Страница:
Добычин Л
Из книги 'Портрет' (рассказы)
ЛЕОНИД ДОБЫЧИН
Из книги "Портрет"
Содержание:
Прощание
Лекпом
Отец
Хиромантия
Пожалуйста
Сад
Портрет
ПРОЩАНИЕ
Зима кончалась. В шесть часов уже светло было. Открыв глаза, Кунст видел трещины на потолке, из трещин получалась юбка и кривые ноги в башмаках с двумя ушками. За стеной сиделка уже шлепала своими туфлями без пяток и будила раненого. Стукнув в дверь, хозяйка приносила чайник. - Безобразие, говорила она и показывала головой на стену. Замолчав, она прислушивалась и потом смеялась. Кунст краснел.
В студенческом пальто, с кусочком хлеба, завернутым в газету "Век", в кармане, он выходил из дома. Снег был темен. Почки рожками торчали на концах ветвей. Старухи возвращались из хвостов и прижимали к кофтам хлебы. Сумасшедшие солдаты, разбредясь из лазаретов, бормотали на ходу. Встречалась прачка Кyбариха и здоровалась. - Порядочные люди разбежались, - горевала она, - нет уже тех жильцов. - Вот и она - впустила к себе фею, уличную бабочку.
Звенел трамвай. - Вперед пройдите, - восклицал кондуктор. Лед на реках посерел уже. Перед домами было сухо. Саботажники с газетами кричали на углах. За Троицким мостом Кунст вылезал и шел по набережной. Темные дворцы смотрели мрачно. Каменные старики стояли в рыжих нишах, разводя руками и выделывая па.
Иван Ильич уже писал, тщедушный, за большой конторкой с перламутровыми птицами, и Мирра Осиповна, поправляя волосы, уже сидела. В меховом воротнике, она поеживалась и подрагивала. - Слушайте, я замерзаю, - говорила она томно и драпировалась.
Прибегал начальник Глан, коротенький, в коротеньком костюме, и, усевшись в кресло, разворачивал свою газету "Луч". - "Навстречу голоду!" прочитывал он громко. Девушка Маланья, колыхая мякотями, разносила чай. Мужчины на нее посматривали сбоку. Заходил инструктор Баумштейн с докладом, и начальник Глан величественно слушал его. - Честь имею, - козырял инструктор Баумштейн и подмигивал девицам. - Но какой он интересный, удивлялись они. - Я пишу магистерскую диссертацию, - взглянув на окна, говорил тогда Иван Ильич, - и каждый вечер я на несколько часов позабываю эту жизнь. - Ах, я понимаю вас, - роняла набок голову и нежно улыбалась Мирра Осиповна.
- Время, - наконец, сорвавшись с места, складывал начальник Глан свой "Луч". Все схватывались. Доставалась пудра и карандаши для губ. Иван Ильич смотрелся в лак конторки и со скромным видом освежал пробор. У выхода стояли саботажники с газетами. - Вичернии, - кричали они звонко и приплясывали. Хлопали себя руками по бокам и топали ногами низенькие генералы с "Новым Временем". Шпиль крепости блестел. Морские облака летели.
Сбросив обувь и взяв в руки "Век", Кунст осторожно, чтобы не измять штаны, укладывался на кровать. Сиделка за стеной похрапывала. Возвращалась из конторы Фрида и шумела. Стукнув в дверь, хозяйка приносила чайник. - Что в газетах? - говорила она и присаживалась. - Фрида все поет. Она такая поэтическая. Я была другая. - Иногда, таинственно хихикнув, она делала игривое лицо. - Письмо, - с ужимками вручала она и хитро смеялась: - Верно, от хорошенькой. - Кунст брал конверт и, посмотрев на свет, вскрывал. Писала тетка. "Приезжай, - звала она. - Мы сыты. А у вас такие ужасы: недавно я читала, что от голода распух один профессор и упала замертво писательница".
Стаял снег. Подсохло. Лед прошел - с дорогами и со следами лыж. На улицах уселись бабы с вербами. - Нам будет выдача, - обдернув пиджачок и потирая руки, объявил Иван Ильич. - Мед с пчелами, - вскочила Мирра Осиповна и, считая, отогнула палец. Распахнулся воротник, брошь "пляшущая женщина" открылась. - Красная икра и грушевый компот в жестянках! - К концу дня костлявая девица с желтой головой промчалась через комнату. - Не расходитесь, - объявила она.
- Ждите. Я поеду на грузовике за выдачей. - Возьмите двух вооруженных, - закричали ей. - Возьму, - сказала она, обернувшись, и светло взглянула: - И сама вооружусь. - Девица Смон, - проводив ее глазами, посмотрел Иван Ильич вокруг. - Пожалуй, правильнее было бы Симoн, предположил он погодя, подумав. Ждали долго. Электричество не действовало. Девушка Маланья принесла фонарь и посмеялась: - Как коров поить, - сравнила она. Тени появились. За окном газетчики кричали нараспев: Ви-чер-нии.
Кунст, опершись на подоконник, тихо подтянул им, и Иван Ильич, стесняясь, присоединился:
слезы лились
из вокзала,
шепотом пропели они вместе и сконфузились. Настала пасха. Делать было нечего. Кунст спал, смотрелся в зеркало, ел выдачу. Хозяйка отворяла дверь, просовывала голову и спрашивала, не угарно ли. - Ах, чтo вы получили, разглядела она и прижала к сердцу руки. - Фриде дали воблу: тоже хорошо. - В соседней комнате сиделка угощалась с сослуживицами. Ударяли в бубен, пили спирт и крякали. Они ругали раненых: - Чуть выйдешь, - говорили они, - а уж он порылся у тебя в корзине. - Дезинфекцией тянуло от них. Фрида, поэтическая, распустила волосы, открыла в коридоре форточку и пела. Сумасшедшие, заслушавшись, стояли перед палисадником. Кунст вышел, и они пошли за ним. Он встретил Кyбариху в праздничном наряде. - Заверните, зазвала она и подала кулич с цветком на верхней корке и яйца. Фея - уличная бабочка - была приглашена. Красиво завитая, она скромно кашляла, чтобы прочистить горло, и учтиво говорила "да, пожалуйста", и "нет, мерси". - Вот то-то, - одобряла ее Кyбариха, и она краснела.
Раздвигая прошлогодний лист, полезли из земли травинки. Птичка завелась на Черной речке и по вечерам посвистывала. Фея принялась ходить под окнами. Конфузясь, Кунст задергивался занавеской. Беженцы из Риги стали приезжать из города по воскресеньям. Сняв чулки и башмаки, они сидели над водой. Хозяйка надевала кружевной платок и выходила посмотреть на них. - Мои компатриоты, поясняла она.
Мирра Осиповна перестала мерзнуть и сняла свой воротник. Она носила с собой ветки с маленькими листиками и, потребовав у девушки Маланьи кружку, ставила их в воду. Забегал инструктор Баумштейн и, нагнувшись, нюхал их. Ах, - заводя глаза, вздыхал он. - Утро года, - говорил Иван Ильич, обдергиваясь. Перламутр на его конторке блестел. За окнами синелось небо, Кунст засматривался, и письмо от тетки вспоминалось ему.
Приоткрыв однажды дверь, девица Смон крикнула, что выписали наградные. - Неужели? - поднялась и томно сомневалась Мирра Осиповна. Девушка Маланья появилась среди шума. - Получать, - осклабясь, позвалa она. Все ринулись. - Расписывайтесь, - ликовала за столом бухгалтерша и стригла листы денег. - Дельная бабенка, - толковали про нее, толпясь. - Урок для скептиков, - сказал Иван Ильич и посмотрел на Мирру Осиповну. Девушка Маланья шлепнула кого-то по рукам. Приятно было. Через день пришел мужчина и созвал собрание: союз не допускает наградных. Постановили, что их нужно вычесть, и вернулись на места уныло. - Я не ожидала, - говорила Мирра Осиповна мрачно. Вытащив из кружки свою ветку с листьями, она ломала ее. Вы читали Макса Штирнера? - согнувшись и повеся нос, бродил Иван Ильич. Кунст думал, положив на рyки голову. "Я еду", - написал он тетке и купил билет. В последний раз хозяйка принесла вечерний чайник. - Я сама уехала бы, - села она и потерла рукавом глаза. - Курляндская губерния, - потряхивая головой, торжественно сказала она, - никогда не позабуду я тебя. - Кунст вышел на крыльцо. Луна без блеска, красная, тяжеловесная, как мармеладный полумесяц, пробиралась над задворками. Закутавшись в большой платок, сиделка, неподвижная, сидела на ступеньке. Кунст сел выше. Красный запад был исчерчен пыльными полосками. Далеко свистнул паровоз. - Фильянка, прошептала, не пошевелясь, сиделка. - Может быть, приморская, - подумал молча Кунст. С рассветом подкатил извозчик. Капал дождь. - Прощайте, крикнула с крыльца хозяйка. - Прощайте, - обернулся Кунст. - Прощайте, высунулась Фрида из окна. - Прощайте. - Поэтическая, в одеяле и чепце, она махала голыми руками. Фея - уличная бабочка, позевывая, шла домой. Прощайте.
ЛЕКПОМ
Человек сошел с поезда, вытащил зеркальце и огляделся. К нему подбежала дожидавшаяся возле звонка телеграфистка.
- Фельдшер? - спросила она и стояла, как маленькая, смотря на него. Он поднял брови, соединявшиеся на переносице, и взглянул снисходительно:
- Лекпом, - поклонился он.
Идти было скользко. Он взял ее под руку.
- Ах, - удивилась она.
Фонтанчик у станции был полон, и брызги летели по ветру за цементный бассейнчик.
- Сюда. - С трех сторон темнелись сараи, рябь пробегала по лужам. Через лед сквозила трава. Взбежали по лестнице, в кухне сняли пальто и повесили их на дверь.
В комнатке было тепло. Мать дышала за ширмой.
- Разбудить? - заглянув туда, вышла на цыпочках телеграфистка.
- Нет, - помахал он галантно руками. - До поезда долго, пусть спит. Оборачиваясь, она выкралась в кухню и стала греметь самоваром.
Цикламен цвел в горшке. Лекпом нюхал. Под окном шла дорога, валялась солома. За плетнем лежал снег, и из снега торчала ботва.
Пили чай и тихонько говорили про город.
- Интересная жизнь, - восхищался лекпом, - Мери Пикфорд играет прекрасно.
Он смотрел на огонь и, чуть-чуть улыбаясь, задумывался. Брови были приподняты. Волосок, не захваченный бритвой, блестел под губой.
Перешли на диван и сидели в тени. Печка грела. Самовар умолкал и опять начинал пищать.
- Женни Юго брюнетка, - заливался лекпом и сам же заслушивался. - Она ваш портрет.
Поджав ноги и съежившись, телеграфистка молчала. Глаза ее были полузакрыты и темны от расширившихся, как под атропином, зрачков.
- Вас знобит, - присмотрелся лекпом. - Вы простудились. Весна подкузьмила вас. - Нет, я здорова, - сказала она и застучала зубами, - может быть, форточка.
Он оглянулся и повертел головой: - Закрыта. Наденьте пальто. Я вам дам потогонное. Надо беречь себя, одеваться как следует, перед выходом из дому есть. - Она встала и начала мыть посуду, стукая о полоскательницу. Лекпом поднялся, прошелся на цыпочках, взял со столика ноты, посмотрел на название и замурлыкал романс. Мать проснулась.
ОТЕЦ
На могиле летчика был крест - пропеллер. Интересные бумажные венки лежали кое-где. Пузатенькая церковь с выбитыми стеклами смотрела из-за кленов. Липу огибала круглая скамья.
Отец шел с мальчиками через кладбище на речку. За кустами, там, где хмель, была зарыта мать. - Мы к ней потом, - сказал отец, - а то мы опоздаем к волнам.
Заревел гудок. - Скорее, - закричали мальчики. - Скорее, - заспешил отец. Все побежали. Над калиткой стоял ангел, нарисованный на жести и вырезанный. Второпях забыли постоять и, подняв головы, полюбоваться на него.
Сбегaли по тропинке, и гудок опять раздался. - Опоздаем, - подгонял отец. Сердца стучали, в головах отстукивалось.
Сбрасывая куртки, добежали и, вытаскивая ноги из штанов, упали на землю: успели. Справа тарахтело, приближался дым, нос парохода, белый, показался из-за кустиков. Вскочили, заплясали, замахали шапками. Величественный капитан командовал. Шумело колесо, шипела пена, след в воде кипел. Присели, потому что с палубы смотрели женщины, и, глядя на них боком, сжали себе руки коленями.
- Шлеп, - набежала первая волна. - Скорей! - все бросились. Река была как море. - Ух, - кричали люди и подскакивали. - Ух, - кричал отец, держа мальчишек на руках и прыгая. - Ух, ух, - кричали они, обхватив его за шею, и визжали.
Волны кончились. Отец, гудя по-пароходному, ходил в воде на четвереньках. Мальчуганы ездили на нем. Потом он мылся, и они по очереди терли ему спину, как большие. Выпрямляясь, он осматривал себя и двигал мускулами: вечером он должен был отправиться к Любовь Ивановне. Он думал: Но зато я не плохой отец.
Назад шли медленно. - А то купанье, - говорил отец, - сойдет на нет. Взбирались по тропинке долго. Обдували одуванчики и обрывали лепестки ромашек. Оборачивались и смотрели вниз. Коровы шли по берегу, отсвечиваясь в речке. Иногда они мычали. Огоньки зажглись у станции и переливались. Солнце село. Звезд еще не видно было. Ангел над калиткой потемнел.
- Вы подождите здесь, - сказал отец у липы. - Я приду. - Они уселись, сняв картузики, и взялись за руки. Пищал комар.
Кусты сливались, черные. Верхи крестов высовывались из них. Хмель светлелся. Здесь отец остановился и стоял без шапки. Он зашел по поводу Любовь Ивановны и мялся: как и что сказать?
А мальчуганам было страшно. Мертвые лежали под землей. В разбитое окошко церкви кто-нибудь мог выглянуть, рука могла оттуда протянуться. Стало хорошо, когда пришел отец.
Приятно было идти улицами, мягкими от пыли. Фонари горели кое-где. Ларьки светились. Во дворах хозяйки разговаривали с чинными коровами, пришедшими из стада. В городском саду пожарные отхватывали вальс. Отец купил сигару и два пряника. Молчали, наслаждаясь.
ХИРОМАНТИЯ
Петров с наслаждением вздохнул продушенный воздух и, сосчитав ожидающих, сел. Ладислас извинился, отлучился от бреемого и задвинул задвижку. - Я успел, - посмеялся Петров и подумал, что это к хорошему.
Парикмахеры брили в молчании - устали, спешили и не отпускали учтивостей. Звякали ножницы. Рождество наступало. Колокола были сняты и не гудели за окнами. - Пи, - басом пищал иногда и, тряся улицу, пробегал грузовик.
Петров не читал. Он - просматривал. Он уже изучил эту книгу с изображенными на каждой странице ладонями. Он кончил ее вчера вечером и, закрыв, присел к зеркальцу и вспомнил стишки, которые когда-то разучивал в школе:
исполнен долг, завещанный от бога
мне, грешному.
Подбритый и подстриженный, он вышел. Он благоухал. Усы, бородка и завитушки меха на углах воротника покрылись инеем. Высокая луна плыла в зеленом круге. Жесткий снег переливался блестками. Как днем, отчетливы были афиши на стенах. Петров уже читал их: показательный музей "Наука" с отделениями гинекологии, минералогии и Сакко и Ванцетти снизил цены.
Маргарита Титовна жила недалеко. Петров смеялся. Как всегда, она шмыгнет в другую комнату, мать будет ее звать, она придет, зевая и раскачиваясь, и состроит кислую гримасу. Не смущаясь, он задержит ее руку, повернет ладонью вверх, прочтет, что было и что будет, кого надо избегать. Она заслушается... - Маргарита Титовна, - пел мысленно Петров, ликуя и покачивая станом.
Громко разговаривая, пробежали под руку два друга в финских шапках. - Я ей сделал оскорбительное предложение, - услыхал Петров, - она не согласилась. - Он задумался: она не согласилась - предзнаменование, пожалуй, неблагоприятное.
И правда: Маргариты Титовны не оказалось дома. - У музей ушодчи, посочувствовала мать. - Ко всенощной теперь не мода, - посмеялась она. Да, - вздохнул Петров. - Мышь одолела, - занимала его мать беседой: - Я на крюк в ловушке насадила сало: уж теперь поймается.- Поймается, - похохотал Петров.
Шаги визжали. Провода и ветви были белы. Церкви с тусклыми окошками смотрели на луну. Музей сиял. Прелестные картины, красные от красных фонарей, висели возле входа. Умерла болгарка, лежа на снегу, и полк солдат усыновляет ее дочь. Горилла, раздвигая лозы, подбирается к купающейся деве: "Похищение женщины". Петров шагнул за занавеску и протер очки. - Билет, потребовал он, посучил усы и тронул бороду и хиромантию, выглядывавшую из кармана.
ПОЖАЛУЙСТА
Ветеринар взял два рубля. Лекарство стоило семь гривен. Пользы не было. - Сходите к бабке, - научили женщины, - она поможет. - Селезнева заперлa калитку и в платке, засунув руки в обшлага, согнувшись, низенькая, в длинной юбке, в валенках, отправилась.
Предчувствовалась оттепель. Деревья были черны. Огородные плетни делили склоны горок на кривые четырехугольники.
Дымили трубы фабрик. Новые дома стояли - с круглыми углами. Инженеры с острыми бородками и в шапках со значками, гордые, прогуливались. Селезнева сторонилась и, остановясь, смотрела на них: ей платили сорок рублей в месяц, им - рассказывали, что шестьсот.
Репейники торчали из-под снега. Серые заборы нависали. - Тетка, эй, кричали мальчуганы и катились на салазках под ноги.
Дворы внизу, с тропинками и яблонями, и луга и лес вдали видны были. У бабкиных ворот валялись головешки. Селезнева позвонила. Бабка, с темными кудряшками на лбу, пришитыми к платочку, и в шинели, отворила ей.
- Смотрите на ту сосенку, - сказала бабка,- и не думайте. - Сосна синелась, высунувшись над полоской леса. Бабка бормотала. Музыка играла на катке. - Вот соль, - толкнула Селезневу бабка, - вы подсыпьте ей...
Коза нагнулась над питьем и отвернулась от него. Понурясь, Селезнева вышла. - Вот вы где, - сказала гостья в самодельной шляпе, низенькая. Селезнева поздоровалась с ней. - Он придет смотреть вас, - объявила гостья. - Я - советовала бы. Покойница была франтиха, у него все цело полон дом вещей. - Подняв с земли фонарь, они пошли, обнявшись, медленно.
Гость прибыл - в котиковой шапке и в коричневом пальто с барашковым воротником. - Я извиняюсь, - говорил он и, блестя глазами, ухмылялся в сивые усы. - Напротив, - отвечала Селезнева. Гостья наслаждалась, глядя.
- Время мчится, - удивлялся гость. - Весна не за горами. Мы уже разучиваем майский гимн.
- Сестры,
- посмотрев на Селезневу, неожиданно запел он, взмахивая ложкой. Гостья подтолкнула Селезневу, просияв.
наденьте венчальные платья,
путь свой усыпьте гирляндами роз.
- Братья,
- раскачнувшись, присоединилась гостья и мигнула Селезневой, чтобы и она не отставала:
раскройте друг другу объятья:
пройдены годы страданья и слез.
- Прекрасно, - ликовала гостья. - Чудные, правдивые слова. И вы поете превосходно. - Да, - кивала Селезнева. Гость не нравился ей. Песня ей казалась глупой. - До свиданья, - распростились наконец.
Набросив кацавейку, Селезнева выбежала. Мокрыми пахло. Музыка неслась издалека. Коза не заблеяла, когда загремел замок. Она, не шевелясь, лежала на соломе.
Рассвело. С крыш капало. Не нужно было нести пить. Умывшись, Селезнева вышла, чтобы все успеть устроить до конторы. Человек с базара подрядился за полтинник, и, усевшись в дровни, Селезнева прикатила с ним. - Да она жива, войдя в сарай, сказал он. Селезнева покачала головой. Мальчишки побежали за санями. - Дохлая коза, - кричали они и скакали. Люди разошлись. Согнувшись, Селезнева подтащила санки с ящиком и стала выгребать настилку.
- Здравствуйте, - внезапно оказался сзади вчерашний гость. Он ухмылялся, в котиковой шапке из покойницыной муфты, и блестел глазами. Его щеки лоснились. - Ворота у вас настежь, - говорил он, - в школу рановато, дай-ка, думаю. - Поставив грабли, Селезнева показала на пустую загородку. Он вздохнул учтиво. - Плачу и рыдаю, - начал напевать он, - едва вижу смерть.Потупясь, Селезнева прикасалась пальцами к стене сарая и смотрела на них. Капли падали на рукава. Ворона каркнула. - Ну что же, - оттопырил гость усы. - Не буду вас задерживать. Я вот хочу прислать к вам женщину: поговорить. - Пожалуйста, - сказала Селезнева.
САД
Делегаты окружного съезда союза медсантруд сидели на скамейке и беседовали о политике. Дорожные корзиночки стояли между ними. Утреннее солнце грело. Развалясь, они вытягивали ноги и блаженствовали.
Улыбаясь, делегатки медленно ходили вокруг клумб. Они смотрели на цветы, склоняя набок головы. - А в будущем году еще прекрасней будет, говорил садовник Чау-Динши. Растроганные делегатки окружили его. - Можете пустить фонтан? - просили они.
Чернякова посмеялась, глядя на них. - Ишь,- сказала она. В красном галстуке, в кудряшках над морщинами, она сидела под акацией. - Господин китаец, что я вам скажу, - подозвала она. - Сегодня будем хоронить Таисию, уборщицыю: вы, пожалуйста, уже. - С огромным удовольствием, - ответил Чау-Динши, и она встала и пожала ему руку. - Мы надеемся, - простилась она и, сорвав травинку, повернулась и пошла, мурлыча.
Поэтесса Липец встретилась ей, и она остановилась и любезно поздоровалась: - Мое почтение, товарищ Липецковая, куда спешите?
Обмахнув скамейку, поэтесса Липец села и откинулась. В сегодняшней газете были напечатаны ее стихи:
гудками встречен день. Трудящиеся
- и она, под плеск фонтана, декламировала их.
Чернякову ждали неприятности. Ей объявили, что ее уволят, если она будет принимать гостей. Она заголосила. - Это кучер доказал, - сказала она.
Гроб с Таисией прибыл из больницы. Кучер привязал вожжами лошадь и пришел сказать. Управделами отпустил конторщиц проводить Таисию. Построились за гробом. Чернякова, поправляя галстук, встала с профуполномоченным, за ними встали регистраторша с курьершей, а за ними - машинистки: Закушняк и Полуектова. - Но, - крикнул кучер и, держа концы вожжей, пошел рядом с телегой. Загремели по булыжникам колеса. Профуполномоченный взмахнул рукой, шесть голосов запели. Чау-Динши прошел по саду с колокольчиком и выпроводил посетителей. Он запер на замок калитку и догнал процессию. Чернякова оглянулась на него. Пенсионерка Закс, постукивая палкой, подскочила к нему и спросила, кто покойница. - Уборщица окрэспеэс, - ответил Чау-Динши любезно. - Знаю я ее, - сказала радостно пенсионерка Закс. - Я с ней служила вместе, когда я была секретарем союза работпрос. - Она посеменила, чтобы попасть в ногу, и запела, подымая голову, как курица, глотающая воду. Солнце жарило. Пыль набивалась в рты.
Таисию засыпали. Вскочив на дроги, кучер укатил. Девицы побежали. Секретарь союза медсантруд дал им по делегатскому талону на обед в столовой - надо было захватить места, пока не набрались сезонники. Пенсионерка Закс, попрыгивая, шла с китайцем. Чернякова возвращалась с профуполномоченным.
- Товарищ профуполномоченный, - учтиво говорила она, - на меня доказывают, но подумайте, какая моя ставка: двадцать семь рублей.
В окрэспеэс уже никого не было. Один отсекр окрэмбеит, товарищ Липец, инженер-электротехник, еще сидел. Он подал заявление о прибавке и начал каждый день задерживаться. Он держал газету: был его портрет, его статейка и стихотворение его дочери:
гудками встречен день. Трудящиеся.
Чернякова заперла все двери и смотрела на него. - Товарищ Липецков, почтительно сказала она, проведя ладонью по губам, - я уж пойду, а то сезонники наскочат. Ключ повесьте в телефонной, если милость ваша будет: у меня там ключевая соберительница, кассыя ключевая.
Было жарко. Тротуар размяк. Телеги, подвозившие кирпич к постройкам, громыхали. Регистраторша, курьерша, машинистки Закушняк и Полуектова уже поели и плелись распаренные, ковыряя языком в зубах. Они перемигнулись с Черняковой. - Хорошо? - спросила она и заторопилась. Образованные люди чинно ели, отставляя пальцы и гоняя мух. На кадках пальм было выведено "Новозыбков". На стенах висели зеркала. Напротив Черняковой интересный кавалер любезничал с девицей. - Вы и сами лимонады, - наливая ей стаканчик, говорил он, - только красненькие. - Неужели я такая красненькая? удивлялась она. - Ишь ты, - посмеялась Чернякова и, доев, утерла губы галстуком и вышла, повторяя этот разговор.
Стараясь обогнать друг друга, ей навстречу, бородатые, неслись сезонники. В окрэспеэс она открыла окна. Воздух ворвался. За крышами видны были луга, стада пестрелись, голые мальчишки бегали вдоль речки. Чернякова подоткнула юбку, засучила рукава и начала уборку. - Вы такие красненькие, говорила она, делала приятную улыбку и смеялась.
Перестали грохотать телеги. Конартдив, резерв милиции и ассенобоз по очереди проскакали к речке: подымалась пыль и затемняла солнце. Тусклое, оно спускалось к кепке памятника. Сад был полон. Женщины стояли у фонтана и бродили вокруг клумб. Мужчины, развалясь, в рубашках из "туаль-дю-нор", сидели. Волейбольщики скакали, отбивая головами мяч. Пенсионерка Закс ходила за китайцем.
- Я воображаю, как вам скучно с нами, - говорила она. Чернякова подошла и слушала с участием. - Умерла Таисия, - сказала она, кашлянув. Побагровели облака и побледнели. Съезд союза медсантруд закрылся и запел "Вставай". Цветы запахли. Громкоговоритель закричал "Алло". Темно стало, присматривать за посетителями стало трудно. Чау-Динши прошелся с колокольчиком. Он запер на замок калитку и пошел к Прокопчику. Пенсионерка Закс и Чернякова провожали его. Фонари покачивались тихо. Запах сена прилетал с лугов. В окне у оптика стояли гипсовые головы в очках, и в их глазах то загоралось электричество, то гасло. - Господин китаец, это красота, - сказала Чернякова. - Замечательные вещи, - согласился Чау-Динши. Пенсионерка Закс, насупившаяся, простилась. - Не подумайте, что я устала, - предостерегла она.
Костры плотовщиков горели у реки. Луна всходила. Золотые буквы водной станции окрэспеэс блестели. Поздние купальщики плескались в темноте. Прокопчик сосал трубку. Он был рад гостям. - Мое почтение, - приветливо здоровались они, - как поживаете? - и жали ему руку. - Прилетела культотдельша, - рассказал он, - требовала, чтобы все были в трусах. Качали головами и смеялись. В городе горели огоньки. Вода журчала. - Кучер на меня доказывает, сукин сын, - пожаловалась Чернякова. - Эх, - сказала она, заиграла на губах и завертелась, грохоча. Мужчины ей подтопывали. Галстук разлетался.
вы такии
красненькии
выводила она и трясла боками, топоча, и вскрикивала.
Поэтесса Липец, обратив лицо к луне, прогуливалась, и ее отец, отсекр окрэмбеит, прогуливался вместе с ней. Они прогуливались, отсмотрев спектакль, делегатские билеты на который получили от секретаря союза медсантруд. Шарф поэтессы Липец развевался. Глядя вверх, она покачивала головой и декламировала тихо:
гудками встречен день. Трудящиеся.
ПОРТРЕТ
1
Как всегда, придя с колодца, я застала во дворе хозяина.
Он тряс над тазом самовар и, как всегда, любезно пошутил, кивнув на мои ведра: - Фызькультура.
Как всегда, раскланявшись с маман, мы вышли, и в воротах, распахнув калитку, отец, галантный, пропустил меня. По тени я увидела, что горблюсь, и выпрямилась.
Из книги "Портрет"
Содержание:
Прощание
Лекпом
Отец
Хиромантия
Пожалуйста
Сад
Портрет
ПРОЩАНИЕ
Зима кончалась. В шесть часов уже светло было. Открыв глаза, Кунст видел трещины на потолке, из трещин получалась юбка и кривые ноги в башмаках с двумя ушками. За стеной сиделка уже шлепала своими туфлями без пяток и будила раненого. Стукнув в дверь, хозяйка приносила чайник. - Безобразие, говорила она и показывала головой на стену. Замолчав, она прислушивалась и потом смеялась. Кунст краснел.
В студенческом пальто, с кусочком хлеба, завернутым в газету "Век", в кармане, он выходил из дома. Снег был темен. Почки рожками торчали на концах ветвей. Старухи возвращались из хвостов и прижимали к кофтам хлебы. Сумасшедшие солдаты, разбредясь из лазаретов, бормотали на ходу. Встречалась прачка Кyбариха и здоровалась. - Порядочные люди разбежались, - горевала она, - нет уже тех жильцов. - Вот и она - впустила к себе фею, уличную бабочку.
Звенел трамвай. - Вперед пройдите, - восклицал кондуктор. Лед на реках посерел уже. Перед домами было сухо. Саботажники с газетами кричали на углах. За Троицким мостом Кунст вылезал и шел по набережной. Темные дворцы смотрели мрачно. Каменные старики стояли в рыжих нишах, разводя руками и выделывая па.
Иван Ильич уже писал, тщедушный, за большой конторкой с перламутровыми птицами, и Мирра Осиповна, поправляя волосы, уже сидела. В меховом воротнике, она поеживалась и подрагивала. - Слушайте, я замерзаю, - говорила она томно и драпировалась.
Прибегал начальник Глан, коротенький, в коротеньком костюме, и, усевшись в кресло, разворачивал свою газету "Луч". - "Навстречу голоду!" прочитывал он громко. Девушка Маланья, колыхая мякотями, разносила чай. Мужчины на нее посматривали сбоку. Заходил инструктор Баумштейн с докладом, и начальник Глан величественно слушал его. - Честь имею, - козырял инструктор Баумштейн и подмигивал девицам. - Но какой он интересный, удивлялись они. - Я пишу магистерскую диссертацию, - взглянув на окна, говорил тогда Иван Ильич, - и каждый вечер я на несколько часов позабываю эту жизнь. - Ах, я понимаю вас, - роняла набок голову и нежно улыбалась Мирра Осиповна.
- Время, - наконец, сорвавшись с места, складывал начальник Глан свой "Луч". Все схватывались. Доставалась пудра и карандаши для губ. Иван Ильич смотрелся в лак конторки и со скромным видом освежал пробор. У выхода стояли саботажники с газетами. - Вичернии, - кричали они звонко и приплясывали. Хлопали себя руками по бокам и топали ногами низенькие генералы с "Новым Временем". Шпиль крепости блестел. Морские облака летели.
Сбросив обувь и взяв в руки "Век", Кунст осторожно, чтобы не измять штаны, укладывался на кровать. Сиделка за стеной похрапывала. Возвращалась из конторы Фрида и шумела. Стукнув в дверь, хозяйка приносила чайник. - Что в газетах? - говорила она и присаживалась. - Фрида все поет. Она такая поэтическая. Я была другая. - Иногда, таинственно хихикнув, она делала игривое лицо. - Письмо, - с ужимками вручала она и хитро смеялась: - Верно, от хорошенькой. - Кунст брал конверт и, посмотрев на свет, вскрывал. Писала тетка. "Приезжай, - звала она. - Мы сыты. А у вас такие ужасы: недавно я читала, что от голода распух один профессор и упала замертво писательница".
Стаял снег. Подсохло. Лед прошел - с дорогами и со следами лыж. На улицах уселись бабы с вербами. - Нам будет выдача, - обдернув пиджачок и потирая руки, объявил Иван Ильич. - Мед с пчелами, - вскочила Мирра Осиповна и, считая, отогнула палец. Распахнулся воротник, брошь "пляшущая женщина" открылась. - Красная икра и грушевый компот в жестянках! - К концу дня костлявая девица с желтой головой промчалась через комнату. - Не расходитесь, - объявила она.
- Ждите. Я поеду на грузовике за выдачей. - Возьмите двух вооруженных, - закричали ей. - Возьму, - сказала она, обернувшись, и светло взглянула: - И сама вооружусь. - Девица Смон, - проводив ее глазами, посмотрел Иван Ильич вокруг. - Пожалуй, правильнее было бы Симoн, предположил он погодя, подумав. Ждали долго. Электричество не действовало. Девушка Маланья принесла фонарь и посмеялась: - Как коров поить, - сравнила она. Тени появились. За окном газетчики кричали нараспев: Ви-чер-нии.
Кунст, опершись на подоконник, тихо подтянул им, и Иван Ильич, стесняясь, присоединился:
слезы лились
из вокзала,
шепотом пропели они вместе и сконфузились. Настала пасха. Делать было нечего. Кунст спал, смотрелся в зеркало, ел выдачу. Хозяйка отворяла дверь, просовывала голову и спрашивала, не угарно ли. - Ах, чтo вы получили, разглядела она и прижала к сердцу руки. - Фриде дали воблу: тоже хорошо. - В соседней комнате сиделка угощалась с сослуживицами. Ударяли в бубен, пили спирт и крякали. Они ругали раненых: - Чуть выйдешь, - говорили они, - а уж он порылся у тебя в корзине. - Дезинфекцией тянуло от них. Фрида, поэтическая, распустила волосы, открыла в коридоре форточку и пела. Сумасшедшие, заслушавшись, стояли перед палисадником. Кунст вышел, и они пошли за ним. Он встретил Кyбариху в праздничном наряде. - Заверните, зазвала она и подала кулич с цветком на верхней корке и яйца. Фея - уличная бабочка - была приглашена. Красиво завитая, она скромно кашляла, чтобы прочистить горло, и учтиво говорила "да, пожалуйста", и "нет, мерси". - Вот то-то, - одобряла ее Кyбариха, и она краснела.
Раздвигая прошлогодний лист, полезли из земли травинки. Птичка завелась на Черной речке и по вечерам посвистывала. Фея принялась ходить под окнами. Конфузясь, Кунст задергивался занавеской. Беженцы из Риги стали приезжать из города по воскресеньям. Сняв чулки и башмаки, они сидели над водой. Хозяйка надевала кружевной платок и выходила посмотреть на них. - Мои компатриоты, поясняла она.
Мирра Осиповна перестала мерзнуть и сняла свой воротник. Она носила с собой ветки с маленькими листиками и, потребовав у девушки Маланьи кружку, ставила их в воду. Забегал инструктор Баумштейн и, нагнувшись, нюхал их. Ах, - заводя глаза, вздыхал он. - Утро года, - говорил Иван Ильич, обдергиваясь. Перламутр на его конторке блестел. За окнами синелось небо, Кунст засматривался, и письмо от тетки вспоминалось ему.
Приоткрыв однажды дверь, девица Смон крикнула, что выписали наградные. - Неужели? - поднялась и томно сомневалась Мирра Осиповна. Девушка Маланья появилась среди шума. - Получать, - осклабясь, позвалa она. Все ринулись. - Расписывайтесь, - ликовала за столом бухгалтерша и стригла листы денег. - Дельная бабенка, - толковали про нее, толпясь. - Урок для скептиков, - сказал Иван Ильич и посмотрел на Мирру Осиповну. Девушка Маланья шлепнула кого-то по рукам. Приятно было. Через день пришел мужчина и созвал собрание: союз не допускает наградных. Постановили, что их нужно вычесть, и вернулись на места уныло. - Я не ожидала, - говорила Мирра Осиповна мрачно. Вытащив из кружки свою ветку с листьями, она ломала ее. Вы читали Макса Штирнера? - согнувшись и повеся нос, бродил Иван Ильич. Кунст думал, положив на рyки голову. "Я еду", - написал он тетке и купил билет. В последний раз хозяйка принесла вечерний чайник. - Я сама уехала бы, - села она и потерла рукавом глаза. - Курляндская губерния, - потряхивая головой, торжественно сказала она, - никогда не позабуду я тебя. - Кунст вышел на крыльцо. Луна без блеска, красная, тяжеловесная, как мармеладный полумесяц, пробиралась над задворками. Закутавшись в большой платок, сиделка, неподвижная, сидела на ступеньке. Кунст сел выше. Красный запад был исчерчен пыльными полосками. Далеко свистнул паровоз. - Фильянка, прошептала, не пошевелясь, сиделка. - Может быть, приморская, - подумал молча Кунст. С рассветом подкатил извозчик. Капал дождь. - Прощайте, крикнула с крыльца хозяйка. - Прощайте, - обернулся Кунст. - Прощайте, высунулась Фрида из окна. - Прощайте. - Поэтическая, в одеяле и чепце, она махала голыми руками. Фея - уличная бабочка, позевывая, шла домой. Прощайте.
ЛЕКПОМ
Человек сошел с поезда, вытащил зеркальце и огляделся. К нему подбежала дожидавшаяся возле звонка телеграфистка.
- Фельдшер? - спросила она и стояла, как маленькая, смотря на него. Он поднял брови, соединявшиеся на переносице, и взглянул снисходительно:
- Лекпом, - поклонился он.
Идти было скользко. Он взял ее под руку.
- Ах, - удивилась она.
Фонтанчик у станции был полон, и брызги летели по ветру за цементный бассейнчик.
- Сюда. - С трех сторон темнелись сараи, рябь пробегала по лужам. Через лед сквозила трава. Взбежали по лестнице, в кухне сняли пальто и повесили их на дверь.
В комнатке было тепло. Мать дышала за ширмой.
- Разбудить? - заглянув туда, вышла на цыпочках телеграфистка.
- Нет, - помахал он галантно руками. - До поезда долго, пусть спит. Оборачиваясь, она выкралась в кухню и стала греметь самоваром.
Цикламен цвел в горшке. Лекпом нюхал. Под окном шла дорога, валялась солома. За плетнем лежал снег, и из снега торчала ботва.
Пили чай и тихонько говорили про город.
- Интересная жизнь, - восхищался лекпом, - Мери Пикфорд играет прекрасно.
Он смотрел на огонь и, чуть-чуть улыбаясь, задумывался. Брови были приподняты. Волосок, не захваченный бритвой, блестел под губой.
Перешли на диван и сидели в тени. Печка грела. Самовар умолкал и опять начинал пищать.
- Женни Юго брюнетка, - заливался лекпом и сам же заслушивался. - Она ваш портрет.
Поджав ноги и съежившись, телеграфистка молчала. Глаза ее были полузакрыты и темны от расширившихся, как под атропином, зрачков.
- Вас знобит, - присмотрелся лекпом. - Вы простудились. Весна подкузьмила вас. - Нет, я здорова, - сказала она и застучала зубами, - может быть, форточка.
Он оглянулся и повертел головой: - Закрыта. Наденьте пальто. Я вам дам потогонное. Надо беречь себя, одеваться как следует, перед выходом из дому есть. - Она встала и начала мыть посуду, стукая о полоскательницу. Лекпом поднялся, прошелся на цыпочках, взял со столика ноты, посмотрел на название и замурлыкал романс. Мать проснулась.
ОТЕЦ
На могиле летчика был крест - пропеллер. Интересные бумажные венки лежали кое-где. Пузатенькая церковь с выбитыми стеклами смотрела из-за кленов. Липу огибала круглая скамья.
Отец шел с мальчиками через кладбище на речку. За кустами, там, где хмель, была зарыта мать. - Мы к ней потом, - сказал отец, - а то мы опоздаем к волнам.
Заревел гудок. - Скорее, - закричали мальчики. - Скорее, - заспешил отец. Все побежали. Над калиткой стоял ангел, нарисованный на жести и вырезанный. Второпях забыли постоять и, подняв головы, полюбоваться на него.
Сбегaли по тропинке, и гудок опять раздался. - Опоздаем, - подгонял отец. Сердца стучали, в головах отстукивалось.
Сбрасывая куртки, добежали и, вытаскивая ноги из штанов, упали на землю: успели. Справа тарахтело, приближался дым, нос парохода, белый, показался из-за кустиков. Вскочили, заплясали, замахали шапками. Величественный капитан командовал. Шумело колесо, шипела пена, след в воде кипел. Присели, потому что с палубы смотрели женщины, и, глядя на них боком, сжали себе руки коленями.
- Шлеп, - набежала первая волна. - Скорей! - все бросились. Река была как море. - Ух, - кричали люди и подскакивали. - Ух, - кричал отец, держа мальчишек на руках и прыгая. - Ух, ух, - кричали они, обхватив его за шею, и визжали.
Волны кончились. Отец, гудя по-пароходному, ходил в воде на четвереньках. Мальчуганы ездили на нем. Потом он мылся, и они по очереди терли ему спину, как большие. Выпрямляясь, он осматривал себя и двигал мускулами: вечером он должен был отправиться к Любовь Ивановне. Он думал: Но зато я не плохой отец.
Назад шли медленно. - А то купанье, - говорил отец, - сойдет на нет. Взбирались по тропинке долго. Обдували одуванчики и обрывали лепестки ромашек. Оборачивались и смотрели вниз. Коровы шли по берегу, отсвечиваясь в речке. Иногда они мычали. Огоньки зажглись у станции и переливались. Солнце село. Звезд еще не видно было. Ангел над калиткой потемнел.
- Вы подождите здесь, - сказал отец у липы. - Я приду. - Они уселись, сняв картузики, и взялись за руки. Пищал комар.
Кусты сливались, черные. Верхи крестов высовывались из них. Хмель светлелся. Здесь отец остановился и стоял без шапки. Он зашел по поводу Любовь Ивановны и мялся: как и что сказать?
А мальчуганам было страшно. Мертвые лежали под землей. В разбитое окошко церкви кто-нибудь мог выглянуть, рука могла оттуда протянуться. Стало хорошо, когда пришел отец.
Приятно было идти улицами, мягкими от пыли. Фонари горели кое-где. Ларьки светились. Во дворах хозяйки разговаривали с чинными коровами, пришедшими из стада. В городском саду пожарные отхватывали вальс. Отец купил сигару и два пряника. Молчали, наслаждаясь.
ХИРОМАНТИЯ
Петров с наслаждением вздохнул продушенный воздух и, сосчитав ожидающих, сел. Ладислас извинился, отлучился от бреемого и задвинул задвижку. - Я успел, - посмеялся Петров и подумал, что это к хорошему.
Парикмахеры брили в молчании - устали, спешили и не отпускали учтивостей. Звякали ножницы. Рождество наступало. Колокола были сняты и не гудели за окнами. - Пи, - басом пищал иногда и, тряся улицу, пробегал грузовик.
Петров не читал. Он - просматривал. Он уже изучил эту книгу с изображенными на каждой странице ладонями. Он кончил ее вчера вечером и, закрыв, присел к зеркальцу и вспомнил стишки, которые когда-то разучивал в школе:
исполнен долг, завещанный от бога
мне, грешному.
Подбритый и подстриженный, он вышел. Он благоухал. Усы, бородка и завитушки меха на углах воротника покрылись инеем. Высокая луна плыла в зеленом круге. Жесткий снег переливался блестками. Как днем, отчетливы были афиши на стенах. Петров уже читал их: показательный музей "Наука" с отделениями гинекологии, минералогии и Сакко и Ванцетти снизил цены.
Маргарита Титовна жила недалеко. Петров смеялся. Как всегда, она шмыгнет в другую комнату, мать будет ее звать, она придет, зевая и раскачиваясь, и состроит кислую гримасу. Не смущаясь, он задержит ее руку, повернет ладонью вверх, прочтет, что было и что будет, кого надо избегать. Она заслушается... - Маргарита Титовна, - пел мысленно Петров, ликуя и покачивая станом.
Громко разговаривая, пробежали под руку два друга в финских шапках. - Я ей сделал оскорбительное предложение, - услыхал Петров, - она не согласилась. - Он задумался: она не согласилась - предзнаменование, пожалуй, неблагоприятное.
И правда: Маргариты Титовны не оказалось дома. - У музей ушодчи, посочувствовала мать. - Ко всенощной теперь не мода, - посмеялась она. Да, - вздохнул Петров. - Мышь одолела, - занимала его мать беседой: - Я на крюк в ловушке насадила сало: уж теперь поймается.- Поймается, - похохотал Петров.
Шаги визжали. Провода и ветви были белы. Церкви с тусклыми окошками смотрели на луну. Музей сиял. Прелестные картины, красные от красных фонарей, висели возле входа. Умерла болгарка, лежа на снегу, и полк солдат усыновляет ее дочь. Горилла, раздвигая лозы, подбирается к купающейся деве: "Похищение женщины". Петров шагнул за занавеску и протер очки. - Билет, потребовал он, посучил усы и тронул бороду и хиромантию, выглядывавшую из кармана.
ПОЖАЛУЙСТА
Ветеринар взял два рубля. Лекарство стоило семь гривен. Пользы не было. - Сходите к бабке, - научили женщины, - она поможет. - Селезнева заперлa калитку и в платке, засунув руки в обшлага, согнувшись, низенькая, в длинной юбке, в валенках, отправилась.
Предчувствовалась оттепель. Деревья были черны. Огородные плетни делили склоны горок на кривые четырехугольники.
Дымили трубы фабрик. Новые дома стояли - с круглыми углами. Инженеры с острыми бородками и в шапках со значками, гордые, прогуливались. Селезнева сторонилась и, остановясь, смотрела на них: ей платили сорок рублей в месяц, им - рассказывали, что шестьсот.
Репейники торчали из-под снега. Серые заборы нависали. - Тетка, эй, кричали мальчуганы и катились на салазках под ноги.
Дворы внизу, с тропинками и яблонями, и луга и лес вдали видны были. У бабкиных ворот валялись головешки. Селезнева позвонила. Бабка, с темными кудряшками на лбу, пришитыми к платочку, и в шинели, отворила ей.
- Смотрите на ту сосенку, - сказала бабка,- и не думайте. - Сосна синелась, высунувшись над полоской леса. Бабка бормотала. Музыка играла на катке. - Вот соль, - толкнула Селезневу бабка, - вы подсыпьте ей...
Коза нагнулась над питьем и отвернулась от него. Понурясь, Селезнева вышла. - Вот вы где, - сказала гостья в самодельной шляпе, низенькая. Селезнева поздоровалась с ней. - Он придет смотреть вас, - объявила гостья. - Я - советовала бы. Покойница была франтиха, у него все цело полон дом вещей. - Подняв с земли фонарь, они пошли, обнявшись, медленно.
Гость прибыл - в котиковой шапке и в коричневом пальто с барашковым воротником. - Я извиняюсь, - говорил он и, блестя глазами, ухмылялся в сивые усы. - Напротив, - отвечала Селезнева. Гостья наслаждалась, глядя.
- Время мчится, - удивлялся гость. - Весна не за горами. Мы уже разучиваем майский гимн.
- Сестры,
- посмотрев на Селезневу, неожиданно запел он, взмахивая ложкой. Гостья подтолкнула Селезневу, просияв.
наденьте венчальные платья,
путь свой усыпьте гирляндами роз.
- Братья,
- раскачнувшись, присоединилась гостья и мигнула Селезневой, чтобы и она не отставала:
раскройте друг другу объятья:
пройдены годы страданья и слез.
- Прекрасно, - ликовала гостья. - Чудные, правдивые слова. И вы поете превосходно. - Да, - кивала Селезнева. Гость не нравился ей. Песня ей казалась глупой. - До свиданья, - распростились наконец.
Набросив кацавейку, Селезнева выбежала. Мокрыми пахло. Музыка неслась издалека. Коза не заблеяла, когда загремел замок. Она, не шевелясь, лежала на соломе.
Рассвело. С крыш капало. Не нужно было нести пить. Умывшись, Селезнева вышла, чтобы все успеть устроить до конторы. Человек с базара подрядился за полтинник, и, усевшись в дровни, Селезнева прикатила с ним. - Да она жива, войдя в сарай, сказал он. Селезнева покачала головой. Мальчишки побежали за санями. - Дохлая коза, - кричали они и скакали. Люди разошлись. Согнувшись, Селезнева подтащила санки с ящиком и стала выгребать настилку.
- Здравствуйте, - внезапно оказался сзади вчерашний гость. Он ухмылялся, в котиковой шапке из покойницыной муфты, и блестел глазами. Его щеки лоснились. - Ворота у вас настежь, - говорил он, - в школу рановато, дай-ка, думаю. - Поставив грабли, Селезнева показала на пустую загородку. Он вздохнул учтиво. - Плачу и рыдаю, - начал напевать он, - едва вижу смерть.Потупясь, Селезнева прикасалась пальцами к стене сарая и смотрела на них. Капли падали на рукава. Ворона каркнула. - Ну что же, - оттопырил гость усы. - Не буду вас задерживать. Я вот хочу прислать к вам женщину: поговорить. - Пожалуйста, - сказала Селезнева.
САД
Делегаты окружного съезда союза медсантруд сидели на скамейке и беседовали о политике. Дорожные корзиночки стояли между ними. Утреннее солнце грело. Развалясь, они вытягивали ноги и блаженствовали.
Улыбаясь, делегатки медленно ходили вокруг клумб. Они смотрели на цветы, склоняя набок головы. - А в будущем году еще прекрасней будет, говорил садовник Чау-Динши. Растроганные делегатки окружили его. - Можете пустить фонтан? - просили они.
Чернякова посмеялась, глядя на них. - Ишь,- сказала она. В красном галстуке, в кудряшках над морщинами, она сидела под акацией. - Господин китаец, что я вам скажу, - подозвала она. - Сегодня будем хоронить Таисию, уборщицыю: вы, пожалуйста, уже. - С огромным удовольствием, - ответил Чау-Динши, и она встала и пожала ему руку. - Мы надеемся, - простилась она и, сорвав травинку, повернулась и пошла, мурлыча.
Поэтесса Липец встретилась ей, и она остановилась и любезно поздоровалась: - Мое почтение, товарищ Липецковая, куда спешите?
Обмахнув скамейку, поэтесса Липец села и откинулась. В сегодняшней газете были напечатаны ее стихи:
гудками встречен день. Трудящиеся
- и она, под плеск фонтана, декламировала их.
Чернякову ждали неприятности. Ей объявили, что ее уволят, если она будет принимать гостей. Она заголосила. - Это кучер доказал, - сказала она.
Гроб с Таисией прибыл из больницы. Кучер привязал вожжами лошадь и пришел сказать. Управделами отпустил конторщиц проводить Таисию. Построились за гробом. Чернякова, поправляя галстук, встала с профуполномоченным, за ними встали регистраторша с курьершей, а за ними - машинистки: Закушняк и Полуектова. - Но, - крикнул кучер и, держа концы вожжей, пошел рядом с телегой. Загремели по булыжникам колеса. Профуполномоченный взмахнул рукой, шесть голосов запели. Чау-Динши прошел по саду с колокольчиком и выпроводил посетителей. Он запер на замок калитку и догнал процессию. Чернякова оглянулась на него. Пенсионерка Закс, постукивая палкой, подскочила к нему и спросила, кто покойница. - Уборщица окрэспеэс, - ответил Чау-Динши любезно. - Знаю я ее, - сказала радостно пенсионерка Закс. - Я с ней служила вместе, когда я была секретарем союза работпрос. - Она посеменила, чтобы попасть в ногу, и запела, подымая голову, как курица, глотающая воду. Солнце жарило. Пыль набивалась в рты.
Таисию засыпали. Вскочив на дроги, кучер укатил. Девицы побежали. Секретарь союза медсантруд дал им по делегатскому талону на обед в столовой - надо было захватить места, пока не набрались сезонники. Пенсионерка Закс, попрыгивая, шла с китайцем. Чернякова возвращалась с профуполномоченным.
- Товарищ профуполномоченный, - учтиво говорила она, - на меня доказывают, но подумайте, какая моя ставка: двадцать семь рублей.
В окрэспеэс уже никого не было. Один отсекр окрэмбеит, товарищ Липец, инженер-электротехник, еще сидел. Он подал заявление о прибавке и начал каждый день задерживаться. Он держал газету: был его портрет, его статейка и стихотворение его дочери:
гудками встречен день. Трудящиеся.
Чернякова заперла все двери и смотрела на него. - Товарищ Липецков, почтительно сказала она, проведя ладонью по губам, - я уж пойду, а то сезонники наскочат. Ключ повесьте в телефонной, если милость ваша будет: у меня там ключевая соберительница, кассыя ключевая.
Было жарко. Тротуар размяк. Телеги, подвозившие кирпич к постройкам, громыхали. Регистраторша, курьерша, машинистки Закушняк и Полуектова уже поели и плелись распаренные, ковыряя языком в зубах. Они перемигнулись с Черняковой. - Хорошо? - спросила она и заторопилась. Образованные люди чинно ели, отставляя пальцы и гоняя мух. На кадках пальм было выведено "Новозыбков". На стенах висели зеркала. Напротив Черняковой интересный кавалер любезничал с девицей. - Вы и сами лимонады, - наливая ей стаканчик, говорил он, - только красненькие. - Неужели я такая красненькая? удивлялась она. - Ишь ты, - посмеялась Чернякова и, доев, утерла губы галстуком и вышла, повторяя этот разговор.
Стараясь обогнать друг друга, ей навстречу, бородатые, неслись сезонники. В окрэспеэс она открыла окна. Воздух ворвался. За крышами видны были луга, стада пестрелись, голые мальчишки бегали вдоль речки. Чернякова подоткнула юбку, засучила рукава и начала уборку. - Вы такие красненькие, говорила она, делала приятную улыбку и смеялась.
Перестали грохотать телеги. Конартдив, резерв милиции и ассенобоз по очереди проскакали к речке: подымалась пыль и затемняла солнце. Тусклое, оно спускалось к кепке памятника. Сад был полон. Женщины стояли у фонтана и бродили вокруг клумб. Мужчины, развалясь, в рубашках из "туаль-дю-нор", сидели. Волейбольщики скакали, отбивая головами мяч. Пенсионерка Закс ходила за китайцем.
- Я воображаю, как вам скучно с нами, - говорила она. Чернякова подошла и слушала с участием. - Умерла Таисия, - сказала она, кашлянув. Побагровели облака и побледнели. Съезд союза медсантруд закрылся и запел "Вставай". Цветы запахли. Громкоговоритель закричал "Алло". Темно стало, присматривать за посетителями стало трудно. Чау-Динши прошелся с колокольчиком. Он запер на замок калитку и пошел к Прокопчику. Пенсионерка Закс и Чернякова провожали его. Фонари покачивались тихо. Запах сена прилетал с лугов. В окне у оптика стояли гипсовые головы в очках, и в их глазах то загоралось электричество, то гасло. - Господин китаец, это красота, - сказала Чернякова. - Замечательные вещи, - согласился Чау-Динши. Пенсионерка Закс, насупившаяся, простилась. - Не подумайте, что я устала, - предостерегла она.
Костры плотовщиков горели у реки. Луна всходила. Золотые буквы водной станции окрэспеэс блестели. Поздние купальщики плескались в темноте. Прокопчик сосал трубку. Он был рад гостям. - Мое почтение, - приветливо здоровались они, - как поживаете? - и жали ему руку. - Прилетела культотдельша, - рассказал он, - требовала, чтобы все были в трусах. Качали головами и смеялись. В городе горели огоньки. Вода журчала. - Кучер на меня доказывает, сукин сын, - пожаловалась Чернякова. - Эх, - сказала она, заиграла на губах и завертелась, грохоча. Мужчины ей подтопывали. Галстук разлетался.
вы такии
красненькии
выводила она и трясла боками, топоча, и вскрикивала.
Поэтесса Липец, обратив лицо к луне, прогуливалась, и ее отец, отсекр окрэмбеит, прогуливался вместе с ней. Они прогуливались, отсмотрев спектакль, делегатские билеты на который получили от секретаря союза медсантруд. Шарф поэтессы Липец развевался. Глядя вверх, она покачивала головой и декламировала тихо:
гудками встречен день. Трудящиеся.
ПОРТРЕТ
1
Как всегда, придя с колодца, я застала во дворе хозяина.
Он тряс над тазом самовар и, как всегда, любезно пошутил, кивнув на мои ведра: - Фызькультура.
Как всегда, раскланявшись с маман, мы вышли, и в воротах, распахнув калитку, отец, галантный, пропустил меня. По тени я увидела, что горблюсь, и выпрямилась.