – Он подбросил ручку, торжествуя.
– Ваши десять баллов, – ухмыльнулся Жавкин. Он сделал подсчет. – Теперь вы наравне с Хиршмайером из Берлина и слегка опережаете Смита из Нью-Йорка. Хотите еще разок?
– У меня тоже есть, – заторопился Джо. Он достал из кармана сложенный листок. Разложив его на столе, прочел: – «Мужской отпрыск в дополнение движется кверху». – Он встретился взглядом с русским и ощутил ни с чем не сравнимое тепло от только что одержанной победы. Сейчас он сделает этого русского: свежий вариант он добыл из большого компьютера-переводчика в Токио.
– Это фононим, – без труда определил Жавкин. – Слово «сын» по-английски звучит так же, как слово «солнце». «И восходит солнце». Десять баллов мне. – Он сделал пометку.
Джо, нахмурившись, прочел вторую шараду: – «Те, с кого гомосексуал мужчина берет пошлину за транзит».
– Пошлина… Toll… For whom the bell tolls – «По ком звонит колокол»… Опять Суровая Удушающая Тропа.
– Суровая Удушающая Тропа? – удивился Джо.
– Earnest Hemming Way.
– Сдаюсь, – вздохнул Джо. Он вымотался. Русский, как обычно, далеко опережал его в игре с обратным переводом по звучанию.
– Давай еще разок? – спросил вкрадчиво Жавкин, делая вежливую мину.
– Ну ладно, еще раз, – решился Джо.
– «Быстро разбитый вдребезги у ссорящейся задней части».
– Бог мой, – пролепетал Джо, глубоко и обреченно сознавая, что сбит с толку. – Глухо, совершенно глухо. Быстро разбитый… Брек. Фаст. Брекфаст – завтрак. Но «ссорящаяся задняя часть»? – Он быстро, в римской манере, перебирал варианты. Дерущийся. Ругающийся. Плюющийся… Решение не находилось. Задняя часть. Тыл. Задница. Ягодица. Некоторое время он медитировал в тишине, как йог. – Нет, – сказал он наконец, – я не могу это решить. Я сдаюсь.
– Так быстро? – поинтересовался Жавкин, поднимая бровь.
– Ну не сидеть же так до конца дня с одной этой штукой.
– Жопа, – хохотнул Жавкин. – Fanny.
Джо застонал.
– Стонешь? – удивился Жавкин. – Из-за того, что один раз продул? Ты утомился, Фернрайт? А тебе не утешительнее торчать в своей норе, час за часом проводя в безделье, как и мы все? Тебе проще затихариться и не общаться с нами?.. Может, попробуешь еще раз? – Жавкин, похоже, всерьез разволновался, лицо его потемнело.
– Не беспокойся. Наверное, вариант получился слишком легким, – сказал Джо неуверенно. Он увидел, что коллегу из Москвы такое объяснение не убедило. – Ну ладно, – продолжал он. – У меня, кажется, депрессия. Нет сил больше это терпеть. Ты понимаешь, о чем я говорю? Наверняка понимаешь… – Он умолк. Минуту они молчали. Минута обрела размеры вечности. – Я разъединяюсь, – проговорил Джо и потянулся к рычагу.
– Подожди, – засуетился Жавкин. – Еще разок.
– Нет, – отрезал Джо. Он прервал связь и теперь сидел, уставившись в потемневший экран. На листке бумаги оставалось еще несколько шарад, но…
«Все закончилось, – горько размышлял Джо. – Иссяк источник энергии, пропала способность проматывать жизнь вхолостую, без достойного применения своих пусть маленьких, но данных свыше талантов. Какой смысл заниматься дешевым фиглярством? Разыгрывать из себя жалкую посредственность, которая пыжится доказать собственную незаурядность. Примерно этим мы и занимаемся в Игре».
«Столь желанное общение с другими, – думал Джо, – это всего лишь бегство от одиночества. Наши редкие контакты разрушали на время глухие стены всепоглощающей тоски, создавая с помощью Игры иллюзию полноценного существования. Но вот мы выглядываем наружу, и что же видим? Зеркальные отражения самих себя, безвольные, жалкие, сочувственные взгляды, ни к кому конкретно не обращенные».
«Смерть бродит где-то очень близко, – сокрушался про себя Джо. – Особенно если в голову лезет всякая чернуха, Я это чувствую. Чувствую, как курносая леди подбирается потихоньку. Никто конкретно мне не угрожает, у меня нет ни врагов, ни соперников. Просто я испаряюсь, как подписка на журнал, месяц за месяцем. И, надо признаться, Игра мне тут не поможет. Пусть даже все остальные игроки нуждаются во мне и в моем вшивом участии».
Некоторое время Джо бессмысленно таращился на бумажный квадратик. Потом поймал себя на том, что где-то внутри его естества совершается некое смутное действо, наподобие фотосинтеза. Попытка собрать оставшиеся крохи сил, где-то на уровне животного инстинкта. Предоставленное самому себе, тело вынуждено было защищаться. Ничего не поделаешь, если разум отлетел неизвестно куда!
Джо принялся составлять новую шараду.
Набрав номер, он вышел на спутниковую связь с Японией. Вызвал Токио и передал цифровой шифр токийскому компьютеру-переводчику. С привычной сноровкой он подключился напрямую к огромному, лязгающему, гудящему сооружению, обойдя его многочисленных персональных пользователей и множество защит.
– Устная передача, – сказал он.
Огромный GX-9 переключился с визуального входа на звуковой.
– Пшеница зеленая, – сообщил Джо и включил записывающее устройство телефона.
Компьютер ответил мгновенно, выдав японский эквивалент фразы.
– Спасибо. Отключаюсь. – Джо повесил трубку. Затем дозвонился до компьютера-переводчика в Вашингтоне. Включив запись, в устной форме ввел японские слова в сегмент компьютера, который переводил японское звучание на английский.
– Клише неопытно, – отбарабанил компьютер.
– Простите? – засмеялся Джо. – Повторите, пожалуйста.
– Клише неопытно, – произнес компьютер с неподражаемым благородством и спокойствием.
– Это точный перевод? – поинтересовался Джо.
– Клише неоп…
– О’кей, – пожал плечами Джо. – Разъединяюсь. – Он повесил трубку и широко улыбнулся. Простая забава наконец расшевелила его, оторвав от мрачных раздумий.
Поколебавшись минуту, он набрал номер старика Смита в Нью-Йорке.
– Контора закупки и снабжения, отдел седьмой, – подал голос Смит. На сером экранчике возникло лицо, напоминавшее морду гончей собаки, терзаемой несварением желудка. – О, это ты, Фернрайт? Что-нибудь есть для меня?
– Очень легкая штука, – начал было Джо. – Клише неоп…
– Погоди, ты лучше послушай мою, – перебил Смит. – Это необычная штучка. Ты ни за что не разгадаешь. Слушай. – Он читал быстро, запинаясь и захлебываясь слюной. – «Болотные постоянства». Автор – «Шкала Гвоздеяблока».
– Нет! – вдруг выпалил Джо.
– Что – нет? – Смит поднял голову, недоуменно прищурившись. – Ты же не попробовал. Я дам тебе время. Как по правилам, пять минут. У тебя пять минут в запасе.
– Я выхожу, – заявил Джо.
– Выходишь? Из Игры? Но ты же достиг такого уровня!
– Хватит с меня экспериментов, – отрезал Джо. – Надоело прикидываться интеллектуалом, корчить из себя черт знает кого. Закрою номер телефона и нырну на дно. Никаких больше игр. – Он сделал глубокий вдох, как перед прыжком в воду. – Я скопил шестьдесят пять четвертинок. Довоенных. Это заняло два года.
– Монет? – ахнул Смит. – Металлических монет?
– Целый асбестовый мешок под радиатором у меня дома, – сказал Джо. – Это равно… – Ему пришлось посчитать в блокноте. – Десять миллионов долларов в товарных талонах. По сегодняшнему курсу в газете. – Джо глянул на Смита. – На моей улице, у перекрестка, есть будка…
Про себя Джо подумал: «Сегодня я попытаю счастья. Интересно, если в итоге у меня окажется достаточно монет? Говорят, мистер Найм дает очень мало… или, другими словами, просит очень много. Но шестьдесят пять четвертинок – это предостаточно».
После гнетущей паузы Смит медленно проговорил:
– Я понял. Что ж, желаю удачи. Может, получишь слов двадцать на всю сумму. Парочку пустых фраз. «Поезжайте, мол, в Бостон. Спросите…» – скажет мистер Найм и закроет лавочку. Приемная коробка зазвенит; твои монеты провалятся туда, в лабиринт труб, перекатываясь под давлением к центральному мистеру Найму в Осло. – Он почесал у себя под носом, словно вытирая сопли, как школьник, уставший от зубрежки. – Завидую тебе, Фернрайт. Вдруг пары фраз будет достаточно? Я однажды консультировался. Кинул пятьдесят четвертушек. «Поезжайте в Бостон, – сказал мистер Найм. – Спросите…» – и отрубился. И как мне показалось, с удовольствием. Будто ему нравится отключаться, будто мои четвертушки вызывают у него приятную щекотку. Наверное, даже у механического организма есть свои маленькие удовольствия. Но ты давай, попробуй.
– О’кей. – Джо заставил голос звучать твердо.
– Когда он переварит твои четвертинки… – продолжал Смит.
– Я тебя уже понял, – резко оборвал его Джо.
– Никакие молитвы… – твердил Смит.
– О’кей, – повторил Джо.
Минуты две они молчали, глядя друг на друга.
– Никакие молитвы, – закончил Смит, – ничто на свете не заставит эту Богом проклятую машину выплюнуть хоть одно лишнее слово.
– Гмм. – Джо старался не показывать виду, но слова Смита оказали свое действие. Он почувствовал вдруг неестественный холод. Ощутил дуновение – воющий вихрь – ужаса. «Примерно так, наверное, переживает приговоренный к смерти, – подумал он. – Урезанное, чахоточное сообщение от мистера Найма, а потом, как выражается Смит, – облом. Выключающийся мистер Найм – это облом из черного железа, старого железа допотопных времен. Окончательный отказ. Если и существует адская бездна, то вот что это такое – монетки, опущенные в мистера Найма, проваливаются в никуда».
– Можно, я – очень быстро – загадаю тебе одну штуку? – попросил Смит. – Она пришла с компьютера в Намангане. Послушай. – Он лихорадочно схватил длинными, дрожащими пальцами сложенный лист бумаги. – «Шахматная фигура, доведенная до банкротства». Знаменитый кинофильм, примерно…
– «Ростовщик», – проговорил Джо безжизненным тоном.
– Да! Вы правы, Фернрайт, вы действительно правы, и можете размахивать руками, а также вилять хвостом. Еще одну? Не вешайте трубку! У меня есть действительно хорошая шарада, погодите!
– Задайте ее Хиршмайеру из Берлина, – сказал Джо и отключился.
Он опустился в свое оборванное, древнее кресло и только сейчас разглядел, что на почтовом ящике включилась красная сигнальная лампочка – очевидно, пару минут назад. «Странно, – подумал Джо. – Сегодня после четверти второго нет рассылки. Специальная доставка?» Он нажал кнопку.
Выкатилось письмо. Действительно – спецдоставка.
Джо вскрыл конверт. Внутри была полоска бумаги. Она гласила: «МАСТЕР, ТЫ МНЕ НУЖЕН. Я ЗАПЛАЧУ».
Без подписи. Без обратного адреса.
«Боже, это что-то реальное и весомое. Это верняк».
Джо осторожно развернул кресло к письменному столу, чтоб хорошо был виден патрубок от ящика. И приготовился ждать.
«Буду ждать новых известий, – решил Джо. – Пусть даже заморю себя голодом. Правда, по собственной воле подыхать не хочется… Надо жить. И ждать».
Он стал ждать.
Керамический сосуд – вещь удивительная. Каждый образец, который приходилось реставрировать, он запоминал навсегда. Форма, текстура, глазурное покрытие – все это оставалось не только в памяти, но западало глубоко в душу. Правда, сегодня уже никто не нуждался в его помощи. На планете сохранилось слишком мало керамических изделий, счастливые владельцы старательно следили, чтобы их сокровища не портились.
«Я, Джо Фернрайт, – лучший мастер на Земле, – убеждал он себя. – Я, Джо Фернрайт, – не чета другим».
В его мастерской пылилась груда футляров – пустые металлические коробки. В них он обычно возвращал клиентам восстановленные сосуды. Теперь заказов нет. Верстак пуст вот уже семь месяцев.
У Джо за месяцы вынужденного безделья была уйма времени, чтобы подумать. Он прикидывал, не стоит ли ему все бросить и заняться чем-нибудь другим – какой угодно работой, лишь бы не сидеть на пособии. Может, у него страдает качество и клиенты обращаются к другим мастерам? Как-то раз у Джо мелькнула соблазнительная идея самоубийства. Потом пришла мысль о тягчайшем преступлении – грохнуть кого-нибудь из высшей иерархии КПСЗ (или, полностью, – Контрольно-Прогрессивного Сената Земли). Но что бы это дало? Скорую расправу, и только. К тому же, если честно, жизнь совсем неплохая штука. Даже когда все валится из рук и идет наперекосяк, остается одна лазейка. Одна отдушина в беспросветности бытия, называемая Игрой.
На крыше своего жилища, с термосом для ланча в руках, Джо Фернрайт ожидал транзитного аэробуса. Холодный утренний ветер пощипывал кожу. Джо ежился. «Вот-вот появится эта жужжалка, – думал он. – Впрочем, она может оказаться переполненной. Тогда она не остановится, а прожужжит мимо, набитая под завязку. Впрочем, я могу и прогуляться».
Он уже привык ходить пешком. Правительство жутко запустило общественный транспорт, как и все остальное. «Черт бы их побрал, – ворчал про себя Джо. – Или, точнее, черт бы побрал всех нас». В конце концов, он тоже был частицей гигантской паутины, которая повсюду распростерла свои липкие сети, словно в любовном экстазе заключив всех землян в объятия смерти.
– С меня хватит, – буркнул мужчина рядом с Джо. На его гладко выбритых скулах ходили желваки. – Я спускаюсь по желобу на уровень земли и иду пешком. Всем привет. – Мужчина протиснулся сквозь толпу ожидающих, толпа сомкнулась позади него, и он исчез.
«Я тоже пойду», – решил Джо и направился к желобу. За ним последовали и другие ворчуны.
Он вышел на уровне улицы, ступил на потрескавшийся тротуар, глубоко вздохнул и зашагал на север.
Жандармский крейсер, плавно опустившись, завис над головой.
– Эй, ты ковыляешь слишком медленно, – окликнул Джо громила в униформе и прицелился лазерным пистолетом. – Ну-ка, пошевеливайся, или я тебя прихвачу.
– Клянусь Богом, я сейчас прибавлю шаг, – отозвался Джо. – Я только что вышел и просто не успел набрать скорость. – Он пошел быстрее, приспосабливаясь к темпу других, проворно снующих пешеходов, как и он, довольных хотя бы тем, что у них есть куда спешить в этот промозглый четверг в начале апреля 2046 года, в городе Кливленде, в Народной Автономной Республике Америке (или, сокращенно, НАРА).
Серые тени людей скользили по разбитым тротуарам – если не по важным делам, то хотя бы в поисках какой-нибудь работы. Может, найдется кто-нибудь, кому нужны твои знания и опыт?
Его так называемая мастерская – по сути дела, жалкая каморка-модуль – вмещала верстак, инструменты, груду пустых металлических футляров, небольшой стол и старинное кресло – обитое кожей кресло-качалка, принадлежавшее когда-то деду, а затем отцу. Теперь в нем угнездился Джо – просиживал изо дня в день, из месяца в месяц. Еще здесь была одна-единственная керамическая ваза, приземистая и широкая, украшенная бледно-голубой лазурью по белому фарфору. Джо нашел ее много лет назад, определил, что это японская работа семнадцатого века. Он обожал эту вазу и сумел пронести ее в сохранности сквозь все невзгоды, даже сквозь войну.
Сейчас Джо забрался в кресло, чувствуя, как оно чуть подается тут и там, словно приспосабливаясь к знакомой фигуре. Кресло так же привыкло к хозяину, как он к креслу. Казалось, будто оно знает все секреты его личной жизни. Джо потянулся к кнопке почтового ящика – патрубок от ящика спускался прямо к столу, – потянулся и застыл в нерешительности. А если там ничего нет? Обычно там пусто. Но в этот раз могло быть иначе. Это как артобстрел: если его долго нет, значит, можно ожидать в любой момент. Джо нажал кнопку.
На стол скользнули три квитанции.
А вместе с ними выпал грязно-серый пакетик с сегодняшним госпособием. Государственные бумажные деньги, в виде аляповатых, почти ничего не стоящих инфляционных талонов. Каждый день, получив сизый пакетик со свежеотпечатанными купюрами, Джо стремглав мчался в ближайший обменно-закупочный центр и совершал свой суетливый бизнес – обменивал талоны, пока они хоть что-то еще стоили, на еду, журналы, лекарства, новую рубашку. Так вынуждены были делать все: хранить госденьги хотя бы в течение суток означало катастрофу, фактически самоубийство. Примерно каждые два дня государственные деньги теряли восемьдесят процентов своей покупательной способности.
Мужчина из соседней каморки крикнул через стену: «Многая лета Обер-Прокурору». Рутинное приветствие.
– Ага, – машинально отозвался Джо.
Каморки-модули, один над другим, уровень над уровнем. Он вдруг задумался: а сколько всего в здании таких каморок? Тысяча? Две, две с половиной? «Сегодня я попробую посчитать, – решил Джо. – Я посчитаю и узнаю, сколько здесь еще модулей кроме моего. И вычислю, сколько людей живет в доме – кроме умерших или увезенных в лечебницу».
Но вначале надо бы покурить. Он достал пачку табачных сигарет, строго запрещенных по причине ущерба для здоровья граждан, и собрался зажечь спичку.
В этот момент его взор, как всегда, сосредоточился на дымоуловителе, висящем на стене напротив. «Одна затяжка – десять кредиток», – напомнил он себе. И засунув пачку обратно в карман, яростно потер лоб, пытаясь осознать странный позыв, рвущийся откуда-то из глубины, острое желание, заставившее Джо несколько раз нарушить закон. «Чего же мне на самом деле так не хватает?» – вопрошал он себя, чувствуя зияющую пустоту первобытного голода. На мгновение перед Джо возник образ чудовища с гигантскими челюстями, словно готовыми пожрать живьем все вокруг. «Мне нужно нечто такое, что сумеет заполнить дурной вакуум внешнего мира».
Наверное, поэтому Джо и занимался Игрой.
Нажав красную кнопку, он поднял трубку и подождал, пока медлительная, скрипучая техника выведет его номер на внешнюю линию. «Пи-и-ип», – раздалось из телефона. На экране мелькали неопределенные цветовые пятна и фигуры – расплывчатая картинка электронной связи.
Джо набирал номер по памяти. Двенадцать цифр. Первые три соединяли его с Москвой.
– Вам звонят из ставки вице-комиссара Сэкстона Гордона, – сказал он русскому офицеру-телефонисту, лицо которого высветилось на миниатюрном экране.
– Еще поиграть хотите? – спросил телефонист.
Джо ответил:
– Человекообразное двуногое не может поддерживать обмен веществ только посредством поглощения планктонной муки…
Изобразив некое подобие кривой усмешки, офицер соединил Фернрайта с Жавкиным. Постная, усталая физиономия мелкого российского чиновника уставилась на Джо. Скука на лице мгновенно сменилась интересом.
– О, преславный витязь, – затянул Жавкин по-русски, – достойный коновод толпы безмозглой, преступная…
– Кончай свои речи, – перебил Джо, чувствуя, как подкатывает волна раздражения. И в то же время пробивает нетерпеливая дрожь. Это было его обычное утреннее состояние.
– Про-сти-те, – извинился Жавкин.
– У вас есть загадка для меня? – спросил Джо, держа наготове ручку.
– Компьютер-переводчик в Токио заблокирован все утро, – ответил Жавкин. – Так что я пропустил текст через маленькую машину – в Кобе. В некотором смысле Кобе… как бы это сказать… интереснее, чем Токио. – Он замолчал, сверяя слова по листку бумаги. Его модуль тоже напоминал кубик, куда влезали только стол, телефон и пластиковый стул. – Вы готовы?
– Готов. – Джо царапнул ручкой по бумаге, расписывая перо.
Жавкин прочистил горло и стал читать с листа. На лице застыла напряженная улыбочка; взгляд – с хитрецой, словно в этот раз он полностью уверен в победе.
– Это слово происходит из вашего языка, – объявил Жавкин, отдавая должное одному из правил, которые они разработали вместе – кучка людей, разбросанных по всему миру. В крошечных модулях, на ничтожных должностях. Их стремления убоги, горести или радости – мелки, жизни – никчемны. У них нет ничего, кроме вопиющей безликости коллективного бытия. Каждый по-своему ее не приемлет, все вместе они дружно пытаются обмануть ее посредством Игры.
– Заглавие книги, – продолжал Жавкин. – Это единственный ключ, который я вам даю.
– Она общеизвестна? – спросил Джо.
Игнорируя вопрос, Жавкин прочел с клочка бумаги:
– «Перегороженное ружьем – жалящее насекомое».
– Ружьем… жарящее? – переспросил Джо.
– Нет. Жалящее.
– Перегородка… – размышлял вслух Джо. – Сетка. Жалящее насекомое… Оса? – Он растерянно почесал лоб пером. – И вы это добыли из компьютера в Кобе? Пчела, – решил он. – Bee… Если ружье – то Gun-Bee… Пистолет… Обрез… Револьвер… ага, gat. – Он быстро записал слово. – Револьвер-оса, gat-wasp… нет, gat-bee. Гэтсби. Перегородка… Решетка – grate. Грейт… то есть великий. – Он догадался: – «Великий Гэтсби», роман Скотта Фицджеральда. – Он подбросил ручку, торжествуя.
– Ваши десять баллов, – ухмыльнулся Жавкин. Он сделал подсчет. – Теперь вы наравне с Хиршмайером из Берлина и слегка опережаете Смита из Нью-Йорка. Хотите еще разок?
– У меня тоже есть, – заторопился Джо. Он достал из кармана сложенный листок. Разложив его на столе, прочел: – «Мужской отпрыск в дополнение движется кверху». – Он встретился взглядом с русским и ощутил ни с чем не сравнимое тепло от только что одержанной победы. Сейчас он сделает этого русского: свежий вариант он добыл из большого компьютера-переводчика в Токио.
– Это фононим, – без труда определил Жавкин. – Слово «сын» по-английски звучит так же, как слово «солнце». «И восходит солнце». Десять баллов мне. – Он сделал пометку.
Джо, нахмурившись, прочел вторую шараду: – «Те, с кого гомосексуал мужчина берет пошлину за транзит».
– Пошлина… Toll… For whom the bell tolls – «По ком звонит колокол»… Опять Суровая Удушающая Тропа.
– Суровая Удушающая Тропа? – удивился Джо.
– Earnest Hemming Way.
– Сдаюсь, – вздохнул Джо. Он вымотался. Русский, как обычно, далеко опережал его в игре с обратным переводом по звучанию.
– Давай еще разок? – спросил вкрадчиво Жавкин, делая вежливую мину.
– Ну ладно, еще раз, – решился Джо.
– «Быстро разбитый вдребезги у ссорящейся задней части».
– Бог мой, – пролепетал Джо, глубоко и обреченно сознавая, что сбит с толку. – Глухо, совершенно глухо. Быстро разбитый… Брек. Фаст. Брекфаст – завтрак. Но «ссорящаяся задняя часть»? – Он быстро, в римской манере, перебирал варианты. Дерущийся. Ругающийся. Плюющийся… Решение не находилось. Задняя часть. Тыл. Задница. Ягодица. Некоторое время он медитировал в тишине, как йог. – Нет, – сказал он наконец, – я не могу это решить. Я сдаюсь.
– Так быстро? – поинтересовался Жавкин, поднимая бровь.
– Ну не сидеть же так до конца дня с одной этой штукой.
– Жопа, – хохотнул Жавкин. – Fanny.
Джо застонал.
– Стонешь? – удивился Жавкин. – Из-за того, что один раз продул? Ты утомился, Фернрайт? А тебе не утешительнее торчать в своей норе, час за часом проводя в безделье, как и мы все? Тебе проще затихариться и не общаться с нами?.. Может, попробуешь еще раз? – Жавкин, похоже, всерьез разволновался, лицо его потемнело.
– Не беспокойся. Наверное, вариант получился слишком легким, – сказал Джо неуверенно. Он увидел, что коллегу из Москвы такое объяснение не убедило. – Ну ладно, – продолжал он. – У меня, кажется, депрессия. Нет сил больше это терпеть. Ты понимаешь, о чем я говорю? Наверняка понимаешь… – Он умолк. Минуту они молчали. Минута обрела размеры вечности. – Я разъединяюсь, – проговорил Джо и потянулся к рычагу.
– Подожди, – засуетился Жавкин. – Еще разок.
– Нет, – отрезал Джо. Он прервал связь и теперь сидел, уставившись в потемневший экран. На листке бумаги оставалось еще несколько шарад, но…
«Все закончилось, – горько размышлял Джо. – Иссяк источник энергии, пропала способность проматывать жизнь вхолостую, без достойного применения своих пусть маленьких, но данных свыше талантов. Какой смысл заниматься дешевым фиглярством? Разыгрывать из себя жалкую посредственность, которая пыжится доказать собственную незаурядность. Примерно этим мы и занимаемся в Игре».
«Столь желанное общение с другими, – думал Джо, – это всего лишь бегство от одиночества. Наши редкие контакты разрушали на время глухие стены всепоглощающей тоски, создавая с помощью Игры иллюзию полноценного существования. Но вот мы выглядываем наружу, и что же видим? Зеркальные отражения самих себя, безвольные, жалкие, сочувственные взгляды, ни к кому конкретно не обращенные».
«Смерть бродит где-то очень близко, – сокрушался про себя Джо. – Особенно если в голову лезет всякая чернуха, Я это чувствую. Чувствую, как курносая леди подбирается потихоньку. Никто конкретно мне не угрожает, у меня нет ни врагов, ни соперников. Просто я испаряюсь, как подписка на журнал, месяц за месяцем. И, надо признаться, Игра мне тут не поможет. Пусть даже все остальные игроки нуждаются во мне и в моем вшивом участии».
Некоторое время Джо бессмысленно таращился на бумажный квадратик. Потом поймал себя на том, что где-то внутри его естества совершается некое смутное действо, наподобие фотосинтеза. Попытка собрать оставшиеся крохи сил, где-то на уровне животного инстинкта. Предоставленное самому себе, тело вынуждено было защищаться. Ничего не поделаешь, если разум отлетел неизвестно куда!
Джо принялся составлять новую шараду.
Набрав номер, он вышел на спутниковую связь с Японией. Вызвал Токио и передал цифровой шифр токийскому компьютеру-переводчику. С привычной сноровкой он подключился напрямую к огромному, лязгающему, гудящему сооружению, обойдя его многочисленных персональных пользователей и множество защит.
– Устная передача, – сказал он.
Огромный GX-9 переключился с визуального входа на звуковой.
– Пшеница зеленая, – сообщил Джо и включил записывающее устройство телефона.
Компьютер ответил мгновенно, выдав японский эквивалент фразы.
– Спасибо. Отключаюсь. – Джо повесил трубку. Затем дозвонился до компьютера-переводчика в Вашингтоне. Включив запись, в устной форме ввел японские слова в сегмент компьютера, который переводил японское звучание на английский.
– Клише неопытно, – отбарабанил компьютер.
– Простите? – засмеялся Джо. – Повторите, пожалуйста.
– Клише неопытно, – произнес компьютер с неподражаемым благородством и спокойствием.
– Это точный перевод? – поинтересовался Джо.
– Клише неоп…
– О’кей, – пожал плечами Джо. – Разъединяюсь. – Он повесил трубку и широко улыбнулся. Простая забава наконец расшевелила его, оторвав от мрачных раздумий.
Поколебавшись минуту, он набрал номер старика Смита в Нью-Йорке.
– Контора закупки и снабжения, отдел седьмой, – подал голос Смит. На сером экранчике возникло лицо, напоминавшее морду гончей собаки, терзаемой несварением желудка. – О, это ты, Фернрайт? Что-нибудь есть для меня?
– Очень легкая штука, – начал было Джо. – Клише неоп…
– Погоди, ты лучше послушай мою, – перебил Смит. – Это необычная штучка. Ты ни за что не разгадаешь. Слушай. – Он читал быстро, запинаясь и захлебываясь слюной. – «Болотные постоянства». Автор – «Шкала Гвоздеяблока».
– Нет! – вдруг выпалил Джо.
– Что – нет? – Смит поднял голову, недоуменно прищурившись. – Ты же не попробовал. Я дам тебе время. Как по правилам, пять минут. У тебя пять минут в запасе.
– Я выхожу, – заявил Джо.
– Выходишь? Из Игры? Но ты же достиг такого уровня!
– Хватит с меня экспериментов, – отрезал Джо. – Надоело прикидываться интеллектуалом, корчить из себя черт знает кого. Закрою номер телефона и нырну на дно. Никаких больше игр. – Он сделал глубокий вдох, как перед прыжком в воду. – Я скопил шестьдесят пять четвертинок. Довоенных. Это заняло два года.
– Монет? – ахнул Смит. – Металлических монет?
– Целый асбестовый мешок под радиатором у меня дома, – сказал Джо. – Это равно… – Ему пришлось посчитать в блокноте. – Десять миллионов долларов в товарных талонах. По сегодняшнему курсу в газете. – Джо глянул на Смита. – На моей улице, у перекрестка, есть будка…
Про себя Джо подумал: «Сегодня я попытаю счастья. Интересно, если в итоге у меня окажется достаточно монет? Говорят, мистер Найм дает очень мало… или, другими словами, просит очень много. Но шестьдесят пять четвертинок – это предостаточно».
После гнетущей паузы Смит медленно проговорил:
– Я понял. Что ж, желаю удачи. Может, получишь слов двадцать на всю сумму. Парочку пустых фраз. «Поезжайте, мол, в Бостон. Спросите…» – скажет мистер Найм и закроет лавочку. Приемная коробка зазвенит; твои монеты провалятся туда, в лабиринт труб, перекатываясь под давлением к центральному мистеру Найму в Осло. – Он почесал у себя под носом, словно вытирая сопли, как школьник, уставший от зубрежки. – Завидую тебе, Фернрайт. Вдруг пары фраз будет достаточно? Я однажды консультировался. Кинул пятьдесят четвертушек. «Поезжайте в Бостон, – сказал мистер Найм. – Спросите…» – и отрубился. И как мне показалось, с удовольствием. Будто ему нравится отключаться, будто мои четвертушки вызывают у него приятную щекотку. Наверное, даже у механического организма есть свои маленькие удовольствия. Но ты давай, попробуй.
– О’кей. – Джо заставил голос звучать твердо.
– Когда он переварит твои четвертинки… – продолжал Смит.
– Я тебя уже понял, – резко оборвал его Джо.
– Никакие молитвы… – твердил Смит.
– О’кей, – повторил Джо.
Минуты две они молчали, глядя друг на друга.
– Никакие молитвы, – закончил Смит, – ничто на свете не заставит эту Богом проклятую машину выплюнуть хоть одно лишнее слово.
– Гмм. – Джо старался не показывать виду, но слова Смита оказали свое действие. Он почувствовал вдруг неестественный холод. Ощутил дуновение – воющий вихрь – ужаса. «Примерно так, наверное, переживает приговоренный к смерти, – подумал он. – Урезанное, чахоточное сообщение от мистера Найма, а потом, как выражается Смит, – облом. Выключающийся мистер Найм – это облом из черного железа, старого железа допотопных времен. Окончательный отказ. Если и существует адская бездна, то вот что это такое – монетки, опущенные в мистера Найма, проваливаются в никуда».
– Можно, я – очень быстро – загадаю тебе одну штуку? – попросил Смит. – Она пришла с компьютера в Намангане. Послушай. – Он лихорадочно схватил длинными, дрожащими пальцами сложенный лист бумаги. – «Шахматная фигура, доведенная до банкротства». Знаменитый кинофильм, примерно…
– «Ростовщик», – проговорил Джо безжизненным тоном.
– Да! Вы правы, Фернрайт, вы действительно правы, и можете размахивать руками, а также вилять хвостом. Еще одну? Не вешайте трубку! У меня есть действительно хорошая шарада, погодите!
– Задайте ее Хиршмайеру из Берлина, – сказал Джо и отключился.
Он опустился в свое оборванное, древнее кресло и только сейчас разглядел, что на почтовом ящике включилась красная сигнальная лампочка – очевидно, пару минут назад. «Странно, – подумал Джо. – Сегодня после четверти второго нет рассылки. Специальная доставка?» Он нажал кнопку.
Выкатилось письмо. Действительно – спецдоставка.
Джо вскрыл конверт. Внутри была полоска бумаги. Она гласила: «МАСТЕР, ТЫ МНЕ НУЖЕН. Я ЗАПЛАЧУ».
Без подписи. Без обратного адреса.
«Боже, это что-то реальное и весомое. Это верняк».
Джо осторожно развернул кресло к письменному столу, чтоб хорошо был виден патрубок от ящика. И приготовился ждать.
«Буду ждать новых известий, – решил Джо. – Пусть даже заморю себя голодом. Правда, по собственной воле подыхать не хочется… Надо жить. И ждать».
Он стал ждать.
Глава 2
Но в этот день ящик больше не преподнес сюрпризов. И Джо Фернрайт побрел домой.
«Дом» – это, конечно, громко сказано. Всего лишь комнатушка-модуль почти на уровне улицы, в уродливом небоскребе-муравейнике. Когда-то компания «Радость труженика» из Большого Кливленда, наведывающаяся сюда каждые полгода, соорудила трехмерную копию калифорнийского пейзажа. С тех пор вид на долину Кармел заполнял эрзац-окно. В последнее время, поскольку дела у Джо шли плохо, он уже не пытался вообразить, будто живет на огромном холме с видом на море и на величественные леса. Он удовлетворился – или, скорее, смирился – с тем, что созерцает бледную, вялую, голубоватую траву. И к тому же, если этого было недостаточно, он мог запустить «мозгодуй» – психоактивный аппарат, вмонтированный в шкаф. Когда Джо бывал дома, аппарат заставлял верить, что эрзац-пейзаж настоящий.
Наваждение покинуло разум, а иллюзия больше не заглядывала в окно. Вернувшись «домой» с работы, Джо окунулся в омут безграничной тоски, раздумывая, как обычно, о тщете собственной жизни.
В свое время Кливлендский институт шедевров прошлого регулярно поставлял работу. Калильная игла сплавляла между собой множество фрагментов, воссоздавала одно керамическое изделие за другим, как когда-то учил отец. Но эта работа осталась позади; все керамические экспонаты музея давно уже приведены в порядок.
Оглядывая серый кубик модуля, Джо с горечью отмечал, насколько беден и скуп интерьер жилища. Когда-то его посещали богатые заказчики с дорогими, изысканными вазами. Он все это исправно реставрировал. Но ничего не оставил себе – ни единого горшочка, который мог бы скрасить вид каморки, заменив лживую глупость эрзац-окна. Однажды, сидя вот так, Джо подумал о калильной игле.
«Если я приставлю этот маленький инструмент к груди, – размышлял он, – и направлю прямо в сердце, то меньше чем за секунду со мной будет все кончено. В некотором смысле мощное орудие. Недоразумение, которым является моя жизнь, было бы исчерпано. Почему нет?»
Но странная записка, полученная по почте… Как этот человек – или эти люди – узнал о нем? В поисках клиентов Джо постоянно давал маленькое объявление в «Керамик мантли» – и через это объявление сочилась тоненькая струйка заказов. Годами сочилась – и вот иссякла. Но это… Какая странная записка!
Он поднял трубку телефона, набрал номер и через несколько секунд увидел лицо своей бывшей жены Кейт. Самоуверенная, энергичная блондинка.
– Привет, – сказал Джо как можно дружелюбнее.
– Где последний чек на алименты? – резко спросила Кейт.
– У меня тут наметилась работа, – заерзал Джо. – Наверное, сумею отдать все долги, если это дело…
– Какое еще дело? – со злостью перебила Кейт. – Очередная идиотская выдумка? Маразм, всплывший из недр твоих, с позволения сказать, мозгов?
– Записка… – выдавил Джо. – Я хочу ее тебе прочесть: может, ты поймешь больше, чем я. – Бывшая жена (хоть Джо и ненавидел ее за это – как и за многое другое) была сообразительна. Даже теперь, спустя год после развода, он все еще полагался на силу ее интеллекта. «Странное дело, – думалось ему порой, – разве можно ненавидеть человека и не желать встречи с ним, но в то же время искать его и спрашивать совета. Это же иррационально… Или, наоборот, сверхрационально – быть выше ненависти?..»
В конце концов, Кейт не сделала ему ничего дурного – лишь давала понять, регулярно и настойчиво, что Джо не способен приносить в дом деньги. Она научила его ненавидеть себя, а сделав это, бросила.
А он по-прежнему звонит ей и спрашивает у нее совета…
Джо прочел вслух записку.
– Скорее всего, это нелегальщина, – не раздумывая, заметила Кейт. – Ты знаешь, мне наплевать на твои заморочки с работой. Разбирайся сам. Или попроси помочь ту кошку, с которой теперь лижешься. Наверное, какая-нибудь восемнадцатилетняя пигалица, которая ни черта не знает и не умеет. Ведь у нее нет опыта зрелой женщины.
– Что ты имеешь в виду под словом «нелегальщина»? – спросил Джо. – Как могут быть вазы нелегальны?
– Порнографические вазы. Те, что делали китайцы во время войны.
– О боже, – изумился Джо. Ему такая мысль и в голову не пришла бы. Кто б мог о подобном подумать, кроме Кейт? Она, помнится, похотливо пялилась на такие вазы, побывавшие в его мастерской.
«Дом» – это, конечно, громко сказано. Всего лишь комнатушка-модуль почти на уровне улицы, в уродливом небоскребе-муравейнике. Когда-то компания «Радость труженика» из Большого Кливленда, наведывающаяся сюда каждые полгода, соорудила трехмерную копию калифорнийского пейзажа. С тех пор вид на долину Кармел заполнял эрзац-окно. В последнее время, поскольку дела у Джо шли плохо, он уже не пытался вообразить, будто живет на огромном холме с видом на море и на величественные леса. Он удовлетворился – или, скорее, смирился – с тем, что созерцает бледную, вялую, голубоватую траву. И к тому же, если этого было недостаточно, он мог запустить «мозгодуй» – психоактивный аппарат, вмонтированный в шкаф. Когда Джо бывал дома, аппарат заставлял верить, что эрзац-пейзаж настоящий.
Наваждение покинуло разум, а иллюзия больше не заглядывала в окно. Вернувшись «домой» с работы, Джо окунулся в омут безграничной тоски, раздумывая, как обычно, о тщете собственной жизни.
В свое время Кливлендский институт шедевров прошлого регулярно поставлял работу. Калильная игла сплавляла между собой множество фрагментов, воссоздавала одно керамическое изделие за другим, как когда-то учил отец. Но эта работа осталась позади; все керамические экспонаты музея давно уже приведены в порядок.
Оглядывая серый кубик модуля, Джо с горечью отмечал, насколько беден и скуп интерьер жилища. Когда-то его посещали богатые заказчики с дорогими, изысканными вазами. Он все это исправно реставрировал. Но ничего не оставил себе – ни единого горшочка, который мог бы скрасить вид каморки, заменив лживую глупость эрзац-окна. Однажды, сидя вот так, Джо подумал о калильной игле.
«Если я приставлю этот маленький инструмент к груди, – размышлял он, – и направлю прямо в сердце, то меньше чем за секунду со мной будет все кончено. В некотором смысле мощное орудие. Недоразумение, которым является моя жизнь, было бы исчерпано. Почему нет?»
Но странная записка, полученная по почте… Как этот человек – или эти люди – узнал о нем? В поисках клиентов Джо постоянно давал маленькое объявление в «Керамик мантли» – и через это объявление сочилась тоненькая струйка заказов. Годами сочилась – и вот иссякла. Но это… Какая странная записка!
Он поднял трубку телефона, набрал номер и через несколько секунд увидел лицо своей бывшей жены Кейт. Самоуверенная, энергичная блондинка.
– Привет, – сказал Джо как можно дружелюбнее.
– Где последний чек на алименты? – резко спросила Кейт.
– У меня тут наметилась работа, – заерзал Джо. – Наверное, сумею отдать все долги, если это дело…
– Какое еще дело? – со злостью перебила Кейт. – Очередная идиотская выдумка? Маразм, всплывший из недр твоих, с позволения сказать, мозгов?
– Записка… – выдавил Джо. – Я хочу ее тебе прочесть: может, ты поймешь больше, чем я. – Бывшая жена (хоть Джо и ненавидел ее за это – как и за многое другое) была сообразительна. Даже теперь, спустя год после развода, он все еще полагался на силу ее интеллекта. «Странное дело, – думалось ему порой, – разве можно ненавидеть человека и не желать встречи с ним, но в то же время искать его и спрашивать совета. Это же иррационально… Или, наоборот, сверхрационально – быть выше ненависти?..»
В конце концов, Кейт не сделала ему ничего дурного – лишь давала понять, регулярно и настойчиво, что Джо не способен приносить в дом деньги. Она научила его ненавидеть себя, а сделав это, бросила.
А он по-прежнему звонит ей и спрашивает у нее совета…
Джо прочел вслух записку.
– Скорее всего, это нелегальщина, – не раздумывая, заметила Кейт. – Ты знаешь, мне наплевать на твои заморочки с работой. Разбирайся сам. Или попроси помочь ту кошку, с которой теперь лижешься. Наверное, какая-нибудь восемнадцатилетняя пигалица, которая ни черта не знает и не умеет. Ведь у нее нет опыта зрелой женщины.
– Что ты имеешь в виду под словом «нелегальщина»? – спросил Джо. – Как могут быть вазы нелегальны?
– Порнографические вазы. Те, что делали китайцы во время войны.
– О боже, – изумился Джо. Ему такая мысль и в голову не пришла бы. Кто б мог о подобном подумать, кроме Кейт? Она, помнится, похотливо пялилась на такие вазы, побывавшие в его мастерской.