Страница:
– Скажите, пожалуйста, господин Вахрушинский, вы вот давеча говорили мне, что сын ваш какое-то время считался почти женихом. Что это за история с его сватовством? Кто была его невеста?
– А вот, извольте видеть, как дело обстояло. Около года назад отправился сын мой по торговым делам на Волгу. Пробыл он там порядочно времени. Познакомился в Сызрани со вдовой купчихой-миллионершей Обольяниновой и с ее единственной дочерью красавицей Аглаей Тимофеевной. Вернулся. Сияет весь от радости. Поведал о знакомстве. Я сразу смекнул, в чем дело. Вскоре прибыли в Питер и Обольянинова с дочкой. Поехал я к ним, стал в доме бывать. Однажды сын меня и спрашивает: «Отец, дашь свое родительское согласие на мой брак с Аглаей Тимофеевной?» Дам, отвечаю, с радостью. Однако вдруг все дело круто изменилось: перестал сын бывать у волжской купчихи, стал темнее тучи. Вижу, тоска его так и терзает, душу не отпускает. Стал я допытываться о причине происходящего. Отмалчивается или на пустяки разговор переводит. А ночи почти все напролет ходит по комнатке этой, охает, вздыхает, то молиться начинает, то плачет. А теперь, как уже известно вашему превосходительству, и вовсе исчез…
– Скажите, с момента исчезновения вашего сына вы не бывали больше у волжской купчихи и ее дочки?
– Нет-с. Что мне у них делать?..
– У них есть какое-нибудь торговое дело?
– И не одно. И мануфактурное, и железное, и рыбное.
– Отлично. Поскольку мне хотелось бы увидеть бывшую невесту вашего сына, то мы сейчас устроим вот что: вы меня отвезете к Обольяниновым и представите им как крупного петербургского промышленника. Доктора мы можем выдать за моего доверенного управляющего.
– Слушаю-с, ваше превосходительство! – живо ответил Вахрушинский.
– Нет-с, это дом их тетки, петербургской богатейки.
Дверь нам открыла пожилая женщина с понурым видом, одетая во все черное.
– Здравствуйте, Анфисушка, дома ваши-то?
– Дома-с… – ответила женщина в черном. – Пожалуйте.
– Так вы скажите самой-то, что приехал, дескать, Сила Федорович с двумя промышленниками о деле поговорить.
Мы быстро разделись и вошли в залу. Тут не было той кричащей роскоши, что царила в доме у Вахрушинского, но, однако, обстановка казалась богатой. Не успели мы присесть, как дверь из какой-то соседней комнаты распахнулась, и вошла девушка. Очевидно, она не ожидала нас здесь увидеть, потому что громко вскрикнула от удивления и испуга.
Одета она была довольно необыкновенно. Длинный, светло-лилового цвета бархатный сарафан облегал ее роскошную, пышную фигуру. На груди сверкали ожерелья из всевозможных драгоценных камней. Руки были все в кольцах. На голове – простой коленкоровой белый платок, низко опущенный на лоб. Из-под него выглядывало красивое, удивительно красивое лицо. Особенно замечательны были глаза: огромные, черные, дерзко-властные.
– Простите, Аглая Тимофеевна, мы, кажется, вас напугали? – направился к ней Вахрушинский. – Неужели Анфисушка не предупредила? Мы к мамаше, по торговому делу. Позвольте представить вам незваных гостей.
Путилин, назвав меня и себя вымышленными купеческими фамилиями, низко и почтительно поклонился красавице в сарафане.
– Очень приятно… – раздался ее певучий голос.
Она все еще пребывала в сильном замешательстве. Путилин, удивительно ловко подражая купеческому говору и даже упирая на «о», стал сыпать кудреватые фразы. Я видел, что он не спускает пристального взора с лица красавицы, но главное – с белого коленкорового платка, покрывавшего ее голову.
– Эх, Аглая Тимофеевна, сразу видно-с, что вы с Волги-матушки, с нашей великой поилицы-кормилицы!
– Почему же это видно? – усмехнулась молодая Обольянинова.
– Да как же-с? Я и сам на Волге жил. Где в ином месте можно сыскать такую расчудесную красоту? Вы извините меня, я человек уж немолодой, комплиментом обидеть не могу. А потом и наряды-с: у нас теперь в Питере все норовят по-модному, а вы-с вот в боярском сарафане. Эх, да ежели бы к нему кокошничек вместо белого платочка…
Быстрым, как молния, движением девушка сорвала с головы коленкоровый платок. Я заметил, как сильно дрожат ее руки.
– Извините… я совсем забыла, что в утреннем наряде щеголяю…
Глаза ее сверкнули. Губы тронула тревожная усмешка. Женщина в черном, Анфисушка, явилась и доложила, что «сама» извиняется, что из-за недомогания не может нас принять.
– Ничего-с, в следующий раз заглянем! – проговорил Путилин.
Когда мы вышли, он обратился к Вахрушинскому:
– Вот что я вам скажу: дело ваше далеко не легкое. Однако надежды не теряйте. Помните только одно: вашего сына нужно как можно скорее отыскать. Он в серьезной опасности.
Возвращаясь к себе, Путилин был хмур и задумчив.
– Белый или черный… Черный или белый… Гм… – бормотал он себе под нос.
Я не проронил ни слова, потому что хорошо знал привычку моего гениального друга говорить с самим собой.
– Скажи, пожалуйста, – вдруг громко обратился он ко мне, – тебе никогда не приходила мысль, что черный ворон может обратиться в белого голубя?
Я уставился на Путилина во все глаза:
– Бог с тобой, Иван Дмитриевич: ты задаешь такие диковинные вопросы…
– Я не мог предупредить тебя раньше, потому что был по горло занят. Если тебе улыбается мысль совершить со мной одно путешествие…
– Куда?
– В Москву. Но поторопись. До отхода поезда остается совсем немного времени.
Я наскоро уложил чемодан, и через час мы уже сидели в купе первого класса. Утомительно долгой дорогой (тогда поезда ходили куда медленнее, чем теперь) Путилин не сомкнул глаз. Просыпаясь, я заставал его за просматриванием каких-то бумаг-донесений. Откинувшись на спинку дивана, он что-то бормотал себе под нос, словно заучивая необходимое наизусть.
– Ты бы отдохнул, Иван Дмитриевич… – несколько раз обращался я к нему.
– Некогда, голубчик! Надо зубрить особую тарабарщину.
– Скажи, мы едем по тому таинственному делу об исчезновении сына купца?
– Да. Ах, кстати, я забыл тебе сказать, что сегодня по этой же дороге, но несколько раньше нас, проследовали знакомые тебе лица.
– Кто именно? – удивился я.
– Старший приказчик Вахрушинского и красавица в бархатном сарафане с белым платочком на голове.
– Как? Откуда ты это узнал?
Путилин расхохотался:
– Прости, но ты говоришь глупости! Ты вот называешь меня русским Лекоком. Какой же я был бы Лекок, если бы не знал того, что мне следует знать?
– И какова же причина их столь внезапного отъезда?
– У первого – желание как можно скорее спасти от опасности своего молодого хозяина, у второй… как бы тебе получше объяснить?.. Ну, загладить свой промах с белым коленкоровым платочком, что ли…
– Стало быть, этот приказчик будет помогать тебе в деле розыска молодого Вахрушинского?
– О да! И очень… – серьезно проговорил мой гениальный друг, этот великий русский сыщик. – А теперь не мешай мне, спи.
Сквозь полудрему, овладевшую мной из-за мерного покачивания поезда, до меня доносилось бормотание Путилина:
– По пиво духовное… По источника нетления…
«Что за чертовщину несет мой знаменитый друг?!» – неотвязно преследовала меня докучливая мысль.
Подъезжая к самой Москве, Путилин мне сказал:
– Из многих дел, свидетелем которых ты был, это – одно из наиболее опасных. Если меня не разорвут в клочья, я окончательно уверую в свою счастливую звезду.
К моему удивлению, лишь только поезд подошел к платформе, как мы увидели направлявшегося нам навстречу Х., любимого агента знаменитого сыщика. Путилин о чем-то отрывисто его спросил, и мы все вместе тронулись в гостиницу для приезжих, оказавшуюся чрезвычайно грязным заведением и находившуюся на одной из окраин тогдашней патриархальной Москвы.
– Почему тебе пришла фантазия остановиться в этом вертепе? – спросил я Путилина.
– Так надо… – ответил он.
Несмотря на то что уже наступил вечер, мой друг отправился куда-то в сопровождении агента Х. и вернулся далеко за полночь. Поздним вечером второго дня нашего пребывания в Москве (в течение всего этого времени Путилин почти не бывал дома) он вытащил чемодан и, порывшись в нем, достал из него какое-то странное облачение.
– Необходимо, доктор, немного преобразиться. Сегодня мне предстоит нанести весьма важный визит.
– Мне? – спросил я с легким укором. – Но отчего же не нам?
– Увы, мой друг, на этот раз я никого не могу взять с собой туда, куда собираюсь. Дай бог, чтобы хотя бы мне одному удалось туда проникнуть!
– Стоило мне тогда понапрасну тащиться в Москву… – недовольно проворчал я.
– Не говори так. Ты и мой милый Х. – вы можете мне оказать существенную помощь. Слушайте. Пока я окончательно не убедился в правильности своего предположения, я по многим соображениям не хочу обращаться за содействием к моим московским коллегам. Вдруг знаменитый гастролер оскандалится! Конфуз выйдет… Я оставлю вас неподалеку от того места, куда постараюсь проникнуть. У меня есть сигнальный свисток с очень резким звуком. Если вы его услышите, можете с револьверами наизготовку немедленно бросаться ко мне на помощь. Кстати, голубчик Х., вот вам приблизительный план.
И Путилин подал агенту листок бумаги, на котором было что-то начертано.
Перед тем как надеть пальто, в каких обыкновенно ходят мещане, Путилин облачился… в белый плащ-хитон с изображением красных чертей.
– Это что такое? – попятился я от него.
– Мантия Антихриста, любезный доктор! – тихо рассмеялся Путилин. – Кто знает! Быть может, она избавит меня от необходимости прибегать к револьверу. Последнее было бы весьма нежелательно. Ну, а теперь в путь!
Была половина двенадцатого, когда мы покинули нашу затрапезную гостиницу и углубились в глухие улицы и переулки этой удаленной от центра московской слободы. Темень стояла страшная. Не было видно ни зги. Улицы были совершенно безлюдны. Только время от времени откуда-то из-за заборов доносились злобный неистовый лай и вой цепных собак. Вскоре мой отважный друг замедлил шаг.
– С минуты на минуту мы подойдем к нужному месту.
Перед нами, на левой стороне улицы, черной массой высился дом, за ним тянулся ряд построек. Все это скопление сооружений было обнесено высоким дощатым забором.
– Ну-с, господа, я встану здесь, у ворот. Вы переходите на другую сторону. Вы помните, Х., тот забор, окружающий пустырь, который мы с вами вчера осматривали?
– Еще бы, Иван Дмитриевич! – с готовностью ответил агент.
– Ну, так вы с доктором за ним и притаитесь.
Время тянулось медленно. Где-то послышался крик первых петухов. Почти одновременно с их криком на пустынной улице стали вырисовываться темные силуэты людей. Они крадучись, боязливо подходили к воротам таинственного дома, в котором не светилось ни малейшего огонька.
Поскольку, господа, я люблю рассказывать связно и последовательно, то позвольте мне теперь продолжить историю со слов самого великого сыщика – Ивана Дмитриевича Путилина. Вот что он поведал мне о своем смертельно опасном посещении этого таинственного дома.
– Кто там? – раздался тихий голос.
– Человек божий… – так же тихо ответил я.
– А куда путь держишь?
– К самому батюшке Христу.
– А почто?
– По пиво духовное, по источник нетления.
– А сердце раскрыто?
– Любовь в нем живет.
– Милость и покров. Входи, миленький!
Ворота, или, вернее, калитка в воротах распахнулась, и я быстро направился внутрь, пробираясь по узким переходам в особую пристройку к нижнему этажу, выдвинувшуюся своими тремя стенами во двор и представлявшую из себя нечто вроде жилого летнего помещения. Тут, занимая почти все пространство пристройки, был навален всевозможный домашний скарб.
Услышав за собой шаги, я спрятался за ткацким станком. Мимо меня прошел высокий детина. Подойдя к углу, он быстро поднял крышку люка и скрылся в нем. Через минуту молодец вылез оттуда.
– Еще никого из деток там нет… – довольно громко пробормотал он, выходя из пристройки.
Быстрее молнии бросился я к этому люку. Дверца его теперь была открыта. Я спустился по узкой лесенке и попал в довольно обширную подземную комнату, слабо освещенную и разделенную дощатой перегородкой на две части. Там не было ни души.
Я быстро вошел в смежную, еще более просторную и ярко освещенную паникадилом подземную комнату. Тут тоже никого не было. В переднем углу, перед божницей, с завешенными пеленой иконами стоял большой, накрытый белоснежной скатертью стол с крестом и Евангелием посередине.
Я стремительно забрался под него. К моему счастью, он был на простых ножках, без перекладины, так что я спокойно уместился под ним. Но из-за спадавшей почти до пола скатерти я не мог ничего увидеть! Тогда я осторожно прорезал в скатерти маленькую дырочку, в которую и устремил лихорадочно-жадный взор. Не прошло и нескольких минут, как в странную, таинственную комнату стали входить люди обоего пола в необычных облачениях. Эти люди были одеты в длинные белые коленкоровые рубахи до пят.
– Христос воскресе!
– Свет истинный воскресе!
– Сударь-батюшка воскресе!
– Царь царям воскресе! – посыпались странные взаимные приветствия.
Я не буду тебе сейчас за недостатком времени рассказывать подробно все, что делали эти субъекты. Скажу только, что вдруг я побледнел и задрожал от радости. Я увидел среди собравшихся изуверов старшего приказчика и Аглаю Тимофеевну. И один, и другая были одеты в такие же белые рубахи. Красавицу Обольянинову все величали, помимо «сестрицы», еще и титулом «Богородица».
Затаив дыхание, я смотрел на старшего приказчика. Лицо его было ужасно! Глаза, в которых полыхало пламя бешенства, казалось, готовы были испепелить всю собравшуюся здесь обезумевшую братию.
– И тако реку: бых среди вас, но ушед аз есмь, во новый Сион тайного белого царя путь продержал, яко восхотев плодов райских вкусить в кипарисовом саду… – загремел вдруг старый изувер.
Он быстро уселся на пол и, точно одержимый бесами, стал бить себя в грудь кулаками. Страшная комната и страшные люди в белых рубахах содрогнулись, замерли, затаив дыхание. Сотни воспаленных глаз, в которых бушевало сектантское безумие, устремились на того пророка, который, по его словам, был когда-то среди них, но теперь ушел в какой-то таинственный кипарисовый сад.
– И паки реку: проклятию, треклятию и четвероклятию подлежит всяк женолюбец! Ужли не читали вы: «Откуда брани и свары в вас? Не отсюда ли, не от сластей ли ваших, воюющих во удех ваших?» Рази не сказано: «Да упразднится тело греховное» и паки: «Умертвите уды ваша, якоже блуд, нечистоту, страсть и похоть злую; оне блуд и есть, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геенну огненную». «Погубится душа от рода своего у того, кто не обрежет плоти крайней своей в день осмый!» А вспомните, детки, что вещает пророк Исайя: «Каженникам лучшее место сынов и дщерей дается». Апостолы вещают: «Неоженившийся печется о господних, как угодить Господеве, а оженившийся печется о мирских, как угодить жене». Вникните и рассудите, детки, куда ведет вас ваше жало греховное, ваш змий-похотник? На погибель вечную, на погибель! Зане глаголено: «Блудники и прелюбодеи и осквернители телесем своих отыдут во огнь негасимый навеки. И горе им будет, яко никто же им не подаст воды, когда ни ороси глава их, ниже остудит перст един рук их, ни паки угаснет или переменит течение свое река, или утишатся быстрины реце огненней, но вовеки не угаснет никогда же».
Старший приказчик-изувер вскочил. Его всего трясло, лицо стало багровым.
– Гляньте, как живете вы, что вы делаете?! Вожделение содомское, плотское похотение, лобзание и осязание, скверное услаждение и запаление – вот ваши утехи, ваши боги. Аще реку вам: не заглядывайтесь, братья, на сестер, а сестры – на братьев! Плоть ибо взыскует плоть, вы же духовное есте и, яко сыны света, вослед батюшки Искупителя тецыте, истрясая в прах все бесовские ополчения. Бойтесь, страшитесь! Трепещите! Накроет вас земля и прочие каменья за ваше к вере нераденье!
Несколько минут после этой странной сектантско-бесовской проповеди в ритуальной комнате царило гробовое молчание. Все были подавлены, поражены, словно пригнулись. Но… прошли эти минуты, и при пении «Дай к нам, Господи, дай к нам Иисуса Христа» все словно чудом преобразились. Куда подевались страх на лицах, понурость, смирение! В глазах этих чудовищ в человеческом обличье засверкали прежние безумные огоньки. Мужчины стали приближаться к женщинам.
Клубы кадильного дыма стали обволакивать комнату, фигуры сектантов. Вся комната наполнилась как бы одним общим порывистым горячим дыханием. Чувствовалось, что то безумие, которое властно держит в своих цепких объятиях эту массу людей, вот сейчас, сию минуту должно прорваться и вылиться во что-нибудь отвратительное, гадкое, страшное. И действительно, так и случилось.
Я увидел, как около красавицы-волжанки – купеческой дочери – завертелся на одной ноге рыжий детина. Вдруг вся масса сумасшедших закружилась, завизжала, затопала и, подобно урагану, понеслась друг за дружкой вкруг, слева направо. Страшная комната задрожала. Отрывочные слова песни, ужасный топот босых ног о пол, шелестение взвивающихся вокруг разгоряченных тел, подолов, рубах, свист мелькавших в воздухе платков и полотенец – все это образовало один нестройный, страшный, адский гул. Казалось, в одном из кругов ада дьяволы и дьяволицы справляют свой бесовский праздник.
– Ай, Дух, ай, Дух! Царь Дух! Бог Дух! – гремели они.
– О, Ега! О, Ега! Гоп-та! – исступленно кричали другие.
– Накати! Накати! Благодать накати! – захлебывались третьи.
– Отсеките уды раздирающая и услаждающая, да беспечалие примите! Струями кровей своих умойтесь, и тако с Христом блаженны будете! Храните девство и чистоту! Неженимые – не женитесь, а женимые – разженитесь! – высоким и тонким, бабьим голосом до ужаса страшно кричал старший приказчик. – Отсеку! Отсеку! Печать царскую наложу! В чин архангельский произведу! Божьим знаменем благословлю! Огненным крестом окрещу! Кровь жидовскую спущу!
Но старика приказчика теперь плохо слушали. За общим гвалтом, за этим диким ужасным воем его слова терялись. Едва ли не один я был тем, кто их слышал. Огни вдруг стали притухать. Я увидел, как бесновато скачущий перед Аглаей Обольяниновой рыжий парень в белой рубахе исступленно схватил ее в свои объятия и повалил на пол.
Времени терять было нельзя. Я решил уйти, воспользовавшись всеобщим безумием, ибо началась отвратительная по своему бесстыдству оргия. Я тихонько выбрался из-под стола и пополз по направлению к входной двери, в комнату, откуда можно было выбраться через люк. Благополучно миновав – благодаря полутьме – это пространство, я бросился к лестнице люка и быстро поднялся по ней. Но, как только я попал в верхнюю пристройку, передо мной выросла огромная фигура.
– Стой! Откуда? Почему до пролития благодати? – раздался свистящий шепот.
Я почувствовал, как железная по силе рука схватила меня за шиворот.
– Сатана бо есмь![4] Сатана бо есмь! – дико вскрикнул я и, быстро выхватив свой фонарь, направил свет его на лицо державшего меня.
Я забыл сказать, что пальто свое я снял и спрятал за ткацким станком, так что стоял теперь перед ним в своей мантии Антихриста. Страшный крик ужаса вырвался из груди могучего детины. Он отпрянул от меня и застыл.
– Свят, свят, свят!.. Сатана, дьявол… Чур меня!..
– Погибнешь! – грянул я и быстрее молнии бросился бежать к воротам.
Стражник, прислуживающий около них, при виде развевающейся белой фигуры с изображением красных чертей, мчащейся с фонарем, бросился лицом на землю. А остальное вы знаете.
Да, остальное мы знали, я и агент Х., чуть ли не три часа стоявшие и мерзнувшие под прикрытием забора. Мы видели, как около трех часов ночи из ворот таинственного дома выскочила белая фигура.
– Это он! – шепнул мне агент Х.
Мы бросились к белой фигуре, которая действительно оказалась Путилиным. Агент накрыл его своим пальто. Мы не шли, а бежали и вскоре очутились в нашей гостинице.
Таков был рассказ Путилина о его приключениях. Стрелка часов показывала около шести утра. Путилин был спокоен, хотя немного бледен. Мы с агентом Х. слушали все это, затаив дыхание.
– Вот что, голубчик, сию минуту летите на телеграф и сдайте эти депеши! – распорядился Путилин, обращаясь к агенту.
Он быстро набросал несколько слов на двух листках бумаги, вырванных из записной книжки. Когда мы остались одни, Путилин подошел ко мне и сказал:
– Запомни на всю свою жизнь, что я никогда не испытывал такого леденящего кровь ужаса, какой испытал несколько часов тому назад. Я, закаленный в сыскных боях, был близок к обмороку.
– Скажи, есть ли смысл в таком безумном риске?
– Как посмотреть на этот вопрос… – загадочно ответил он.
– Но ты ведь разыскиваешь сына миллионера?
– Да.
– Какое это имеет отношение к нему?
– Никакого. И, представь, в то же время – огромное. Ты знаешь мою кривую? Если она вывезет меня завтра, я буду триумфатором. Я упрям. Я, если хочешь знать, скорее упущу дело, чем разрушу эту кривую. Но мне кажется, что я не ошибаюсь в данном случае.
– Стало быть, завтра предстоит похождение…
– Решительнее сегодняшнего… – усмехнулся Путилин. – Честное слово, или завтра в одиннадцать часов вечера твой друг совершит подвиг, или московские сыщики будут смеяться над знаменитым Путилиным, богом русского сыска. Дай мне рюмку коньяка. Я чувствую себя прескверно… Сейчас засну.
Действительно, минут через десять послышалось мерное похрапывание Путилина, не спавшего почти трое суток.
– Я вернусь ровно в семь часов вечера.
Признаюсь, я провел отвратительный день. Мысль о том, что сегодня ночью должен разыграться финал таинственной истории, не давала мне покоя. «А если вместо успеха – полное фиаско?» – проносилось в моей голове.
Мы с милейшим Х. передумали и переговорили немало. Ровно в семь часов вернулся Путилин.
– Телеграммы нет?
– Есть, – ответил я, подавая ему полученную около трех часов дня депешу.
Путилин быстро проглядел ее и протянул мне. Вот что значилось в ней: «Мчусь с экстренным заказным. Машинист старается вовсю. Прибуду к восьми часам. Вахрушинский».
– Сию же минуту, голубчик, летите на вокзал и встретьте его! – отдал Путилин приказание агенту. – Везите его сюда.
Когда мы остались одни, я спросил его:
– Мы его будем ожидать?
– Да. Но только до девяти часов. Если поезд задержится, Х. доставит Вахрушинского вот туда. – И Путилин наскоро набросал несколько слов агенту.
– Ну что, доктор, сегодня ты хочешь сопровождать меня в моем походе?
– Ну разумеется! – ответил я, ликуя.
– Отлично, отлично! – потер руки великий сыщик.
– Ты сегодня без переодеваний? Без своей страшной мантии?
– Да. Сегодня это не потребуется… – усмехнулся он.
В половине девятого дверь нашего номера распахнулась, и в нее ураганом влетел старик миллионер. Он так и бросился к Путилину.
– Господи! Ваше превосходительство, неужели нашли?
– Пока еще нет. Но, кажется, напал на след… – уклончиво ответил мой гениальный друг. – Я вызвал вас так спешно потому, что, может быть, вы мне понадобитесь… Слушайте, Х., вы помните тот трактир, где мы были?
– Конечно.
– Так вот, вы отправитесь туда вместе с господином Вахрушинским. Там находится переодетая полиция. Пароль – «белый голубь». Как только явитесь туда, сейчас же возьмите с собой пять человек и оцепите с соблюдением самых строгих предосторожностей ту часть сада, которую я вам показывал. Ждите моего сигнального свистка и тогда бросайтесь немедленно. Пора, господа, двигаться! Мы поедем с доктором.
Нас ожидали сани, быстро помчавшие нас по столь же безлюдным, пустынным улицам. Мы очутились на окраине одной из подмосковных слобод, но не той, где были вчера. Путилин слез и велел кучеру (впоследствии я узнал, что это был переодетый полицейский) ждать нас тут.
Перед нами расстилался огромный огород с бесчисленными рядами гряд, опушенных снегом. Рядом возвышался каменный двухэтажный дом. Окна старинного типа, как верхнего, так и нижнего этажей, были наглухо закрыты железными ставнями с железными болтами. Ворота были с дубовыми засовами. Высокий бревенчатый забор с большими гвоздями вверху окружал сад, примыкавший к дому.
– Нам надо пробраться туда, в самую середину сада… – шепнул мне Путилин.
– Но как нам это удастся? Смотри какой забор! И гвозди…
– Иди за мной! Мы поползем по грядам и проникнем с той стороны огорода. Я высмотрел там отверстие.
– А вот, извольте видеть, как дело обстояло. Около года назад отправился сын мой по торговым делам на Волгу. Пробыл он там порядочно времени. Познакомился в Сызрани со вдовой купчихой-миллионершей Обольяниновой и с ее единственной дочерью красавицей Аглаей Тимофеевной. Вернулся. Сияет весь от радости. Поведал о знакомстве. Я сразу смекнул, в чем дело. Вскоре прибыли в Питер и Обольянинова с дочкой. Поехал я к ним, стал в доме бывать. Однажды сын меня и спрашивает: «Отец, дашь свое родительское согласие на мой брак с Аглаей Тимофеевной?» Дам, отвечаю, с радостью. Однако вдруг все дело круто изменилось: перестал сын бывать у волжской купчихи, стал темнее тучи. Вижу, тоска его так и терзает, душу не отпускает. Стал я допытываться о причине происходящего. Отмалчивается или на пустяки разговор переводит. А ночи почти все напролет ходит по комнатке этой, охает, вздыхает, то молиться начинает, то плачет. А теперь, как уже известно вашему превосходительству, и вовсе исчез…
– Скажите, с момента исчезновения вашего сына вы не бывали больше у волжской купчихи и ее дочки?
– Нет-с. Что мне у них делать?..
– У них есть какое-нибудь торговое дело?
– И не одно. И мануфактурное, и железное, и рыбное.
– Отлично. Поскольку мне хотелось бы увидеть бывшую невесту вашего сына, то мы сейчас устроим вот что: вы меня отвезете к Обольяниновым и представите им как крупного петербургского промышленника. Доктора мы можем выдать за моего доверенного управляющего.
– Слушаю-с, ваше превосходительство! – живо ответил Вахрушинский.
Коленкоровый платок
– Это их собственный дом? – спросил Путилин, когда мы остановились перед великолепным каменным особняком близ церкви Иоанна Предтечи.– Нет-с, это дом их тетки, петербургской богатейки.
Дверь нам открыла пожилая женщина с понурым видом, одетая во все черное.
– Здравствуйте, Анфисушка, дома ваши-то?
– Дома-с… – ответила женщина в черном. – Пожалуйте.
– Так вы скажите самой-то, что приехал, дескать, Сила Федорович с двумя промышленниками о деле поговорить.
Мы быстро разделись и вошли в залу. Тут не было той кричащей роскоши, что царила в доме у Вахрушинского, но, однако, обстановка казалась богатой. Не успели мы присесть, как дверь из какой-то соседней комнаты распахнулась, и вошла девушка. Очевидно, она не ожидала нас здесь увидеть, потому что громко вскрикнула от удивления и испуга.
Одета она была довольно необыкновенно. Длинный, светло-лилового цвета бархатный сарафан облегал ее роскошную, пышную фигуру. На груди сверкали ожерелья из всевозможных драгоценных камней. Руки были все в кольцах. На голове – простой коленкоровой белый платок, низко опущенный на лоб. Из-под него выглядывало красивое, удивительно красивое лицо. Особенно замечательны были глаза: огромные, черные, дерзко-властные.
– Простите, Аглая Тимофеевна, мы, кажется, вас напугали? – направился к ней Вахрушинский. – Неужели Анфисушка не предупредила? Мы к мамаше, по торговому делу. Позвольте представить вам незваных гостей.
Путилин, назвав меня и себя вымышленными купеческими фамилиями, низко и почтительно поклонился красавице в сарафане.
– Очень приятно… – раздался ее певучий голос.
Она все еще пребывала в сильном замешательстве. Путилин, удивительно ловко подражая купеческому говору и даже упирая на «о», стал сыпать кудреватые фразы. Я видел, что он не спускает пристального взора с лица красавицы, но главное – с белого коленкорового платка, покрывавшего ее голову.
– Эх, Аглая Тимофеевна, сразу видно-с, что вы с Волги-матушки, с нашей великой поилицы-кормилицы!
– Почему же это видно? – усмехнулась молодая Обольянинова.
– Да как же-с? Я и сам на Волге жил. Где в ином месте можно сыскать такую расчудесную красоту? Вы извините меня, я человек уж немолодой, комплиментом обидеть не могу. А потом и наряды-с: у нас теперь в Питере все норовят по-модному, а вы-с вот в боярском сарафане. Эх, да ежели бы к нему кокошничек вместо белого платочка…
Быстрым, как молния, движением девушка сорвала с головы коленкоровый платок. Я заметил, как сильно дрожат ее руки.
– Извините… я совсем забыла, что в утреннем наряде щеголяю…
Глаза ее сверкнули. Губы тронула тревожная усмешка. Женщина в черном, Анфисушка, явилась и доложила, что «сама» извиняется, что из-за недомогания не может нас принять.
– Ничего-с, в следующий раз заглянем! – проговорил Путилин.
Когда мы вышли, он обратился к Вахрушинскому:
– Вот что я вам скажу: дело ваше далеко не легкое. Однако надежды не теряйте. Помните только одно: вашего сына нужно как можно скорее отыскать. Он в серьезной опасности.
Возвращаясь к себе, Путилин был хмур и задумчив.
– Белый или черный… Черный или белый… Гм… – бормотал он себе под нос.
Я не проронил ни слова, потому что хорошо знал привычку моего гениального друга говорить с самим собой.
– Скажи, пожалуйста, – вдруг громко обратился он ко мне, – тебе никогда не приходила мысль, что черный ворон может обратиться в белого голубя?
Я уставился на Путилина во все глаза:
– Бог с тобой, Иван Дмитриевич: ты задаешь такие диковинные вопросы…
Путилин – московский гастролер
На другой день, часов около четырех, ко мне приехал Путилин. В руках он держал чемодан, под шубой я заметил перекинутый через плечо ремень дорожной сумки.– Я не мог предупредить тебя раньше, потому что был по горло занят. Если тебе улыбается мысль совершить со мной одно путешествие…
– Куда?
– В Москву. Но поторопись. До отхода поезда остается совсем немного времени.
Я наскоро уложил чемодан, и через час мы уже сидели в купе первого класса. Утомительно долгой дорогой (тогда поезда ходили куда медленнее, чем теперь) Путилин не сомкнул глаз. Просыпаясь, я заставал его за просматриванием каких-то бумаг-донесений. Откинувшись на спинку дивана, он что-то бормотал себе под нос, словно заучивая необходимое наизусть.
– Ты бы отдохнул, Иван Дмитриевич… – несколько раз обращался я к нему.
– Некогда, голубчик! Надо зубрить особую тарабарщину.
– Скажи, мы едем по тому таинственному делу об исчезновении сына купца?
– Да. Ах, кстати, я забыл тебе сказать, что сегодня по этой же дороге, но несколько раньше нас, проследовали знакомые тебе лица.
– Кто именно? – удивился я.
– Старший приказчик Вахрушинского и красавица в бархатном сарафане с белым платочком на голове.
– Как? Откуда ты это узнал?
Путилин расхохотался:
– Прости, но ты говоришь глупости! Ты вот называешь меня русским Лекоком. Какой же я был бы Лекок, если бы не знал того, что мне следует знать?
– И какова же причина их столь внезапного отъезда?
– У первого – желание как можно скорее спасти от опасности своего молодого хозяина, у второй… как бы тебе получше объяснить?.. Ну, загладить свой промах с белым коленкоровым платочком, что ли…
– Стало быть, этот приказчик будет помогать тебе в деле розыска молодого Вахрушинского?
– О да! И очень… – серьезно проговорил мой гениальный друг, этот великий русский сыщик. – А теперь не мешай мне, спи.
Сквозь полудрему, овладевшую мной из-за мерного покачивания поезда, до меня доносилось бормотание Путилина:
– По пиво духовное… По источника нетления…
«Что за чертовщину несет мой знаменитый друг?!» – неотвязно преследовала меня докучливая мысль.
Подъезжая к самой Москве, Путилин мне сказал:
– Из многих дел, свидетелем которых ты был, это – одно из наиболее опасных. Если меня не разорвут в клочья, я окончательно уверую в свою счастливую звезду.
К моему удивлению, лишь только поезд подошел к платформе, как мы увидели направлявшегося нам навстречу Х., любимого агента знаменитого сыщика. Путилин о чем-то отрывисто его спросил, и мы все вместе тронулись в гостиницу для приезжих, оказавшуюся чрезвычайно грязным заведением и находившуюся на одной из окраин тогдашней патриархальной Москвы.
– Почему тебе пришла фантазия остановиться в этом вертепе? – спросил я Путилина.
– Так надо… – ответил он.
Несмотря на то что уже наступил вечер, мой друг отправился куда-то в сопровождении агента Х. и вернулся далеко за полночь. Поздним вечером второго дня нашего пребывания в Москве (в течение всего этого времени Путилин почти не бывал дома) он вытащил чемодан и, порывшись в нем, достал из него какое-то странное облачение.
– Необходимо, доктор, немного преобразиться. Сегодня мне предстоит нанести весьма важный визит.
– Мне? – спросил я с легким укором. – Но отчего же не нам?
– Увы, мой друг, на этот раз я никого не могу взять с собой туда, куда собираюсь. Дай бог, чтобы хотя бы мне одному удалось туда проникнуть!
– Стоило мне тогда понапрасну тащиться в Москву… – недовольно проворчал я.
– Не говори так. Ты и мой милый Х. – вы можете мне оказать существенную помощь. Слушайте. Пока я окончательно не убедился в правильности своего предположения, я по многим соображениям не хочу обращаться за содействием к моим московским коллегам. Вдруг знаменитый гастролер оскандалится! Конфуз выйдет… Я оставлю вас неподалеку от того места, куда постараюсь проникнуть. У меня есть сигнальный свисток с очень резким звуком. Если вы его услышите, можете с револьверами наизготовку немедленно бросаться ко мне на помощь. Кстати, голубчик Х., вот вам приблизительный план.
И Путилин подал агенту листок бумаги, на котором было что-то начертано.
Перед тем как надеть пальто, в каких обыкновенно ходят мещане, Путилин облачился… в белый плащ-хитон с изображением красных чертей.
– Это что такое? – попятился я от него.
– Мантия Антихриста, любезный доктор! – тихо рассмеялся Путилин. – Кто знает! Быть может, она избавит меня от необходимости прибегать к револьверу. Последнее было бы весьма нежелательно. Ну, а теперь в путь!
Была половина двенадцатого, когда мы покинули нашу затрапезную гостиницу и углубились в глухие улицы и переулки этой удаленной от центра московской слободы. Темень стояла страшная. Не было видно ни зги. Улицы были совершенно безлюдны. Только время от времени откуда-то из-за заборов доносились злобный неистовый лай и вой цепных собак. Вскоре мой отважный друг замедлил шаг.
– С минуты на минуту мы подойдем к нужному месту.
Перед нами, на левой стороне улицы, черной массой высился дом, за ним тянулся ряд построек. Все это скопление сооружений было обнесено высоким дощатым забором.
– Ну-с, господа, я встану здесь, у ворот. Вы переходите на другую сторону. Вы помните, Х., тот забор, окружающий пустырь, который мы с вами вчера осматривали?
– Еще бы, Иван Дмитриевич! – с готовностью ответил агент.
– Ну, так вы с доктором за ним и притаитесь.
Время тянулось медленно. Где-то послышался крик первых петухов. Почти одновременно с их криком на пустынной улице стали вырисовываться темные силуэты людей. Они крадучись, боязливо подходили к воротам таинственного дома, в котором не светилось ни малейшего огонька.
Поскольку, господа, я люблю рассказывать связно и последовательно, то позвольте мне теперь продолжить историю со слов самого великого сыщика – Ивана Дмитриевича Путилина. Вот что он поведал мне о своем смертельно опасном посещении этого таинственного дома.
В страшном «Сионе» – мантия Антихриста
Я, рассказывал он, зорко вглядывался в ночную тьму. Лишь только я увидел приближающихся людей, как сейчас же трижды постучал в ворота.– Кто там? – раздался тихий голос.
– Человек божий… – так же тихо ответил я.
– А куда путь держишь?
– К самому батюшке Христу.
– А почто?
– По пиво духовное, по источник нетления.
– А сердце раскрыто?
– Любовь в нем живет.
– Милость и покров. Входи, миленький!
Ворота, или, вернее, калитка в воротах распахнулась, и я быстро направился внутрь, пробираясь по узким переходам в особую пристройку к нижнему этажу, выдвинувшуюся своими тремя стенами во двор и представлявшую из себя нечто вроде жилого летнего помещения. Тут, занимая почти все пространство пристройки, был навален всевозможный домашний скарб.
Услышав за собой шаги, я спрятался за ткацким станком. Мимо меня прошел высокий детина. Подойдя к углу, он быстро поднял крышку люка и скрылся в нем. Через минуту молодец вылез оттуда.
– Еще никого из деток там нет… – довольно громко пробормотал он, выходя из пристройки.
Быстрее молнии бросился я к этому люку. Дверца его теперь была открыта. Я спустился по узкой лесенке и попал в довольно обширную подземную комнату, слабо освещенную и разделенную дощатой перегородкой на две части. Там не было ни души.
Я быстро вошел в смежную, еще более просторную и ярко освещенную паникадилом подземную комнату. Тут тоже никого не было. В переднем углу, перед божницей, с завешенными пеленой иконами стоял большой, накрытый белоснежной скатертью стол с крестом и Евангелием посередине.
Я стремительно забрался под него. К моему счастью, он был на простых ножках, без перекладины, так что я спокойно уместился под ним. Но из-за спадавшей почти до пола скатерти я не мог ничего увидеть! Тогда я осторожно прорезал в скатерти маленькую дырочку, в которую и устремил лихорадочно-жадный взор. Не прошло и нескольких минут, как в странную, таинственную комнату стали входить люди обоего пола в необычных облачениях. Эти люди были одеты в длинные белые коленкоровые рубахи до пят.
– Христос воскресе!
– Свет истинный воскресе!
– Сударь-батюшка воскресе!
– Царь царям воскресе! – посыпались странные взаимные приветствия.
Я не буду тебе сейчас за недостатком времени рассказывать подробно все, что делали эти субъекты. Скажу только, что вдруг я побледнел и задрожал от радости. Я увидел среди собравшихся изуверов старшего приказчика и Аглаю Тимофеевну. И один, и другая были одеты в такие же белые рубахи. Красавицу Обольянинову все величали, помимо «сестрицы», еще и титулом «Богородица».
Затаив дыхание, я смотрел на старшего приказчика. Лицо его было ужасно! Глаза, в которых полыхало пламя бешенства, казалось, готовы были испепелить всю собравшуюся здесь обезумевшую братию.
– И тако реку: бых среди вас, но ушед аз есмь, во новый Сион тайного белого царя путь продержал, яко восхотев плодов райских вкусить в кипарисовом саду… – загремел вдруг старый изувер.
Он быстро уселся на пол и, точно одержимый бесами, стал бить себя в грудь кулаками. Страшная комната и страшные люди в белых рубахах содрогнулись, замерли, затаив дыхание. Сотни воспаленных глаз, в которых бушевало сектантское безумие, устремились на того пророка, который, по его словам, был когда-то среди них, но теперь ушел в какой-то таинственный кипарисовый сад.
– И паки реку: проклятию, треклятию и четвероклятию подлежит всяк женолюбец! Ужли не читали вы: «Откуда брани и свары в вас? Не отсюда ли, не от сластей ли ваших, воюющих во удех ваших?» Рази не сказано: «Да упразднится тело греховное» и паки: «Умертвите уды ваша, якоже блуд, нечистоту, страсть и похоть злую; оне блуд и есть, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геенну огненную». «Погубится душа от рода своего у того, кто не обрежет плоти крайней своей в день осмый!» А вспомните, детки, что вещает пророк Исайя: «Каженникам лучшее место сынов и дщерей дается». Апостолы вещают: «Неоженившийся печется о господних, как угодить Господеве, а оженившийся печется о мирских, как угодить жене». Вникните и рассудите, детки, куда ведет вас ваше жало греховное, ваш змий-похотник? На погибель вечную, на погибель! Зане глаголено: «Блудники и прелюбодеи и осквернители телесем своих отыдут во огнь негасимый навеки. И горе им будет, яко никто же им не подаст воды, когда ни ороси глава их, ниже остудит перст един рук их, ни паки угаснет или переменит течение свое река, или утишатся быстрины реце огненней, но вовеки не угаснет никогда же».
Старший приказчик-изувер вскочил. Его всего трясло, лицо стало багровым.
– Гляньте, как живете вы, что вы делаете?! Вожделение содомское, плотское похотение, лобзание и осязание, скверное услаждение и запаление – вот ваши утехи, ваши боги. Аще реку вам: не заглядывайтесь, братья, на сестер, а сестры – на братьев! Плоть ибо взыскует плоть, вы же духовное есте и, яко сыны света, вослед батюшки Искупителя тецыте, истрясая в прах все бесовские ополчения. Бойтесь, страшитесь! Трепещите! Накроет вас земля и прочие каменья за ваше к вере нераденье!
Несколько минут после этой странной сектантско-бесовской проповеди в ритуальной комнате царило гробовое молчание. Все были подавлены, поражены, словно пригнулись. Но… прошли эти минуты, и при пении «Дай к нам, Господи, дай к нам Иисуса Христа» все словно чудом преобразились. Куда подевались страх на лицах, понурость, смирение! В глазах этих чудовищ в человеческом обличье засверкали прежние безумные огоньки. Мужчины стали приближаться к женщинам.
Клубы кадильного дыма стали обволакивать комнату, фигуры сектантов. Вся комната наполнилась как бы одним общим порывистым горячим дыханием. Чувствовалось, что то безумие, которое властно держит в своих цепких объятиях эту массу людей, вот сейчас, сию минуту должно прорваться и вылиться во что-нибудь отвратительное, гадкое, страшное. И действительно, так и случилось.
Я увидел, как около красавицы-волжанки – купеческой дочери – завертелся на одной ноге рыжий детина. Вдруг вся масса сумасшедших закружилась, завизжала, затопала и, подобно урагану, понеслась друг за дружкой вкруг, слева направо. Страшная комната задрожала. Отрывочные слова песни, ужасный топот босых ног о пол, шелестение взвивающихся вокруг разгоряченных тел, подолов, рубах, свист мелькавших в воздухе платков и полотенец – все это образовало один нестройный, страшный, адский гул. Казалось, в одном из кругов ада дьяволы и дьяволицы справляют свой бесовский праздник.
– Ай, Дух, ай, Дух! Царь Дух! Бог Дух! – гремели они.
– О, Ега! О, Ега! Гоп-та! – исступленно кричали другие.
– Накати! Накати! Благодать накати! – захлебывались третьи.
– Отсеките уды раздирающая и услаждающая, да беспечалие примите! Струями кровей своих умойтесь, и тако с Христом блаженны будете! Храните девство и чистоту! Неженимые – не женитесь, а женимые – разженитесь! – высоким и тонким, бабьим голосом до ужаса страшно кричал старший приказчик. – Отсеку! Отсеку! Печать царскую наложу! В чин архангельский произведу! Божьим знаменем благословлю! Огненным крестом окрещу! Кровь жидовскую спущу!
Но старика приказчика теперь плохо слушали. За общим гвалтом, за этим диким ужасным воем его слова терялись. Едва ли не один я был тем, кто их слышал. Огни вдруг стали притухать. Я увидел, как бесновато скачущий перед Аглаей Обольяниновой рыжий парень в белой рубахе исступленно схватил ее в свои объятия и повалил на пол.
Времени терять было нельзя. Я решил уйти, воспользовавшись всеобщим безумием, ибо началась отвратительная по своему бесстыдству оргия. Я тихонько выбрался из-под стола и пополз по направлению к входной двери, в комнату, откуда можно было выбраться через люк. Благополучно миновав – благодаря полутьме – это пространство, я бросился к лестнице люка и быстро поднялся по ней. Но, как только я попал в верхнюю пристройку, передо мной выросла огромная фигура.
– Стой! Откуда? Почему до пролития благодати? – раздался свистящий шепот.
Я почувствовал, как железная по силе рука схватила меня за шиворот.
– Сатана бо есмь![4] Сатана бо есмь! – дико вскрикнул я и, быстро выхватив свой фонарь, направил свет его на лицо державшего меня.
Я забыл сказать, что пальто свое я снял и спрятал за ткацким станком, так что стоял теперь перед ним в своей мантии Антихриста. Страшный крик ужаса вырвался из груди могучего детины. Он отпрянул от меня и застыл.
– Свят, свят, свят!.. Сатана, дьявол… Чур меня!..
– Погибнешь! – грянул я и быстрее молнии бросился бежать к воротам.
Стражник, прислуживающий около них, при виде развевающейся белой фигуры с изображением красных чертей, мчащейся с фонарем, бросился лицом на землю. А остальное вы знаете.
Да, остальное мы знали, я и агент Х., чуть ли не три часа стоявшие и мерзнувшие под прикрытием забора. Мы видели, как около трех часов ночи из ворот таинственного дома выскочила белая фигура.
– Это он! – шепнул мне агент Х.
Мы бросились к белой фигуре, которая действительно оказалась Путилиным. Агент накрыл его своим пальто. Мы не шли, а бежали и вскоре очутились в нашей гостинице.
Таков был рассказ Путилина о его приключениях. Стрелка часов показывала около шести утра. Путилин был спокоен, хотя немного бледен. Мы с агентом Х. слушали все это, затаив дыхание.
– Вот что, голубчик, сию минуту летите на телеграф и сдайте эти депеши! – распорядился Путилин, обращаясь к агенту.
Он быстро набросал несколько слов на двух листках бумаги, вырванных из записной книжки. Когда мы остались одни, Путилин подошел ко мне и сказал:
– Запомни на всю свою жизнь, что я никогда не испытывал такого леденящего кровь ужаса, какой испытал несколько часов тому назад. Я, закаленный в сыскных боях, был близок к обмороку.
– Скажи, есть ли смысл в таком безумном риске?
– Как посмотреть на этот вопрос… – загадочно ответил он.
– Но ты ведь разыскиваешь сына миллионера?
– Да.
– Какое это имеет отношение к нему?
– Никакого. И, представь, в то же время – огромное. Ты знаешь мою кривую? Если она вывезет меня завтра, я буду триумфатором. Я упрям. Я, если хочешь знать, скорее упущу дело, чем разрушу эту кривую. Но мне кажется, что я не ошибаюсь в данном случае.
– Стало быть, завтра предстоит похождение…
– Решительнее сегодняшнего… – усмехнулся Путилин. – Честное слово, или завтра в одиннадцать часов вечера твой друг совершит подвиг, или московские сыщики будут смеяться над знаменитым Путилиным, богом русского сыска. Дай мне рюмку коньяка. Я чувствую себя прескверно… Сейчас засну.
Действительно, минут через десять послышалось мерное похрапывание Путилина, не спавшего почти трое суток.
«Кипарисовый сад». Пророк тайного белого царя
На другой день Путилин исчез еще утром. Уходя, он бросил нам:– Я вернусь ровно в семь часов вечера.
Признаюсь, я провел отвратительный день. Мысль о том, что сегодня ночью должен разыграться финал таинственной истории, не давала мне покоя. «А если вместо успеха – полное фиаско?» – проносилось в моей голове.
Мы с милейшим Х. передумали и переговорили немало. Ровно в семь часов вернулся Путилин.
– Телеграммы нет?
– Есть, – ответил я, подавая ему полученную около трех часов дня депешу.
Путилин быстро проглядел ее и протянул мне. Вот что значилось в ней: «Мчусь с экстренным заказным. Машинист старается вовсю. Прибуду к восьми часам. Вахрушинский».
– Сию же минуту, голубчик, летите на вокзал и встретьте его! – отдал Путилин приказание агенту. – Везите его сюда.
Когда мы остались одни, я спросил его:
– Мы его будем ожидать?
– Да. Но только до девяти часов. Если поезд задержится, Х. доставит Вахрушинского вот туда. – И Путилин наскоро набросал несколько слов агенту.
– Ну что, доктор, сегодня ты хочешь сопровождать меня в моем походе?
– Ну разумеется! – ответил я, ликуя.
– Отлично, отлично! – потер руки великий сыщик.
– Ты сегодня без переодеваний? Без своей страшной мантии?
– Да. Сегодня это не потребуется… – усмехнулся он.
В половине девятого дверь нашего номера распахнулась, и в нее ураганом влетел старик миллионер. Он так и бросился к Путилину.
– Господи! Ваше превосходительство, неужели нашли?
– Пока еще нет. Но, кажется, напал на след… – уклончиво ответил мой гениальный друг. – Я вызвал вас так спешно потому, что, может быть, вы мне понадобитесь… Слушайте, Х., вы помните тот трактир, где мы были?
– Конечно.
– Так вот, вы отправитесь туда вместе с господином Вахрушинским. Там находится переодетая полиция. Пароль – «белый голубь». Как только явитесь туда, сейчас же возьмите с собой пять человек и оцепите с соблюдением самых строгих предосторожностей ту часть сада, которую я вам показывал. Ждите моего сигнального свистка и тогда бросайтесь немедленно. Пора, господа, двигаться! Мы поедем с доктором.
Нас ожидали сани, быстро помчавшие нас по столь же безлюдным, пустынным улицам. Мы очутились на окраине одной из подмосковных слобод, но не той, где были вчера. Путилин слез и велел кучеру (впоследствии я узнал, что это был переодетый полицейский) ждать нас тут.
Перед нами расстилался огромный огород с бесчисленными рядами гряд, опушенных снегом. Рядом возвышался каменный двухэтажный дом. Окна старинного типа, как верхнего, так и нижнего этажей, были наглухо закрыты железными ставнями с железными болтами. Ворота были с дубовыми засовами. Высокий бревенчатый забор с большими гвоздями вверху окружал сад, примыкавший к дому.
– Нам надо пробраться туда, в самую середину сада… – шепнул мне Путилин.
– Но как нам это удастся? Смотри какой забор! И гвозди…
– Иди за мной! Мы поползем по грядам и проникнем с той стороны огорода. Я высмотрел там отверстие.