Страница:
в ..., на ..., ... ..., ..., ...; ... - ..., ...! Короче, ... в натуре, туды-сюды! ...!
Паша грустно замолчал. Поезд шел по Амуро-Зейской низменности - семь часов полностью соженной тайги. Только к вечеру стали появляться нормальные лиственницы, и на закате мы доползли до Зейского водохранилища - огромной лужи среди бесконечно просторной равнины. Алое небо отражалось в многочисленных заливах среди черных мохнатых берегов.
- Как-то в апреле, - начал рассказ машинист тепловоза, - летели мы с Михалычем из Тынды в Москву через Иркутск. И была у Михалыча белка, вернее, бельчонок, только что пойманный - детишкам подарок. Грызла эта белка все подряд - даже прутья клетки. Михалыч ее в рукавицу посадил и во внутренний карман пальто запихнул. Как в Иркутске приземлились, смотрим тепло, солнце, снег весь сошел.
Пошли мы прогуляться, а пальто в самолете оставили. Сидим в аэропорту в буфете, пьем кофе, и вдруг по радио объявляют:
- Пассажиры рейса 137, везущие белку, СРОЧНО пройдите к самолету!
Мы прошли. Белка, конечно, рукавицу прогрызла и носится по салону туда-сюда. И не поймаешь - ведь дикая совсем. Наконец забежала она в кабину, нырнула под пол - и нету. Пилот люк в полу открыл и говорит:
- Ловите. Пока не поймаете, не полечу.
Спустились мы вниз - ёоо! Там коридорчик низкий, пройти только на четвереньках можно, и аппаратура с двух сторон - все гудит, щелкает, ящики какие-то, проводов море, и всюду надписи: высокое напряжение! Ползаем взад-вперед, белки не видать, а пилот сверху кричит:
- Учтите, час простоя самолета - тысяча двести рублей!
И тут смотрю, Михалыч что-то шепчет. Прислушался сквозь гул, а он белку зовет:
"Люся, Люся!" Люсей он ее часом раньше прозвал. Так мне смешно стало сижу и хохочу. Пилот орет, Михалыч матерится, а я не могу остановиться - и все!
В общем, так и не поймали. Только взлетели, час прошел, вдруг надпись загорается: "пристегнуть ремни!" Все, думаем, перегрызла, видать, белка какой-нибудь провод, теперь либо разобьемся, либо в тюрьму... Но оказалось, просто еще одна посадка. В общем, обошлось.
...В свете взошедшей луны был отчетливо виден зубчатый гребень Станового хребта - серебристый зигзаг далеко на севере, за черными иголками лиственничных макушек. Я рассказал, как однажды по просьбе знакомого герпетолога вез из Владивостока в Москву змею - толстую и очень злую самку восточного щитомордника.
Я посадил ее в коробку из-под детского питания, и все было бы хорошо, если бы во время полета змея не родила восьмерых детенышей, которые пролезли в щели коробки и принялись весело ползать по проходу между креслами. Впрочем, эта история не имела такого успеха, как рассказ про белку.
Утром мы были в Тынде, которую комсомольская пропаганда когда-то удачно окрестила "город на семи ветрах". От других станций ее отличают огромный плакат "БАМ - дорога в будущее!" и роскошный торговый центр. Город расположен на склоне холма и довольно красив. Дальше нас вез уже скорый поезд, и он был действительно скорым - начался Западный БАМ. Мы стремительно спускались по уютным долинам Нюкжи и Олекмы, а серые лысые вершины Станового мрачно обрастали облаками. Когда поезд пересек Олекму и втянулся в узкий каньон реки Хани, погода испортилась окончательно.
Я сошел на маленькой станции и побрел вверх по долине, время от времени забрасывая блесну, пока не вытащил упругого медно-розового ленка. Не успел его поджарить, как пошел мокрый снег. Отвесная стена каньона потихоньку растворялась в спускавшейся все ниже туче. Еще несколько минут - и лужи покрылись корочкой льда. Холодный ветер задул костер, едва я перестал его поддерживать. На станцию я вернулся в кромешной тьме и при легком морозце. Но в маленьком здании вокзала было светло и тепло, за окном шумела река, по радио исполняли Моцарта, и еще оставалась половина ленка. А больше всего станция Хани понравилась мне тем, что кресла в зале ожидания были без металлических подлокотников - ничто не мешало растянуться на них и проспать до утра.
За час до рассвета подошел товарный поезд. На открытой платформе стояли два автомобиля. Владельцы ехали прямо в них, таким способом доставляя машины из Тынды в Чару. Я договорился с одним из "частников" и покатил дальше в салоне "Москвича". Утро было морозным и пасмурным. Каньон превратился в такую узкую щель, что дорогу пришлось провести по эстакаде высоко над дном теснины. Но вот мы поднялись на перевал, и вокруг раскинулось море покрытых свежевыпавшим снегом гольцов, пологие хребты, вьющиеся во всех направлениях. Только в глубоких котловинах виднелся чахлый лес. Поезд долго кружил среди замерзших озер и каменных россыпей, а потом дорога серпантином пошла вниз, появились рощи стройных лиственниц и сосен. Облака как-то сразу разошлись, и мы оказались в глубокой долине, окруженной высокими белыми стенами хребтов.
Это была Чарская котловина, самое восточное звено в цепи рифтов разломов земной коры, являющихся продолжением впадины озера Байкал. Здесь, в самом сердце Станового нагорья, расположены самые красивые места на всей трассе БАМа. Сойдя с поезда в поселке Чара, я направился по лесной просеке к чуду местной природы - Чарским пескам. Солнце быстро нагревало тайгу, замороженную прошедшим холодным атмосферным фронтом. Стайки разноцветных овсянок летали по молодым лиственницам, делая их похожими на новогодние елки. Низко над дорогой перепархивала бабочка-голубянка. Не менее получаса эта синяя искорка вилась под ногами, почему-то не сворачивая и не улетая. В такой приятной компании я шел по весенней тайге, пока просека не потерялась в болоте. Тут мне обрадовались по-настоящему:
тучи мошек с неподдельным удовольствием устремились навстречу. Через час прыжков по кочкам болото кончилось, и я вышел на реку Анамакит. По ее берегам тянулась широкая серая наледь. Сжатая ледяными пластами вода шустро бежала по долине, унося остатки снега с подножий ближайшего хребта Кодар.
Оказалось, что река всего по пояс глубиной. Еще полчаса хлюпания мокрыми ботинками - и передо мной неожиданно возник среди тайги высоченный бархан.
Взобравшись по крутому склону, я оказался на острове золотистого песка среди тайги, в свою очередь замкнутой оградой гор. На барханах цвели сиреневые "колокольчики" сон-травы. Белая стена Кодара, самого высокого из тридцати хребтов Станового нагорья, сверкала на солнце, но в двух глубоких ущельях, почти до подножия разрубивших хребет, лежала тень. Видимо, воздушные потоки, вылетавшие из этих ущелий, несли много песка. Сталкиваясь над тем местом, где я стоял, они "роняли" песок, и за тысячи лет образовались барханы в заболоченной тайге.
Было уже по-настоящему жарко, и маленькие северные бабочки порхали над кустиками рододендрона, когда я вернулся в Чару и пошел вдоль трассы на запад. Что может быть лучше, чем шагать весной по мягкой песчаной дороге через океан молодой хвои лиственниц, над которым играют солнечными бликами горные хребты!
Снежные склоны из белых превратились в голубые, затем в фиолетовые, солнце зашло, и сразу стало холодно, а потом очень холодно. Дорога резко повернула на юг, обходя небольшое озеро. Поднявшись на насыпь, я увидел вдали приближающийся поезд и замахал рукой машинисту. На повороте состав резко затормозил, так что я без особого труда зацепился за лесенку, ведущую на площадку грузового вагона.
Полчаса на пронизывающем ветру - и поезд снова замедлил ход, причем всего в часе ходьбы от станции, расположенной у самого подножия Кодара.
Здание станции оказалось запертым, поэтому ночевал я в тамбуре между двумя дверями поселкового магазина. В каких только местах не приходится ночевать из-за отсутствия гостиниц (или денег на них)! Как-то в Ленинграде нам с друзьями пришлось устроиться на ночь на дне плавательного бассейна городской синагоги.
(Разумеется, бассейн не принадлежал синагоге, но был расположен по соседству, и многие служащие оформлялись в него сторожами, чтобы избежать неприятностей с КГБ.) В пять утра приведший нас туда знакомый сменился, и новый сторож пустил в бассейн воду. Мы потом выспались в Эрмитаже, присев на старинный диван и закрывшись от публики газетой.
...Утром все было засыпано снегом. Холод стоял удивительный для июня на широте Москвы. Большое озеро Леприндо оттаяло только у берегов. На блесну попался странный черный голец. Я решил подняться в верховья ручья, сбегавшего с хребта, и пошел вверх по камням, пробираясь между гигантскими розетками кедрового стланика. Снег валил все сильнее. Выше края леса лежал густой туман, тундряные куропатки укрывались от ветра в россыпях щебня. Пока шел обратно, туман поредел, из озера медленно вырастали острые зубья Каларских Альп. Подошел поезд, и вскоре, проскочив под Кодаром по длинному туннелю, я оказался в следующей котловине - Муйско-Куандинской.
В вагоне, кроме меня, была только семья эвенков. Они оказались совершенно цивилизованными, за всю дорогу ни разу не произнесли слова "однако", а кочевую жизнь помнил только старший. Больше всего их интересовало, когда "мой" Горбачев снизит цену на водку. Совсем недавно тунгусы занимали самую обширную территорию из всех народов мира, а сейчас их осталось всего двадцать тысяч. Впрочем, многие родственные им племена, жившие южнее, в менее суровых местах, вообще исчезли без следа в ходе "освоения" Сибири.
Погода постепенно улучшалась. Когда мы пересекали Витим, уже вышло солнце.
Угрюм-река медленно двигала на север тяжелую черную воду. К вечеру широкая долина начала сужаться, горы стали выше. Я сошел на станции Северомуйск и оказался в самом красивом из бамовских поселков. Его строили позже других, и кто-то догадался взимать штраф за каждое срубленное дерево. В результате дома оказались стоящими в сосновом бору, словно пионерлагерь. Местная гостиница представляла собой уютную, роскошно обставленную пятикомнатную квартиру и стоила буквально копейки. Короче, городок мне понравился.
Перевалив Лено-Енисейский водораздел, я на следующий день добрался до села Уоян в Верхненгарской котловине. Тут была уже не Восточная, а Средняя Сибирь. С изрытого ледниковыми цирками кряжа Долон-Уран спускались длинные узкие каменные россыпи - курумы. Пройдя по такой реке щебня сквозь густой еловый лес, я вышел на широкую прогалину и на ее дальней опушке заметил двух крупных зверей, гонявшихся друг за другом. По мягкому, ныряющему бегу можно было издали узнать волков. Прячась за молодой соснячок, я подобрался к ним метров на пятьдесят.
Сильные пушистые зверюги весело носились по поляне. Из логова - большой норы под корнями ели - выбрались четыре крошечных волчонка и присоединились к игре. Я было пополз к компании с фотоаппаратом наперевес, но меня быстро заметили.
Волчата кинулись в нору, образовав пробку на входе, а взрослые исчезли в тени леса.
Мне приходилось встречать волков в самых разных ситуациях, и за ними всегда было необыкновенно интересно наблюдать. В Пинежском заповеднике (Архангельская область) пятеро здоровенных серых охотников однажды больше часа шли за мной в нескольких шагах по лесной просеке. Очень глубокий снег не давал им свернуть, а обогнать меня звери боялись. То один, то другой то и дело порывались обойти препятствие, но, когда я оборачивался, отскакивали назад. Со стороны это выглядело, наверное, довольно странно. Только перед самой деревней, уже в темноте, волки нашли боковую тропинку и радостно умчались.
Попутный тепловоз выполз к Байкалу на закате. Сиреневый Баргузинский хребет отражался в спокойной воде. В Северобайкальске было уже довольно темно, когда я спустился с высокого, поросшего розовым и золотистым рододендронами берега к озеру. Волны мягко шлепали по песку, теплый ветер шелестел в соснах, и даже в темноте сквозь прозрачную, легкую воду было отлично видно каменистое дно.
Очень кстати подвернулся опаздывавший на два дня поезд в Новосибирск. За Байкальским хребтом началась самая западная часть БАМа, построенная еще при Сталине в традиционном российском стиле - на костях. В жуткой спешке мы проскочили Байкало-Ленское плато, миновали болотистые заливы Братского водохранилища и в Канске выскочили на Транссибирскую магистраль. Она построена примерно за такой же срок, как БАМ, но получилась вдвое длиннее и впятеро дешевле. Магистраль удачно вписана в ландшафт и до сих пор удивляет высоким качеством полотна.
Утром поезд прибыл в Красноярск. В заповеднике "Столбы", начинающемся прямо на окраине города, лето было уже в разгаре. Лесные поляны покрывали яркие россыпи больших оранжевых купальниц, по-местному "жарков". Причудливые скалы вздымались над бархатисто-синим ковром черневой тайги, словно застывшие башни кучевых облаков.
Мне повезло - встретил двух местных столбистов (так называют себя красноярские скалолазы, которые принципиально не пользуются никакой техникой, кроме галош). У них как раз оказалась лишняя пара, и мне удалось натянуть галоши на свой сорок шестой размер. Поверхность гранитных скал-останцев шершавая, так что на резиновой подошве можно идти вверх даже по почти вертикальной стене. Но, кроме стен, на "столбах" есть еще трещины, по которым можно подниматься "враспор", острые наклонные ребра, где идешь, балансируя на стометровой высоте, словно по тротуарному бортику, и множество других чудесных аттракционов. Камень прочный, что позволяет, скажем, висеть на пальцах одной руки, не боясь, что "зацепка"
обломится. Будь на то моя воля, я бы жил в Приморском крае, а на выходные летал бы в "Столбы".
К вечеру на город опустился густой серый смог. В Красноярске множество оборонных заводов, которые, как и повсюду, плюют на нормативы по загрязнению воздуха. В поезде я сразу занял верхнюю полку, открыл окно и поехал дальше на приятном сквознячке. Среди ночи электровоз отцепили, заменив тепловозом. Утром меня разбудили два милиционера, подозрительно вглядывавшихся в мое лицо. Долго не мог понять, что им от меня нужно, пока кто-то из пассажиров не протянул мне зеркальце. Оказалось, что морда у меня совершенно черная от летевшей из окна сажи. Еще день по березовым лесостепям - и я в Бийске. Город интересен красивым собором и невероятным количеством комаров. А на следующее утро меня встретил пылью и давкой автовокзал Горно-Алтайска.
Все путешествие по Алтаю сопровождалось удивительным везением на попутный транспорт. Доехав через покрытые роскошными кедрачами перевалы до Усть-Кана, я с ходу поймал вездеход до изумительно красивого озера Аккем у подножия Белухи.
Обратно удалось спуститься верхом - у местных пастухов нашлась свободная лошадь.
Подгоняя маленькую отару, мы вышли к Катуни и увидели на берегу живописную компанию с типично алтайскими лицами. Это были японские туристы, сплавлявшиеся на плотах. С ними я проплыл семьдесят километров до Чуйского тракта, сэкономив два дня пути.
Тракт, извилистая грунтовка среди белых и красных скал, привел меня в поселок Акташ. В гостинице моим соседом оказался врач-алтаец, который весь вечер жаловался мне на злых и агрессивных русских завоевателей, огнем и спиртом поставивших его народ на грань вымирания. Весь следующий день я бродил по чудесным альпийским лугам, украшенным ядовитыми ртутными озерами, а затем "КАМАЗ", на местном жаргоне - "самолет", промчал меня по всему Чуйскому тракту обратно вниз. Пока редкие лиственничники и пустынные степи Центрального Алтая плыли за окном кабины, а густой шлейф пыли заставлял взлетать пасущихся у дороги журавлей-красавок, шофер с обидой рассказал мне про злых и неблагодарных алтайцев, которые обстреливают на тракте машины и выживают русских. И это - вместо благодарности за среднее образование, бесплатное здравоохранение и платное электричество. Дорога запомнилась как бесконечное чередование скальных карнизов - "бомов", заросших густейшей тайгой горных кряжей и широких лугов, сплошь залитых оранжевыми "жарками".
Трясясь в автобусе на Телецкое озеро, я познакомился с вертолетчиками, которые подбросили меня на реку Чулышман. Это был санитарный рейс забирали туриста-водника, получившего травму при сплаве. Место в его байдарке, естественно, освободилось, и половину следующего дня я вертелся в тучах брызг среди порогов нижней части реки. Потом течение стало спокойнее, и к вечеру мы были в устье. Отсюда маленький теплоходик провез нас по всему озеру. В серебряной воде отражались высоченные отвесные берега, покрытые тропически густой зеленью. Узкие каньоны уходили вверх, и цепочки водопадов искрились между тонкими полосами тумана. Синие пихтарники оказались сырыми, как амазонская сельва. Орхидеи-башмачки светились в тени кедровой чащи. Нигде не видел таких красивых таежных лесов, как на Алтае.
К сожалению, была уже середина июня, и времени у меня осталось совсем мало. Я успел еще съездить в Чемал, пройтись по берегам Катуни, мчавшейся сквозь лабиринт крошечных скалистых островков, каждый из которых был украшен аккуратным пучком сосен. А к концу следующего дня уже глядел из окна вагона на западносибирские равнины.
По дороге на Тянь-Шань я сделал четыре коротких остановки. Первую - на степных Кулундинских озерах, где литровая банка клубники "Виктория" стоила сорок копеек (с тарой). Вторую - в Казахском мелкосопочнике, уютной стране разноцветных каменистых холмов, населенных сайгаками, дрофами-красотками и каракуртами.
Третью - на берегу Балхаша, в Бетпак-Дале. Эта гипсовая пустыня, всюду описываемая как скучная и безжизненная, оказалась красивейшей местностью с интереснейшей флорой и фауной. Четвертая остановка была в желанной для наркоманов Чуйской долине, оказавшейся, наоборот, очень скучной. Единственное, что там водилось - это саранча. Ее стайки при каждом шаге с громким треском разлетались из-под ног и прятались в густых куртинах анаши.
Во Фрунзе я попал в самый разгар узбекско-киргизского конфликта, но на сей раз события как-то прошли стороной. Путешествие по Внутреннему и Центральному Тянь-Шаню обошлось без эксцессов, если не считать случая в автобусе Чолпон-Ата-Пржевальск, когда одного из пассажиров стошнило прямо на мой многострадальный рюкзак. Мы с уже известным читателю Витей Лесиным вдоволь нагулялись среди ледников Тенгри-Тага, красных скал Джеты-Огуза и ельников Терскей-Ала-Тоо, но вот при возвращении случилась "нескладуха". Из-за рухнувшего моста пришлось сто пять километров идти пешком, чтобы успеть в Алма-Ату к самолету. К счастью, рюкзак был уже пустой. За полдня и ночь я добрался до Кегена, казахского поселка близ знаменитых Чарын-Темирликских каньонов.
Эти места мне были хорошо знакомы. Однажды я прилетел в Казахстан в начале апреля, рассчитывая на теплую погоду. Но необычно резкое похолодание заставило меня ночевать в междугородних автобусах, каждый день оказываясь на новом месте.
Так мне удалось побывать на Курдайском перевале, где весной цветут все красивейшие в мире виды тюльпанов, в Джунгарском Алатау, на озере Алаколь и так далее, при этом ни разу не простудившись.
...Итак, в последний день июня я доехал до Алма-аты. Сил едва хватило на то, чтобы доползти до базара. Ранняя дыня быстро восстановила мое самочувствие.
Прокатился в Медео, еще раз зашел на базар и, скупив абрикосов и черешни на все оставшиеся деньги, улетел в Москву. В результате месяца гонки на тепловозах и прочих транспортных средствах я день в день успел туда, куда меньше всего на свете хотел попасть - в Советскую Армию. Но об этом - в следующей истории.
Уик-энд,
история седьмая,
в которой автор слышит зов боевой трубы.
Ошибки систем обнаружения, наведения и целеуказания.
Ошибки систем ОНЦ подразделяются на два класса: ложные тревоги и пропуски цели.
Наставление по радиоэлектронной борьбе для аэродромных служб, глава 6 параграф 14 п. 6.
Выпив в поезде несколько ящиков водки, мы с опухшими мордами нестройной колонной вступили на территорию Шаул...ского аэродрома. Литовские ребятишки кидали в нас яблоки, крича "оккупанты, идите домой!" Мы с тоской оглядывались по сторонам, предвидя долгий месяц голода и муштры.
Саша Безпелкин обладал очень тонкими ушами и умел сворачивать их в трубочку.
Демонстрируя этот фокус всем офицерам по очереди, он сумел в первый же день устроиться судомойкой в столовую. Мы молча завидовали. Однако вечером выяснилось, что кормят, как на убой. И вот бедный Безпелкин мыл горы посуды, пока мы проводили время более приятным образом: начались нелегкие курсантские будни.
Работы для нас в части не было никакой. С утра мы плотно завтракали, потом ехали на летное поле. Деловые ребята "шакалили" по аэродрому, скупая и воруя все, что попадалось на глаза - летные куртки, парашютный шелк, радиодетали. Более ленивые загорали на солнышке или собирали землянику в окрестном лесу. После роскошного обеда мы играли в карты или забивали козла до ужина, а потом шли в самоволку.
Сначала городская публика встретила нас криками про пакт Риббентропа-Молотова, но мы ответили заранее выученной фразой "Labas Denas!" ("Добрый день!"), и вскоре уже сидели в лучшей Шаул-ской пивной. На третий день, когда моральное разложение достигло апогея, в нашу казарму в час ночи пожаловал грозный полковник Нахрапов.
В казарме было немноголюдно. Мы с другом Игорем смотрели западногерманское телевидение. Игорь уже проиграл мне в "двадцать одно" свою кружку, и поэтому, чтобы приготовить коктейль, вынужден был поочередно тянуть "Ркацители" и ликер "Vana Tallinn" прямо из горлышек. Я лениво точил о брусок купленную в городе финку. Полковник замер, уставившись на нас выпученными глазами. В этот момент из спального помещения донеслись позывные "Голоса Америки", и Нахрапов бросился туда. Почти все койки пустовали, лишь на одной сидели несколько ребят, слушая радио, а с двух дальних слышался странный шум. Комполка с ужасом глядел на разбросанные по полу предметы женского туалета, потом завизжал:
- Рота, подъем! Боевая тревога!
На следующий день двое любителей "клубники" получили по трое суток губы, и мы были вынуждены открыть оборонительные военные действия. Сначала кто-то нечаянно сорвал в истребителе рычаг аварийного открытия люка, и новенький, только что с завода самолет остался с развороченной носовой частью. Потом на казарме вместо советского флага появился литовский. Прогуливаясь по военному городку, я встретил несчастного, забитого "урюка", как называют офицеры солдат из Средней Азии. Парнишка оказался жителем Каракалы, в которой у нас, как выяснилось, была куча общих знакомых. Я вынес ему из офицерской столовой мешок хлеба и в знак благодарности получил пакет порошка, который в милицейских протоколах именуется "наркотик типа терьяк". Большая часть порошка была высыпана в борщ Нахрапова, когда он решил перекусить перед встречей комиссии из штаба округа. "Наш человек в столовой" Безпелкин хитро улыбался, когда совершенно "поплывший" полковник повел комиссию не на летное поле, а в сторону нашей казармы. Под литовским флагом несколько курсантов тренировались, пуская из самодельной пращи пустые бутылки в бюст Ворошилова. Из открытых окон неслась исполняемая на рояле в четыре руки мелодия "семь-сорок". В этот драматический момент Нахрапов упал на руки председателя комиссии и уснул.
Больше всех, как обычно, пострадал я, хотя ничего такого не делал. Подумаешь, отрабатывал технику скалолазания на фасаде казармы. И за этот пустяк - наряд!
Мало того, пришлось мыть пол в офицерской уборной на втором этаже здания штаба.
От обиды я отвернул все краны, какие сумел найти. На первом этаже всплыли даже сейфы. "Кто открыл краны?" - спросил меня разъяренный Нахрапов. Я объяснил, что пришел какой-то подозрительный литовец и пустил воду. "Что же ты их не закрыл?"
- заорал полковник. "Приказа не было" - ответил я.
Три наряда он мне все-таки вкатил. Отбывать их совершенно не хотелось. К тому же на завтра планировалась присяга, а клясться в верности КПСС и социализму как-то неприятно. Непрерывная пьянка в городе стала надоедать, а в части ребята либо забивали косяк, либо смотрели бесконечную порнуху по телевизору. Короче, пришла пора "штыки в землю". Тут Игорь очень кстати схватил алкогольную интоксикацию, его отправили домой, а меня он попросил назначить сопровождающим. На квартире у одной нашей Шаул...ской знакомой он мгновенно выздоровел, и через два дня мы, простившись со всеми друзьями в Шауляе, поехали на знаменитую Гору Крестов, потом в Тракай, Вильнюс и оттуда в Москву.
В том году мне пришлось еще много путешествовать - от Эстонии, где живут самые красивые в Союзе блондинки, до Молдавии, где самые красивые брюнетки. Но поскольку тема этой книги - восточная часть страны, то мы пропустим и фиолетовую сказку белых ночей во фьордах Баренцева моря, и неистовые краски золотой осени на горных озерах Кавказа, и архитектурные памятники Соловков, Кижей, Валаама, Сванетии, Пскова, Чернигова, и уютные долины Хибин. На дворе уже январь, и слякотная московская зима посыпает для вида снежком грязные улицы.
Я сидел дома, строча черновик дипломного проекта. На столе передо мной в стеклянной банке лежала куколка бабочки, три недели назад извлеченная из холодильника, где проходила зимовку. Со дня на день бабочке предстояло вывестись и летать по квартире, питаясь раствором сахара и напоминая о приближающейся весне. Пока что весна казалась несбыточно далекой. Я настолько закрутился среди всевозможных дел, (помимо института, я работал еще в двух местах, и в каждом из них не знали про другое), что даже поездка за город в выходной не удавалась уже почти месяц. К тому же снег под Москвой почти стаял, и не было надежды хоть раз прокатиться на лыжах в эту зиму.
Паша грустно замолчал. Поезд шел по Амуро-Зейской низменности - семь часов полностью соженной тайги. Только к вечеру стали появляться нормальные лиственницы, и на закате мы доползли до Зейского водохранилища - огромной лужи среди бесконечно просторной равнины. Алое небо отражалось в многочисленных заливах среди черных мохнатых берегов.
- Как-то в апреле, - начал рассказ машинист тепловоза, - летели мы с Михалычем из Тынды в Москву через Иркутск. И была у Михалыча белка, вернее, бельчонок, только что пойманный - детишкам подарок. Грызла эта белка все подряд - даже прутья клетки. Михалыч ее в рукавицу посадил и во внутренний карман пальто запихнул. Как в Иркутске приземлились, смотрим тепло, солнце, снег весь сошел.
Пошли мы прогуляться, а пальто в самолете оставили. Сидим в аэропорту в буфете, пьем кофе, и вдруг по радио объявляют:
- Пассажиры рейса 137, везущие белку, СРОЧНО пройдите к самолету!
Мы прошли. Белка, конечно, рукавицу прогрызла и носится по салону туда-сюда. И не поймаешь - ведь дикая совсем. Наконец забежала она в кабину, нырнула под пол - и нету. Пилот люк в полу открыл и говорит:
- Ловите. Пока не поймаете, не полечу.
Спустились мы вниз - ёоо! Там коридорчик низкий, пройти только на четвереньках можно, и аппаратура с двух сторон - все гудит, щелкает, ящики какие-то, проводов море, и всюду надписи: высокое напряжение! Ползаем взад-вперед, белки не видать, а пилот сверху кричит:
- Учтите, час простоя самолета - тысяча двести рублей!
И тут смотрю, Михалыч что-то шепчет. Прислушался сквозь гул, а он белку зовет:
"Люся, Люся!" Люсей он ее часом раньше прозвал. Так мне смешно стало сижу и хохочу. Пилот орет, Михалыч матерится, а я не могу остановиться - и все!
В общем, так и не поймали. Только взлетели, час прошел, вдруг надпись загорается: "пристегнуть ремни!" Все, думаем, перегрызла, видать, белка какой-нибудь провод, теперь либо разобьемся, либо в тюрьму... Но оказалось, просто еще одна посадка. В общем, обошлось.
...В свете взошедшей луны был отчетливо виден зубчатый гребень Станового хребта - серебристый зигзаг далеко на севере, за черными иголками лиственничных макушек. Я рассказал, как однажды по просьбе знакомого герпетолога вез из Владивостока в Москву змею - толстую и очень злую самку восточного щитомордника.
Я посадил ее в коробку из-под детского питания, и все было бы хорошо, если бы во время полета змея не родила восьмерых детенышей, которые пролезли в щели коробки и принялись весело ползать по проходу между креслами. Впрочем, эта история не имела такого успеха, как рассказ про белку.
Утром мы были в Тынде, которую комсомольская пропаганда когда-то удачно окрестила "город на семи ветрах". От других станций ее отличают огромный плакат "БАМ - дорога в будущее!" и роскошный торговый центр. Город расположен на склоне холма и довольно красив. Дальше нас вез уже скорый поезд, и он был действительно скорым - начался Западный БАМ. Мы стремительно спускались по уютным долинам Нюкжи и Олекмы, а серые лысые вершины Станового мрачно обрастали облаками. Когда поезд пересек Олекму и втянулся в узкий каньон реки Хани, погода испортилась окончательно.
Я сошел на маленькой станции и побрел вверх по долине, время от времени забрасывая блесну, пока не вытащил упругого медно-розового ленка. Не успел его поджарить, как пошел мокрый снег. Отвесная стена каньона потихоньку растворялась в спускавшейся все ниже туче. Еще несколько минут - и лужи покрылись корочкой льда. Холодный ветер задул костер, едва я перестал его поддерживать. На станцию я вернулся в кромешной тьме и при легком морозце. Но в маленьком здании вокзала было светло и тепло, за окном шумела река, по радио исполняли Моцарта, и еще оставалась половина ленка. А больше всего станция Хани понравилась мне тем, что кресла в зале ожидания были без металлических подлокотников - ничто не мешало растянуться на них и проспать до утра.
За час до рассвета подошел товарный поезд. На открытой платформе стояли два автомобиля. Владельцы ехали прямо в них, таким способом доставляя машины из Тынды в Чару. Я договорился с одним из "частников" и покатил дальше в салоне "Москвича". Утро было морозным и пасмурным. Каньон превратился в такую узкую щель, что дорогу пришлось провести по эстакаде высоко над дном теснины. Но вот мы поднялись на перевал, и вокруг раскинулось море покрытых свежевыпавшим снегом гольцов, пологие хребты, вьющиеся во всех направлениях. Только в глубоких котловинах виднелся чахлый лес. Поезд долго кружил среди замерзших озер и каменных россыпей, а потом дорога серпантином пошла вниз, появились рощи стройных лиственниц и сосен. Облака как-то сразу разошлись, и мы оказались в глубокой долине, окруженной высокими белыми стенами хребтов.
Это была Чарская котловина, самое восточное звено в цепи рифтов разломов земной коры, являющихся продолжением впадины озера Байкал. Здесь, в самом сердце Станового нагорья, расположены самые красивые места на всей трассе БАМа. Сойдя с поезда в поселке Чара, я направился по лесной просеке к чуду местной природы - Чарским пескам. Солнце быстро нагревало тайгу, замороженную прошедшим холодным атмосферным фронтом. Стайки разноцветных овсянок летали по молодым лиственницам, делая их похожими на новогодние елки. Низко над дорогой перепархивала бабочка-голубянка. Не менее получаса эта синяя искорка вилась под ногами, почему-то не сворачивая и не улетая. В такой приятной компании я шел по весенней тайге, пока просека не потерялась в болоте. Тут мне обрадовались по-настоящему:
тучи мошек с неподдельным удовольствием устремились навстречу. Через час прыжков по кочкам болото кончилось, и я вышел на реку Анамакит. По ее берегам тянулась широкая серая наледь. Сжатая ледяными пластами вода шустро бежала по долине, унося остатки снега с подножий ближайшего хребта Кодар.
Оказалось, что река всего по пояс глубиной. Еще полчаса хлюпания мокрыми ботинками - и передо мной неожиданно возник среди тайги высоченный бархан.
Взобравшись по крутому склону, я оказался на острове золотистого песка среди тайги, в свою очередь замкнутой оградой гор. На барханах цвели сиреневые "колокольчики" сон-травы. Белая стена Кодара, самого высокого из тридцати хребтов Станового нагорья, сверкала на солнце, но в двух глубоких ущельях, почти до подножия разрубивших хребет, лежала тень. Видимо, воздушные потоки, вылетавшие из этих ущелий, несли много песка. Сталкиваясь над тем местом, где я стоял, они "роняли" песок, и за тысячи лет образовались барханы в заболоченной тайге.
Было уже по-настоящему жарко, и маленькие северные бабочки порхали над кустиками рододендрона, когда я вернулся в Чару и пошел вдоль трассы на запад. Что может быть лучше, чем шагать весной по мягкой песчаной дороге через океан молодой хвои лиственниц, над которым играют солнечными бликами горные хребты!
Снежные склоны из белых превратились в голубые, затем в фиолетовые, солнце зашло, и сразу стало холодно, а потом очень холодно. Дорога резко повернула на юг, обходя небольшое озеро. Поднявшись на насыпь, я увидел вдали приближающийся поезд и замахал рукой машинисту. На повороте состав резко затормозил, так что я без особого труда зацепился за лесенку, ведущую на площадку грузового вагона.
Полчаса на пронизывающем ветру - и поезд снова замедлил ход, причем всего в часе ходьбы от станции, расположенной у самого подножия Кодара.
Здание станции оказалось запертым, поэтому ночевал я в тамбуре между двумя дверями поселкового магазина. В каких только местах не приходится ночевать из-за отсутствия гостиниц (или денег на них)! Как-то в Ленинграде нам с друзьями пришлось устроиться на ночь на дне плавательного бассейна городской синагоги.
(Разумеется, бассейн не принадлежал синагоге, но был расположен по соседству, и многие служащие оформлялись в него сторожами, чтобы избежать неприятностей с КГБ.) В пять утра приведший нас туда знакомый сменился, и новый сторож пустил в бассейн воду. Мы потом выспались в Эрмитаже, присев на старинный диван и закрывшись от публики газетой.
...Утром все было засыпано снегом. Холод стоял удивительный для июня на широте Москвы. Большое озеро Леприндо оттаяло только у берегов. На блесну попался странный черный голец. Я решил подняться в верховья ручья, сбегавшего с хребта, и пошел вверх по камням, пробираясь между гигантскими розетками кедрового стланика. Снег валил все сильнее. Выше края леса лежал густой туман, тундряные куропатки укрывались от ветра в россыпях щебня. Пока шел обратно, туман поредел, из озера медленно вырастали острые зубья Каларских Альп. Подошел поезд, и вскоре, проскочив под Кодаром по длинному туннелю, я оказался в следующей котловине - Муйско-Куандинской.
В вагоне, кроме меня, была только семья эвенков. Они оказались совершенно цивилизованными, за всю дорогу ни разу не произнесли слова "однако", а кочевую жизнь помнил только старший. Больше всего их интересовало, когда "мой" Горбачев снизит цену на водку. Совсем недавно тунгусы занимали самую обширную территорию из всех народов мира, а сейчас их осталось всего двадцать тысяч. Впрочем, многие родственные им племена, жившие южнее, в менее суровых местах, вообще исчезли без следа в ходе "освоения" Сибири.
Погода постепенно улучшалась. Когда мы пересекали Витим, уже вышло солнце.
Угрюм-река медленно двигала на север тяжелую черную воду. К вечеру широкая долина начала сужаться, горы стали выше. Я сошел на станции Северомуйск и оказался в самом красивом из бамовских поселков. Его строили позже других, и кто-то догадался взимать штраф за каждое срубленное дерево. В результате дома оказались стоящими в сосновом бору, словно пионерлагерь. Местная гостиница представляла собой уютную, роскошно обставленную пятикомнатную квартиру и стоила буквально копейки. Короче, городок мне понравился.
Перевалив Лено-Енисейский водораздел, я на следующий день добрался до села Уоян в Верхненгарской котловине. Тут была уже не Восточная, а Средняя Сибирь. С изрытого ледниковыми цирками кряжа Долон-Уран спускались длинные узкие каменные россыпи - курумы. Пройдя по такой реке щебня сквозь густой еловый лес, я вышел на широкую прогалину и на ее дальней опушке заметил двух крупных зверей, гонявшихся друг за другом. По мягкому, ныряющему бегу можно было издали узнать волков. Прячась за молодой соснячок, я подобрался к ним метров на пятьдесят.
Сильные пушистые зверюги весело носились по поляне. Из логова - большой норы под корнями ели - выбрались четыре крошечных волчонка и присоединились к игре. Я было пополз к компании с фотоаппаратом наперевес, но меня быстро заметили.
Волчата кинулись в нору, образовав пробку на входе, а взрослые исчезли в тени леса.
Мне приходилось встречать волков в самых разных ситуациях, и за ними всегда было необыкновенно интересно наблюдать. В Пинежском заповеднике (Архангельская область) пятеро здоровенных серых охотников однажды больше часа шли за мной в нескольких шагах по лесной просеке. Очень глубокий снег не давал им свернуть, а обогнать меня звери боялись. То один, то другой то и дело порывались обойти препятствие, но, когда я оборачивался, отскакивали назад. Со стороны это выглядело, наверное, довольно странно. Только перед самой деревней, уже в темноте, волки нашли боковую тропинку и радостно умчались.
Попутный тепловоз выполз к Байкалу на закате. Сиреневый Баргузинский хребет отражался в спокойной воде. В Северобайкальске было уже довольно темно, когда я спустился с высокого, поросшего розовым и золотистым рододендронами берега к озеру. Волны мягко шлепали по песку, теплый ветер шелестел в соснах, и даже в темноте сквозь прозрачную, легкую воду было отлично видно каменистое дно.
Очень кстати подвернулся опаздывавший на два дня поезд в Новосибирск. За Байкальским хребтом началась самая западная часть БАМа, построенная еще при Сталине в традиционном российском стиле - на костях. В жуткой спешке мы проскочили Байкало-Ленское плато, миновали болотистые заливы Братского водохранилища и в Канске выскочили на Транссибирскую магистраль. Она построена примерно за такой же срок, как БАМ, но получилась вдвое длиннее и впятеро дешевле. Магистраль удачно вписана в ландшафт и до сих пор удивляет высоким качеством полотна.
Утром поезд прибыл в Красноярск. В заповеднике "Столбы", начинающемся прямо на окраине города, лето было уже в разгаре. Лесные поляны покрывали яркие россыпи больших оранжевых купальниц, по-местному "жарков". Причудливые скалы вздымались над бархатисто-синим ковром черневой тайги, словно застывшие башни кучевых облаков.
Мне повезло - встретил двух местных столбистов (так называют себя красноярские скалолазы, которые принципиально не пользуются никакой техникой, кроме галош). У них как раз оказалась лишняя пара, и мне удалось натянуть галоши на свой сорок шестой размер. Поверхность гранитных скал-останцев шершавая, так что на резиновой подошве можно идти вверх даже по почти вертикальной стене. Но, кроме стен, на "столбах" есть еще трещины, по которым можно подниматься "враспор", острые наклонные ребра, где идешь, балансируя на стометровой высоте, словно по тротуарному бортику, и множество других чудесных аттракционов. Камень прочный, что позволяет, скажем, висеть на пальцах одной руки, не боясь, что "зацепка"
обломится. Будь на то моя воля, я бы жил в Приморском крае, а на выходные летал бы в "Столбы".
К вечеру на город опустился густой серый смог. В Красноярске множество оборонных заводов, которые, как и повсюду, плюют на нормативы по загрязнению воздуха. В поезде я сразу занял верхнюю полку, открыл окно и поехал дальше на приятном сквознячке. Среди ночи электровоз отцепили, заменив тепловозом. Утром меня разбудили два милиционера, подозрительно вглядывавшихся в мое лицо. Долго не мог понять, что им от меня нужно, пока кто-то из пассажиров не протянул мне зеркальце. Оказалось, что морда у меня совершенно черная от летевшей из окна сажи. Еще день по березовым лесостепям - и я в Бийске. Город интересен красивым собором и невероятным количеством комаров. А на следующее утро меня встретил пылью и давкой автовокзал Горно-Алтайска.
Все путешествие по Алтаю сопровождалось удивительным везением на попутный транспорт. Доехав через покрытые роскошными кедрачами перевалы до Усть-Кана, я с ходу поймал вездеход до изумительно красивого озера Аккем у подножия Белухи.
Обратно удалось спуститься верхом - у местных пастухов нашлась свободная лошадь.
Подгоняя маленькую отару, мы вышли к Катуни и увидели на берегу живописную компанию с типично алтайскими лицами. Это были японские туристы, сплавлявшиеся на плотах. С ними я проплыл семьдесят километров до Чуйского тракта, сэкономив два дня пути.
Тракт, извилистая грунтовка среди белых и красных скал, привел меня в поселок Акташ. В гостинице моим соседом оказался врач-алтаец, который весь вечер жаловался мне на злых и агрессивных русских завоевателей, огнем и спиртом поставивших его народ на грань вымирания. Весь следующий день я бродил по чудесным альпийским лугам, украшенным ядовитыми ртутными озерами, а затем "КАМАЗ", на местном жаргоне - "самолет", промчал меня по всему Чуйскому тракту обратно вниз. Пока редкие лиственничники и пустынные степи Центрального Алтая плыли за окном кабины, а густой шлейф пыли заставлял взлетать пасущихся у дороги журавлей-красавок, шофер с обидой рассказал мне про злых и неблагодарных алтайцев, которые обстреливают на тракте машины и выживают русских. И это - вместо благодарности за среднее образование, бесплатное здравоохранение и платное электричество. Дорога запомнилась как бесконечное чередование скальных карнизов - "бомов", заросших густейшей тайгой горных кряжей и широких лугов, сплошь залитых оранжевыми "жарками".
Трясясь в автобусе на Телецкое озеро, я познакомился с вертолетчиками, которые подбросили меня на реку Чулышман. Это был санитарный рейс забирали туриста-водника, получившего травму при сплаве. Место в его байдарке, естественно, освободилось, и половину следующего дня я вертелся в тучах брызг среди порогов нижней части реки. Потом течение стало спокойнее, и к вечеру мы были в устье. Отсюда маленький теплоходик провез нас по всему озеру. В серебряной воде отражались высоченные отвесные берега, покрытые тропически густой зеленью. Узкие каньоны уходили вверх, и цепочки водопадов искрились между тонкими полосами тумана. Синие пихтарники оказались сырыми, как амазонская сельва. Орхидеи-башмачки светились в тени кедровой чащи. Нигде не видел таких красивых таежных лесов, как на Алтае.
К сожалению, была уже середина июня, и времени у меня осталось совсем мало. Я успел еще съездить в Чемал, пройтись по берегам Катуни, мчавшейся сквозь лабиринт крошечных скалистых островков, каждый из которых был украшен аккуратным пучком сосен. А к концу следующего дня уже глядел из окна вагона на западносибирские равнины.
По дороге на Тянь-Шань я сделал четыре коротких остановки. Первую - на степных Кулундинских озерах, где литровая банка клубники "Виктория" стоила сорок копеек (с тарой). Вторую - в Казахском мелкосопочнике, уютной стране разноцветных каменистых холмов, населенных сайгаками, дрофами-красотками и каракуртами.
Третью - на берегу Балхаша, в Бетпак-Дале. Эта гипсовая пустыня, всюду описываемая как скучная и безжизненная, оказалась красивейшей местностью с интереснейшей флорой и фауной. Четвертая остановка была в желанной для наркоманов Чуйской долине, оказавшейся, наоборот, очень скучной. Единственное, что там водилось - это саранча. Ее стайки при каждом шаге с громким треском разлетались из-под ног и прятались в густых куртинах анаши.
Во Фрунзе я попал в самый разгар узбекско-киргизского конфликта, но на сей раз события как-то прошли стороной. Путешествие по Внутреннему и Центральному Тянь-Шаню обошлось без эксцессов, если не считать случая в автобусе Чолпон-Ата-Пржевальск, когда одного из пассажиров стошнило прямо на мой многострадальный рюкзак. Мы с уже известным читателю Витей Лесиным вдоволь нагулялись среди ледников Тенгри-Тага, красных скал Джеты-Огуза и ельников Терскей-Ала-Тоо, но вот при возвращении случилась "нескладуха". Из-за рухнувшего моста пришлось сто пять километров идти пешком, чтобы успеть в Алма-Ату к самолету. К счастью, рюкзак был уже пустой. За полдня и ночь я добрался до Кегена, казахского поселка близ знаменитых Чарын-Темирликских каньонов.
Эти места мне были хорошо знакомы. Однажды я прилетел в Казахстан в начале апреля, рассчитывая на теплую погоду. Но необычно резкое похолодание заставило меня ночевать в междугородних автобусах, каждый день оказываясь на новом месте.
Так мне удалось побывать на Курдайском перевале, где весной цветут все красивейшие в мире виды тюльпанов, в Джунгарском Алатау, на озере Алаколь и так далее, при этом ни разу не простудившись.
...Итак, в последний день июня я доехал до Алма-аты. Сил едва хватило на то, чтобы доползти до базара. Ранняя дыня быстро восстановила мое самочувствие.
Прокатился в Медео, еще раз зашел на базар и, скупив абрикосов и черешни на все оставшиеся деньги, улетел в Москву. В результате месяца гонки на тепловозах и прочих транспортных средствах я день в день успел туда, куда меньше всего на свете хотел попасть - в Советскую Армию. Но об этом - в следующей истории.
Уик-энд,
история седьмая,
в которой автор слышит зов боевой трубы.
Ошибки систем обнаружения, наведения и целеуказания.
Ошибки систем ОНЦ подразделяются на два класса: ложные тревоги и пропуски цели.
Наставление по радиоэлектронной борьбе для аэродромных служб, глава 6 параграф 14 п. 6.
Выпив в поезде несколько ящиков водки, мы с опухшими мордами нестройной колонной вступили на территорию Шаул...ского аэродрома. Литовские ребятишки кидали в нас яблоки, крича "оккупанты, идите домой!" Мы с тоской оглядывались по сторонам, предвидя долгий месяц голода и муштры.
Саша Безпелкин обладал очень тонкими ушами и умел сворачивать их в трубочку.
Демонстрируя этот фокус всем офицерам по очереди, он сумел в первый же день устроиться судомойкой в столовую. Мы молча завидовали. Однако вечером выяснилось, что кормят, как на убой. И вот бедный Безпелкин мыл горы посуды, пока мы проводили время более приятным образом: начались нелегкие курсантские будни.
Работы для нас в части не было никакой. С утра мы плотно завтракали, потом ехали на летное поле. Деловые ребята "шакалили" по аэродрому, скупая и воруя все, что попадалось на глаза - летные куртки, парашютный шелк, радиодетали. Более ленивые загорали на солнышке или собирали землянику в окрестном лесу. После роскошного обеда мы играли в карты или забивали козла до ужина, а потом шли в самоволку.
Сначала городская публика встретила нас криками про пакт Риббентропа-Молотова, но мы ответили заранее выученной фразой "Labas Denas!" ("Добрый день!"), и вскоре уже сидели в лучшей Шаул-ской пивной. На третий день, когда моральное разложение достигло апогея, в нашу казарму в час ночи пожаловал грозный полковник Нахрапов.
В казарме было немноголюдно. Мы с другом Игорем смотрели западногерманское телевидение. Игорь уже проиграл мне в "двадцать одно" свою кружку, и поэтому, чтобы приготовить коктейль, вынужден был поочередно тянуть "Ркацители" и ликер "Vana Tallinn" прямо из горлышек. Я лениво точил о брусок купленную в городе финку. Полковник замер, уставившись на нас выпученными глазами. В этот момент из спального помещения донеслись позывные "Голоса Америки", и Нахрапов бросился туда. Почти все койки пустовали, лишь на одной сидели несколько ребят, слушая радио, а с двух дальних слышался странный шум. Комполка с ужасом глядел на разбросанные по полу предметы женского туалета, потом завизжал:
- Рота, подъем! Боевая тревога!
На следующий день двое любителей "клубники" получили по трое суток губы, и мы были вынуждены открыть оборонительные военные действия. Сначала кто-то нечаянно сорвал в истребителе рычаг аварийного открытия люка, и новенький, только что с завода самолет остался с развороченной носовой частью. Потом на казарме вместо советского флага появился литовский. Прогуливаясь по военному городку, я встретил несчастного, забитого "урюка", как называют офицеры солдат из Средней Азии. Парнишка оказался жителем Каракалы, в которой у нас, как выяснилось, была куча общих знакомых. Я вынес ему из офицерской столовой мешок хлеба и в знак благодарности получил пакет порошка, который в милицейских протоколах именуется "наркотик типа терьяк". Большая часть порошка была высыпана в борщ Нахрапова, когда он решил перекусить перед встречей комиссии из штаба округа. "Наш человек в столовой" Безпелкин хитро улыбался, когда совершенно "поплывший" полковник повел комиссию не на летное поле, а в сторону нашей казармы. Под литовским флагом несколько курсантов тренировались, пуская из самодельной пращи пустые бутылки в бюст Ворошилова. Из открытых окон неслась исполняемая на рояле в четыре руки мелодия "семь-сорок". В этот драматический момент Нахрапов упал на руки председателя комиссии и уснул.
Больше всех, как обычно, пострадал я, хотя ничего такого не делал. Подумаешь, отрабатывал технику скалолазания на фасаде казармы. И за этот пустяк - наряд!
Мало того, пришлось мыть пол в офицерской уборной на втором этаже здания штаба.
От обиды я отвернул все краны, какие сумел найти. На первом этаже всплыли даже сейфы. "Кто открыл краны?" - спросил меня разъяренный Нахрапов. Я объяснил, что пришел какой-то подозрительный литовец и пустил воду. "Что же ты их не закрыл?"
- заорал полковник. "Приказа не было" - ответил я.
Три наряда он мне все-таки вкатил. Отбывать их совершенно не хотелось. К тому же на завтра планировалась присяга, а клясться в верности КПСС и социализму как-то неприятно. Непрерывная пьянка в городе стала надоедать, а в части ребята либо забивали косяк, либо смотрели бесконечную порнуху по телевизору. Короче, пришла пора "штыки в землю". Тут Игорь очень кстати схватил алкогольную интоксикацию, его отправили домой, а меня он попросил назначить сопровождающим. На квартире у одной нашей Шаул...ской знакомой он мгновенно выздоровел, и через два дня мы, простившись со всеми друзьями в Шауляе, поехали на знаменитую Гору Крестов, потом в Тракай, Вильнюс и оттуда в Москву.
В том году мне пришлось еще много путешествовать - от Эстонии, где живут самые красивые в Союзе блондинки, до Молдавии, где самые красивые брюнетки. Но поскольку тема этой книги - восточная часть страны, то мы пропустим и фиолетовую сказку белых ночей во фьордах Баренцева моря, и неистовые краски золотой осени на горных озерах Кавказа, и архитектурные памятники Соловков, Кижей, Валаама, Сванетии, Пскова, Чернигова, и уютные долины Хибин. На дворе уже январь, и слякотная московская зима посыпает для вида снежком грязные улицы.
Я сидел дома, строча черновик дипломного проекта. На столе передо мной в стеклянной банке лежала куколка бабочки, три недели назад извлеченная из холодильника, где проходила зимовку. Со дня на день бабочке предстояло вывестись и летать по квартире, питаясь раствором сахара и напоминая о приближающейся весне. Пока что весна казалась несбыточно далекой. Я настолько закрутился среди всевозможных дел, (помимо института, я работал еще в двух местах, и в каждом из них не знали про другое), что даже поездка за город в выходной не удавалась уже почти месяц. К тому же снег под Москвой почти стаял, и не было надежды хоть раз прокатиться на лыжах в эту зиму.