Страница:
– Здрав буде, конюший и боярин Борис Фёдорович, – степенно склонили голову сопровождавшие меня служивые.
– И вам здравствовать, – ответил тот и пристально посмотрел на меня. – А ты, княже, чего ради не приветишь добрым словом? – Пока я размышлял, как ловчее ответить, он продолжал: – Онемел аль невежда ты?
Пришлось выдать незаконченную фразу:
– Многия лета здравым бысть, Борис Фёдорович.
Потенциальный заказчик моего убийства слегка помрачнел:
– Сице же хоть и мал летами, а досаждение творишь. Но отдаю я тебе вины твои за малолетство, что чин мой в отечестве не поминаешь. К государю однако ж вежество [17] яви, а то в прежние времена сиживал удельный князь углицкой сорок годков в железах за кичение своё.
Закончить так жизненный путь не было желания, и я, пользуясь своим детским видом, начал жалобно оправдываться:
– Прости, боярин, вельми хвор был, память отнялась.
– Грех гневаться на умом кротких, и ты меня прости, княжич, – царедворец развернулся и пошёл к дальней двери.
Туда же тронулась и свита, подхватив мою реинкарнацию под руки. Так меня провели через несколько караулов, стоявших у каждой двери, на второй этаж. Перед очередными амбалами с топориками, подпирающими дверной косяк, толпа царедворцев резко поредела, и в большие светлые палаты попали только я да Годунов. В правом углу этой комнаты крестился перед иконой, стоящей на переносном подставце, невысокий полный человек в тёмном одеянии, а по стенкам на лавках сидели несколько придворных, одетых по высшему разряду местной моды.
Кто здесь царь, стало ясно, когда молящийся оглянулся и двинулся к нам, осеняя себя крестом.
– Уж не чаял тебя живым узреть, брате, токмо Господа Бога молил о здравии твоём, – прочувственно проговорил самодержец и протянул ко мне руки.
Вспомнив о наказании за неподобающее поведение, решил перестраховаться.
– Помилуй мя, царь всея Руси, не вели казнить сироту твово, – с этим воплем я рухнул на пол и обхватил руками колени опешившего от такой выходки сводного брата.
Тот бросился поднимать меня, восклицая:
– Николи же [18] впредь не случится обиды тебе.
Для закрепления образа несчастного младшего родственника решил поплакать, но отроческое тело оказалось весьма к таким потугам восприимчиво, слёзы хлынули ручьём. На удивление, царствующий родственник тут же присоединился к моим рыданиям. «То ли он слишком впечатлителен, то ли слишком хитёр», – промелькнула мысль. Наплакавшись, государь начал воздавать хвалу Господу, благодаря его за спасение невинного младенца. Глядя на его простодушие, казалось, что умственным возрастом он сильно младше своих истинных лет. После прослушивания речей монарха подозрение переросло в уверенность. Задержка в умственном развитии явно присутствовала, хотя в слабоумие не превратилась. Реагировал на новости царь слишком эмоционально и с полным отсутствием критичности, но вполне целесообразно. Надежда заручиться его поддержкой угасла, поскольку спустя непродолжительное время он был способен вполне переменить свои взгляды под влиянием окружения.
– Холопей твоих царских, да со всеми домочадцами, чьим попущением погибель на царевича едва не приключилась, за приставами держать надобно и отослать на украйны [19] сибирские, – вещал один из советников царя.
Тут мне стало совестно: мало того, что, оклеветав Волохова, я приговорил кучу людей к смерти, так сейчас ещё и их семьи сошлют. Начал упрашивать царя никого не карать, на что вскоре получил согласие. Пользуясь моментом, попросил и учителей, поскольку ходить в слабоумных из-за незнания прописных истин не хотелось.
– Будут к тебе казатели [20], ради наставления книжного, – согласился и с этим государь.
Чувствуя, что железо надо ковать, пока оно горячо, попросил и прибавить жалования, дабы более ссор из-за денег не было.
– Почто брат мой кровный скудостию томится? – вопрошал притихших бояр Фёдор Иоаннович. – Жалую всяческими прибытками с землицы, кои отец наш, великий государь Иоанн Васильевич, на тебя приказал. Деньгами сошными и оброчными, сборами мытными, замытными и кружальными, деньгами проезжими и мостовыми, кормовыми да судейскими. – Этого ему, видимо, показалось мало, ведь только завещанное отцом вернул, и он добавил от себя: – Такоже жалую в животы [21] брату молодшему имения царевича Иоанна Иоанновича, каковые по кончине старицы Леониды в казну отписаны, денег триста рублёв серебром да мяхкой рухлядью [22].
При этих словах Борис Годунов переменился в лице и, подойдя к щедрому дарителю, стал ему что-то шёпотом доказывать. Да и думные бояре поняли, что аудиенцию пора заканчивать, пока нахрапистый малец полцарства не выклянчил. Ловко ухватив меня за локти, двое придворных помоложе лихо сделали поклон и со всей вежливостью выпроводили меня прочь. На крыльце нас догнал молодой прислужник и с поклоном вручил ещё дары, приговаривая:
– Конюший и боярин Борис Фёдорович кланяться велели тигиляем парчовым с зенчужными пугвицами [23] да златым поясом узорчатым.
Видно, умный царедворец решил богатым подарком закрасить скомканный финал приёма. Этот дар тут же был на меня напялен поверх кафтана набежавшими сенными служками, и возражения их не остановили ни на миг. Так что в обратный путь в Углич я тронулся с теми же сопровождающими, но уже обряженный в стёганый толстый шёлковый халат преизрядной тяжести. Дорога назад проходила в молчании, никто насмехаться над признанным царским родственником не пытался. Всё бы хорошо, но послеполуденное солнце шпарило во всю мощь, ветра не было, и тело потело как в разогретой банной парилке. До города оставалось всего-то с полкилометра, когда к горлу подступил комок, а земля под копытами коня начала ходить волнами, как вода в море.
Глава 8
Глава 9
Глава 10
– И вам здравствовать, – ответил тот и пристально посмотрел на меня. – А ты, княже, чего ради не приветишь добрым словом? – Пока я размышлял, как ловчее ответить, он продолжал: – Онемел аль невежда ты?
Пришлось выдать незаконченную фразу:
– Многия лета здравым бысть, Борис Фёдорович.
Потенциальный заказчик моего убийства слегка помрачнел:
– Сице же хоть и мал летами, а досаждение творишь. Но отдаю я тебе вины твои за малолетство, что чин мой в отечестве не поминаешь. К государю однако ж вежество [17] яви, а то в прежние времена сиживал удельный князь углицкой сорок годков в железах за кичение своё.
Закончить так жизненный путь не было желания, и я, пользуясь своим детским видом, начал жалобно оправдываться:
– Прости, боярин, вельми хвор был, память отнялась.
– Грех гневаться на умом кротких, и ты меня прости, княжич, – царедворец развернулся и пошёл к дальней двери.
Туда же тронулась и свита, подхватив мою реинкарнацию под руки. Так меня провели через несколько караулов, стоявших у каждой двери, на второй этаж. Перед очередными амбалами с топориками, подпирающими дверной косяк, толпа царедворцев резко поредела, и в большие светлые палаты попали только я да Годунов. В правом углу этой комнаты крестился перед иконой, стоящей на переносном подставце, невысокий полный человек в тёмном одеянии, а по стенкам на лавках сидели несколько придворных, одетых по высшему разряду местной моды.
Кто здесь царь, стало ясно, когда молящийся оглянулся и двинулся к нам, осеняя себя крестом.
– Уж не чаял тебя живым узреть, брате, токмо Господа Бога молил о здравии твоём, – прочувственно проговорил самодержец и протянул ко мне руки.
Вспомнив о наказании за неподобающее поведение, решил перестраховаться.
– Помилуй мя, царь всея Руси, не вели казнить сироту твово, – с этим воплем я рухнул на пол и обхватил руками колени опешившего от такой выходки сводного брата.
Тот бросился поднимать меня, восклицая:
– Николи же [18] впредь не случится обиды тебе.
Для закрепления образа несчастного младшего родственника решил поплакать, но отроческое тело оказалось весьма к таким потугам восприимчиво, слёзы хлынули ручьём. На удивление, царствующий родственник тут же присоединился к моим рыданиям. «То ли он слишком впечатлителен, то ли слишком хитёр», – промелькнула мысль. Наплакавшись, государь начал воздавать хвалу Господу, благодаря его за спасение невинного младенца. Глядя на его простодушие, казалось, что умственным возрастом он сильно младше своих истинных лет. После прослушивания речей монарха подозрение переросло в уверенность. Задержка в умственном развитии явно присутствовала, хотя в слабоумие не превратилась. Реагировал на новости царь слишком эмоционально и с полным отсутствием критичности, но вполне целесообразно. Надежда заручиться его поддержкой угасла, поскольку спустя непродолжительное время он был способен вполне переменить свои взгляды под влиянием окружения.
– Холопей твоих царских, да со всеми домочадцами, чьим попущением погибель на царевича едва не приключилась, за приставами держать надобно и отослать на украйны [19] сибирские, – вещал один из советников царя.
Тут мне стало совестно: мало того, что, оклеветав Волохова, я приговорил кучу людей к смерти, так сейчас ещё и их семьи сошлют. Начал упрашивать царя никого не карать, на что вскоре получил согласие. Пользуясь моментом, попросил и учителей, поскольку ходить в слабоумных из-за незнания прописных истин не хотелось.
– Будут к тебе казатели [20], ради наставления книжного, – согласился и с этим государь.
Чувствуя, что железо надо ковать, пока оно горячо, попросил и прибавить жалования, дабы более ссор из-за денег не было.
– Почто брат мой кровный скудостию томится? – вопрошал притихших бояр Фёдор Иоаннович. – Жалую всяческими прибытками с землицы, кои отец наш, великий государь Иоанн Васильевич, на тебя приказал. Деньгами сошными и оброчными, сборами мытными, замытными и кружальными, деньгами проезжими и мостовыми, кормовыми да судейскими. – Этого ему, видимо, показалось мало, ведь только завещанное отцом вернул, и он добавил от себя: – Такоже жалую в животы [21] брату молодшему имения царевича Иоанна Иоанновича, каковые по кончине старицы Леониды в казну отписаны, денег триста рублёв серебром да мяхкой рухлядью [22].
При этих словах Борис Годунов переменился в лице и, подойдя к щедрому дарителю, стал ему что-то шёпотом доказывать. Да и думные бояре поняли, что аудиенцию пора заканчивать, пока нахрапистый малец полцарства не выклянчил. Ловко ухватив меня за локти, двое придворных помоложе лихо сделали поклон и со всей вежливостью выпроводили меня прочь. На крыльце нас догнал молодой прислужник и с поклоном вручил ещё дары, приговаривая:
– Конюший и боярин Борис Фёдорович кланяться велели тигиляем парчовым с зенчужными пугвицами [23] да златым поясом узорчатым.
Видно, умный царедворец решил богатым подарком закрасить скомканный финал приёма. Этот дар тут же был на меня напялен поверх кафтана набежавшими сенными служками, и возражения их не остановили ни на миг. Так что в обратный путь в Углич я тронулся с теми же сопровождающими, но уже обряженный в стёганый толстый шёлковый халат преизрядной тяжести. Дорога назад проходила в молчании, никто насмехаться над признанным царским родственником не пытался. Всё бы хорошо, но послеполуденное солнце шпарило во всю мощь, ветра не было, и тело потело как в разогретой банной парилке. До города оставалось всего-то с полкилометра, когда к горлу подступил комок, а земля под копытами коня начала ходить волнами, как вода в море.
Глава 8
В себя я пришёл уже во дворе терема. Обмороки у меня уже стали традицией. Изрядно мутило, голова раскалывалась от боли. Наверно, жара и одежда не по сезону сыграли со мной злую шутку, случился банальный тепловой удар. Так что первым делом потребовал холодной воды, которую и повелел заливать прямо за шиворот. Дворня аж рты пораскрывала, глядючи на очередное безумство малолетнего царевича. Вышедшие во двор дядья повелели прекратить сие непотребство и, собрав своих людей, повели их в город. При мне остались лишь Ждан с женой и несколько комнатных служанок. Цыкнув на квохчущих тёток, воспитатель пересказал события последнего часа.
– Токмо царица Марья да родня ея, отобедав, спать полегли, тут-то тебя омертвелого московские жильцы примчали. Государыня бежать кинулась во двор в единой сорочице, вмале [24] постельничицы остановили от срама прилюдного, – поведал он.
Прибежал Баженко с новостями.
– Нагие на торгу посадских мутят, кричатде, Борискины людишки царевича всякою бранью неподобною лаяли, непригожими словами имя его бесчестили, а сам конюший, мол, по злобе своей безмерной младшего сына великого государя Иоанна Васильевича зелием опоил. – И, отдышавшись, прибавил: – Ещё созывают чёрный люд всем миром идти к царю, челом бить на злодейство евонного шурина да просить выдать его головой.
Старший Тучков закряхтел:
– Не гневись, царевич, дядья твои вельми злонравное семя, крамолу творят в святый день Воскресения Христова, словно креста на них нет.
Но вот мятеж-то им не удался, народ в воскресенье горлопанить был явно не настроен, а может, недавнего кровавого бунта горожанам хватило. В понедельник же пришла весть, что царь Фёдор [25] отъехал на Москву через Николо-Улейминский монастырь. После этого жизнь в Угличе потихоньку вошла в обычное русло, народ притих и ждал, чем кончится сыск об убийстве служилых московских людей. Семья матери, узнав о царёвых жалованиях, довольно потирала руки. Они уже послали доверенного человека в Москву, чтоб он разузнал в Поместной избе [26], когда будет жалованная грамота и на что именно. В Угличском уезде они попытались вернуть прошлые порядки практически сразу, семья убитого дьяка потеряла кормившее их поместье, все сочувствующие им затаились, дабы не попасть под горячую руку управителя удела Михаила Нагого. Я же находился фактически под домашним арестом.
Сперва казалось, что это наказание, но позже выяснилось, что это обычная жизнь знатного наследника. Распорядок дня был таков: побудка с рассветом, одевание, заутреня, а потом и литургия, обед, после немного свободного времени и дневной сон. Причём спать ложились все, кто относился к обеспеченным людям, такая вот русская сиеста. За послеобеденным отдыхом следовали краткие попытки научить меня грамоте. Выяснилось, что читать местные тексты я не могу совершенно, рукописные буквы не походили одна на другую, некоторые были совершенно незнакомы, слова писались каждый раз по-новому. В предложениях были произвольно расставлены пробелы и знаки препинания. К тому же непонятные надстрочные знаки, ну и сорок одна буква алфавита, причём каждая в трёх формах написания, казались мне явным перебором. В общем, в книги, написанные уставом, младшим или старшим полууставом, я смотрел словно баран на новые ворота.
Подивившись, что царевич начисто забыл азбуку, духовник Марьи Фёдоровны, отвечавший за образование её сына, начал подготовку с азов. Причём в буквальном смысле этого слова. Вся наука заключалась в затверживании наизусть алфавита – аз, буки, веди и далее прочие ижицы – и молитв. После уроков был ужин, затем вечернее богослужение, за ним раздевание в спаленке, молитва на ночь и сон. Плюс ко всему было невозможно остаться наедине, днём следили мамки да дворовые сторожа, ночью истопники да сенные служки. Если удавалось уговорить выйти со двора, поездки ограничивались территорией кремля под присмотром служилых дворян. Такой режим мог довести до полного нервного истощения человека двадцать первого века, привыкшего к постоянной деятельности и развлечениям. Особенно утомляло ежедневное присутствие в церкви, на это уходило до пяти часов в сутки, если, конечно, не было праздника. В праздничные дни служения начинались с рассветом и заканчивались затемно.
Средневековая кухня тоже изрядно достала. Каши из четырёх сортов круп, похлёбки с ними же, разные заливные и студни и на второе мясо или рыба, приготовленные несколькими способами. Способ употребления горячего – руками и ножами, без каких-либо других приборов и тарелок – выглядел диковатым. На этом фоне хлебание супа из одной огромной миски впятером уже выглядело верхом этикета. Единственным кулинарным открытием стали пироги, огромные, с разными слоистыми начинками, странно, что таких не делали в современном мне мире. Все холодные напитки именовались словом «пиво», понять, какой напиток алкогольный, а какой нет, по названию было непросто. Чая и кофе не было и в помине, единственным питьём, подававшимся в горячем виде, был сбитень да взвар. Хотя с наступлением Петрова поста стало ясно, что прежнее меню было изобильным.
В третий постный день покой маленького городка был растоптан ворвавшимся конным отрядом. Прибывшие оказались новой сыскной комиссией, но вот дело было уже о расследовании измены Нагих и мятеже углицких жителей. Старшее должностное лицо – дьяк посольского приказа велел схватить братьев Михаила и Григория вместе с их дядей Андреем Нагим. А до протестовавшей царской вдовы довёл: случились, мол, на Москве пожары великие, и розыском сысканы зажигальники. Пытошными речами злодеи те прямо указали на Нагих, как на того воровства доводчиков [27].
Следователи сразу взяли быка за рога, и подклети губной и дьяческой избы заполнились задержанными горожанами, кое-кого из них взялись пытать. Дело принимало худой оборот, и я начал уговаривать Марью Нагую отпустить меня к Москве, попробовать упросить сводного брата о помиловании. Испуганная женщина пребывала в сомнениях, но утопающий хватается за соломину, и разрешение на отъезд было получено. В попутчики были приданы дядька Ждан, семеро детей боярских царицыного двора и уездных, да трое холопов. Московские сыскные, видимо, не имели инструкций на этот счёт, поэтому задерживать младшего брата царя не решились, но несколько своих воинов в конвой отрядили для пущего стережения.
– Токмо царица Марья да родня ея, отобедав, спать полегли, тут-то тебя омертвелого московские жильцы примчали. Государыня бежать кинулась во двор в единой сорочице, вмале [24] постельничицы остановили от срама прилюдного, – поведал он.
Прибежал Баженко с новостями.
– Нагие на торгу посадских мутят, кричатде, Борискины людишки царевича всякою бранью неподобною лаяли, непригожими словами имя его бесчестили, а сам конюший, мол, по злобе своей безмерной младшего сына великого государя Иоанна Васильевича зелием опоил. – И, отдышавшись, прибавил: – Ещё созывают чёрный люд всем миром идти к царю, челом бить на злодейство евонного шурина да просить выдать его головой.
Старший Тучков закряхтел:
– Не гневись, царевич, дядья твои вельми злонравное семя, крамолу творят в святый день Воскресения Христова, словно креста на них нет.
Но вот мятеж-то им не удался, народ в воскресенье горлопанить был явно не настроен, а может, недавнего кровавого бунта горожанам хватило. В понедельник же пришла весть, что царь Фёдор [25] отъехал на Москву через Николо-Улейминский монастырь. После этого жизнь в Угличе потихоньку вошла в обычное русло, народ притих и ждал, чем кончится сыск об убийстве служилых московских людей. Семья матери, узнав о царёвых жалованиях, довольно потирала руки. Они уже послали доверенного человека в Москву, чтоб он разузнал в Поместной избе [26], когда будет жалованная грамота и на что именно. В Угличском уезде они попытались вернуть прошлые порядки практически сразу, семья убитого дьяка потеряла кормившее их поместье, все сочувствующие им затаились, дабы не попасть под горячую руку управителя удела Михаила Нагого. Я же находился фактически под домашним арестом.
Сперва казалось, что это наказание, но позже выяснилось, что это обычная жизнь знатного наследника. Распорядок дня был таков: побудка с рассветом, одевание, заутреня, а потом и литургия, обед, после немного свободного времени и дневной сон. Причём спать ложились все, кто относился к обеспеченным людям, такая вот русская сиеста. За послеобеденным отдыхом следовали краткие попытки научить меня грамоте. Выяснилось, что читать местные тексты я не могу совершенно, рукописные буквы не походили одна на другую, некоторые были совершенно незнакомы, слова писались каждый раз по-новому. В предложениях были произвольно расставлены пробелы и знаки препинания. К тому же непонятные надстрочные знаки, ну и сорок одна буква алфавита, причём каждая в трёх формах написания, казались мне явным перебором. В общем, в книги, написанные уставом, младшим или старшим полууставом, я смотрел словно баран на новые ворота.
Подивившись, что царевич начисто забыл азбуку, духовник Марьи Фёдоровны, отвечавший за образование её сына, начал подготовку с азов. Причём в буквальном смысле этого слова. Вся наука заключалась в затверживании наизусть алфавита – аз, буки, веди и далее прочие ижицы – и молитв. После уроков был ужин, затем вечернее богослужение, за ним раздевание в спаленке, молитва на ночь и сон. Плюс ко всему было невозможно остаться наедине, днём следили мамки да дворовые сторожа, ночью истопники да сенные служки. Если удавалось уговорить выйти со двора, поездки ограничивались территорией кремля под присмотром служилых дворян. Такой режим мог довести до полного нервного истощения человека двадцать первого века, привыкшего к постоянной деятельности и развлечениям. Особенно утомляло ежедневное присутствие в церкви, на это уходило до пяти часов в сутки, если, конечно, не было праздника. В праздничные дни служения начинались с рассветом и заканчивались затемно.
Средневековая кухня тоже изрядно достала. Каши из четырёх сортов круп, похлёбки с ними же, разные заливные и студни и на второе мясо или рыба, приготовленные несколькими способами. Способ употребления горячего – руками и ножами, без каких-либо других приборов и тарелок – выглядел диковатым. На этом фоне хлебание супа из одной огромной миски впятером уже выглядело верхом этикета. Единственным кулинарным открытием стали пироги, огромные, с разными слоистыми начинками, странно, что таких не делали в современном мне мире. Все холодные напитки именовались словом «пиво», понять, какой напиток алкогольный, а какой нет, по названию было непросто. Чая и кофе не было и в помине, единственным питьём, подававшимся в горячем виде, был сбитень да взвар. Хотя с наступлением Петрова поста стало ясно, что прежнее меню было изобильным.
В третий постный день покой маленького городка был растоптан ворвавшимся конным отрядом. Прибывшие оказались новой сыскной комиссией, но вот дело было уже о расследовании измены Нагих и мятеже углицких жителей. Старшее должностное лицо – дьяк посольского приказа велел схватить братьев Михаила и Григория вместе с их дядей Андреем Нагим. А до протестовавшей царской вдовы довёл: случились, мол, на Москве пожары великие, и розыском сысканы зажигальники. Пытошными речами злодеи те прямо указали на Нагих, как на того воровства доводчиков [27].
Следователи сразу взяли быка за рога, и подклети губной и дьяческой избы заполнились задержанными горожанами, кое-кого из них взялись пытать. Дело принимало худой оборот, и я начал уговаривать Марью Нагую отпустить меня к Москве, попробовать упросить сводного брата о помиловании. Испуганная женщина пребывала в сомнениях, но утопающий хватается за соломину, и разрешение на отъезд было получено. В попутчики были приданы дядька Ждан, семеро детей боярских царицыного двора и уездных, да трое холопов. Московские сыскные, видимо, не имели инструкций на этот счёт, поэтому задерживать младшего брата царя не решились, но несколько своих воинов в конвой отрядили для пущего стережения.
Глава 9
Из Углича колонна конных вышла на заре, шумных проводов не было. Старшим отряда, или, как говорили местные, – в головах назначили наиболее опытного в военном деле из боевых слуг – Самойлу Колобова. Двинулись по Переяславской дороге, у каждого помимо верховой была и заводная лошадь с навьюченными на неё припасами и снаряжением. Выдерживать постоянную скачку я не мог, и поэтому сопровождению приходилось каждые пару часов устраивать привал, что сильно снижало и так невеликий темп. Добраться до Переславля-Залесского до ночи не удалось, и нам пришлось устраиваться на ночлег в чистом поле.
Наша ватага устроилась на краю берёзовой рощи, москвичи расположились чуть поодаль, наособицу. Спутанных коней пустили пастись на лежавший между стоянкой и дорогой луг, назначив к ним сторожей от диких зверей и лихих людей. Пока на огне в медном котле побулькивало варево, я рассматривал своих попутчиков. Дворяне царицы – Колобов, Козлов, Лошаков – были мне уже хорошо известны, Астафьев Фёдор и Афремов Богдан служили старшими над конюхами, а вот уездных помещиков я видел впервые. Те, заметив любопытный взгляд, подошли представляться. Старший из них назвался сыном боярским Микитой Нагиным, другой, помоложе, имел тот же чин, а звался Гришкой Отрепьевым. Мне показалось, что это имя я в прошлой жизни слышал, но вот в каком контексте, не помнил. Заинтересовавшись, порасспрашивал его. Григорий сообщил, что он новик, то есть в службе ещё не был, служит за отца, поскольку тот стар стал. Поместил его родителя на землю [28] царь Иоанн Васильевич, в пользовании у них малое сельцо да две деревушки, всего девять дворов, да своя пашня. Род их небольшой, вотчины [29] и поместья родственников в нашем уезде и соседней Юхотской волости, также есть у него братнедоросль, Иван, в разряды они ещё не вёрстаны [30]. Собственно, ничем выдающимся он не выделялся, а вот фамилию я его точно знал, осталось только вспомнить откуда.
К этому времени для меня соорудили из войлока полог, а из чепрака и седла ложе. Похлебав со всеми из котелка похлёбки, отправился спать, проигнорировав призыв дядьки помолиться. Ждан растолкал меня ещё до рассвета, и пока я зевал и протирал глаза, слуги подвели осёдланную лошадь. Тело не прекратило ныть после вчерашней езды, а уже надо было начинать новую скачку. Да уж, в том, прошлом, детстве я любил покататься верхом, но, как выяснилось, часок конной прогулки отличается от дня в седле так же, как баня от варения заживо. Незадолго до полудня, на берегу Плещеева озера, нас догнала группа вооружённых всадников. После обмена приветствиями и здравицами выяснилось, что это военные служки ростовского митрополита, идут к Москве на царёву службу. Они сообщили, что на столицу идёт крымский царь с ордой несметной, и воеводы приказывали поместному ополчению замосковных городов идти на ратный сбор. Понизовые да северские города уже исполчились и ждут бесерменов на берегу реки Оки. От таких новостей мой конвой призадумался, и после короткого военного совета решили далее двигать вместе. Переславль прошли не останавливаясь, для сбережения времени.
На следующем коротком привале увидели тянущееся за нами облако пыли. Пока все поправляли конскую сбрую, я присмотрелся к догонявшей нас ватаге и обомлел. Наше малое воинство настигала на рысях шайка татар человек в шестьдесят. Татаро-монголы были фактурные, прямо как в исторических фильмах, в стёганых халатах, в шапках-малахаях, под хвостатым бунчуком с полумесяцем. Забавную, наверно, картину представлял собой царевич Димитрий, когда застыл соляной статуей, указывающей на дорогу пальцем. Пожилой ратник, стоящий рядом, проследил взглядом за жестом моей руки и равнодушно буркнул:
– Ногаи.
Я, паникуя, вступил с ветераном в диалог:
– Татары!!!
– Вестимо…
– Обороняться надо!
– Ежели надоть – сборонимся…
– Бой будет!
– Вскую [31] бою быть?
– А вот ни с х…, в плен же попадём!
– Дык кому ты надобен, малахольный сицевый [32]…
Улыбающийся Иван Лошаков пояснил:
– Се ногаи романовские [33], такоже на бранное поле спешат.
Тем временем кочевники обходили нашу выстроившуюся походным строем дружину. Перекрикиваясь, поделились свежими слухами. Один из сыновей степей, ткнув в мою сторону нагайкой, оповестил соплеменников:
– Улу патша джомла Уруснынг ак хан улым.
Потомки золотоордынцев настороженно ощупали меня взглядами и, прибавив ходу, начали резво обгонять.
– Чтут, нехристи, семя великоцарское, – хмыкнул препиравшийся со мной меланхоличный старый воин.
– Что сказали-то? – поинтересовался я у него.
– Да пустое, дескать, вот сын усопшего белого царя всея Руси.
Уже в движении, поравнявшись с нашим головой, Самойлой, я донес до него свои опасения:
– Больно уж зло смотрят татарове, аки лиха бы не сотворили.
– Они опаскою глядят. Извевствуют сплетники, мол, душа великого государя Иоанна Васильевича на тебе возродилась, а поганые в сеи сказки веруют, – успокоил Колобов и, вздохнув, продолжил: – На кажный роток не сверзишь платок, творят изветы на имя твоё, царевич, де, животин ты палицей железной бьёшь, огнём жжёшь, человечьи куклы сабелькой сечёшь, потешаясь.
Поуспокоившись, я снова прибился к бывалому бойцу, начал его расспрашивать. Тот поведал, что имя его Бакшеев, Афанасий сын Петров, служил он в рязанских выборных дворянах, как отец и дед его, тридцать лет ходил стеречь рубеж в станицах и сторожках, а сейчас постарел, оставил поместье сыну, а сам подался в Ростов, на более спокойное место. Человеком он оказался сведущим и смог значительно увеличить мои знания о военном деле и татарских обычаях. Потомственный пограничник разъяснил, что набежал на Русь хан Казы-Гирей, с юных лет удачливый в набегах, хитрый и осторожный, прозвищем Борей, что по-татарски значит буря. Посмеялся он над слухами, что татар пришло сто пятьдесят тысяч, мол, если поднять все улусы, перекопский да белгородский, собрать кочевников азовского да казыева улуса и посадить в седло всех от отрока до старика, и то столько не собрать. Так под рассказы о нравах южных соседей Российского государства добрались до места очередной ночёвки – Троице-Сергиева монастыря. Моя свита собралась ломиться в запертые на ночь ворота, но поддалась уговорам остаться в общем лагере.
Наша ватага устроилась на краю берёзовой рощи, москвичи расположились чуть поодаль, наособицу. Спутанных коней пустили пастись на лежавший между стоянкой и дорогой луг, назначив к ним сторожей от диких зверей и лихих людей. Пока на огне в медном котле побулькивало варево, я рассматривал своих попутчиков. Дворяне царицы – Колобов, Козлов, Лошаков – были мне уже хорошо известны, Астафьев Фёдор и Афремов Богдан служили старшими над конюхами, а вот уездных помещиков я видел впервые. Те, заметив любопытный взгляд, подошли представляться. Старший из них назвался сыном боярским Микитой Нагиным, другой, помоложе, имел тот же чин, а звался Гришкой Отрепьевым. Мне показалось, что это имя я в прошлой жизни слышал, но вот в каком контексте, не помнил. Заинтересовавшись, порасспрашивал его. Григорий сообщил, что он новик, то есть в службе ещё не был, служит за отца, поскольку тот стар стал. Поместил его родителя на землю [28] царь Иоанн Васильевич, в пользовании у них малое сельцо да две деревушки, всего девять дворов, да своя пашня. Род их небольшой, вотчины [29] и поместья родственников в нашем уезде и соседней Юхотской волости, также есть у него братнедоросль, Иван, в разряды они ещё не вёрстаны [30]. Собственно, ничем выдающимся он не выделялся, а вот фамилию я его точно знал, осталось только вспомнить откуда.
К этому времени для меня соорудили из войлока полог, а из чепрака и седла ложе. Похлебав со всеми из котелка похлёбки, отправился спать, проигнорировав призыв дядьки помолиться. Ждан растолкал меня ещё до рассвета, и пока я зевал и протирал глаза, слуги подвели осёдланную лошадь. Тело не прекратило ныть после вчерашней езды, а уже надо было начинать новую скачку. Да уж, в том, прошлом, детстве я любил покататься верхом, но, как выяснилось, часок конной прогулки отличается от дня в седле так же, как баня от варения заживо. Незадолго до полудня, на берегу Плещеева озера, нас догнала группа вооружённых всадников. После обмена приветствиями и здравицами выяснилось, что это военные служки ростовского митрополита, идут к Москве на царёву службу. Они сообщили, что на столицу идёт крымский царь с ордой несметной, и воеводы приказывали поместному ополчению замосковных городов идти на ратный сбор. Понизовые да северские города уже исполчились и ждут бесерменов на берегу реки Оки. От таких новостей мой конвой призадумался, и после короткого военного совета решили далее двигать вместе. Переславль прошли не останавливаясь, для сбережения времени.
На следующем коротком привале увидели тянущееся за нами облако пыли. Пока все поправляли конскую сбрую, я присмотрелся к догонявшей нас ватаге и обомлел. Наше малое воинство настигала на рысях шайка татар человек в шестьдесят. Татаро-монголы были фактурные, прямо как в исторических фильмах, в стёганых халатах, в шапках-малахаях, под хвостатым бунчуком с полумесяцем. Забавную, наверно, картину представлял собой царевич Димитрий, когда застыл соляной статуей, указывающей на дорогу пальцем. Пожилой ратник, стоящий рядом, проследил взглядом за жестом моей руки и равнодушно буркнул:
– Ногаи.
Я, паникуя, вступил с ветераном в диалог:
– Татары!!!
– Вестимо…
– Обороняться надо!
– Ежели надоть – сборонимся…
– Бой будет!
– Вскую [31] бою быть?
– А вот ни с х…, в плен же попадём!
– Дык кому ты надобен, малахольный сицевый [32]…
Улыбающийся Иван Лошаков пояснил:
– Се ногаи романовские [33], такоже на бранное поле спешат.
Тем временем кочевники обходили нашу выстроившуюся походным строем дружину. Перекрикиваясь, поделились свежими слухами. Один из сыновей степей, ткнув в мою сторону нагайкой, оповестил соплеменников:
– Улу патша джомла Уруснынг ак хан улым.
Потомки золотоордынцев настороженно ощупали меня взглядами и, прибавив ходу, начали резво обгонять.
– Чтут, нехристи, семя великоцарское, – хмыкнул препиравшийся со мной меланхоличный старый воин.
– Что сказали-то? – поинтересовался я у него.
– Да пустое, дескать, вот сын усопшего белого царя всея Руси.
Уже в движении, поравнявшись с нашим головой, Самойлой, я донес до него свои опасения:
– Больно уж зло смотрят татарове, аки лиха бы не сотворили.
– Они опаскою глядят. Извевствуют сплетники, мол, душа великого государя Иоанна Васильевича на тебе возродилась, а поганые в сеи сказки веруют, – успокоил Колобов и, вздохнув, продолжил: – На кажный роток не сверзишь платок, творят изветы на имя твоё, царевич, де, животин ты палицей железной бьёшь, огнём жжёшь, человечьи куклы сабелькой сечёшь, потешаясь.
Поуспокоившись, я снова прибился к бывалому бойцу, начал его расспрашивать. Тот поведал, что имя его Бакшеев, Афанасий сын Петров, служил он в рязанских выборных дворянах, как отец и дед его, тридцать лет ходил стеречь рубеж в станицах и сторожках, а сейчас постарел, оставил поместье сыну, а сам подался в Ростов, на более спокойное место. Человеком он оказался сведущим и смог значительно увеличить мои знания о военном деле и татарских обычаях. Потомственный пограничник разъяснил, что набежал на Русь хан Казы-Гирей, с юных лет удачливый в набегах, хитрый и осторожный, прозвищем Борей, что по-татарски значит буря. Посмеялся он над слухами, что татар пришло сто пятьдесят тысяч, мол, если поднять все улусы, перекопский да белгородский, собрать кочевников азовского да казыева улуса и посадить в седло всех от отрока до старика, и то столько не собрать. Так под рассказы о нравах южных соседей Российского государства добрались до места очередной ночёвки – Троице-Сергиева монастыря. Моя свита собралась ломиться в запертые на ночь ворота, но поддалась уговорам остаться в общем лагере.
Глава 10
Новый день начался, как и два прежних, ни свет ни заря. Я еле ходил от боли в нижней части туловища, стёртые бёдра горели огнём, но решил не понижать воинский дух своих охранников стонами и жалобами. На этот раз в связи с возможной близостью вражеских разъездов все выехали облачённые в воинский доспех, с оружием наготове. Надо признать, что вблизи наше воинство не выглядело особо опасным для врага. Редко у кого имелась кольчуга с пластинами, основным доспехом были боевые тягиляи, выглядевшие как халат с коротким рукавом, сделанный из стёганого одеяла, разнообразного вида конусные шлемы, из оружия сабли, шестопёры, топоры да саадаки, то есть лук в налучнике, да пара колчанов стрел, причудливого вида ружьём владел лишь один воин. Особо нетерпеливые новики пытались сразу натянуть тетиву на рога луков, но более опытные бойцы их остановили. Все эти приготовления были крайне занимательны, чувства опасности я не испытывал совершенно. Болтая с объяснявшим азы местной воинской науки старым рязанским порубежником, открыл для себя много интересных сведений, которые стоило обдумать.
Не доезжая нескольких вёрст до столицы, встретили разъездную сторожку из боевого охранения московского войска. От них узнали, что татары уже под Москвой и собираются переправляться на левый берег. Дворяне, перекрестясь, пересели на боевых коней, которых ранее вели в поводу, и изготовили оружие – лучники натянули тетиву, пищальщик разжёг фитиль. Однако тревоги оказались беспочвенными, к городу подъехали без приключений. Я вертел головой по сторонам, пытаясь соотнести виденное со своими знаниями о географии этого будущего мегаполиса. Заметив мой интерес, Самойла подъехал и стал обсуждать со мной местные достопримечательности, однако я поддержать разговор не мог.
– Мал ты был, когда отъехали к Угличу, запамятовал, – сообразил голова и начал, как мог, проводить экскурсию, указывая на видневшиеся впереди мощные кирпичные стены с башней. – Царёв град. Горододелец Фёдор Конь, Савелия Иванова сын, учинил.
Укрепления впечатляли: высокие стены с наклоном, разбросанные по всей поверхности бойницы, перед стеной ров с водой. Проезжие Сретенские ворота имели изгиб в середине и затворялись четырьмя дверьми. Через километр дорогу перегородило новое белокаменное монументальное ограждение.
– Се Китай-город, – развеял недоумение мой командир конвоя.
За проездными решётками этой стены началась Усретенская улица, в отличие от остальных замощённая досками. Миновав её, мы попали на торговую площадь, которой в будущем было суждено стать Красной.
Военный совет во главе с Колобовым и Тучковым решил царя челобитьем не беспокоить, начать уговоры с его шурина, который находился в воинском обозе. Проследовав Торгом вдоль стен кремля, отряд добрался до наплавного деревянного моста через Москвуреку. Со стороны крепости переправу прикрывали два знатных артиллерийских орудия, одно из которых я знал под именем Царьпушки, второе же представляло собой какую-то странную многоствольную систему. Переход через реку по гуляющему под ногами мостовому настилу был смертельно опасным аттракционом.
Замоскворечье – явные выселки. Сразу за переправой дорога шла вдоль большого болота, за которым потянулась сквозь Татарскую слободу улица Ордынка. Местные обитатели своих южных соплеменников решили не дожидаться и массово сбежали на северный берег, под защиту крепостных укреплений.
Подхлестнув коней, эскорт менее чем за полчаса доставил меня до основного места сбора русских войск. Военный лагерь был ограждён связанными между собой телегами, с приваленными к ним бревенчатыми щитами, в его тылах роилась московская кавалерия. Воинские люди по приезде направились записываться к полкам, кого куда пошлют, а я с телохранителями попытался пробиться к главнокомандующим – первому воеводе большого полка князю Фёдору Михайловичу Мстиславскому и к Борису Фёдоровичу Годунову, занимавшему должность товарища воеводы большого полка. Прорваться к старшим воеводам, окружённым младшими командирами и рындами, не удалось, и кучка угличан выехала поближе к фронту лагеря, посмотреть на сражение.
Поспели мы уже к шапочному разбору, битвы уже не было, лишь небольшие группы всадников носились по полю, перестреливаясь из луков, да из нашего укреплённого обоза и находящегося слева гуляй-города изредка били пушки. Солнце уже порядочно склонилось к западу, когда большие массы кавалерии на горизонте заколыхались и двинулись вправо.
Не доезжая нескольких вёрст до столицы, встретили разъездную сторожку из боевого охранения московского войска. От них узнали, что татары уже под Москвой и собираются переправляться на левый берег. Дворяне, перекрестясь, пересели на боевых коней, которых ранее вели в поводу, и изготовили оружие – лучники натянули тетиву, пищальщик разжёг фитиль. Однако тревоги оказались беспочвенными, к городу подъехали без приключений. Я вертел головой по сторонам, пытаясь соотнести виденное со своими знаниями о географии этого будущего мегаполиса. Заметив мой интерес, Самойла подъехал и стал обсуждать со мной местные достопримечательности, однако я поддержать разговор не мог.
– Мал ты был, когда отъехали к Угличу, запамятовал, – сообразил голова и начал, как мог, проводить экскурсию, указывая на видневшиеся впереди мощные кирпичные стены с башней. – Царёв град. Горододелец Фёдор Конь, Савелия Иванова сын, учинил.
Укрепления впечатляли: высокие стены с наклоном, разбросанные по всей поверхности бойницы, перед стеной ров с водой. Проезжие Сретенские ворота имели изгиб в середине и затворялись четырьмя дверьми. Через километр дорогу перегородило новое белокаменное монументальное ограждение.
– Се Китай-город, – развеял недоумение мой командир конвоя.
За проездными решётками этой стены началась Усретенская улица, в отличие от остальных замощённая досками. Миновав её, мы попали на торговую площадь, которой в будущем было суждено стать Красной.
Военный совет во главе с Колобовым и Тучковым решил царя челобитьем не беспокоить, начать уговоры с его шурина, который находился в воинском обозе. Проследовав Торгом вдоль стен кремля, отряд добрался до наплавного деревянного моста через Москвуреку. Со стороны крепости переправу прикрывали два знатных артиллерийских орудия, одно из которых я знал под именем Царьпушки, второе же представляло собой какую-то странную многоствольную систему. Переход через реку по гуляющему под ногами мостовому настилу был смертельно опасным аттракционом.
Замоскворечье – явные выселки. Сразу за переправой дорога шла вдоль большого болота, за которым потянулась сквозь Татарскую слободу улица Ордынка. Местные обитатели своих южных соплеменников решили не дожидаться и массово сбежали на северный берег, под защиту крепостных укреплений.
Подхлестнув коней, эскорт менее чем за полчаса доставил меня до основного места сбора русских войск. Военный лагерь был ограждён связанными между собой телегами, с приваленными к ним бревенчатыми щитами, в его тылах роилась московская кавалерия. Воинские люди по приезде направились записываться к полкам, кого куда пошлют, а я с телохранителями попытался пробиться к главнокомандующим – первому воеводе большого полка князю Фёдору Михайловичу Мстиславскому и к Борису Фёдоровичу Годунову, занимавшему должность товарища воеводы большого полка. Прорваться к старшим воеводам, окружённым младшими командирами и рындами, не удалось, и кучка угличан выехала поближе к фронту лагеря, посмотреть на сражение.
Поспели мы уже к шапочному разбору, битвы уже не было, лишь небольшие группы всадников носились по полю, перестреливаясь из луков, да из нашего укреплённого обоза и находящегося слева гуляй-города изредка били пушки. Солнце уже порядочно склонилось к западу, когда большие массы кавалерии на горизонте заколыхались и двинулись вправо.