Страница:
Территория военного склада ярко освещалась мощными прожекторами. В свете этих прожекторов были видны фигуры ловких парней, которые с помощью специальных приспособлений взлетали над колючим забором и, приземлившись с внутренней стороны, тут же разбегались в разные стороны. Все делалось быстро, четко, без всякой суеты. Каждый из участников этой операции заранее до автоматизма изучил предстоящие действия и профессионально работал на своем участке.
Вскоре погасли основные прожекторы и все вокруг погрузилось в темноту, только несколько тусклых лампочек, редко разбросанных по периметру колючего забора и у входа в кирпичное строение, тщетно пытались отвоевать у темноты некоторое пространство.
В полутьме у кирпичного строения, являющегося военным складом, стоял второй часовой. Услышав какой-то подозрительный шорох и встревоженный тем, что погасли прожекторы, он передернул затвор автомата и вскинул его перед собой.
— Стой! Кто идет? — с тревогой воскликнул он.
— Свои! — спокойно ответил «капитан», появляясь перед ним в свете тусклой лампочки.
— Пароль? — несколько неуверенно выкрикнул часовой, не понимая, как мог здесь оказаться этот капитан. Он не заметил, как за его спиной промелькнула тень «прапорщика». — Пароль, говори! — повторил он, направляя дуло автомата в грудь «капитану», который тоже не заметил, как с другой стороны, за спиной часового, появился еще кто.
Яркая вспышка молнии озарила все вокруг. Неожиданно загорелся столб забора, то ли поддоженный кем-то, то ли вспыхнувший от ударившей в него молнии.
Часовой вздрогнул и растерянно посмотрел на пламя. В этот момент лысый «прапорщик» взмахнул двумя руками с ножами, и часовой, глухо вскрикнув, повалился лицом вниз, а тишину прорезала длинная автоматная очередь. Это было так неожиданно, что никто не заметил продолжающейся очереди, когда часовой уже упал в грязь лицом.
Пули вспороли грудь «капитану», его отбросило на несколько шагов назад, но каким-то чудом, неимоверными усилиями своего натренированного тела он удержался на ногах и даже сделал шаг вперед. На его лице не было признаков боли, скорее удивление, и, если бы не залитая кровью грудь, можно было бы подумать, что он просто удивляется падению перед собой часового, которого он и пальцем не тронул.
— Странно… — прошептал он, потом добавил несколько громче: — Вот и все! — и упал на спину.
«Прапорщик» подошел к лежащему без движения часовому, выхватил из его шеи и спины свои ножи, вытер их об его плащ и сунул в ножны, укрепленные за спиной. Потом повернулся к трупу «капитана» и покачал со вздохом головой.
— «Это тебе нужно бояться», — вслух повторил он слова, сказанные мужчиной в штатском. — Словно в воду глядел.
Он оглянулся, поежившись оттого, что за воротник попала струйка воды и крикнул:
— Семнадцатый, отнесите Двадцать первого в «Уазик!»
Из-за угла вышли двое парней, подхватили тело «капитана» и быстро понесли в «Уазик». Мужчина в штатском нисколько не удивился, увидев мертвого «капитана», словно и действительно предвидел такой исход. Он невозмутимо отметил что-то в своем блокноте.
А вокруг работа шла своим чередом были перекусаны дужки замка склада, и несколько человек с огромными усилиями раскрыли мощные ворота.
«Урал» развернулся и сдал назад, въехав прямо в здание склада. Сразу началась быстрая погрузка оружейных ящиков.
Через несколько минут кузов был заполнен, борт закрыли, и «прапорщик» вытащил свою рацию:
— Четвертый! Четвертый! Вас вызывает Шестой!
— Четвертый на связи! Говорите, Шестой!
— Уснул Двадцать первый! Погрузку закончили! Как с составом?
— Отлично, Шестой! Все по плану! У вас будет через минуту! Все, конец связи!
«Прапорщик» сунул рацию в карман, подошел к «Уазику», с жалостью посмотрел на мертвое тело «капитана». Потом повернулся к мужчине в штатском, хотел что-то сказать, но только покачал головой и бросил водителю:
— Возвращайся, Двадцать третий! «Уазик» тут же сорвался с места и вскоре исчез в темноте,
Шестой быстро вскочил на подножку «Урала» и забрался в кабину. Взревел мощный мотор, и машина двинулась вперед, а когда выехала на дорогу, фары были вновь погашены.
Через полчаса довольно быстрой езды военный грузовик оказался рядом с железнодорожным полотном, укрытым от шоссе высокими деревьями. Вскоре показался товарный состав, догнал «Урал», и несколько минут они шли рядом с одной скоростью, пока не показалась небольшая площадка, свободная от насаждений. Состав замедлил движение, грузовик задним ходом двинулся к составу. Вскоре точно у заднего борта машины остановилась платформа, на которой возвышался огромный контейнер иностранного производства.
Из кузова «Урала» на платформу выпрыгнули несколько мужчин и быстро, без лишней суеты начали работать: открыли контейнер, распахнули борт машины. Дождь все усиливался, но нисколько не тормозил их работу. Казалось, они его просто не замечали.
«Прапорщик» наблюдал за погрузкой из кабины «Урала» в зеркало заднего вида.
Вскоре щелкнули запоры контейнера, клацнули зубы пломбиров, и «прапорщик», с довольной улыбкой взглянув на часы, повернулся к водителю:
— Поехали, дарагой! — с небольшим акцентом произнес он.
Грузовик двинулся вперед, выезжал на дорогую и одновременного ним с места тронулся и состав. Шестой вытащил рацию:
— Четвертью Четвертый! Здесь Шестой!
— Четвертый слушает! Говорите, Шестой!
— «Фрукты» в пути! Все прошло по схеме!
— Отлично, Шестой! Машину уничтожить! Все!
— Есть, Четвертый!
Вскоре погасли основные прожекторы и все вокруг погрузилось в темноту, только несколько тусклых лампочек, редко разбросанных по периметру колючего забора и у входа в кирпичное строение, тщетно пытались отвоевать у темноты некоторое пространство.
В полутьме у кирпичного строения, являющегося военным складом, стоял второй часовой. Услышав какой-то подозрительный шорох и встревоженный тем, что погасли прожекторы, он передернул затвор автомата и вскинул его перед собой.
— Стой! Кто идет? — с тревогой воскликнул он.
— Свои! — спокойно ответил «капитан», появляясь перед ним в свете тусклой лампочки.
— Пароль? — несколько неуверенно выкрикнул часовой, не понимая, как мог здесь оказаться этот капитан. Он не заметил, как за его спиной промелькнула тень «прапорщика». — Пароль, говори! — повторил он, направляя дуло автомата в грудь «капитану», который тоже не заметил, как с другой стороны, за спиной часового, появился еще кто.
Яркая вспышка молнии озарила все вокруг. Неожиданно загорелся столб забора, то ли поддоженный кем-то, то ли вспыхнувший от ударившей в него молнии.
Часовой вздрогнул и растерянно посмотрел на пламя. В этот момент лысый «прапорщик» взмахнул двумя руками с ножами, и часовой, глухо вскрикнув, повалился лицом вниз, а тишину прорезала длинная автоматная очередь. Это было так неожиданно, что никто не заметил продолжающейся очереди, когда часовой уже упал в грязь лицом.
Пули вспороли грудь «капитану», его отбросило на несколько шагов назад, но каким-то чудом, неимоверными усилиями своего натренированного тела он удержался на ногах и даже сделал шаг вперед. На его лице не было признаков боли, скорее удивление, и, если бы не залитая кровью грудь, можно было бы подумать, что он просто удивляется падению перед собой часового, которого он и пальцем не тронул.
— Странно… — прошептал он, потом добавил несколько громче: — Вот и все! — и упал на спину.
«Прапорщик» подошел к лежащему без движения часовому, выхватил из его шеи и спины свои ножи, вытер их об его плащ и сунул в ножны, укрепленные за спиной. Потом повернулся к трупу «капитана» и покачал со вздохом головой.
— «Это тебе нужно бояться», — вслух повторил он слова, сказанные мужчиной в штатском. — Словно в воду глядел.
Он оглянулся, поежившись оттого, что за воротник попала струйка воды и крикнул:
— Семнадцатый, отнесите Двадцать первого в «Уазик!»
Из-за угла вышли двое парней, подхватили тело «капитана» и быстро понесли в «Уазик». Мужчина в штатском нисколько не удивился, увидев мертвого «капитана», словно и действительно предвидел такой исход. Он невозмутимо отметил что-то в своем блокноте.
А вокруг работа шла своим чередом были перекусаны дужки замка склада, и несколько человек с огромными усилиями раскрыли мощные ворота.
«Урал» развернулся и сдал назад, въехав прямо в здание склада. Сразу началась быстрая погрузка оружейных ящиков.
Через несколько минут кузов был заполнен, борт закрыли, и «прапорщик» вытащил свою рацию:
— Четвертый! Четвертый! Вас вызывает Шестой!
— Четвертый на связи! Говорите, Шестой!
— Уснул Двадцать первый! Погрузку закончили! Как с составом?
— Отлично, Шестой! Все по плану! У вас будет через минуту! Все, конец связи!
«Прапорщик» сунул рацию в карман, подошел к «Уазику», с жалостью посмотрел на мертвое тело «капитана». Потом повернулся к мужчине в штатском, хотел что-то сказать, но только покачал головой и бросил водителю:
— Возвращайся, Двадцать третий! «Уазик» тут же сорвался с места и вскоре исчез в темноте,
Шестой быстро вскочил на подножку «Урала» и забрался в кабину. Взревел мощный мотор, и машина двинулась вперед, а когда выехала на дорогу, фары были вновь погашены.
Через полчаса довольно быстрой езды военный грузовик оказался рядом с железнодорожным полотном, укрытым от шоссе высокими деревьями. Вскоре показался товарный состав, догнал «Урал», и несколько минут они шли рядом с одной скоростью, пока не показалась небольшая площадка, свободная от насаждений. Состав замедлил движение, грузовик задним ходом двинулся к составу. Вскоре точно у заднего борта машины остановилась платформа, на которой возвышался огромный контейнер иностранного производства.
Из кузова «Урала» на платформу выпрыгнули несколько мужчин и быстро, без лишней суеты начали работать: открыли контейнер, распахнули борт машины. Дождь все усиливался, но нисколько не тормозил их работу. Казалось, они его просто не замечали.
«Прапорщик» наблюдал за погрузкой из кабины «Урала» в зеркало заднего вида.
Вскоре щелкнули запоры контейнера, клацнули зубы пломбиров, и «прапорщик», с довольной улыбкой взглянув на часы, повернулся к водителю:
— Поехали, дарагой! — с небольшим акцентом произнес он.
Грузовик двинулся вперед, выезжал на дорогую и одновременного ним с места тронулся и состав. Шестой вытащил рацию:
— Четвертью Четвертый! Здесь Шестой!
— Четвертый слушает! Говорите, Шестой!
— «Фрукты» в пути! Все прошло по схеме!
— Отлично, Шестой! Машину уничтожить! Все!
— Есть, Четвертый!
Воспоминания о Варе
Ни о захвате оружия, ни о гибели Двадцать первого, которая вмешается в его судьбу и вовлечет в эти события, ни о том, кто и зачем организовал захват оружия, Савелий не знал.
В этот момент он пытался уснуть, но сон не приходил. Тогда Савелий решил воспользоваться одним из советов своего Учителя:
ЕСЛИ НЕ ПРИХОДИТ СОН, ТО ТЫ НАХОДИШЬСЯ В ОДНОМ ИЗ ДВУХ СОСТОЯНИЙ: ЛИБО ВОЗБУЖДЕНО ТВОЕ ТЕЛО И НЕ ХОЧЕТ УЙТИ В СОСТОЯНИЕ ПОКОЯ. ЛИБО ВОЗБУЖДЕН ТВОЙ МОЗГ И НЕ ДАЕТ УЙТИ В СОСТОЯНИЕ ПОКОЯ. И В ТОМ И В ДРУГОМ СЛУЧАЕ НЕ СТОИТ ДЕЛАТЬ НАСИЛИЕ НАД СОБОЙ И ЗАСТАВЛЯТЬ СЕБЯ УСНУТЬ. ДАЖЕ ЕСЛИ ЭТО УДАСТСЯ, ЭТО БУДЕТ ПЛОХОЙ СОН И ОТВРАТИТЕЛЬНЫЙ ОТДЫХ. Я ПРЕДЛАГАЮ ДРУГОЙ ВЫХОД, ПРИМИ Мой СОВЕТ С РАДОСТЬЮ И УВЕРЕННОСТЬЮ, И ОН ПОМОЖЕТ ТЕБЕ В НУЖНЫЙ МОМЕНТ.
ПРЕДЛАГАЮ ДВА ПУТИ: ПЕРВЫЙ — АКТИВНЫЙ, ЗАЙМИ СВОЕ ТЕЛО КАКИМ-ЛИБО ТРУДОМ И, КОГДА ПРИДЕТ УСТАЛОСТЬ, ПРИДЕТ И ЗДОРОВЫЙ СОН.
ВТОРОЙ ПУТЬ — ПАССИВНЫЙ, ЛЕЖА РАССЛАБЬ ВСЕ СВОИ МЫШЦЫ, ПРИКРОЙ ГЛАЗА И НАЧИНАЙ ВСПОМИНАТЬ ЭПИЗОДЫ ИЗ СВОЕЙ ЖИЗНИ. МОЗГ САМ ПОДСКАЖЕТ, КАКИЕ ИМЕННО СОБЫТИЯ ТЕБЕ ЗАХОЧЕТСЯ «УВИДЕТЬ», И ТЫ НЕЗАМЕТНО ПОТЕРЯЕШЬ ГРАНИЦУ МЕЖДУ СВОИМИ ВОСПОМИНАНИЯМИ И СНОМ».
Интересно, что сейчас подскажет ему память? Савелий лег на спину, сложил на груди руки и медленно, начиная от кончиков пальцев и заканчивая макушкой, мысленно прошелся по всем мышцам, расслабляя их и переводя в состояние покоя. Он сомкнул сразу же отяжелевшие веки.
Варюша! Какая страшная судьба! Потерять любимого мужа, уединиться среди тайги, пытаясь уйти от людей, слиться с природой и… наткнуться на его почти бездыханное тело, не предполагая, что эта находка принесет столько всего, что, если положить на одну чашу весов все плохое, на другую — все хорошее, неизвестно, что перетянет.
Да, Варюша спасла ему жизнь, более того, казалось, нашла свое и его счастье: к ним неожиданно пришла ЛЮБОВЬ! Но… Воланд послал своих людей, которые должны были расправиться с Савелием.
Эх, Савелий! Если бы он не ушел в тот вечер от Варюши, если бы не оставил ту злополучную записку, если бы вернулся чуть раньше. Снова цепь случайностей, на этот раз роковых. Подонки! Что они сотворили с Варюшей! С его Варюшей! Савелий так сильно стиснул зубы, что они заскрипели. Да, они все мертвы, они получили свое, но…
Окажись они сейчас перед ним, он бы придумал такую кару, что они позавидовали бы даже мертвым!
Телесная рана со временем заживает, но и она оставляет после себя след, а душевная?
Когда Савелий вышел из госпиталя, залечив раны, полученные от бандитов Воланда, его встретил капитан Зелинский и лично вручил документы о реабилитации с небольшим денежным пособием. Однако он почему-то не испытал должной радости или хотя бы удовлетворения. Он чувствовал, что капитан чего-то недоговаривает, и это что-то было страшным. Савелий оттягивал, не торопился услышать об ЭТОМ, хотя и понял, что страшное и непоправимое произошло с Варюшей.
Они долго, чуть ли не час, молча ходили под мартовским солнцем, и веселые ручейки, неизменные спутники весны, шаловливо переговариваясь с капелью, не давали сосредоточиться на одной, главной мысли, словно специально сбивая с нее, отвлекая.
Не выдержал Зелинский, первым нарушил молчание:
— Что собираешься делать? — как-то виновато спросил он.
— Что с Варюшей? — хрипло выдавил Савелий, его горло внезапно пересохло.
Зелинский остановился, положил руку на плечо Савелию и взглянул прямо в глаза.
— Ее… ее убили? — прошептал Савелий.
— Вот. — Капитан, сунул руку в карман и, вытащив оттуда конверт, протянул ему. — Тебе письмо от нее. — Он отвел глаза в сторону и начал тихо говорить. — Эти подонки страшно надругались над ней. Все внутри повредили. Нет-нет, угрозы смерти не было! — тут же воскликнул он. — Но калекой, и не только физической, ока жить не захотела. — Он тяжело вздохнул и продолжил еще тише; — Все в доме прибрала, вымыла, вычистила, написала тебе письмо, затем помылась, приоделась во все новое, тщательно причесалась, отправила Мишку в тайгу и… выстрелила себе в грудь.
Савелий мгновенно ссутулился, словно на его плечи возложили непосильный груз, помолчал немного, потом тихо спросила
— Ее похоронили с Егором?
— Да, рядом.
Савелий помолчал немного, глядя себе под ноги, потом поднял глада на Зелинского:
— Спасибо тебе, капитан, за все. — Он крепко пожал ему руку. — Может, когда и свидимся.
— Твои координаты я знаю: ты же вернешься в свою квартиру?
— Пока, да. — Неопределенно пожал плечами Савелий, потом тяжело вздохнул.
— Ты же еще не знаешь, я в Москву перебрался; закрыли, наконец, глаза на мои «афганские» штучки. — Капитан как-то странно усмехнулся,
— хотя я думаю, что все это благодаря моему приятелю.
— Тому, из Комитета, что ли?
— Так точно. Богомолову. Да ты с ним же связывался!
— Было такое в моей биографии, — криво улыбнулся он. — Да толку оказалось мало! — Он снова помрачнел.
— А я же только из-за тебя сюда приехал — не обращая внимания на его состояние и пыталась отвлечь от мрачных мыслей, добавил Зелинский.
— Может, вместе поедем?
— Можно, но я сначала хочу… — Савелий запнулся и замолчал, не решаясь произнести вслух ее имя.
Но капитан сразу же догадался, что хотел сказать ему Савелий.
— Я уже договорился с Управлением через… — он взглянул на часы,
— через два часа двадцать четыре минуты нас будет ждать вертолет, который доставит к ее могиле и пару часов подождет там. Как, принимается?
— Спасибо. — Савелий был явно растроган его заботой.
— Я рад, что мы вместе вернемся в Москву. И даже, — он с хитринкой взглянул на Савелия, — позаботился о билетах: вылет в два тридцать ночи. Может, в ресторане посидим до прилета «вертушки»?
— Нет, хочу побыть один, — выдохнул Савелий, сжимая в руках письмо, словно оно обжигало ему пальцы.
— Понял, — кивнул капитан. — Жду тебя. — Он огляделся вокруг. — Вон, у памятника, не знаю кому.
— Через час, — он похлопал его по плечу и быстро ушел.
Несколько кинут Савелий смотрел ему вслед, затем медленно побрел в сторону сквера.
Присев на мокрую скамейку, он долго смотрел на конверт, словно раздумывая, читать или не читать.
Это письмо было единственным послание, сохранившим тепло ее рук. Как несправедливо! Тепло человека сохранилось, а самого человека уже нет в живых. Нет и никогда не будет! Нет. Не будет. Никогда… Какие страшные безысходные слова!
Господи! Как ты можешь допускать такое? А если допускаешь, то не означает ли это твоего высшего признания справедливости? В любой религии человек, лишивший себя жизни, заслуживает презрения. Но может ли, имеет ли право человек судить другого человека за самовольный уход из жизни? Сказано же в Библии: «Не суди, да судим не будешь!» А это слова Христа! Выходит, осуждение другими людьми самоубийц нужно презирать, и по-другому не может быть! Да и как может быть по-другому? Как можно осуждать Варюшу, если она решилась на такой страшный шаг?! Решилась, несмотря на то, что есть он, Савелий, который безумно любит ее, а она точно знала о его любви!? Решилась, несмотря на то, что оставила свою крошку-дочурку без матери?! Егоринка! Какое славное имя: словно ручеек журчит.
Эх, Варюша… Савелий снова тяжело вздохнул и медленно распечатал письмо, последнее послание Варюши:
«Савушка! Родной мой! Соями любимый на свете человек! Пишу тебе, а слезы застилают глаза, и строчки расплываются передо ямой,
Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в живых! Зная хорошо тебя, уверена, что ты будешь казнить себя, будешь носить в себе вину за мой уход из жизни! Умоляю тебя, заклинаю самым дорогим на свете! Ради нашей чистой и светлой любви не казни себя, не вини за то, что произошло! Ты ни в чем не виновен! И никто не виновен из живых! Виновные получили свою кару, и я перед лицом смерти прощаю даже их.
Родной мой, я уверена, что ты сможешь, должен смочь, понять меня! Мне было чудесно с тобой, и до самой последней секунды, можешь мне поверить, я буду чувствовать себя самой счастливой женщиной на Земле. А коль скоро есть жизнь и Там, то сохраню твою любовь и мое счастье навечно!
Однако все эти слова относятся к моей душе, к моему сердцу, но не к моему телу. Над моим телом надругались, и я ненавижу его, мне гадко прикасаться к нему, я не могу смотреть на себя в зеркало, не могу без отвращения подносить к губам ложку, чтобы накормить себя, к губам, которые целовал когда-то ты и которые осквернены сейчас подонками. Я не могу избавиться от их тошнотворного запаха. Я все время ощущаю этот мерзкий привкус от их поганых слюней, Я чувствую, как постепенно схожу с ума! Иногда мне хочется полить кипятком или кислотой те места, к которым они прикасались!
Савушка, родной мой, ты же знаешь, какая я сильная! И если я говорю тебе, что больше не могу, то можешь себе представить, что мне приходится терпеть,
Милый, ты простишь меня? Ты понимаешь меня? И это мое последнее желание и единственное! А последнее желание надо выполнять! Ты уж прости меня за эту последнюю уловку.
Не осуждай меня из-за Егоринки. Я написала маме письмо и уверена, что она не осудит меня. Написала письмо и Егоринке, наказав маме показать ей в день совершеннолетия. Уверена, что и дочка сумеет понять меня и простить.
И последнее, в чем я должна тебе признаться. Уверена, я была беременна! И у нас должен был с тобой родиться сын. Подожди, милый, снова слезы застили глаза… Но эти подонки лишили меня всего, более того, вообще лишили способности рожать! Это и оказалось последней каплей, толкнувшей меня на этот шаг! Прости, что обманула тебя обещала родить тебе сына к не сдержала обещания, прости меня за все и будь счастлив! Я приказываю тебе быть счастливым! А я всегда буду рядом с тобой! Буду охранять тебя!
Люблю и буду любить до самой смерти! Уж это-то обещание я выполню! Спасибо тебе за счастье! Спасибо за Любовь! Прости меня. Прощай, твоя навсегда Варюша.
Когда Зелинский пришел к месту встречи, то застал его неподвижную фигуру на скамейке. По щекам Савелия текли слезы, которых он не замечал, а руки сжимали Варимо письмо, ее последнее послание.
В этот момент он пытался уснуть, но сон не приходил. Тогда Савелий решил воспользоваться одним из советов своего Учителя:
ЕСЛИ НЕ ПРИХОДИТ СОН, ТО ТЫ НАХОДИШЬСЯ В ОДНОМ ИЗ ДВУХ СОСТОЯНИЙ: ЛИБО ВОЗБУЖДЕНО ТВОЕ ТЕЛО И НЕ ХОЧЕТ УЙТИ В СОСТОЯНИЕ ПОКОЯ. ЛИБО ВОЗБУЖДЕН ТВОЙ МОЗГ И НЕ ДАЕТ УЙТИ В СОСТОЯНИЕ ПОКОЯ. И В ТОМ И В ДРУГОМ СЛУЧАЕ НЕ СТОИТ ДЕЛАТЬ НАСИЛИЕ НАД СОБОЙ И ЗАСТАВЛЯТЬ СЕБЯ УСНУТЬ. ДАЖЕ ЕСЛИ ЭТО УДАСТСЯ, ЭТО БУДЕТ ПЛОХОЙ СОН И ОТВРАТИТЕЛЬНЫЙ ОТДЫХ. Я ПРЕДЛАГАЮ ДРУГОЙ ВЫХОД, ПРИМИ Мой СОВЕТ С РАДОСТЬЮ И УВЕРЕННОСТЬЮ, И ОН ПОМОЖЕТ ТЕБЕ В НУЖНЫЙ МОМЕНТ.
ПРЕДЛАГАЮ ДВА ПУТИ: ПЕРВЫЙ — АКТИВНЫЙ, ЗАЙМИ СВОЕ ТЕЛО КАКИМ-ЛИБО ТРУДОМ И, КОГДА ПРИДЕТ УСТАЛОСТЬ, ПРИДЕТ И ЗДОРОВЫЙ СОН.
ВТОРОЙ ПУТЬ — ПАССИВНЫЙ, ЛЕЖА РАССЛАБЬ ВСЕ СВОИ МЫШЦЫ, ПРИКРОЙ ГЛАЗА И НАЧИНАЙ ВСПОМИНАТЬ ЭПИЗОДЫ ИЗ СВОЕЙ ЖИЗНИ. МОЗГ САМ ПОДСКАЖЕТ, КАКИЕ ИМЕННО СОБЫТИЯ ТЕБЕ ЗАХОЧЕТСЯ «УВИДЕТЬ», И ТЫ НЕЗАМЕТНО ПОТЕРЯЕШЬ ГРАНИЦУ МЕЖДУ СВОИМИ ВОСПОМИНАНИЯМИ И СНОМ».
Интересно, что сейчас подскажет ему память? Савелий лег на спину, сложил на груди руки и медленно, начиная от кончиков пальцев и заканчивая макушкой, мысленно прошелся по всем мышцам, расслабляя их и переводя в состояние покоя. Он сомкнул сразу же отяжелевшие веки.
Варюша! Какая страшная судьба! Потерять любимого мужа, уединиться среди тайги, пытаясь уйти от людей, слиться с природой и… наткнуться на его почти бездыханное тело, не предполагая, что эта находка принесет столько всего, что, если положить на одну чашу весов все плохое, на другую — все хорошее, неизвестно, что перетянет.
Да, Варюша спасла ему жизнь, более того, казалось, нашла свое и его счастье: к ним неожиданно пришла ЛЮБОВЬ! Но… Воланд послал своих людей, которые должны были расправиться с Савелием.
Эх, Савелий! Если бы он не ушел в тот вечер от Варюши, если бы не оставил ту злополучную записку, если бы вернулся чуть раньше. Снова цепь случайностей, на этот раз роковых. Подонки! Что они сотворили с Варюшей! С его Варюшей! Савелий так сильно стиснул зубы, что они заскрипели. Да, они все мертвы, они получили свое, но…
Окажись они сейчас перед ним, он бы придумал такую кару, что они позавидовали бы даже мертвым!
Телесная рана со временем заживает, но и она оставляет после себя след, а душевная?
Когда Савелий вышел из госпиталя, залечив раны, полученные от бандитов Воланда, его встретил капитан Зелинский и лично вручил документы о реабилитации с небольшим денежным пособием. Однако он почему-то не испытал должной радости или хотя бы удовлетворения. Он чувствовал, что капитан чего-то недоговаривает, и это что-то было страшным. Савелий оттягивал, не торопился услышать об ЭТОМ, хотя и понял, что страшное и непоправимое произошло с Варюшей.
Они долго, чуть ли не час, молча ходили под мартовским солнцем, и веселые ручейки, неизменные спутники весны, шаловливо переговариваясь с капелью, не давали сосредоточиться на одной, главной мысли, словно специально сбивая с нее, отвлекая.
Не выдержал Зелинский, первым нарушил молчание:
— Что собираешься делать? — как-то виновато спросил он.
— Что с Варюшей? — хрипло выдавил Савелий, его горло внезапно пересохло.
Зелинский остановился, положил руку на плечо Савелию и взглянул прямо в глаза.
— Ее… ее убили? — прошептал Савелий.
— Вот. — Капитан, сунул руку в карман и, вытащив оттуда конверт, протянул ему. — Тебе письмо от нее. — Он отвел глаза в сторону и начал тихо говорить. — Эти подонки страшно надругались над ней. Все внутри повредили. Нет-нет, угрозы смерти не было! — тут же воскликнул он. — Но калекой, и не только физической, ока жить не захотела. — Он тяжело вздохнул и продолжил еще тише; — Все в доме прибрала, вымыла, вычистила, написала тебе письмо, затем помылась, приоделась во все новое, тщательно причесалась, отправила Мишку в тайгу и… выстрелила себе в грудь.
Савелий мгновенно ссутулился, словно на его плечи возложили непосильный груз, помолчал немного, потом тихо спросила
— Ее похоронили с Егором?
— Да, рядом.
Савелий помолчал немного, глядя себе под ноги, потом поднял глада на Зелинского:
— Спасибо тебе, капитан, за все. — Он крепко пожал ему руку. — Может, когда и свидимся.
— Твои координаты я знаю: ты же вернешься в свою квартиру?
— Пока, да. — Неопределенно пожал плечами Савелий, потом тяжело вздохнул.
— Ты же еще не знаешь, я в Москву перебрался; закрыли, наконец, глаза на мои «афганские» штучки. — Капитан как-то странно усмехнулся,
— хотя я думаю, что все это благодаря моему приятелю.
— Тому, из Комитета, что ли?
— Так точно. Богомолову. Да ты с ним же связывался!
— Было такое в моей биографии, — криво улыбнулся он. — Да толку оказалось мало! — Он снова помрачнел.
— А я же только из-за тебя сюда приехал — не обращая внимания на его состояние и пыталась отвлечь от мрачных мыслей, добавил Зелинский.
— Может, вместе поедем?
— Можно, но я сначала хочу… — Савелий запнулся и замолчал, не решаясь произнести вслух ее имя.
Но капитан сразу же догадался, что хотел сказать ему Савелий.
— Я уже договорился с Управлением через… — он взглянул на часы,
— через два часа двадцать четыре минуты нас будет ждать вертолет, который доставит к ее могиле и пару часов подождет там. Как, принимается?
— Спасибо. — Савелий был явно растроган его заботой.
— Я рад, что мы вместе вернемся в Москву. И даже, — он с хитринкой взглянул на Савелия, — позаботился о билетах: вылет в два тридцать ночи. Может, в ресторане посидим до прилета «вертушки»?
— Нет, хочу побыть один, — выдохнул Савелий, сжимая в руках письмо, словно оно обжигало ему пальцы.
— Понял, — кивнул капитан. — Жду тебя. — Он огляделся вокруг. — Вон, у памятника, не знаю кому.
— Через час, — он похлопал его по плечу и быстро ушел.
Несколько кинут Савелий смотрел ему вслед, затем медленно побрел в сторону сквера.
Присев на мокрую скамейку, он долго смотрел на конверт, словно раздумывая, читать или не читать.
Это письмо было единственным послание, сохранившим тепло ее рук. Как несправедливо! Тепло человека сохранилось, а самого человека уже нет в живых. Нет и никогда не будет! Нет. Не будет. Никогда… Какие страшные безысходные слова!
Господи! Как ты можешь допускать такое? А если допускаешь, то не означает ли это твоего высшего признания справедливости? В любой религии человек, лишивший себя жизни, заслуживает презрения. Но может ли, имеет ли право человек судить другого человека за самовольный уход из жизни? Сказано же в Библии: «Не суди, да судим не будешь!» А это слова Христа! Выходит, осуждение другими людьми самоубийц нужно презирать, и по-другому не может быть! Да и как может быть по-другому? Как можно осуждать Варюшу, если она решилась на такой страшный шаг?! Решилась, несмотря на то, что есть он, Савелий, который безумно любит ее, а она точно знала о его любви!? Решилась, несмотря на то, что оставила свою крошку-дочурку без матери?! Егоринка! Какое славное имя: словно ручеек журчит.
Эх, Варюша… Савелий снова тяжело вздохнул и медленно распечатал письмо, последнее послание Варюши:
«Савушка! Родной мой! Соями любимый на свете человек! Пишу тебе, а слезы застилают глаза, и строчки расплываются передо ямой,
Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в живых! Зная хорошо тебя, уверена, что ты будешь казнить себя, будешь носить в себе вину за мой уход из жизни! Умоляю тебя, заклинаю самым дорогим на свете! Ради нашей чистой и светлой любви не казни себя, не вини за то, что произошло! Ты ни в чем не виновен! И никто не виновен из живых! Виновные получили свою кару, и я перед лицом смерти прощаю даже их.
Родной мой, я уверена, что ты сможешь, должен смочь, понять меня! Мне было чудесно с тобой, и до самой последней секунды, можешь мне поверить, я буду чувствовать себя самой счастливой женщиной на Земле. А коль скоро есть жизнь и Там, то сохраню твою любовь и мое счастье навечно!
Однако все эти слова относятся к моей душе, к моему сердцу, но не к моему телу. Над моим телом надругались, и я ненавижу его, мне гадко прикасаться к нему, я не могу смотреть на себя в зеркало, не могу без отвращения подносить к губам ложку, чтобы накормить себя, к губам, которые целовал когда-то ты и которые осквернены сейчас подонками. Я не могу избавиться от их тошнотворного запаха. Я все время ощущаю этот мерзкий привкус от их поганых слюней, Я чувствую, как постепенно схожу с ума! Иногда мне хочется полить кипятком или кислотой те места, к которым они прикасались!
Савушка, родной мой, ты же знаешь, какая я сильная! И если я говорю тебе, что больше не могу, то можешь себе представить, что мне приходится терпеть,
Милый, ты простишь меня? Ты понимаешь меня? И это мое последнее желание и единственное! А последнее желание надо выполнять! Ты уж прости меня за эту последнюю уловку.
Не осуждай меня из-за Егоринки. Я написала маме письмо и уверена, что она не осудит меня. Написала письмо и Егоринке, наказав маме показать ей в день совершеннолетия. Уверена, что и дочка сумеет понять меня и простить.
И последнее, в чем я должна тебе признаться. Уверена, я была беременна! И у нас должен был с тобой родиться сын. Подожди, милый, снова слезы застили глаза… Но эти подонки лишили меня всего, более того, вообще лишили способности рожать! Это и оказалось последней каплей, толкнувшей меня на этот шаг! Прости, что обманула тебя обещала родить тебе сына к не сдержала обещания, прости меня за все и будь счастлив! Я приказываю тебе быть счастливым! А я всегда буду рядом с тобой! Буду охранять тебя!
Люблю и буду любить до самой смерти! Уж это-то обещание я выполню! Спасибо тебе за счастье! Спасибо за Любовь! Прости меня. Прощай, твоя навсегда Варюша.
Когда Зелинский пришел к месту встречи, то застал его неподвижную фигуру на скамейке. По щекам Савелия текли слезы, которых он не замечал, а руки сжимали Варимо письмо, ее последнее послание.
Возвращение в Афганистан
Прошло несколько месяцев, и Савелий, не находя себе места в Москве, обратился в Министерство обороны с просьбой вернуть его в свою часть, которая продолжала дислоцироваться в Афганистане. После долгих отказов и мытарств по кабинетам Савелий обратился к капиталу Зелинскому, которого попросил связаться с подполковником Богомоловым.
Как ни странно, тот принял его в этот же день и почти сразу предложил работу в органах государственной безопасности.
Савелий, не думая ни секунды, решительно отказался и попросил Богомолова помочь вернуться в Афганистан, где «все ясно: там — враг, а здесь — твой брат солдат». Пожалев об отказе. Богомолов обещал посодействовать ему, и вскоре Савелий получил повестку в райвоенкомат.
Если и раньше сержанта Савелия считали бесстрашным, то сейчас и подавно. Воздушные десантники прозвали себя там, за Речкой, странным на первый взгляд прозвищем — Рэксы.
Савелий заработал эту кличку, участвуя в заданиях, в боях, и она стала его вторым именем, а один художник сделал ему на левом предплечье наколку, модернизировав эмблему воздушных десантников, представлявшую собой парашют и два самолета по бокам. Пофантазировав, художник создал рисунок, который очень напоминал человеческий череп со скрещенными под ним костями.
Савелий снова очутился в своей части и был весьма удивлен тем, что встретил там очень мало прежних сослуживцев. Многие, отслужив положенный срок, вернулись домой, некоторые погибли на чужой земле. Среди погибших былин его товарищи, с которыми он почти три года делил все тяготы войны.
Все это сказалось на его состоянии: он замкнулся, ушел в себя. На каждое задание шел, прощаясь с остающимися, славно уходил навсегда.
Вынужденное безделье, спокойное ожидание в казарме угнетало его, доводило до бешенства, но стоило ему столкнуться с опасностью, он моментально преображался, лицо светлело, выдавая решимость и стремление к действию. И чем страшнее была опасность, тем лучше он себя чувствовал. В то время Савелий напоминал наркомана, которому после окончания действия каждой принятой дозы необходимо было увеличивать последующую. Радо или поздно организм не выдержал бы и разразилась катастрофа. Скорее всего так бы и случилось, но на одном из заданий погиб их ротный — старший лейтенант Подсевалов. Это был совсем молодой командир, всего год назад получивший высшее военное образование.
О мертвых не принято говорить плохо, но у Савелия сохранились о нем не самые приятные воспоминания. Молодой, смелый и отнюдь не глупый, вначале он понравился бойцам роты, особенно молодым? «Старики» приглядывались к нему и старались не мешать даже тогда, когда он допускал явные промахи. А старший лейтенант, вместо того чтобы правильно оценить это, попытаться самому набраться опыта у своих бывалых товарищей, возомнил себя непогрешимым.
Его амбиции захлестнули разум, и он решительно пресекал любые попытки посоветовать что-либо ему и действовал только по своему разумению, не считаясь ни с кем.
По его вине все чаще стали гибнуть люди, и в роте появились нездоровые настроения. А «старички», устав получать от него «тычки», перестали давать ему свои советы и возражать, но и выполнять сумасбродные приказы тоже не торопились.
Когда-то это должно было кончиться и, скорее всего, трагически. Так, к сожалению, вскоре и произошло.
Их рота получила задание проверить одно небольшое селение, в котором, по данным разведки, скрывались душманы.
Когда они пришли на место, выяснилось, что это «селение» состоит из трех мазанок, и старший лейтенант, досадливо чертыхнувшись, вышел из-за укрытия и повернулся к своим солдатам:
— Мне достаточно троих, чтобы взять этот «населенный пункт», — хвастливо усмехнулся он. — Кто пойдет со мной добровольцем?
«Старички» переглянулись между собой и демонстративно отвернулись. Не оказалось и других добровольцев, тогда Подсевалов ткнул пальцем в грудь трем солдатам и махнул рукой
— За мной?
— Слушай, старлей, — не выдержал Савелий, — не худо было бы проверить вначале.
— Товарищ сержант! — оборвал его Подсевалов. — Вы что, устав забыли? Совсем разболтались! — Он хотел еще что-то добавить, но резко повернулся и решительно пошел в сторону селения. За ним пошли и те, кого он назвал.
Савелий красноречиво взглянул на «старичков», но те равнодушно пожали плечами, глядя вслед удалявшейся группе.
Савелий молча встал, еще раз взглянул на тех, с кем воевал не первый год, как бы прощаясь с ними, и быстро пошел за ушедшей группой. И вновь «старички» переглянулись между собой, недовольно покачали головами, но все-таки встали и пошли за Савелием, рассредоточиваясь веером и беря мазанки в кольцо.
Они опоздали на какие-то секунды: не успела группа, возглавляемая Подсеваловым, приблизиться к одной из мазанок, как ее с трех сторон едва не в упор, расстреляли укрывшиеся там душманы. Никто из них не успел сделать ни единого выстрела.
Бой был стремительным: двенадцать душманов, вооруженных пулеметами и гранатометами, были уничтожены: «старички» никого не захотели оставлять в живых. Затем, не произнося ни единого слова, они подобрали убитых товарищей и молча вернулись в часть.
Через несколько дней к ним пришел уже не совсем молодой капитан и просто представился:
— Я ваш новый командир роты капитал Воронов! В Афгане с первых дней. Что представляет собой каждый из вас, покажет будущее! Вопросы?
— Он стал обводить взглядом стоящих перед ним людей, с которыми ему придется делить жизнь и смерть.
Он медленно скользил взглядом по загорелым лицам, пытаясь запомнить каждого, стараясь дать первую оценку. Неожиданно его взгляд метнулся назад, к человеку, на которого он уже посмотрел. Знакомое, родное лицо! Неужели это он? Боже! Жив?! Воронов смотрел и не мог оторвать от этого лица своего взгляда: как же помотала его жизнь! Шрам, щеки ввалились. Но это были те же самые родные глаза, которые он уже и не чаял когда-нибудь увидеть.
Они смотрели друг на друга, словно боясь, что все это им кажется и видение исчезнет, оставив горечь в душе.
Рота притихла, понимая, что происходит что-то необычное.
Первым очнулся Савелий он выскочил из строя и бросился к капитану. Они крепко, по-мужски, обнялись и застыли в молчаливом объятии.
Заместитель командира роты, лейтенант Скворцов тихо скомандовал:
— Рота! Разойдись!
И солдаты, стараясь не мешать удивительной встрече двух друзей, организованно и бесшумно удалились прочь.
— Боже мой, сколько же мы с тобой не виделись, братишка? — Глаза капитана мгновенно стали влажными. — Я уж совсем отчаялся увидеть тебя среди живых. Сколько запросов делал! Подожди-ка! — спохватился капитан Воронов, вспомнив про свою роту.
Он огляделся вокруг, но они вдвоем стояли на ротном плащу. Воронов с улыбкой покачал головой.
— Молодцы, сразу все поняли.
— А ты думал! Ребятишки — что надо! Со многими я уже несколько лет воюю! — подмигнул ему Савелий. — Я уж думал, ты подполковник, майор на крайний случай.
— Вероятно, я и умру капитаном, — с грустью проговорил Воронов. — Ладно, пошли ко мне и там обо всем поговорим.
В этот момент к ним подскочил лейтенант Скворцов:
— Товарищ капитан! Вас вызывает к себе майор Куракин! — по-военному доложил он. Капитан недоуменно взглянул на Савелия.
— Замполит батальона, — поморщился Савелий.
— Доложи товарищу майору, что не нашел меня, что я разговариваю с ротой, моюсь в бане, вылетел в трубу, наконец! — раздраженно бросил капитан Воронов. — Ты понял меня, лейтенант?
— Так точно, командир! — весело воскликнул тот. — Вас вызвали в штаб дивизии!
— Вот именно! — подмигнул ему Воронов и подхватил под руку Савелия.
— Да-а… — протянул Воронов, когда выслушал короткий рассказ Савелия о некоторых событиях его жизни. — Постукало тебя по жизни. — Он огорченно вздохнул: — Со мною вроде бы проще, если сравнивать с твоими похождениями. Дважды «дырявило», слава Богу, не очень серьезно. А то, что до сих пор капитан, — он досадливо насупился и махнул рукой, — мы с тобой, братишка, знакомы с самого детства. Надеюсь не забыл, как я тебя «выкрадывал» через забор детдома, чтобы исподтишка от моей тетки покормить чем-нибудь вкусненьким?
— Разве такое можно забыть, Андрюша? — с волнением в голосе воскликнул Савелий. — Ты же знаешь, что у меня никого нет. И ты для меня как брат. Больше, чем брат, особенно сейчас. — Его глаза сразу же стали грустными, но он пересилил себя. — Извини, ты же начал говорить о себе.
— Ты для меня тоже больше, чем брат. — Воронов вдруг нахмурился. — И потому говорю только тебе — Это произошло сразу же после того, как тебя ранило и отправили на Большую землю. Я столкнулся с такой мерзостью, что хотелось бросить все к чертовой матери и бежать отсюда, куда глаза глядят! — Он стиснул зубы и чуть слышно простонал. Затем налил себе и Савелию водки и, не чокаясь, опрокинул водку в рот.
Савелию показалось, что он догадывается, с какой «дерзостью» столкнулся капитан Воронов, но не хотел его подталкивать к продолжению разговорам давая, возможность самому решить, стоит ли продолжать этот трудный разговор.
— Короче говоря, — Воронов вздохнул и продолжал, — захватил я одного «духа» в засаде, а тот, коверкал слова, предложил мне доложить о нем интенданту комдива. Когда я хорошенько нажал на него, тот признался, что шел на встречу именно с ним. Представляешь, эта наглая рожа предложила мне, боевому офицеру, взятку! Я и не сдержался.
— Убил?
— Ну. И ударил-то только раз. А он возьми и стукнись головой о камень. Тут, конечно, шум, гам. Я им рассказываю о том, что произошло, а мне не верят. До прокурора дошло. — Воронов со злостью сплюнул.
Как ни странно, тот принял его в этот же день и почти сразу предложил работу в органах государственной безопасности.
Савелий, не думая ни секунды, решительно отказался и попросил Богомолова помочь вернуться в Афганистан, где «все ясно: там — враг, а здесь — твой брат солдат». Пожалев об отказе. Богомолов обещал посодействовать ему, и вскоре Савелий получил повестку в райвоенкомат.
Если и раньше сержанта Савелия считали бесстрашным, то сейчас и подавно. Воздушные десантники прозвали себя там, за Речкой, странным на первый взгляд прозвищем — Рэксы.
Савелий заработал эту кличку, участвуя в заданиях, в боях, и она стала его вторым именем, а один художник сделал ему на левом предплечье наколку, модернизировав эмблему воздушных десантников, представлявшую собой парашют и два самолета по бокам. Пофантазировав, художник создал рисунок, который очень напоминал человеческий череп со скрещенными под ним костями.
Савелий снова очутился в своей части и был весьма удивлен тем, что встретил там очень мало прежних сослуживцев. Многие, отслужив положенный срок, вернулись домой, некоторые погибли на чужой земле. Среди погибших былин его товарищи, с которыми он почти три года делил все тяготы войны.
Все это сказалось на его состоянии: он замкнулся, ушел в себя. На каждое задание шел, прощаясь с остающимися, славно уходил навсегда.
Вынужденное безделье, спокойное ожидание в казарме угнетало его, доводило до бешенства, но стоило ему столкнуться с опасностью, он моментально преображался, лицо светлело, выдавая решимость и стремление к действию. И чем страшнее была опасность, тем лучше он себя чувствовал. В то время Савелий напоминал наркомана, которому после окончания действия каждой принятой дозы необходимо было увеличивать последующую. Радо или поздно организм не выдержал бы и разразилась катастрофа. Скорее всего так бы и случилось, но на одном из заданий погиб их ротный — старший лейтенант Подсевалов. Это был совсем молодой командир, всего год назад получивший высшее военное образование.
О мертвых не принято говорить плохо, но у Савелия сохранились о нем не самые приятные воспоминания. Молодой, смелый и отнюдь не глупый, вначале он понравился бойцам роты, особенно молодым? «Старики» приглядывались к нему и старались не мешать даже тогда, когда он допускал явные промахи. А старший лейтенант, вместо того чтобы правильно оценить это, попытаться самому набраться опыта у своих бывалых товарищей, возомнил себя непогрешимым.
Его амбиции захлестнули разум, и он решительно пресекал любые попытки посоветовать что-либо ему и действовал только по своему разумению, не считаясь ни с кем.
По его вине все чаще стали гибнуть люди, и в роте появились нездоровые настроения. А «старички», устав получать от него «тычки», перестали давать ему свои советы и возражать, но и выполнять сумасбродные приказы тоже не торопились.
Когда-то это должно было кончиться и, скорее всего, трагически. Так, к сожалению, вскоре и произошло.
Их рота получила задание проверить одно небольшое селение, в котором, по данным разведки, скрывались душманы.
Когда они пришли на место, выяснилось, что это «селение» состоит из трех мазанок, и старший лейтенант, досадливо чертыхнувшись, вышел из-за укрытия и повернулся к своим солдатам:
— Мне достаточно троих, чтобы взять этот «населенный пункт», — хвастливо усмехнулся он. — Кто пойдет со мной добровольцем?
«Старички» переглянулись между собой и демонстративно отвернулись. Не оказалось и других добровольцев, тогда Подсевалов ткнул пальцем в грудь трем солдатам и махнул рукой
— За мной?
— Слушай, старлей, — не выдержал Савелий, — не худо было бы проверить вначале.
— Товарищ сержант! — оборвал его Подсевалов. — Вы что, устав забыли? Совсем разболтались! — Он хотел еще что-то добавить, но резко повернулся и решительно пошел в сторону селения. За ним пошли и те, кого он назвал.
Савелий красноречиво взглянул на «старичков», но те равнодушно пожали плечами, глядя вслед удалявшейся группе.
Савелий молча встал, еще раз взглянул на тех, с кем воевал не первый год, как бы прощаясь с ними, и быстро пошел за ушедшей группой. И вновь «старички» переглянулись между собой, недовольно покачали головами, но все-таки встали и пошли за Савелием, рассредоточиваясь веером и беря мазанки в кольцо.
Они опоздали на какие-то секунды: не успела группа, возглавляемая Подсеваловым, приблизиться к одной из мазанок, как ее с трех сторон едва не в упор, расстреляли укрывшиеся там душманы. Никто из них не успел сделать ни единого выстрела.
Бой был стремительным: двенадцать душманов, вооруженных пулеметами и гранатометами, были уничтожены: «старички» никого не захотели оставлять в живых. Затем, не произнося ни единого слова, они подобрали убитых товарищей и молча вернулись в часть.
Через несколько дней к ним пришел уже не совсем молодой капитан и просто представился:
— Я ваш новый командир роты капитал Воронов! В Афгане с первых дней. Что представляет собой каждый из вас, покажет будущее! Вопросы?
— Он стал обводить взглядом стоящих перед ним людей, с которыми ему придется делить жизнь и смерть.
Он медленно скользил взглядом по загорелым лицам, пытаясь запомнить каждого, стараясь дать первую оценку. Неожиданно его взгляд метнулся назад, к человеку, на которого он уже посмотрел. Знакомое, родное лицо! Неужели это он? Боже! Жив?! Воронов смотрел и не мог оторвать от этого лица своего взгляда: как же помотала его жизнь! Шрам, щеки ввалились. Но это были те же самые родные глаза, которые он уже и не чаял когда-нибудь увидеть.
Они смотрели друг на друга, словно боясь, что все это им кажется и видение исчезнет, оставив горечь в душе.
Рота притихла, понимая, что происходит что-то необычное.
Первым очнулся Савелий он выскочил из строя и бросился к капитану. Они крепко, по-мужски, обнялись и застыли в молчаливом объятии.
Заместитель командира роты, лейтенант Скворцов тихо скомандовал:
— Рота! Разойдись!
И солдаты, стараясь не мешать удивительной встрече двух друзей, организованно и бесшумно удалились прочь.
— Боже мой, сколько же мы с тобой не виделись, братишка? — Глаза капитана мгновенно стали влажными. — Я уж совсем отчаялся увидеть тебя среди живых. Сколько запросов делал! Подожди-ка! — спохватился капитан Воронов, вспомнив про свою роту.
Он огляделся вокруг, но они вдвоем стояли на ротном плащу. Воронов с улыбкой покачал головой.
— Молодцы, сразу все поняли.
— А ты думал! Ребятишки — что надо! Со многими я уже несколько лет воюю! — подмигнул ему Савелий. — Я уж думал, ты подполковник, майор на крайний случай.
— Вероятно, я и умру капитаном, — с грустью проговорил Воронов. — Ладно, пошли ко мне и там обо всем поговорим.
В этот момент к ним подскочил лейтенант Скворцов:
— Товарищ капитан! Вас вызывает к себе майор Куракин! — по-военному доложил он. Капитан недоуменно взглянул на Савелия.
— Замполит батальона, — поморщился Савелий.
— Доложи товарищу майору, что не нашел меня, что я разговариваю с ротой, моюсь в бане, вылетел в трубу, наконец! — раздраженно бросил капитан Воронов. — Ты понял меня, лейтенант?
— Так точно, командир! — весело воскликнул тот. — Вас вызвали в штаб дивизии!
— Вот именно! — подмигнул ему Воронов и подхватил под руку Савелия.
— Да-а… — протянул Воронов, когда выслушал короткий рассказ Савелия о некоторых событиях его жизни. — Постукало тебя по жизни. — Он огорченно вздохнул: — Со мною вроде бы проще, если сравнивать с твоими похождениями. Дважды «дырявило», слава Богу, не очень серьезно. А то, что до сих пор капитан, — он досадливо насупился и махнул рукой, — мы с тобой, братишка, знакомы с самого детства. Надеюсь не забыл, как я тебя «выкрадывал» через забор детдома, чтобы исподтишка от моей тетки покормить чем-нибудь вкусненьким?
— Разве такое можно забыть, Андрюша? — с волнением в голосе воскликнул Савелий. — Ты же знаешь, что у меня никого нет. И ты для меня как брат. Больше, чем брат, особенно сейчас. — Его глаза сразу же стали грустными, но он пересилил себя. — Извини, ты же начал говорить о себе.
— Ты для меня тоже больше, чем брат. — Воронов вдруг нахмурился. — И потому говорю только тебе — Это произошло сразу же после того, как тебя ранило и отправили на Большую землю. Я столкнулся с такой мерзостью, что хотелось бросить все к чертовой матери и бежать отсюда, куда глаза глядят! — Он стиснул зубы и чуть слышно простонал. Затем налил себе и Савелию водки и, не чокаясь, опрокинул водку в рот.
Савелию показалось, что он догадывается, с какой «дерзостью» столкнулся капитан Воронов, но не хотел его подталкивать к продолжению разговорам давая, возможность самому решить, стоит ли продолжать этот трудный разговор.
— Короче говоря, — Воронов вздохнул и продолжал, — захватил я одного «духа» в засаде, а тот, коверкал слова, предложил мне доложить о нем интенданту комдива. Когда я хорошенько нажал на него, тот признался, что шел на встречу именно с ним. Представляешь, эта наглая рожа предложила мне, боевому офицеру, взятку! Я и не сдержался.
— Убил?
— Ну. И ударил-то только раз. А он возьми и стукнись головой о камень. Тут, конечно, шум, гам. Я им рассказываю о том, что произошло, а мне не верят. До прокурора дошло. — Воронов со злостью сплюнул.