Страница:
столу.
- Погодите задавать вопрос. Это тоже военная задача. Но вы еще не
сообщили мне, каков радиус разворота каждой собаки и каждого волка.
Без этих данных задача не имеет решения.
Геллер застыл с открытым ртом. Затем он обхватил лицо руками и
захохотал мелким старческим смехом.
- А ведь действительно вы правы, Леонор. Все, что о вас
рассказывал капитан Коллар, - сущая истина.
- Ваши волки - это бомбардировщики противника. Овчарни - военные
объекты. Собаки - ваши истребители.
- Совершенно верно, точно, мой мальчик. Разреши тебя обнять. Ведь
за всю свою долгую жизнь я впервые вижу такое существо, как ты! Даже
не верится, что в Европе могло такое родиться...
- Не в Европе, господин Геллер, а в Японии.
- Где??? - переспросил Геллер.
- В Японии. Точнее, в Нагасаки. Помните, вы сбросили там атомную
бомбу. В этот момент я был в утробе своей матери.
Геллер подошел к небольшому шкафу, открыл стеклянную дверцу и
извлек из нижнего отделения бутылку коньяка. Он поставил одну рюмку
перед Леонором, вторую перед собой и налил.
- Пейте, - сказал он, проглатывая свою порцию.
- Спасибо. Я не пью, - ответил Леонор.
- Не пьете?
- Нет.
- Почему?
- А почему вы пьете? Вы ведь знаете, что это вредно. Особенно для
вашего мозга. Он работает правильно тогда, когда не отравлен.
Геллер поморщился. Затем налил еще одну рюмку. Леонор не спускал
с него глаз. После четвертой рюмки ученый подошел к юноше и сказал:
- Я вас беру. Беру к себе. Вы дьявольски умная бестия... Черт
знает! Откуда только такие, как вы, появляются...
- Вы пьяны, - холодно заметил Леонор.
- Совершенно верно, мой мальчик. Точно. Я пьян. Я хочу быть
пьяным, потому что я устал...
- И вам доверяют решать важные научные проблемы? - удивленно
спросил Леонор.
- То есть как это - доверяют? - переспросил Геллер.
- Если человек отравляет свой мозг алкоголем, а вы это делаете,
господин Эдвард Геллер, он не в состоянии правильно решать серьезные
проблемы. А если ему поручать решать задачи, от которых зависят судьбы
народов, то это преступление со стороны тех, кто ему дает такое
поручение, и преступление с вашей стороны.
- Но-но-но! - произнес Геллер и погрозил Леонору пальцем. - Не
умничайте. Я старше вас в два с половиной раза.
- Тем хуже. Значит, вдобавок у вас еще и склеротический мозг. Я
просто не понимаю, как можно расчеты политических и военных акций
поручать пьющим склеротикам!
- Замолчите, вы, - зашипел Геллер и, налив подряд еще две рюмки,
выпил их залпом.
Вдоль реки над головой то и дело проносились электровозы, обдавая
прохожих горячим зловонием. Внизу и вверху сигналили автомобили. Был
влажный бесцветный осенний день.
- Тебе нравится у нас? - спросил Эрнест Холл.
- У вас, как и у нас, - невозмутимо ответил Леонор.
- Я никогда не был в Европе, но мне рассказывали, что там очень
красиво. Во всяком случае там еще не научились загаживать города, как
у нас.
Леонор поднял воротник плаща.
- Ты, Эрнест, говоришь так, будто Европа тебя и впрямь
интересует.
- А тебя?
Снова над головой пронесся поезд. Леонор на мгновенье остановился
и посмотрел ему вслед.
- Двигатель дрянь, - сказал он.
- Это всем известно, - перебил его Эрнест. - Так как же насчет
Европы?
- А какая разница! Я вспоминаю наш маленький городок, директора
Штиммера и нашу гимназию. Смешно, право!..
- Смешно? Послушай, почему ты корчишь из себя этакую бесстрастную
скотину? Ведь это довольно противно.
Леонор остановился и пристально посмотрел на своего спутника.
- Холл, если ты действительно хочешь, чтобы мы дружили, давай не
будем болтать о чепухе. В конечном счете, если судить по вашим
стандартам, я веду себя отлично.
Они спустились с моста и пошли по набережной. Теперь было хорошо
видно, какой грязной была вода в реке.
- В Америке был такой ученый, Ленгмьюр. Он первый доказал, что
пленки масла на воде - это мономолекулярные пленки.
- Ну и что же? - с нескрываемым раздражением спросил Холл.
- Мы слишком мало знаем о мономолекулярных слоях. Мне кажется,
что будущая теория материи должна представлять себе атомы и атомные
частицы как разбухающие пленки, которые построены из частиц
первоматерии.
Холл вдруг остановился и взял Леонора за руку.
- Послушай, дружище. У тебя когда-нибудь появляется чувство
неудовлетворенности от того, что ты живешь и работаешь у нас? Тебя не
тянет на родину?
Леонор улыбнулся.
- Нет.
- А у тебя не осталась там, в Германии, ну, скажем, любимая
девушка?
- А что это такое?
Холл энергично сплюнул.
- Не притворяйся дураком. Ты, парень, знай. Что мы, американцы,
можем шутить до поры до времени.
Леонор облокотился на гранитные перила.
- Мы американцы, мы европейцы, мы негры... Честное слово, Эрнест,
я просто не понимаю, для чего все это говорится. Я не имею никакого
представления о любви, и следовательно, никакой девушки у меня в
принципе быть не может.
- Ты врешь!
- Я?
- Да, ты.
- Но, Эрнест...
- Леонор. До сих пор я знал тебя как умного парня. Никто никогда
не сможет по достоинству оценить все то, что ты сделал для нашей
фирмы. Я могу сказать тебе откровенно, что твои работы наши ребята
изучают как какой-то особый курс. Это нас заставляет делать Геллер.
Но... Но когда я увидел вчера девушку из Европы...
- Девушку из Европы? - спросил Леонор.
- Да. Ее имя Эльза. Она из твоего города, а ее отец совладелец
фирмы, в которой мы работаем. Так вот, эта Эльза сказала, что она
будет тебя презирать, если ты будешь продолжать свою деятельность у
Геллера.
Некоторое время Леонор непонимающе смотрел на Холла, а после
начал смеяться, все громче и громче, пока его смех не разнесся по всей
набережной. Леонор, извиваясь от смеха, показывал пальцем на Эрнеста
Холла и что-то говорил по-немецки. У американского парня задергались
скулы. Ему вдруг показалось, что Леонор сошел с ума.
Он стоял долго и ждал, пока его приятель насмеется вдоволь. А
когда тот умолк, Эрнест, ничего не спрашивая, зашагал вперед.
Только после того, как они оказались на широкой, ярко освещенной
улице, Холл, как бы размышляя вслух, пробормотал:
- Кажется, итальянец по имени Ламброза заметил, что гениальность
- явление такое же патологическое, как и сумасшествие...
- Совершенно верно, это сказал Ламброза, - подтвердил Леонор. - Я
вспомнил эту девушку, Эльзу... Ты знаешь, перед моим отъездом из
Германии она сказала, что любит меня.
Холл резко остановился.
- Ну а ты?
- Я? Ничего. Пожал плечами.
Леонор хихикнул, но Эрнест подошел к нему вплотную и схватил за
борт пиджака.
- Вот что. Если ты не перестанешь корчить из себя робота в
человеческом обличье, я размозжу тебе голову. Понятно?
- Понятно. Я очень от тебя устал, Эрнест. Иди своей дорогой, а я
пойду своей. Мы никогда не поймем друг друга. Никогда. Прощай.
Леонор пересек улицу, оставив американского парня на перекрестке.
А вот и здание атомного центра. Было уже очень поздно, и Леонору
показалось странным, что возле высокой каменной ограды стояли какие-то
люди. Их было немного, всего человек пятнадцать - двадцать, но
держались они группой, а в середине кто-то поднимал фанерный щит, на
котором было написано "Свободу от атомной опасности!"
Леонор хотел было пройти мимо, прямо к воротам проходной, но его
вдруг окружили плотным кольцом.
- Вы отсюда? - спросил кто-то.
- Зачем вы работаете здесь?
- Какое ваше дело, где я работаю.
- И вас не мучают угрызения совести?
- Это когда убивают людей и считают, что так и нужно.
- Я никого не убивал и не собираюсь убивать.
- Но вы работаете здесь. Значит, вы содействуете тем, кто
намеревается совершить убийство.
Леонор вышел из круга, остановился и произнес усталым голосом:
- Вот что, ребята. Если бы таких, как я, было много, никогда
никаких убийств не было бы. Не было бы ненависти и алчности,
необузданных страстей и страха, кровожадности и безумия. Это они
порождают все ваши несчастья. Ваши любовь, страсть, тщеславие, страх,
борьба за существование, инстинкт размножения и жажда наживы - вот
причина ваших войн и кровопролитий. Прежде чем стать свободным от
атомной опасности, вы должны освободиться от своих пороков. Боюсь, что
это вам не удастся. Вряд ли ваша фанера с лозунгом поможет. Спокойной
ночи. Стоять ночью перед стеной просто глупо. Идите отдыхать.
Леонор вошел в ворота, а толпа людей проводила его полными
ненависти и презрения взглядами. Леонор всю ночь напролет рассчитывал
новый тип взрывного устройства для нуклоновой бомбы нового типа.
- Как он до этого додумался? Как? - снова и снова спрашивал себя
Эдвард Геллер, нервно шагая из угла в угол своего кабинета. Большие
стенные часы пробили два часа, и одновременно на его письменном столе
зазвонил телефон.
- Да? Я, Геллер. Сейчас я поднимусь. Что? Вы ко мне? Милости
прошу.
Он быстро поправил галстук, кое-как привел в порядок разбросанные
на столе бумаги и стал ждать прихода директора, Роберта Гудмейера.
Гудмейер пришел не один, а вместе с отставным немецким генералом
Кеглем, который вот уже несколько дней, как он говорил, "гостил в
Америке".
При виде начальства Геллер утратил свое обычное надменное
выражение, и со стороны, если бы не было известно, кто он такой, можно
было бы подумать, что это обыкновенный чиновник. На его желтом,
морщинистом лице появилась тонкая заискивающая улыбочка.
- У меня для вас сюрприз, господин Гудмейер. Вы можете свободно
заключать с правительством контракт на новую ядерную установку
мощностью, скажем, в пятьсот мегатонн.
- Я это уже знаю, - небрежно бросил Гудмейер. - И мой коллега
герр Кегль об этом знает. И вся фирма знает. Все, до последнего
лифтера. Вот это-то меня и беспокоит.
Геллер застыл с открытым ртом.
- Послушайте, Геллер. Что вы знаете об этом феноменальном парне
по имени Леонор? Он совершенно не понимает, что такое военная тайна.
Геллер на мгновенье задумался и ответил:
- Таких, как он, на моем веку еще не было. Именно он и предложил
новый метод использования свободных нуклонов. Просто невероятно!
- А вам известно, профессор, что парень ненормальный?
- Что-о-о?
- Ненормальный. Не то чтобы идиот, а скорее... как бы вам
сказать...
Гудмейер вопросительно посмотрел на Кегля.
- Урод, - подсказал вице-директор фирмы.
Эдвард Геллер испуганно присел на край стула. Герр Кегль, как бы
успокаивая Гудмейера, пояснил:
- Такое среди ученых бывает. Например, у французского математика
Блеза Паскаля до конца его жизни не зарастало темя. Говорят, там, в
мозгу, был еще и нарыв. А у Пастера вообще не хватало половины
мозгов...
- Может быть, вы объясните мне... - пролепетал Геллер.
Ни слова не говоря, Гудмейер вытащил из бокового кармана какой-то
предмет в виде трубки и протянул его физику.
- Откровенно говоря, я в этом ничего не понимаю. Но те, кто
разбирается, я имею в виду врачей, говорят, что здесь черт знает что.
Предмет оказался не чем иным, как свернутой в трубку
рентгеновской пленкой. Когда Геллер рассматривал ее на просвет, его
руки слегка дрожали.
- Я ничего не вижу...
- Эту пленку мне передала мать Леонора. Вернее, не мне, а моей
дочери Эльзе. Мы собирались в Америку, и она пришла к нам и сказала:
"Я очень вас прошу обратить внимание на здоровье моего сына. Дело в
том, что в детстве он страдал головными болями, и ему тогда сделали
этот снимок. Врачи говорили, что с возрастом все будет в порядке".
- Право, я ничего здесь не вижу, - продолжал бормотать Геллер,
рассматривая пленку со всех сторон. На ней был четко изображен
человеческий череп, снятый в профиль.
- Для того чтобы вам было понятно, в чем дело, я вам покажу
аналогичный снимок головы нормального человека.
Кегль протянул профессору вторую пленку, и, когда тот взглянул на
нее, а затем на первую, из его горла вырвался странный шипящий звук.
Он вдруг увидел, что едва заметная тень, представляющая мозговое
вещество у нормального человека, занимает всего около половины объема
черепной коробки. В голове Леонора тень была значительно плотнее и
распространялась на всю переднюю, затылочную и заднюю части. Если
судить по снимкам, то его мозг по объему был раза в два больше.
- Когда я отдал рентгеновский снимок Леонора специалистам, они
пришли в ужас. Они не только установили, что его мозг больше и
плотнее, чем обычно, но что в нем совершенно отсутствуют подкорковые
области. А это значит, что парень совершенно свободен от каких бы то
ни было эмоций. Вы представляете, что это значит?
В этом пункте в разговор вмешался директор Роберт Гудмейер.
- Это значит, дорогой, что он может только рассуждать и ни черта
при этом не чувствовать. Побольше бы нам таких уродов, а, Геллер!
Он разразился громовым хохотом.
- Странный случай, - сказал Геллер и вопросительно посмотрел на
Кегля.
Тот пожал плечами.
- Ничего странного нет в том, что фрау Гейнтц родила урода. Ведь
она пережила атомную бомбардировку Нагасаки.
- Ах, вот оно что...
- А всякие пацифисты вопят о том, что атомная война антигуманна!
- продолжая хохотать, рычал Гудмейер. - Теперь ясно, что только
благодаря войне может возникнуть более совершенная раса людей. Вот
таких толковых парней вроде Леонора. Теперь понятно, как возникли
современные люди. Эволюция по Дарвину - чушь. Просто обезьяны
откуда-то получили хорошую дозу радиоактивности и стали рожать уродов,
то бишь нас! Ха-ха-ха! Представляю, как чувствовала себя
мамаша-обезьяниха, родив бесхвостого, безволосого, головастого малыша,
который вскоре стал повелевать всем обезьяньим царством. А ведь есть
такая теория происхождения людей!
Геллер молча кивнул головой.
- Так вот, следующим этапом будет раса леоноров. Ух как
заработают все наши научные учреждения и конструкторские бюро! Вот
будет любопытный мир! Просто мурашки по телу бегают. И на кой черт
тогда будут нужны всякие электронные машины? Один Леонор заменяет сто
таких машин. Представьте себе, что наша фирма располагает десятком
леоноров...
И директор пустился в пространные рассуждения на тему о
процветании его фирмы, если в результате будущей термоядерной войны
будут возникать живые мыслящие машины.
Они сидели рядом на веранде пустынного загородного кафе. Эльза
курила сигаретку и иногда насмешливо поглядывала на Леонора, который
рассеянно смотрел куда-то вдаль.
- О чем вы сейчас думаете, Леонор?
- О том, как странно устроен мир.
- Странно? Что же в нем странного?
- Мне совершенно не понятно, как вы, люди, так страстно любящие
жизнь, делаете все возможное, чтобы приблизить смерть.
- Я что-то не очень хорошо вас понимаю. Кто стремится приблизить
смерть? Я?
- Нет, не вы. Роберт Гудмейер, ваш отец герр Кегль, профессор
Геллер.
- Ну, не обращайте на них внимания. Что касается моего отца, то
он просто выжил из ума.
Эльза залилась громким веселым смехом и положила руку на плечо
Леонора.
- Он просто старый дурак. Все деньги, деньги, еще раз деньги. И
страх, что эти деньги отберут у него какие-то коммунисты.
- А зачем ему деньги? Разве вам не хватает?
- Что вы, Леонор! Если бы мой милый глупый папочка в один
прекрасный день взял бы их все из банка, то ими можно было бы оклеить
все двадцать комнат нашей виллы в Горовитце и еще осталось бы на
приличную жизнь десяти поколениям его потомков.
- Так в чем же дело?
- А вот в чем... - Эльза повертела пальцем у лба. - Историческая
традиция, наследственный идиотизм, беспричинный страх. И еще черт
знает что. Но только не думайте, что я такая. Наше поколение
совершенно иное. И мне так противно, что мой отец впутался в эти
грязные атомные дела из-за денег.
Эльза вдруг обняла Леонора и, прижавшись к его щеке, шепотом
произнесла:
- Мне так не хочется умирать от атомного взрыва, Леонор...
Он осторожно отстранил девушку от себя.
- А какая разница, от чего умирать. Ведь умирать все равно
придется.
- Но лучше позже, значительно позже. Хочется пожить, многое
увидеть, многое почувствовать. Жизнь интересна и прекрасна, ведь
правда, Леонор?
- Н-наверное, - неуверенно произнес он.
Эльза резко отодвинулась от него и сказала:
- Вы какой-то странный, Леонор. И в гимназии вы были странным. И
здесь. Неужели вам безразлично, когда умирать?
Он ничего не ответил.
- Скажите, вам не страшно умереть?
- Нет, - едва слышным шепотом произнес Леонор.
- И даже от атомного взрыва?
- Нет.
- Боже мой, вы врете!
- Нет, не вру. Я просто не знаю, что такое "страшно".
Глаза девушки наполнились ужасом. Леонор смотрел на нее спокойно.
- И вы не пожалеете расстаться с этим голубым небом, с этими
цветами, с этой аллеей?
- Я не знаю, что такое "пожалеть"...
- И вам безразлично то, что рядом с вами я?
- Я не понимаю, что такое "безразлично"...
- Ну допустим, вы не понимаете. Но ведь любили вы кого-нибудь?
- Я не понимаю, что такое "любить"...
Эльза поднялась из-за столика и сделала несколько шагов в
сторону.
- Боже мой. Вы ужасный человек. Вы страшный человек. Для чего вы
живете?
- Чтобы решать сложные задачи. Чтобы разбираться в запутанных
технических и научных проблемах.
- Для чего все это?
- Я просто иначе не представляю смысла жизни.
- И вам не кажется, что это...
- Я понимаю, что я не похож на всех. Но я ничего не могу
поделать. Есть слова, которые я понимаю. Я так же, как и все люди,
понимаю, что такое теорема, что такое логика, что такое
доказательство, что такое машина, что такое реакция... Но есть слова,
смысл которых для меня не ясен. Я не знаю, что такое любить, что такое
привычка, что такое страх...
- Ну а свобода? Вы понимаете, что такое свобода? Я больше всего
на свете люблю свободу.
Леонор на мгновенье задумался.
- Недавно я видел это слово на плакате, который перед зданием
института носила толпа людей. На нем было написано "Свобода от атомной
опасности". Я долго думал, что это значит. Мне кажется, что я понял...
- Что?
- По-видимому, - начал он неуверенно, - это такое положение,
когда атомная война не помешает людям любить, увлекаться, наслаждаться
жизнью... Когда смерть наступит не от взрыва, а от чего-то другого,
например от болезни или просто от старости... Когда вы сможете жить
без того, что вы называете страхом.
- О, да вы все прекрасно понимаете, Леонор, - обрадовалась Эльза
и снова села с ним рядом. - Вы просто оригинальничаете, правда?
Он покачал головой.
- Я это выучил, как учат слова иностранного языка.
После длительного молчания Эльза вдруг спросила:
- Какие минуты вашей жизни для вас самые приятные?
- Когда я пойму что-нибудь очень сложное или когда решу
какую-нибудь очень запутанную задачу.
- Наверное, все из области физики и математики?
- Почти да. Правда, сейчас я стараюсь понять нечто другое.
- Что?
- Может быть, это для вас будет смешно. Я стараюсь понять смысл
существования людей. В моей голове не укладывается, как они могут
жить, будучи такими противоречивыми существами, такими, я бы сказал...
неразумными.
- Боже мой! Как я была бы счастлива, если бы вы разобрались в
этой, как вы ее называете, проблеме. Я уверена, что вам удастся. И
тогда...
- Что тогда?
- Тогда вы бросите работу у Гудмейера и у моего отца...
Эльза снова положила руку на плечо Леонора и мечтательно
продолжала:
- Кровожадные старцы скоро вымрут. Останутся только те, кто любит
жизнь. Может быть, вы, Леонор, когда-нибудь полюбите меня. И мы с вами
уедем далеко-далеко. Мы будем совершенно свободны. И счастливы...
На устах у юноши заиграла едва заметная улыбка. Он нервно сжал
руки.
- Вы знаете, Эльза, мне временами кажется, что я скоро, очень,
скоро разберусь во всем. И тогда я найду правильное решение.
- Пожалуйста, Леонор! Найдите его хотя бы ради меня. Я очень вас
прошу...
Эрнест Холл, немного пошатываясь, делал неудачные попытки
поддерживать фрау Гейнтц под руку. Но в конце концов дело обернулось
так, что под руку взяла его она, и тогда они зашагали более уверенно.
Намерение Холла было предельно простым: проводить мать к сыну и
вернуться в клуб. Но после нескольких минут ходьбы ему захотелось
узнать у немки, а что представляет собой ее сын, этот странный парень
Леонор, с которым он так неудачно пытался завязать дружбу. Он долго не
знал, с чего начать разговор, но тут вспомнил Эльзу и спросил:
- Это верно, что Леонор женится на Эльзе?
Фрау Гейнтц остановилась и приподняла вуалетку над шляпой.
- С чего это вы взяли, мистер Холл?
Тот многозначительно пожал плечами.
- Мне неизвестно, чтобы Леонор выражал желание жениться. Я хорошо
помню, что об этом он не говорил даже мне... Эльза? Да, я знаю эту
девушку. Она не может найти себе место в жизни, хотя ее отец крупный
промышленник. Но Леонор? Нет, я не верю, чтобы он собирался жениться.
Вряд ли. Тем более что он не здоров...
Холл по-американски грубовато хихикнул.
Фрау Гейнтц отстранила его руку.
- Да, да, мистер Холл. Именно это я и имею в виду. Дело в том,
что Леонор болен, и семейная жизнь не для него. Вспомните Ньютона. Он
тоже пожертвовал личной жизнью ради науки.
Эрнест остановился и потер лоб.
- Миссис Гейнтц, Ньютон работал во имя всего человечества. Леонор
- против. Так пусть уж он лучше женится...
- Вы думаете, все так просто? Можете ли вы с уверенностью
сказать, кто в наше время работает во имя человечества, а кто -
против? Я бы не решилась среди ученых проводить такое деление. В
конечном счете они могут работать над самыми гуманными проблемами, а
их достижения могут быть использованы против людей. Я не верю, что
супруги Кюри и сэр Резерфорд исследовали радиоактивность специально
для истребления человечества.
Холл остановился и, как бы пытаясь избавиться от хмеля, сильно
потер лоб.
- Откровенно говоря, мы щенки по сравнению с вами. Мы не пережили
и сотой доли тех страданий, которые пережили вы в Европе. Вы мудрее
нас. Вы более опытные. Скажите, почему мы так откровенно работаем на
войну?
- Потому что вы таким путем зарабатываете себе на довольно
приличное существование. Вы люди дела, и под словом "дело" вам не
важно, что понимается. Вас воспитали так, что деньги, добытые любым
путем, - хорошие деньги. Вы морально убоги, потому что суровые условия
жизни в незнакомой стране лишили ваших предков моральной
щепетильности. Здесь выживал тот, кто меньше всего думал о боге и о
человеке. За этот порок вашей истории вы сейчас расплачиваетесь. Не
научившись ценить жизнь и достоинство людей, вы этим самым лишились
способности ценить жизнь и достоинство самих себя. Ваше высокомерие -
причина вашего поражения. Вас никто никогда как следует не бил, и из
этого вы делаете совершенно необоснованный вывод, что вы можете
безнаказанно бить кого угодно. Но это не так. Все наоборот.
Холл снова взял женщину под руку. Возле автомата они
остановились, и Эрнест опустил монету, налил по стакану газированной
воды женщине и себе... Когда они выпили, он вдруг сказал:
- А ведь вы не правы, миссис Гейнтц. Может быть, то, что вы
говорите, когда-то так и было. Собственно, зная своего деда и своего
отца, я могу с уверенностью сказать, что так было. Но сейчас иначе.
Абсолютно... Особенно после второй мировой войны. Мы-то теперь знаем,
что такое человеческое достоинство и что такое жестокость. Наши парни
тоже умирали на войне.
Мать Леонора повернулась лицом к американцу и не торопясь
произнесла:
- Но ваши молодые будущие матери не попадали под атомную
бомбежку!
Холл несколько секунд смотрел на нее непонимающе. На ее тонком
худощавом лице играла злая улыбка, и она повторила фразу, стараясь как
можно более отчетливо произносить английские слова:
- Ваши молодые будущие матери не попадали под атомную бомбежку...
Смысл фразы не доходил до сознания Эрнеста.
- Что вы имеете в виду, фрау...
- Любой матери приятно, когда ее ребенок родится нормальным
человеком.
Американец кашлянул. Что-то серое, холодное и страшное поползло
по его груди. Он съежился и прислонился к стене.
- У вас был такой случай... Простите мой вопрос... Я моложе
вас...
- Не стесняйтесь, мистер Холл. Вы человек храбрый, самоуверенный
и сильный. Спрашивайте и говорите что хотите. Итак, что вас
интересует?
- У вас был ребенок после атомизации?
- Да.
- Ну и...
- Это Леонор.
Эрнест Холл странно зашатался, попятился к самому краю тротуара и
судорожно вцепился в бетонный столб электрического фонаря.
- Чего вы испугались? - подходя к нему, с неподдельным удивлением
спросила фрау Гейнтц. - Вы умный человек, вы читаете книги, вы знаете
все, и вдруг вы испугались... Ха-ха-ха! Просто странно. Наверное,
мистер Холл, вы тоже скоро женитесь, у вас будет милая хорошая жена.
Рано или поздно вы будете ждать милого славного ребенка, и вот он
родится...
- Замолчите... - прошептал Эрнест. - Замолчите, умоляю вас...
Значит, Леонор...
Фрау Гейнтц горько рассмеялась.
- О, мне еще повезло! Мне ужасно повезло, потому что он не
родился физическим уродом, как рождаются многие дети японских матерей
еще до сегодняшнего дня. Но он родился без сердца. Вы понимаете, что
это такое.
- Вы имеете в виду...
- О нет. Я не имею в виду отсутствие сердца как органа. Но Леонор
лишен человеческих чувств. Его уродство в абсолютной
интеллектуальности. Ему не доступны ни радости, ни горе, ни сожаление,
ни любовь. Он способен только мыслить. Как машина. Только мыслить. И
когда вы, американцы, это обнаружили, вы купили его у меня, для того
- Погодите задавать вопрос. Это тоже военная задача. Но вы еще не
сообщили мне, каков радиус разворота каждой собаки и каждого волка.
Без этих данных задача не имеет решения.
Геллер застыл с открытым ртом. Затем он обхватил лицо руками и
захохотал мелким старческим смехом.
- А ведь действительно вы правы, Леонор. Все, что о вас
рассказывал капитан Коллар, - сущая истина.
- Ваши волки - это бомбардировщики противника. Овчарни - военные
объекты. Собаки - ваши истребители.
- Совершенно верно, точно, мой мальчик. Разреши тебя обнять. Ведь
за всю свою долгую жизнь я впервые вижу такое существо, как ты! Даже
не верится, что в Европе могло такое родиться...
- Не в Европе, господин Геллер, а в Японии.
- Где??? - переспросил Геллер.
- В Японии. Точнее, в Нагасаки. Помните, вы сбросили там атомную
бомбу. В этот момент я был в утробе своей матери.
Геллер подошел к небольшому шкафу, открыл стеклянную дверцу и
извлек из нижнего отделения бутылку коньяка. Он поставил одну рюмку
перед Леонором, вторую перед собой и налил.
- Пейте, - сказал он, проглатывая свою порцию.
- Спасибо. Я не пью, - ответил Леонор.
- Не пьете?
- Нет.
- Почему?
- А почему вы пьете? Вы ведь знаете, что это вредно. Особенно для
вашего мозга. Он работает правильно тогда, когда не отравлен.
Геллер поморщился. Затем налил еще одну рюмку. Леонор не спускал
с него глаз. После четвертой рюмки ученый подошел к юноше и сказал:
- Я вас беру. Беру к себе. Вы дьявольски умная бестия... Черт
знает! Откуда только такие, как вы, появляются...
- Вы пьяны, - холодно заметил Леонор.
- Совершенно верно, мой мальчик. Точно. Я пьян. Я хочу быть
пьяным, потому что я устал...
- И вам доверяют решать важные научные проблемы? - удивленно
спросил Леонор.
- То есть как это - доверяют? - переспросил Геллер.
- Если человек отравляет свой мозг алкоголем, а вы это делаете,
господин Эдвард Геллер, он не в состоянии правильно решать серьезные
проблемы. А если ему поручать решать задачи, от которых зависят судьбы
народов, то это преступление со стороны тех, кто ему дает такое
поручение, и преступление с вашей стороны.
- Но-но-но! - произнес Геллер и погрозил Леонору пальцем. - Не
умничайте. Я старше вас в два с половиной раза.
- Тем хуже. Значит, вдобавок у вас еще и склеротический мозг. Я
просто не понимаю, как можно расчеты политических и военных акций
поручать пьющим склеротикам!
- Замолчите, вы, - зашипел Геллер и, налив подряд еще две рюмки,
выпил их залпом.
Вдоль реки над головой то и дело проносились электровозы, обдавая
прохожих горячим зловонием. Внизу и вверху сигналили автомобили. Был
влажный бесцветный осенний день.
- Тебе нравится у нас? - спросил Эрнест Холл.
- У вас, как и у нас, - невозмутимо ответил Леонор.
- Я никогда не был в Европе, но мне рассказывали, что там очень
красиво. Во всяком случае там еще не научились загаживать города, как
у нас.
Леонор поднял воротник плаща.
- Ты, Эрнест, говоришь так, будто Европа тебя и впрямь
интересует.
- А тебя?
Снова над головой пронесся поезд. Леонор на мгновенье остановился
и посмотрел ему вслед.
- Двигатель дрянь, - сказал он.
- Это всем известно, - перебил его Эрнест. - Так как же насчет
Европы?
- А какая разница! Я вспоминаю наш маленький городок, директора
Штиммера и нашу гимназию. Смешно, право!..
- Смешно? Послушай, почему ты корчишь из себя этакую бесстрастную
скотину? Ведь это довольно противно.
Леонор остановился и пристально посмотрел на своего спутника.
- Холл, если ты действительно хочешь, чтобы мы дружили, давай не
будем болтать о чепухе. В конечном счете, если судить по вашим
стандартам, я веду себя отлично.
Они спустились с моста и пошли по набережной. Теперь было хорошо
видно, какой грязной была вода в реке.
- В Америке был такой ученый, Ленгмьюр. Он первый доказал, что
пленки масла на воде - это мономолекулярные пленки.
- Ну и что же? - с нескрываемым раздражением спросил Холл.
- Мы слишком мало знаем о мономолекулярных слоях. Мне кажется,
что будущая теория материи должна представлять себе атомы и атомные
частицы как разбухающие пленки, которые построены из частиц
первоматерии.
Холл вдруг остановился и взял Леонора за руку.
- Послушай, дружище. У тебя когда-нибудь появляется чувство
неудовлетворенности от того, что ты живешь и работаешь у нас? Тебя не
тянет на родину?
Леонор улыбнулся.
- Нет.
- А у тебя не осталась там, в Германии, ну, скажем, любимая
девушка?
- А что это такое?
Холл энергично сплюнул.
- Не притворяйся дураком. Ты, парень, знай. Что мы, американцы,
можем шутить до поры до времени.
Леонор облокотился на гранитные перила.
- Мы американцы, мы европейцы, мы негры... Честное слово, Эрнест,
я просто не понимаю, для чего все это говорится. Я не имею никакого
представления о любви, и следовательно, никакой девушки у меня в
принципе быть не может.
- Ты врешь!
- Я?
- Да, ты.
- Но, Эрнест...
- Леонор. До сих пор я знал тебя как умного парня. Никто никогда
не сможет по достоинству оценить все то, что ты сделал для нашей
фирмы. Я могу сказать тебе откровенно, что твои работы наши ребята
изучают как какой-то особый курс. Это нас заставляет делать Геллер.
Но... Но когда я увидел вчера девушку из Европы...
- Девушку из Европы? - спросил Леонор.
- Да. Ее имя Эльза. Она из твоего города, а ее отец совладелец
фирмы, в которой мы работаем. Так вот, эта Эльза сказала, что она
будет тебя презирать, если ты будешь продолжать свою деятельность у
Геллера.
Некоторое время Леонор непонимающе смотрел на Холла, а после
начал смеяться, все громче и громче, пока его смех не разнесся по всей
набережной. Леонор, извиваясь от смеха, показывал пальцем на Эрнеста
Холла и что-то говорил по-немецки. У американского парня задергались
скулы. Ему вдруг показалось, что Леонор сошел с ума.
Он стоял долго и ждал, пока его приятель насмеется вдоволь. А
когда тот умолк, Эрнест, ничего не спрашивая, зашагал вперед.
Только после того, как они оказались на широкой, ярко освещенной
улице, Холл, как бы размышляя вслух, пробормотал:
- Кажется, итальянец по имени Ламброза заметил, что гениальность
- явление такое же патологическое, как и сумасшествие...
- Совершенно верно, это сказал Ламброза, - подтвердил Леонор. - Я
вспомнил эту девушку, Эльзу... Ты знаешь, перед моим отъездом из
Германии она сказала, что любит меня.
Холл резко остановился.
- Ну а ты?
- Я? Ничего. Пожал плечами.
Леонор хихикнул, но Эрнест подошел к нему вплотную и схватил за
борт пиджака.
- Вот что. Если ты не перестанешь корчить из себя робота в
человеческом обличье, я размозжу тебе голову. Понятно?
- Понятно. Я очень от тебя устал, Эрнест. Иди своей дорогой, а я
пойду своей. Мы никогда не поймем друг друга. Никогда. Прощай.
Леонор пересек улицу, оставив американского парня на перекрестке.
А вот и здание атомного центра. Было уже очень поздно, и Леонору
показалось странным, что возле высокой каменной ограды стояли какие-то
люди. Их было немного, всего человек пятнадцать - двадцать, но
держались они группой, а в середине кто-то поднимал фанерный щит, на
котором было написано "Свободу от атомной опасности!"
Леонор хотел было пройти мимо, прямо к воротам проходной, но его
вдруг окружили плотным кольцом.
- Вы отсюда? - спросил кто-то.
- Зачем вы работаете здесь?
- Какое ваше дело, где я работаю.
- И вас не мучают угрызения совести?
- Это когда убивают людей и считают, что так и нужно.
- Я никого не убивал и не собираюсь убивать.
- Но вы работаете здесь. Значит, вы содействуете тем, кто
намеревается совершить убийство.
Леонор вышел из круга, остановился и произнес усталым голосом:
- Вот что, ребята. Если бы таких, как я, было много, никогда
никаких убийств не было бы. Не было бы ненависти и алчности,
необузданных страстей и страха, кровожадности и безумия. Это они
порождают все ваши несчастья. Ваши любовь, страсть, тщеславие, страх,
борьба за существование, инстинкт размножения и жажда наживы - вот
причина ваших войн и кровопролитий. Прежде чем стать свободным от
атомной опасности, вы должны освободиться от своих пороков. Боюсь, что
это вам не удастся. Вряд ли ваша фанера с лозунгом поможет. Спокойной
ночи. Стоять ночью перед стеной просто глупо. Идите отдыхать.
Леонор вошел в ворота, а толпа людей проводила его полными
ненависти и презрения взглядами. Леонор всю ночь напролет рассчитывал
новый тип взрывного устройства для нуклоновой бомбы нового типа.
- Как он до этого додумался? Как? - снова и снова спрашивал себя
Эдвард Геллер, нервно шагая из угла в угол своего кабинета. Большие
стенные часы пробили два часа, и одновременно на его письменном столе
зазвонил телефон.
- Да? Я, Геллер. Сейчас я поднимусь. Что? Вы ко мне? Милости
прошу.
Он быстро поправил галстук, кое-как привел в порядок разбросанные
на столе бумаги и стал ждать прихода директора, Роберта Гудмейера.
Гудмейер пришел не один, а вместе с отставным немецким генералом
Кеглем, который вот уже несколько дней, как он говорил, "гостил в
Америке".
При виде начальства Геллер утратил свое обычное надменное
выражение, и со стороны, если бы не было известно, кто он такой, можно
было бы подумать, что это обыкновенный чиновник. На его желтом,
морщинистом лице появилась тонкая заискивающая улыбочка.
- У меня для вас сюрприз, господин Гудмейер. Вы можете свободно
заключать с правительством контракт на новую ядерную установку
мощностью, скажем, в пятьсот мегатонн.
- Я это уже знаю, - небрежно бросил Гудмейер. - И мой коллега
герр Кегль об этом знает. И вся фирма знает. Все, до последнего
лифтера. Вот это-то меня и беспокоит.
Геллер застыл с открытым ртом.
- Послушайте, Геллер. Что вы знаете об этом феноменальном парне
по имени Леонор? Он совершенно не понимает, что такое военная тайна.
Геллер на мгновенье задумался и ответил:
- Таких, как он, на моем веку еще не было. Именно он и предложил
новый метод использования свободных нуклонов. Просто невероятно!
- А вам известно, профессор, что парень ненормальный?
- Что-о-о?
- Ненормальный. Не то чтобы идиот, а скорее... как бы вам
сказать...
Гудмейер вопросительно посмотрел на Кегля.
- Урод, - подсказал вице-директор фирмы.
Эдвард Геллер испуганно присел на край стула. Герр Кегль, как бы
успокаивая Гудмейера, пояснил:
- Такое среди ученых бывает. Например, у французского математика
Блеза Паскаля до конца его жизни не зарастало темя. Говорят, там, в
мозгу, был еще и нарыв. А у Пастера вообще не хватало половины
мозгов...
- Может быть, вы объясните мне... - пролепетал Геллер.
Ни слова не говоря, Гудмейер вытащил из бокового кармана какой-то
предмет в виде трубки и протянул его физику.
- Откровенно говоря, я в этом ничего не понимаю. Но те, кто
разбирается, я имею в виду врачей, говорят, что здесь черт знает что.
Предмет оказался не чем иным, как свернутой в трубку
рентгеновской пленкой. Когда Геллер рассматривал ее на просвет, его
руки слегка дрожали.
- Я ничего не вижу...
- Эту пленку мне передала мать Леонора. Вернее, не мне, а моей
дочери Эльзе. Мы собирались в Америку, и она пришла к нам и сказала:
"Я очень вас прошу обратить внимание на здоровье моего сына. Дело в
том, что в детстве он страдал головными болями, и ему тогда сделали
этот снимок. Врачи говорили, что с возрастом все будет в порядке".
- Право, я ничего здесь не вижу, - продолжал бормотать Геллер,
рассматривая пленку со всех сторон. На ней был четко изображен
человеческий череп, снятый в профиль.
- Для того чтобы вам было понятно, в чем дело, я вам покажу
аналогичный снимок головы нормального человека.
Кегль протянул профессору вторую пленку, и, когда тот взглянул на
нее, а затем на первую, из его горла вырвался странный шипящий звук.
Он вдруг увидел, что едва заметная тень, представляющая мозговое
вещество у нормального человека, занимает всего около половины объема
черепной коробки. В голове Леонора тень была значительно плотнее и
распространялась на всю переднюю, затылочную и заднюю части. Если
судить по снимкам, то его мозг по объему был раза в два больше.
- Когда я отдал рентгеновский снимок Леонора специалистам, они
пришли в ужас. Они не только установили, что его мозг больше и
плотнее, чем обычно, но что в нем совершенно отсутствуют подкорковые
области. А это значит, что парень совершенно свободен от каких бы то
ни было эмоций. Вы представляете, что это значит?
В этом пункте в разговор вмешался директор Роберт Гудмейер.
- Это значит, дорогой, что он может только рассуждать и ни черта
при этом не чувствовать. Побольше бы нам таких уродов, а, Геллер!
Он разразился громовым хохотом.
- Странный случай, - сказал Геллер и вопросительно посмотрел на
Кегля.
Тот пожал плечами.
- Ничего странного нет в том, что фрау Гейнтц родила урода. Ведь
она пережила атомную бомбардировку Нагасаки.
- Ах, вот оно что...
- А всякие пацифисты вопят о том, что атомная война антигуманна!
- продолжая хохотать, рычал Гудмейер. - Теперь ясно, что только
благодаря войне может возникнуть более совершенная раса людей. Вот
таких толковых парней вроде Леонора. Теперь понятно, как возникли
современные люди. Эволюция по Дарвину - чушь. Просто обезьяны
откуда-то получили хорошую дозу радиоактивности и стали рожать уродов,
то бишь нас! Ха-ха-ха! Представляю, как чувствовала себя
мамаша-обезьяниха, родив бесхвостого, безволосого, головастого малыша,
который вскоре стал повелевать всем обезьяньим царством. А ведь есть
такая теория происхождения людей!
Геллер молча кивнул головой.
- Так вот, следующим этапом будет раса леоноров. Ух как
заработают все наши научные учреждения и конструкторские бюро! Вот
будет любопытный мир! Просто мурашки по телу бегают. И на кой черт
тогда будут нужны всякие электронные машины? Один Леонор заменяет сто
таких машин. Представьте себе, что наша фирма располагает десятком
леоноров...
И директор пустился в пространные рассуждения на тему о
процветании его фирмы, если в результате будущей термоядерной войны
будут возникать живые мыслящие машины.
Они сидели рядом на веранде пустынного загородного кафе. Эльза
курила сигаретку и иногда насмешливо поглядывала на Леонора, который
рассеянно смотрел куда-то вдаль.
- О чем вы сейчас думаете, Леонор?
- О том, как странно устроен мир.
- Странно? Что же в нем странного?
- Мне совершенно не понятно, как вы, люди, так страстно любящие
жизнь, делаете все возможное, чтобы приблизить смерть.
- Я что-то не очень хорошо вас понимаю. Кто стремится приблизить
смерть? Я?
- Нет, не вы. Роберт Гудмейер, ваш отец герр Кегль, профессор
Геллер.
- Ну, не обращайте на них внимания. Что касается моего отца, то
он просто выжил из ума.
Эльза залилась громким веселым смехом и положила руку на плечо
Леонора.
- Он просто старый дурак. Все деньги, деньги, еще раз деньги. И
страх, что эти деньги отберут у него какие-то коммунисты.
- А зачем ему деньги? Разве вам не хватает?
- Что вы, Леонор! Если бы мой милый глупый папочка в один
прекрасный день взял бы их все из банка, то ими можно было бы оклеить
все двадцать комнат нашей виллы в Горовитце и еще осталось бы на
приличную жизнь десяти поколениям его потомков.
- Так в чем же дело?
- А вот в чем... - Эльза повертела пальцем у лба. - Историческая
традиция, наследственный идиотизм, беспричинный страх. И еще черт
знает что. Но только не думайте, что я такая. Наше поколение
совершенно иное. И мне так противно, что мой отец впутался в эти
грязные атомные дела из-за денег.
Эльза вдруг обняла Леонора и, прижавшись к его щеке, шепотом
произнесла:
- Мне так не хочется умирать от атомного взрыва, Леонор...
Он осторожно отстранил девушку от себя.
- А какая разница, от чего умирать. Ведь умирать все равно
придется.
- Но лучше позже, значительно позже. Хочется пожить, многое
увидеть, многое почувствовать. Жизнь интересна и прекрасна, ведь
правда, Леонор?
- Н-наверное, - неуверенно произнес он.
Эльза резко отодвинулась от него и сказала:
- Вы какой-то странный, Леонор. И в гимназии вы были странным. И
здесь. Неужели вам безразлично, когда умирать?
Он ничего не ответил.
- Скажите, вам не страшно умереть?
- Нет, - едва слышным шепотом произнес Леонор.
- И даже от атомного взрыва?
- Нет.
- Боже мой, вы врете!
- Нет, не вру. Я просто не знаю, что такое "страшно".
Глаза девушки наполнились ужасом. Леонор смотрел на нее спокойно.
- И вы не пожалеете расстаться с этим голубым небом, с этими
цветами, с этой аллеей?
- Я не знаю, что такое "пожалеть"...
- И вам безразлично то, что рядом с вами я?
- Я не понимаю, что такое "безразлично"...
- Ну допустим, вы не понимаете. Но ведь любили вы кого-нибудь?
- Я не понимаю, что такое "любить"...
Эльза поднялась из-за столика и сделала несколько шагов в
сторону.
- Боже мой. Вы ужасный человек. Вы страшный человек. Для чего вы
живете?
- Чтобы решать сложные задачи. Чтобы разбираться в запутанных
технических и научных проблемах.
- Для чего все это?
- Я просто иначе не представляю смысла жизни.
- И вам не кажется, что это...
- Я понимаю, что я не похож на всех. Но я ничего не могу
поделать. Есть слова, которые я понимаю. Я так же, как и все люди,
понимаю, что такое теорема, что такое логика, что такое
доказательство, что такое машина, что такое реакция... Но есть слова,
смысл которых для меня не ясен. Я не знаю, что такое любить, что такое
привычка, что такое страх...
- Ну а свобода? Вы понимаете, что такое свобода? Я больше всего
на свете люблю свободу.
Леонор на мгновенье задумался.
- Недавно я видел это слово на плакате, который перед зданием
института носила толпа людей. На нем было написано "Свобода от атомной
опасности". Я долго думал, что это значит. Мне кажется, что я понял...
- Что?
- По-видимому, - начал он неуверенно, - это такое положение,
когда атомная война не помешает людям любить, увлекаться, наслаждаться
жизнью... Когда смерть наступит не от взрыва, а от чего-то другого,
например от болезни или просто от старости... Когда вы сможете жить
без того, что вы называете страхом.
- О, да вы все прекрасно понимаете, Леонор, - обрадовалась Эльза
и снова села с ним рядом. - Вы просто оригинальничаете, правда?
Он покачал головой.
- Я это выучил, как учат слова иностранного языка.
После длительного молчания Эльза вдруг спросила:
- Какие минуты вашей жизни для вас самые приятные?
- Когда я пойму что-нибудь очень сложное или когда решу
какую-нибудь очень запутанную задачу.
- Наверное, все из области физики и математики?
- Почти да. Правда, сейчас я стараюсь понять нечто другое.
- Что?
- Может быть, это для вас будет смешно. Я стараюсь понять смысл
существования людей. В моей голове не укладывается, как они могут
жить, будучи такими противоречивыми существами, такими, я бы сказал...
неразумными.
- Боже мой! Как я была бы счастлива, если бы вы разобрались в
этой, как вы ее называете, проблеме. Я уверена, что вам удастся. И
тогда...
- Что тогда?
- Тогда вы бросите работу у Гудмейера и у моего отца...
Эльза снова положила руку на плечо Леонора и мечтательно
продолжала:
- Кровожадные старцы скоро вымрут. Останутся только те, кто любит
жизнь. Может быть, вы, Леонор, когда-нибудь полюбите меня. И мы с вами
уедем далеко-далеко. Мы будем совершенно свободны. И счастливы...
На устах у юноши заиграла едва заметная улыбка. Он нервно сжал
руки.
- Вы знаете, Эльза, мне временами кажется, что я скоро, очень,
скоро разберусь во всем. И тогда я найду правильное решение.
- Пожалуйста, Леонор! Найдите его хотя бы ради меня. Я очень вас
прошу...
Эрнест Холл, немного пошатываясь, делал неудачные попытки
поддерживать фрау Гейнтц под руку. Но в конце концов дело обернулось
так, что под руку взяла его она, и тогда они зашагали более уверенно.
Намерение Холла было предельно простым: проводить мать к сыну и
вернуться в клуб. Но после нескольких минут ходьбы ему захотелось
узнать у немки, а что представляет собой ее сын, этот странный парень
Леонор, с которым он так неудачно пытался завязать дружбу. Он долго не
знал, с чего начать разговор, но тут вспомнил Эльзу и спросил:
- Это верно, что Леонор женится на Эльзе?
Фрау Гейнтц остановилась и приподняла вуалетку над шляпой.
- С чего это вы взяли, мистер Холл?
Тот многозначительно пожал плечами.
- Мне неизвестно, чтобы Леонор выражал желание жениться. Я хорошо
помню, что об этом он не говорил даже мне... Эльза? Да, я знаю эту
девушку. Она не может найти себе место в жизни, хотя ее отец крупный
промышленник. Но Леонор? Нет, я не верю, чтобы он собирался жениться.
Вряд ли. Тем более что он не здоров...
Холл по-американски грубовато хихикнул.
Фрау Гейнтц отстранила его руку.
- Да, да, мистер Холл. Именно это я и имею в виду. Дело в том,
что Леонор болен, и семейная жизнь не для него. Вспомните Ньютона. Он
тоже пожертвовал личной жизнью ради науки.
Эрнест остановился и потер лоб.
- Миссис Гейнтц, Ньютон работал во имя всего человечества. Леонор
- против. Так пусть уж он лучше женится...
- Вы думаете, все так просто? Можете ли вы с уверенностью
сказать, кто в наше время работает во имя человечества, а кто -
против? Я бы не решилась среди ученых проводить такое деление. В
конечном счете они могут работать над самыми гуманными проблемами, а
их достижения могут быть использованы против людей. Я не верю, что
супруги Кюри и сэр Резерфорд исследовали радиоактивность специально
для истребления человечества.
Холл остановился и, как бы пытаясь избавиться от хмеля, сильно
потер лоб.
- Откровенно говоря, мы щенки по сравнению с вами. Мы не пережили
и сотой доли тех страданий, которые пережили вы в Европе. Вы мудрее
нас. Вы более опытные. Скажите, почему мы так откровенно работаем на
войну?
- Потому что вы таким путем зарабатываете себе на довольно
приличное существование. Вы люди дела, и под словом "дело" вам не
важно, что понимается. Вас воспитали так, что деньги, добытые любым
путем, - хорошие деньги. Вы морально убоги, потому что суровые условия
жизни в незнакомой стране лишили ваших предков моральной
щепетильности. Здесь выживал тот, кто меньше всего думал о боге и о
человеке. За этот порок вашей истории вы сейчас расплачиваетесь. Не
научившись ценить жизнь и достоинство людей, вы этим самым лишились
способности ценить жизнь и достоинство самих себя. Ваше высокомерие -
причина вашего поражения. Вас никто никогда как следует не бил, и из
этого вы делаете совершенно необоснованный вывод, что вы можете
безнаказанно бить кого угодно. Но это не так. Все наоборот.
Холл снова взял женщину под руку. Возле автомата они
остановились, и Эрнест опустил монету, налил по стакану газированной
воды женщине и себе... Когда они выпили, он вдруг сказал:
- А ведь вы не правы, миссис Гейнтц. Может быть, то, что вы
говорите, когда-то так и было. Собственно, зная своего деда и своего
отца, я могу с уверенностью сказать, что так было. Но сейчас иначе.
Абсолютно... Особенно после второй мировой войны. Мы-то теперь знаем,
что такое человеческое достоинство и что такое жестокость. Наши парни
тоже умирали на войне.
Мать Леонора повернулась лицом к американцу и не торопясь
произнесла:
- Но ваши молодые будущие матери не попадали под атомную
бомбежку!
Холл несколько секунд смотрел на нее непонимающе. На ее тонком
худощавом лице играла злая улыбка, и она повторила фразу, стараясь как
можно более отчетливо произносить английские слова:
- Ваши молодые будущие матери не попадали под атомную бомбежку...
Смысл фразы не доходил до сознания Эрнеста.
- Что вы имеете в виду, фрау...
- Любой матери приятно, когда ее ребенок родится нормальным
человеком.
Американец кашлянул. Что-то серое, холодное и страшное поползло
по его груди. Он съежился и прислонился к стене.
- У вас был такой случай... Простите мой вопрос... Я моложе
вас...
- Не стесняйтесь, мистер Холл. Вы человек храбрый, самоуверенный
и сильный. Спрашивайте и говорите что хотите. Итак, что вас
интересует?
- У вас был ребенок после атомизации?
- Да.
- Ну и...
- Это Леонор.
Эрнест Холл странно зашатался, попятился к самому краю тротуара и
судорожно вцепился в бетонный столб электрического фонаря.
- Чего вы испугались? - подходя к нему, с неподдельным удивлением
спросила фрау Гейнтц. - Вы умный человек, вы читаете книги, вы знаете
все, и вдруг вы испугались... Ха-ха-ха! Просто странно. Наверное,
мистер Холл, вы тоже скоро женитесь, у вас будет милая хорошая жена.
Рано или поздно вы будете ждать милого славного ребенка, и вот он
родится...
- Замолчите... - прошептал Эрнест. - Замолчите, умоляю вас...
Значит, Леонор...
Фрау Гейнтц горько рассмеялась.
- О, мне еще повезло! Мне ужасно повезло, потому что он не
родился физическим уродом, как рождаются многие дети японских матерей
еще до сегодняшнего дня. Но он родился без сердца. Вы понимаете, что
это такое.
- Вы имеете в виду...
- О нет. Я не имею в виду отсутствие сердца как органа. Но Леонор
лишен человеческих чувств. Его уродство в абсолютной
интеллектуальности. Ему не доступны ни радости, ни горе, ни сожаление,
ни любовь. Он способен только мыслить. Как машина. Только мыслить. И
когда вы, американцы, это обнаружили, вы купили его у меня, для того