– С какой другой женщиной?
– А с любой. С женщиной, и все. И ты с ней, с этой самой другой, в постели. В смысле, что во сне. Так это что, тоже грех?
– Это грех, – сказал Р. К., немного подумав, – если ты проснешься и вспомнишь сон, и тебе будет от этого приятно.
– Ну ладно, – продолжил Тинбейн. – Предположим, тебе пришла вдруг в голову идея, как кому-нибудь там навредить, обмануть его, но только ты этого не станешь делать, потому что он тебе друг. Понимаешь? Такого же не делают друзьям, так нас родители учили. Но нет ли греха в том, что мысль у тебя уже появилась, мысль, которую ты тут же отбросил?
– Не того ты выбрал собеседника, – сказал Р. К. – Вот дождешься отца Файна, у него и спрашивай.
– Да, но сейчас-то его здесь нет, а ты – вот он.
Проблема стояла ребром, она его буквально изводила, заставляла двигаться и говорить, заставляла следовать ее, этой проблемы, логике.
– У всех бывают иногда такие порывы, – сказал по раздумии Р. К. – Мне вот, скажем, Себастьяна так и хочется иногда шарахнуть, а Боба Линди так постоянно, этот Линди достанет кого угодно. И даже ведь иногда… – Он заговорил чуть не шепотом. – Вот эта Себастьянова Лотта, она же часто здесь вертится. Безо всяких особых причин, просто сидит и разговаривает. Вежливая такая, приятная, но иногда я смотрю на нее и бешусь. И ничего не могу с собою поделать.
– Она очень милая, – сказал Тинбейн.
– Милая, конечно, милая, милее не бывает, только что из этого? Милейшая девушка, о голову которой мне хочется что-нибудь такое разбить. – Р. К. возбудился и яростно жестикулировал. – Ни капли независимости, все время цепляется за Себастьяна. И он же старше ее хрен знает на сколько лет. А тут еще антивремя, этот самый хобартовский реверс, она становится все младше и младше, очень скоро она будет подростком, а затем младшеклассницей, а к тому времени, когда он уже будет в самом расцвете, ну, скажем, как я сейчас, она превратится в младенца. В младенца!
– Да уж, – согласился Тинбейн.
– Выходя за него замуж, она была, конечно же, старше. Более зрелая. Такой ты ее не знал, тогда ты патрулировал где-то в другом месте. Такая совсем уже взрослая, совсем настоящая женщина. Кой черт, да она и вправду была настоящей женщиной. А теперь… – Он безнадежно махнул рукой. – Можешь видеть своими глазами, что оно делает с людьми, это проклятое антивремя.
– А ты точно это знаешь? – усомнился Тинбейн. – Мне как-то все время казалось, что для того, чтобы молодеть, нужно сперва умереть и возродиться.
– Господи, – удивился Р. К., – да ты что, совсем не понимаешь антивремя? Послушай, я ее знал. Она была старше. Да что там она, я был старше, мы все были старше. Я думаю… знаешь, что я думаю? У тебя против этого что-то вроде защитного механизма, потому что ты уже молодой, слишком молодой, чтобы позволить себе становиться еще моложе. Ты же не сможешь тогда больше быть копом.
– Жратва это все собачья. – Тинбейн едва не задохнулся от злобы. – Может, антивремя и воздействует как-то, если ты не умирал, может, оно вроде как задерживает в развитии, но это же совсем не то, что с мертвяками, с такими, как был Себастьян. Он-то, конечно, становится младше, но никак не Лотта, я ее знаю… – он прикинул в уме, – почти уже год. И она повзрослела.
Прямо над их головами на крышу села машина; по ступенькам спустились цепочкой Боб Линди, Себастьян Гермес и чуть задержавшийся отец Файн.
– Хорошая работа, – сказал Себастьян, заметив Тинбейна. – Но теперь всё на докторе Сайне. Он и сейчас там с ним, с этим старорожденным, на станции скорой помощи. А я вот совсем как выжатый лимон. – Он тяжело опустился в плетеное кресло, подобрал в ближайшей пепельнице окурок, поднес к нему зажигалку и начал вдувать в него дым. – Ну что, Джо Тинбейн, что там нового в мире? Новое массовое оживление?
Все привычно рассмеялись.
– Я хотел поговорить с отцом Файном, – сказал Тинбейн, – по вопросам религиозного свойства. С глазу на глаз. Вы не могли бы, – повернулся он к Файну, – выйти ненадолго со мной, сядем, спокойно побеседуем в моей машине.
– Да, конечно же.
Файн последовал за Тинбейном в приемную, где Черил Вейл так и болтала по телефону, а затем на улицу к припаркованной рядом машине. Какое-то время они сидели молча. Затем отец Файн спросил:
– Это связано как-нибудь с прелюбодеянием?
Подобно Себастьяну, он явно был немного экстрасенсом.
– Да ничего подобного! – вспылил Тинбейн. – Это связано с мыслями, вдруг у меня появившимися, мыслями, не бывавшими у меня прежде. Видите ли, создалась ситуация, из которой я могу извлечь выгоду. Но только за счет других. Так вот, чье благо тут главнее? Если чужое, то почему? В конце концов, я тоже человек. Ничего я не понимаю. – Прежде чем продолжить, он надолго мрачно задумался. – Ну ладно, это и вправду касается женщины, но я хочу поговорить совсем не о прелюбодеянии, просто я боюсь причинить ей боль, этой девушке. Я приобрел над нею что-то вроде власти и теперь могу – наверное, могу, точно-то я ничего не знаю – склонить ее лечь со мною в постель.
Тинбейн вдруг подумал, не хватит ли умеренных телепатических способностей отца Файна, чтобы различить за всем этим туманом фигуру Лотты Гермес. Будем надеяться, что нет… и вообще пастор по должности должен молчать. Но все равно это было бы очень некстати.
– Вы ее любите? – спросил отец Файн.
Этот вопрос заставил Тинбейна задуматься. И надолго.
– Да, – кивнул он в конце концов.
И это было правдой, он ее любил. Он никогда еще не думал об этом, но дело обстояло именно так. Так, значит, вот какая муха его грызла, вот откуда все эти мысли.
– Она замужем?
– Нет, – соврал Тинбейн. Для пущей безопасности.
– И она вас не любит, – сказал отец Файн по некотором раздумии.
– Кой черт, да конечно же нет. Она любит своего мужа и… – Он мгновенно прикусил язык; теперь отец Файн легко догадается, почему он говорил, что она не замужем, и ему будет ясно, что это Лотта. – Он мой друг, и я не хотел бы причинять ему боль.
«Но я же действительно ее люблю, – думал он. – Потому мне и больно, оттого и все эти терзания. Если ты любишь девушку, тебе хочется быть с ней, это естественно, это биология».
– Только имен не называйте, – предупредил отец Файн. – Не знаю, много ли вы знаете об исповеди, но имен тут никогда не называют.
– Я перед вами совсем не исповедуюсь, – возмутился Тинбейн. – Я просто хочу узнать ваше профессиональное мнение.
А может, он и правда исповедовался – в грехе? В некотором смысле, да; он просил о помощи, но в то же самое время хотел получить прощение. Прощение за мысли, прощение за возможные действия, прощение за свою внутреннюю сущность, ведь это она стремилась к Лотте Гермес и была готова ради достижения цели одолеть любые преграды, как лосось, самозабвенно рвущийся против течения.
– Человек, – сказал отец Файн, – это тоже в чем-то животное, со всеми животными страстями. Мы в этом не виноваты, и вы тоже не виноваты в своих тайных позывах, преступающих Божий моральный закон.
– Это да, – горько сказал Тинбейн, – но есть же у меня и высшая сущность.
«Только она, – подумал он, – ведет себя крайне вяло, ни в какие дела не лезет. Правду говоря, ничто во мне особо не противится… Я нуждаюсь, – осознал он вдруг, – не в совете, что правильно и что неправильно, и даже не в отпущении грехов. Я нуждаюсь в четком плане, как мне все это провернуть!»
– Тут уж я ничем не могу вам помочь, – печально сказал отец Файн.
– Что? – вздрогнул Тинбейн. Теперь он почти не сомневался в телепатических способностях священника. – Ну точно, вы умеете понять, о чем человек думает.
Ему уже очень хотелось закончить эту беседу, но делать это самому было как-то неудобно, а пастор совсем не спешил его отпускать. За обращение за помощью приходилось расплачиваться.
– Вы не боитесь поступить плохо, – сказал отец Файн. – Вы боитесь, что ничего не получится и все об этом узнают. Вот эта девушка, про которую вы говорили, и ее муж – вы боитесь, что потерпите неудачу и они объединятся против вас, а вас самого оставят ни с чем. – Его голос звучал горько и укоризненно. – Ну, скажем, вы попытаетесь к чему-то там принудить эту девушку, а она испугается и бросится к мужу, что совершенно естественно, и где же вы будете тогда?
По полицейской рации дежурный пробубнил какое-то сообщение, относившееся к кому-то другому и к совсем другой части Лос-Анджелеса. Тинбейн, однако, воспользовался случаем и сказал:
– Это меня, нужно лететь. – Он открыл дверцу перед пастором, а когда тот вышел, сказал без особой искренности: – Огромное вам спасибо.
Дверца за пастором захлопнулась, и тот ушел обратно в дом.
Тинбейн взмыл в небо и погнал, не особо выбирая направление – лишь бы подальше от «Флакона Гермеса».
Когда на пороге появился отец Файн, Себастьян Гермес заметил на его лице явную обеспокоенность и сказал:
– Видно, у него серьезные проблемы.
– А у кого их нет? – откликнулся пастор, все еще погруженный в размышления.
– Давайте ближе к делу, – обратился Себастьян к нему и к Бобу Линди, уже приступившему к работе. – Я проверял жука, установленного на могиле Анарха Пика, и вроде бы расслышал удары пульса. Еле слышные, аритмичные, но что-то мне подсказывает, что возрождение уже близко.
– Он же стоит, небось, миллион поскредов, – заметил Линди.
– Лотта принесла из Библиотеки уйму информации, – сообщил Себастьян. – Отлично поработала. – Про себя он удивлялся, как это она сумела такое, при ее-то застенчивости. – Я узнал все подробности про Анарха Пика, это был действительно великий человек. Ничего похожего на Рэя Робертса, полная противоположность. Мы сослужим миру, а в особенности населению СНМ, огромную пользу. – Очень возбужденный, он яростно всасывал дым сигареты, и та становилась все длиннее и длиннее. – Беда только в том, что ей придется еще туда сходить, на этот раз меня интересует этот чокнутый Робертс.
– А он-то зачем? – удивился Боб Линди.
– Да ведь Робертс, – взмахнул рукой Себастьян, – является для нас одновременно и угрозой, и самым главным нашим покупателем. Ты согласен? – повернулся он к Бакли.
– Хорошо, что Лотта туда сходит, – сказал Р. К. по некотором размышлении. – Ведь масса того, что пишут в газетах про телезвезд, политиков и религиозных деятелей, абсолютно недостоверна. И все же я думаю, что ты прав. Анарх основал религию Юди, и вполне разумно считать, что он им очень нужен. Но с другой стороны, – закончил он, – нельзя исключать, что они его тут же и грохнут.
– А это нас сильно беспокоит? – спросил Боб Линди. – Как они с ним поступят, это не наша проблема, нам бы сдать его с рук на руки и получить свои деньги, а там хоть трава не расти.
– Как же можно так говорить! – возмутилась Черил Вейл, внимательно слушавшая беседу. – Ведь Анарх был такой хороший.
– Не говорите вы все сразу! – крикнул Себастьян. – Посмотрим, что Лотта добудет в Библиотеке. Может, Робертс не так уж и плох и с ним можно иметь абсолютно законный этический бизнес. – В том, что в руки к ним идет огромная добыча, он ни секунды не сомневался.
– А ведь Лотте не захочется еще раз идти в Библиотеку, – заметил священник.
– Ничего, – отмахнулся Себастьян, – как-нибудь не умрет.
И все же совесть его кольнула. Нужно было, пожалуй, сходить самому. Вот только… Его тоже мутило от этой Библиотеки. «Возможно, – мрачно подумал он, – потому-то я ее туда и послал, делать за меня тяжелую работу. И Лотта, наверное, это понимала – и все равно пошла».
Эта беспрекословность делала Лотту особенно трогательной – а заодно вводила его в соблазн свалить на нее неприятное или занудное дело. Соблазн, с которым следовало решительно бороться. Чаще всего эта борьба увенчивалась успехом, однако иногда, как в случае с этой Библиотекой, он уступал своим собственным страхам, щадил себя и посылал ее мучиться. А потом себя за это ненавидел – как, например, сейчас.
– И еще, Себастьян, одна вещь, – сказал священник, – которая, возможно, не пришла вам в голову. Возможно, Рэю Робертсу и не слишком понравится возрождение Анарха, но в его организации найдутся и такие, кто ждет появления нового вождя с радостью и нетерпением.
– Раскольническая фракция?
– Вполне возможно, что этот ваш дружок, полицейский Тинбейн, может как-нибудь с ними связаться. Да и вообще, – добавил Файн, посмотрев на Бакли, – это твоя работа, тебе за это деньги платят.
– Конечно, конечно, – закивал Р. К., а затем вынул из кармана блокнот и что-то в нем записал. – Я обязательно этим займусь.
– Послушайте, – воскликнул Линди, слушавший в наушники сигналы жучка, установленного Себастьяном на могиле Анарха, – ведь и правда! Я точно слышу, сердце действительно бьется, слабо и аритмично, как ты и говорил, но с каждой минутой все сильнее.
– Дай-ка мне послушать, – сказал Р. К. Бакли, нетерпеливо подскочив к верстаку; подобно Себастьяну, он тоже учуял добычу. – Так и есть, – кивнул он через минуту и передал наушники Файну.
– Чего там еще ждать, – решил Себастьян, – выкопаем, и дело с концом.
– Но ведь закон запрещает, – напомнил ему священник, – производить какие-либо работы до того, как будет услышан ясный и отчетливый голос.
– Законы, – брезгливо поморщился Р. К. – Ладно, отец, если вам так уж хочется цепляться за букву закона, свяжемся пока с Рэем Робертсом. Согласно тому же закону, мы имеем право продать тому, кто предложит больше всех. В нашем бизнесе это стандартная практика.
– Мистер Гермес, вас вызывают, – сказала Черил Вейл, сидевшая у видеофона. – Кто-то незнакомый, – добавила она, прикрыв ладонью трубку. – Я только знаю, что звонок из Италии.
– Италия? – удивился Себастьян. – Ты там взгляни по картотеке, – повернулся он к Бакли, – принадлежит ли нам кто-нибудь, связанный с Италией. – Подойдя к мисс Вейл, он взял у нее трубку. – Себастьян Гермес, а с кем я говорю?
И лицо ему на маленьком экране тоже было совершенно незнакомо. Европеец, с длинными черными чуть вьющимися волосами и пронзительным взглядом.
– Мистер Гермес, – сказал мужчина, – вы меня не знаете, и я тоже не имел прежде счастья беседовать с вами. – У него был легкий итальянский акцент и размеренная, излишне правильная речь. – Очень приятно с вами познакомиться.
– Я тоже рад этому знакомству, синьор…
– Тони, – подсказал брюнет. – Фамилию я называть не буду, в данный момент она не имеет ровно никакого значения. Насколько мы понимаем, вам, мистер Гермес, принадлежат права на покойного Анарха Пика. Вернее говоря, на Анарха Пика, бывшего недавно покойным. Это правда, мистер Гермес?
– Да, – кивнул Себастьян после секундной запинки. – Все права на упомянутую личность принадлежат моей фирме. Вы интересуетесь покупкой?
– Да, и чрезвычайно.
– А нельзя ли спросить, чьи интересы вы представляете?
– Интересы некой влиятельной особы, – без запинки ответил Тони. – Ровно никак не связанной с юдитами, что в данном случае очень важно. Вы же и сами понимаете, что Рэй Робертс – потенциальный убийца, и никак нельзя допустить, чтобы Пик попал в его руки. Вам известно, что в ваших Западных Соединенных Штатах, так же как здесь, в Италии, считается преступлением передавать права собственности на старорожденного кому бы то ни было, вызывающему законные подозрения, что он может причинить ему вред? Вы ясно это осознаете?
– Побеседуйте лучше с мистером Бакли, – сухо сказал уязвленный Себастьян; в этих делах он не слишком разбирался. – Это наш коммерческий представитель, подождите секунду.
Он передал трубку подскочившему Р. К.
– Говорит Р. К. Бакли, – пропел тот бархатным голосом. – Да, Тони, ваш источник ничуть не ошибся, мы действительно имеем в своем каталоге Анарха Пика. В данный момент он восстанавливает силы после возродильных мук в наилучшей больнице, какую мы только ему нашли… Нет, вы уж меня извините, я не могу вам дать ее адрес и название. – Он подмигнул Себастьяну. – Позвольте, сэр, поинтересоваться, откуда у вас эта информация? Мы же держали все в некотором секрете из-за конфликта интересов множества сторон, одной из которых и является упомянутый вами Рэй Робертс.
Он замолк, слушая трубку.
«Откуда он взялся? – подумал Себастьян. – Ведь знали только шестеро наших. И Лотта, она тоже знает. Неужели проболталась кому-нибудь? Конечно же, в итоге все обязательно выйдет на свет, ведь Анарха нужно будет продавать. Но чтобы так скоро, еще до того, как он реально попал к ним в руки… Вот теперь уж нужно его выкапывать, и как можно скорее, какие бы там ни были законы. Лотта. Зуб даю, это она, чтоб ее черти побрали».
Отведя Боба Линди чуть в сторону, он сказал:
– Теперь нам приходится действовать. Как только Р. К. закончит болтать, созвонись с доктором Сайном, а потом летите на кладбище Форест-Ноллс, я отправляюсь туда немедленно. – Он почти физически чувствовал, что время поджимает. – Там и встретимся. И давайте побыстрее, пусть Сайн тоже поторопится.
Себастьян хлопнул Линди по спине и зашагал через две ступеньки по лестнице, ведущей на крышу, где стояла его машина.
Через секунду он был уже в воздухе и летел к маленькому полузаброшенному кладбищу, на котором лежал Анарх Пик.
Глава шестая
«Форест-Ноллс, – думал Себастьян. – Позаброшенное кладбище, тщательно выбранное, по-видимому, теми, кто хоронил Анарха». Наверняка они доверяли Алексу Хобарту и его теории, что время скоро обратится; они – те, кто любил Анарха, – наверняка предвидели именно такую ситуацию.
Интересно, насколько долго и насколько старательно выискивали эту могилу ударные отряды Рэя Робертса? Не так уж, наверное, долго и не так уж старательно.
Внизу промелькнуло то самое кладбище, маленький квадратик зеленого. Себастьян пролетел немного назад и спланировал на то, что было когда-то аккуратной, посыпанной гравием посадочной площадкой, но теперь, подобно окружающим могилам, буйно заросло сорняками. Даже и днем это место вряд ли выглядело привлекательно. Хотя под землей уже проклевывалась жизнь, которая скоро запросит о помощи. «Тогда откроются глаза слепых, – смутно вспомнилось почти забытое место из Библии. – И рты мертвых отверзутся»[16]. Очень красивый пассаж, ставший теперь фактом жизни. И кто бы ведь мог подумать? Долгие столетия интеллектуалы считали это просто утешительной сказкой, придуманной, чтобы люди легче смирились с судьбой. Понимание, что, в точном соответствии с предсказанным, все это однажды сбудется, что это отнюдь не миф…
Пробравшись между могильных камней не столь впечатляющих, он подошел наконец к пышному гранитному надгробью Томаса Пика, 1921–1971.
Могила, слава богу, оставалась в прежнем виде. Никем не тронутой. И никого поблизости, ни одного свидетеля его незаконных действий.
Для полной уверенности он встал рядом с могилой на колени, включил мегафон и сказал:
– Сэр, вы меня слышите? Если да, то скажите что-нибудь.
Его голос гулко разносился по кладбищу, оставалось только надеяться, что поблизости нет никого. Достав из чемоданчика наушники, он надел их, прижал к земле акустическую чашечку и прислушался.
Ни звука из-под земли. Холодный ветер треплет пучки травы, маленькое запущенное захолустное кладбище… Напрягая уши, он начал двигать акустическую чашечку по могиле туда и сюда в надежде услышать ответ. Нет, ровно ни звука. И вдруг откуда-то сбоку, из совершенно другой могилы, донесся слабый, срывающийся голос:
– Да, я слышу вас, я жив, но тут тесно и совсем темно. Где это я?
– А с любой. С женщиной, и все. И ты с ней, с этой самой другой, в постели. В смысле, что во сне. Так это что, тоже грех?
– Это грех, – сказал Р. К., немного подумав, – если ты проснешься и вспомнишь сон, и тебе будет от этого приятно.
– Ну ладно, – продолжил Тинбейн. – Предположим, тебе пришла вдруг в голову идея, как кому-нибудь там навредить, обмануть его, но только ты этого не станешь делать, потому что он тебе друг. Понимаешь? Такого же не делают друзьям, так нас родители учили. Но нет ли греха в том, что мысль у тебя уже появилась, мысль, которую ты тут же отбросил?
– Не того ты выбрал собеседника, – сказал Р. К. – Вот дождешься отца Файна, у него и спрашивай.
– Да, но сейчас-то его здесь нет, а ты – вот он.
Проблема стояла ребром, она его буквально изводила, заставляла двигаться и говорить, заставляла следовать ее, этой проблемы, логике.
– У всех бывают иногда такие порывы, – сказал по раздумии Р. К. – Мне вот, скажем, Себастьяна так и хочется иногда шарахнуть, а Боба Линди так постоянно, этот Линди достанет кого угодно. И даже ведь иногда… – Он заговорил чуть не шепотом. – Вот эта Себастьянова Лотта, она же часто здесь вертится. Безо всяких особых причин, просто сидит и разговаривает. Вежливая такая, приятная, но иногда я смотрю на нее и бешусь. И ничего не могу с собою поделать.
– Она очень милая, – сказал Тинбейн.
– Милая, конечно, милая, милее не бывает, только что из этого? Милейшая девушка, о голову которой мне хочется что-нибудь такое разбить. – Р. К. возбудился и яростно жестикулировал. – Ни капли независимости, все время цепляется за Себастьяна. И он же старше ее хрен знает на сколько лет. А тут еще антивремя, этот самый хобартовский реверс, она становится все младше и младше, очень скоро она будет подростком, а затем младшеклассницей, а к тому времени, когда он уже будет в самом расцвете, ну, скажем, как я сейчас, она превратится в младенца. В младенца!
– Да уж, – согласился Тинбейн.
– Выходя за него замуж, она была, конечно же, старше. Более зрелая. Такой ты ее не знал, тогда ты патрулировал где-то в другом месте. Такая совсем уже взрослая, совсем настоящая женщина. Кой черт, да она и вправду была настоящей женщиной. А теперь… – Он безнадежно махнул рукой. – Можешь видеть своими глазами, что оно делает с людьми, это проклятое антивремя.
– А ты точно это знаешь? – усомнился Тинбейн. – Мне как-то все время казалось, что для того, чтобы молодеть, нужно сперва умереть и возродиться.
– Господи, – удивился Р. К., – да ты что, совсем не понимаешь антивремя? Послушай, я ее знал. Она была старше. Да что там она, я был старше, мы все были старше. Я думаю… знаешь, что я думаю? У тебя против этого что-то вроде защитного механизма, потому что ты уже молодой, слишком молодой, чтобы позволить себе становиться еще моложе. Ты же не сможешь тогда больше быть копом.
– Жратва это все собачья. – Тинбейн едва не задохнулся от злобы. – Может, антивремя и воздействует как-то, если ты не умирал, может, оно вроде как задерживает в развитии, но это же совсем не то, что с мертвяками, с такими, как был Себастьян. Он-то, конечно, становится младше, но никак не Лотта, я ее знаю… – он прикинул в уме, – почти уже год. И она повзрослела.
Прямо над их головами на крышу села машина; по ступенькам спустились цепочкой Боб Линди, Себастьян Гермес и чуть задержавшийся отец Файн.
– Хорошая работа, – сказал Себастьян, заметив Тинбейна. – Но теперь всё на докторе Сайне. Он и сейчас там с ним, с этим старорожденным, на станции скорой помощи. А я вот совсем как выжатый лимон. – Он тяжело опустился в плетеное кресло, подобрал в ближайшей пепельнице окурок, поднес к нему зажигалку и начал вдувать в него дым. – Ну что, Джо Тинбейн, что там нового в мире? Новое массовое оживление?
Все привычно рассмеялись.
– Я хотел поговорить с отцом Файном, – сказал Тинбейн, – по вопросам религиозного свойства. С глазу на глаз. Вы не могли бы, – повернулся он к Файну, – выйти ненадолго со мной, сядем, спокойно побеседуем в моей машине.
– Да, конечно же.
Файн последовал за Тинбейном в приемную, где Черил Вейл так и болтала по телефону, а затем на улицу к припаркованной рядом машине. Какое-то время они сидели молча. Затем отец Файн спросил:
– Это связано как-нибудь с прелюбодеянием?
Подобно Себастьяну, он явно был немного экстрасенсом.
– Да ничего подобного! – вспылил Тинбейн. – Это связано с мыслями, вдруг у меня появившимися, мыслями, не бывавшими у меня прежде. Видите ли, создалась ситуация, из которой я могу извлечь выгоду. Но только за счет других. Так вот, чье благо тут главнее? Если чужое, то почему? В конце концов, я тоже человек. Ничего я не понимаю. – Прежде чем продолжить, он надолго мрачно задумался. – Ну ладно, это и вправду касается женщины, но я хочу поговорить совсем не о прелюбодеянии, просто я боюсь причинить ей боль, этой девушке. Я приобрел над нею что-то вроде власти и теперь могу – наверное, могу, точно-то я ничего не знаю – склонить ее лечь со мною в постель.
Тинбейн вдруг подумал, не хватит ли умеренных телепатических способностей отца Файна, чтобы различить за всем этим туманом фигуру Лотты Гермес. Будем надеяться, что нет… и вообще пастор по должности должен молчать. Но все равно это было бы очень некстати.
– Вы ее любите? – спросил отец Файн.
Этот вопрос заставил Тинбейна задуматься. И надолго.
– Да, – кивнул он в конце концов.
И это было правдой, он ее любил. Он никогда еще не думал об этом, но дело обстояло именно так. Так, значит, вот какая муха его грызла, вот откуда все эти мысли.
– Она замужем?
– Нет, – соврал Тинбейн. Для пущей безопасности.
– И она вас не любит, – сказал отец Файн по некотором раздумии.
– Кой черт, да конечно же нет. Она любит своего мужа и… – Он мгновенно прикусил язык; теперь отец Файн легко догадается, почему он говорил, что она не замужем, и ему будет ясно, что это Лотта. – Он мой друг, и я не хотел бы причинять ему боль.
«Но я же действительно ее люблю, – думал он. – Потому мне и больно, оттого и все эти терзания. Если ты любишь девушку, тебе хочется быть с ней, это естественно, это биология».
– Только имен не называйте, – предупредил отец Файн. – Не знаю, много ли вы знаете об исповеди, но имен тут никогда не называют.
– Я перед вами совсем не исповедуюсь, – возмутился Тинбейн. – Я просто хочу узнать ваше профессиональное мнение.
А может, он и правда исповедовался – в грехе? В некотором смысле, да; он просил о помощи, но в то же самое время хотел получить прощение. Прощение за мысли, прощение за возможные действия, прощение за свою внутреннюю сущность, ведь это она стремилась к Лотте Гермес и была готова ради достижения цели одолеть любые преграды, как лосось, самозабвенно рвущийся против течения.
– Человек, – сказал отец Файн, – это тоже в чем-то животное, со всеми животными страстями. Мы в этом не виноваты, и вы тоже не виноваты в своих тайных позывах, преступающих Божий моральный закон.
– Это да, – горько сказал Тинбейн, – но есть же у меня и высшая сущность.
«Только она, – подумал он, – ведет себя крайне вяло, ни в какие дела не лезет. Правду говоря, ничто во мне особо не противится… Я нуждаюсь, – осознал он вдруг, – не в совете, что правильно и что неправильно, и даже не в отпущении грехов. Я нуждаюсь в четком плане, как мне все это провернуть!»
– Тут уж я ничем не могу вам помочь, – печально сказал отец Файн.
– Что? – вздрогнул Тинбейн. Теперь он почти не сомневался в телепатических способностях священника. – Ну точно, вы умеете понять, о чем человек думает.
Ему уже очень хотелось закончить эту беседу, но делать это самому было как-то неудобно, а пастор совсем не спешил его отпускать. За обращение за помощью приходилось расплачиваться.
– Вы не боитесь поступить плохо, – сказал отец Файн. – Вы боитесь, что ничего не получится и все об этом узнают. Вот эта девушка, про которую вы говорили, и ее муж – вы боитесь, что потерпите неудачу и они объединятся против вас, а вас самого оставят ни с чем. – Его голос звучал горько и укоризненно. – Ну, скажем, вы попытаетесь к чему-то там принудить эту девушку, а она испугается и бросится к мужу, что совершенно естественно, и где же вы будете тогда?
По полицейской рации дежурный пробубнил какое-то сообщение, относившееся к кому-то другому и к совсем другой части Лос-Анджелеса. Тинбейн, однако, воспользовался случаем и сказал:
– Это меня, нужно лететь. – Он открыл дверцу перед пастором, а когда тот вышел, сказал без особой искренности: – Огромное вам спасибо.
Дверца за пастором захлопнулась, и тот ушел обратно в дом.
Тинбейн взмыл в небо и погнал, не особо выбирая направление – лишь бы подальше от «Флакона Гермеса».
Когда на пороге появился отец Файн, Себастьян Гермес заметил на его лице явную обеспокоенность и сказал:
– Видно, у него серьезные проблемы.
– А у кого их нет? – откликнулся пастор, все еще погруженный в размышления.
– Давайте ближе к делу, – обратился Себастьян к нему и к Бобу Линди, уже приступившему к работе. – Я проверял жука, установленного на могиле Анарха Пика, и вроде бы расслышал удары пульса. Еле слышные, аритмичные, но что-то мне подсказывает, что возрождение уже близко.
– Он же стоит, небось, миллион поскредов, – заметил Линди.
– Лотта принесла из Библиотеки уйму информации, – сообщил Себастьян. – Отлично поработала. – Про себя он удивлялся, как это она сумела такое, при ее-то застенчивости. – Я узнал все подробности про Анарха Пика, это был действительно великий человек. Ничего похожего на Рэя Робертса, полная противоположность. Мы сослужим миру, а в особенности населению СНМ, огромную пользу. – Очень возбужденный, он яростно всасывал дым сигареты, и та становилась все длиннее и длиннее. – Беда только в том, что ей придется еще туда сходить, на этот раз меня интересует этот чокнутый Робертс.
– А он-то зачем? – удивился Боб Линди.
– Да ведь Робертс, – взмахнул рукой Себастьян, – является для нас одновременно и угрозой, и самым главным нашим покупателем. Ты согласен? – повернулся он к Бакли.
– Хорошо, что Лотта туда сходит, – сказал Р. К. по некотором размышлении. – Ведь масса того, что пишут в газетах про телезвезд, политиков и религиозных деятелей, абсолютно недостоверна. И все же я думаю, что ты прав. Анарх основал религию Юди, и вполне разумно считать, что он им очень нужен. Но с другой стороны, – закончил он, – нельзя исключать, что они его тут же и грохнут.
– А это нас сильно беспокоит? – спросил Боб Линди. – Как они с ним поступят, это не наша проблема, нам бы сдать его с рук на руки и получить свои деньги, а там хоть трава не расти.
– Как же можно так говорить! – возмутилась Черил Вейл, внимательно слушавшая беседу. – Ведь Анарх был такой хороший.
– Не говорите вы все сразу! – крикнул Себастьян. – Посмотрим, что Лотта добудет в Библиотеке. Может, Робертс не так уж и плох и с ним можно иметь абсолютно законный этический бизнес. – В том, что в руки к ним идет огромная добыча, он ни секунды не сомневался.
– А ведь Лотте не захочется еще раз идти в Библиотеку, – заметил священник.
– Ничего, – отмахнулся Себастьян, – как-нибудь не умрет.
И все же совесть его кольнула. Нужно было, пожалуй, сходить самому. Вот только… Его тоже мутило от этой Библиотеки. «Возможно, – мрачно подумал он, – потому-то я ее туда и послал, делать за меня тяжелую работу. И Лотта, наверное, это понимала – и все равно пошла».
Эта беспрекословность делала Лотту особенно трогательной – а заодно вводила его в соблазн свалить на нее неприятное или занудное дело. Соблазн, с которым следовало решительно бороться. Чаще всего эта борьба увенчивалась успехом, однако иногда, как в случае с этой Библиотекой, он уступал своим собственным страхам, щадил себя и посылал ее мучиться. А потом себя за это ненавидел – как, например, сейчас.
– И еще, Себастьян, одна вещь, – сказал священник, – которая, возможно, не пришла вам в голову. Возможно, Рэю Робертсу и не слишком понравится возрождение Анарха, но в его организации найдутся и такие, кто ждет появления нового вождя с радостью и нетерпением.
– Раскольническая фракция?
– Вполне возможно, что этот ваш дружок, полицейский Тинбейн, может как-нибудь с ними связаться. Да и вообще, – добавил Файн, посмотрев на Бакли, – это твоя работа, тебе за это деньги платят.
– Конечно, конечно, – закивал Р. К., а затем вынул из кармана блокнот и что-то в нем записал. – Я обязательно этим займусь.
– Послушайте, – воскликнул Линди, слушавший в наушники сигналы жучка, установленного Себастьяном на могиле Анарха, – ведь и правда! Я точно слышу, сердце действительно бьется, слабо и аритмично, как ты и говорил, но с каждой минутой все сильнее.
– Дай-ка мне послушать, – сказал Р. К. Бакли, нетерпеливо подскочив к верстаку; подобно Себастьяну, он тоже учуял добычу. – Так и есть, – кивнул он через минуту и передал наушники Файну.
– Чего там еще ждать, – решил Себастьян, – выкопаем, и дело с концом.
– Но ведь закон запрещает, – напомнил ему священник, – производить какие-либо работы до того, как будет услышан ясный и отчетливый голос.
– Законы, – брезгливо поморщился Р. К. – Ладно, отец, если вам так уж хочется цепляться за букву закона, свяжемся пока с Рэем Робертсом. Согласно тому же закону, мы имеем право продать тому, кто предложит больше всех. В нашем бизнесе это стандартная практика.
– Мистер Гермес, вас вызывают, – сказала Черил Вейл, сидевшая у видеофона. – Кто-то незнакомый, – добавила она, прикрыв ладонью трубку. – Я только знаю, что звонок из Италии.
– Италия? – удивился Себастьян. – Ты там взгляни по картотеке, – повернулся он к Бакли, – принадлежит ли нам кто-нибудь, связанный с Италией. – Подойдя к мисс Вейл, он взял у нее трубку. – Себастьян Гермес, а с кем я говорю?
И лицо ему на маленьком экране тоже было совершенно незнакомо. Европеец, с длинными черными чуть вьющимися волосами и пронзительным взглядом.
– Мистер Гермес, – сказал мужчина, – вы меня не знаете, и я тоже не имел прежде счастья беседовать с вами. – У него был легкий итальянский акцент и размеренная, излишне правильная речь. – Очень приятно с вами познакомиться.
– Я тоже рад этому знакомству, синьор…
– Тони, – подсказал брюнет. – Фамилию я называть не буду, в данный момент она не имеет ровно никакого значения. Насколько мы понимаем, вам, мистер Гермес, принадлежат права на покойного Анарха Пика. Вернее говоря, на Анарха Пика, бывшего недавно покойным. Это правда, мистер Гермес?
– Да, – кивнул Себастьян после секундной запинки. – Все права на упомянутую личность принадлежат моей фирме. Вы интересуетесь покупкой?
– Да, и чрезвычайно.
– А нельзя ли спросить, чьи интересы вы представляете?
– Интересы некой влиятельной особы, – без запинки ответил Тони. – Ровно никак не связанной с юдитами, что в данном случае очень важно. Вы же и сами понимаете, что Рэй Робертс – потенциальный убийца, и никак нельзя допустить, чтобы Пик попал в его руки. Вам известно, что в ваших Западных Соединенных Штатах, так же как здесь, в Италии, считается преступлением передавать права собственности на старорожденного кому бы то ни было, вызывающему законные подозрения, что он может причинить ему вред? Вы ясно это осознаете?
– Побеседуйте лучше с мистером Бакли, – сухо сказал уязвленный Себастьян; в этих делах он не слишком разбирался. – Это наш коммерческий представитель, подождите секунду.
Он передал трубку подскочившему Р. К.
– Говорит Р. К. Бакли, – пропел тот бархатным голосом. – Да, Тони, ваш источник ничуть не ошибся, мы действительно имеем в своем каталоге Анарха Пика. В данный момент он восстанавливает силы после возродильных мук в наилучшей больнице, какую мы только ему нашли… Нет, вы уж меня извините, я не могу вам дать ее адрес и название. – Он подмигнул Себастьяну. – Позвольте, сэр, поинтересоваться, откуда у вас эта информация? Мы же держали все в некотором секрете из-за конфликта интересов множества сторон, одной из которых и является упомянутый вами Рэй Робертс.
Он замолк, слушая трубку.
«Откуда он взялся? – подумал Себастьян. – Ведь знали только шестеро наших. И Лотта, она тоже знает. Неужели проболталась кому-нибудь? Конечно же, в итоге все обязательно выйдет на свет, ведь Анарха нужно будет продавать. Но чтобы так скоро, еще до того, как он реально попал к ним в руки… Вот теперь уж нужно его выкапывать, и как можно скорее, какие бы там ни были законы. Лотта. Зуб даю, это она, чтоб ее черти побрали».
Отведя Боба Линди чуть в сторону, он сказал:
– Теперь нам приходится действовать. Как только Р. К. закончит болтать, созвонись с доктором Сайном, а потом летите на кладбище Форест-Ноллс, я отправляюсь туда немедленно. – Он почти физически чувствовал, что время поджимает. – Там и встретимся. И давайте побыстрее, пусть Сайн тоже поторопится.
Себастьян хлопнул Линди по спине и зашагал через две ступеньки по лестнице, ведущей на крышу, где стояла его машина.
Через секунду он был уже в воздухе и летел к маленькому полузаброшенному кладбищу, на котором лежал Анарх Пик.
Глава шестая
Только в полном уходе от ничто может быть найдено существование во всей его непорочности.
Святой Бонавентура[15]
«Форест-Ноллс, – думал Себастьян. – Позаброшенное кладбище, тщательно выбранное, по-видимому, теми, кто хоронил Анарха». Наверняка они доверяли Алексу Хобарту и его теории, что время скоро обратится; они – те, кто любил Анарха, – наверняка предвидели именно такую ситуацию.
Интересно, насколько долго и насколько старательно выискивали эту могилу ударные отряды Рэя Робертса? Не так уж, наверное, долго и не так уж старательно.
Внизу промелькнуло то самое кладбище, маленький квадратик зеленого. Себастьян пролетел немного назад и спланировал на то, что было когда-то аккуратной, посыпанной гравием посадочной площадкой, но теперь, подобно окружающим могилам, буйно заросло сорняками. Даже и днем это место вряд ли выглядело привлекательно. Хотя под землей уже проклевывалась жизнь, которая скоро запросит о помощи. «Тогда откроются глаза слепых, – смутно вспомнилось почти забытое место из Библии. – И рты мертвых отверзутся»[16]. Очень красивый пассаж, ставший теперь фактом жизни. И кто бы ведь мог подумать? Долгие столетия интеллектуалы считали это просто утешительной сказкой, придуманной, чтобы люди легче смирились с судьбой. Понимание, что, в точном соответствии с предсказанным, все это однажды сбудется, что это отнюдь не миф…
Пробравшись между могильных камней не столь впечатляющих, он подошел наконец к пышному гранитному надгробью Томаса Пика, 1921–1971.
Могила, слава богу, оставалась в прежнем виде. Никем не тронутой. И никого поблизости, ни одного свидетеля его незаконных действий.
Для полной уверенности он встал рядом с могилой на колени, включил мегафон и сказал:
– Сэр, вы меня слышите? Если да, то скажите что-нибудь.
Его голос гулко разносился по кладбищу, оставалось только надеяться, что поблизости нет никого. Достав из чемоданчика наушники, он надел их, прижал к земле акустическую чашечку и прислушался.
Ни звука из-под земли. Холодный ветер треплет пучки травы, маленькое запущенное захолустное кладбище… Напрягая уши, он начал двигать акустическую чашечку по могиле туда и сюда в надежде услышать ответ. Нет, ровно ни звука. И вдруг откуда-то сбоку, из совершенно другой могилы, донесся слабый, срывающийся голос:
– Да, я слышу вас, я жив, но тут тесно и совсем темно. Где это я?
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента