«Да хрен с ним!» — в конце концов решил Жирный и замолчал.
— Выйдите, — сказал один из психиатров. — Мы сообщим вам свое заключение.
— Я уже получил урок, — сказал Жирный, направляясь к выходу. — Самоубийство являет собой интроекцию враждебности, которую следовало бы направить на человека, который расстроил вас. Я долго размышлял в палате интенсивной терапии, или как там ее, и понял: в моем разрушительном поступке проявили себя годы самопожертвования и самоотречения. Однако что меня поразило, так это мудрость тела — оно знало не только, что должно защитить себя от мозга, но знало и как сделать это. Теперь я понял, что утверждение Йейтса: «Я есть бессмертная душа, привязанная к телу умирающего животного», диаметрально противоречит действительному положению вещей, касающихся человека. Психиатр сказал:
— Мы поговорим с вами после того, как вынесем заключение.
Жирный ответил:
— Я скучаю по сыну. Никто не взглянул на него.
— Я боялся, что Бет причинит ему вред, — сказал Жирный.
То была единственная правда, произнесенная им в этой комнате. Он пытался убить себя не потому, что Бет оставила его, а потому, что после ее отъезда не мог присматривать за маленьким сыном.
Потом Жирный сидел в коридоре на кушетке из пластика и хрома и слушал рассказ какой-то толстой старухи о том, как ее муж пытался разделаться с ней, закачивая газ под дверь старухиной спальни. Жирный думал о своей жене. Он не думал о том, что видел Бога. Он не говорил себе: «я одно из немногих человеческих существ, кто в самом деле видел Бога». Вместо этого он вспомнил о Стефани, что сделала для него маленький глиняный горшочек, который Жирный назвал О-хо, потому что горшочек казался ему похожим на китайский.
Интересно, думал Жирный, подсела ли Стефани на героин, или ее посадили под замок, как сейчас его? может, она умерла или вышла замуж, или живет в заснеженном Вашингтоне? Стефани без умолку болтала о штате Вашингтон, где она никогда не была, но куда всю жизнь мечтала попасть. Все это могло случиться со Стефани… а могло и не случиться. Любопытно, что бы сказала Стефани, увидь она его сейчас взаперти — жена с сыном уехали, дроссельная заслонка сломалась — и с выжженными мозгами.
Не будь мозги Жирного выжжены, он бы сейчас думал о том, какая удача остаться в живых — удача не в философском смысле, а в статистическом. Никто не выживает после сорока девяти таблеток высококачественного дигиталиса. Как правило, достаточно превысить предписанную дозу всего лишь вдвое. Жирному прописали четыре таблетки в день, он превысил дозу в 12, 25 раза и остался жив. Если рассматривать дело с практической точки зрения, бесконечная милость Божия тут вообще ни при чем, ведь вдобавок Жирный принял весь свой либриум, двадцать таблеток квида и шестьдесят апресолина, влив сверху полбутылки вина. Из медикаментов в доме осталась только бутылочка «Нервина Майлса». Технически Жирный был мертв.
Он был мертв и духовно.
Он узрел Бога то ли слишком рано, то ли слишком поздно. Так или иначе, в смысле выживания это ничего ему не дало. Встреча с Богом не добавила выносливости к страданиям, с которыми вполне справляется большинство людей, такой милости не удостоенных.
Хотя необходимо отметить — и Кевин отметил, — что Жирный совершил кое-что еще вдобавок к тому, что узрел Бога. Кевин как-то позвонил Жирному в возбуждении от еще одной книги Мирчи Элиаде.
— Послушай, знаешь, что говорит Элиаде о «магическом времени» австралийских аборигенов? Он считает, что антропологи ошибаются, утверждая, что «магическое время» подразумевает прошлое. Элиаде полагает, что это другой вид времени, которое идет сейчас, а аборигены умеют проникать туда, к героям и их подвигам. Погоди, я тебе зачитаю. — Тишина. — Блин! — сказал затем Кевин. — Не могу найти. Короче, готовясь к этому, они претерпевают страшную боль, таков их ритуал инициации. Ты тоже терпел боль, когда получал свой опыт; у тебя резался зуб мудрости, и ты, — Кевин понизил голос, прежде он кричал, — боялся, что за тобой охотятся власти.
— На меня нашло помутнение, — ответил Жирный. — Никто за мной не охотился.
— Но ты думал, что охотятся. Ты был так перепуган, что спать не мог! Ночь за ночью. У тебя был сенсорный голод!
— Я просто лежал в кровати и не мог заснуть.
— Ты начал видеть цвета. Меняющиеся цвета. — В возбуждении Кевин опять сорвался на крик; когда отступал цинизм, Кевин становился сущим маньяком. — Это описано в «Тибетской Книге мертвых», путешествие в соседний мир! Ты духовно умирал от стресса и страха! Вот как оно происходит — проникновение в другую реальность! «Магическое время»!
И сейчас Жирный сидел на кушетке из пластика и хрома и духовно умирал. Фактически он уже был духовно мертв, и в соседней комнате эксперты решали его судьбу, вынося приговор тому, что осталось от Жирного. Это правильно, что квалифицированные не-психи судят психов. А как иначе?
— Раз они могли попадать в «магическое время», — кричал Кевин, — то это единственное реальное время, все реальные события происходят в «магическом времени»! Это деяния богов!
Огромная толстая старуха рядом с Жирным нагнулась над пластиковым бачком, куда норовила сблевать торазин, которым ее лечили. Она знает, переведя дыхание шепнула старуха Жирному, что торазин отравлен ее мужем; тот, проникнув на верхние этажи больницы, собирается прикончить ее.
— Ты нашел путь в высший уровень, — вещал Кевин. — Разве не это ты пишешь в своем дневнике?
«Империя бессмертна», — процитировал про себя Жирный. Эта фраза снова и снова появлялась в его экзегезе; стала своего рода красной нитью. Фраза явилась ему в замечательном сне. В этом сне Жирный был ребенком и рыскал по пыльным букинистическим лавкам в поисках старых научно-фантастических журналов, особенно «Поразительных историй», где мечтал найти бесценный сериал под названием «Империя бессмертна». Жирный знал, что если найдет сериал и прочтет его, он будет знать все на свете — в этом заключалась суть сна.
Прежде, когда Жирный наблюдал взаимопроникновение двух миров и видел не только Калифорнию 1974 года, но и Древний Рим, он наблюдал в этом взаимопроникновении одну общую структуру, присутствующую в обоих мирах, — Черную Железную Тюрьму. Именно она именовалась в его сне «Империей». Жирный был уверен в этом, потому что, как только увидел Черную Железную Тюрьму, сразу узнал ее. В ней были заключены все, не осознавая того. Черная Железная Тюрьма являлась их миром.
Кто построил тюрьму и зачем — Жирный не знал. Хотя кое о чем догадывался: тюрьму пытались разрушить. Организация христиан — не обычных христиан, тех, что каждое воскресенье посещают церковь и молятся, а тайных ранних христиан в серых балахонах — с энергией и воодушевлением начала осаду тюрьмы.
Жирный в своем безумии понимал: на сей раз тайные ранние христиане в серых балахонах должны взять тюрьму, а не найти обходной путь. Деяния героев в священном «магическом времени» — согласно аборигенам, единственном реальном времени — были реальными.
Однажды Жирный наткнулся в дешевом научно-фантастическом романе на точное описание Черной Железной Тюрьмы, только она находилась в далеком будущем. Поэтому если наложить прошлое (Древний Рим) на настоящее (Калифорнию двадцатого века), а сверху добавить мир далекого будущего из романа «Андроид проливал море слез», получается Империя, или Черная Железная Тюрьма в форме супер — или транстемпоральной постоянной. Каждый из когда-либо живших был в буквальном смысле окружен железными стенами тюрьмы; ничего не подозревая, они находились внутри. Все, кроме тайных ранних христиан в серых балахонах.
Таким образом, тайные ранние христиане становились тоже супер — или транстемпоральными, то есть существующими во всех временах одновременно. Этого Жирный не мог понять. Как они могут быть ранними и существовать в настоящем и будущем? И если они существуют в настоящем, почему никто не может их видеть?
С другой стороны, почему никто не может видеть стен Черной Железной Тюрьмы, которые окружают всех, в том числе и самого Жирного? Почему эти противоположные силы становятся явными, только когда прошлое, настоящее и будущее по неизвестной причине накладываются друг на друга?
Может, в «магическом времени» аборигенов вообще не существует времени? Но если времени не существует, как могли тайные ранние христиане освободиться из Черной Железной Тюрьмы, которую им удалось взорвать? И как они могли взорвать что-то в Риме семидесятого года от Рождества Христова, если тогда не существовало взрывчатки? И как, если в «магическом времени» нет самого времени, могло завершиться существование тюрьмы?
Жирному вспомнился знаменательный фрагмент из «Парсифаля»: «Здесь время превращается в пространство». В своем религиозном опыте в марте 1974-го Жирный наблюдал расширение пространства: медленно и неуклонно, ярд за ярдом, до самых звезд. Было такое впечатление, будто вокруг Жирного убрали стены. Он чувствовал себя котом, которого вывезли за город в закрытой коробке, а Достигнув места назначения, выпустили. Ночью ему снилась бесконечная пустота, но эта пустота была живой. Пустота все расширялась — абсолютная, тотальная пустота, в то же время обладающая индивидуальностью. Пустота выразила удовольствие при виде Жирного, который во сне не обладал телом. Он, подобно пустоте, просто парил, воспринимая какое-то тихое мурлыканье, вроде музыки. При помощи этого мурлыканья пустота общалась с ним.
— Из всех людей, — говорила пустота, — из всех до единого, ты мой самый любимый.
Пустота жаждала объединиться с Жирным Лошадником, только с ним из всех когда-либо существовавших людей. Подобно пространству, любовь пустоты была безграничной, пустота и ее любовь заполняли все. Так счастлив Жирный не был никогда в жизни.
К нему подошел санитар.
— Мы продержим вас здесь четырнадцать дней.
— Мне нельзя пойти домой? — спросил Жирный.
— Нет, мы считаем, что вы нуждаетесь в лечении. Вы еще не готовы отправиться домой.
— Зачитайте мне мои права, — сказал Жирный. Он был ошеломлен и испуган.
— Мы можем держать вас четырнадцать дней без постановления суда. После этого, если так решит суд и мы сочтем необходимым, можем продержать еще девяносто дней.
Жирный знал: если он скажет хоть слово, его запрут на девяносто дней. Поэтому он ничего не сказал. Когда сходишь с ума, быстро учишься вести себя тихо.
Свихнуться и попасться на этом — значит почти наверняка отправиться за решетку. Теперь Жирный это знал. Кроме лечебницы для алкоголиков, в графстве Оранж имелся и сумасшедший дом. Именно сюда и угодил сейчас Жирный, причем не исключено, что надолго. Тем временем Бет наверняка забирала все, что хотела, из их дома и перевозила на новую квартиру. Она отказалась сказать Жирному адрес, не назвала даже город.
На самом деле, хотя Жирный не знал тогда об этом, в результате его неосмотрительности он задолжал за дом, за машину, перестал оплачивать счета за электричество и телефон. От Бет, расстроенной физическим и душевным состоянием бывшего мужа, трудно было ожидать, что она возьмет на себя решение созданных им проблем. Поэтому, когда Жирный вернулся из больницы, он обнаружил холодильник в луже воды, полное отсутствие машины и извещение: его лишили права выкупа дома. При попытке позвонить кому-нибудь и попросить помощи Жирный услышал в телефонной трубке мертвую тишину. Это окончательно добило его. Впрочем, он понимал: сам виноват, такова его карма.
Однако в тот момент Жирный ничего подобного не подозревал. Он знал только, что просидит под замком по меньшей мере две недели. Еще кое-что ему рассказали другие пациенты: за эти две недели графство Оранж выставит ему счет. Сумма, включая оплату за услуги палаты интенсивной терапии, превышала две тысячи долларов.
Жирного отвезли в больницу графства, поскольку денег на частную клинику у него не было. Теперь он на собственной шкуре почувствовал, что быть сумасшедшим еще и стоит немалых денег — помимо того, что тебя держат взаперти. За сумасшествие тебе выставят счет, а если ты не хочешь или не можешь платить, подадут в суд, а если не выполнишь решение суда, то за оскорбление этого самого суда сядешь за решетку.
Если вспомнить, что попытка самоубийства Жирного проистекала из глубокого отчаяния, прелесть его нынешнего положения как-то исчезает. Рядом с ним на кушетке из пластика и хрома толстая старуха продолжала сблевывать свои таблетки в пластиковый бачок, заботливо предоставленный администрацией. Подошедший санитар взял Жирного под локоть, чтобы отвести в отделение, где ему предстояло провести две недели. Это отделение называлось Северным. Жирный покорно последовал за санитаром из приемного отделения в Северное, где за ним снова защелкнули замок.
— Выйдите, — сказал один из психиатров. — Мы сообщим вам свое заключение.
— Я уже получил урок, — сказал Жирный, направляясь к выходу. — Самоубийство являет собой интроекцию враждебности, которую следовало бы направить на человека, который расстроил вас. Я долго размышлял в палате интенсивной терапии, или как там ее, и понял: в моем разрушительном поступке проявили себя годы самопожертвования и самоотречения. Однако что меня поразило, так это мудрость тела — оно знало не только, что должно защитить себя от мозга, но знало и как сделать это. Теперь я понял, что утверждение Йейтса: «Я есть бессмертная душа, привязанная к телу умирающего животного», диаметрально противоречит действительному положению вещей, касающихся человека. Психиатр сказал:
— Мы поговорим с вами после того, как вынесем заключение.
Жирный ответил:
— Я скучаю по сыну. Никто не взглянул на него.
— Я боялся, что Бет причинит ему вред, — сказал Жирный.
То была единственная правда, произнесенная им в этой комнате. Он пытался убить себя не потому, что Бет оставила его, а потому, что после ее отъезда не мог присматривать за маленьким сыном.
Потом Жирный сидел в коридоре на кушетке из пластика и хрома и слушал рассказ какой-то толстой старухи о том, как ее муж пытался разделаться с ней, закачивая газ под дверь старухиной спальни. Жирный думал о своей жене. Он не думал о том, что видел Бога. Он не говорил себе: «я одно из немногих человеческих существ, кто в самом деле видел Бога». Вместо этого он вспомнил о Стефани, что сделала для него маленький глиняный горшочек, который Жирный назвал О-хо, потому что горшочек казался ему похожим на китайский.
Интересно, думал Жирный, подсела ли Стефани на героин, или ее посадили под замок, как сейчас его? может, она умерла или вышла замуж, или живет в заснеженном Вашингтоне? Стефани без умолку болтала о штате Вашингтон, где она никогда не была, но куда всю жизнь мечтала попасть. Все это могло случиться со Стефани… а могло и не случиться. Любопытно, что бы сказала Стефани, увидь она его сейчас взаперти — жена с сыном уехали, дроссельная заслонка сломалась — и с выжженными мозгами.
Не будь мозги Жирного выжжены, он бы сейчас думал о том, какая удача остаться в живых — удача не в философском смысле, а в статистическом. Никто не выживает после сорока девяти таблеток высококачественного дигиталиса. Как правило, достаточно превысить предписанную дозу всего лишь вдвое. Жирному прописали четыре таблетки в день, он превысил дозу в 12, 25 раза и остался жив. Если рассматривать дело с практической точки зрения, бесконечная милость Божия тут вообще ни при чем, ведь вдобавок Жирный принял весь свой либриум, двадцать таблеток квида и шестьдесят апресолина, влив сверху полбутылки вина. Из медикаментов в доме осталась только бутылочка «Нервина Майлса». Технически Жирный был мертв.
Он был мертв и духовно.
Он узрел Бога то ли слишком рано, то ли слишком поздно. Так или иначе, в смысле выживания это ничего ему не дало. Встреча с Богом не добавила выносливости к страданиям, с которыми вполне справляется большинство людей, такой милости не удостоенных.
Хотя необходимо отметить — и Кевин отметил, — что Жирный совершил кое-что еще вдобавок к тому, что узрел Бога. Кевин как-то позвонил Жирному в возбуждении от еще одной книги Мирчи Элиаде.
— Послушай, знаешь, что говорит Элиаде о «магическом времени» австралийских аборигенов? Он считает, что антропологи ошибаются, утверждая, что «магическое время» подразумевает прошлое. Элиаде полагает, что это другой вид времени, которое идет сейчас, а аборигены умеют проникать туда, к героям и их подвигам. Погоди, я тебе зачитаю. — Тишина. — Блин! — сказал затем Кевин. — Не могу найти. Короче, готовясь к этому, они претерпевают страшную боль, таков их ритуал инициации. Ты тоже терпел боль, когда получал свой опыт; у тебя резался зуб мудрости, и ты, — Кевин понизил голос, прежде он кричал, — боялся, что за тобой охотятся власти.
— На меня нашло помутнение, — ответил Жирный. — Никто за мной не охотился.
— Но ты думал, что охотятся. Ты был так перепуган, что спать не мог! Ночь за ночью. У тебя был сенсорный голод!
— Я просто лежал в кровати и не мог заснуть.
— Ты начал видеть цвета. Меняющиеся цвета. — В возбуждении Кевин опять сорвался на крик; когда отступал цинизм, Кевин становился сущим маньяком. — Это описано в «Тибетской Книге мертвых», путешествие в соседний мир! Ты духовно умирал от стресса и страха! Вот как оно происходит — проникновение в другую реальность! «Магическое время»!
И сейчас Жирный сидел на кушетке из пластика и хрома и духовно умирал. Фактически он уже был духовно мертв, и в соседней комнате эксперты решали его судьбу, вынося приговор тому, что осталось от Жирного. Это правильно, что квалифицированные не-психи судят психов. А как иначе?
— Раз они могли попадать в «магическое время», — кричал Кевин, — то это единственное реальное время, все реальные события происходят в «магическом времени»! Это деяния богов!
Огромная толстая старуха рядом с Жирным нагнулась над пластиковым бачком, куда норовила сблевать торазин, которым ее лечили. Она знает, переведя дыхание шепнула старуха Жирному, что торазин отравлен ее мужем; тот, проникнув на верхние этажи больницы, собирается прикончить ее.
— Ты нашел путь в высший уровень, — вещал Кевин. — Разве не это ты пишешь в своем дневнике?
48. Есть два уровня, верхний и нижний. Верхний уровень, происходящий из гипервселенной №1, или Ян, — Первой формы Парменида, чувственный и волевой. Нижний уровень, или Инь, — Вторая форма Парменида, уровень механический, управляемый чем-то слепым, детерминистическим и лишенным разума, поскольку происходит из мертвого источника. В древние времена это называли «астральным детерминизмом». Мы заключены в нижнем уровне, однако посредством таинств и при помощи плазматов можем вырваться оттуда. Пока не разрушен астральный детерминизм, мы даже и не подозреваем о нем, настолько мы закрыты. «Империя бессмертна».Мимо Жирного и толстой старухи прошла хорошенькая миниатюрная темноволосая девушка с туфлями в руках. Во время завтрака она пыталась этими туфлями разбить окно, а потерпев неудачу, вырубила шестифутового чернокожего санитара. Теперь весь ее облик излучал умиротворение.
«Империя бессмертна», — процитировал про себя Жирный. Эта фраза снова и снова появлялась в его экзегезе; стала своего рода красной нитью. Фраза явилась ему в замечательном сне. В этом сне Жирный был ребенком и рыскал по пыльным букинистическим лавкам в поисках старых научно-фантастических журналов, особенно «Поразительных историй», где мечтал найти бесценный сериал под названием «Империя бессмертна». Жирный знал, что если найдет сериал и прочтет его, он будет знать все на свете — в этом заключалась суть сна.
Прежде, когда Жирный наблюдал взаимопроникновение двух миров и видел не только Калифорнию 1974 года, но и Древний Рим, он наблюдал в этом взаимопроникновении одну общую структуру, присутствующую в обоих мирах, — Черную Железную Тюрьму. Именно она именовалась в его сне «Империей». Жирный был уверен в этом, потому что, как только увидел Черную Железную Тюрьму, сразу узнал ее. В ней были заключены все, не осознавая того. Черная Железная Тюрьма являлась их миром.
Кто построил тюрьму и зачем — Жирный не знал. Хотя кое о чем догадывался: тюрьму пытались разрушить. Организация христиан — не обычных христиан, тех, что каждое воскресенье посещают церковь и молятся, а тайных ранних христиан в серых балахонах — с энергией и воодушевлением начала осаду тюрьмы.
Жирный в своем безумии понимал: на сей раз тайные ранние христиане в серых балахонах должны взять тюрьму, а не найти обходной путь. Деяния героев в священном «магическом времени» — согласно аборигенам, единственном реальном времени — были реальными.
Однажды Жирный наткнулся в дешевом научно-фантастическом романе на точное описание Черной Железной Тюрьмы, только она находилась в далеком будущем. Поэтому если наложить прошлое (Древний Рим) на настоящее (Калифорнию двадцатого века), а сверху добавить мир далекого будущего из романа «Андроид проливал море слез», получается Империя, или Черная Железная Тюрьма в форме супер — или транстемпоральной постоянной. Каждый из когда-либо живших был в буквальном смысле окружен железными стенами тюрьмы; ничего не подозревая, они находились внутри. Все, кроме тайных ранних христиан в серых балахонах.
Таким образом, тайные ранние христиане становились тоже супер — или транстемпоральными, то есть существующими во всех временах одновременно. Этого Жирный не мог понять. Как они могут быть ранними и существовать в настоящем и будущем? И если они существуют в настоящем, почему никто не может их видеть?
С другой стороны, почему никто не может видеть стен Черной Железной Тюрьмы, которые окружают всех, в том числе и самого Жирного? Почему эти противоположные силы становятся явными, только когда прошлое, настоящее и будущее по неизвестной причине накладываются друг на друга?
Может, в «магическом времени» аборигенов вообще не существует времени? Но если времени не существует, как могли тайные ранние христиане освободиться из Черной Железной Тюрьмы, которую им удалось взорвать? И как они могли взорвать что-то в Риме семидесятого года от Рождества Христова, если тогда не существовало взрывчатки? И как, если в «магическом времени» нет самого времени, могло завершиться существование тюрьмы?
Жирному вспомнился знаменательный фрагмент из «Парсифаля»: «Здесь время превращается в пространство». В своем религиозном опыте в марте 1974-го Жирный наблюдал расширение пространства: медленно и неуклонно, ярд за ярдом, до самых звезд. Было такое впечатление, будто вокруг Жирного убрали стены. Он чувствовал себя котом, которого вывезли за город в закрытой коробке, а Достигнув места назначения, выпустили. Ночью ему снилась бесконечная пустота, но эта пустота была живой. Пустота все расширялась — абсолютная, тотальная пустота, в то же время обладающая индивидуальностью. Пустота выразила удовольствие при виде Жирного, который во сне не обладал телом. Он, подобно пустоте, просто парил, воспринимая какое-то тихое мурлыканье, вроде музыки. При помощи этого мурлыканья пустота общалась с ним.
— Из всех людей, — говорила пустота, — из всех до единого, ты мой самый любимый.
Пустота жаждала объединиться с Жирным Лошадником, только с ним из всех когда-либо существовавших людей. Подобно пространству, любовь пустоты была безграничной, пустота и ее любовь заполняли все. Так счастлив Жирный не был никогда в жизни.
К нему подошел санитар.
— Мы продержим вас здесь четырнадцать дней.
— Мне нельзя пойти домой? — спросил Жирный.
— Нет, мы считаем, что вы нуждаетесь в лечении. Вы еще не готовы отправиться домой.
— Зачитайте мне мои права, — сказал Жирный. Он был ошеломлен и испуган.
— Мы можем держать вас четырнадцать дней без постановления суда. После этого, если так решит суд и мы сочтем необходимым, можем продержать еще девяносто дней.
Жирный знал: если он скажет хоть слово, его запрут на девяносто дней. Поэтому он ничего не сказал. Когда сходишь с ума, быстро учишься вести себя тихо.
Свихнуться и попасться на этом — значит почти наверняка отправиться за решетку. Теперь Жирный это знал. Кроме лечебницы для алкоголиков, в графстве Оранж имелся и сумасшедший дом. Именно сюда и угодил сейчас Жирный, причем не исключено, что надолго. Тем временем Бет наверняка забирала все, что хотела, из их дома и перевозила на новую квартиру. Она отказалась сказать Жирному адрес, не назвала даже город.
На самом деле, хотя Жирный не знал тогда об этом, в результате его неосмотрительности он задолжал за дом, за машину, перестал оплачивать счета за электричество и телефон. От Бет, расстроенной физическим и душевным состоянием бывшего мужа, трудно было ожидать, что она возьмет на себя решение созданных им проблем. Поэтому, когда Жирный вернулся из больницы, он обнаружил холодильник в луже воды, полное отсутствие машины и извещение: его лишили права выкупа дома. При попытке позвонить кому-нибудь и попросить помощи Жирный услышал в телефонной трубке мертвую тишину. Это окончательно добило его. Впрочем, он понимал: сам виноват, такова его карма.
Однако в тот момент Жирный ничего подобного не подозревал. Он знал только, что просидит под замком по меньшей мере две недели. Еще кое-что ему рассказали другие пациенты: за эти две недели графство Оранж выставит ему счет. Сумма, включая оплату за услуги палаты интенсивной терапии, превышала две тысячи долларов.
Жирного отвезли в больницу графства, поскольку денег на частную клинику у него не было. Теперь он на собственной шкуре почувствовал, что быть сумасшедшим еще и стоит немалых денег — помимо того, что тебя держат взаперти. За сумасшествие тебе выставят счет, а если ты не хочешь или не можешь платить, подадут в суд, а если не выполнишь решение суда, то за оскорбление этого самого суда сядешь за решетку.
Если вспомнить, что попытка самоубийства Жирного проистекала из глубокого отчаяния, прелесть его нынешнего положения как-то исчезает. Рядом с ним на кушетке из пластика и хрома толстая старуха продолжала сблевывать свои таблетки в пластиковый бачок, заботливо предоставленный администрацией. Подошедший санитар взял Жирного под локоть, чтобы отвести в отделение, где ему предстояло провести две недели. Это отделение называлось Северным. Жирный покорно последовал за санитаром из приемного отделения в Северное, где за ним снова защелкнули замок.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента