Страница:
– Ужас! – поразился я. – А как такое могло произойти?
– Говорят, анестезиолог медсестре глазки строил, не до наркоза ему особо было.
– А дальше?
– А что дальше. Мужик тот поправился, несмотря на все их лечение, и дня через три заходит в ординаторскую в дождевике, как вчера Коля Бизон. Ну, кто говорит, мне наркоз давал? Ну, анестезиолог из-за стола встает, я, мол. Думал, может, коньяку принес, отблагодарить. А он: ты, ну, и получай! Из-под полы достает двустволку и с двух стволов в упор. Собирать потом было нечего.
– Какие страсти кипят, а? – произнес я задумчиво. – Получается, надо боятся человека в дождевике?
– Да, ну! Брось! – сказал Артур. – Тут каждый второй так ходит. А мужика понять можно, неизвестно, как бы ты себя повел, если б тебя полтора часа наживую резали.
На этой минорной ноте я расстался с коллегами и пошел обходить отделение. Гриша чувствовал себя хорошо, протрезвел и просил у всех прощения. Я сказал, что подумаю, и перевязал его. В целом все было в порядке, и я отправился на прием.
Был уже полдень, и чего я только не услышал в свой адрес, продираясь сквозь толпу к кабинету. Самое мягкое было «дармоед». Я как мог оправдывался, объяснял, что я один, что ночью оперировал, что у меня на отделении тоже больные. Но все было тщетно, поток оскорблений сопровождал меня всю дорогу. И чем больше я оправдывался, тем громче гудела очередь.
Чашу терпения переполнило брошенное мне в спину – «Коновал»! Я резко обернулся и громко сказал:
– Граждане колхозники, приема сегодня не будет! Езжайте в область!
Какой-то рыхлый дядя, с крупным фурункулом на правой щеке, тоненьким голосишкой проблеял:
– Товарищ доктор, как не будет? У меня вот чирей?
В другой раз я бы, наверное, так себя не повел, но бессонная ночь дала о себе знать, притупив здравый смысл:
– А, вот так! Если я коновал, то езжайте к настоящим врачам, сюда-то чего заявились? Все!
– Я главврачу пойду жаловаться! Безобразие! – попыталась надавить на меня толстая баба со смачным синяком в левой параорбитальной области (вокруг глаза).
– Да пожалуйста, – сказал я и сам поразился своему спокойствию. – На сегодняшний день я единственный хирург в районе. Леонтий Михайлович в отпуске и убыл за пределы области. Вы идете жаловаться, я увольняюсь, а дальше будете ездить в область, пока Ермаков не приедет.
– Доктор, ну что ты завелся? – спросил какой-то человек с впалой грудью. – Ну, погорячились мы, с шести утра ждем.
– А зачем с шести ждать, если прием с девяти?
– Ну, – замялся впалогрудый. – Очередь занимаем.
– Короче, – громко объявил я. – Пока тот, кто обозвал меня коновалом, не извинится, приема не будет! Ясно?
Толпа внезапно накинулась на розовощекого парня лет двадцати глазами:
– Борька, из-за тебя все. Сволочь! Вишь доктор обиделся, а ну иди, извиняйся!
Подгоняемый затрещинами, тот подошел ко мне и, не глядя в глаза, промямлил:
– Доктор, простите меня, пожалуйста.
– За что?
– За то, что вас коновалом обозвал.
– Хорошо, я подумаю. У тебя что?
– Ногу два дня назад кипятком ошпарил.
– Ясно, кровью не истекаешь?
– Нет.
– Отлично! Приму всех! Но тебя в последнюю очередь!
Парень понуро поплелся в конец. Народ угомонился, и все стали терпеливо ждать своей очереди.
– Как вы их! Не побоялись толпы, – восхищенно сказала медсестра, когда я вошел в кабинет. – Тут такие безбашенные иногда попадаются, Борька, вон тот кабан, не раз уже у нас лечился, такой гад!
– Да, сам удивляюсь, ночью оперировал, не выспался, все как-то по барабану стало.
– Ну и правильно! Так с ними и надо! А то они чуть что, жаловаться бегут, а вы молодец!
– Спасибо, давайте начнем прием.
Удивительно, но больше никто не возмущался, хотя я каждые 10–15 минут выходил на отделение в перевязочную. Все понимали: доктор один, и он работает.
Последним я принял уже упомянутого Борьку с его ожогом, он еще раз извинился. Я сказал, что прощаю, хотя очень хотелось дать ему по морде.
После приема я заполнял документы стационарных больных и лишь в седьмом часу вечера засобирался домой.
– А где нам хирурга найти? – обратилась ко мне девушка лет двадцати пяти.
– Я хирург, а что такое?
– Вы знаете, у моей дочки животик сильно болит. Мы на «скорую» обратились, но нам сказали, чтоб сначала хирургу показали.
– И давно болит?
– Да вчера в обед заболел.
– Вы в деревне живете?
– Нет, что вы. Здесь, рядом с больницей.
– Так, а что вы днем-то не обратились?
– Да вы знаете, мы думали, что пройдет, я ей ношпочку давала, а он все болит и болит.
Я не знаю, чем это объяснить, но у нас почему-то 90% обращений приходится на вечернее и ночное время. Причем люди терпят сутки, а то и более. И когда начинаешь их спрашивать, чего тянули, отвечают: «А мы думали, что пройдет». Вот нет этому феномену объяснений! Остается только развести руками.
У ребенка оказался острый аппендицит, пришлось остаться. Пока собирал оперблок – все уже ушли домой, – пока прооперировал, пока заполнил соответствующую документацию, наступила полночь.
– Доктор, ничего, что мы вас к самому дому не доставили? – спросила фельдшер «скорой помощи», которая после операции везла меня домой. – А то у нас срочный вызов, по рации только что передали.
– Нет, конечно, ничего страшного, мне идти тут триста метров. А что там?
– Да не ваше, похоже, гипертонический криз.
– Ну, тогда до свидания.
– До свидания, доктор. Пусть вас сегодня больше не вызывают.
Уставший, но счастливый – еще бы, две самостоятельных операции за сутки! – я направился домой. Квартира моя располагалась на втором этаже. В подъезде было темно, я вошел и на ощупь стал подниматься по лестнице. Внезапно до меня донесся жуткий женский крик, полный отчаяния:
– А-а-а-а!
Я погнал вверх. Картина, которую я увидел, надолго врезалась в память. Между вторым и третьим этажами, на площадке, стояла абсолютно голая девушка. Ее безупречную фигуру освещал холодный лунный свет. Незнакомка картинно заломила за головой руки и, как мне показалось, голосила на луну:
– А-а-а!
Зрелище было настолько диким и завораживающим, что я на секунду подумал: «Оборотень!» – но тут же спохватился и спросил девушку:
– Что случилось? Что с вами?
– А-а-а-а-а!!!
– Девушка, что с вами? Почему вы не отвечаете?
– А-а-а!!!
Девушка была в сильнейшем эмоциональном шоке. Я хотел попробовать привести ее в чувство, но тут увидел полоску света из приоткрытой двери третьего этажа. «Видимо, она из той квартиры».
Оставив голосящую особу на лестнице, я поднялся на третий этаж и вошел в приоткрытую дверь.
Посреди комнаты стояла кровать со смятой постелью, на полу повсюду валялась мужская и женская одежда. На кухне мне бросился в глаза стол с остатками ужина и несколькими открытыми бутылками с алкоголем. В двух стопках желтели остатки коньяка. Я быстро обошел всю «однушку» и, не найдя ничего подозрительного, зашел в ванную.
Под потолком ванной висел голый молодой парень – лицо фиолетовое, язык наружу, возле рта пена. Сдавливающая его горло петля была привязана к какой-то трубе.
Схватив со стола нож, перерезал веревку и подхватил парня, отметив, что тело еще теплое. Тут в квартиру забежали другие соседи.
– Вызывайте «скорую»! – крикнул я им и принялся делать висельнику искусственное дыхание и закрытый массаж сердца.
Через пару минут лицо несчастного посветлело, веки задрожали, и он открыл глаза. Вытащенный из петли был спасен.
Соседи привели в комнату трясущуюся девушку и накинули на нее покрывало. Увидев, что парень жив, она расплакалась. Я налил ей воды и, когда девушка немного пришла в себя, спросил:
– Скажите, что здесь произошло?
– Я-я-я не думала, что он повесится, – всхлипывая, ответила она. – Мы сегодня приехали из отпуска, немного выпили и занялись любовью. А у него это, как его, ну, в общем, не встал. А я, дура, в шутку возьми и скажи, что он импотент и вообще у него член маленький.
– Точно дура, – отметил кто-то из присутствующих.
– Ы-ы-ы-ы, – заголосила девица.
Я снова дал ей воды:
– Ну, а дальше?
– А дальше, – продолжила она свой рассказ, – дальше он молча встал и пошел в ванную. Думала, он в туалет пошел, а его нет и нет. Я следом зашла, а он там виси-и-и-ит! Ы-ы-ы-ы! Я испугалась и убежала.
– А почему из петли не стали вытаскивать? – спросил я.
– Я растерялась! Мне стало страшно! Я испугалась!
Подъехала «скорая», я в двух словах объяснил фельдшеру, что произошло.
– Да, доктор, вы второй день у нас и уже столько приключений. Притягиваете их, что ли, – хмыкнул фельдшер.
– Ой, не знаю, – вздохнул.
– Доктор, мы постараемся вас сегодня не вызывать.
Я не ответил. Дома в окно посмотрел, как «сладкую парочку» загрузили в салон уазика, добрался до подушки и моментально заснул.
На работу утром пришел вовремя, без опозданий. Только закончил планерку, как позвонила секретарь и сообщила, что меня вызывает к себе главный врач.
– Ну, как обживаетесь, Дмитрий Андреевич? – спросил главный после обмена рукопожатий. – Не тяжело?
– Тяжело, но стараюсь со своими обязанностями справляться.
– Вот, вот, Дмитрий Андреич, первые шаги – они очень важны. Если раз споткнулся, ничего, два – тоже ничего, а если постоянно начнешь спотыкаться, то когда-нибудь и вовсе упадешь. Да, так можно упасть, что и подняться затем не сможешь. Я считаю, если человек постоянно спотыкается, то надо уходить из профессии.
– Я вас не понял, Николай Федорович.
– О, нет! Это не на ваш счет! – улыбнулся главврач. – Просто даю жизненные наставления молодому доктору. Я тоже когда-то был молод и горяч.
– Николай Федорович, не ходите вокруг да около, говорите прямо! Вижу, не наставления позвали мне давать.
– Да, правду говорили, горяч больно.
– Кто говорил?
– Не важно, кто и что говорил. Просто я вас хочу предупредить, все, что происходит в стенах этой больницы, мне рано или поздно становится известно. У меня везде есть свои глаза и уши. И я хочу, чтоб вы это усвоили.
– Любите, значит, шпионов, да?
– Молодой человек, вы забываетесь. Не успели приехать, а уже столько проблем вокруг вас. И бандиты нападают, и народ на приеме бунтует. Что это такое, скажите на милость: «Пойдете к главному врачу жаловаться, то я уеду, и будете в область ездить»?
– А это значит, что меня оскорбили, и я искал виновного.
– Товарищ Правдин, вы не на рынке пирожками торгуете, а в больнице работаете. Перед вами больные люди! Они к вам за помощью пришли, а вы им какие-то условия начали ставить. Нехорошо, не с того жизнь начинаете.
– Я знаю, Николай Федорович, что больной у нас всегда прав, но оскорблять себя не позволю ни пациенту, ни главному врачу.
– А я вас не оскорблял, просто как старший товарищ даю советы, – примирительным тоном заметил Тихий. – Да, а что за история с повешенным? Мне сказали, вы человека из петли вытащили и реанимировали?
– Да, было.
– Вот это похвально! Врач должен оставаться врачом в любой обстановке. Молодец, что тут скажешь.
– Спасибо, Николай Федорович! Я могу идти? А то у меня дел много.
– Да, конечно, не смею задерживать. Надеюсь, вы примите правильное решение после нашего разговора.
Я шел в отделение и думал о том, что и здесь полно стукачей. «Кто же успел донести? Или кто-то из больных, или свои. Хотя какой я им пока свой… Вот еще ягодки, о которых предупреждал Леонтий Михайлович, сколько же их еще будет? Вот чему еще не учат в институтах…»
Я обошел больных. Гриша совсем поправился, вчерашняя девочка с аппендицитом температурила, но я решил, что на фоне антибактериальной терапии все будет хорошо, и пошел в амбулаторию.
Больные меня уже узнавали, здоровались, никто не галдел, все соблюдали очередь. «Однако вчерашняя беседа многим пошла на пользу», – подумал я.
Перед дверями кабинета стоял здоровенный бородатый детина неопределенного возраста.
– Доктор, разреши без очереди, – попросил он.
– А что с вами? Живот болит?
– Не, – сказал детина и сунул мне под нос указательный палец, из которого торчал здоровенный рыболовный крючок. – Во, попался. На рыбалку поехали, перемет ставил и сам попался вместо рыбы.
– Конечно, проходите! Только верхнюю одежду снимите.
Я обколол палец новокаином, детина зажмурился и вжал в плечи голову, приготовившись к самому худшему. Я одним точным движением вытащил злополучный крючок.
– Возьмите, – сказал я, протягивая мужику рыболовную снасть.
– И что, все? – здоровяк ошалело посмотрел на меня. – Вот так, меньше минуты? И вытащил?
– Все, дорогой! Все! А что не нравится?
– Да, нет! Все нравится! Только меня двести километров из тайги вывозили, чтоб вот так, раз! И все!
– Ну, давайте повторим. Засаживайте по новой. Вытащу.
– Нет, спасибочко! Не надо! – расплылся в широкой улыбке рыболов, оценив мой юмор. – Только мы в соседнем районе рыбалили и там в их ЦРБ обратились. Нам сказали, что это сложная операция и у них нет нужных инструментов, и чтоб мы к себе ехали. Вот мы двести верст с гаком и пылили к вам. Спасибо, доктор! Огромное спасибо!
– На здоровье! – ответил я бородачу и подумал, что все-таки свинство со стороны коллег так обойтись с мужиком. Что значит – «ты не наш»?
Не успел распрощаться с рыбаком, как меня позвали на «скорую»: подозрение на ущемленную грыжу. Сходил, посмотрел: правда, ущемленная паховая грыжа у дедушки лет восьмидесяти. Она давно его беспокоила, дедок все боялся операции, а тут ведро воды поднял – и все, ущемился. (Ущемленной грыжа становиться тогда, когда грыжевое выпячивание, чаще сальник или петля кишки, вылазит наружу через грыжевой дефект, а назад, в брюшную полость, не вправляется. Если грыжевые ворота (дефект) небольшие, то возможно пережатие выпавших органов, с последующим развитием их гангрены. Показанием к операции в плановом порядке у грыженосителей является профилактика ущемлений. Цель операции – закрыть грыжевой дефект (ворота).)
Я направил больного в отделение, скомандовал, чтобы готовили операционную, а сам вернулся на прием.
Через полчаса меня позвали на операцию. Я извинился в коридоре перед больными и объяснил, что иду на операцию, когда освобожусь – неизвестно. Воплей больше не было, и «коновалом» меня никто не назвал: ясное дело, доктор идет спасать жизнь человеку.
У старика было слабое сердце, так что оперировал я под местной анестезией. Ущемилась тонкая кишка, но она была вполне жизнеспособной, так что удалять не пришлось.
В настоящее время местная анестезия незаслуженно забыта, мало кто из хирургов владеет этой методикой в достаточном объеме, молодые врачи только по книгам и знают, как обезболивать новокаином. Может, это и неплохо; но, например, у пожилых людей может быть уйма сопутствующих патологий, и им лучше подходит местное обезболивание – благо препараты сейчас есть наизамечательнейшие. Мне в этом плане повезло, довелось учиться у людей, великолепно владеющих местной анестезией, и несколько лет применять их науку в собственной практике.
После операции я вернулся на прием. Сегодня, как на грех, сплошняком шли травматологические больные. Переломы луча в типичном месте (в нижней трети лучевой кости), переломы ребер, лодыжек и прочая; а я о костях мало что знал. Что поделать – доставал книгу и, не стесняясь ни пациентов, ни сестер, начинал читать. Когда понимал, как надо действовать, накладывал гипс. Учился у сестер, как правильно его разматывать, как замачивать, как накладывать и фиксировать.
Последний пациент покинул кабинет, когда на часах было уже полшестого. А мне еще надо было записать операцию и заполнить дневники стационарных больных…
– А вы, доктор, молодец! – сказала моя медсестра Любовь Даниловна. – Не стесняетесь и книжку прочитать, и у нас спросить, если чего не знаете.
– Так, а как же иначе? – удивился я. – Честно признаю, в травме я полный ноль. Что-то с института смутно помню, не более того. Сегодня вот почитал, начал понемногу вспоминать. На вас вся надежда.
– Это правильно. Только другие доктора сидели тут до вас щеки дули, сами, мол, все знаем. А по большому счету тут никто, кроме Леонтия Михайловича, травму толком-то и не знает. Он же в хирургию из травматологов пришел, так обстоятельства сложились. Прислали его травматологом к нам, пришлось по ходу в хирурги переучиваться, работать некому.
– Да, а я и не знал, что он в прошлом травматолог.
– Он вообще умница. И травматолог, и хирург хороший, и трепанации черепа сам делает! Держитесь его, он вас многому научит. До вас которые были – шибко гордые все. Сами типа все знали! Иногда так косячили, что мы сами шли и заведующего звали, он и переделывал. А учится никто не хотел. Мы – хирурги, говорили! Нам ваша травма не нужна. Может, и хирурги, но я считаю, если в район попал, то учи и травму! Верно, доктор?
– Любовь Даниловна, я с вами тут полностью согласен. Раз в районе травмы много, ее и надо изучать, и другие дисциплины – детскую хирургию, урологию, нейрохирургию.
– Точно, точно, доктор, изучайте! А мы вам, чем сможем, поможем.
– Спасибо, Любовь Даниловна.
Зря я, наверное, вспомнил про нейрохирургию. Не успел до ординаторской дойти, как на меня выбежала санитарка:
– Доктор! Доктор! Вас срочно зовут в детское отделение!
– А что случилось?
– Точно не знаю, но там сына начальника районной милиции с чем-то привезли. Консилиум собрали и вас велели позвать.
– Хорошо, иду. Показывайте дорогу.
– Дмитрий Андреевич, я вам в двух словах сейчас все объясню, – шепотом заговорила Алла Борисовна, заведующая детским отделением. – Понимаете, к нам доставили мальчика с черепно-мозговой травмой.
– А почему к вам, а не в хирургию?
– Видите ли в чем дело… Он сын начальника местной милиции, а мама у него директор школы, и они попросили меня, чтоб госпитализировали в наше отделение.
– Да почему к вам?
– Ну, у вас там бомжи, уголовники, всякие другие асоциальные элементы. У нас мальчику будет более комфортно. Ну, вы меня понимаете?
– Понял, – протянул я. – Хирургия наша, значит, гадюшник?
– Ну, почему гадюшник, у вас нет отдельных палат, а у нас есть.
– Ладно, меня чего позвали?
– У мальчика черепно-мозговая травма. Его зверски избили какие-то хулиганы, сейчас с мальчиком происходит что-то странное. У нас невролог в отпуске, вот мы вас пригласили.
– Хорошо, пойдемте посмотрим, – сказал я.
Я не стал говорить, что я не нейрохирург. Бесполезно! Я уже понял, что во мне видят не просто хирурга, а представителя любой хирургической специальности, за исключением, пожалуй, лор-врача и гинеколога.
В палате, куда меня привели, уже был начмед Семен Семенович Лившиц, еще два педиатра, мама пострадавшего и сам собственно пострадавший. Сережа, пятнадцатилетний худенький подросток, сидел на кровати, поджав ноги по-турецки, дурашливо смеялся, корчил рожи и показывал присутствующим язык. От него исходило такое алкогольное амбре, что впору было предлагать закуски.
– Послушайте, коллеги, да он же у вас в дупель пьяный! – констатировал я, осмотрев парня.
– Да как вы смеете! – фурией взвилась мама мальчика, красивая ухоженная дама. – Кто дал вам право делать такие выводы?
– А вы сами не видите? – спокойно спросил я.
– Что я должна видеть?!
– Что ваш ребенок пьян. Кто вам сказал, что его избили?
– Сам Сережа!
– Я думаю, что он вам солгал.
Сережа скорчил очередную рожу, сказал: «Тпрю-ю-ю-ю-ть!», после чего завалился на бок, пустил тягучую слюну и… захрапел.
– А-а-а-а-а! – заголосила женщина. – Ну, что вы все стоите? Он же умирает!
– А хирург-то прав, – заявил начмед, принюхавшись. – Черт побери, он пьян.
– Да что вы такое говорите, Семен Семеныч! – завопила мама Сережи, и ее красивое лицо исказила злобная гримаса. – Мой мальчик не пьет! Он отличник, музыкальную школу закончил. Я вас прошу, помогите.
– Послушайте, – попытался я объяснить еще раз. – Ваш сын мертвецки пьян. Его не надо спасать, ему не нужна наша помощь. Он проспится – и все будет в порядке, понимаете? Раньше, может, и надо было желудок промыть, а сейчас уже поздно.
– Я так этого не оставлю! – ярилась дама. – А вас, – она грозно посмотрела на меня, – привлекут за неоказание помощи. Это я вам обещаю!
«Отличное начало. Сначала чуть не пристрелили, затем коновалом обозвали, потом главный пропесочил из-за ерунды, теперь еще эта тюрьмой грозит из-за того, что ее сыночек назюзюкался. И это за какие-то двое суток! Ну, дела! Что дальше-то будет?»
– Дмитрий Андреич, я вас прошу, позвоните в нейрохирургию, проконсультируйтесь, может, они чего подскажут, – проговорила заведующая детским отделением.
– Алла Борисовна, что я им скажу? Тут у нас пацан пьяный лежит, чего делать? Так, что ли?
– Может, он не пьяный, может, у него так черепно-мозговая травма протекает?
– Алкогольное опьянение у него так протекает.
В этот момент позвонили со «скорой» и попросили срочно подойти: привезли парня, порезавшего руку о стекло. Я пошел работать; потом подошел начмед:
– Дмитрий Андреич, зря вы так с ней. Она баба влиятельная, и муж у нее большая шишка.
– А как так? – спросил я, снимая окровавленные перчатки. – Я высказал свое мнение. Вижу, паренек пьян, ни ссадин, ни кровоподтеков ни на голове, ни на лице нет, а выхлоп – хоть закусывай.
– Так-то оно так, но баба сильно говнистая, если что, по судам затаскает.
– Семен Семеныч, даже если у него и есть черепно-мозговая травма, в чем я сильно сомневаюсь, то мы ее никак сейчас не выявим. Компьютерного томографа у нас нет, поэтому остается ждать. Насколько я помню из курса нейрохирургии, в данном случае, когда нет явных признаков травмы, необходимо время. Если он не проспится и останется загруженным, тогда будем думать о черепно-мозговой травме, а сейчас алкоголь завуалировал клинику, если она и была.
– Ну, пацан уверяет, что была. Говорит, шел домой, поймали какие-то мужики, избили, приставили воронку в горло и влили водку. Сейчас его отец весь райотдел на уши поднял, все чердаки и подвалы, все блатхаты шерстят.
– Ищут, значит, тех, кто насильно поит других водкой?
– Ну да. Вы бы еще раз мальчика осмотрели и записали в историю болезни. Мало ли чего.
Сережа крепко спал, рядом сидела мать и держала его за руку. Слезы смыли косметику, но все равно ее лицо оставалось красивым. Лишь гневно вспыхнули глаза, когда я вошел в палату. Я повторно осмотрел парня, ничего сверхъестественного не обнаружил.
– Зрачки одинаковые, на свет реагируют, мененгиальных знаков нет, все рефлексы живые, одинаковые с обеих сторон, ну не вижу ничего криминального! – сказал я и ушел из палаты.
– Ну, ты у меня еще попляшешь! – прошипела дама.
Домой я попал только в десятом часу. Ночь прошла спокойно – только один раз подняли, полпервого; съездил, посмотрел больного с болями в животе, но страшного ничего не было, так что я практически выспался.
Утром, подходя к больнице, я увидел высокого седого мужчину в милицейской форме с погонами полковника. Он в компании матери юного пьяницы Сережи ждал меня у входа в хирургический корпус.
Я похолодел.
– Доброе утро, доктор! – приветливо произнес полковник и протянул мне руку. – А мы вас поджидаем!
– Здравствуете, доктор! – как можно мягче произнесла его жена, краснея.
– Здравствуйте, чем обязан?
– Я бы хотела перед вами извинится за вчерашнее, – сказала мама Сережи. – Я с вами себя так гадко вела, а вы были правы. Сережка-то и правду напился. А я, дура, вам не поверила, угрожала. Простите!
– Вы представляете? – перехватил инициативу муж. – Сказал, что его избили и влили в рот водку. Мы весь поселок перерыли.
– Наверно, по пути раскрыли пару-тройку преступлений? – едко заметил я.
– Ну, не без этого, – улыбнулся полковник. – Оказывается, они с ребятами решили водку попробовать, чтоб, значит, побыстрее повзрослеть. На троих одну выпили и окосели с непривычки. Ну, чтоб мы его не ругали, он и сочинил эту историю про избиение.
– Понятно, я на вас зла не держу. Я ж знал, что никакой травмы не было.
– Вы настоящий профессионал, – сказала дама. – А я поначалу не поверила вам.
Мы распрощались, муж пожал мне руку, и каждый пошел по своим делам.
Глава 3
– Говорят, анестезиолог медсестре глазки строил, не до наркоза ему особо было.
– А дальше?
– А что дальше. Мужик тот поправился, несмотря на все их лечение, и дня через три заходит в ординаторскую в дождевике, как вчера Коля Бизон. Ну, кто говорит, мне наркоз давал? Ну, анестезиолог из-за стола встает, я, мол. Думал, может, коньяку принес, отблагодарить. А он: ты, ну, и получай! Из-под полы достает двустволку и с двух стволов в упор. Собирать потом было нечего.
– Какие страсти кипят, а? – произнес я задумчиво. – Получается, надо боятся человека в дождевике?
– Да, ну! Брось! – сказал Артур. – Тут каждый второй так ходит. А мужика понять можно, неизвестно, как бы ты себя повел, если б тебя полтора часа наживую резали.
На этой минорной ноте я расстался с коллегами и пошел обходить отделение. Гриша чувствовал себя хорошо, протрезвел и просил у всех прощения. Я сказал, что подумаю, и перевязал его. В целом все было в порядке, и я отправился на прием.
Был уже полдень, и чего я только не услышал в свой адрес, продираясь сквозь толпу к кабинету. Самое мягкое было «дармоед». Я как мог оправдывался, объяснял, что я один, что ночью оперировал, что у меня на отделении тоже больные. Но все было тщетно, поток оскорблений сопровождал меня всю дорогу. И чем больше я оправдывался, тем громче гудела очередь.
Чашу терпения переполнило брошенное мне в спину – «Коновал»! Я резко обернулся и громко сказал:
– Граждане колхозники, приема сегодня не будет! Езжайте в область!
Какой-то рыхлый дядя, с крупным фурункулом на правой щеке, тоненьким голосишкой проблеял:
– Товарищ доктор, как не будет? У меня вот чирей?
В другой раз я бы, наверное, так себя не повел, но бессонная ночь дала о себе знать, притупив здравый смысл:
– А, вот так! Если я коновал, то езжайте к настоящим врачам, сюда-то чего заявились? Все!
– Я главврачу пойду жаловаться! Безобразие! – попыталась надавить на меня толстая баба со смачным синяком в левой параорбитальной области (вокруг глаза).
– Да пожалуйста, – сказал я и сам поразился своему спокойствию. – На сегодняшний день я единственный хирург в районе. Леонтий Михайлович в отпуске и убыл за пределы области. Вы идете жаловаться, я увольняюсь, а дальше будете ездить в область, пока Ермаков не приедет.
– Доктор, ну что ты завелся? – спросил какой-то человек с впалой грудью. – Ну, погорячились мы, с шести утра ждем.
– А зачем с шести ждать, если прием с девяти?
– Ну, – замялся впалогрудый. – Очередь занимаем.
– Короче, – громко объявил я. – Пока тот, кто обозвал меня коновалом, не извинится, приема не будет! Ясно?
Толпа внезапно накинулась на розовощекого парня лет двадцати глазами:
– Борька, из-за тебя все. Сволочь! Вишь доктор обиделся, а ну иди, извиняйся!
Подгоняемый затрещинами, тот подошел ко мне и, не глядя в глаза, промямлил:
– Доктор, простите меня, пожалуйста.
– За что?
– За то, что вас коновалом обозвал.
– Хорошо, я подумаю. У тебя что?
– Ногу два дня назад кипятком ошпарил.
– Ясно, кровью не истекаешь?
– Нет.
– Отлично! Приму всех! Но тебя в последнюю очередь!
Парень понуро поплелся в конец. Народ угомонился, и все стали терпеливо ждать своей очереди.
– Как вы их! Не побоялись толпы, – восхищенно сказала медсестра, когда я вошел в кабинет. – Тут такие безбашенные иногда попадаются, Борька, вон тот кабан, не раз уже у нас лечился, такой гад!
– Да, сам удивляюсь, ночью оперировал, не выспался, все как-то по барабану стало.
– Ну и правильно! Так с ними и надо! А то они чуть что, жаловаться бегут, а вы молодец!
– Спасибо, давайте начнем прием.
Удивительно, но больше никто не возмущался, хотя я каждые 10–15 минут выходил на отделение в перевязочную. Все понимали: доктор один, и он работает.
Последним я принял уже упомянутого Борьку с его ожогом, он еще раз извинился. Я сказал, что прощаю, хотя очень хотелось дать ему по морде.
После приема я заполнял документы стационарных больных и лишь в седьмом часу вечера засобирался домой.
– А где нам хирурга найти? – обратилась ко мне девушка лет двадцати пяти.
– Я хирург, а что такое?
– Вы знаете, у моей дочки животик сильно болит. Мы на «скорую» обратились, но нам сказали, чтоб сначала хирургу показали.
– И давно болит?
– Да вчера в обед заболел.
– Вы в деревне живете?
– Нет, что вы. Здесь, рядом с больницей.
– Так, а что вы днем-то не обратились?
– Да вы знаете, мы думали, что пройдет, я ей ношпочку давала, а он все болит и болит.
Я не знаю, чем это объяснить, но у нас почему-то 90% обращений приходится на вечернее и ночное время. Причем люди терпят сутки, а то и более. И когда начинаешь их спрашивать, чего тянули, отвечают: «А мы думали, что пройдет». Вот нет этому феномену объяснений! Остается только развести руками.
У ребенка оказался острый аппендицит, пришлось остаться. Пока собирал оперблок – все уже ушли домой, – пока прооперировал, пока заполнил соответствующую документацию, наступила полночь.
– Доктор, ничего, что мы вас к самому дому не доставили? – спросила фельдшер «скорой помощи», которая после операции везла меня домой. – А то у нас срочный вызов, по рации только что передали.
– Нет, конечно, ничего страшного, мне идти тут триста метров. А что там?
– Да не ваше, похоже, гипертонический криз.
– Ну, тогда до свидания.
– До свидания, доктор. Пусть вас сегодня больше не вызывают.
Уставший, но счастливый – еще бы, две самостоятельных операции за сутки! – я направился домой. Квартира моя располагалась на втором этаже. В подъезде было темно, я вошел и на ощупь стал подниматься по лестнице. Внезапно до меня донесся жуткий женский крик, полный отчаяния:
– А-а-а-а!
Я погнал вверх. Картина, которую я увидел, надолго врезалась в память. Между вторым и третьим этажами, на площадке, стояла абсолютно голая девушка. Ее безупречную фигуру освещал холодный лунный свет. Незнакомка картинно заломила за головой руки и, как мне показалось, голосила на луну:
– А-а-а!
Зрелище было настолько диким и завораживающим, что я на секунду подумал: «Оборотень!» – но тут же спохватился и спросил девушку:
– Что случилось? Что с вами?
– А-а-а-а-а!!!
– Девушка, что с вами? Почему вы не отвечаете?
– А-а-а!!!
Девушка была в сильнейшем эмоциональном шоке. Я хотел попробовать привести ее в чувство, но тут увидел полоску света из приоткрытой двери третьего этажа. «Видимо, она из той квартиры».
Оставив голосящую особу на лестнице, я поднялся на третий этаж и вошел в приоткрытую дверь.
Посреди комнаты стояла кровать со смятой постелью, на полу повсюду валялась мужская и женская одежда. На кухне мне бросился в глаза стол с остатками ужина и несколькими открытыми бутылками с алкоголем. В двух стопках желтели остатки коньяка. Я быстро обошел всю «однушку» и, не найдя ничего подозрительного, зашел в ванную.
Под потолком ванной висел голый молодой парень – лицо фиолетовое, язык наружу, возле рта пена. Сдавливающая его горло петля была привязана к какой-то трубе.
Схватив со стола нож, перерезал веревку и подхватил парня, отметив, что тело еще теплое. Тут в квартиру забежали другие соседи.
– Вызывайте «скорую»! – крикнул я им и принялся делать висельнику искусственное дыхание и закрытый массаж сердца.
Через пару минут лицо несчастного посветлело, веки задрожали, и он открыл глаза. Вытащенный из петли был спасен.
Соседи привели в комнату трясущуюся девушку и накинули на нее покрывало. Увидев, что парень жив, она расплакалась. Я налил ей воды и, когда девушка немного пришла в себя, спросил:
– Скажите, что здесь произошло?
– Я-я-я не думала, что он повесится, – всхлипывая, ответила она. – Мы сегодня приехали из отпуска, немного выпили и занялись любовью. А у него это, как его, ну, в общем, не встал. А я, дура, в шутку возьми и скажи, что он импотент и вообще у него член маленький.
– Точно дура, – отметил кто-то из присутствующих.
– Ы-ы-ы-ы, – заголосила девица.
Я снова дал ей воды:
– Ну, а дальше?
– А дальше, – продолжила она свой рассказ, – дальше он молча встал и пошел в ванную. Думала, он в туалет пошел, а его нет и нет. Я следом зашла, а он там виси-и-и-ит! Ы-ы-ы-ы! Я испугалась и убежала.
– А почему из петли не стали вытаскивать? – спросил я.
– Я растерялась! Мне стало страшно! Я испугалась!
Подъехала «скорая», я в двух словах объяснил фельдшеру, что произошло.
– Да, доктор, вы второй день у нас и уже столько приключений. Притягиваете их, что ли, – хмыкнул фельдшер.
– Ой, не знаю, – вздохнул.
– Доктор, мы постараемся вас сегодня не вызывать.
Я не ответил. Дома в окно посмотрел, как «сладкую парочку» загрузили в салон уазика, добрался до подушки и моментально заснул.
На работу утром пришел вовремя, без опозданий. Только закончил планерку, как позвонила секретарь и сообщила, что меня вызывает к себе главный врач.
– Ну, как обживаетесь, Дмитрий Андреевич? – спросил главный после обмена рукопожатий. – Не тяжело?
– Тяжело, но стараюсь со своими обязанностями справляться.
– Вот, вот, Дмитрий Андреич, первые шаги – они очень важны. Если раз споткнулся, ничего, два – тоже ничего, а если постоянно начнешь спотыкаться, то когда-нибудь и вовсе упадешь. Да, так можно упасть, что и подняться затем не сможешь. Я считаю, если человек постоянно спотыкается, то надо уходить из профессии.
– Я вас не понял, Николай Федорович.
– О, нет! Это не на ваш счет! – улыбнулся главврач. – Просто даю жизненные наставления молодому доктору. Я тоже когда-то был молод и горяч.
– Николай Федорович, не ходите вокруг да около, говорите прямо! Вижу, не наставления позвали мне давать.
– Да, правду говорили, горяч больно.
– Кто говорил?
– Не важно, кто и что говорил. Просто я вас хочу предупредить, все, что происходит в стенах этой больницы, мне рано или поздно становится известно. У меня везде есть свои глаза и уши. И я хочу, чтоб вы это усвоили.
– Любите, значит, шпионов, да?
– Молодой человек, вы забываетесь. Не успели приехать, а уже столько проблем вокруг вас. И бандиты нападают, и народ на приеме бунтует. Что это такое, скажите на милость: «Пойдете к главному врачу жаловаться, то я уеду, и будете в область ездить»?
– А это значит, что меня оскорбили, и я искал виновного.
– Товарищ Правдин, вы не на рынке пирожками торгуете, а в больнице работаете. Перед вами больные люди! Они к вам за помощью пришли, а вы им какие-то условия начали ставить. Нехорошо, не с того жизнь начинаете.
– Я знаю, Николай Федорович, что больной у нас всегда прав, но оскорблять себя не позволю ни пациенту, ни главному врачу.
– А я вас не оскорблял, просто как старший товарищ даю советы, – примирительным тоном заметил Тихий. – Да, а что за история с повешенным? Мне сказали, вы человека из петли вытащили и реанимировали?
– Да, было.
– Вот это похвально! Врач должен оставаться врачом в любой обстановке. Молодец, что тут скажешь.
– Спасибо, Николай Федорович! Я могу идти? А то у меня дел много.
– Да, конечно, не смею задерживать. Надеюсь, вы примите правильное решение после нашего разговора.
Я шел в отделение и думал о том, что и здесь полно стукачей. «Кто же успел донести? Или кто-то из больных, или свои. Хотя какой я им пока свой… Вот еще ягодки, о которых предупреждал Леонтий Михайлович, сколько же их еще будет? Вот чему еще не учат в институтах…»
Я обошел больных. Гриша совсем поправился, вчерашняя девочка с аппендицитом температурила, но я решил, что на фоне антибактериальной терапии все будет хорошо, и пошел в амбулаторию.
Больные меня уже узнавали, здоровались, никто не галдел, все соблюдали очередь. «Однако вчерашняя беседа многим пошла на пользу», – подумал я.
Перед дверями кабинета стоял здоровенный бородатый детина неопределенного возраста.
– Доктор, разреши без очереди, – попросил он.
– А что с вами? Живот болит?
– Не, – сказал детина и сунул мне под нос указательный палец, из которого торчал здоровенный рыболовный крючок. – Во, попался. На рыбалку поехали, перемет ставил и сам попался вместо рыбы.
– Конечно, проходите! Только верхнюю одежду снимите.
Я обколол палец новокаином, детина зажмурился и вжал в плечи голову, приготовившись к самому худшему. Я одним точным движением вытащил злополучный крючок.
– Возьмите, – сказал я, протягивая мужику рыболовную снасть.
– И что, все? – здоровяк ошалело посмотрел на меня. – Вот так, меньше минуты? И вытащил?
– Все, дорогой! Все! А что не нравится?
– Да, нет! Все нравится! Только меня двести километров из тайги вывозили, чтоб вот так, раз! И все!
– Ну, давайте повторим. Засаживайте по новой. Вытащу.
– Нет, спасибочко! Не надо! – расплылся в широкой улыбке рыболов, оценив мой юмор. – Только мы в соседнем районе рыбалили и там в их ЦРБ обратились. Нам сказали, что это сложная операция и у них нет нужных инструментов, и чтоб мы к себе ехали. Вот мы двести верст с гаком и пылили к вам. Спасибо, доктор! Огромное спасибо!
– На здоровье! – ответил я бородачу и подумал, что все-таки свинство со стороны коллег так обойтись с мужиком. Что значит – «ты не наш»?
Не успел распрощаться с рыбаком, как меня позвали на «скорую»: подозрение на ущемленную грыжу. Сходил, посмотрел: правда, ущемленная паховая грыжа у дедушки лет восьмидесяти. Она давно его беспокоила, дедок все боялся операции, а тут ведро воды поднял – и все, ущемился. (Ущемленной грыжа становиться тогда, когда грыжевое выпячивание, чаще сальник или петля кишки, вылазит наружу через грыжевой дефект, а назад, в брюшную полость, не вправляется. Если грыжевые ворота (дефект) небольшие, то возможно пережатие выпавших органов, с последующим развитием их гангрены. Показанием к операции в плановом порядке у грыженосителей является профилактика ущемлений. Цель операции – закрыть грыжевой дефект (ворота).)
Я направил больного в отделение, скомандовал, чтобы готовили операционную, а сам вернулся на прием.
Через полчаса меня позвали на операцию. Я извинился в коридоре перед больными и объяснил, что иду на операцию, когда освобожусь – неизвестно. Воплей больше не было, и «коновалом» меня никто не назвал: ясное дело, доктор идет спасать жизнь человеку.
У старика было слабое сердце, так что оперировал я под местной анестезией. Ущемилась тонкая кишка, но она была вполне жизнеспособной, так что удалять не пришлось.
В настоящее время местная анестезия незаслуженно забыта, мало кто из хирургов владеет этой методикой в достаточном объеме, молодые врачи только по книгам и знают, как обезболивать новокаином. Может, это и неплохо; но, например, у пожилых людей может быть уйма сопутствующих патологий, и им лучше подходит местное обезболивание – благо препараты сейчас есть наизамечательнейшие. Мне в этом плане повезло, довелось учиться у людей, великолепно владеющих местной анестезией, и несколько лет применять их науку в собственной практике.
После операции я вернулся на прием. Сегодня, как на грех, сплошняком шли травматологические больные. Переломы луча в типичном месте (в нижней трети лучевой кости), переломы ребер, лодыжек и прочая; а я о костях мало что знал. Что поделать – доставал книгу и, не стесняясь ни пациентов, ни сестер, начинал читать. Когда понимал, как надо действовать, накладывал гипс. Учился у сестер, как правильно его разматывать, как замачивать, как накладывать и фиксировать.
Последний пациент покинул кабинет, когда на часах было уже полшестого. А мне еще надо было записать операцию и заполнить дневники стационарных больных…
– А вы, доктор, молодец! – сказала моя медсестра Любовь Даниловна. – Не стесняетесь и книжку прочитать, и у нас спросить, если чего не знаете.
– Так, а как же иначе? – удивился я. – Честно признаю, в травме я полный ноль. Что-то с института смутно помню, не более того. Сегодня вот почитал, начал понемногу вспоминать. На вас вся надежда.
– Это правильно. Только другие доктора сидели тут до вас щеки дули, сами, мол, все знаем. А по большому счету тут никто, кроме Леонтия Михайловича, травму толком-то и не знает. Он же в хирургию из травматологов пришел, так обстоятельства сложились. Прислали его травматологом к нам, пришлось по ходу в хирурги переучиваться, работать некому.
– Да, а я и не знал, что он в прошлом травматолог.
– Он вообще умница. И травматолог, и хирург хороший, и трепанации черепа сам делает! Держитесь его, он вас многому научит. До вас которые были – шибко гордые все. Сами типа все знали! Иногда так косячили, что мы сами шли и заведующего звали, он и переделывал. А учится никто не хотел. Мы – хирурги, говорили! Нам ваша травма не нужна. Может, и хирурги, но я считаю, если в район попал, то учи и травму! Верно, доктор?
– Любовь Даниловна, я с вами тут полностью согласен. Раз в районе травмы много, ее и надо изучать, и другие дисциплины – детскую хирургию, урологию, нейрохирургию.
– Точно, точно, доктор, изучайте! А мы вам, чем сможем, поможем.
– Спасибо, Любовь Даниловна.
Зря я, наверное, вспомнил про нейрохирургию. Не успел до ординаторской дойти, как на меня выбежала санитарка:
– Доктор! Доктор! Вас срочно зовут в детское отделение!
– А что случилось?
– Точно не знаю, но там сына начальника районной милиции с чем-то привезли. Консилиум собрали и вас велели позвать.
– Хорошо, иду. Показывайте дорогу.
– Дмитрий Андреевич, я вам в двух словах сейчас все объясню, – шепотом заговорила Алла Борисовна, заведующая детским отделением. – Понимаете, к нам доставили мальчика с черепно-мозговой травмой.
– А почему к вам, а не в хирургию?
– Видите ли в чем дело… Он сын начальника местной милиции, а мама у него директор школы, и они попросили меня, чтоб госпитализировали в наше отделение.
– Да почему к вам?
– Ну, у вас там бомжи, уголовники, всякие другие асоциальные элементы. У нас мальчику будет более комфортно. Ну, вы меня понимаете?
– Понял, – протянул я. – Хирургия наша, значит, гадюшник?
– Ну, почему гадюшник, у вас нет отдельных палат, а у нас есть.
– Ладно, меня чего позвали?
– У мальчика черепно-мозговая травма. Его зверски избили какие-то хулиганы, сейчас с мальчиком происходит что-то странное. У нас невролог в отпуске, вот мы вас пригласили.
– Хорошо, пойдемте посмотрим, – сказал я.
Я не стал говорить, что я не нейрохирург. Бесполезно! Я уже понял, что во мне видят не просто хирурга, а представителя любой хирургической специальности, за исключением, пожалуй, лор-врача и гинеколога.
В палате, куда меня привели, уже был начмед Семен Семенович Лившиц, еще два педиатра, мама пострадавшего и сам собственно пострадавший. Сережа, пятнадцатилетний худенький подросток, сидел на кровати, поджав ноги по-турецки, дурашливо смеялся, корчил рожи и показывал присутствующим язык. От него исходило такое алкогольное амбре, что впору было предлагать закуски.
– Послушайте, коллеги, да он же у вас в дупель пьяный! – констатировал я, осмотрев парня.
– Да как вы смеете! – фурией взвилась мама мальчика, красивая ухоженная дама. – Кто дал вам право делать такие выводы?
– А вы сами не видите? – спокойно спросил я.
– Что я должна видеть?!
– Что ваш ребенок пьян. Кто вам сказал, что его избили?
– Сам Сережа!
– Я думаю, что он вам солгал.
Сережа скорчил очередную рожу, сказал: «Тпрю-ю-ю-ю-ть!», после чего завалился на бок, пустил тягучую слюну и… захрапел.
– А-а-а-а-а! – заголосила женщина. – Ну, что вы все стоите? Он же умирает!
– А хирург-то прав, – заявил начмед, принюхавшись. – Черт побери, он пьян.
– Да что вы такое говорите, Семен Семеныч! – завопила мама Сережи, и ее красивое лицо исказила злобная гримаса. – Мой мальчик не пьет! Он отличник, музыкальную школу закончил. Я вас прошу, помогите.
– Послушайте, – попытался я объяснить еще раз. – Ваш сын мертвецки пьян. Его не надо спасать, ему не нужна наша помощь. Он проспится – и все будет в порядке, понимаете? Раньше, может, и надо было желудок промыть, а сейчас уже поздно.
– Я так этого не оставлю! – ярилась дама. – А вас, – она грозно посмотрела на меня, – привлекут за неоказание помощи. Это я вам обещаю!
«Отличное начало. Сначала чуть не пристрелили, затем коновалом обозвали, потом главный пропесочил из-за ерунды, теперь еще эта тюрьмой грозит из-за того, что ее сыночек назюзюкался. И это за какие-то двое суток! Ну, дела! Что дальше-то будет?»
– Дмитрий Андреич, я вас прошу, позвоните в нейрохирургию, проконсультируйтесь, может, они чего подскажут, – проговорила заведующая детским отделением.
– Алла Борисовна, что я им скажу? Тут у нас пацан пьяный лежит, чего делать? Так, что ли?
– Может, он не пьяный, может, у него так черепно-мозговая травма протекает?
– Алкогольное опьянение у него так протекает.
В этот момент позвонили со «скорой» и попросили срочно подойти: привезли парня, порезавшего руку о стекло. Я пошел работать; потом подошел начмед:
– Дмитрий Андреич, зря вы так с ней. Она баба влиятельная, и муж у нее большая шишка.
– А как так? – спросил я, снимая окровавленные перчатки. – Я высказал свое мнение. Вижу, паренек пьян, ни ссадин, ни кровоподтеков ни на голове, ни на лице нет, а выхлоп – хоть закусывай.
– Так-то оно так, но баба сильно говнистая, если что, по судам затаскает.
– Семен Семеныч, даже если у него и есть черепно-мозговая травма, в чем я сильно сомневаюсь, то мы ее никак сейчас не выявим. Компьютерного томографа у нас нет, поэтому остается ждать. Насколько я помню из курса нейрохирургии, в данном случае, когда нет явных признаков травмы, необходимо время. Если он не проспится и останется загруженным, тогда будем думать о черепно-мозговой травме, а сейчас алкоголь завуалировал клинику, если она и была.
– Ну, пацан уверяет, что была. Говорит, шел домой, поймали какие-то мужики, избили, приставили воронку в горло и влили водку. Сейчас его отец весь райотдел на уши поднял, все чердаки и подвалы, все блатхаты шерстят.
– Ищут, значит, тех, кто насильно поит других водкой?
– Ну да. Вы бы еще раз мальчика осмотрели и записали в историю болезни. Мало ли чего.
Сережа крепко спал, рядом сидела мать и держала его за руку. Слезы смыли косметику, но все равно ее лицо оставалось красивым. Лишь гневно вспыхнули глаза, когда я вошел в палату. Я повторно осмотрел парня, ничего сверхъестественного не обнаружил.
– Зрачки одинаковые, на свет реагируют, мененгиальных знаков нет, все рефлексы живые, одинаковые с обеих сторон, ну не вижу ничего криминального! – сказал я и ушел из палаты.
– Ну, ты у меня еще попляшешь! – прошипела дама.
Домой я попал только в десятом часу. Ночь прошла спокойно – только один раз подняли, полпервого; съездил, посмотрел больного с болями в животе, но страшного ничего не было, так что я практически выспался.
Утром, подходя к больнице, я увидел высокого седого мужчину в милицейской форме с погонами полковника. Он в компании матери юного пьяницы Сережи ждал меня у входа в хирургический корпус.
Я похолодел.
– Доброе утро, доктор! – приветливо произнес полковник и протянул мне руку. – А мы вас поджидаем!
– Здравствуете, доктор! – как можно мягче произнесла его жена, краснея.
– Здравствуйте, чем обязан?
– Я бы хотела перед вами извинится за вчерашнее, – сказала мама Сережи. – Я с вами себя так гадко вела, а вы были правы. Сережка-то и правду напился. А я, дура, вам не поверила, угрожала. Простите!
– Вы представляете? – перехватил инициативу муж. – Сказал, что его избили и влили в рот водку. Мы весь поселок перерыли.
– Наверно, по пути раскрыли пару-тройку преступлений? – едко заметил я.
– Ну, не без этого, – улыбнулся полковник. – Оказывается, они с ребятами решили водку попробовать, чтоб, значит, побыстрее повзрослеть. На троих одну выпили и окосели с непривычки. Ну, чтоб мы его не ругали, он и сочинил эту историю про избиение.
– Понятно, я на вас зла не держу. Я ж знал, что никакой травмы не было.
– Вы настоящий профессионал, – сказала дама. – А я поначалу не поверила вам.
Мы распрощались, муж пожал мне руку, и каждый пошел по своим делам.
Глава 3
Трудовые будни
Осень застучала дождями по остывшей земле. По утрам на лужах появился тонкий ледок. Зеленый цвет стал отступать перед желто-багряным. Осеннее солнце уже не припекало, на полях и огородах собрали урожай. Наступил октябрь.
Три месяца моей работы в ЦРБ пролетели как одна невероятно длинная неделя. Потихоньку я втянулся в работу и адаптировался к местным условиям. Леонтий Михайлович приехал только в конце августа, а на подмогу мне так никого и не прислали. Больше месяца я работал один.
Многие думали, что я плюну на все и сбегу в город, как мои предшественники. Между собой медперсонал называл меня «девятым». Но «девятый» никуда не девался.
Да, мне было очень тяжело: и прием, и стационар, и дежурства на дому, и экстренные ночные вызовы в больницу. Больше половины вызовов на «боли в животе». Что это за показание к вызову хирурга? Получается, что терапевтов должны вызывать на «боли в голове», «боли в сердце», а гинекологов на «боли в вагине». Мне непонятно было, почему наши фельдшеры не говорят медицинским языком: подозрение на аппендицит, панкреатит, холецистит и т.п. Нет! Боли в животе, и все тут! Как это у Куприна было: «Ни есть, ни пить не мо́жу, в сере́дине болит». Так я и не смог фельдшеров переучить.
Три месяца моей работы в ЦРБ пролетели как одна невероятно длинная неделя. Потихоньку я втянулся в работу и адаптировался к местным условиям. Леонтий Михайлович приехал только в конце августа, а на подмогу мне так никого и не прислали. Больше месяца я работал один.
Многие думали, что я плюну на все и сбегу в город, как мои предшественники. Между собой медперсонал называл меня «девятым». Но «девятый» никуда не девался.
Да, мне было очень тяжело: и прием, и стационар, и дежурства на дому, и экстренные ночные вызовы в больницу. Больше половины вызовов на «боли в животе». Что это за показание к вызову хирурга? Получается, что терапевтов должны вызывать на «боли в голове», «боли в сердце», а гинекологов на «боли в вагине». Мне непонятно было, почему наши фельдшеры не говорят медицинским языком: подозрение на аппендицит, панкреатит, холецистит и т.п. Нет! Боли в животе, и все тут! Как это у Куприна было: «Ни есть, ни пить не мо́жу, в сере́дине болит». Так я и не смог фельдшеров переучить.