Страница:
– Как! Еще раз? – спросил Кирюшка, с сожалением смотря на рукотворное чудо.
Жена, теща, обе, исподлобья смотрели на Рюрика и не знали, всерьез он говорит или шутит?
– Ты это серьезно? – спросила жена.
– А я бы печку оставила! Не трогала ее, она еды не просит! – сказала теща.
– Конечно, Римма Михайловна, не просит. Она ведь не печник!
Мерзкая шутка, грязный укол. Сколько раз по прошествии времени жалел Скударь, что был непочтителен с тещей, груб, колол ей глаза ее хваткостью и житейской практичностью, забывая простую истину, что сознание вторично, да было поздно.
– Шутка! – смилостивившись, сказал Скударь, но извинения не попросил.
Черный его юмор никому не понравился.
Теща затаила обиду, да и с первого дня не очень жаловала его. Римма Михайловна осуждающе смотрела на скоропалительный брак дочери и тревожно ждала, надолго ли? Поэтому она и дом на себя записала. Уйдет зятек, пусть ни с чем уходит. Вся ее политика была шита белыми нитками, и сканер не нужен был Скударю, чтобы прочитать ее тайные мысли.
Еще в первый год жизни, теща обострила отношения. Клавдия тогда была беременна, он не захотел поступать в аспирантуру, да еще и засветился с длинноногой девицей. Поцеловал кралю перед тем, как она вышла из машины. А теща вот она, как будто черт ее специально принес на эту улицу. Скударь рванул с места, только его и видели. Выдержки у тещи хватило ровно на неделю.
– Клавдия моя достойна была лучшей оправы. – заявила она, когда они ехали в роддом.
– То есть! – опешил Рюрик. – Чем же это она не дотягивает до меня?
Теща смерила его высокомерным взглядом.
– Ты до нее не дотягиваешь! Посмотри на нее и на себя, она царица, а ты кто? Рюрик! В твоем ли серале ей быть?
Всю жизнь Скударь гордился своим именем и не один раз благодарил родителя за нестандартное мышление. Кирюшка повзрослеет, как красиво будет звучать – Кирилл Рюрикович. И, поди разберись, то ли это отчество, то ли напоминание его древней родословной. А эта замшелая, академическая карга, всю жизнь, просидевшая за спиной у мужа, будет примерять его, к своему, непонятно из чего скроенному эталону? Кем должен быть муж у ее дочки: дипломатом, генералом, или скоробогатым нуворишем миллионером?
Хотя он мысленно и сказал, мадам, перебьетесь, но в чем-то теща была права. На него они большие надежды возлагали.
– Вам уже Рюрик не пара? Я выходит, только с ветки спустился, а вы уже мамонта завалили, огонь научились разводить? – он вывернул наизнанку вопрос.
Римма Михайловна спокойно ответила:
– Достоинства человека определяются ни его родословной, не толщиной его кошелька, и не нынешним социальным статусом, а уважением к родителям. А у вас с этим, уважаемый зятек, похоже, дефицит.
После такого заявления, не только черная кошка пробежит меж близкими людьми, но и пропасть между ними разверзнется.
Значит, я для нее нечто вроде морального урода. О, шиза, маркиза. Хотелось бы посмотреть на других женихов, подумал Рюрик, и напрочь вычеркнул тещу из своей жизни. Еще тогда, на время, он переселился к себе на Тишинку, где у него была комната.
А по нынешним временам и на дачу, построенную на его деньги, практически не ездил. Страсть, которая свела его с Клавдией, давно угасла. Рюрик последнее время тяготился семейной жизнью. Кирюшка только его и удерживал. Дело медленно, но верно шло к разводу.
И вот сейчас, когда врачи объявили, что ему уже поздно делать операцию и в лучшем случае осталось жить месяц, полтора, Рюрик Скударь решил проинвентаризировать прожитую жизнь.
Рюкзак великих свершений и добрых дел оказался не то что тощим, а вообще пустым. Похвастать было нечем. Так суета сует. Вот только и успел Кирюшку на свет произвести, род продолжить. А будет ли он помнить меня и носить мою фамилию, это еще вопрос. Клавдия с тещей постарались, хорошо настроили его против отца. Парень рычит и огрызается. Или это у него переходный возраст, он как молодой львенок утверждает себя?
Скударь задумался. Сам он родился и вырос на Северном Кавказе, в станице выросшей из небольшого укрепления на Кубанской кордонной линии. Запорожская сечь была переселена Кубань. Край был чудный, богатый, полный надежд, обещавший и дававший довольную и независимую жизнь. С птичьего полета станица казалась расположенной в блюдце с отбитым краем. Хорошее было детство. Сам он был младшим в многодетной, большой семье.
Они рано остались без матери. Отец, степенный казачина старообрядческого толка, другую женщину в дом не привел, хотя ходил по товаркам. Спасибо ему за это. И спасибо за то, что всем семерым детям дал высшее образование. Последним, отслужив в армии из родного гнезда вылетел Рюрик. Отец, уважаемый в станице бригадир виноградарей, надев парадную гимнастерку с орденами, пошел его провожать на вокзал. Стояли в стороне, ждали пока подойдет поезд.
– Я перед вашей матерью чист! Последнего, на ноги поставил. Ты уж сынок, дальше сам двигай, учись, не подкачай. Чем смогу, помогу. Мать мечтала видеть вас всех студентами. Не удалось ей порадоваться.
Рюрик как раз сдавал первую сессию, когда позвонил старший брат.
– Отца больше нету. Приезжай.
Не получалось у него уехать в тот день.
– Я на девять дней приеду! – помолчав, сказал Рюрик брату. Потом он казнил себя за это всю оставшуюся жизнь. С отцом не приехал попрощаться.
Богатый на родственников Рюрик не испытывал к родным братьям и сестрам того теплого чувства, которое связывало его с отцом. Он мог о них и год, и два не вспоминать, пока не приходила весточка или письмо.
Легко шел по жизни Рюрик. Женился вроде по любви, а вроде и по мелкому, но расчету. Себе Рюрик говорил, что женился он по страсти. В Москве надо было оставаться после университета. Вот он и взял себе в жены дочку директора небольшого закрытого КБ, который сдуру, выбил зятю отдельную комнату. Имея собственное жилье в центре Москвы, на второй год после женитьбы, Скударь стал коллекционировать случайные связи. Как-то так получалось, что все его знакомые оказывались в основном из сферы услуг. То директриса магазина, то ее замша, то кладовщица, то кассирша, то портниха, то парикмахерша.
Просматривая сейчас свою телефонную книжку, он неожиданно сделал вывод, что его нынешняя теща-грымза в общем-то была права. В содержательном плане, он был как пустой орех, сверху твердая скорлупа, а внутри труха, гнильцо. Неприятно сознавать и давать себе объективную оценку, да никуда не денешься.
Скударь, после страшного известия, все последнее время смотрел на себя как бы со стороны. Что он тут делает рядом Клавдией? Что у них общего? Постель? А еще?
И вдруг ему несказанно захотелось увидеть ту, свою первую, единственную, пахнущую весной и солнцем любовь. Он набрал номер ее телефона. Вдруг она возьмет трубку, вдруг номер не изменился, вдруг она его не забыла? Хоть голос ее услышать напоследок.
– Алло! Говорите!
Рюрик чуть не задохнулся от нахлынувших на него чувств. Это был ее голос, воркующий, обволакивающий, проникающий в душу. Облизав пересохшим языком, дрогнувшие губы он глухо произнес:
Арина! Это я Рюрик!
Его узнали. Возникло минутное замешательство. Он не знал, замужем ли она сейчас, есть ли дети. Давно он не звонил, не заходил, не интересовался. Слишком много времени прошло.
– У тебя что-нибудь случилось? – в ее голосе послышались тревожные нотки. Сердце застучало, как паровой молот. Грусть, радость и тоска переплелись в клубок. Там, единственный человек, рядом с кем ему действительно было хорошо. Он готов был завыть сейчас волком, проклиная свою судьбу.
– С чего ты взяла? – глухо спросил он.
– Подумалось. Мало ли! Ты ведь никогда не звонил.
На том конце провода раздался непонятный вздох. Затем голос окреп и радостно зазвенел. – А у меня сердце захолонуло, когда я услышала тебя. Боже мой, сколько же лет прошло, как мы не виделись. Рюрька!
И дальше полился тот проникновенный разговор, который может длиться часами, понятен, только двоим, где за каждым сказанным словом стоят незабываемые воспоминания, неповторимые дни и непередаваемые запахи.
– Думаю, даже и не вспомнит. А я тебя никак забыть не могу. Уже трое сыновей у меня, а как глаза закрою, так и кажется, ты сейчас меня обнимешь.
– Трое? – только что и смог выговорить Рюрик. Он почему-то всегда мысленно представлял ее другой, той, какой знал всегда.
– Да трое! Последнего, я твоим именем назвала – Рюриком Муж был не против. Ты бы приехал. Я так давно тебя не видела. Соскучилась по тебе. Хоть бы одним глазом глянуть, какой ты есть. Я там же живу. А хочешь, сейчас приезжай? Или хочешь, я куда-нибудь сама подъеду.
– Я скоро буду! – сказал Рюрик.
Глава II
Жена, теща, обе, исподлобья смотрели на Рюрика и не знали, всерьез он говорит или шутит?
– Ты это серьезно? – спросила жена.
– А я бы печку оставила! Не трогала ее, она еды не просит! – сказала теща.
– Конечно, Римма Михайловна, не просит. Она ведь не печник!
Мерзкая шутка, грязный укол. Сколько раз по прошествии времени жалел Скударь, что был непочтителен с тещей, груб, колол ей глаза ее хваткостью и житейской практичностью, забывая простую истину, что сознание вторично, да было поздно.
– Шутка! – смилостивившись, сказал Скударь, но извинения не попросил.
Черный его юмор никому не понравился.
Теща затаила обиду, да и с первого дня не очень жаловала его. Римма Михайловна осуждающе смотрела на скоропалительный брак дочери и тревожно ждала, надолго ли? Поэтому она и дом на себя записала. Уйдет зятек, пусть ни с чем уходит. Вся ее политика была шита белыми нитками, и сканер не нужен был Скударю, чтобы прочитать ее тайные мысли.
Еще в первый год жизни, теща обострила отношения. Клавдия тогда была беременна, он не захотел поступать в аспирантуру, да еще и засветился с длинноногой девицей. Поцеловал кралю перед тем, как она вышла из машины. А теща вот она, как будто черт ее специально принес на эту улицу. Скударь рванул с места, только его и видели. Выдержки у тещи хватило ровно на неделю.
– Клавдия моя достойна была лучшей оправы. – заявила она, когда они ехали в роддом.
– То есть! – опешил Рюрик. – Чем же это она не дотягивает до меня?
Теща смерила его высокомерным взглядом.
– Ты до нее не дотягиваешь! Посмотри на нее и на себя, она царица, а ты кто? Рюрик! В твоем ли серале ей быть?
Всю жизнь Скударь гордился своим именем и не один раз благодарил родителя за нестандартное мышление. Кирюшка повзрослеет, как красиво будет звучать – Кирилл Рюрикович. И, поди разберись, то ли это отчество, то ли напоминание его древней родословной. А эта замшелая, академическая карга, всю жизнь, просидевшая за спиной у мужа, будет примерять его, к своему, непонятно из чего скроенному эталону? Кем должен быть муж у ее дочки: дипломатом, генералом, или скоробогатым нуворишем миллионером?
Хотя он мысленно и сказал, мадам, перебьетесь, но в чем-то теща была права. На него они большие надежды возлагали.
– Вам уже Рюрик не пара? Я выходит, только с ветки спустился, а вы уже мамонта завалили, огонь научились разводить? – он вывернул наизнанку вопрос.
Римма Михайловна спокойно ответила:
– Достоинства человека определяются ни его родословной, не толщиной его кошелька, и не нынешним социальным статусом, а уважением к родителям. А у вас с этим, уважаемый зятек, похоже, дефицит.
После такого заявления, не только черная кошка пробежит меж близкими людьми, но и пропасть между ними разверзнется.
Значит, я для нее нечто вроде морального урода. О, шиза, маркиза. Хотелось бы посмотреть на других женихов, подумал Рюрик, и напрочь вычеркнул тещу из своей жизни. Еще тогда, на время, он переселился к себе на Тишинку, где у него была комната.
А по нынешним временам и на дачу, построенную на его деньги, практически не ездил. Страсть, которая свела его с Клавдией, давно угасла. Рюрик последнее время тяготился семейной жизнью. Кирюшка только его и удерживал. Дело медленно, но верно шло к разводу.
И вот сейчас, когда врачи объявили, что ему уже поздно делать операцию и в лучшем случае осталось жить месяц, полтора, Рюрик Скударь решил проинвентаризировать прожитую жизнь.
Рюкзак великих свершений и добрых дел оказался не то что тощим, а вообще пустым. Похвастать было нечем. Так суета сует. Вот только и успел Кирюшку на свет произвести, род продолжить. А будет ли он помнить меня и носить мою фамилию, это еще вопрос. Клавдия с тещей постарались, хорошо настроили его против отца. Парень рычит и огрызается. Или это у него переходный возраст, он как молодой львенок утверждает себя?
Скударь задумался. Сам он родился и вырос на Северном Кавказе, в станице выросшей из небольшого укрепления на Кубанской кордонной линии. Запорожская сечь была переселена Кубань. Край был чудный, богатый, полный надежд, обещавший и дававший довольную и независимую жизнь. С птичьего полета станица казалась расположенной в блюдце с отбитым краем. Хорошее было детство. Сам он был младшим в многодетной, большой семье.
Они рано остались без матери. Отец, степенный казачина старообрядческого толка, другую женщину в дом не привел, хотя ходил по товаркам. Спасибо ему за это. И спасибо за то, что всем семерым детям дал высшее образование. Последним, отслужив в армии из родного гнезда вылетел Рюрик. Отец, уважаемый в станице бригадир виноградарей, надев парадную гимнастерку с орденами, пошел его провожать на вокзал. Стояли в стороне, ждали пока подойдет поезд.
– Я перед вашей матерью чист! Последнего, на ноги поставил. Ты уж сынок, дальше сам двигай, учись, не подкачай. Чем смогу, помогу. Мать мечтала видеть вас всех студентами. Не удалось ей порадоваться.
Рюрик как раз сдавал первую сессию, когда позвонил старший брат.
– Отца больше нету. Приезжай.
Не получалось у него уехать в тот день.
– Я на девять дней приеду! – помолчав, сказал Рюрик брату. Потом он казнил себя за это всю оставшуюся жизнь. С отцом не приехал попрощаться.
Богатый на родственников Рюрик не испытывал к родным братьям и сестрам того теплого чувства, которое связывало его с отцом. Он мог о них и год, и два не вспоминать, пока не приходила весточка или письмо.
Легко шел по жизни Рюрик. Женился вроде по любви, а вроде и по мелкому, но расчету. Себе Рюрик говорил, что женился он по страсти. В Москве надо было оставаться после университета. Вот он и взял себе в жены дочку директора небольшого закрытого КБ, который сдуру, выбил зятю отдельную комнату. Имея собственное жилье в центре Москвы, на второй год после женитьбы, Скударь стал коллекционировать случайные связи. Как-то так получалось, что все его знакомые оказывались в основном из сферы услуг. То директриса магазина, то ее замша, то кладовщица, то кассирша, то портниха, то парикмахерша.
Просматривая сейчас свою телефонную книжку, он неожиданно сделал вывод, что его нынешняя теща-грымза в общем-то была права. В содержательном плане, он был как пустой орех, сверху твердая скорлупа, а внутри труха, гнильцо. Неприятно сознавать и давать себе объективную оценку, да никуда не денешься.
Скударь, после страшного известия, все последнее время смотрел на себя как бы со стороны. Что он тут делает рядом Клавдией? Что у них общего? Постель? А еще?
И вдруг ему несказанно захотелось увидеть ту, свою первую, единственную, пахнущую весной и солнцем любовь. Он набрал номер ее телефона. Вдруг она возьмет трубку, вдруг номер не изменился, вдруг она его не забыла? Хоть голос ее услышать напоследок.
– Алло! Говорите!
Рюрик чуть не задохнулся от нахлынувших на него чувств. Это был ее голос, воркующий, обволакивающий, проникающий в душу. Облизав пересохшим языком, дрогнувшие губы он глухо произнес:
Арина! Это я Рюрик!
Его узнали. Возникло минутное замешательство. Он не знал, замужем ли она сейчас, есть ли дети. Давно он не звонил, не заходил, не интересовался. Слишком много времени прошло.
– У тебя что-нибудь случилось? – в ее голосе послышались тревожные нотки. Сердце застучало, как паровой молот. Грусть, радость и тоска переплелись в клубок. Там, единственный человек, рядом с кем ему действительно было хорошо. Он готов был завыть сейчас волком, проклиная свою судьбу.
– С чего ты взяла? – глухо спросил он.
– Подумалось. Мало ли! Ты ведь никогда не звонил.
На том конце провода раздался непонятный вздох. Затем голос окреп и радостно зазвенел. – А у меня сердце захолонуло, когда я услышала тебя. Боже мой, сколько же лет прошло, как мы не виделись. Рюрька!
И дальше полился тот проникновенный разговор, который может длиться часами, понятен, только двоим, где за каждым сказанным словом стоят незабываемые воспоминания, неповторимые дни и непередаваемые запахи.
– Думаю, даже и не вспомнит. А я тебя никак забыть не могу. Уже трое сыновей у меня, а как глаза закрою, так и кажется, ты сейчас меня обнимешь.
– Трое? – только что и смог выговорить Рюрик. Он почему-то всегда мысленно представлял ее другой, той, какой знал всегда.
– Да трое! Последнего, я твоим именем назвала – Рюриком Муж был не против. Ты бы приехал. Я так давно тебя не видела. Соскучилась по тебе. Хоть бы одним глазом глянуть, какой ты есть. Я там же живу. А хочешь, сейчас приезжай? Или хочешь, я куда-нибудь сама подъеду.
– Я скоро буду! – сказал Рюрик.
Глава II
В один из первых дней в Москве он ее увидел. Сдал документы в приемную комиссию университета, определился с общежитием, стал ходить на консультации, и увидел ее. Идти им было в одну сторону. Она медленно шла впереди, а он ее не обгонял. Две короткие косички в такт шагам бились по девичьим плечам. Прыг, скок, почти воробьиная, легкая, подпрыгивающая походка. Девушка оглянулась, и улыбнулась ему. Да она соплюшка еще, угловатая вся, до сдобы-женщины не дотягивает, подумал Скударь. Он считал себя крупным знатоком, по женской части.
– А я думала, ты догонишь меня.
– Я…а?
– А ты все идешь, и идешь сзади. Ты куда сдал документы? – заинтересованные глаза открыто, без ложного смущения смотрели на Скударя. Он ответил:
– Я – на географический, а вы, куда?
– Я – на биологический!
Девушка пошла рядом с ним. Рюрика смутила ее непосредственность. Его небольшой опыт общения с девицами и в армии, и до, имел в своей основе одну непреложную истину – инициатива должна исходить от него. А тут эта попрыгунья стрекоза сама кадрит его. Смешно. И вдруг простая и логичная мысль внесла сумятицу в его, набитую дикими предрассудками голову. С чего он взял, что простое человеческое общение надо сразу переводить в плоскость навязчивых амурных заигрываний? Кроме забот таких, как он мартовских котов, может быть, у людей есть и другие интересы? Он решил проверить свою догадку и напрямую спросил:
– А откуда вы меня знаете?
Девушка удивленно на него посмотрела и сказала:
– Можешь ко мне на «ты» обращаться. Мы не старики и не из высшего слоя. Я вас в первый раз в жизни вижу.
– А почему тогда спросили меня, куда я поступаю?
Он думал, что своим дурацким вопросом поставит ее в тупик. Ничего подобного. Она спокойно ответила:
– Хотела узнать, какой у вас конкурс, а вы что подумали? – и не преминула похвалиться, – Я ведь медалистка, мне только один экзамен сдать. Я Богданова Арина, из Кирова. А вы?
– Можешь на ты, ко мне обращаться! – великодушно разрешил Скударь и представился. – Я Скударь Рюрик!
Она рассмеялась.
– Ага, звучит почти как государь Рюрик. Теперь понятно, почему надо на «вы» к тебе обращаться. Ты мнишь себя далеким потомков варягов, севших править в Новгороде. Кто там еще был кроме Рюрика? Кононги Трувор и Синеус? Итак, рассмотрим тебя получше, усы у тебя не синие, а цвета растворимого кофе, того, что пить нельзя. Правильно, ты потомок не Синеуса и не Трувора. Трувор был большой вор, а ты, если судить по твоим глазам, честным, но бесстыдно бегающим и наглым, к нему тоже не имеешь никакого отношения. Действительно, ты Рюрик.
В ее глазах горел лукавый огонек. Она вновь насмешливым взглядом прошлась с ног до головы и сказала:
– А ты наверно с Северного Кавказа приехал. Угадала?
– Угадала! Ну и что, что с Северного Кавказа?
Девушка рассмеялась.
– А у вас, у всех, кто оттуда приезжает, только одно на уме. Озабоченные вы!
– Чем же я это озабоченный?
Скударь обиделся. Неужели у него по лицу можно так просто прочитать потаенные мысли? Девушка продолжала над ним издеваться.
– А это тебе самому лучше знать! Вместо того чтобы думать о том, как лучше подготовиться к экзаменам, ты бог знает, о чем думаешь! Я, например, не собираюсь в ближайшее время замуж выходить!
Скударь оскорблено поджал губу и решил поставить ее на место:
– У нас об этом, кажется, не было никакого разговора.
– Ну…у! – девушка снова рассмеялась. – Если захочу, влюбишься и женишься, никуда не денешься!
– Мне бы вашу самоуверенность! – отделался банальностью Рюрик. – Я не теленок, чтобы меня на веревочке вели в загс. Уж как-нибудь сам решу, без ваших драгоценных советов, кого туда приглашать.
– Это ты так думаешь! – самоуверенно продолжала она поучать его.
– А на самом деле?
– А на самом деле все, с точностью, наоборот.
– То есть?
– То есть, мне в четвертый корпус, а тебе дальше. Рюрик, жмурик! Ха…ха…ха. Рюрик-мазурик. Не провожай меня.
Она помахала ему рукой не оставляя шансов на продолжение разговора. Он проводил ее долгим, растерянным взглядом. Две косички в такт шагам бились по хрупким, девичьим плечам. Девушка так ни разу и не оглянулась.
– Тьфу! – потерянно сплюнул Скударь себе под ноги и пошел в свой корпус Он думал, что навсегда забудет ее, но шип-заноза на второй день погнала его в сквер перед ее четвертым корпусом. Увидел он ее лишь на третий день, когда на тройку написал письменную по математике. Они обрадовались друг другу.
– Как сдала? – на этот раз он перешел на ты. – На пятерку?
– Нет!
– А ты?
– И я!
Больших огорчений не было, да и не может их быть в молодости. Не прошли здесь, поступят в другом месте.
– Ты, знаешь, я о тебе думал все эти дни! – смущаясь, сказал Скударь.
– Я знаю!
– Ты не можешь знать такие вещи.
– Представь, что ты еще подумать не успеешь, а я уже знаю, что ты скажешь.
– Ну, и что я думаю сейчас?
– Ты хочешь, чтобы я с тобой пошла в кино. А еще ты переживаешь и надеешься, что я на этот раз не буду смеяться над тобой, иначе ты дашь мне достойный отпор.
– Хватит или продолжать?
– Продолжай.
– Ты, считаешь, что у тебя богаче жизненный опыт, что ты старше меня, ты видел девушек красивее меня, а я всего лишь наивная, бесхитростная провинциалка, и тебе ничего не будет стоить, сегодняшним вечером сорвать невинный поцелуй. Ты не хочешь обижать меня, и поэтому украдкой любуешься мною. И все время думаешь, нет в ней ничего особенного, я сам с усам, в десять раз красивее и представительнее ее. А она обидела меня, мою гордость, мои холеные усы, сравнила с помойным цветом. Кстати, зря ты их сбрил, они тебе очень шли. И цвет у них был благородный, не сивый-красивый, а мышастый. Да, ты никак обижаешься на меня? А я ведь сама тебя ждала, думала, придет или не придет мой Рюрька!
– Ох, так уже и твой! До твоего еще далеко. Будешь насмехаться, не женюсь на тебе! – наконец, нашелся с ответом Скударь.
Рассмеялись. Посмотрели в глаза друг другу, как дети сцепили ладошки и пошли в кино.
Парковая зона вокруг университета была огромная. Они вдоль и поперек исходили ее за месяц. Потом она поступала в нефтяной институт, он выбрал финансовый, чтоб наверняка. Медаль ей не помогла, а он стал студентом. Она устроилась на работу в ремонтно-строительное управление, а у него начались студенческие будни. Виделись не часто. Он наезжал, когда хотел, оставался ночевать у нее в рабочем общежитии. Она съездила в родной Киров. Показала его фотографию родителям. Две младшие сестренки, не по-детски горестно вздохнули:
– Красивый! Вот бы и нам таких женихов.
Однако с женихом вышла промашка.
Не тот он институт выбрал. Слишком много рядом было соблазнов в виде красивых роз. Раз Скударь пропал надолго, почти год не появлялся, а потом свалился как снег на голову. Встретила она его укоризненным, померкшим взглядом.
– А я подумала, что ты больше никогда не появишься, – и обезоруживающе добавила: Рюрь, прости, я замуж вышла! Восемь с половиной месяцев тебя не было.
Помертвевшие губы едва слышно шептали:
– Господи что же я наделала!.. Как же так?.. Что я думала…
Сначала он не осознал всего случившегося. Ему почему-то казалось, что она его будет вечно ждать. Арина виновато держала руки по швам.
– Муж уехал на два дня к родителям. Хочешь, оставайся! Куда пойдешь на ночь, глядя? – она показала ему на диван, стоявший напротив кровати. – А хочешь, постелю здесь!
Он отказался.
– Неудобно! Соседки видели меня.
– Оставайся! Не твое дело!
Обида подтупила к горлу.
– Я пойду!
Первый раз в ее голосе пробились горестные, просящие нотки. Когда-то в далеком детстве, на берегу реки Скударь нашел кутенка, голодного, испуганного, жалкого. Или топить не захотели, или потерялся. Когда он взял его на руки, дрожащий щенок стал тыкаться ему в лицо, лизать, заглядывать в глаза, а потом, прижатый к груди согрелся и затих.
Арина сейчас была похожа на того щенка, которого бросили на холодном и каменистом берегу. Никогда она с ним раньше так покорно не разговаривала. Без вины виноватая, виновато глядя, она подала ему уходящему, куртку. Дураку бы, нет, чтобы обнять ее, сказать на прощание хоть одно ласковое слово, надышаться запахом ее волос. Нет, он зажал в горле звериную тоску и сказал глухим голосом:
– Ну, я пошел!
Хлопок двери отрезал его навсегда, от того единственного, искреннего, светлого, благоговейного, что носишь, потом, до конца жизни на самом донышке души, не позволяя никому к нему прикоснуться.
И вот теперь, он ехал к ней. На душе, как теперь выясняется, была только одна зарубка, ее. Никого он не хотел видеть сейчас, когда ему плохо, а жену, с ее вечными меркантильными запросами, особенно.
Почему до этого он ни разу не удосужился ей позвонить?
Мелькала у него раньше мысль набрать ее номер, но разве мог он подумать, что Арина до сих пор обитает в рабочем общежитии? Как же так получилось? Оскорбленная гордость не позволяла?
Скударь вспомнил, что жили девчонки в трехкомнатной квартире. Став на колеса, уже позже, он несколько раз подъезжал к блочной девятиэтажке, надеясь хоть издали увидеть ее. В общежитии теперь жили только семейные. Папаши, мамаши гуляли с колясками. Из окон голосистые женки звали играющих в домино мужей на ужин. Один из них наверно ее. От этой мысли становилось муторно на душе, и Скударь заводил двигатель. Медленно машина ползла вдоль всех шести подъездов. За эти годы, так он ни разу ее и не увидал.
Как будет выглядеть сейчас их встреча? По дороге он купил большой букет цветов, огромную коробку конфет, и неожиданно разволновался, будто первый раз в жизни шел на свидание. Что он скажет ей? Нет, насчет того, что ему накаркали врачи, он промолчит. Скажет, что уезжает далеко и надолго, вот пришел попрощаться, а то может так случиться, что больше и не придется увидеться.
А если дома будет муж? Ну и пусть будет, что ему чашку чая жалко выставить на стол? А если дети? Сколько она сказала у нее сыновей? Трое? А если они будут дома? Ну, что ж полюбуюсь на них.
Тойота кремового цвета медленно ползла в потоке машин. Вот и удаленный спальный район Москвы. Скударь свернул на знакомую, исхоженную пешком вдоль и поперек улицу, и подъехал к ее дому. Припарковаться негде не было. В конце дома, превращенном, двумя врытыми столбами в тупик, у крайнего подъезда, статный красавец ремонтировал старенькую «копейку». Скударь хотел уже сдать назад, когда мужчина помахал ему рукой.
– Ставь свою тачку, здесь, на проезде. Она не мешает, я выезжать не буду. Закурить не найдется?
Скударь отдал ему почти полную пачку сигарет.
– Спасибо! Но мне только одну.
– У меня еще есть в бардачке! – сказал Рюрик выныривая из салона машины с огромным букетом роз и коробкой конфет.
– Ну, тогда ладно!
Дверь в подъезд была нараспашку открыта. Скударь нажал в лифте на кнопку седьмого этажа. Лифт был новый, но порядочно исписан доморощенными рифмоплетами. Волнуясь, Скударь доехал до нужного этажа, вышел, поправил галстук, посмотрел на букет и лишь после этого нажал на кнопку звонка. Дверь открылась и его, как в былые времена за руку затащили в квартиру. Не успел он подать цветы и освободить вторую руку, как на шее у него висела та, единственная, с которой он мысленно жил все эти годы. Его облизали, исцеловали, и повели на кухню. На ту же самую кухню, где он любил давить бычки в чайном блюдце.
– Подожди! А где дети?.. Муж?
Смеющиеся, счастливые глаза выглянули в окно.
– Детей я отправила в кино, и на автоматы, они у меня давно просились. А муж, вот он, Жигули ремонтирует.
– Так это твой муж?
– Мой! Он тебе не понравился?
– Почему не понравился? Понравился! Видный шкаф. Я с ним даже немного поговорил.
Окунувшись в свое далекое далеко, а теперь снова близкое и такое родное, Рюрик потерянно улыбался.
– А если он придет?
Она, как всегда отвечала невпопад.
– Ты не бойся его, он у меня смирный. И не ревнивый.
Скударю почему-то вдруг стало стыдно. Он только сейчас уяснил себе, как наверно муторно было ей, когда подначивали ее подружки, спрашивая, через сколько месяцев вновь появится ее студент женишок.
Она засыпала его вопросами. Где он живет? Сколько у него детей? Помнил ли все эти годы ее? Почему ни разу не позвонил? Почему тот раз ушел? И гладила, гладила его лицо.
– Я за этот миг, чтобы только увидеть тебя, пол жизни готова была отдать. Ненаглядный мой, у тебя уже седина начала пробиваться?
Те же ласковые руки, так же нежно, как и раньше ерошили его жесткие волосы.
Сквозь тонкий халат он чувствовал родное и близкое тело. На глазах навернулись слезы, Рюрик спрятал сумрачное лицо, на котором нервно ходили желваки, у нее в волосах. И будто нырнул в обволакивающего дурманом любви и неги, туман. На душе стало тепло и покойно. Он тоже кому-то нужен на этой земле.
Говорят, самые несчастные люди на свете детдомовцы. Поэтому они и ищут всю жизнь тех, кто оставил их пылинкой в этом огромном мирозданье. Пусть хоть кто они будут, но пусть в сознании появится ниточка, что ты не одинокий каменный истукан, стоящий на ветру среди чужих, равнодушных человеческих судеб.
– Ой, что же это я? Даже чаем тебя не угощу! – вдруг встрепенулась она. – Хочешь взглянуть на мою квартиру. Хотя ты ее знаешь.
Для приличия Скударь заглянул в комнаты. Ухоженная, отремонтированная, сверкающая чистотой как операционная палата, столь знакомая ему квартира, пахла уютом и солнечным светом. Вот детский рабочий стол. В кружке тщательно заточенные карандаши, аккуратная стопка бумаги. Ничего лишнего. А по бокам книжные шкафы, книжные полки. Средний достаток дополнялся заботливой женской и мастеровой мужской, руками.
Скударь вернулся на маленькую, но уютную кухню. Она прижалась к нему, и пока чайник грелся на плите, они стояли тесно прижавшись, друг к другу. Немного надо человеку для счастья. Только кто нам об этом расскажет? Безжалостное время неумолимо гонит человека к финишной черте оставляя ему на последнем вздохе лишь память о самых светлых днях его жизни. Как вернуть их?
Рюрик сподобился. Повезло ему. Он теперь знает, как проживет этот месяц. Только сын, и его ненаглядная. Он выпросит у нее свидания. Пусть украдкой свидания, пусть урывками, но выпросит. Просто побыть вместе. На скамейке посидеть, поглядеть на взволнованное, полузабытое лицо.
Входной дверной звонок неожиданно залился веселой трелью. Арина выглянула в окно.
– Это муж наверно, Лешка мой. Да, ты не стой, садись!
Из коридора, как бы оправдываясь, доносился басовитый, мужской голос:
– Ариш, забыл отвертку крестовую на балконе!
Муж проследовал мимо Скударя, и открыл балконную дверь.
– Сиди, сиди! – успокоил он Рюрика, когда тот попытался встать, освобождая проход. – Ты мне не мешаешь.
– Может с нами чай попьете? – предложил нахальный гость. Муж Алексей отрицательно покачал головой.
– Ну, вот, сигареты отобрал, теперь еще и конфеты поем. Пейте без меня. Мне еще долго ковыряться.
За ним захлопнулась входная дверь.
– Ариш, а он тебя не ревнует? – с удивлением спросил Скударь.
– А к кому? Ты был и сплыл, а больше ревновать не к кому.
– А что он подумает сейчас, кто к тебе приходил?
Она хитро улыбнулась.
– Гм. м! Мне самой интересно стало. А действительно, что он подумает, когда вечером домой придет?
Скударь попробовал придать лицу серьезное выражение.
– Ну, правда, хватит издеваться, что ты ему скажешь?
Арина тоже посерьезнела. Она счастливо засмеялась.
– Скажу, что это ты приходил, через пятнадцать лет, два месяца и семь дней, вспомнил!
– Ты правда считаешь дни с нашей последней встречи?
Она кивнула головой.
– У меня с сегодняшнего дня пойдет новый отсчет! Пусть муж знает.
Этот вариант, не устраивал Скударя. Он хотел последний месяц видеть свою лебедушку. Каждый день видеть. Через день видеть, но видеть. Он так ей и сказал:
– Я скоро насовсем уеду, через месяц.
– Куда?
– В Австралию. Далеко, навсегда!
– Ох!
Скударь тщательно подбирал слова.
– А пока не уехал, ты сможешь хоть несколько раз, хоть разок встретиться со мной?
Арина благодарно улыбнулась и припала ему на плечо.
– Счастье мое. Сколько лет я мечтала услышать эти слова! Пусть я буду нехорошая, неблагодарная перед мужем, перед детьми… я все переступлю… я была твоею, твоею и осталась. Господи, вымолила я тебя. Хочешь, я сейчас с тобою уйду?
Скударь был потрясен. Никто, никогда не отдавал ему себя без остатка. Наоборот требовали, и требовали с него. И быть таким слепцом? Прозреть, и когда? Когда остался до роковой черты короткий отрезок, месяц, от силы два? Он обвел затуманенным взором эту уютную, чистенькую кухню, где каждый предмет лежал на своем месте. А ведь он мог здесь жить.
– А я думала, ты догонишь меня.
– Я…а?
– А ты все идешь, и идешь сзади. Ты куда сдал документы? – заинтересованные глаза открыто, без ложного смущения смотрели на Скударя. Он ответил:
– Я – на географический, а вы, куда?
– Я – на биологический!
Девушка пошла рядом с ним. Рюрика смутила ее непосредственность. Его небольшой опыт общения с девицами и в армии, и до, имел в своей основе одну непреложную истину – инициатива должна исходить от него. А тут эта попрыгунья стрекоза сама кадрит его. Смешно. И вдруг простая и логичная мысль внесла сумятицу в его, набитую дикими предрассудками голову. С чего он взял, что простое человеческое общение надо сразу переводить в плоскость навязчивых амурных заигрываний? Кроме забот таких, как он мартовских котов, может быть, у людей есть и другие интересы? Он решил проверить свою догадку и напрямую спросил:
– А откуда вы меня знаете?
Девушка удивленно на него посмотрела и сказала:
– Можешь ко мне на «ты» обращаться. Мы не старики и не из высшего слоя. Я вас в первый раз в жизни вижу.
– А почему тогда спросили меня, куда я поступаю?
Он думал, что своим дурацким вопросом поставит ее в тупик. Ничего подобного. Она спокойно ответила:
– Хотела узнать, какой у вас конкурс, а вы что подумали? – и не преминула похвалиться, – Я ведь медалистка, мне только один экзамен сдать. Я Богданова Арина, из Кирова. А вы?
– Можешь на ты, ко мне обращаться! – великодушно разрешил Скударь и представился. – Я Скударь Рюрик!
Она рассмеялась.
– Ага, звучит почти как государь Рюрик. Теперь понятно, почему надо на «вы» к тебе обращаться. Ты мнишь себя далеким потомков варягов, севших править в Новгороде. Кто там еще был кроме Рюрика? Кононги Трувор и Синеус? Итак, рассмотрим тебя получше, усы у тебя не синие, а цвета растворимого кофе, того, что пить нельзя. Правильно, ты потомок не Синеуса и не Трувора. Трувор был большой вор, а ты, если судить по твоим глазам, честным, но бесстыдно бегающим и наглым, к нему тоже не имеешь никакого отношения. Действительно, ты Рюрик.
В ее глазах горел лукавый огонек. Она вновь насмешливым взглядом прошлась с ног до головы и сказала:
– А ты наверно с Северного Кавказа приехал. Угадала?
– Угадала! Ну и что, что с Северного Кавказа?
Девушка рассмеялась.
– А у вас, у всех, кто оттуда приезжает, только одно на уме. Озабоченные вы!
– Чем же я это озабоченный?
Скударь обиделся. Неужели у него по лицу можно так просто прочитать потаенные мысли? Девушка продолжала над ним издеваться.
– А это тебе самому лучше знать! Вместо того чтобы думать о том, как лучше подготовиться к экзаменам, ты бог знает, о чем думаешь! Я, например, не собираюсь в ближайшее время замуж выходить!
Скударь оскорблено поджал губу и решил поставить ее на место:
– У нас об этом, кажется, не было никакого разговора.
– Ну…у! – девушка снова рассмеялась. – Если захочу, влюбишься и женишься, никуда не денешься!
– Мне бы вашу самоуверенность! – отделался банальностью Рюрик. – Я не теленок, чтобы меня на веревочке вели в загс. Уж как-нибудь сам решу, без ваших драгоценных советов, кого туда приглашать.
– Это ты так думаешь! – самоуверенно продолжала она поучать его.
– А на самом деле?
– А на самом деле все, с точностью, наоборот.
– То есть?
– То есть, мне в четвертый корпус, а тебе дальше. Рюрик, жмурик! Ха…ха…ха. Рюрик-мазурик. Не провожай меня.
Она помахала ему рукой не оставляя шансов на продолжение разговора. Он проводил ее долгим, растерянным взглядом. Две косички в такт шагам бились по хрупким, девичьим плечам. Девушка так ни разу и не оглянулась.
– Тьфу! – потерянно сплюнул Скударь себе под ноги и пошел в свой корпус Он думал, что навсегда забудет ее, но шип-заноза на второй день погнала его в сквер перед ее четвертым корпусом. Увидел он ее лишь на третий день, когда на тройку написал письменную по математике. Они обрадовались друг другу.
– Как сдала? – на этот раз он перешел на ты. – На пятерку?
– Нет!
– А ты?
– И я!
Больших огорчений не было, да и не может их быть в молодости. Не прошли здесь, поступят в другом месте.
– Ты, знаешь, я о тебе думал все эти дни! – смущаясь, сказал Скударь.
– Я знаю!
– Ты не можешь знать такие вещи.
– Представь, что ты еще подумать не успеешь, а я уже знаю, что ты скажешь.
– Ну, и что я думаю сейчас?
– Ты хочешь, чтобы я с тобой пошла в кино. А еще ты переживаешь и надеешься, что я на этот раз не буду смеяться над тобой, иначе ты дашь мне достойный отпор.
– Хватит или продолжать?
– Продолжай.
– Ты, считаешь, что у тебя богаче жизненный опыт, что ты старше меня, ты видел девушек красивее меня, а я всего лишь наивная, бесхитростная провинциалка, и тебе ничего не будет стоить, сегодняшним вечером сорвать невинный поцелуй. Ты не хочешь обижать меня, и поэтому украдкой любуешься мною. И все время думаешь, нет в ней ничего особенного, я сам с усам, в десять раз красивее и представительнее ее. А она обидела меня, мою гордость, мои холеные усы, сравнила с помойным цветом. Кстати, зря ты их сбрил, они тебе очень шли. И цвет у них был благородный, не сивый-красивый, а мышастый. Да, ты никак обижаешься на меня? А я ведь сама тебя ждала, думала, придет или не придет мой Рюрька!
– Ох, так уже и твой! До твоего еще далеко. Будешь насмехаться, не женюсь на тебе! – наконец, нашелся с ответом Скударь.
Рассмеялись. Посмотрели в глаза друг другу, как дети сцепили ладошки и пошли в кино.
Парковая зона вокруг университета была огромная. Они вдоль и поперек исходили ее за месяц. Потом она поступала в нефтяной институт, он выбрал финансовый, чтоб наверняка. Медаль ей не помогла, а он стал студентом. Она устроилась на работу в ремонтно-строительное управление, а у него начались студенческие будни. Виделись не часто. Он наезжал, когда хотел, оставался ночевать у нее в рабочем общежитии. Она съездила в родной Киров. Показала его фотографию родителям. Две младшие сестренки, не по-детски горестно вздохнули:
– Красивый! Вот бы и нам таких женихов.
Однако с женихом вышла промашка.
Не тот он институт выбрал. Слишком много рядом было соблазнов в виде красивых роз. Раз Скударь пропал надолго, почти год не появлялся, а потом свалился как снег на голову. Встретила она его укоризненным, померкшим взглядом.
– А я подумала, что ты больше никогда не появишься, – и обезоруживающе добавила: Рюрь, прости, я замуж вышла! Восемь с половиной месяцев тебя не было.
Помертвевшие губы едва слышно шептали:
– Господи что же я наделала!.. Как же так?.. Что я думала…
Сначала он не осознал всего случившегося. Ему почему-то казалось, что она его будет вечно ждать. Арина виновато держала руки по швам.
– Муж уехал на два дня к родителям. Хочешь, оставайся! Куда пойдешь на ночь, глядя? – она показала ему на диван, стоявший напротив кровати. – А хочешь, постелю здесь!
Он отказался.
– Неудобно! Соседки видели меня.
– Оставайся! Не твое дело!
Обида подтупила к горлу.
– Я пойду!
Первый раз в ее голосе пробились горестные, просящие нотки. Когда-то в далеком детстве, на берегу реки Скударь нашел кутенка, голодного, испуганного, жалкого. Или топить не захотели, или потерялся. Когда он взял его на руки, дрожащий щенок стал тыкаться ему в лицо, лизать, заглядывать в глаза, а потом, прижатый к груди согрелся и затих.
Арина сейчас была похожа на того щенка, которого бросили на холодном и каменистом берегу. Никогда она с ним раньше так покорно не разговаривала. Без вины виноватая, виновато глядя, она подала ему уходящему, куртку. Дураку бы, нет, чтобы обнять ее, сказать на прощание хоть одно ласковое слово, надышаться запахом ее волос. Нет, он зажал в горле звериную тоску и сказал глухим голосом:
– Ну, я пошел!
Хлопок двери отрезал его навсегда, от того единственного, искреннего, светлого, благоговейного, что носишь, потом, до конца жизни на самом донышке души, не позволяя никому к нему прикоснуться.
И вот теперь, он ехал к ней. На душе, как теперь выясняется, была только одна зарубка, ее. Никого он не хотел видеть сейчас, когда ему плохо, а жену, с ее вечными меркантильными запросами, особенно.
Почему до этого он ни разу не удосужился ей позвонить?
Мелькала у него раньше мысль набрать ее номер, но разве мог он подумать, что Арина до сих пор обитает в рабочем общежитии? Как же так получилось? Оскорбленная гордость не позволяла?
Скударь вспомнил, что жили девчонки в трехкомнатной квартире. Став на колеса, уже позже, он несколько раз подъезжал к блочной девятиэтажке, надеясь хоть издали увидеть ее. В общежитии теперь жили только семейные. Папаши, мамаши гуляли с колясками. Из окон голосистые женки звали играющих в домино мужей на ужин. Один из них наверно ее. От этой мысли становилось муторно на душе, и Скударь заводил двигатель. Медленно машина ползла вдоль всех шести подъездов. За эти годы, так он ни разу ее и не увидал.
Как будет выглядеть сейчас их встреча? По дороге он купил большой букет цветов, огромную коробку конфет, и неожиданно разволновался, будто первый раз в жизни шел на свидание. Что он скажет ей? Нет, насчет того, что ему накаркали врачи, он промолчит. Скажет, что уезжает далеко и надолго, вот пришел попрощаться, а то может так случиться, что больше и не придется увидеться.
А если дома будет муж? Ну и пусть будет, что ему чашку чая жалко выставить на стол? А если дети? Сколько она сказала у нее сыновей? Трое? А если они будут дома? Ну, что ж полюбуюсь на них.
Тойота кремового цвета медленно ползла в потоке машин. Вот и удаленный спальный район Москвы. Скударь свернул на знакомую, исхоженную пешком вдоль и поперек улицу, и подъехал к ее дому. Припарковаться негде не было. В конце дома, превращенном, двумя врытыми столбами в тупик, у крайнего подъезда, статный красавец ремонтировал старенькую «копейку». Скударь хотел уже сдать назад, когда мужчина помахал ему рукой.
– Ставь свою тачку, здесь, на проезде. Она не мешает, я выезжать не буду. Закурить не найдется?
Скударь отдал ему почти полную пачку сигарет.
– Спасибо! Но мне только одну.
– У меня еще есть в бардачке! – сказал Рюрик выныривая из салона машины с огромным букетом роз и коробкой конфет.
– Ну, тогда ладно!
Дверь в подъезд была нараспашку открыта. Скударь нажал в лифте на кнопку седьмого этажа. Лифт был новый, но порядочно исписан доморощенными рифмоплетами. Волнуясь, Скударь доехал до нужного этажа, вышел, поправил галстук, посмотрел на букет и лишь после этого нажал на кнопку звонка. Дверь открылась и его, как в былые времена за руку затащили в квартиру. Не успел он подать цветы и освободить вторую руку, как на шее у него висела та, единственная, с которой он мысленно жил все эти годы. Его облизали, исцеловали, и повели на кухню. На ту же самую кухню, где он любил давить бычки в чайном блюдце.
– Подожди! А где дети?.. Муж?
Смеющиеся, счастливые глаза выглянули в окно.
– Детей я отправила в кино, и на автоматы, они у меня давно просились. А муж, вот он, Жигули ремонтирует.
– Так это твой муж?
– Мой! Он тебе не понравился?
– Почему не понравился? Понравился! Видный шкаф. Я с ним даже немного поговорил.
Окунувшись в свое далекое далеко, а теперь снова близкое и такое родное, Рюрик потерянно улыбался.
– А если он придет?
Она, как всегда отвечала невпопад.
– Ты не бойся его, он у меня смирный. И не ревнивый.
Скударю почему-то вдруг стало стыдно. Он только сейчас уяснил себе, как наверно муторно было ей, когда подначивали ее подружки, спрашивая, через сколько месяцев вновь появится ее студент женишок.
Она засыпала его вопросами. Где он живет? Сколько у него детей? Помнил ли все эти годы ее? Почему ни разу не позвонил? Почему тот раз ушел? И гладила, гладила его лицо.
– Я за этот миг, чтобы только увидеть тебя, пол жизни готова была отдать. Ненаглядный мой, у тебя уже седина начала пробиваться?
Те же ласковые руки, так же нежно, как и раньше ерошили его жесткие волосы.
Сквозь тонкий халат он чувствовал родное и близкое тело. На глазах навернулись слезы, Рюрик спрятал сумрачное лицо, на котором нервно ходили желваки, у нее в волосах. И будто нырнул в обволакивающего дурманом любви и неги, туман. На душе стало тепло и покойно. Он тоже кому-то нужен на этой земле.
Говорят, самые несчастные люди на свете детдомовцы. Поэтому они и ищут всю жизнь тех, кто оставил их пылинкой в этом огромном мирозданье. Пусть хоть кто они будут, но пусть в сознании появится ниточка, что ты не одинокий каменный истукан, стоящий на ветру среди чужих, равнодушных человеческих судеб.
– Ой, что же это я? Даже чаем тебя не угощу! – вдруг встрепенулась она. – Хочешь взглянуть на мою квартиру. Хотя ты ее знаешь.
Для приличия Скударь заглянул в комнаты. Ухоженная, отремонтированная, сверкающая чистотой как операционная палата, столь знакомая ему квартира, пахла уютом и солнечным светом. Вот детский рабочий стол. В кружке тщательно заточенные карандаши, аккуратная стопка бумаги. Ничего лишнего. А по бокам книжные шкафы, книжные полки. Средний достаток дополнялся заботливой женской и мастеровой мужской, руками.
Скударь вернулся на маленькую, но уютную кухню. Она прижалась к нему, и пока чайник грелся на плите, они стояли тесно прижавшись, друг к другу. Немного надо человеку для счастья. Только кто нам об этом расскажет? Безжалостное время неумолимо гонит человека к финишной черте оставляя ему на последнем вздохе лишь память о самых светлых днях его жизни. Как вернуть их?
Рюрик сподобился. Повезло ему. Он теперь знает, как проживет этот месяц. Только сын, и его ненаглядная. Он выпросит у нее свидания. Пусть украдкой свидания, пусть урывками, но выпросит. Просто побыть вместе. На скамейке посидеть, поглядеть на взволнованное, полузабытое лицо.
Входной дверной звонок неожиданно залился веселой трелью. Арина выглянула в окно.
– Это муж наверно, Лешка мой. Да, ты не стой, садись!
Из коридора, как бы оправдываясь, доносился басовитый, мужской голос:
– Ариш, забыл отвертку крестовую на балконе!
Муж проследовал мимо Скударя, и открыл балконную дверь.
– Сиди, сиди! – успокоил он Рюрика, когда тот попытался встать, освобождая проход. – Ты мне не мешаешь.
– Может с нами чай попьете? – предложил нахальный гость. Муж Алексей отрицательно покачал головой.
– Ну, вот, сигареты отобрал, теперь еще и конфеты поем. Пейте без меня. Мне еще долго ковыряться.
За ним захлопнулась входная дверь.
– Ариш, а он тебя не ревнует? – с удивлением спросил Скударь.
– А к кому? Ты был и сплыл, а больше ревновать не к кому.
– А что он подумает сейчас, кто к тебе приходил?
Она хитро улыбнулась.
– Гм. м! Мне самой интересно стало. А действительно, что он подумает, когда вечером домой придет?
Скударь попробовал придать лицу серьезное выражение.
– Ну, правда, хватит издеваться, что ты ему скажешь?
Арина тоже посерьезнела. Она счастливо засмеялась.
– Скажу, что это ты приходил, через пятнадцать лет, два месяца и семь дней, вспомнил!
– Ты правда считаешь дни с нашей последней встречи?
Она кивнула головой.
– У меня с сегодняшнего дня пойдет новый отсчет! Пусть муж знает.
Этот вариант, не устраивал Скударя. Он хотел последний месяц видеть свою лебедушку. Каждый день видеть. Через день видеть, но видеть. Он так ей и сказал:
– Я скоро насовсем уеду, через месяц.
– Куда?
– В Австралию. Далеко, навсегда!
– Ох!
Скударь тщательно подбирал слова.
– А пока не уехал, ты сможешь хоть несколько раз, хоть разок встретиться со мной?
Арина благодарно улыбнулась и припала ему на плечо.
– Счастье мое. Сколько лет я мечтала услышать эти слова! Пусть я буду нехорошая, неблагодарная перед мужем, перед детьми… я все переступлю… я была твоею, твоею и осталась. Господи, вымолила я тебя. Хочешь, я сейчас с тобою уйду?
Скударь был потрясен. Никто, никогда не отдавал ему себя без остатка. Наоборот требовали, и требовали с него. И быть таким слепцом? Прозреть, и когда? Когда остался до роковой черты короткий отрезок, месяц, от силы два? Он обвел затуманенным взором эту уютную, чистенькую кухню, где каждый предмет лежал на своем месте. А ведь он мог здесь жить.