Страница:
Если учесть эти три обстоятельства, то «физиономия», как выражался Крыленко, старого инженерства предстает совершенно в другом свете.
К этому можно добавить еще два обстоятельства. Верхушка старого инженерства занимала до революции привилегированное положение, имела крупные состояния: счета в банках, имения, собственные предприятия, акции. К примеру, А. А. Федотов показал, что у него до революции было месячное жалованье в размере 5000 рублей у Морозова и еще 5000 у Бардыгина – крупных фабрикантов, а также он имел имение в Московской губернии стоимостью в 40 тысяч рублей и еще в банке 30–40 тысяч рублей деньгами[23]. Такое огромное жалованье (средняя заработная плата рабочих в Киеве в 1914 году составляла 37 рублей в месяц) вызвало удивление у присутствовавших на процессе. Федотов в месяц зарабатывал в 270 раз больше средней рабочей зарплаты.
После революции они всего этого лишились. В силу этого обстоятельства они не могли хорошо относиться к Советской власти. Наконец, среди инженеров Пальчинский обладал политическим опытом: участвовал в революции 1905 года, долго жил в эмиграции в Италии, а после возвращения в Россию в 1913 году был организатором синдиката «Продуголь» и акционером сразу нескольких обществ. Во время войны он был активным участником центрального Военно-Промышленного комитета. Пик его политической и государственной деятельности приходится на 1917 год. Он был наиболее подкованным в политических вопросах среди всего старого инженерства, что и позволило ему обрести на них огромное влияние.
Если не впадать в идеализацию старого инженерства, то нужно признать, что Пальчинский, Хренников, Рабинович и другие из их числа неизбежно должны были заниматься антисоветской деятельностью, поскольку имели сильные стимулы к этому. Остальных инженеров они использовали в качестве исполнителей своих замыслов, лишь постепенно посвящая их в свои замыслы.
Скажем, Л. К. Рамзин показывал, что его склонили к вредительству не сразу и только в начале 1927 года. Сначала, когда он стоял на советской платформе, старое инженерство организовало враждебное к нему отношение и даже травлю. Но впоследствии его убедили в неизбежности краха советской политики: «В этом разговоре Пальчинский и Рабинович весьма усиленно убеждали меня в том, что экономический крах советской политики совершенно неизбежен, ссылаясь на имена целого ряда руководящих инженеров…» – рассказывал Рамзин о своем разговоре в начале 1927 года[24].
Один из прокуроров, В. Фридберг, задал Рамзину уточняющий вопрос: «Фридберг. И на какой почве вы сошлись окончательно?
Рамзин. В основной оценке политики советской власти в начале 1927 года, то есть оценке этой политики, как гибельной для страны и неизбежно ведущей к катастрофе или кризису народного хозяйства. И второй практический вывод, который делался, что необходимо с этой политикой так или иначе бороться»[25].
Пальчинский, Рабинович и Хренников также использовали для вербовки сторонников общие настроения в кругах старого инженерства, их корпоративную замкнутость и вырастающую из этого убежденность в их исключительной роли.
Рамзин показывал, что Пальчинский усиленно продвигал эту идею инженерной исключительности: «Руководящую роль в управлении страной, в управлении народным хозяйством должна принадлежать инженерству»[26]. Кроме того, и сами инженеры, и сам Рамзин были готовы к восприятию этой идеи. По словам Рамзина, огромную роль в этом сыграла книга Карла Баллода. Помимо того, что она стала одним из источников развития советского планирования, она еще вдохновляла инженерство на притязания на особую роль. «Суть сводилась к рациональному использованию всех сил народного хозяйства путем рационального подхода к построению жизни, что возможно осуществлять только при наличии соответствующих инженерно-технических знаний и подготовки. Основной вывод, который можно было сделать из этой книжки, сводился к тому, что управлять могут только техники и инженеры», – показывал Рамзин, отводя Баллоду роль ведущего теоретика[27].
Слабость политического мировоззрения старого инженерства существенно облегчила работу Пальчинскому. Пожалуй, с Рамзиным они возились дольше всего в силу принятия им советской платформы и идеи теплофикации. Другие старые инженеры, в силу их примыкания к идеям меньшевиков, эсеров и даже кадетов, вербовались еще легче, в силу их активного неприятия советского строя, о чем они откровенно заявляли в суде.
Группа из Пальчинского, Хренникова и Рабиновича сложилась очень быстро за счет того, что они явно друг друга хорошо знали и у них были общие интересы. Как уже говорилось, все они очень много потеряли во время революции. Постепенно они обросли сторонниками и помощниками.
Подготовка интервенции
Страстная любовь к золотым монетам
К этому можно добавить еще два обстоятельства. Верхушка старого инженерства занимала до революции привилегированное положение, имела крупные состояния: счета в банках, имения, собственные предприятия, акции. К примеру, А. А. Федотов показал, что у него до революции было месячное жалованье в размере 5000 рублей у Морозова и еще 5000 у Бардыгина – крупных фабрикантов, а также он имел имение в Московской губернии стоимостью в 40 тысяч рублей и еще в банке 30–40 тысяч рублей деньгами[23]. Такое огромное жалованье (средняя заработная плата рабочих в Киеве в 1914 году составляла 37 рублей в месяц) вызвало удивление у присутствовавших на процессе. Федотов в месяц зарабатывал в 270 раз больше средней рабочей зарплаты.
После революции они всего этого лишились. В силу этого обстоятельства они не могли хорошо относиться к Советской власти. Наконец, среди инженеров Пальчинский обладал политическим опытом: участвовал в революции 1905 года, долго жил в эмиграции в Италии, а после возвращения в Россию в 1913 году был организатором синдиката «Продуголь» и акционером сразу нескольких обществ. Во время войны он был активным участником центрального Военно-Промышленного комитета. Пик его политической и государственной деятельности приходится на 1917 год. Он был наиболее подкованным в политических вопросах среди всего старого инженерства, что и позволило ему обрести на них огромное влияние.
Если не впадать в идеализацию старого инженерства, то нужно признать, что Пальчинский, Хренников, Рабинович и другие из их числа неизбежно должны были заниматься антисоветской деятельностью, поскольку имели сильные стимулы к этому. Остальных инженеров они использовали в качестве исполнителей своих замыслов, лишь постепенно посвящая их в свои замыслы.
Скажем, Л. К. Рамзин показывал, что его склонили к вредительству не сразу и только в начале 1927 года. Сначала, когда он стоял на советской платформе, старое инженерство организовало враждебное к нему отношение и даже травлю. Но впоследствии его убедили в неизбежности краха советской политики: «В этом разговоре Пальчинский и Рабинович весьма усиленно убеждали меня в том, что экономический крах советской политики совершенно неизбежен, ссылаясь на имена целого ряда руководящих инженеров…» – рассказывал Рамзин о своем разговоре в начале 1927 года[24].
Один из прокуроров, В. Фридберг, задал Рамзину уточняющий вопрос: «Фридберг. И на какой почве вы сошлись окончательно?
Рамзин. В основной оценке политики советской власти в начале 1927 года, то есть оценке этой политики, как гибельной для страны и неизбежно ведущей к катастрофе или кризису народного хозяйства. И второй практический вывод, который делался, что необходимо с этой политикой так или иначе бороться»[25].
Пальчинский, Рабинович и Хренников также использовали для вербовки сторонников общие настроения в кругах старого инженерства, их корпоративную замкнутость и вырастающую из этого убежденность в их исключительной роли.
Рамзин показывал, что Пальчинский усиленно продвигал эту идею инженерной исключительности: «Руководящую роль в управлении страной, в управлении народным хозяйством должна принадлежать инженерству»[26]. Кроме того, и сами инженеры, и сам Рамзин были готовы к восприятию этой идеи. По словам Рамзина, огромную роль в этом сыграла книга Карла Баллода. Помимо того, что она стала одним из источников развития советского планирования, она еще вдохновляла инженерство на притязания на особую роль. «Суть сводилась к рациональному использованию всех сил народного хозяйства путем рационального подхода к построению жизни, что возможно осуществлять только при наличии соответствующих инженерно-технических знаний и подготовки. Основной вывод, который можно было сделать из этой книжки, сводился к тому, что управлять могут только техники и инженеры», – показывал Рамзин, отводя Баллоду роль ведущего теоретика[27].
Слабость политического мировоззрения старого инженерства существенно облегчила работу Пальчинскому. Пожалуй, с Рамзиным они возились дольше всего в силу принятия им советской платформы и идеи теплофикации. Другие старые инженеры, в силу их примыкания к идеям меньшевиков, эсеров и даже кадетов, вербовались еще легче, в силу их активного неприятия советского строя, о чем они откровенно заявляли в суде.
Группа из Пальчинского, Хренникова и Рабиновича сложилась очень быстро за счет того, что они явно друг друга хорошо знали и у них были общие интересы. Как уже говорилось, все они очень много потеряли во время революции. Постепенно они обросли сторонниками и помощниками.
Подготовка интервенции
Конечно, на процессе «Промпартии» ведущее место занимали вопросы подготовки интервенции и связанные с этим переговоры с заграничными эмигрантскими организациями, в первую очередь с «Торгпромом». Однако в объяснениях и показаниях подсудимые раскрыли и свои методы вредительства в планировании, с помощью которых они намеревались ввергнуть народное хозяйство в кризис как раз к моменту планируемой интервенции.
Первоначально «Инженерный центр» в 1926 году занимался главным образом сохранением имущества старых владельцев, торможением развития конкретных предприятий, передачей информации, а также работой по предоставлению капиталистам концессий на особо выгодных условиях. Однако в связи с тем, что весной 1927 года заграничные круги сделали ставку на интервенцию в СССР, перед «Инженерным центром» была поставлена другая задача – затормозить развитие всего народного хозяйства в целом и по возможности ввергнуть его в кризис, особенно в угольной, металлургической промышленности и на транспорте, что должно было облегчить поражение Красной Армии и успех интервенции.
Руководство «Инженерного центра» принялось вербовать работников Госплана. И. А. Калинников показывал на процессе: «В 1927 году, как Хренников мне сказал, вопрос о переходе с конкретного вредительства на плановое уже усиленно занимал круги «Инженерно-технического центра». Ему было необходимо привлечь центральную фигуру из Госплана Союза, через которую проходили бы ответственные планы по промышленности. Вот почему Хренников обратился ко мне с предложением принять более близкое участие в «Инженерном центре»[28].
То же самое говорил и Рамзин: «Шли разговоры о создании своего инженерского госплана, который должен корректировать в соответствии со взглядами и убеждениями инженерства ту экономическую политику, которую проводит Советская власть. Говорили о том, что, помимо официального Госплана, нужно иметь свой инженерский госплан, через который и следует влиять на экономическую политику, проводимую Советской властью, путем, во-первых, вербовки ряда членов из официального Госплана и проведения через них своей политики»[29].
Собственно, такими агентами «Инженерного центра» в Госплане стали Калинников, Чарновский и Ларичев. В некотором роде они собирались использовать Госплан в качестве инструмента для проведения своей политики, как показал Чарновский 29 ноября:
«Чарновский. Я участвовал в обсуждении этой директивы. Сначала она должна была быть представлена на одобрение Госплана, его промышленной секции, а потом на утверждение.
Председатель. То есть под видом решения госплановской секции провести свою директиву?
Чарновский. Да»[30].
Основная работа была сосредоточена в угольной, металлургической промышленности и на транспорте. К началу первой пятилетки Донбасс был главным источником топлива для южного, центрального и ленинградского промышленных центров, от которых зависело все машиностроительное производство, в частности производство вооружений. «Инженерный центр» поставил задачу сокращения поставок топлива и металла, создания топливного и металлического дефицита.
Надо сказать, что вредители действовали весьма изобретательно. Например, в сокращении использования местного топлива: торфа и бурого угля они не удовлетворились сокращением добычи торфа до 15 млн тонн на конец первой пятилетки, как показывал Рамзин. Была также развернута дискуссия о соотношении местного и дальнепривозного топлива, которая раздувалась намеренно, причем члены «Инженерного центра» защищали взаимоисключающие позиции. Размин показал: «Были две постановки вопроса. Одна заостряла вопрос о местном топливе, давая возможность отодвигать проблему связи Юга и Северо-Запада и Юга и ЦПО. Вторая постановка шла, наоборот, в пользу преувеличения донецкого топлива, она производила своего рода демпинг по отношению к местному топливу»[31].
Из этой дискуссии, которая получила свое отражение в хозяйственной прессе, нельзя было понять, к чему склоняются хозяйственники. К тому же она, выдвигая на первый план то одну, то другую точку зрения, позволяла вредителям извлечь выгоду в любом случае. Упор на местное топливо серьезно затруднял топливоснабжение Ленинграда и Центрально-промышленной области вокруг Москвы, поскольку эти районы не обладали достаточными ресурсами местного топлива. Упор на донецкий уголь также позволял расстроить снабжение топливом во время войны по примеру расстройства хозяйства во время Первой мировой войны путем подрыва работы транспорта или диверсий на шахтах.
Другой удар по топливному хозяйству проводился через транспорт. Еще в плане ГОЭЛРО была запланирована сверхмагистраль Донбасс – Москва – Ленинград, по которой можно было бы легко снабжать крупные промышленные центры донецким углем. В первой пятилетке прогнозировался рост перевозок угля с 10 млн до 20–22 млн тонн, однако, как указывал Рамзин: «При этом транспортные связи Севера с Донбассом к этому совершенно не подготовлены».
В отношении этой сверхмагистрали также была умышленно развернута дискуссия, в которой представители Госплана выступали за сверхмагистраль, а представители ВСНХ – против, мотивируя свою позицию дороговизной строительства. Прокурор уточнил во время допроса Рамзина 1 декабря:
«Крыленко. Установка, которая была дана по вопросу о сверхмагистрализации, состояла в том, чтобы затянуть спор и ничего не делать?
Рамзин. В этом и была суть»[32].
Наконец, третий удар по топливному хозяйству проводился через электрификацию Донбасса. Рамзин признавал электрификацию ключевым вопросом, поскольку от него зависела механизация и рост добычи угля. Потому всеми силами тормозилось строительство Штеровской электростанции на угольных отходах, запланированной еще в плане ГОЭЛРО, а на вопросы о том, где Донбасс возьмет электроэнергию, вредители указывали, что энергоснабжение будет возможно с ДнепроГЭСом, когда он будет достроен. Строительство станции уже началось, но до пуска было еще далеко и еще дальше до строительства ЛЭП в Донбасс, что было сделано только во второй пятилетке. Принцип комбинирования, положенный в основу всех планов развития промышленности, был в этом случае весьма изобретательно извращен и поставлен на службу вредительским целям. Не говоря уже о том, что во время войны ЛЭП от ДнепроГЭСа в Донбасс могла быть легко повреждена, что вызвало бы резкое сокращение добычи угля.
Не менее изобретательно тормозилась электрификация Центрально-промышленного района на основе подмосковного угля. По показаниям Рамзина, торможение строительства крупной Бобриковской станции было директивой «Промпартии» (созданной летом 1928 года на основе «Инженерного центра» после провала в Донбассе и ареста Пальчинского). Для этого также была умышленно раздута дискуссия о строительстве Бобриковской или Тверской электростанции. Проект Тверской электростанции разрабатывался в противовес Бобриковской электростанции.
В отношении последней крайне медленно велась разработка проекта. Пока он разрабатывался, он успел так устареть, что его пришлось переделывать. Тогда Энергоцентру было заказано пять вариантов нового проекта, один из которых рассчитывался на оборудование на 100 атмосфер, которое в то время имелось только в США и заказать которое было нельзя.
Рамзин показывал, что все эти вредительские меры по топливу должны были помочь интервенции: «По плану 1929/30 года, то есть того года, в который намечалась интервенция, при малейшем нарушении снабжения должна была произойти топливная катастрофа…»[33]. По опыту Первой мировой войны уже было известно, что топливная катастрофа неминуемо приведет к параличу промышленности и транспорта и поставит СССР на грань военного поражения. Опыт 1917 года, тогда еще живой в памяти, самым наглядным образом доказывал, что это вполне возможно.
В отношении металла проводилось минимальное планирование и создание диспропорций. Чарновский показывал о разработке плана по черной металлургии: «…сначала Гартман, член нашего металлического центра, предлагал для пятилетки цифру в 5 млн тонн. Калинников не согласился с этой цифрой, считая, что даже проводить ее невозможно, и предложил поставить 6 млн. тонн. Конечно, эта цифра для пятилетки была слишком мала, потому что мы уже сейчас имеем свыше 5 млн тонн за прошлый год. Затем поставили в качестве оптимального варианта 8 млн тонн, и получилось так – 6 млн – 8 млн»[34].
Калинников уточнял в своих показаниях, что вместе с установлением низких плановых заданий проводилось расширение диспропорций: «На мне лежала обязанность увязывать промышленный план. Когда я получил задание из «Инженерного центра», а потом из ЦК вредительски увязывать этот план, то я старался пропускать все те дефекты, которые получались в виде несогласования развития отдельных отраслей, а также в виде диспропорций, которые были во вредительских работах Госплана, а также и в планах, представляемых из ВСНХ»[35].
Все это делалось специально с целью понижения обороноспособности страны:
«Чарновский. Сначала основная задача заключалась в замедлении темпа металлургии.
Председатель. В каких целях?
Чарновский. В целях создания условий для охвата положения по различным отраслям, задержки развития различных отраслей. Такова была установка.
Председатель. А в каких конечных целях?
Чарновский. В целях помешать развитию тех отраслей, которые нужны стране, содействуют ее быстрому экономическому подъему и укрепляют обороноспособность страны.
Председатель. То есть понизить или разрушить обороноспособность страны?
Чарновский. Понизить»[36].
По расчетам вредителей, общий кризис должен был наступить к 1930 году, и в этот момент должна была состояться иностранная интервенция. Подготовка к этому началась с лета 1928 года, когда «Инженерный центр» был преобразован в «Промпартию», в ЦК которой вошли: Хренников, Рамзин, Ларичев, Калинников, Федотов и Чарновский. В этот момент вся тяжесть работы в связи с провалом в Донбассе, Шахтинским делом и арестом Пальчинского была перенесена в плановые органы.
В октябре 1928 года в Париже состоялись переговоры с представителями «Торгпрома» и французского Генерального штаба, причем Рамзин показывал, что эти встречи проводились специально для того, чтобы выяснить серьезность намерений и подготовки зарубежной стороны. Рамзин также пояснял: «Мы указали на те последствия, которые создали два провала, а именно, что в Донецком районе работа на довольно длительное время, по нашей оценке, была разложена. Поэтому необходимо было перенести работу из производства в плановые органы. Это и было той основной директивой, которую мы предполагали утвердить и которая была принята»[37]. По его словам, провал в планировании был незначительный, был арестован только Янушевский, и нераскрытость ЦК «Промпартии», которую Пальчинский не выдал, делала подрывную работу реализуемой.
Однако их планы провалились. Интервенция не получилась в силу внешних обстоятельств. Главным плацдармом для наступления на СССР была Польша, которая по соглашению с Францией, заключенному в начале 1920-х годов, должна была содержать армию в 600 тысяч человек. По оценкам «Торгпрома», для вторжения в СССР надо было собрать армию в 800 тысяч человек, и в дополнение к польской армии требовалось еще собрать около 200 тысяч человек из эмигрантов и из белогвардейцев, которые к тому времени сохраняли свою военную структуру и организации. Но все планы сорвала Великая депрессия, из-за которой организовать интервенцию оказалось невозможно. Разоблачение вредительства помогло начать подготовку к возможной войне, включая бурное развитие оборонной промышленности и освоение производства новых видов вооружений, подготовку партизанских отрядов, а также строительство линии укреплений на Украине, ставшую известной под названием «Линии Сталина». Эти укрепления возводились как раз на случай вторжения польской армии, считавшейся на тот момент главным вероятным противником РККА.
Первоначально «Инженерный центр» в 1926 году занимался главным образом сохранением имущества старых владельцев, торможением развития конкретных предприятий, передачей информации, а также работой по предоставлению капиталистам концессий на особо выгодных условиях. Однако в связи с тем, что весной 1927 года заграничные круги сделали ставку на интервенцию в СССР, перед «Инженерным центром» была поставлена другая задача – затормозить развитие всего народного хозяйства в целом и по возможности ввергнуть его в кризис, особенно в угольной, металлургической промышленности и на транспорте, что должно было облегчить поражение Красной Армии и успех интервенции.
Руководство «Инженерного центра» принялось вербовать работников Госплана. И. А. Калинников показывал на процессе: «В 1927 году, как Хренников мне сказал, вопрос о переходе с конкретного вредительства на плановое уже усиленно занимал круги «Инженерно-технического центра». Ему было необходимо привлечь центральную фигуру из Госплана Союза, через которую проходили бы ответственные планы по промышленности. Вот почему Хренников обратился ко мне с предложением принять более близкое участие в «Инженерном центре»[28].
То же самое говорил и Рамзин: «Шли разговоры о создании своего инженерского госплана, который должен корректировать в соответствии со взглядами и убеждениями инженерства ту экономическую политику, которую проводит Советская власть. Говорили о том, что, помимо официального Госплана, нужно иметь свой инженерский госплан, через который и следует влиять на экономическую политику, проводимую Советской властью, путем, во-первых, вербовки ряда членов из официального Госплана и проведения через них своей политики»[29].
Собственно, такими агентами «Инженерного центра» в Госплане стали Калинников, Чарновский и Ларичев. В некотором роде они собирались использовать Госплан в качестве инструмента для проведения своей политики, как показал Чарновский 29 ноября:
«Чарновский. Я участвовал в обсуждении этой директивы. Сначала она должна была быть представлена на одобрение Госплана, его промышленной секции, а потом на утверждение.
Председатель. То есть под видом решения госплановской секции провести свою директиву?
Чарновский. Да»[30].
Основная работа была сосредоточена в угольной, металлургической промышленности и на транспорте. К началу первой пятилетки Донбасс был главным источником топлива для южного, центрального и ленинградского промышленных центров, от которых зависело все машиностроительное производство, в частности производство вооружений. «Инженерный центр» поставил задачу сокращения поставок топлива и металла, создания топливного и металлического дефицита.
Надо сказать, что вредители действовали весьма изобретательно. Например, в сокращении использования местного топлива: торфа и бурого угля они не удовлетворились сокращением добычи торфа до 15 млн тонн на конец первой пятилетки, как показывал Рамзин. Была также развернута дискуссия о соотношении местного и дальнепривозного топлива, которая раздувалась намеренно, причем члены «Инженерного центра» защищали взаимоисключающие позиции. Размин показал: «Были две постановки вопроса. Одна заостряла вопрос о местном топливе, давая возможность отодвигать проблему связи Юга и Северо-Запада и Юга и ЦПО. Вторая постановка шла, наоборот, в пользу преувеличения донецкого топлива, она производила своего рода демпинг по отношению к местному топливу»[31].
Из этой дискуссии, которая получила свое отражение в хозяйственной прессе, нельзя было понять, к чему склоняются хозяйственники. К тому же она, выдвигая на первый план то одну, то другую точку зрения, позволяла вредителям извлечь выгоду в любом случае. Упор на местное топливо серьезно затруднял топливоснабжение Ленинграда и Центрально-промышленной области вокруг Москвы, поскольку эти районы не обладали достаточными ресурсами местного топлива. Упор на донецкий уголь также позволял расстроить снабжение топливом во время войны по примеру расстройства хозяйства во время Первой мировой войны путем подрыва работы транспорта или диверсий на шахтах.
Другой удар по топливному хозяйству проводился через транспорт. Еще в плане ГОЭЛРО была запланирована сверхмагистраль Донбасс – Москва – Ленинград, по которой можно было бы легко снабжать крупные промышленные центры донецким углем. В первой пятилетке прогнозировался рост перевозок угля с 10 млн до 20–22 млн тонн, однако, как указывал Рамзин: «При этом транспортные связи Севера с Донбассом к этому совершенно не подготовлены».
В отношении этой сверхмагистрали также была умышленно развернута дискуссия, в которой представители Госплана выступали за сверхмагистраль, а представители ВСНХ – против, мотивируя свою позицию дороговизной строительства. Прокурор уточнил во время допроса Рамзина 1 декабря:
«Крыленко. Установка, которая была дана по вопросу о сверхмагистрализации, состояла в том, чтобы затянуть спор и ничего не делать?
Рамзин. В этом и была суть»[32].
Наконец, третий удар по топливному хозяйству проводился через электрификацию Донбасса. Рамзин признавал электрификацию ключевым вопросом, поскольку от него зависела механизация и рост добычи угля. Потому всеми силами тормозилось строительство Штеровской электростанции на угольных отходах, запланированной еще в плане ГОЭЛРО, а на вопросы о том, где Донбасс возьмет электроэнергию, вредители указывали, что энергоснабжение будет возможно с ДнепроГЭСом, когда он будет достроен. Строительство станции уже началось, но до пуска было еще далеко и еще дальше до строительства ЛЭП в Донбасс, что было сделано только во второй пятилетке. Принцип комбинирования, положенный в основу всех планов развития промышленности, был в этом случае весьма изобретательно извращен и поставлен на службу вредительским целям. Не говоря уже о том, что во время войны ЛЭП от ДнепроГЭСа в Донбасс могла быть легко повреждена, что вызвало бы резкое сокращение добычи угля.
Не менее изобретательно тормозилась электрификация Центрально-промышленного района на основе подмосковного угля. По показаниям Рамзина, торможение строительства крупной Бобриковской станции было директивой «Промпартии» (созданной летом 1928 года на основе «Инженерного центра» после провала в Донбассе и ареста Пальчинского). Для этого также была умышленно раздута дискуссия о строительстве Бобриковской или Тверской электростанции. Проект Тверской электростанции разрабатывался в противовес Бобриковской электростанции.
В отношении последней крайне медленно велась разработка проекта. Пока он разрабатывался, он успел так устареть, что его пришлось переделывать. Тогда Энергоцентру было заказано пять вариантов нового проекта, один из которых рассчитывался на оборудование на 100 атмосфер, которое в то время имелось только в США и заказать которое было нельзя.
Рамзин показывал, что все эти вредительские меры по топливу должны были помочь интервенции: «По плану 1929/30 года, то есть того года, в который намечалась интервенция, при малейшем нарушении снабжения должна была произойти топливная катастрофа…»[33]. По опыту Первой мировой войны уже было известно, что топливная катастрофа неминуемо приведет к параличу промышленности и транспорта и поставит СССР на грань военного поражения. Опыт 1917 года, тогда еще живой в памяти, самым наглядным образом доказывал, что это вполне возможно.
В отношении металла проводилось минимальное планирование и создание диспропорций. Чарновский показывал о разработке плана по черной металлургии: «…сначала Гартман, член нашего металлического центра, предлагал для пятилетки цифру в 5 млн тонн. Калинников не согласился с этой цифрой, считая, что даже проводить ее невозможно, и предложил поставить 6 млн. тонн. Конечно, эта цифра для пятилетки была слишком мала, потому что мы уже сейчас имеем свыше 5 млн тонн за прошлый год. Затем поставили в качестве оптимального варианта 8 млн тонн, и получилось так – 6 млн – 8 млн»[34].
Калинников уточнял в своих показаниях, что вместе с установлением низких плановых заданий проводилось расширение диспропорций: «На мне лежала обязанность увязывать промышленный план. Когда я получил задание из «Инженерного центра», а потом из ЦК вредительски увязывать этот план, то я старался пропускать все те дефекты, которые получались в виде несогласования развития отдельных отраслей, а также в виде диспропорций, которые были во вредительских работах Госплана, а также и в планах, представляемых из ВСНХ»[35].
Все это делалось специально с целью понижения обороноспособности страны:
«Чарновский. Сначала основная задача заключалась в замедлении темпа металлургии.
Председатель. В каких целях?
Чарновский. В целях создания условий для охвата положения по различным отраслям, задержки развития различных отраслей. Такова была установка.
Председатель. А в каких конечных целях?
Чарновский. В целях помешать развитию тех отраслей, которые нужны стране, содействуют ее быстрому экономическому подъему и укрепляют обороноспособность страны.
Председатель. То есть понизить или разрушить обороноспособность страны?
Чарновский. Понизить»[36].
По расчетам вредителей, общий кризис должен был наступить к 1930 году, и в этот момент должна была состояться иностранная интервенция. Подготовка к этому началась с лета 1928 года, когда «Инженерный центр» был преобразован в «Промпартию», в ЦК которой вошли: Хренников, Рамзин, Ларичев, Калинников, Федотов и Чарновский. В этот момент вся тяжесть работы в связи с провалом в Донбассе, Шахтинским делом и арестом Пальчинского была перенесена в плановые органы.
В октябре 1928 года в Париже состоялись переговоры с представителями «Торгпрома» и французского Генерального штаба, причем Рамзин показывал, что эти встречи проводились специально для того, чтобы выяснить серьезность намерений и подготовки зарубежной стороны. Рамзин также пояснял: «Мы указали на те последствия, которые создали два провала, а именно, что в Донецком районе работа на довольно длительное время, по нашей оценке, была разложена. Поэтому необходимо было перенести работу из производства в плановые органы. Это и было той основной директивой, которую мы предполагали утвердить и которая была принята»[37]. По его словам, провал в планировании был незначительный, был арестован только Янушевский, и нераскрытость ЦК «Промпартии», которую Пальчинский не выдал, делала подрывную работу реализуемой.
Однако их планы провалились. Интервенция не получилась в силу внешних обстоятельств. Главным плацдармом для наступления на СССР была Польша, которая по соглашению с Францией, заключенному в начале 1920-х годов, должна была содержать армию в 600 тысяч человек. По оценкам «Торгпрома», для вторжения в СССР надо было собрать армию в 800 тысяч человек, и в дополнение к польской армии требовалось еще собрать около 200 тысяч человек из эмигрантов и из белогвардейцев, которые к тому времени сохраняли свою военную структуру и организации. Но все планы сорвала Великая депрессия, из-за которой организовать интервенцию оказалось невозможно. Разоблачение вредительства помогло начать подготовку к возможной войне, включая бурное развитие оборонной промышленности и освоение производства новых видов вооружений, подготовку партизанских отрядов, а также строительство линии укреплений на Украине, ставшую известной под названием «Линии Сталина». Эти укрепления возводились как раз на случай вторжения польской армии, считавшейся на тот момент главным вероятным противником РККА.
Страстная любовь к золотым монетам
Стоит также указать, что многие из инженеров были замешаны не только во вредительстве, шпионаже и подготовке к интервенции, но и в самых обычных уголовных преступлениях. Например, К. В. Ситнин на суде был уличен во взятках во время работы в текстильной промышленности. Взятки от частников за выполнение заказов вне очереди он брал золотом, в монетах дореволюционной чеканки. Допрос Крыленко Ситнина был, пожалуй, одним из наиболее красочных моментов всего процесса «Промпартии»:
«Крыленко. Вы не любитель старых монет?
Ситнин. Нет.
Крыленко. Не собирали?
Ситнин. Нет.
Крыленко. И золотые монеты тоже не любите?
Ситнин (молчит).
Крыленко. Собирать золотые монеты не любите?
Ситнин. Может быть, вы все-таки яснее поставите вопрос. Я не понимаю.
Крыленко. Вы не любите собирать старые монеты?
Председатель. Вопрос стоит так: собирали ли вы старые золотые монеты?
Ситнин. Нет, не собирал.
Крыленко. Скажите, пожалуйста, в квартире у вас ничего не нашли?
Ситнин. Ничего.
Крыленко. И золотых монет не нашли?
Ситнин. В квартире не нашли.
Крыленко. А где нашли?
Ситнин. Я просто сдал их сам.
Крыленко. Когда сдали, кому и почему?
Ситнин. Сдал в ГПУ.
Крыленко. Сколько?
Ситнин. Около семи с половиной тысяч рублей. (В зале шум.)
Председатель. Прошу успокоиться.
Крыленко. Скажите, откуда у вас столько золотых монет?
Ситнин (молчит).
Председатель. А какой чеканки? Дореволюционной?
Ситнин. Да, дореволюционной.
Председатель. Русской чеканки?
Ситнин. Да, старой чеканки.
Крыленко. Сколько штук там было?
Ситнин. Приблизительно на 7 тысяч рублей.
Крыленко. На 7532 рубля. Скажите, пожалуйста, откуда они у вас?»[38].
Ситнин рассказал дальше, что в текстильном синдикате была создана целая разветвленная система взяточничества, с многочисленными посредниками, так, что ответственные работники не встречались лично с теми, кто давал взятку. Можно было выбрать, в чем получить мзду, в червонцах или в золоте, и это выполнялось посредниками. Ситнин, как следует из материалов процесса, предпочитал золото и накопил крупную сумму, которая и до революции была целым состоянием. Если считать по червонцам дореволюционной чеканки, то у него было 6 кг 475 г золота. Ситнин явно в Советскую власть не верил и деятельно готовился к ее падению, полагая, что советские деньги потеряют свою ценность, а золото царской чеканки будет в цене.
Крыленко специально спросил Ситнина, не считает ли подсудимый эти выплаты взяткой, на что он ответил, что затрудняется ответить на этот вопрос. Впрочем, обвинения во взяточничестве Ситнину предъявлено не было, и больше этот вопрос в материалах дела не фигурировал. Однако надо признать, что большая любовь Ситнина к собиранию золотых монет царской чеканки отлично характеризовала его «физиономию», как выражался Крыленко.
По мнению Ю. Ларина – крупного советского хозяйственника начала 1920-х годов, который своими глазами видел расцвет «нэпманов» и частного капитала в СССР, взяточничество, хищения и злоупотребления были самым обычным делом как среди частников, так и в советских организациях, которые вели дела с частными контрагентами. Ларин даже написал работу «Частный капитал в СССР» на основе материалов комиссии по частному капиталу, работавшей в 1926–1927 годах, а также на основе материалов процессов по делам о хозяйственных преступлениях. В этой книге Ларин описал основные способы частного обогащения, среди которых были хищения государственного имущества, создание лжегосударственных предприятий, нарушение договоров, махинации с кредитами и валютой, хищническая аренда и контрабанда. Так что взяточничество Ситнина вовсе не удивительно – это вполне вписывалось в нравы и методы «нэпманов» и их агентуры в государственных организациях.
Вал коррупции и многочисленных злоупотреблений в России начался, что весьма характерно и показательно, с того, что стали «реабилитировать» вот таких деятелей, вроде подсудимых по Шахтинскому делу или процессу «Промпартии», замешанных во вредительстве, в шпионаже, в подготовке иностранной интервенции, в злоупотреблениях и взяточничестве.
Но теперь нельзя не сказать, что подсудимые по Шахтинскому делу и процессу «Промпартии» были привлечены к суду правильно и обоснованно. Более того, их наказание было весьма мягким и не все обвинения к ним были выдвинуты. Скажем, любитель золотых монет Ситнин по приговору суда получил 10 лет лишения свободы. Большинство подсудимых по делу «Промпартии» были приговорены к расстрелу, но вскоре были помилованы с заменой наказания на 10 лет лишения свободы. Л. К. Рамзин был амнистирован в 1936 году после разработки своего знаменитого прямоточного котла в ОКБ прямоточного котлостроения при 9-м управлении ОГПУ, а в 1943 году получил за него Сталинскую премию первой степени. С 1944-го до своей смерти в 1948 году Рамзин заведовал кафедрой котлостроения в Московском энергетическом институте и за свои работы получил еще орден Ленина и орден Трудового Красного Знамени. Очень мягкое наказание для вражеского агента, готовившего крупномасштабный экономический саботаж во время интервенции, а его инженерные заслуги были впоследствии признаны и отмечены высокими наградами.
«Крыленко. Вы не любитель старых монет?
Ситнин. Нет.
Крыленко. Не собирали?
Ситнин. Нет.
Крыленко. И золотые монеты тоже не любите?
Ситнин (молчит).
Крыленко. Собирать золотые монеты не любите?
Ситнин. Может быть, вы все-таки яснее поставите вопрос. Я не понимаю.
Крыленко. Вы не любите собирать старые монеты?
Председатель. Вопрос стоит так: собирали ли вы старые золотые монеты?
Ситнин. Нет, не собирал.
Крыленко. Скажите, пожалуйста, в квартире у вас ничего не нашли?
Ситнин. Ничего.
Крыленко. И золотых монет не нашли?
Ситнин. В квартире не нашли.
Крыленко. А где нашли?
Ситнин. Я просто сдал их сам.
Крыленко. Когда сдали, кому и почему?
Ситнин. Сдал в ГПУ.
Крыленко. Сколько?
Ситнин. Около семи с половиной тысяч рублей. (В зале шум.)
Председатель. Прошу успокоиться.
Крыленко. Скажите, откуда у вас столько золотых монет?
Ситнин (молчит).
Председатель. А какой чеканки? Дореволюционной?
Ситнин. Да, дореволюционной.
Председатель. Русской чеканки?
Ситнин. Да, старой чеканки.
Крыленко. Сколько штук там было?
Ситнин. Приблизительно на 7 тысяч рублей.
Крыленко. На 7532 рубля. Скажите, пожалуйста, откуда они у вас?»[38].
Ситнин рассказал дальше, что в текстильном синдикате была создана целая разветвленная система взяточничества, с многочисленными посредниками, так, что ответственные работники не встречались лично с теми, кто давал взятку. Можно было выбрать, в чем получить мзду, в червонцах или в золоте, и это выполнялось посредниками. Ситнин, как следует из материалов процесса, предпочитал золото и накопил крупную сумму, которая и до революции была целым состоянием. Если считать по червонцам дореволюционной чеканки, то у него было 6 кг 475 г золота. Ситнин явно в Советскую власть не верил и деятельно готовился к ее падению, полагая, что советские деньги потеряют свою ценность, а золото царской чеканки будет в цене.
Крыленко специально спросил Ситнина, не считает ли подсудимый эти выплаты взяткой, на что он ответил, что затрудняется ответить на этот вопрос. Впрочем, обвинения во взяточничестве Ситнину предъявлено не было, и больше этот вопрос в материалах дела не фигурировал. Однако надо признать, что большая любовь Ситнина к собиранию золотых монет царской чеканки отлично характеризовала его «физиономию», как выражался Крыленко.
По мнению Ю. Ларина – крупного советского хозяйственника начала 1920-х годов, который своими глазами видел расцвет «нэпманов» и частного капитала в СССР, взяточничество, хищения и злоупотребления были самым обычным делом как среди частников, так и в советских организациях, которые вели дела с частными контрагентами. Ларин даже написал работу «Частный капитал в СССР» на основе материалов комиссии по частному капиталу, работавшей в 1926–1927 годах, а также на основе материалов процессов по делам о хозяйственных преступлениях. В этой книге Ларин описал основные способы частного обогащения, среди которых были хищения государственного имущества, создание лжегосударственных предприятий, нарушение договоров, махинации с кредитами и валютой, хищническая аренда и контрабанда. Так что взяточничество Ситнина вовсе не удивительно – это вполне вписывалось в нравы и методы «нэпманов» и их агентуры в государственных организациях.
Вал коррупции и многочисленных злоупотреблений в России начался, что весьма характерно и показательно, с того, что стали «реабилитировать» вот таких деятелей, вроде подсудимых по Шахтинскому делу или процессу «Промпартии», замешанных во вредительстве, в шпионаже, в подготовке иностранной интервенции, в злоупотреблениях и взяточничестве.
Но теперь нельзя не сказать, что подсудимые по Шахтинскому делу и процессу «Промпартии» были привлечены к суду правильно и обоснованно. Более того, их наказание было весьма мягким и не все обвинения к ним были выдвинуты. Скажем, любитель золотых монет Ситнин по приговору суда получил 10 лет лишения свободы. Большинство подсудимых по делу «Промпартии» были приговорены к расстрелу, но вскоре были помилованы с заменой наказания на 10 лет лишения свободы. Л. К. Рамзин был амнистирован в 1936 году после разработки своего знаменитого прямоточного котла в ОКБ прямоточного котлостроения при 9-м управлении ОГПУ, а в 1943 году получил за него Сталинскую премию первой степени. С 1944-го до своей смерти в 1948 году Рамзин заведовал кафедрой котлостроения в Московском энергетическом институте и за свои работы получил еще орден Ленина и орден Трудового Красного Знамени. Очень мягкое наказание для вражеского агента, готовившего крупномасштабный экономический саботаж во время интервенции, а его инженерные заслуги были впоследствии признаны и отмечены высокими наградами.