Дивов Олег Игоревич. Молодые и сильные выживут

   Цыган принес аптечку.
   – Может, на стол его? – спросил он. – Неудобно же вам.
   – Давайте на стол. Костя, лампу, пожалуйста, сделай поярче.
   – Поедем сегодня за керосином, да, мужики?
   – Только поспать вам надо, мальчики. Кто у нас дежурит с утра?
   – Я, – сказал Большой, нависая над бездыханным телом и примериваясь, как бы его половчее ухватить. Росту в Большом было два с лишним метра, весил он килограммов сто двадцать. Никто в комнате даже не подумал ему помочь. Это считалось в порядке вещей – если нужно передвинуть что-то тяжелое, зови Большого. А то еще обидится, что не позвали.
   – Руки бы ему развязать, – задумчиво сказал пожилой, глядя, как Большой, словно пушинку, отрывает тело от пола и кладет его на стол.
   – Черта с два! – с неожиданной злобой рыкнул Костя. – Я бы ему еще и ноги к рукам присобачил. Загнул колени, и за лодыжки – к кистям. И в зубы кляп.
   – Да ладно, – Белый положил было Косте руку на плечо, но тот дернулся, уклоняясь.
   – Это опасный человек, – с нажимом сказал Костя. – Я его не для того ловил, чтобы он нас всех тут загрыз. А действительно, Сан Сеич, для чего я его ловил? Вы же так и не объяснили толком…
   Пожилой раскрыл аптечку, достал ножницы и примерился с ними к ране на голове пленника. Волосы у того были черные, густые, слегка вьющиеся и очень неровно остриженные. Под ярким светом лампы оказалось, что крови на них видимо-невидимо.
   – Сильно ты его, – упрекнул Костю пожилой. – Боюсь, не было бы сотрясения.
   – Ему выбирать не приходилось, – заступился за Костю Белый. – И вообще, шеф, этому деятелю так и так жить осталось недолго. Туляки уже против него целое ополчение собрали, человек двести, не меньше. Кстати, Цыган, запустил бы ты движок и радировал в Тулу, что он у нас. И не забудь отметить, что с них причитается. Конечно, не десять баксов…
   – Сделаем, – кивнул Цыган. – Только зачем движок? Я с машины.
   – Не добьет.
   – А я попробую.
   – Не добьет, – прогудел Большой.
   Цыган обиженно хрюкнул, сделал несколько шагов к двери, но потом решил, видимо, что на самом деле не добьет, и пошел на задний двор, к дизелям.
   – Погоди, – остановил его Белый. – Лучше я. А то у некоторых здесь и руки – крюки, и язык без костей.
   Цыган снова хрюкнул, но возражать не стал, а, напротив, с видимым облегчением вытащил сигареты и вернулся к столу. Похоже, его не особенно радовала перспектива общения как с дизельной электростанцией, так и с радистом городских.
   – Не сердись, – попросил его Белый, уходя за дверь. – Что-то я злой сегодня. Это все стрельба по людям.
   – Нервное занятие, – согласился Цыган.
   Костя зевнул. Цыган, выпуская клубы дыма, смотрел на пожилого мужчину. Тот все стоял с ножницами над телом, о чем-то глубоко задумавшись.
   – Красивый парень, – заметил Цыган. – Лицо такое… Стильное лицо. Интересно, кто он был в прошлой жизни?
   – Сан Сеич знает, – сказал Большой.
   – Думаю, что да, – кивнул пожилой. – Но мне даже себе признаться в этом как-то боязно. Вот смотрю на него, а сам думаю – вдруг не выйдет? Очень стыдно мне будет, мальчики, если вы рисковали понапрасну.
   На заднем дворе противно взвыл бензиновый стартер. Понадрывался секунд десять и затих. Все дружно повернули головы в ту сторону, где сейчас Белый колдовал у станции электропитания.
   Стартер взвыл снова и на этот раз добился своего – в ответ ему раздался глухой тракторный рокот.
   – Ф-фух! – выдохнул Цыган. – С каждым разом все хуже, а?
   – Чистить надо, – сказал Костя. – Перебирать… И все такое прочее. Я вот думаю, Сан Сеич, неужели мы не сможем развинтить эту штуку по частям и заново собрать? По-моему, снаружи она выглядит не очень страшно. Да и внутри…
   – Там форсунки, – сказал Большой.
   Все в недоумении посмотрели на него.
   – Вот это да! – усмехнулся Костя. – Большой, скажи еще какое-нибудь слово.
   Большой смутился и покраснел.
   – Давай-давай! – подбодрил его Цыган.
   Большой опустил глаза и в полном замешательстве что-то сдавленно промычал. Костя повесил автомат на гвоздь, подошел к столу и осторожно погладил великана по плечу.
   – Главное, не думай, – сказал он ласково. – Просто говори. Не держи в себе, когда накатывает. Проговаривай вслух. Слово за слово, что-нибудь полезное да и выскочит.
   – Да я… – начал Большой, но тут неподвижно лежащее на столе тело ожило.
   Пленник, видимо, дожидался момента, когда все его враги окажутся в поле досягаемости. А еще он явно сумел оценить степень опасности каждого из них. И первый удар схлопотал Костя. Пленник резким движением перевалился на бок и так звезданул ему носком сапога под ребра, что тот отлетел в угол и там замер.
   В отличие от многих чрезмерно крупных людей, у Большого реакция была отменная. Но огромный парень оказался слишком погружен в себя и теперь просто растерялся. Поэтому вторым ударом пленник угостил стоявшего с другой стороны Цыгана, лягнув назад той же ногой. Цыган как раз отпрыгивал, но его достали каблуком в живот и вывели из строя.
   Большому пленник засветил уже обеими ногами. Целился он, похоже, в горло, но попал в грудь и тоже свалил на пол.
   – Георгий! – крикнул пожилой, в ужасе отскакивая от стола.
   Пленник стоял на одной ноге, занеся вторую над лицом Большого.
   – Веревку! – прошипел он. – Руки!
   – Георгий, вы нас не так поняли! – взмолился пожилой. – Мы ваши друзья!
   – Не трожь Сан Сеича, гад! – с трудом выдохнул Большой, глядя круглыми глазами в зависшую над своим носом подошву.
   – Лежать! Изур-родую! Режь веревку, ты… Сан Сеич!
   – Сейчас, – покорно сказал пожилой.
   Из-под стола доносились звуки, как будто там орудовали ручной клизмой. Это Цыган пытался набрать в легкие воздуха.
   – Веревка толстая, – извиняющимся тоном объяснил пожилой, вовсю работая ножницами.
   – Вы кто такие… вообще? – спросил пленник, он же, по мнению Сан Сеича, – Георгий.
   – Мы тут живем, – объяснил Большой. – Дурак, мы тебе…
   – Заткнись.
   – Ну и дурак. На тебя облава. Тебя убьют. А мы…
   – Заткнись.
   – Готово, – сказал пожилой.
   Пленник нагнулся и вытащил у Большого из внутреннего кармана пистолет. Взвел курок и приставил оружие к голове пожилого мужчины.
   – Все могут встать, – разрешил он. – И пошли вон туда, на диван.
   Большой поднялся на ноги, испепелил пленника взглядом и ушел, куда сказали. По пути он демонстративно подобрал бездыханного Костю и аккуратно усадил его в углу.
   – Тоже на диван, – распорядился пленник. Уже бывший пленник, а теперь почти хозяин положения.
   Цыган на четвереньках выполз на середину комнаты. Дышал он так мучительно, будто вот-вот отдаст концы.
   – Ты! – прикрикнул на него пленник. – Медленно достань свою пушку – и под стол ее. Эй, здоровый! То же самое с твоим приятелем.
   Цыган со стоном вытащил из-за пояса большой никелированный пистолет, секунду подумал, швырнул его под ноги врагу и уполз к дивану.
   Большой достал пистолет Кости и взвесил его в огромной лапе.
   – Дурак ты, – в очередной раз сказал он, бросая оружие через комнату под стол.
   – Это вы дураки, – сообщил пленник. – Так. Сан Сеич, на колени. На колени! Вот, отлично.
   Он уселся на стол, критически оглядел Сан Сеича и сказал:
   – А теперь будьте добры, сударь, разиньте пасть.
   – Что? – удивился Сан Сеич.
   – Рот откройте! Александр Алексеевич?
   – Да.
   – Ну вот и открывайте.
   Сан Сеич покорно открыл рот, и в нем тут же оказался ствол пистолета.
   – Вы поняли мою идею… мальчики? – спросил ласково молодой человек у собравшейся на диване компании. – Ну и отличненько.
   Он нагнулся, свободной рукой взял из-под ног пистолет Цыгана и направил его в сторону двери, ведущей на крытый задний двор.
   – Вы меня знаете, – сказал он.
   – Ага, – кивнул Цыган. – Мы знаем, что ты сволочь.
   Сан Сеич что-то неодобрительно в адрес Цыгана промычал.
   – Правильно, – кивнул молодой человек. – Я жуткая сволочь. А еще я очень умная сволочь. Попробуйте теперь в меня выстрелить и узнаете, какой я мерзавец.
   – На тебя облава, – повторил Большой.
   – Я сам целая облава, – сказал молодой человек очень надменным тоном. – Я один могу взять Тулу. Просто она мне не нужна.
   – А что тебе нужно? – спросил Цыган с нескрываемым презрением.
   Очнувшийся Костя принялся ворочаться, и Большой обнял его, как ребенка, чтобы с дивана не упал.
   – Мне нужно, чтобы меня оставили в покое, – объяснил молодой человек. – Мне нужно, чтобы меня перестали доставать. Что такое, в самом деле, почему я еще ни разу ни с кем не поссорился? Почему я никого не обидел, не тронул, не унизил, не втоптал в грязь его человеческое достоинство? Зато всем позарез нужно поссориться со мной. Даже вам! Я что, такой неудобный? Неправильный? Ненормальный? А?!
   Сан Сеич попробовал что-то сообщить, но у него не вышло.
   – Потерпи, – сказал молодой человек.
   Дизель на заднем дворе умолк.
   – Вы же не «тупые»! – чуть ли не простонал бывший пленник, разглядывая собравшуюся на диване компанию. Та дружно ела глазами висящие на стене автоматы. – Вы же люди! Почему вы со мной так… Ну за что?!
   Дверь распахнулась, и в комнату вошел улыбающийся Белый. Впрочем, улыбка с его лица мгновенно спала.
   – На диванчик, силь ву пле, – усмехнулся молодой человек. – А пушечку – сюда.
   – У меня нет, – сказал Белый.
   Молодой человек взвел одним пальцем курок пистолета, глядящего Белому в грудь.
   – Там патроны – «эф-эм-джей»? – спросил он Цыгана. – Или обычные?
   – Не знаю, – сокрушенно признался Цыган. Видно было, что этим вопросом его шокировали не меньше, чем ударом в живот.
   – Понятно. В общем, ты, блондинчик! Эта пушка называется «дезерт игл». Больше известна по названию патрона – «магнум». Если я сейчас с перепугу нажму, ты улетишь обратно вместе с дверью. А я уже здорово напуган твоей несговорчивостью.
   – У него правда нет, – сказал Большой.
   – У-у… – простонал Костя, обретая дар речи.
   – Это тебе за удар прикладом по голове, тульский рейнджер! – объяснил молодой человек. – Ладно, блондинчик, садись на диванчик. Будешь дергаться – увидишь, какого цвета мозги у твоего папочки.
   – Скотина… – пробормотал Белый, садясь между Цыганом и Большим и закидывая ногу на ногу.
   – Вот теперь мне полегчало, – сказал молодой человек, осторожно возвращая курок «дезерт игл» на место и убирая пистолет за пояс. – А что, братцы, сколько лет батюшке Александру Алексеевичу?
   – За шестьдесят, – хмуро сказал Белый.
   – Фантастика. И как вы тут с ним?..
   Вопрос повис в воздухе.
   – Делаете что? – уточнил молодой человек.
   – Живем мы тут, – ответил Большой.
   – А почему не в Туле? Что это у вас за ранчо такое?
   – Мы объездчики, – сказал Цыган. – Пасем. В город парное молоко, свежее мясо. Они нам все остальное.
   – Пастухи, значит… Ковбои. И для чего эти гонки за мной, а, мальчики? Что я вам плохого сделал?
   – Нам из города сообщили, что ты сюда едешь.
   – И что?! – Молодой человек начал злиться. – При чем тут город? Или вы на «тупых» работаете? Да?!
   – Они сказали, ты уже десять человек убил.
   – Врут! – отрезал молодой человек. – Где мой автомат?
   – У меня, – сказал Большой. – В машине.
   – Видел на прикладе запилы?
   – Да.
   – Их тридцать два. Восемнадцать – местные. Столько жизней попросила у меня Тула. Молодых глупых жизней. Что ж, я их взял. А знаете, мальчики, за что?
   – Не знаем и знать не хотим, – отрезал Белый. – Отпусти Сан Сеича, гад.
   – Ой! – усмехнулся молодой человек. – А я и забыл о нем. Как дела, Сан Сеич? Живой? Ну, потерпи еще немножко. У меня к тебе масса вопросов, долгожитель ты наш. Так вот, мальчики, придется вам узнать, чего от меня захотел славный город оружейников и самоварщиков. Он захотел моей смерти. Просто так, без всяких оснований. Я чем-то ему не понравился. И он решил меня убить. А вышло наоборот. И честное слово, я еще вернусь туда. И убью там всех. Никого не оставлю. Напрасно они выжили. Зря старались.
   Костя сел прямее, держась обеими руками за живот.
   – Сдается мне, парень, что ты в прошлой жизни тоже воевал, – сообщил он вполне миролюбиво.
   – Сомневаюсь. Очень уж мне не нравится это дело.
   – Еще один совестливый людоед нашелся, – пробормотал Цыган. – Что делать-то будем, ты, народный мститель?
   – Как это что? – искренне удивился молодой человек. – Знакомиться.
   – Ну ты, мужик, наглец! – усмехнулся Белый. – Отпусти Сан Сеича, я кому сказал!
   – Очень вы странные ребята, – сказал молодой человек, вглядываясь в лица объездчиков так внимательно, как будто хотел запомнить их на всю жизнь.
   – На себя посмотри, – огрызнулся Белый.
   – Да нет, вы действительно странные. Необычные. Разве вам меня убить не хочется?
   – Отпустишь Сан Сеича, тут же и убьем, – пообещал Белый.
   Молодой человек посмотрел на Сан Сеича, которому, похоже, здорово надоел заткнувший глотку ствол.
   – Н-да, ситуация, – пробормотал молодой человек, доставая из-за пояса «дезерт игл» и небрежно швыряя его в сторону дивана. Если бы Цыган вовремя не дернул головой, тяжеленная пушка расквасила бы ему нос.
   – С чего вы взяли, что мое имя Георгий? – спросил молодой человек, вытаскивая пистолет у Сан Сеича изо рта и бросая его Большому.
   – Тихо, мальчики! – выдохнул Сан Сеич.
   Объездчики рванулись было к автоматам, да так и застыли. Даже Цыган, у которого «дезерт игл» уже был в руках, не поспешил направлять его на врага.
   Большой машинально поймал оружие и задумчиво почесал стволом переносицу.
   Сан Сеич шумно сглотнул, облизнул губы и поднялся с колен.
   – А я вас помню, – сказал он.
   – Не может быть! – жестко сказал молодой человек. Объездчики переглянулись. В этих словах на самом деле не прозвучало ни злобы, ни вызова. В них было столько надежды и боли, хорошо им знакомой, что парням стало даже стыдно за то, что еще совсем недавно они воевали с этим яростным, опасным и, судя по всему, донельзя несчастным существом.
   – Я вас однажды видел мельком в Туле на рынке и сразу узнал, – объяснил Сан Сеич. – Я хотел с вами поговорить тогда, но вы как раз начали…
   – Помню, не надо, – перебил его молодой человек. – Это не я тогда начал. Это недоумки… Значит, Георгий? – Он некоторое время шевелил губами, беззвучно проговаривая это имя, будто примеряя его на себя. – А вот этого не помню. Странное имя. Какое-то… нерусское. Я не сказал бы, что оно мне нравится. Скорее наоборот…
   Объездчики со всех сторон обступили молодого человека, с интересом присматриваясь к тому, как у него идет мыслительный процесс. Они все это уже проходили. Но к сегодняшнему дню свое имя четко осознал только один из них – Костя. Цыган стал Цыганом потому, что считал, что он – цыган. Масть у него была вполне соответствующая, и говорил он с легким акцентом. Большой вообще не помнил из прошлой жизни ничегошеньки, и Сан Сеич так и не смог ему толком помочь. А Белый просто ничего вспоминать не хотел. По мнению Сан Сеича, у него окопался в сознании какой-то очень мощный блок. Видимо, Белому в подростковом возрасте пришлось несладко.
   – Неужели я был каким-то Жоржем или Гошей? – бормотал молодой человек. – Ну, Егор в крайнем случае. Только на Егора я не тяну. Егор – это был Чкалов. А я кто? Джордж? Гога?! Тьфу… Гадость какая.
   – Гога-то чем тебя обидел? – спросил Цыган. – Вполне серьезное имя.
   – Не монтируется, – помотал головой молодой человек, глядя себе под ноги.
   – А фамилия Дымов вам ничего не говорит? – осторожно поинтересовался Сан Сеич.
   – Час от часу не легче… – сокрушенно резюмировал молодой человек. Похоже, он совсем упал духом. Костя потихоньку снял с гвоздя автомат. По его опыту вслед за такими минутами депрессии у опасных людей возникали позывы стрелять направо и налево.
   – Да не бойся ты, – сказал ему Георгий Дымов, убитый горем человек. – Я тебя уже простил.
   – Думаю, мы все сможем поправить, – утешил его Сан Сеич. – Ну, если не все, то многое. У мальчиков были такие же проблемы еще пару месяцев назад. Но сейчас они адаптировались и довольно быстро восстанавливают память.
   – Спасибо, доктор! – произнес Георгий весьма саркастически. – Мне вспоминать нечего. Я и так все помню. Кроме сущей ерунды – кто я, чем занимался, где жил, и все такое прочее. Ничего личного, понимаете? Ни-че-го. Георгий… Н-да. И Дымов – тоже не лучше. Эх… Вы психолог, Сан Сеич?
   – К сожалению, нет. Я всего лишь детский психиатр.
   – Почему вы живы, Сан Сеич?
   – Видимо, я еще молодой, – невесело усмехнулся врач.
   – Один раз я видел мальчика… лет четырнадцати-пятнадцати, – сказал Георгий. – Давно. Под Тверью, в Кашине. Но человека старше тридцати не встречал ни разу. А я довольно много ездил по стране. Удивительная картина, доктор. Выжили только молодые и сильные. Но вот что с ними стало…
   – Я знаю, – кивнул Сан Сеич. – Плохо с ними.
   – Не то слово… Как вы набрали… – Георгий показал глазами на объездчиков, – этих своих ковбоев?
   – Им тоже не нашлось места в новом мире.
   – Заметно, – согласился Георгий. – Хорошие ребята. Вы простите меня, а? Я не хотел вам доставить неприятностей, мужики, честное слово. Это у меня условный рефлекс такой выработался. Жить очень хочется.
   – Да ладно, – ответил за всех Костя. – Что ж мы, не понимаем?
   – Значит, Георгий Дымов… Нет, доктор, увольте. Не мое это имя.
   – Ваше, ваше.
   – Откуда вы меня знаете?
   – Видел по телевизору.
   – Колесо мне продырявил, – ласково сказал Большой, с умилением глядя на Георгия.
   – Заткнись! – Костя пнул Большого коленом в зад. Ему пришлось для этого основательно задрать ногу.
   – Мог бы и голову, – огрызнулся Георгий. – Так что там про телевизор, а, Сан Сеич?
   – Мне бы хотелось, чтобы вы сами вспомнили. Так будет лучше. Рискнете? Не беспокойтесь, мальчики все через это прошли, и, как видите, никто не жалуется.
   – Гипноз? – поморщился Георгий. – А что… нормально. Слушайте, почему я вам так верю?
   – Потому что я здесь и я живой, – улыбнулся Сан Сеич. – Потому что со мной нормальные ребята. Такие же, как вы.
   Георгий крепко сжал кулаки. По лицу его пробежала короткая судорога.
   – Не такие же, – тихо произнес он. – Я научился быть жестоким. А они, похоже, нет.

* * *

   Судя по всему, ранчо Сан Сеича было в прошлой жизни частным фермерским хозяйством, отлично приспособленным к автономной жизни вдали от цивилизации. Здесь имелся прекрасно оборудованный коровник, несколько загонов для мелкой скотины, конюшня и вдоволь крестьянской утвари. Вода шла из артезианской скважины, дизельная подстанция обеспечивала ток. Это был сущий оазис в сердце вымершей земли.
   – Сколько вы тут уже? – спросил Гош у Цыгана.
   Его звали Гош. Он сам придумал себе это имя, когда был еще совсем мальчишкой.
   – С прошлой осени, – ответил Цыган.
   Струйки молока со звоном били из-под его умелых рук в оцинкованное ведро.
   – Блестяще ты это делаешь, – сказал Гош. – Профессионально.
   – Захочешь – научу. Такса десять баксов. Ты спрашивай, если что, не стесняйся. Никаких проблем. Я сам здесь столько всего узнал…
   – Откуда ты пришел?
   – Понятия не имею. Откуда-то с запада. Большого из Тулы выгнали, Белого из Серпухова. А Костя говорит, что вроде москвич, как и ты.
   – Ну, выговор у него действительно московский. А вот у тебя…
   – Ты с Костей помягче, ладно? Он переживает страшно. Хуже всех. Мы как-то свыклись, а ему очень больно. Он плачет чуть ли не каждый день. Забьется в угол и ревет. Прямо сердце разрывается смотреть, как его ломает.
   – Я не плакал, – сказал Гош. – Давно.
   Сколько он себя помнил, ему не давали плакать. Его так отчаянно пытались уничтожить, что на слезы просто не оставалось времени.
   Сначала его вышибли из Питера, где он впервые осознал себя личностью, «проснулся», как это называли выжившие. В первый же день кто-то из местных от широты души подарил ему автомат и уже через пару часов был из этого автомата застрелен. Потом его жутко измордовали в Новгороде, и там он тоже стрелял в ответ. У него открылся дар стрелять первым, всегда чуть раньше противника. В Торжке он было прижился, но не смог удержать себя и опять начал молоть языком. Там его ранили по касательной в плечо, и он не успокоился, пока не уложил всех, кого только смог найти.
   Его везде ждали одни неприятности, и чем ближе он подъезжал к Москве, тем больше их становилось. В каждом более или менее крупном населенном пункте он натыкался на сотню-другую отвязанных молодых людей, пьяных и вооруженных. Совершенно одинаковых.
   Потерявших человеческий облик.
   Вместе с памятью они утратили личность. Они превратились в зверей, готовых на все ради удовлетворения сиюминутных потребностей. Нет, они не дрались из-за банки консервов или бутылки водки – и того и другого было просто некуда девать. Более того, они любого готовы были принять в стаю. Любого такого же серого, безликого, обходящегося запасом в три десятка слов.
   Но любого, хоть чуть-чуть отличного от них, ждала беда.
   Они выжили, и все их усилия были направлены на то, чтобы выживать и дальше. И повсеместно закон стаи – убей чужака – всплывал откуда-то из глубин подсознания и подчинял себе все остальные реакции. Тот, кто что-то помнил, раздражал их. Тот, кто помнил много, безжалостно изгонялся. А такие, как Гош, у которых структура личности сохранилась и бросалась в глаза, были обречены. У них для жизни в новом мире оказалось слишком умное лицо и осмысленный взгляд.
   Самым обидным было то, что Гош все равно не помнил ничего, что происходило с ним после четырнадцати-пятнадцати лет. Но он остался человеком – и его повсюду встречали с нескрываемым отвращением. Словно чуяли, что он не такой, как все.
   В Москве он почти добрался до своего дома, когда дорогу ему преградила шумная банда, развлекающаяся отстрелом ворон. Он довольно ловко сыграл придурка, и его было сочли таковым. Но как только он попытался от новых друзей отвязаться, чтобы продолжить свой путь, возник конфликт. Этого нельзя было делать, потому что недоумки мгновенно вычислили чужого. На него устроили форменную охоту, и он чудом пробился за город. Вернулся через сутки, но его уже ждали и вышибли за Кольцевую дорогу снова. И тогда что-то в нем сломалось. Гош озверел.
   В Туле он с ходу открыл стрельбу поверх голов, чем местное население весьма к себе расположил. При желании он мог бы стать царьком в каком-нибудь небольшом городе, но это ему не было нужно. Он просто завоевал право жить по-своему, убив главаря местной общины, редкостного даже по новым меркам дегенерата. Занял особняк в пригороде с водой из скважины и огромным запасом угля в подвале, выволок на улицу мумифицированные трупы хозяев, натаскал в дом еды и устроился на зиму. Периодически совершал набеги на местную библиотеку. Несколько раз отбивал атаки каких-то проезжих оболтусов. И упорно гонял с крыльца тульских девчонок, которые к нему так и липли. Их к Гошу толкал тот же инстинкт, который мужчин заставлял хвататься за оружие. Девушки бессознательно чуяли в нем личность.
   Некоторые из барышень оказались на вид очень ничего, и с одной из них Гош даже попытался наладить контакт, но с таким же успехом можно было завести себе резиновую женщину. Бедняжка с ходу начала раздеваться, и ее тут же с омерзением вытолкали за дверь. Пришлось еще разбираться с ее дружками, которые явились мстить и чуть было не сожгли дом. Но постепенно жизнь наладилась. Город терпел отшельника-книгочея, а отшельник старался не безобразничать. Его даже перестали задирать на рынке, куда съезжались для меновой торговли немногие уцелевшие деревенские. Такие же, как горожане, безымянные дураки, они тем не менее сообразили, что, во-первых, зимой в деревне выжить легче, а во-вторых, натуральное хозяйство вечно. Жратва в Туле рано или поздно должна была кончиться, жить на одних макаронах и консервированной дряни городским уже обрыдло, и сам по себе возник рынок, где откуда ни возьмись появлялись регулярно мясо, картошка и молоко. Гош ходил по рынку, стараясь не задавать слишком умных вопросов, и с тоской думал, что мясо-то еще некоторое время будет – оно самовоспроизводится все-таки, а вот растительным продуктам однажды придет конец, потому что их ведь надо сеять, а деревенских выжило слишком мало.
   Он привычно думал и сопоставлял. И к весне, когда его погнали-таки из Тулы, он уже более или менее определил критерии, по которым действовал истребивший его земляков вирус.
   В том, что это был именно вирус, Гош не сомневался.
   Откуда он вырвался на свободу, Гош тоже подозревал.
   У него был разум подростка, но мощный, аналитический, въедливый. А память хранила массу разрозненных данных. Он помнил такие вещи, о существовании которых окружающие даже и не подозревали. Но в то же время для него оставались тайной за семью печатями как собственное имя, так и профессия, семейное положение, образование – короче говоря, все сугубо личное. Он был дьявольски одинок. И ждал тепла, чтобы потихоньку незаметно проползти в Москву. Забраться в квартиру, где жил когда-то с родителями, и откопать там что-нибудь меморабельное.
   Он помнил в деталях фильм, где прозвучало это слово – «меморабельное». Синхронист не стал его переводить на русский, а просто создал на ходу англицизм. Трогательная история о женщине, страдающей временной амнезией. Она тоже искала старые фотографии, документы…