Дик Филип Кинред. Вера наших отцов

   — Вы тоже будете потом в таком виде, — сообщил ему Окубара.
   Чьен изумился.
   — Как я понял, фрак и белый галстук…
   — Это шутка, — объяснил японец. — Вы попались. Можете наслаждаться девушками, если вы не гомосексуалист.
   Ну ладно, — подумал Чьен, — будем наслаждаться. Вместе с другими приглашенными — мужчины были во фраках, женщины в платьях до пола — он принялся прохаживаться. Он чувствовал себя не в своей тарелке, несмотря на транквилизирующий эффект стелазина. Зачем он явился сюда Двусмысленность ситуации вызывала тревогу. С одной стороны, он здесь ради продвижения в партийной иерархии, одобрительного кивка вождя… С другой — чтобы уличить вождя в обмане. Какого рода обмане — он еще не зал, но обмане. Обмане партии, обмане всех миролюбивых демократических сил планеты.
   Он начал описывать новый круг по залу. К нему подошла девушка с маленькими ярко светившимися грудями и попросила спичку. Чьен машинально достал зажигалку.
   — А почему у вас груди светятся? — спросил он. — Радиоактивное воздействие?
   Девушка ничего не ответила, пожала плечами и отошла. Очевидно, он что-то не то сказал. Наверное, послевоенная мутация, — решил Чьен.
   — Прошу вас, сэр, — лакей изящным жестом протянул поднос.
   Чьен выбрал мартини — в настоящее время это был самый модный напиток среди высшего партийного класса Народного Китая, — и отпил глоток ледяной смеси. Отличный английский джин, — отметил он про себя. — Может, даже с добавлением настоящего голландского можжевельника или чего-то другого.
   Неплохо.
   Он почувствовал себя лучше. В принципе, здесь совсем неплохо, — решил он. — Даже весьма приятная обстановка. Все люди такие респектабельные, уверенные в себе. Они достигли успеха, теперь им можно немного отдохнуть.
   Очевидно, это миф, будто бы рядом с вождем люди испытывают тревогу и нервное возбуждение. Ничего подобного он пока не замечал и сам не испытывал.
   Какой-то широкоплечий пожилой господин весьма оригинально остановил Чьена, уперев ему в грудь свой бокал.
   — Вон тот лилипут, — сказал он, ухмыльнувшись, — который просил у вас спичку, ну, с грудями, как рождественские огни, — это был на самом деле мальчик. — Он захихикал. — Здесь надо держать ухо востро.
   — А где можно найти нормальных женщин? — спросил Чьен.
   — Рядом, — ответил господин и удалился, оставив Чьена наедине с мартини.
   Высокая приятная женщина в дорогом платье, стоявшая рядом с Чьеном, вдруг схватила его за руку. Он почувствовал напряжение ее пальцев. Она сказала:
   — Вот он. Абсолютный Благодетель Народа. Я здесь впервые, так волнуюсь. У меня прическа в порядке?
   — В полном, — кивнул Чьен и посмотрел в ту же сторону, что и женщина.
   На Абсолютного Благодетеля.
   Он шел через зал к столу. И это был не человек.
   Но и не металлический монстр, — понял Чьен. Совсем не то, что он видел по телевизору. Очевидно, тот техномонстр предназначался только для речей. Наподобие искусственной руки, которой однажды воспользовался Муссолини, чтобы приветствовать салютом длинную и многочасовую процессию.
   Чьену стало плохо. Может, это подводный дракон, «Пасть», Таня Ли что-то такое упоминала? Но ЭТО не имело пасти. Ни щупальцев, ни даже плоти вообще. Собственно ЕГО там вообще как будто не было. Стоило Чьену сфокусировать на ЭТОМ взгляд, и изображение исчезло. Он видел сквозь него, видел людей по ту сторону зала, но не видел ЕГО САМОГО. Но отворачиваясь, он боковым зрением сразу замечал ЕГО, его границы.
   Оно было ужасно. Источаемый им ужас охватил Чьена, как волна испепеляющего жара. Продвигаясь к столу, оно высасывало жизнь из людей, попадавшихся на пути, пожирая и энергию с ненасытным аппетитом. Оно ненавидело окружающих — он чувствовал его ненависть. Оно на дух не переносило людей — всех и каждого — и он неожиданно понял, что испытывает долю этого отвращения вместе с ним. На мгновение все, присутствующие на вилле показались ему мерзкими слизняками, и это существо шествовало по скрученным панцирям упавших раздавленных слизняков, глотало, пожирало, насыщалось и все это время надвигалось именно на Чьена. Или это была лишь иллюзия? Если это галлюцинация, то самая жуткая в моей жизни, — подумал Чьен. — Если это реальность, то чересчур жестокая. Порожденное абсолютным злом существо, убивающее и заглатывающее поверженные жертвы. Он смотрел на след существа — цепочку раздавленных, искалеченных мужчин и женщин. Он видел, как они пытались заново собрать свои изуродованные тела, что-то сказать.
   Я знаю, кто ты, — подумал Тунг Чьен. — Ты, верховный водитель Всемирной партии, истребитель жизни. Я видел стихотворение арабского поэта. Ты ищешь цветы жизни, чтобы их пожирать. Ты оседлал Землю, и нет для тебя ни высоты, ни глубины. Где угодно, когда угодно ты появляешься и пожираешь всех вокруг. Ты сконструировал жизнь, чтобы затем ее поглотить.
   И находишь в этом наслаждение.
   Ты бог, — подумал он.
   — Товарищ Чьен! — прозвучал его голос. Но исходил он изнутри головы Чьена, а не со стороны безротого и безъязыкого видения, обратившегося к нему. — Приятно встретить вас. Но что вы понимаете? Что вы знаете? Какое мне дело до всех вас? Слизь. Какое мне дело до слизи? Да, я в ней увяз. Я мог бы и вас раздавить. Я создаю ловушки и тайники, глубокие тайные убежища, моря для меня, как кастрюля с варевом. Чешуйки моей кожи связаны со всеми, кто есть на Земле. Ты — я, я — ты. Неважно, кто есть кто. Так же неважно, как является ли существо с огненными грудями мальчиком или девочкой. Можно получать удовольствие и от тех и от других. — Оно засмеялось.
   Чьен не в состоянии был поверить, что оно разговаривало с ним. Что оно выбрало его. Это было слишком ужасно.
   — Я выбрал всех и каждого, — сказало оно. — Нет малых, нет великих, каждый упадет и умрет, и я буду рядом, наблюдая. Автоматически. Так устроен мир. Мне делать ничего не нужно, только смотреть.
   И вдруг связь прервалась. Но Чьен видел его. Как громадную сферу, повисшую в комнате. С миллионом, с миллиардом глаз — для каждого живого организма. И когда живой организм падал, оно наступало на него и давило.
   Для этого оно и сотворило живых существ, — понял он. В арабском стихотворении говорилось не о смерти, а о боге. Или, вернее, бог и был смерть. Монстр-каннибал иногда промахивался, но, имея в запасе вечность, ему некуда было спешить. Второе стихотворение тоже понял он вдруг. То, что написал поэт Драйден. Жалкий хоровод — это мы, наш мир. И оно поглощает его. Деформирует по своему плану.
   Но, по крайней мере, — подумал он, — у меня осталось мое собственное достоинство. Он поставил бокал, повернулся и пошел к дверям. Прошел по ковровой дорожке длинного коридора. Лакей в фиолетовой ливрее услужливо распахнул перед ним дверь. Он оказался в темноте на пустой веранде, один.
   Нет, не один.
   Оно последовало за ним. Или было на веранде заранее. Да, оно поджидало его. Оно еще с ним не покончило.
   — Раз и два! — сказал Чьен и головой вперед бросился через перила.
   Шестью этажами ниже блестела река — смерть, настоящая смерть, совсем не такая, как в арабском стихотворении.
   Когда Чьен завис над перилами, оно выпустило щупальца-удлинители и придержало его за плечо.
   — Зачем? — спросил он, тем не менее, не стал вырываться.
   Он ничего не понимал. И ему было даже немного интересно.
   — Не делай этого из-за меня, — сказало оно.
   Чьен видеть его не мог — оно передвинулось за его спину. Но часть его, на плече Чьена, теперь выглядела как человеческая рука.
   Потом оно рассмеялось.
   — Что тут смешного? — спросил Чьен, балансируя над перилами, придерживаемый псевдорукой.
   — Ты делаешь мою работу за меня. Нетерпелив. Разве у тебя нет времени подождать? Я еще выберу тебя, не стоит упреждать события.
   — А если я сам? — спросил он. — Из-за отвращения?
   Оно засмеялось. И ничего не ответило.
   — Даже не отвечаешь, — отметил он.
   И опять не было ответа. Он соскользнул опять на веранду. И «рука» сразу же отпустила его плечо.
   — Ты основатель партии? — спросил он.
   — Я основатель всего. Я основал партию, и антипартию, и тех, кто за нее, и тех, кто против, тех, кого вы зовете империалистами-янки, тех, что окопались в лагере реакции, и так до бесконечности. Я основал все это.
   Словно поле травы.
   — И теперь ты наслаждаешься своим творением?
   — Я хочу, чтобы ты увидел меня таким, каким увидел, и чтобы ты после этого мне поверил.
   — Что? — Чьен вздрогнул. — Поверил в чем?
   — Ты в меня веришь? — спросило оно.
   — Да. Я тебя вижу.
   — Тогда возвращайся к своей работе в министерстве. Тане Ли скажи, что видел старика, толстого, усталого, который любит выпить и ущипнуть смазливую девицу за зад.
   — Боже, — прошептал Чьен.
   — И пока ты будешь жить, не в силах остановиться, я буду тебя мучить.
   Я отберу у тебя одно за другим, все, что у тебя есть и чем ты дорожишь. А потом, когда ты будешь окончательно раздавлен и придет твой смертный час, я открою тебе тайну.
   — Какую тайну?
   — Воскреснут мертвые окрест. Я убиваю живое, я спасаю мертвое. Пока я скажу тебе только вот что: ЕСТЬ ВЕЩИ ГОРАЗДО ХУДШИЕ, ЧЕМ Я. Но ты их не увидишь, потому что я тебя уничтожу. А теперь иди и приготовься к обеду. И не задавай дурацких вопросов. Я делал так задолго до появления Тунг Чьена, и буду так делать еще очень долго после него.
   Тогда Чьен ударил его, ударил в это, как мог сильно.
   И ощутил страшную боль в голове. Он почувствовал, что падает. И наступила темнота.
   В последний момент он подумал: я доберусь до тебя. Ты умрешь. Ты умрешь в мучениях. Будешь мучиться, как мы мучаемся, именно так, как мы. Я тебя распну. Клянусь, я тебя распну на чем-нибудь таком высоком. И тебе будет очень больно. Как мне сейчас.
   Он зажмурился.
   Кто-то дернул его за плечо — грубо, резко. Он услышал голос Кимо Окубары:
   — Напился, как свинья. А ну, поднимайся! Шевелись!
   Не открывая глаз, Чьен попросил:
   — Вызовите такси.
   — Такси уже ждет. Отправляйся домой! Какой позор! Устроить сцену на обеде у вождя!
   Встав на подгибавшиеся ноги, он открыл глаза, осмотрел себя. Наш вождь — единственный истинный бог. И враг, с которым мы сражаемся, — тоже бог. Он действительно все, что есть сущего. А я не понимал, что это значит. Глядя на офицера протокола, он подумал: в тебе тоже есть частица бога. Так что выхода нет, даже прыгать бесполезно. Это инстинкт сработал, — подумал он, весь дрожа.
   — Смешивать алкоголь и наркотики, — уничтожающе процедил Окубара, — значит навсегда испортить карьеру. Мне это не раз приходилось видеть. А теперь — пошел вон.
   Пошатываясь, Чьен побрел к громадным центральным дверям виллы у Янцзы. Два лакея в костюмах средневековых рыцарей торжественно распахнули створки, качнув плюмажами на шлемах. Один из них сказал:
   — Всего доброго, сэр.
   — Иди ты на… — огрызнулся Чьен и вышел в ночь.

* * *

   Было без четверти три ночи. Чьен, не в силах сомкнуть глаз, сидел у себя в гостиной, куря сигары одну за другой. В дверь постучали.
   Открыв дверь, он увидел Таню Ли — в плаще с поясом и с синим от холода лицом. Она с немым вопросом смотрела на него.
   — Не смотри на меня так, — грубо сказал он. Сигара погасла, и он раскурил ее заново. — На меня и так смотрели больше, чем надо.
   — Вы видели, — поняла она.
   Он кивнул.
   Она села на подлокотник кресла и, помолчав, попросила:
   — Расскажите, как это было.
   — Уезжай отсюда как можно дальше. Очень, очень далеко, — посоветовал он. Но тут же вспомнил: нет такого «далеко», чтобы спрятаться, скрыться.
   Кажется, что-то об этом было в стихотворении. — Забудьте, что я сказал.
   Он с трудом дошел до кухни, начал готовить кофе.
   — Так… так плохо? — спросила Таня, тоже зайдя на кухню.
   — Мы все обречены. Я в это дело не ввязываюсь. Просто хочу работать в министерстве и забыть все, что произошло. Забыть всю эту чертовщину.
   — Это инопланетное существо?
   — Да, — кивнул он.
   — Оно настроено враждебно к нам?
   — Да. И нет. И то, и другое одновременно. Преимущественно — враждебно.
   — Тогда мы должны…
   — Иди домой, — посоветовал Чьен, — и ложись спать. — Он внимательно посмотрел на нее. — Ты замужем?
   — Нет. Сейчас — нет. Раньше была.
   — Останься со мной, — попросил он. — До утра, сколько там ночи осталось. Пока не взойдет солнце. Мне страшно, когда темно.
   — Я останусь, — согласилась Таня, расстегивая пряжку плаща, — но я должна получить ответы.
   — Что имел в виду Драйден? — спросил Чьен, ведя ее в спальню. — В отношении небесных сфер. Что это значит?
   — Нарушится весь небесный порядок Вселенной, — пояснила она, повесив плащ в шкаф.
   На ней был оранжевый полосатый свитер и облегающие брюки.
   — Это плохо, — затосковал Чьен.
   — Не знаю. Наверное, — подумав, ответила она. — По-моему, это как-то связано с идеей старика Пифагора насчет музыки-сфер.
   Она уселась на кровать и стала снимать туфли, похожие на тапочки.
   — Ты веришь в это? Или ты веришь в бога?
   — Бога! — засмеялась она. — Время веры в бога кончилось вместе с эпохой паровозов. О чем ты?
   — Не смотри на меня так, — он резко отодвинулся. — Я теперь не люблю, когда на меня смотрят.
   — Наверное, — предположила Таня, — если бог существует, наши дела его мало волнуют. Такая у меня теория. Победит ли зло, добро, погибнет человек или животное — судя по всему, ему это безразлично. Честно говоря, я не вижу никаких его проявлений. И партия всегда отрицала всякую форму…
   — Но ты его видела? Когда была маленькой?
   — Только тогда. И я верила…
   — А тебе не приходило в голову, что «добро» и «зло» — разные названия одного явления? И бог может быть добр и наоборот одновременно?
   — «Разрушитель» — припомнил Чьен. — «Железо», «Пасть» и «Птица», и «Заоблачная Труба»… Плюс другие названия, формы, не знаю. У меня была галлюцинация на обеде у вождя. Очень сильная и очень страшная.
   — Но стелазин…
   — От него стало только хуже, — заметил Чьен.
   — Можем ли мы противостоять этому?.. — задумалась Таня. — Этому существу, созданию, призраку, видению — что ты видел? Ты называешь это галлюцинацией, но, очевидно, это была не галлюцинация.
   — Да, думаю, что он существует. Верь в него.
   — И что это даст?
   — Ничего, — вяло сказал он. — Абсолютно ничего. Я устал. Давай ляжем в постель.
   — Хорошо.
   Она начала стягивать с себя свой полосатый свитер.
   — Мы потом поговорим подробнее.
   — Галлюцинация, — медленно произнес Чьен, — это милосердная вещь.
   Лучше бы я не утратил ее. Отдайте мне назад мою галлюцинацию! Пусть все опять будет, как было раньше, до той первой встречи с калекой-продавцом.
   — Ложись в постель. Будет хорошо — тепло и приятно.
   Он снял галстук, рубашку — и увидел на правом плече знак, стигмат — след руки, остановившей его в прыжке с веранды. Красные полосы. Похоже, они никогда не исчезнут. Он надел пижамную куртку, чтобы спрятать следы.
   — Твоя карьера теперь полетит вперед, — попыталась успокоить его Таня. — Разве ты не рад?
   — Конечно, — кивнул он, ничего не видя в темноте. — Очень рад.
   — Иди ко мне, — сказала Таня, обнимая его. — Забудь обо всем. По крайней мере, пока.
   Он потянул ее к себе. И стал делать то, о чем она его просила, и чего он сам хотел. Она была ловкая и хорошо справилась со своей частью. Они хранили молчание, пока она не выдохнула: «О-о!» и обмякла.
   — Если бы можно было продолжать вот так бесконечно, — вздохнул Чьен.
   — Это и была вечность, — сказала Таня. — Мы были вне времени. Это безграничность, как океан. Наверное, так было в кембрийскую эпоху, пока они не выползли на сушу. И есть только один путь назад — когда мы занимаемся любовью. Вот почему это так много значит для нас. В те времена мы были как одно, как одна большая медуза. Теперь их много выбрасывают на берег волны.
   — Выбрасывают на берег, и они умирают, — поежился он.
   — Можешь принести мне полотенце? — попросила Таня.
   Голый, он пошлепал в ванную за полотенцем. Там он снова увидел свое плечо — то место, где Оно его ухватило, втащив назад. Наверное, чтобы поиграть с ним еще.
   След почему-то кровоточил.
   Чьен промокнул кровь, но она тут же выступила опять. Сколько же у меня осталось времени? — подумал он. Наверное, немного.
   Вернувшись в спальню, он спросил:
   — Ты не устала?
   — Нисколько. И если у тебя еще есть силы…
   Она смотрела на него лежа, едва видимая в смутном ночном свете.
   — Есть, — сказал он.
   И прижал Таню к себе.