Добычин Л.. Встречи с Лиз (рассказы)

   Мадмазель Вунш, скрючившись, сидела под ракитами. В шляпе набекрень, она была похожа на разбойника. Ерыгин сделал подкозырек. Мадмазель Вунш не видела: уставившись подслеповатыми глазами на светлый запад, она мечтала.
   За лугами проходили поезда и сыпали искрами. Стемнело. Сделалось мокро. Ерыгин измучился: ничего из жизни Красной Армии или ответственных работников не приходило в голову.
   Шагает рота, красная, с узелками и вениками, хочет квасу...
   Расскандалился безработный, лезет к товарищу Генералову. А у него на кушетке Фаня Яковлевна с Красной Пресней - принесли котлету.- Товарищ, прошу оставить этот кабинет...
   А постороннее, чего не нужно, вертелось:
   Мадмазель Вунш, еще молоденькая, слабеньким голоском диктует: "Немцы звери".- На столе клеенка "Трехсотлетие": толстенькие императорши, в медалях, с голыми плечами и с улыбками...- До свиданья.- Бродит лошадь. Бородатые солдаты молча плетутся на войну. У дороги стоит барыня - сует солдатам мармелад. Последние три штучки отдает Ерыгину...
   На каланче прозвонили одиннадцать. Из-за крыш вылезла луна - красная, тусклая, кривая. Ерыгин стучался домой мрачный. Любовь Ивановна в ночной кофте, с бумажками в волосах, высунулась из окна и смотрела: к кому?
   4
   Перед столовой "Нарпит" воняло капустой, и, поглядывая поверх очков, прохаживался около своего ящика панорамщик. Здесь Ерыгин замедлял шаги и, повернув голову, смотрел в окно. Видны были тарелки с хлебом и горчичницы. В глубине клевала носом плечистая кассирша.- Бельгийский город Льеж посмотрите? - подкрадывался панорамщик. Ерыгин встряхивался и бежал на бухгалтерские.
   Будет много получать, придет пить пиво...
   Глина раскисла. У Фани Яковлевны засосало калошу. Безработные не приходили. Ерыгин с Захаровым и Вахрамеевым сдвигали табуретки и болтали. Сблизив головы, смотрели, как Захаров рисует Германию под пятой плана Дауэса: дождь, плавают утки, рабочие с бритыми головами таскают камни, надсмотрщики щелкают коровьими кнутами, из-под зонтика выглядывают социал-предатели, потирают руки и хихикают.
   К праздникам подмерзло. Выпал снег. Седьмого и восьмого веселились. Выбралась и мать в клуб "Октябрь". Возвращаясь, плевалась.
   Висели тучи. С канцелярии убирали транспаранты и гирлянды из крашеных бумажек: - Империалистические хищники, терзающие Китай! Прочь грязно-кровавые руки от великого угнетенного народа.
   За рекой было бело - с черными кустиками. Сзади звонили. Навстречу мужики гнали коров. По брошенным вместо мостика конским костям Ерыгин перешел через ручей.
   Тащились с сеном. Тоненькие стебельки свисали и чертили снег... Что-то припомнилось. Барабанный треск, песок, тонко исчерченный... По зеленой улице с серыми тропинками разгуливают архиерей и нэпманша - затевают контрреволюцию. Интеллигентка Гадова играет на рояле. Товарищ Ленинградов, ответственный работник, влюбляется. Ездит к Гадовой на вороном коне, слушает трели и пьет чай. Зовет ее в РКП(б), она - ни да, ни нет. В чем дело? Вот Гадова выходит кормить кур. Товарищ Ленинградов заглядывает в ящики и открывает заговор. Мужественно преодолевает он свою любовь. Губернская курортная комиссия посылает его в Крым. Суд приговаривает заговорщиков к высшей мере наказания и ходатайствует о ее замене строгой изоляцией: Советская власть не мстит.
   1924
   САВКИНА
   1
   Савкина, потряхивая круглыми щеками, взглядывала на исписанную красными чернилами бумагу и тыкала пальцем в буквы машинки.
   Дунуло воздухом.- Двери! Двери! - закричали конторщики. Вошел кавалер щупленький, кудрявый, беленький...
   Солнце грело затылок. Гремели телеги. Гуляли чванные богачки Фрумкина и Фрадкина. Морковникова, затененная бутылками, смотрела из киоска.
   Блестя трубами, играли похоронный марш. Несли венки из сосновых ветвей и черные флаги. На дорогах с занавесками везли в красном гробу Олимпию Кукель.
   Савкина пригладила ладонями бока и, пристроившись к рядам, промаршировала несколько кварталов.
   Повздыхала. Как недавно сидели за сараями. День кончался. Толклись мошки.- Все так прилично одеты,- уверяла Олимпия и таращила глаза.- У некоторых приколоты розы... Ах, родина, родина!..
   Мать, красная, стояла у плиты. Павлушенька, наклонившись над тазом, мыл руки: обдернутая назад короткая рубашка торчала из-под пояса, как заячий хвостик.
   Накрыли стол.- Не очень налегайте на пироги,- предупредила мать и пригорюнилась: - Бедная Олимпия. Без звона, без отпевания.
   Разделавшись с посудой, Савкина припудрилась, взяла тетрадь и, втирая в руки глицерин, вышла за сараи почитать стишки. Кукель в синем фартуке доил корову.
   - Обижаются, что без ксендза,- пожаловался он.- А когда я - партейный.
   На обложке тетради был Гоголь с черными усиками:
   "Чуденъ Днhпръ при тихой погодh".
   Появилась маленькая белая звезда. Савкина, мечтательная, встала и пошла к воротам.
   У Кукеля шумели поминальщики. Где-то наигрывали на трубе. Павлушенька, с побледневшим лицом и мокрыми волосами, вернулся с купанья. Покусывая семечки, пришел Коля Евреинов. Воротник его короткой белой с голубым рубашки был расстегнут, черные суконные штаны от колен расширялись и внизу были как юбки.
   2
   На полу лежали солнечные четырехугольники с тенями фикусовых листьев и легкими тенями кружевных гардин. Савкина заваривала чай. Павлушенька брился.
   Мать, в коричневом капоте с желтыми цветочками, чесала волосы.
   - Зашла бы ты, Нюшенька, в ихний костел,- сказала она, - и поставила бы свечку.
   В маленьком бревенчатом костеле было темно и холодно. Свечного ящика не оказалось. Низенький ксендз Валюкенас сделал перед алтарем последний реверанс и отправился за перегородку. Вздохнув, поднялась и прошла мимо Савкиной Марья Ивановна Бабкина, француженка,- в соломенной шляпе с желтым атласом, полосатой кофте и черной юбке на кокетке, обшитой лентами.
   Несло гарью. Сор шуршал по булыжникам. В канцелярии висел портрет Михайловой, которая выиграла сто тысяч. Воняло табачищем и кислятиной. Стенная газета "Красный Луч" продергивала тов. Самохвалову: оказывается, у ее дяди была лавка...
   Оглядывая друг друга, расхаживали по залу. Мимоходом взглядывали в зеркало. Савкина, в лиловой кофте пузырем, смеялась и шмыгала глазами по толпе. Коля Евреинов наклонял к ней бритую голову. Его воротник был расстегнут, под ключицами чернелись волоски!
   - Буржуазно одета, - показывал он. - Ах, чтоб ее!..
   На живописных берегах толпились виллы. Пароходы встретились: мисс Май и клобмэн Байбл стояли на палубах... И вот, мисс Май все опротивело. Ее не радовали выгодные предложения. Жизнь ее не веселила. По временам она откидывала голову и протягивала руки к пароходу, проплывавшему в ее мечтах. Вдруг из автомобиля выскочил Байбл - в охотничьем костюме и тирольской шляпе.
   Савкина была взволнованна. Ей будто показали ее судьбу...
   Лаяли собаки. Капала роса. Морковникова в киоске, освещенная свечой, дремала.
   3
   После обеда Савкиной приснился кавалер. Лица было не разобрать, но Савкина его узнала. Он задумчиво бродил между могилами и вертел в руках маленькую шляпу.
   Окна флигеля были раскрыты и забрызганы известью: Кукель переехал в Зарецкую, к новой жене.
   На деревьях зеленели яблоки. Небо было серенькое, золотые купола белесые. Гуляльщики галдели. Фрида Белосток и Берта Виноград щеголяли модами и грацией.
   На мосту сидели рыболовы. В темной воде отражались зеленоватые задворки. Купались два верзилы - и не горланили.
   Савкина вошла в воротца. Пахло хвоей. На крестах висели медные иконки. Попадались надписи в стихах. За кустами мелькнул желтый атлас Марьи-Иванниной шляпы и румянец ксендза Валюкенаса.
   Дома - пили чай. Сидела гостья.
   - Наука доказала, - хвастался Павлушенька, - что бога нет.
   - Допустим, - возражала гостья и, полузакрыв глаза, глядела в его круглое лицо. - Но как вы объясните, например, такое выражение: мир божий?
   Расправляя юбки, Савкина уселась. Налила на блюдечко.
   - Опять я их встретила.
   - Не собирается ли в католичество? - мечтательно предположила гостья.
   - Проще, - сказал Павлушенька и махнул рукой. Мать, улыбаясь, погрозила ему пальцем. Посмеялись.
   - Съешьте плюшечку, - усердствовала мать, - американская мука вообразите, что вы - в Америке!
   Савкина грустила над стишками. Павлушенька пришел с купанья озабоченный и, сдвинув скатерть, сел писать корреспонденцию про Бабкину: "Наробраз, обрати внимание".
   4
   Савкина, растрепанная, валялась на траве. Била комаров. Сорвала с куста маленькую розу и нюхала. Она устала - задержали переписывать о поднесении знамени.
   Приятно улыбаясь, из калитки вышла с башмаком в руке новая жилица и пошла к сапожнику... Мимо палисадника прошел отец Иван.
   - Роза, Роза, - вбежал в дом Павлушенька. - Где моя газета с статьей про Бабкину? - Запыхавшись, высунулся из окна. - Нюшка, где газета? Мы с ним подружились. Как я рад. Он разведенный. Платит десять рублей на ребенка...Этот, - говорит, - пень, давайте выкопаем и расколем на дрова.
   Деря глотку, проехал мороженщик. Пришел Коля Евреинов в тюбетейке: у калитки обдернул рубашку и прокашлялся.
   - Идите за сарай, - сказала мать в комнате. - Он там с сыном новой жилицы: подружились.
   Вопили и носились туда и назад Федька, Гаранька, Дуняшка, Агашка и Клавушка. Собачонка Казбек хватала их за полы. Мать в доме зашаркала туфлями. Загремела самоварная труба.
   - Иди, зови к чаю.
   Всех коммунаров,пели за сараями,
   Он сам привлекал
   К жестокой, мучительной казни.
   Сидели обнявшись и медленно раскачивались. Савкина остановилась: третий был тот, щупленький.
   1924
   ЛИДИЯ
   1
   На руке висела корзинка с покупками. Одеколон "Вуайаж" Зайцева вынула и любовалась картинкой: путешественники едут в санях. Внюхивалась. Правой рукой подносила к губам с белыми усиками на пятиалтынный мороженого.
   Лейся, песнь моя,
   Пионерска-я!
   Коренастенький, с засученными рукавами, с пушком на щеках, шагал сбоку и, смотря на ноги марширующих, солидно покрикивал:
   - Левой!
   - Это кто ж такой? - спросила Зайцева.
   - Вожатый, - пискнула белобрысая девчонка с наволокой и, взглянув на Зайцеву, распялила наволоку над головой и поскакала против ветра.
   У запертой калитки дожидался Петька.
   - Здравствуйте, - сказал он. - Утонул солдат.
   Уселись за стол под грушей. Петька отвечал уроки. Зайцева рассеянно смотрела за забор.
   Выкрутасами белелись облака. На горке, похожее на бронированный автомобиль, стояло низенькое серое Успенье с плоским куполом.
   - Рай был прекрасный сад на востоке.
   Прекрасный сад!..
   После обеда муж читал газету. - Каковы китайцы, - восхищался он. Напился чаю и лег спать.
   Пришла Дудкина в синем платье. Сидели под грушей. У ворот заблеяла коза.
   Оживились. Почесали у нее между рогами, и она, довольная, полузакрыла желтые глаза с белыми ресницами.
   - Водили к козлику? - интересовалась Дудкина.
   Успенье стало черным на бесцветно-светлом небе. Выплыла луна.
   - Я пробовала все ликеры, - сказала Дудкина задумчиво. - У Селезнева, на его обедах для учителей.
   2
   Зайцева, в кисейном платье с синими букетиками, оттопыривала локти, чтобы ветер освежал вспотевшие бока. Коротенькая Дудкина еле поспевала. Муж пыхтел сзади.
   Свистуниха, в беленьком платочке, выскочила из ворот. Смотрела на дорогу.
   - Принимаю икону, - похвалилась она.
   - А мы - к утопленнику, - крикнул муж.
   Остановились у кинематографа: были вывешены деникинские зверства. Из земли торчали головы закопанных. К дереву привязывали девицу... Перед приютом, вскрикивая за картами, сидели дефективные.
   - Дом Зуева, - вздохнула Дудкина. - Здесь была крокетная площадка. Цвел табак...
   Прошли казарму, красную, с желтым вокруг окон. Взявшись за руки, прогуливались по двое и по трое солдаты.
   Над водоворотом толклись зрители. Играли на гитаре. Часовой зевал.
   Зайцевы поковыряли кочку - нет ли муравьев. Муж развернул еду.
   Молодые люди в золотых ермолках, расстегивая пуговицы, соскочили к речке.
   - Нырни, - веселились они, - и скажи: под лавкой.
   Смеялись: - Пока ты нырял, мы спросили, где тебя сделали.
   Дудкина прищурилась. Муж щелкнул пальцами: - Эх, молодость!
   - "Левой!" - замечталась Зайцева.
   Возвращаясь, поболтали о политике.
   - Отовсюду бы их, - кипятился муж.
   - Нет, я - за образованные нации, - не соглашалась Дудкина.
   Встретились со Свистунихой. Она управилась с иконой и спешила, пока светло, к утопленнику.
   3
   Муж пришел насупленный. Из канцелярии он ходил купаться, в переулочке увидел на заборе клок черной афиши с желтой чашей: голосуйте за партию с-р. Вспомнил старое, растрогался... После обеда - повеселел.
   - Утопленник, - рассказывал он новость, - выплыл.
   Зайцева купила кнопок. Бил фонтанчик, и краснелись низенькие бегонии и герани перед статуей товарища Фигатнера.
   Потемнело. С дерева сорвало ветку. Полетела пыль.
   "Закусочная всех холодных закусок", - прочла Зайцева над дверью. Вскочила.
   - Я мыла голову, - уныло улыбаясь, сказала толстая хозяйка с распущенными волосами. - Откупорила квас. У меня печник: вчера поставила драчёну - получился сплошной закал.
   На столе была ладонь с окурками. Две розы без ножек плавали в блюдечке.
   Вбежала мокрая девица и, косясь внутрь комнаты, толстенькими пальцами отдирала от грудей прилипавшую кофту.
   - Радуга! - Девица выскочила. Вышли с хозяйкой на крыльцо.
   Вожатый, коренастенький, без пояса, босиком, размахивая хворостиной, выпроваживал на улицу козла.
   - Ихний? - просияла Зайцева.
   Туча убегала. Кричали воробьи. Мальчишки высыпали на дорогу, маршировали:
   Красная Армия
   Всех сильней!
   Плелись коровы. Важная и белая, раскачивая круглыми боками и задрав короткий хвостик на кожаной подкладке, шла коза. Зайцева позвала:
   - Лидия, Лидия!
   - Лидия, Лидия, - вывесились из окон дефективные.
   Закат светил на вывеску с четырьмя шапками. Играли вальс. В окне лавчонки висел ранец.
   - Жоржик, - закричала Свистуниха и остановилась с ведрами в руках.
   Это Лидию прежде звали Жоржиком: Зайцева переименовала. - Не женское имя, - объясняла она.
   1925
   СОРОКИНА
   1
   Заходил правозаступник Иванов с брюшком и беленькими усиками: рассказал два таинственных случая из своей жизни.
   Сорокина, откинувшись на спинку, рассеянно слушала. Смотрела равнодушно и снисходительно, как ленивая учительница. Над стулом висел календарь и Энгельс в кумачной раме.
   Ломились в лавки. Несло постным. Взлетали грачи с прутьями в клювах. Гора на другом берегу была бурая, а зимой - грязно-белая, исчерченная тонкими деревьями, будто струями дождя.
   Перед ротой командир,
   пели солдаты,
   Хорошо маршировал.
   С полотенцем на руке, Сорокина смотрелась в зеркало: под глазами начинало морщиться.
   Пришел отец, веселый:
   - Я узнал рецепт, как варить гуталин.
   Мать поставила на стол солонку и проворно подошла к окну.
   - Пахомова! Вся изогнулась. Откинулась назад. Остановилась и оглядывается.
   И, поправив черную наколку, осанисто, словно дама на портрете в губернском музее, посмотрела на отца.
   Он, бравый, с висячим носом, как у тапира в "Географии", стоял перед зеркалом и протирал стетоскоп.
   Тучи разбегались. Старуха Грызлова, в черной мантилье с кружевами и стеклярусом, несла церковную свечу в голубом фарфоровом подсвечнике.
   - Сегодняшний ветер, - подняла она палец,- до вознесенья.
   То там, то здесь ударяли в колокол.
   Сорокина поколебалась. Нищая открыла дверь.
   Тоненькие свечи освещали подбородки. Духовные особы в черном бархате толпились на средине, перед лакированным крестом.
   - Глагола ему Пилат!..
   Пахомова, в толстом желтом пальто, не мигая, смотрела на свою свечку.
   Моргали звезды. Сторож, задрав бороду, стоял под колокольней:
   - Нюрка! шесть раз бей.
   - Я полагала, вы неверующая, - подошла курносенькая регистраторша Мильонщикова.
   Вертелась карусель, блестя фонариками, и, болтая пестрыми подвесками, медленно играла краковяк.
   Русский, немец и поляк,
   напевала Мильонщикова.
   Светился погребок. Пошатываясь, вылезли конторщики:
   - Ваня, не падай.
   - Кто это?
   - Не знаю. Вылитая копия Дориана Грэя - как вы полагаете?
   Ваня. Плескались в вставленных в вертушку бутылках кагор и мадера, освещенные лампочками.
   Ваня.
   2
   На скамейках губернского стадиона сидели няньки. Голый малый в коротеньких штанишках, задыхаясь, бегал вдоль забора.
   Сорокина встала и, оглядываясь, медленно пошла.
   - Вы не Василий Логинович? - прислонясь к воротам, тихо спросил пьяный.
   Грудастая девица сунула записку и отпрянула:
   "Придите, послушайте слово "За что умер Христос".
   Цвела картошка. На оконцах красовались занавесочки, были расставлены бутылки с вишнями и сахарным песком. Побулькивали граммофоны.
   Поздоровалась дебелая старуха в красной кофте - уборщица Осипиха.
   - Товарищ Сорокина, - сказала она, - я извиняюсь: какая чудная погода.
   Голубые и зеленые пространства между облаками бледнели.
   На гвозде была чужая шапка и правозаступникова палка с монограммами.
   Самовар шумел. На скатерти краснел отсвет от вазочки с вареньем.
   - Религия - единственное, что нам осталось, - задушевно говорила мать. - Пахомова - кривляка, но она - религиозная, и ей прощаешь.
   И, держа на полдороге к губам чашку, значительно глядела на отца.
   Он дунул носом.
   Правозаступник принялся рассказывать таинственный случай. В тени на письменном столе показывал зубы череп.
   Фонари горели под деревьями. Музыканты на эстраде подбоченивались, покуривали и глазели.
   Заиграл вальс. Притопывая, кавалеры чинно танцевали с кавалерами. Расходясь, раскланивались и жали руки.
   Сорокина ждала в потемках за скамейками.
   Вот он. Шапка на затылке, тоненький...
   Если бы она его остановила:
   - Ваня, может быть, все объяснилось бы: он перепутал, думал, что не в пять, а в шесть.
   - Не забираться же с пяти, раз - в шесть.
   Она взяла бы его за руку. Он ее повел бы:
   - Мы поедем в лодке. У меня есть лодка "Сун-Ят-Сен".
   3
   Мать вышла запереть. В сандалиях, она стояла низенькая, и ее наколка была видна сверху, как на блюдечке.
   Старуха Грызлова прогуливалась - в пелерине. Нагибалась и рассматривала листья на земле.
   - Шершавым кверху, - примечала она, - к урожаю.
   В открытое окно Сорокина увидела затылок ее внучки. Она сидела за роялем и играла вальс "Диана".
   Правозаступник Иванов, опершись на окно, стоял снаружи. Покачивая головой, он пел с чувством:
   Дэ ин юс вокандо.
   Дэ акционэ данда.
   И его чванное лицо было мечтательно: приходила в голову Италия, вспоминался университет.
   Развевались паутины. Под бурыми деревьями белелась церковь с синими углами.
   - Мама, - кляузничала девчонка за забором. - Манька поросенка то розгами, то - пугает.
   Библиотекарша смотрела на входящих и угадывала:
   - "Джимми Хиггинс"?
   По улице Вождей слонялись кавалеры в наглаженных штанах и девицы в кожаных шляпах.
   - В Америке рекламы пишутся на облаках...- Мечтали.
   В сквере подкатилась Осипиха с георгиной на груди и старалась разжалобить:
   - Говорят, я гуляка, - горевала она, - а я и дорог не знаю.
   - В первую декаду - иссушающие ядра, - предложил газету зеленоватый старичок, - во вторую - обложные дожди.
   Подсела Мильонщикова:
   - Пройдемся в поле.
   Голубенькое небо блекло. Тоненькие птички пролетали над землей.
   - Помните, - оглянулась и понизила голос Мильонщикова, - однажды весной мы обратили внимание...
   Молчали. В городе светлелись под непогасшим небом фонари.
   Расстались не скоро.
   - Эти звезды, - показала Сорокина, - называются Сэптэнтрионэс...
   Отец, приподняв брови, думал над пасьянсом. Мать порола ватерпруф. Сорокина раскрыла книгу из библиотеки.
   Тикали часы. Били. Тикали.
   Собака за окном лаяла по-зимнему.
   "Дориан, Дориан", - там и сям было напечатано в книге:
   - "Дориан, Дориан".
   1925
   СИДЕЛКА
   Под деревьями лежали листья.
   Таяла луна.
   Маленькие толпы с флагами спускались к главной улице. На лугах за речкой блестел лед, шныряли черные фигурки на коньках.
   - Здорoво, - трогал шапку Мухин. Улыбаясь, бежал вниз. Выше колен болело от футбола.
   Толкались перед дворцом труда. Товарищ Окунь, культработница, стояла на балконе со своим секретарем Володькой Граковым.
   - Вольдемар - мое неравнодушие, - говорила Катя Башмакова и смотрела Мухину в глаза...
   Наконец отправились. Играла музыка. На кумаче блестела позолота. Над белыми домами канцелярий небо было синее.
   На площади Жертв выстроились. Здесь были похоронены капустинская бабушка и, отдельно, товарищ Гусев.
   Закрытое холстом, торчало что-то тощее.
   - Вдруг там скелет, - хихикала товарищ Окунь.
   Сдернули холстину. Приспустились флаги. Заиграл оркестр. У памятника егозили, подсаживали взлезавших на трибуну.
   - Товарищ Гусев подошел вплотную к разрешению стоявших перед партией задач!
   Вертелись. Сзади было кладбище, справа - исправдом, впереди - казармы.
   Щекастая в косынке - сиделка, - высунув язык, лизала губы и прищуривалась.
   Мухин присмотрелся, вышел из рядов и караулил. На него заглядывались: тоненький, штанишки с отворотами, над туфлями - зеленые носки.
   Начинали разбредаться. Гусевский отец, в пальто бочонком, с поясом и меховым воротником, взял Мухина за пуговицу:
   - Каково произведение! - протянул он руку к обелиску с головой товарища Гусева на острие.
   Сиделка уходила.
   - Мне необходимо, - устремился Мухин. - Пардон.
   Дорогу перерезали. Трубя, маршировали - хоронили исключенную за неустойчивость самоубийцу Семкину.
   Вы жертвою пали.
   Ее приятельница, кандидатка Грушина, ревя, смотрела из ворот.
   - Дисциплинированная, - похвалил растратчик Мишка-Доброхим, - в процессии не участвует.
   Сиделка скрылась...
   За лугами бежал дым и делил полоску леса на две - ближнюю и дальнюю.
   Запихав руки в карманы, Мишка, сытенький, посвистывал.
   - Выпустили? - встрепенулся и поздравил его Мухин.
   Спустились вниз. Здоровались с встречавшимися. Останавливались у афиш.
   - Иду домой, - простился Мишка. - Обедать.
   На крае зеркальца в окне "Тэжэ" блестела радуга. Кругом была разложена "Москвичка" - мыло, пудра и одеколон: пробирается к кому-то, кутается в горностай, ночь синяя, снежинки...
   Захотелось небывалого - куда-нибудь уехать, быть кинематографическим актером или летчиком.
   В столовой Мухин засиделся за газетой. Открывающийся памятник - образец монументального искусства...
   Спускалось солнце. Церкви розовелись.
   Шаги стучали по замерзшей глине.
   В комнатке темнело. Над столом белелось расписание: физкультура, политграмота...
   В гостиной у хозяйки томно пела Катя Башмакова и позванивала на гитаре.
   Пришел Мишка. Прислушался. Состроил хитрое лицо.
   - Нет, - покачал Мухин головой печально,- кому я нравлюсь, мне не нравятся. А чего хотел бы, того нет.
   - Это верно, - согласился Мишка.
   Светились звезды. У ворот шептались. Шелестели листья под ногами.
   Шли под руку. Задумчивые, напевали:
   Чистим, чистим,
   Чистим, чистим,
   Чистим, гражданин.
   Спустились к речке: тихо, белая полоска от звезды. Зашли в купальню и жалели, что не захватили скамеечек, а то бы здесь можно посидеть.
   Потолкались у кинематографа: граф разговаривает с дамой. Поспешили взять билет...
   В столовой "Моссельпром" гремела музыка. Таинственно горела маленькая лампа. - Где вода дорогa? - говорили за столиком. - Рога у коровы, вода - в реке.
   За прилавком дремала хохотушка в коричневом галстуке. Подбодрили ее: Веселей!
   Стаканы, чтобы чего-нибудь не подцепить, ополоснули пивом. Чокнулись.
   - Я чуть не познакомился с сиделкой, - сказал Мухин.
   1926
   ЛЕШКА
   Лешка соскочил с кровати. Мать дежурила.
   Склонившись, словно над колодцем, чуть белелась полукруглая луна. Не шевелилась жидкая береза с темными ветвями. На траве блестели капельки. Поклевывая, курицы с цыплятами бродили по двору.
   Покачивая животом, в черном капоте с голубыми розами, по лестнице спустилась Трифониха. У нее в руке был ключ, а на руке висела вышитая сумка с тигром.
   - Фу, - покосилась Трифониха, - поросенок! - и, важная, отправилась за булками.
   - Я мылся, - крикнул ей вдогонку Лешка.
   Усатый водовоз, кусая от фунта ситного, гремел колесами. Пыль сонно поднималась и опять укладывалась.
   - Дяденька, - умиленно попросился Лешка, - прокати, - и водовоз позволил ему сесть на бочку.
   Завидовали бабы, несшие на коромыслах связки глиняных горшков с топленым молоком, кондукторша в очках, которая гнала корову и замахивалась на нее веревкой, и четыре жулика, сидевшие под горкой и разбиравшие мешок с бельем.
   - Обокрали чердак, - показал водовоз и ссадил Лешку на землю.
   Солнце поднялось и припекало. Освещало ситный в чайной Силебиной. Мальчишка из кинематографа расклеивал афиши. Там было напечатано: "Бесплатное", но Лешка не умел читать.
   В палисаднике с коричневым забором, сидя на скамье под вишнями, нежился на солнышке матрос и играл на балалайке.
   Трансваль, Трансваль...
   Было хорошо у палисадника. Забор уже нагрелся и был теплый, сзади пригревало плечи, пахло клевером.
   Матрос...
   А мать уже вернулась и перед осколком зеркала чесала волосы.
   Пили кипяток с песком и с хлебом. Отдувались. Мать велела не ходить на речку и, задернув занавеску, легла спать.
   Вдруг загремела музыка. Все бросились.