Он родился 11 августа 1977 года в штате Колорадо. Все еще шла война, хотя Средний Запад она так и не затронула. Городишко Грили, штат Колорадо, она не только не затронула, могло показаться, что никакой войны вообще и близко не было. Никакая война не может коснуться каждого городка, каждого человека. На ферме, принадлежащей их семье, все шло почти как обычно: вяло текли каждодневные будни, которым, казалось, не было дела до страданий человечества.
Первые воспоминания его были странными. Позднее он попытался распутать их. Вялым зародышем в чреве он уже воспринимал впечатления еще не существующего для него мира. Скрюченный в раздутом животе матери, он замирает от страха, а вокруг него кружит непостижимая и яркая фантасмагория. Одновременно он дремал в каком-то черном промокшем мешке под ярким солнцем колорадской осени. Он познал страх собственного рождения задолго до того, как был зачат. К тому времени, когда зародышу исполнился месяц, травма рождения была уже в прошлом. А само это событие уже не имело для него никакого значения: когда он висел вниз головой в руке доктора, он уже прожил в этом мире целый год.
Все ломали головы, почему ребенок не кричит. И почему он так быстро всему учится.
Однажды он стал размышлять о своем действительном происхождении. Когда на самом деле, с какой точки началось его бытие? Плавая в чреве, он уже ясно понимал и чувствовал все, что с ним происходит. Как далеко уходят его воспоминания? За год до рождения он еще не представлял из себя чего-то целого, он не был даже оплодотворен: элементы, которые впоследствии составляли его существо, еще не сошлись вместе. И к тому времени, когда оплодотворенная яйцеклетка начала деление, видел и сознавал гораздо дальше момента собственного рождения: на три месяца вперед в жаркий, солнечный осенний день пыльного Колорадо.
Ему в конце концов надоело ломать голову над этой неразрешимой загадкой.
Еще в раннем детстве он привык к такому двойному существованию и научился объединять два временны′х потока, хотя это было не так легко. Месяцами он осторожно и настойчиво пытался разобраться во всей этой сложной путанице дверей, мебели, стен. Через год он уже добрался до своей первой ложки пищи и капризно отверг давно позабытую материнскую грудь. Эта путаница привела к тому, что он едва не умер от голода; тогда его стали кормить насильно и опять же силой предотвратили его уход из жизни. Натурально, все решили, что он дебил. Еще бы – ребенок, который ищет невидимые предметы, который пытается просунуть руку сквозь сплошную стенку детской кроватки...
Но в четыре года он уже говорил.
Воспоминания детства, усиленные двойным переживанием, никогда не покидали его. И одно из них настигло его теперь, в этой белоснежной, совершенно стерильной камере в полиции, когда он нетерпеливо ожидал документа об освобождении. Ему было девять с половиной, когда он впервые увидел взрыв водородной бомбы. Не то чтобы это была первая водородная бомба за всю войну, нет, эти бомбы десятками падали по всей Земле. Эта была первая, которая сумела пробить хитроумную систему обороны, прикрывавшую американскую глубинку: район между Скалистыми горами и Миссисипи. Бомба взорвалась в сотне миль от Грили. Радиоактивные частицы и пепел безостановочно выпадали в течение нескольких недель, заражая скот и уничтожая посевы. Из зоны вокруг эпицентра грузовики и автобусы без устали вывозили больных и покалеченных. А в ту сторону ехали колонны с военными строителями, чтобы установить ущерб, нанесенный взрывом, и окружить колючей проволокой гигантскую язву, пока она не будет обеззаражена...
По узкой грязной дороге мимо фермы Джонсов шла, казалось, бесконечная колонна карет «скорой помощи», перевозивших пораженных в больницы и госпитали, срочно выстроенные на окраине Денвера. В обратную сторону двигался поток необходимой помощи для тех, кто еще оставался жить в пораженном районе. Как зачарованный, он стоял и смотрел на это движение. С утра до ночи не ослабевал поток автобусов, грузовиков, карет «скорой помощи», пешеходов, велосипедистов, с собаками, домашним скотом, овцами, курами – пестрая разноцветная масса, окруженная разнообразными звуками; мальчик вдруг услышал отдаленные стоны и взволнованно бросился в дом.
– Что там такое? – пронзительно кричал он, дико приплясывая вокруг матери.
Эдна Джонс, его мать, выпрямилась над стиркой. Она отбросила прядь прямых жидких волос со лба и сердито обернулась к мальчику: усталость и раздражение – больше ничего не выражало ее серое, морщинистое лицо.
– Что еще ты там болтаешь? – спросила она недовольным тоном.
– Машины! – кричал он, приплясывая у окна и показывая пальцем.– Ты видишь? Куда они едут? Что случилось?
За окном не было ничего, по крайней мере для нее: она не могла видеть того, что видел ее сын.
Стремительно выскочив на улицу, он снова стал глядеть на колонну, причудливыми силуэтами в свете заходящего солнца пропадавшую за горизонтом. Они все шли и шли... но куда? Что там такое случилось? Он побежал на самый край фермы – дальше ему ходить запрещали. И вдруг ему преградила путь проволока, ржавая, перепутанная колючая проволока. Он почти видел лица людей, почти понимал боль, которую испытывали эти люди. Если бы только подойти поближе...
И в этот момент он очнулся. Только он один видел это шествие смерти. Все остальные, даже сами обреченные, не видели ничего. Он узнал там одно лицо, лицо старой миссис Лиззнер из Денвера. Да, она была там! И лица других людей, тех, которых он встречал в церкви. Все они были не чужие, все соседи, местные жители. Они составляли его окружение, его мир, сморщенный, высохший мир Среднего Запада.
Первые воспоминания его были странными. Позднее он попытался распутать их. Вялым зародышем в чреве он уже воспринимал впечатления еще не существующего для него мира. Скрюченный в раздутом животе матери, он замирает от страха, а вокруг него кружит непостижимая и яркая фантасмагория. Одновременно он дремал в каком-то черном промокшем мешке под ярким солнцем колорадской осени. Он познал страх собственного рождения задолго до того, как был зачат. К тому времени, когда зародышу исполнился месяц, травма рождения была уже в прошлом. А само это событие уже не имело для него никакого значения: когда он висел вниз головой в руке доктора, он уже прожил в этом мире целый год.
Все ломали головы, почему ребенок не кричит. И почему он так быстро всему учится.
Однажды он стал размышлять о своем действительном происхождении. Когда на самом деле, с какой точки началось его бытие? Плавая в чреве, он уже ясно понимал и чувствовал все, что с ним происходит. Как далеко уходят его воспоминания? За год до рождения он еще не представлял из себя чего-то целого, он не был даже оплодотворен: элементы, которые впоследствии составляли его существо, еще не сошлись вместе. И к тому времени, когда оплодотворенная яйцеклетка начала деление, видел и сознавал гораздо дальше момента собственного рождения: на три месяца вперед в жаркий, солнечный осенний день пыльного Колорадо.
Ему в конце концов надоело ломать голову над этой неразрешимой загадкой.
Еще в раннем детстве он привык к такому двойному существованию и научился объединять два временны′х потока, хотя это было не так легко. Месяцами он осторожно и настойчиво пытался разобраться во всей этой сложной путанице дверей, мебели, стен. Через год он уже добрался до своей первой ложки пищи и капризно отверг давно позабытую материнскую грудь. Эта путаница привела к тому, что он едва не умер от голода; тогда его стали кормить насильно и опять же силой предотвратили его уход из жизни. Натурально, все решили, что он дебил. Еще бы – ребенок, который ищет невидимые предметы, который пытается просунуть руку сквозь сплошную стенку детской кроватки...
Но в четыре года он уже говорил.
Воспоминания детства, усиленные двойным переживанием, никогда не покидали его. И одно из них настигло его теперь, в этой белоснежной, совершенно стерильной камере в полиции, когда он нетерпеливо ожидал документа об освобождении. Ему было девять с половиной, когда он впервые увидел взрыв водородной бомбы. Не то чтобы это была первая водородная бомба за всю войну, нет, эти бомбы десятками падали по всей Земле. Эта была первая, которая сумела пробить хитроумную систему обороны, прикрывавшую американскую глубинку: район между Скалистыми горами и Миссисипи. Бомба взорвалась в сотне миль от Грили. Радиоактивные частицы и пепел безостановочно выпадали в течение нескольких недель, заражая скот и уничтожая посевы. Из зоны вокруг эпицентра грузовики и автобусы без устали вывозили больных и покалеченных. А в ту сторону ехали колонны с военными строителями, чтобы установить ущерб, нанесенный взрывом, и окружить колючей проволокой гигантскую язву, пока она не будет обеззаражена...
По узкой грязной дороге мимо фермы Джонсов шла, казалось, бесконечная колонна карет «скорой помощи», перевозивших пораженных в больницы и госпитали, срочно выстроенные на окраине Денвера. В обратную сторону двигался поток необходимой помощи для тех, кто еще оставался жить в пораженном районе. Как зачарованный, он стоял и смотрел на это движение. С утра до ночи не ослабевал поток автобусов, грузовиков, карет «скорой помощи», пешеходов, велосипедистов, с собаками, домашним скотом, овцами, курами – пестрая разноцветная масса, окруженная разнообразными звуками; мальчик вдруг услышал отдаленные стоны и взволнованно бросился в дом.
– Что там такое? – пронзительно кричал он, дико приплясывая вокруг матери.
Эдна Джонс, его мать, выпрямилась над стиркой. Она отбросила прядь прямых жидких волос со лба и сердито обернулась к мальчику: усталость и раздражение – больше ничего не выражало ее серое, морщинистое лицо.
– Что еще ты там болтаешь? – спросила она недовольным тоном.
– Машины! – кричал он, приплясывая у окна и показывая пальцем.– Ты видишь? Куда они едут? Что случилось?
За окном не было ничего, по крайней мере для нее: она не могла видеть того, что видел ее сын.
Стремительно выскочив на улицу, он снова стал глядеть на колонну, причудливыми силуэтами в свете заходящего солнца пропадавшую за горизонтом. Они все шли и шли... но куда? Что там такое случилось? Он побежал на самый край фермы – дальше ему ходить запрещали. И вдруг ему преградила путь проволока, ржавая, перепутанная колючая проволока. Он почти видел лица людей, почти понимал боль, которую испытывали эти люди. Если бы только подойти поближе...
И в этот момент он очнулся. Только он один видел это шествие смерти. Все остальные, даже сами обреченные, не видели ничего. Он узнал там одно лицо, лицо старой миссис Лиззнер из Денвера. Да, она была там! И лица других людей, тех, которых он встречал в церкви. Все они были не чужие, все соседи, местные жители. Они составляли его окружение, его мир, сморщенный, высохший мир Среднего Запада.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента