Дмитрий Быков. Новые и новейшие письма счастья (сборник)

   Млечный путь – серебряная спинка древней рыбы средь небесной тьмы… Здесь, в России, кто ж не любит спирта? Кто ж его и любит так, как мы? Уроженцы города, села ли, белый викинг, смуглый азиат… Не за ним ли Юру посылали сорок пять годков тому назад? Как бы он такой полет осилил, если бы, как светлое крыло, над полуразрушенной Россией облако такое не плыло? Нет, не MERLIN, электронный разум, славный в государстве островном, – это невооруженным глазом разглядел российский астроном. И среди мучительного быта, в вечной неурядице, в грязи космонавту дал наказ Никита: «Долети туда! И привези!» Впрочем, мне фантазии хватает и не на такой еще рассказ. Может, там, в галактике, летает русский стратегический запас? От врагов спасаючи заклятых, что грозили русским, как орда, может, мы его в пятидесятых вывезли на спутниках туда? Он сияет там, смущая прочих, недоступный для бандитских НАС. Это мы, я знаю этот почерк. Так никто не может, кроме нас.
   Или, может, низкая доходность привела давно уже к тому, что вспорхнула русская духовность и снялась в космическую тьму? Может, средь космического флирта Марса и Венеры, не спеша, облаком метилового спирта пролетает русская душа? Тяготят объятия грехов нас, грустно нам на крайнем рубеже… Ищем, ищем: братцы, где духовность? А духовность в космосе уже…
   Отражаясь в Черном и Каспийском, медленно скользя по зыби вод, облако, пропитанное спиртом, по родной галактике плывет. Наполняет негою и праной наши беспокойные умы. Понимаю: мог бы только пьяный замутить такой проект, как мы! Мы, от инфузории до лося, от лианы до полезной ржи… Боже, если столько пролилося, сколько же ты выхлебал, скажи! О, насколько нам тебя хватило бы, ледяное звездное вино!
   Впрочем, если бы он был этиловый, мы его бы выпили давно.

Подражание вознесенскому

   Член Общественной палаты при президенте России Евгений Велихов направил Борису Грызлову письмо с предложением штрафовать чиновников за употребление слов «евро» и «доллар». Это, по его мнению, повысит авторитет российской валюты.
 
   Я не знаю, как это сделать, но прошу, товарищ ЦК, снять названия чуждых денег из российского языка. Стыдно нам, прожившим десятки не особенно легких лет, слышать в долларах сумму взятки. Что, российской валюты нет? Предлагаю публично высечь, как всегда велось на Руси, тех, кто требует десять тысяч евробаксов. В рублях проси! Я не враг самой взяткодачи – здесь безрукий и то берет. Так бери, раз нельзя иначе, но хотя бы как патриот!
   Я двумя руками за Велихова. Я люблю боевых мужчин. Поощрить бы на самом деле кого – так его, за лучший почин. Я просил бы без спора долгого эти штрафы ввести в стране: брать за «доллар» – в размере доллара, а за «евро» – ву компрене. И тогда мы в случае лучшем, контролируя наш бомонд, всех от импортных слов отучим! Ну а в худшем – треснет Стабфонд. Пусть Губенко воюет с матом и с картинками неглиже – с этим вызовом мелковатым разбирался я тут уже. Но такого, братцы, шедевра от мыслителя-чудака, как запрет на доллар и евро, мы не видывали пока. Чтоб упрочить здесь гигиену и очистить родимый край, я еще запретил бы иену – лира ладно, лира пускай. А еще мне очень противно, добавляю комплекта для, украинское слово «гривна», ибо гривна больше рубля.
   Как поэт, я считаю долгом заявить в стихах, господа, что противного слова «доллар» не любил вообще никогда. Я желал бы добавить гневно, что и к евро я не добрей: в неприязненном слове «евро» «невро» слышится и «еврей». То ли дело родимый рублик! Это врут, что он невелик. В нем мне слышится слово «бублик», слово «облик» и слово «блик». В нем и привкус котлеты рубленой, и трубы водосточной жесть, и от русской жизни загубленной в нем пронзительный призвук есть…
   Пусть Госдума выше возденет этот велиховский призыв. Уберите Франклина с денег, пальцем Западу погрозив. Наша фирма не вяжет веников и не любит западных слов. Пусть на долларе будет Велихов, а на евро, скажем, Грызлов. Это больше иранской бомбы удивит заграничный люд. Баксы делать из этих лбов бы – тверже не было бы валют!

Хамасская баллада

   Россия пообещала правительству Палестинской автономии (то есть победившей партии ХАМАС) 10 миллионов долларов в порядке ежемесячного вспомоществования
 
   Не убоясь оскала буржуазных анаконд, Россия отыскала, куда вложить Стабфонд. Предвижу возраженья широких местных масс, но лучшее вложенье, разумеется, ХАМАС. Любимый современник, страна у нас странна, куда ни вложишь денег, не лучше ни хрена. Сколько ни вмести в нас, народ опять не рад. В ХАМАСе эффективность нагляднее стократ. Израилю-вражине опять сломали ось. Позавчера вложили – сегодня взорвалось.
   Алмазны наши копи, чиста у нас вода, но в Штатах и Европе нас не любят никогда. Хоть распусти мы армию, хоть партию суди, хоть самую бездарную политику веди, хоть нищими мы станем, но и теперь и впредь для них мы только Сталин, Лубянка и медведь. Уж лучше дохроматься до прежней колеи. Вот парни из ХАМАСа для нас всегда свои. Так начертал когда-то бесстрастный мел судьбы. Эх, нету Арафата, порадовался бы.
   Ах, как мы часто вкладывали во всяческий ХАМАС, как бескорыстно радовали бесчисленных бокасс! О спектре наших вкусов хоть «Рухнаму» пиши: мы любим белорусов, мы чтим Туркменбаши… Пускай нас кроют матом – нам нравится ХАМАС; иранский мирный атом – опять же не без нас… Доколь сидеть в грязи нам? Возьмем и отожжем! Поссоримся с грузином и запретим боржом; ущучим всех – хоть в малом, зато по многу раз! Хохлов завалим салом и перекроем газ. Все будет, как обычно, в родной моей стране. Все негигиенично, зато ХАМАС – вполне. Боролись мы с террором и видим: толку нет. Давайте лучше хором дадим ему монет.
   Пока нефтянка стоила по тридцать – тридцать пять, нас загоняли в стойло и заставляли спать, и западные критики втирали нам очки, и, собственно, в политике нас не было почти. Теперь нефтянка стала по семьдесят уже, и Родина предстала в привычном кураже. Ругайтесь, сатанейте, хватайтесь за вихры – мы экспортеры нефти, а не хухры-мухры! Америка, не тычь нас в развал родной земли. Мы нашу идентичность обратно обрели! Хотим – дадим ХАМАСу (как видите, хотим). Хотим – наварим квасу, а колу запретим. Словечка не скажи нам – навалимся, и хрусть! Даем любым режимам, хоть людоедским – пусть, и с ангелами ада играем в домино…
   Фидель, тебе не надо?
   А то у нас полно!

Памятник

   Петербургские пенсионеры требуют восстановления памятника Сталину в городе или области.
 
   В столице на Неве (хотя товарищ Сталин ее и не любил за непокорный нрав) хотят, чтоб памятник тирану был поставлен. Я думаю, народ на самом деле прав. Их много в Питере – раздетых, пеших, конных, и львов, и Кировых у каждой проходной, атлантов, и лепнин, и завитков балконных – не рухнут небеса из-за еще одной. В былые времена (тому годов и ста нет) вождь гробил питерцев, как некий фараон… Но если б Сталин знал, чьей родиною станет сей город на Неве, его берег бы он!
   Я, в принципе, за то, чтоб жаж дущим в угоду расставить по стране советских заправил. Вон Ленин-то стоит, а он небось народу не меньше Сталина за жизнь передавил. Не верю, что народ когда-то был свободным: он статуи взрывал, от страха трепеща. Все это делалось не мнением народным, не волей бунтарей, а манием Хруща. Реформы русские обычно мимо кассы. Что демократия! – не грабили хотя б… А вот вернуть вождя как раз желают массы. Пусть массы сделают, чего они хотят. Воспитывать грешно, витийствовать довольно. Другого нет у нас наследия отцов. Пускай страна в ярмо влезает добровольно: ей будет некого винить, в конце концов. Чтоб статую вернуть, у всех свои резоны. Не должен отвечать за всех один грузин! По всей родной стране разбил бы я газоны и в центре каждого по бюсту водрузил. Отечество мое! Ты от Гайдара ноешь, на Грефа сетуешь с утра до темноты, а вот тебе Ежов, Вышинский, Каганович: сравни, любезное, кого терпело ты! Вот наше прошлое. К чему язык эзопов? Вся карта – памятник мучительных годин. Я Рыбинск бы назад переназвал в Андропов: рыб множество в стране – Андропов был один! И чтоб на постамент – цитаты, бредни, фразы: не из учебников, а подлинные, те! На то и памятник, чтоб помнили, заразы. А то забыли все и просят о кнуте.
   Да! Вижу в этом я не вызов, не угрозу – примету времени. Вертись же, колесо! Не знаю лишь пока, какую выбрать позу и антураж какой для грозного Сосо. Какой бы жест найти достаточно победный? Весь Питер в статуях, не свергнутых пока. На медном скакуне воздвигся Всадник медный, и руку протянул Ильич с броневика; вот Катька в садике, на молодежь глазея, торчит среди кустов, построенных в каре; вот Пушкин ручкою у Русского музея как будто пробует – не дождь ли на дворе. На что бы водрузить тебя, герой отважный, телами подданных мостивший нашу гать? На лошадь, может быть? – но ты ездок неважный: ты ездил лишь на тех, кто не умел лягать. Поставить бы тебя на небольшую площадь в холодном Питере, раз Питер захотел, но вижу под тобой не броневик, не лошадь, а упомянутую груду мертвых тел. Вот славный постамент. Вернись сюда, скиталец, двукратно свергнутый, и обрети покой, Отечеству большой показывая палец (на демонстрации я помню кадр такой). Все, дескать, правильно! В порядке варианта – не палец будет пусть, а с той же пленки нос. Вот будет памятник – тебе и нам приятно. И точно, главное. Прими мой первый взнос.

Отключенные

   В столице начался сезон отключения горячей воды. Три недели профилактики – и вы взглянете на жизнь по-новому.
 
   О счастье! Не стало горячей воды. Вот, значит, и лето настало в державе. Незримое РЭУ взялось за труды, а мы, как обычно, побудем моржами. Всегда коммунальщики после зимы воды нас лишают. О власть ностальгии! Теперь уже ясно, что это не мы, не мы, не жиды, а другие, другие! Зачем профилактика – сам не скажу. Не знаю. Тем более – на три недели… Но людям на пользу, понятно ежу, чтоб мы без горячей воды посидели. Полезны лишенья и тяготы – раз. Нам надо понять с прямотою предельной, что жизнь незаслуженно балует нас. Вон Пушкин в Михайловском жил без котельной! Я, может быть, способом этим простым решил бы вопрос поколенческой связи: почувствуй себя Достоевским, Толстым… Наташи Ростовы, и Мышкины-князи, и все, кем культурные люди горды, поэты, мыслители, архиереи – все жили тогда без горячей воды! И даже без, блин, паровой батареи. Я, может, порой отключал бы и газ, и свет иногда, профилактики ради, – почувствуй себя, как трудящийся класс! Как воин в окопе! Как Питер в блокаде! Как пахарь, пустые хлебающий щи, как В. Маяковский, творивший в разрухе… А счастья источник в себе отыщи – не в пошлых удобствах, а в творческом духе.
   Замечу второй утешительный плюс. Обычно нечасто я вижусь с друзьями, а тут – постоянно к друзьям тороплюсь: «У вас отключили? Помыться нельзя ли?» У нас коммунальные службы мудры. Звонит моя дочь, молодая девица: на Ленинском все раскопали дворы, зато на Мосфильмовской можно помыться! И вот с полотенчиком едешь к друзьям – на Курский, Тишинку, на площадь Свободы, – и телу тепло, и на сердце бальзам. А так бы еще не увиделись годы.
   Опять же и третье добавлю в разряд пленительных плюсов, отмеченных нами. Стихийные бедствия как-то роднят, особенно если они не цунами. «Грядет расслоенье! – кликуша орет. – Разрушена нация! Будет, как в Чили!..» А в мае мы снова единый народ. «У вас отключили?» – «У нас отключили!» Хрущоба и башня, крепыш и больной, богач и бедняк, депутат и путана себя ощущают единой страной, вздыхая при виде горячего крана. Пускай не торопятся трубы разрыть, пусть вовсе не чинят (и это не чудо)… А главное, можно посуду не мыть, а есть с одноразовой. Тоже посуда. Ликуй, детвора! Закаляйся, страна! Учись лишь одним обходиться из кранов – от этого станешь бодра и сильна, как учит учитель Порфирий Иванов. Смеясь, под холодной струею стою. Советскому жителю нет переводу. О, как мы горячую пустим струю, когда возвратят нам горячую воду!

Все свободны

   Новое молодежное движение «Все свободны» возглавит светская девушка Ксения Собчак.
 
   Сюрпризы стали ежегодны. Москва нагрелась, как очаг. Прикинь, движенье «Все свободны!» возглавит Ксения Собчак. Движенье будет молодежным (на то и дочка Собчака!) и во главе с таким пирожным сплотит людей наверняка. Конечно, есть уже и «Наши» у молодежи наших дней, но незаметней их тусовка и, если честно, победней. Теперь, прости за выраженье, не только «Наши», но «Свои», чтоб молодежное движенье объединяло все слои. Сплотится молодежь Рублевки – держите, мамочки, помру – не для понюшки и тусовки, а для стремления к добру.
   Не стоит спрашивать до хрипа: куда их на фиг повело? Боюсь, что это будет типа такое правое крыло. Возглавит юная повеса всю молодежь крутых кровей, чтоб сделать вроде Эспеэса, но погламурней, поправей. Их наберется тысяч десять, влюбленных в птичье молоко, желающих уравновесить идеи Чуева и Ко… Чего еще желать народу? И так шевелится с трудом… А тут движенье за свободу – свободу видеть шоу «Дом»! Вот обращаюсь к интернету, решаюсь в форумы залезть – все пишут, что свободы нету. Неправда, блин. Свобода есть. Пускай визжит уже полгода патриотический общак – у населенья есть свобода смотреть на Ксению Собчак!
   Все возражения бесплодны. Признай, родимая страна: они действительно свободны – она и эти, с кем она. Вам обобщения угодны? Скажу без комплекса вины, что мы не только все свободны, но, если честно, все равны. Простите мне вопрос толковый: кто тут сторонник крайних мер? Персоны вроде Стебенковой и Нарочницкой, например. Кто здесь защитники морали? Кто поднимает главный гам? Так вот, напомнить не пора ли, что мы равны своим врагам? Когда пороки здесь бичует и педерастию клеймит уже воспетый мною Чуев или другой какой наймит, то знайте, мирные народы: имеет два плеча рычаг. Тогда защитницей свободы здесь будет Ксения Собчак.
   Когда-то Леонид Филатов, печален, желчен и умен, сказал, в усы усмешку спрятав: «Ты знаешь знак конца времен? Страна исчезнет из природы, уйдет в болота и пески, когда у власти и свободы равно сторонники мерзки. Не верил собственным глазам я, но врать себе уже устал». Он сделал это предсказанье, но исполненья не застал. Должно быть, Господу угодны и те, кто подведет черту. Все стало ясно. Все свободны. Спасибо, Ксюш, за прямоту.

Коэльо едет

   Весна 2006
 
   Коэльо едет по России. Он повторяет: «Ай лав ю», с улыбкой кроткого мессии распределяя интервью. Как фат, собравшийся жениться, он быстр. Глаза его остры. Он едет, словно Солженицын, но не в Москву, а из Москвы. Его на всех вокзалах толпы качают, встречею горды. Ему несут в подарок торбы подарков, ягод и еды. Всяк умоляет: «Дай автограф!» Ведут и в баню, и в сельмаг. Судачат местные: «А кто, брат, такой приехал?» – «Светлый маг!» Дождливо накануне лета. Сухого места не найдешь. «Коэльо, блин! Ты воин света!» – кричит из лужи молодежь. Однако мага что-то гложет. Смиряя собственную прыть, он шепчет под нос: «Быть не может». Кричит во сне: «Не может быть!»
   Коэльо едет по Сибири. Над ним охранник держит зонт. При встречах лыбится все шире его встречающий бомонд. Администрация готова припасть к руке его, к ноге; все повторяют слово в слово: «Мы любим вас у нас в тайге!» Коэльо всюду слышит крики: «Нигде вас лучше не поймут! Мы без ума от “Вероники” и чтим “Одиннадцать минут!” Нам ваше каждое изделье на память просится само!..» «Не может быть!» – кричит Коэльо. И повторяет: «Быть не мо…» Коэльо едет вдоль Байкала. Его вагон широк, как дом. Он пьет из тонкого бокала сок апельсиновый со льдом. Меняют блюда и подносы, подносят киви и хурму, а пресса задает вопросы, как надо жить и почему. Все умоляют: дай ума нам, спаси, останови развал! А шарлатаном, графоманом никто ни разу не назвал! Никто не рявкнул грубым матом, дурных намерений – ни в ком, владивостокский губернатор в порыве чувств назвал братком… О нем одном страна судачит, о нем одном мечтает Русь. «Не может быть! – Коэльо плачет. – Сейчас в Бразилии проснусь! Пора назад, в родную келью!» – бормочет, запахнув пальто…
   Но тут доносят, что Коэльо желает видеть Кое-кто. И приглашает с этой целью на площадь, главную в стране.
   «Отлично! – думает Коэльо. – Уж он-то правду скажет мне».
   Выходит он из самолета в Москву, в сияющую тьму. Во тьме к нему подходит Кто-то и провожает к Кой-кому. С повадкой вежливой и плавной слегка испуганный мудрец ему речет: «Ты самый главный. Открой мне тайну наконец! Но только честно, кроме шуток. Я честно знаю свой шесток. Я, как король, двенадцать суток в вагоне ехал на Восток, я интервью давал вначале и сигнатуры без конца, меня как гения встречали и провожали как отца, – везде, трюизмы изрекая, я обращался к небесам… Но я посредственность такая, что это знаю даже сам! Ужели обкурилась дури на это время вся страна? Ведь всей моей литературе в базарный день пятак цена! Слова пустые, разум птичий, идеи девственно просты… Ужель у вас такой обычай – богов творить из пустоты?!»