Страница:
Диш Томас
Касабланка
Об авторе
ДИШ Томас Майкл [DISCH Thomas Michael] — американский писатель, поэт и драматург, один из виднейших представителей так называемой "новой волны" в англо-американской фантастике. Томас М. Диш родился в 1940 году в штате Айова, однако большую часть своей жизни провел в Нью-Йорке. В 60-70-х годах много путешествовал, подолгу жил в Англии, Турции, Италии и Мексике. В фантастике дебютировал в 1962 году рассказом Двойной отсчет, опубликованным в журнале Фантастик Сториз.После ряда интересных рассказов и повестей, напечатанных в журналах, а впоследствии собранных в нескольких авторских сборниках (Сто две водородные бомбы, 1966; Под принуждением, 1968; Белый Клык уходит к Динго и другие забавные Нф рассказы, 1971), Диш перешел к произведениям крупной формы, Первый его роман, Геноцид (1965), был посвящен теме инопланетного вторжения на Землю — теме, на первый взгляд, достаточно избитой. Но, в отличие от большинства других авторов, чьи герои, несмотря на всевозможные злоключения, в итоге все же одерживали верх над кровожадными пришельцами, Диш был не столь оптимистичен относительно светлого будущего земной цивилизации. Ту же тему — Земля под властью пришельцев — Диш затронул и в следующем своем романе, Щенки Земли (1966), написанном на основе ранней повести Белый Клык уходит к Динго. Присущий молодому "автору здоровый пессимизм, тонкие литературные реминисценции и постоянные отсылки к общекультурным ценностям, рассыпанные по всем его текстам, а также своеобразный стиль быстро привлекли к Дишу внимание критиков и читающей публики и сделали его заметной фигурой в фантастике "новой волны". Любопытным был и третий роман, Эхо плоти твоей (1967), довольно неожиданно интерпретирующий популярную тему нуль-транспортировки, однако наибольший эффект в мире научной фантастики произвели следующие его книги — Лагерь для концентрации (1968) и 334 (1972).
* * *
Каждое утро человек в красной феске приносил на подносе кофе и тосты. Человек неизменно спрашивал, как дела, а миссис Ричмонд, знавшая несколько французских слов, отвечала, что — хорошо. Почему-то в этом отеле подавали исключительно сливовый джем. Постепенно он так надоел, что миссис Ричмонд отправилась в магазин и купила банку клубничного джема. Прошло совсем немного времени, и клубничный джем надоел еще хуже сливового. Тогда они стали чередовать: один день — сливовый джем, другой — клубничный. Они бы и вовсе не завтракали в отеле, но это было дешевле всего, а им приходилось экономить.Наступила вторая пятница их пребывания в «Бельмонте». Утром, спустившись в холл, они обнаружили, что почты для них нет.
— Ну конечно, стоило уехать, и о нас забыли, — обиженно произнесла миссис Ричмонд. Ее надежды были обмануты.
— Пожалуй, — согласился Фред.
— Мне опять нехорошо. Должно быть, виноват этот странный суп, который мы ели вечером. Я уже тогда жаловалась тебе. Кстати, не мог бы ты сходить на угол за газетой?
И Фред послушно пошел покупать в киоске газету. Ни «Тайме», ни «Трибюн» у продавца не оказалось. Не было даже всегдашних лондонских газет. Тогда Фред направился в магазин периодики, что находился неподалеку от «Мараба» — большого и роскошного отеля. По дороге к нему пристал какой-то тип, предложивший купить золотые часы. Подобное случалось чуть не ежедневно. Фреду уже начинало казаться, что в Марокко все только тем и занимаются, что хотят продать ему золотые часы.
В магазине все еще лежали номера «Тайме» за прошлую неделю. Фред их уже читал.
— А где сегодняшняя "Тайме"? — громко спросил он по-английски.
Средних лет мужчина, стоявший за прилавком, печально покачал головой — то ли он не понял вопроса, то ли не знал ответа на него. Потом он спросил у Фреда, как дела.
— Бьен, — без особого энтузиазма ответил Фред. — Бьен.
[1]
Местная французская газета, "La Vigie Marocaine",
[2]зловеще чернела жирными заголовками, расшифровать которые Фред был не в состоянии. Он свободно владел "четырьмя языками: английским, ирландским, шотландским и американским". По глубокому убеждению Фреда, этих языков было вполне достаточно, чтобы тебя поняли в любом уголке свободного мира.
В десять часов по дурацкому местному времени Фред как бы случайно оказался возле своего любимого кафе-мороженого. Когда Фред гулял вдвоем с женой, ему редко удавалось побаловать себя чем-нибудь сладеньким, поскольку миссис Ричмонд опасалась за свой нежный желудок и доверяла марокканским молочным продуктам, только если их хорошенько прокипятить.
Официант улыбнулся и произнес:
— Доброе утро, мистер Ричмон.
Какая-то таинственная причина вечно мешала иностранцам правильно произнести его фамилию.
— Доброе утро, — ответил Фред.
— Как дела?
— Прекрасно, благодарю вас.
— Это хорошо… хорошо… — сказал официант.
При этом лицо его почему-то было печальным. Кажется, он хотел сказать что-то Фреду, но его знание английского ограничивалось простейшими фразами.
"Подумать только, — размышлял Фред, — пришлось объехать чуть ли не пол-земного шара, чтобы наткнуться на самое вкусное мороженое, какое только приходилось пробовать".
В Касабланке было много морожениц, здешние молодые ребята ходили по вечерам не в бары, а в маленькие кафе вроде этого. Этот обычай напоминал Фреду Айову в дни его молодости, когда действовал "сухой закон". Но в Касабланке это, кажется, было как-то связано с ихней религией.
Вошел оборванный мальчишка-чистильщик. Он прямо-таки горел желанием наново почистить и без того сверкающие ботинки Фреда. Когда имеешь дело с попрошайками, самое разумное не замечать их, тогда они быстрее убираются вон. Фред принялся рассматривать сквозь толстое стекло витрины вход в туристическое агентство на другой стороне улицы. Там красовался огромный плакат с изображением симпатичной молодой блондинки, напоминавшей Дорис Дэй, но в костюме ковбоя. Плакат рекламировал воздушные линии "П а н-Америкэн".
Мальчишка вертелся вокруг и шипел: "Месье, месье…" — так что Фреду страшно захотелось пнуть его ногой. Фред с трудом сдерживал гнев, его лицо побагровело, нездоровая краснота на фоне редких белых волос казалась особенно яркой, словно закатное небо зимой.
В конце концов чистильщик куда-то исчез, а в кафе вошел взрослый туземец с кипой французских газет. Почти не зная французского, Фред все же мог разобрать заголовки. Он купил газету за двадцать франков и пошел в отель, оставив на столике недоеденное мороженое.
Он еще не успел войти в номер, когда услышал крик миссис Ричмонд:
— Какой ужас!
Вторая, точно такая же, газета была расстелена на ее кровати.
— Но здесь ни слова не говорится про Кливленд… Он сказал о Кливленде, потому что там жила Нэн, замужняя дочь Ричмондов. О судьбе же собственного дома гадать не приходилось. Он стоял во Флориде милях в пятидесяти от мыса Канаверал, и было ясно, что в случае войны это место накроется одним из первых.
— Это все красная мразь! Вонючки! — побагровев, выкрикнул Фред. Его жена заплакала. — Чтоб им всем сгореть в аду! Что там написано в газете? Как все началось?
— Как ты думаешь, — спросила сквозь слезы миссис Ричмонд, — а не могли Билли и Мидж оказаться в это время на ферме бабушки Холт?
Фред беспомощно перелистал "La Vigie Marocaine" в поисках картинок. Кроме большого изображения грибовидного облака на первой странице и надоевшего портрета президента в ковбойской шляпе — на второй, никаких фотографий не было. Он попытался читать передовицу, но выходила какая-то бессмыслица.
Миссис Ричмонд, громко рыдая, выбежала из комнаты.
Фреду хотелось изорвать газету в клочья. Чтобы успокоиться, он налил себе бурбона из бутылки, спрятанной в тумбочке. Потом он вышел в холл и громко сказал в запертую дверь уборной:
— Могу спорить на что угодно, что уж во всяком случае мы тоже устроили им козью морду.
Его слова ничуть не утешили миссис Ричмонд.
Только вчера миссис Ричмонд написала два письма: одно своей внучке Мидж, другое — ее матери Нэн. В письме к Мидж было написано:
Второе письмо, адресованное матери Мидж, выглядело иначе:
2 декабря.
Дорогая мадемуазель Холт!
Ну вот мы и здесь, в романтичной Касабланке, где прошлое и настоящее мирно уживаются бок о бок друг с другом. На бульваре за окнами нашего номера растут пальмы., и мне порой кажется, что мы вовсе не покидали Флориду. В Марракеше мы купили подарки — тебе и Билли. Если почта не подведет, вы получите их к. Рождеству. Тебе, я думаю, очень хочется узнать, что там в этих свертках. И все-таки придется подождать до Рождества! Милая, тебе надо каждый день благодарить Боженьку, что ты живешь в Америке. Ты бы взглянула на бедных марокканских детей, просящих милостыню на улицах. Они не ходят в школу, у многих из них нет даже обуви и теплой одежды. И не думай, что если тут Африка, то и холодно не бывает! Вы с Билли представить себе не можете, какие вы счастливые!
По пути в Марракеш мы видели из окна поезда, как крестьяне пашут свои поля. И это — подумать только — в декабре! Каждый плуг тянут на пару ослик и верблюд. Расскажи об этом учительнице географии, ей, наверное, будет интересно.
Касабланка страшно интересный город, и я часто жалею, что тебя и Билли нет здесь с нами. Может быть, как-нибудь в следующий раз! Веди себя хорошо, не забывай, что скоро Рождество.
Твоя любящая бабуленька.
Вчера вечером Фред забыл отправить эти письма, а теперь, после новостей, напечатанных в газете, пожалуй, уже не стоило их отправлять. И Холты, и Нэн, и Билли, и Мидж, скорее всего, уже мертвы.
2 декабря. Понед. Вечер.
Дорогая Нэн!
Думаю, что мне нет смысла притворяться перед тобой. Ты могла все понять уже из первого моего письма, написанного, когда я еще сама не успела разобраться в своих чувствах. Увы, Марокко оказалось огромным разочарованием. Ты просто не поверишь, какие безобразия здесь творятся. Даже бандероль из этой страны послать почти невозможно! Поэтому я отправлю Билли и Мидж подарки к Рождеству, только когда мы попадем в Испанию. Но ты не говори им этого.
Марракеш — это просто какой-то ужас. Мы с Фредом заблудились в туземном квартале и думали, что уже никогда не сможем оттуда выбраться. Грязь везде невозможная — лучше не будем об этом говорить, а то меня буквально начинает тошнить от одних воспоминаний. После такого печального опыта я не решалась даже выходить из гостиницы. Фред ужасно разозлился, и мы той же ночью уехали на поезде обратно в Касабланку. Здесь, во всяком случае, есть приличные рестораны. Примерно за один доллар можно получить вполне сносный обед во французском стиле.
После всего, что я тебе написала, ты, наверное, не поверишь, что мы собираемся остаться здесь еще на две недели. А все из-за того, что раньше не будет парохода в Испанию. Две недели, еще целых две недели! Фред говорит: давай полетим, — но ты же знаешь меня. И пусть меня черт поберет, если я соглашусь ехать по здешней железной дороге со всем нашим багажом. Так что кроме корабля ничего другого не остается.
У меня была с собой всего одна книга, я ее уже кончила, и мне теперь совсем нечего читать, кроме газет. Их печатают в Париже, пишут там главным образом про Индию и Анголу, новости все какие-то удручающие. Еще пишут про всякую европейскую политику, и тут я уже вовсе перестала хоть что-то понимать. Кто такой этот канцлер Цукер и какое он имеет отношение к войне в Индии? Я всегда говорила, что если бы люди просто сели спокойно и постарались понять друг дружку, то все эти ужасные мировые проблемы сразу бы исчезли. Но это я так думаю, а вслух, конечно, ничего не говорю, а то Фреда еще, не дай Бог, удар хватит. Ты же знаешь Фреда! Он все время говорит: пусть сбросят бомбу на красный Китай — и делу конец! Бедняга Фред!
Я надеюсь, что у вас все в порядке, Дэн как всегда в лучшем виде, а Б и М прилично успевают в школе. Мы с Фредом так обрадовались, прочитав, что у Билли по географии появились отличные оценки. Фред говорит, что это благодаря его рассказам про наши путешествия. Может быть, в кои-то веки он и прав.
Люблю и целую.
Бабуля.
— Что-то здесь не так, — заметила миссис Ричмонд во время ленча. — Я просто не могу поверить, что все это и вправду случилось. Все осталось по-прежнему, хотя, казалось бы, весь мир должен перемениться.
— Проклятые красные ублюдки!
— Ты не допьешь мое вино? Я так расстроена.
— Как ты думаешь, что нам сейчас делать? Может быть, позвонить Нэн?
— Через Атлантику? Это слишком шикарно. Чем тебя не устраивает телеграмма?
Кончилось тем, что после ленча они пошли на телеграф, расположенный в здании главного почтамта и заполнили бланк депеши. Окончательный, взаимосогласованный текст послания выглядел так:
"ВОЛНУЕМСЯ ВСЕ ЛИ ЗДОРОВЫ И БОМБИЛИ ЛИ КЛИВЛЕНД ПРОСИМ СРОЧНО ОТВЕТИТЬ".
Телеграмма стоила одиннадцать долларов, по доллару за слово. Принять чек на почте отказались, так что миссис Ричмонд осталась у телеграфного окошка, а Фред отправился через улицу в Марокканский банк обменять его на наличные.
Кассир в зарешеченном окошке с сомнением глянул на протянутый Фредом чек и попросил у него паспорт. Потом он куда-то ушел с паспортом и чеком. Время шло, кассира не было. Фред раздражался все больше и больше. Он привык, чтобы к нему относились по меньшей мере с уважением. Наконец кассир вернулся; вместе с ним пришел представительный господин. Он был немного младше самого Фреда. В петлице его полосатого костюма красовался цветок.
— Вы — мистер Ричмон? — спросил пожилой господин.
— А кто же еще? Посмотрите на фотографию в моем паспорте.
— Очень жаль, мистер Ричмон, но мы не можем принять ваш чек.
— О чем вы говорите? Я всегда обменивал здесь чеки. Вот, взгляните в книжку: 28 ноября — пятьдесят долларов, 1 декабря — двадцать долларов…
Господин покачал головой:
— Извините, мистер Ричмон, но мы не можем принять ваши чеки.
— Позовите управляющего!..
— Очень жаль, мистер Ричмон, но у нас просто нет возможности принять ваши чеки. Спасибо вам большое. Он повернулся, явно собираясь уйти.
— Я хочу видеть управляющего!
Теперь все, кто находился в банке, — и кассиры, и другие клиенты — смотрели на Фреда, который густо покрылся свекольной краснотой.
— Я и есть управляющий, — сказал господин в полосатом костюме. — Всего хорошего, мистер Ричмон.
— Но это же чеки "Америкэн Экспресс". Их принимают во всем мире!
Управляющий ушел в свой кабинет, кассир занялся следующим клиентом. Фред вернулся на почту.
— Нам придется послать телеграмму позднее, дорогая, — сказал он жене.
Она не спросила его, что случилось, а ему не хотелось рассказывать.
Они купили еды, чтобы поесть в номере, поскольку миссис Ричмонд была не в настроении переодеваться к обеду.
Управляющий гостиницы — тощий нервный человек с очками в тонкой металлической оправе — поджидал их возле конторки дежурного. Не говоря ни слова, он вручил им счет.
— Мы ведь вам уже заплатили! — со злостью запротестовал Фред. — Мы заплатили по двенадцатое число этого месяца. Что это вы себе позволяете?
Управляющий улыбнулся. Во рту сверкнули золотые зубы. На плохом английском он объяснил, что это счет.
— Nous sommes payee,
[3]— терпеливо улыбаясь, сказала миссис Ричмонд. Затем она повернулась к мужу. — Покажи ему квитанцию. Управляющий внимательно изучил квитанцию.
— Non, non, non,
[4]— сказал он, покачав головой. И протянул Фреду вместо квитанции новый счет.
— Ну уж нет, я лучше возьму назад квитанцию. Управляющий снова улыбнулся и отодвинулся от Фреда. Дальше Фред действовал не размышляя. Он ухватил управляющего за запястье и выдернул квитанцию из его пальцев. Управляющий что-то закричал по-арабски. Фред взял ключ от своего, 216-го, номера с крючка за конторкой. Потом он взял жену за локоть и повел ее вверх по лестнице. Навстречу им на зов управляющего бежал человек в красной феске.
Оказавшись в комнате, Фред запер дверь. Он дрожал, ему не хватало воздуха. Миссис Ричмонд заставила мужа сесть, смочила холодной водой губку и отерла его разгоряченный лоб. Через пять минут под дверью показался уголок бумаги. Это был счет.
— Ты только взгляни на это! — воскликнул Фред. — Сорок дирхемов в день. Восемь долларов! Ах он сукин сын!
Обычно в день за комнату платили двадцать дирхемов, а Ричмонды, сняв номер на две недели, сторговались на пятнадцати.
— Успокойся, Фредди!
— Я придушу этого ублюдка!
— Наверное, тут какое-то недоразумение.
— Какое недоразумение? Он же видел квитанцию, видел ее, видел!.. Да он сам ее и писал. Ты же прекрасно понимаешь, почему он так делает — из-за того, что произошло. А я еще не могу получить деньги по чекам. Паршивый сукин сын!
— Успокойся, Фредди, — он пригладила взъерошенные пряди седых волос влажной губкой.
— Не надо мне твоих "успокойся Фредди"! Я знаю, что я сейчас сделаю. Я пойду в американское консульство и подам жалобу.
— Хорошо, мы так и сделаем, но только не сегодня. Фредди, давай не будем выходить до завтра. Мы оба устали и расстроены. А завтра пойдем туда вместе. Может быть, к тому времени они будут знать что-нибудь про Кливленд.
Миссис Ричмонд могла бы еще долго советовать правильные вещи, но ее больной желудок напомнил о себе новым приступом. Миссис Ричмонд поспешно вышла в холл, однако почти сразу вернулась.
— Туалет заперт, — сказала она. Ее глаза расширились от ужаса. Только теперь она начала понимать, что происходит.
Ночью, после скудного ужина из маслин, бутербродов с сыром и инжира, миссис Ричмонд попыталась найти в происшедшем светлую сторону.
— Вообще-то, — сказала она, — нам с тобой повезло, что, когда все это случилось, мы оказались здесь, а не там. Во всяком случае, мы с тобой остались живы. Мы должны благодарить Бога за то, что мы живем.
— Если бы мы разбомбили их двадцать лет назад, сейчас мы не вляпались бы в такую историю. Ну-ка вспомни, разве я не говорил еще тогда, что их надо разбомбить?
— Конечно, дорогой, но что теперь толку об этом сожалеть? Попытайся найти во всем светлую сторону, как это делаю я.
— Гнусные красные вонючки!
Бурбон кончился. Было темно, за окном, на той стороне площади, то вспыхивала, то погасала реклама сигарет "Олимпик Бле" (C'est mieux!
[5]). Она мигала так почти все ночи напролет, покуда они жили в Касабланке. Казалось, что страшные события на другом берегу океана здесь не изменили совершенно ничего.
— У меня нет конвертов, — пожаловалась миссис Ричмонд. Она пыталась написать письмо дочери.
Фред глядел в окно и старался представить, как это происходило. Должно быть, самолеты заполнили все небо. Интересно, продолжается ли позиционная война в Индии и Анголе? И на что теперь похожа Флорида? Ему всегда хотелось построить у себя дома во Флориде на заднем дворе хорошее бомбоубежище, но жена ни за что не соглашалась. А теперь и не понять, кто же был прав.
— Сколько времени? — спросила миссис Ричмонд, заводя будильник.
Он посмотрел на свои часы, которые никогда не ошибались. Эти часы — «Аккутрон» — были подарены ему сослуживцами в день ухода на пенсию. Фред всю жизнь проработал в компании "Айова Мьючуал Лайф".
— Одиннадцать, если по здешнему времени.
Откуда-то со стороны набережной раздавались крики и какой-то лязг. Звуки усиливались, вскоре Фред увидел, что по бульвару шествует колонна оборванцев. Фред прикрыл ставни, оставив лишь узкую полоску, чтобы смотреть на эту процессию.
— Они что-то несут, — сообщил он жене. — Иди взгляни.
— Я не хочу смотреть на такие вещи.
— Там какая-то статуя или кукла. Не понимаю, кого это должно изображать? Похоже, кого-то в ковбойской шляпе. Держу пари, что это все комми.
Толпа демонстрантов достигла площади, на которой стояла гостиница «Бельмонте», затем свернула налево, к самым крупным и роскошным отелям — «Мараба» и "Эль Мансур". Люди громко стучали в тарелки, били в барабаны, гудели в какие-то рога, звучавшие удивительно похоже на волынку. Вместо того чтобы нормально идти шеренгами, демонстранты словно исполняли некий танец, состоявший из крутящихся и скользящих па. Потом колонна исчезла за углом, и Фред больше ничего не видел.
— Ручаюсь, что тут собрались все попрошайки города. Приплясывать и дудеть в свои дудки — это они умеют, — желчно произнес Фред. — Всякий паршивый продавец часов и чистильщик обуви, они все сбежались сюда.
— Судя по их крикам, они очень счастливы, — сказала миссис Ричмонд и снова заплакала.
Этой ночью Ричмонды спали вместе на одной кровати впервые за несколько месяцев. Шум демонстрации не утихал еще несколько часов. Он раздавался то громче, то тише, доносился издалека или приближался. Это тоже отличало сегодняшнюю ночь от предыдущих;
Касабланка обычно очень спокойна, просто удивительно спокойна после десяти вечера.
Американское консульство выглядело так, словно его только что бомбили. Входная дверь оказалась сорвана с петель, и Фред вошел внутрь с большой неохотой. Все комнаты нижнего этажа зияли пустотой, мебель исчезла, ковры сорваны, кто-то пообдирал даже плакаты со стен. Все шкафы оказались выпотрошены, а хранившиеся в них бумаги — сожжены в центре самой большой комнаты. Намалеванные сажей надписи на арабском языке испещряли стены.
Выходя из здания, Фред заметил листок бумаги с машинописным текстом, прибитый к изуродованной двери: "Всем американским гражданам, находящимся в Марокко, безразлично — туристам или постоянно проживающим, рекомендуется покинуть страну до завершения настоящего кризиса. Консул не может гарантировать безопасности тем, кто решит остаться".
Мальчишка-чистильщик, чей покрытый язвами скальп едва прикрывала грязная шерстяная шапочка, попытался подсунуть свой ящик под ногу Фреда.
— Убирайся! Вамуш!
[6]Это ты во всем виноват. Я знаю, что тут было ночью. Это устроил ты и твои приятели. Красные попрошайки!
Мальчик неуверенно улыбнулся Фреду и снова попытался поставить его ногу на свой ящик. При этом чистильщик непрерывно шипел что-то вроде: "Месье, месье", — а быть может, — "мерси, мерси".
К полудню центр города кишел американцами. Фред и представить не мог, что в Касабланке их так много. Что они здесь делали и где прятались все это время? Большинство американцев торопилось в аэропорт, их машины были завалены багажом. Некоторые собирались драпать в Англию, другие предпочитали Германию. Полагали, что в Испании будет не слишком безопасно, хотя и не так скверно, как в Марокко. Беженцы разговаривали с Фредом коротко, резко, почти грубо.
Ничего не узнав, он вернулся в гостиницу, где его ждала миссис Ричмонд. Еще прежде они решили, что один из них всегда будет в номере. Когда Фред поднимался по лестнице, управляющий попытался всучить ему новый счет.
— Я вызову полицию, — пригрозил он.
Фред был так зол, что не сумел ничего ответить. Больше всего ему хотелось садануть человечка в нос и растоптать его смехотворные очки. Будь он моложе лет на пять, он бы, наверное, так и поступил.
— Они отключили воду! — трагически объявила миссис Ричмонд, впуская мужа в комнату. — Кроме того, сюда пытался войти человек в красной шапке, но, слава Господу, я догадалась закрыться на цепочку. Теперь мы не можем умываться и пользоваться биде. Мне страшно.
Фред попытался рассказать, что он видел в консульстве, но миссис Ричмонд не захотела слушать.
— Мы должны немедленно лететь отсюда. В Англию. Все остальные американцы летят туда. На дверях консульства была…
— Нет, Фредди. Что угодно, только не самолет. Меня никто не заставит залезть в самолет. Всю жизнь я обхожусь без самолетов и вовсе не намерена менять свои привычки.
— Но сейчас особые обстоятельства. У нас нет другого выхода. Милая, ты должна поступать разумно.
— Я не хочу даже говорить об этом. А кроме того, Фред Ричмонд, не смейте на меня кричать. Мы уедем отсюда, когда отправится корабль, это решено! А теперь займемся более насущными делами. Первым делом нам надо пойти куда-нибудь и купить воду в бутылках. Четыре бутылки воды, хлеб… хотя погоди, ты так обязательно все перепутаешь. Я напишу список.
Фред вернулся через четыре часа, когда уже темнело. Он принес одну бутылку содовой, буханку черствого хлеба и маленькую коробочку плавленного сыра.
— Это все, что удалось купить на мои деньги. Чеки нигде не принимают, ни в «Мараба», нигде вообще.
Фред выглядел неважно, его грязное лицо было уже не просто багровым, а фиолетовым, голос звучал хрипло. Фред кричал почти без перерывов несколько часов подряд.
Половину бутылки содовой миссис Ричмонд использовала, чтобы умыться. Потом она приготовила бутерброды с плавленным сыром и клубничным джемом, стараясь одновременно поддерживать светский разговор. Она очень боялась, что мужа хватит удар.
Двенадцатого, в четверг, за день до назначенного отплытия, Фред пошел в туристическое агентство узнать, у какого пирса стоит их корабль. Там ему сообщили, что отплытие отменено, не отложено, а именно отменено. Их корабль — зафрахтованный в Югославии транспорт — четвертого декабря оказался в Норфолке, так что ждать его бесполезно. Представитель агентства с извинениями вернул стоимость билетов — в американских долларах.
— А не могли бы вы дать мне вместо этого дирхемы?
— Но вы платили долларами, мистер Ричмонд, — произношение агента было невероятно старательным, сверхточным, и это раздражало Ричмонда еще больше, чем честный французский акцент. — Вы платили чеками "Америкэн Экспресс".