Страница:
Его богом остается Рембрандт. Среди современников ему ближе Каррьер или Пюви де Шаванн, чем Ренуар или Гоген.
Его вдохновенный мистический реализм перекликается с изяществом символистов, с их ореолами, облаками. Но он держится в стороне от разных группировок. Единственный круг, который ему необходим, это круг его семьи и друзей. Для своих — жены, детей, брата, своячениц и свояков, и для многочисленных друзей — Лероль — кремень. Его чувства спокойны и постоянны. Он не умеет ссориться, никогда никого не лишает своей привязанности. Дом Лероля всегда открыт. Друзья часто заходят на авеню Дюкен без предупреждения. Все обедают, потом кто-то садится за рояль, начинается импровизированный концерт. Здесь читают стихи, разговаривают о форме и цвете. К музыкантам и художникам присоединяются Валери, Клодель, Малларме, Пьер Луис, Анри де Ренье, Франсис Жамм. Поль Клодель часто приводит в дом Лероля свою сестру Камиллу. Именно здесь Валери заметит «прекрасные обнаженные руки» Камиллы Клодель, а она вскружит голову Дебюсси.
Анри Лероль одним из первых приобретет произведения Камиллы Клодель, он восхищается ее скульптурами и будет их коллекционировать. К 1897 году, когда Ренуаром уже был написан портрет его дочерей, в его коллекции уже три ее работы: «Женский торс», «Голова девушки» и «Старый слепой певец». Позднее он купит четвертую скульптуру: бюст своего друга Поля в возрасте тридцати семи лет. Скульптуры Камиллы, а также несколько скульптур Родена, в том числе бронзовая отливка Уголино, как и работы Альфреда Лену-ара (создавшего распятие для главного алтаря церкви Сен-Франсуа-Ксавье), стоят на комодах, каминных полках или на рояле.
Лероль открывает, поддерживает, подбадривает творцов, которые видят в нем не только мецената, но и друга. И в любом случае человека, лишенного предрассудков. Вот, к примеру, что он сказал о Верлене: «Его внешность такая же странная, как его дух. Он своеобразен, и все старьевщики с улицы Клиши выглядят не менее поэтично, чем он. Я рад, что встретил его. А когда видишь, что выходит из подобного человека, задаешься вопросом, что же внутри тех, о ком мы судим только по внешнему виду; и те, из которых ничего не выходит, возможно, хранят в глубине души литературные таланты и немалый пыл. Именно так я чаще всего и думаю». Он восхищается Верленом. Он дает читать его стихи своим дочерям, и те знают их наизусть.
Вечера, во время которых он принимает своих друзей, лишены всякой официальности или условности. В них нет ни капли снобизма, они не подчиняются никакому протоколу или духу соревнования. Здесь все шутят, свободно болтают в непринужденной атмосфере и не любят споров. Вот записка, посланная в июне 1896 года Леролем, в которой он приглашает к себе одного из друзей, Пьера Луиса: «Не окажете ли вы мне любезность отужинать у меня в следующий вторник в компании кое-кого из друзей? Будут Дега, Ренуар, Дебюсси и другие».
Окружая себя друзьями, Лероль стремится собрать в своем доме теплую компанию, центром которой станет возвышенная музыка, по его мнению, неотделимая от вечности. Источником музыки может быть фортепиано, скрипка, голос, но также книга, скульптура, картина — или просто молитва. Этот ревностный, верующий, посещающий церковь католик в живописи всегда страшится «шаблонов». Он жаждет подлинности: чувств, талантов и веры.
Когда Ренуар впервые приходит в дом номер 20 на улице Дюкен, его, как и всех остальных посетителей, поражает количество, а еще больше качество висящих на стенах картин. Анри Лероль ничего не унаследовал. Он выбирал и приобретал их одну за другой, так же, как и друзей. У него превосходные работы Коро, Фантен-Латура, Эжена Каррьера и Пюви де Шаванна, Берты Моризо, Моне, Мориса Дени. Скоро появятся две прелестные картины Гогена. Но главное — это работы Дега, картины, написанные маслом, рисунки, пастель, которые сами по себе составляют чудесную коллекцию. Начало ей было положено в 1881 году — Лероль сам называет эту дату — во время его самого первого визита в мастерскую Дега, находившуюся в то время на улице Виктор-Массе: «Меня восхищало все, что я видел, все, над чем он еще работал, что валялось на столах, на полу, повсюду. После короткого колебания я робко спросил: “Скажите-ка, Дега, есть ли возможность что-то приобрести у вас?” Тогда, не отвечая, он отошел в угол, где несколько картин лежали одна на другой, вытащил оттуда одну, изображавшую трех причесывающихся женщин в сорочках. Показал мне ее и сердито произнес: “Не хотите ли эту?” Очарованный, я отвечаю: “Да, несомненно! Но сколько она стоит?” — “Триста франков”, — ответил он тем же сердитым тоном. Я отдал ему триста франков и, поблагодарив, унес с собой картину. Так я приобрел первое полотно Дега». Картина «Женщины, расчесывающие волосы» сегодня находится в собрании Филлипса, в Вашингтоне.
Известно, при каких обстоятельствах спустя совсем немного времени он сделал свою вторую покупку. На этот раз действие развивалось не в ателье художника, а у торговца Дюран-Рюэля, чья «лавка» (это слово употребляет Лероль) находилась в ту пору на улице де ла Пэ. «Однажды вечером я вместе с Мадлен проходил мимо лавки Дюран-Рюэля. Мы увидели выставленную в витрине картину Дега, на которой изображены скачки. Она показалась мне такой замечательной, что после того, как мы оба восторженно посмотрели на нее, я сказал Мадлен: “А не купить ли нам ее?” Она ответила мне: “Если хочешь, покупай”. После чего мы вошли в лавку. Но цена! Три тысячи франков!!! Но картина была так прекрасна! Мы решились… И не сожалеем об этом. Это была моя вторая картина Дега». Картина «Перед скачками» с изображением пятерых жокеев сегодня является частью коллекции Кларка, в Уильямстауне.
Такое увлечение Лероля творчеством Дега могло бы вызвать ревность у Ренуара, будь он к ней склонен. Если многие работы его «попутчика» по импрессионизму, его друга, к которому Ренуар привязан, несмотря на его вздорный характер, уже присутствуют на улице Дюкен, сам он в это время почти не представлен в этом храме современной живописи. В 1899 году Лероль купил у него чувственную картину «Вытирающаяся купальщица». Ее щедрая розовая плоть прельстила создателя «Причастия апостолов», которого, видимо, опрометчиво принимали за чрезмерно стыдливого. Но на этом Лероль остановился. Ренуар, вероятно, был разочарован тем, что меценат, так интересующийся искусством своей эпохи, и сам художник, непревзойденный первооткрыватель талантов, способен пройти мимо него.
Тем более что Лероль, отличающийся любопытством, уделяет большое внимание современникам: «Чужая живопись всегда нравилась мне больше, чем своя, — говорит он. — Я писал, стараясь изо всех сил, но, едва закончив, видел только недостатки и, сравнивая свою картину с тем, что мне нравилось у других, я уже не знал, как к ней относиться». Ренуар не остался безразличным к тому, на что намекали все выбранные с такой любовью картины: ясно, что всем этим «другим» художникам, у которых Лероль бывает, и которые вхожи в его личный круг, он предпочитает Дега. Возможно, это было одной из причин, по которой Ренуар предложил ему написать портрет Ивонны и Кристины. Автором идеи является он, не Лероль. Для Ренуара это уловка, чтобы пробиться в общество Анри. Сознавая, какую важную роль здесь играет музыка, он решает посадить девушек за рояль — черный рояль фирмы Pleyel, сердце семейного очага Лероля. Но это не единственная причина его выбора. Он устроил так, чтобы в поле зрения попали обе картины на стене. Это две жемчужины из коллекции Лероля, две картины Дега, одна маслом, а другая пастелью, к которым хозяин дома питает особую привязанность. Слева — картина «Перед скачками», справа — танцовщицы в розовых пачках — фрагмент пастели, которая не видна целиком. Очевидно, это «Танцовщицы в розовом» (сейчас находится в музее Нортона Саймона, в Пасадене, США). Ренуар тщательно копирует ту и другую, но приглушает их, добавляя размытости, чтобы с большей силой акцентировать собственные цвета на переднем плане: цвета радости и чувственности.
Сестры Лероль с пятнадцатилетнего возраста присутствуют на всех вечерах в доме своих родителей и, несомненно, добавляют им очарования. Им и в голову не пришло бы, что все эти господа в пиджаках (фраки были бы слишком неуместными, слишком в стиле предместья Сен-Жермен) — гениальные художники. Для них это друзья отца, обращаясь к ним, они говорят просто «месье».
Месье Дега, месье Ренуар, месье Дебюсси обращаясь к хозяину дома, говорят «дорогой Лероль», а девушек называют «мадемуазель Ивонна» или «мадемуазель Кристина».
Им известны их вкусы, привычки, чудачества. Когда приходит Дега — а он всегда объявляет о своем приходе, — они быстро убирают цветы из ваз, закрывают собаку в кладовой и прекращают болтать: это разборчивый и требовательный гость, способный моментально уйти, если кто-нибудь растревожит его. Он не переносит рядом с собой ни цветов, ни собак, ни детей. Все друзья отца для них — крестные отцы, названые дядюшки, милые приятели. С наступлением вечера дом оживает. Дебюсси, в сигарном дыму, садится за фортепиано. Их мать начинает петь.
Глава 4
Его вдохновенный мистический реализм перекликается с изяществом символистов, с их ореолами, облаками. Но он держится в стороне от разных группировок. Единственный круг, который ему необходим, это круг его семьи и друзей. Для своих — жены, детей, брата, своячениц и свояков, и для многочисленных друзей — Лероль — кремень. Его чувства спокойны и постоянны. Он не умеет ссориться, никогда никого не лишает своей привязанности. Дом Лероля всегда открыт. Друзья часто заходят на авеню Дюкен без предупреждения. Все обедают, потом кто-то садится за рояль, начинается импровизированный концерт. Здесь читают стихи, разговаривают о форме и цвете. К музыкантам и художникам присоединяются Валери, Клодель, Малларме, Пьер Луис, Анри де Ренье, Франсис Жамм. Поль Клодель часто приводит в дом Лероля свою сестру Камиллу. Именно здесь Валери заметит «прекрасные обнаженные руки» Камиллы Клодель, а она вскружит голову Дебюсси.
Анри Лероль одним из первых приобретет произведения Камиллы Клодель, он восхищается ее скульптурами и будет их коллекционировать. К 1897 году, когда Ренуаром уже был написан портрет его дочерей, в его коллекции уже три ее работы: «Женский торс», «Голова девушки» и «Старый слепой певец». Позднее он купит четвертую скульптуру: бюст своего друга Поля в возрасте тридцати семи лет. Скульптуры Камиллы, а также несколько скульптур Родена, в том числе бронзовая отливка Уголино, как и работы Альфреда Лену-ара (создавшего распятие для главного алтаря церкви Сен-Франсуа-Ксавье), стоят на комодах, каминных полках или на рояле.
Лероль открывает, поддерживает, подбадривает творцов, которые видят в нем не только мецената, но и друга. И в любом случае человека, лишенного предрассудков. Вот, к примеру, что он сказал о Верлене: «Его внешность такая же странная, как его дух. Он своеобразен, и все старьевщики с улицы Клиши выглядят не менее поэтично, чем он. Я рад, что встретил его. А когда видишь, что выходит из подобного человека, задаешься вопросом, что же внутри тех, о ком мы судим только по внешнему виду; и те, из которых ничего не выходит, возможно, хранят в глубине души литературные таланты и немалый пыл. Именно так я чаще всего и думаю». Он восхищается Верленом. Он дает читать его стихи своим дочерям, и те знают их наизусть.
Вечера, во время которых он принимает своих друзей, лишены всякой официальности или условности. В них нет ни капли снобизма, они не подчиняются никакому протоколу или духу соревнования. Здесь все шутят, свободно болтают в непринужденной атмосфере и не любят споров. Вот записка, посланная в июне 1896 года Леролем, в которой он приглашает к себе одного из друзей, Пьера Луиса: «Не окажете ли вы мне любезность отужинать у меня в следующий вторник в компании кое-кого из друзей? Будут Дега, Ренуар, Дебюсси и другие».
Окружая себя друзьями, Лероль стремится собрать в своем доме теплую компанию, центром которой станет возвышенная музыка, по его мнению, неотделимая от вечности. Источником музыки может быть фортепиано, скрипка, голос, но также книга, скульптура, картина — или просто молитва. Этот ревностный, верующий, посещающий церковь католик в живописи всегда страшится «шаблонов». Он жаждет подлинности: чувств, талантов и веры.
Когда Ренуар впервые приходит в дом номер 20 на улице Дюкен, его, как и всех остальных посетителей, поражает количество, а еще больше качество висящих на стенах картин. Анри Лероль ничего не унаследовал. Он выбирал и приобретал их одну за другой, так же, как и друзей. У него превосходные работы Коро, Фантен-Латура, Эжена Каррьера и Пюви де Шаванна, Берты Моризо, Моне, Мориса Дени. Скоро появятся две прелестные картины Гогена. Но главное — это работы Дега, картины, написанные маслом, рисунки, пастель, которые сами по себе составляют чудесную коллекцию. Начало ей было положено в 1881 году — Лероль сам называет эту дату — во время его самого первого визита в мастерскую Дега, находившуюся в то время на улице Виктор-Массе: «Меня восхищало все, что я видел, все, над чем он еще работал, что валялось на столах, на полу, повсюду. После короткого колебания я робко спросил: “Скажите-ка, Дега, есть ли возможность что-то приобрести у вас?” Тогда, не отвечая, он отошел в угол, где несколько картин лежали одна на другой, вытащил оттуда одну, изображавшую трех причесывающихся женщин в сорочках. Показал мне ее и сердито произнес: “Не хотите ли эту?” Очарованный, я отвечаю: “Да, несомненно! Но сколько она стоит?” — “Триста франков”, — ответил он тем же сердитым тоном. Я отдал ему триста франков и, поблагодарив, унес с собой картину. Так я приобрел первое полотно Дега». Картина «Женщины, расчесывающие волосы» сегодня находится в собрании Филлипса, в Вашингтоне.
Известно, при каких обстоятельствах спустя совсем немного времени он сделал свою вторую покупку. На этот раз действие развивалось не в ателье художника, а у торговца Дюран-Рюэля, чья «лавка» (это слово употребляет Лероль) находилась в ту пору на улице де ла Пэ. «Однажды вечером я вместе с Мадлен проходил мимо лавки Дюран-Рюэля. Мы увидели выставленную в витрине картину Дега, на которой изображены скачки. Она показалась мне такой замечательной, что после того, как мы оба восторженно посмотрели на нее, я сказал Мадлен: “А не купить ли нам ее?” Она ответила мне: “Если хочешь, покупай”. После чего мы вошли в лавку. Но цена! Три тысячи франков!!! Но картина была так прекрасна! Мы решились… И не сожалеем об этом. Это была моя вторая картина Дега». Картина «Перед скачками» с изображением пятерых жокеев сегодня является частью коллекции Кларка, в Уильямстауне.
Такое увлечение Лероля творчеством Дега могло бы вызвать ревность у Ренуара, будь он к ней склонен. Если многие работы его «попутчика» по импрессионизму, его друга, к которому Ренуар привязан, несмотря на его вздорный характер, уже присутствуют на улице Дюкен, сам он в это время почти не представлен в этом храме современной живописи. В 1899 году Лероль купил у него чувственную картину «Вытирающаяся купальщица». Ее щедрая розовая плоть прельстила создателя «Причастия апостолов», которого, видимо, опрометчиво принимали за чрезмерно стыдливого. Но на этом Лероль остановился. Ренуар, вероятно, был разочарован тем, что меценат, так интересующийся искусством своей эпохи, и сам художник, непревзойденный первооткрыватель талантов, способен пройти мимо него.
Тем более что Лероль, отличающийся любопытством, уделяет большое внимание современникам: «Чужая живопись всегда нравилась мне больше, чем своя, — говорит он. — Я писал, стараясь изо всех сил, но, едва закончив, видел только недостатки и, сравнивая свою картину с тем, что мне нравилось у других, я уже не знал, как к ней относиться». Ренуар не остался безразличным к тому, на что намекали все выбранные с такой любовью картины: ясно, что всем этим «другим» художникам, у которых Лероль бывает, и которые вхожи в его личный круг, он предпочитает Дега. Возможно, это было одной из причин, по которой Ренуар предложил ему написать портрет Ивонны и Кристины. Автором идеи является он, не Лероль. Для Ренуара это уловка, чтобы пробиться в общество Анри. Сознавая, какую важную роль здесь играет музыка, он решает посадить девушек за рояль — черный рояль фирмы Pleyel, сердце семейного очага Лероля. Но это не единственная причина его выбора. Он устроил так, чтобы в поле зрения попали обе картины на стене. Это две жемчужины из коллекции Лероля, две картины Дега, одна маслом, а другая пастелью, к которым хозяин дома питает особую привязанность. Слева — картина «Перед скачками», справа — танцовщицы в розовых пачках — фрагмент пастели, которая не видна целиком. Очевидно, это «Танцовщицы в розовом» (сейчас находится в музее Нортона Саймона, в Пасадене, США). Ренуар тщательно копирует ту и другую, но приглушает их, добавляя размытости, чтобы с большей силой акцентировать собственные цвета на переднем плане: цвета радости и чувственности.
Сестры Лероль с пятнадцатилетнего возраста присутствуют на всех вечерах в доме своих родителей и, несомненно, добавляют им очарования. Им и в голову не пришло бы, что все эти господа в пиджаках (фраки были бы слишком неуместными, слишком в стиле предместья Сен-Жермен) — гениальные художники. Для них это друзья отца, обращаясь к ним, они говорят просто «месье».
Месье Дега, месье Ренуар, месье Дебюсси обращаясь к хозяину дома, говорят «дорогой Лероль», а девушек называют «мадемуазель Ивонна» или «мадемуазель Кристина».
Им известны их вкусы, привычки, чудачества. Когда приходит Дега — а он всегда объявляет о своем приходе, — они быстро убирают цветы из ваз, закрывают собаку в кладовой и прекращают болтать: это разборчивый и требовательный гость, способный моментально уйти, если кто-нибудь растревожит его. Он не переносит рядом с собой ни цветов, ни собак, ни детей. Все друзья отца для них — крестные отцы, названые дядюшки, милые приятели. С наступлением вечера дом оживает. Дебюсси, в сигарном дыму, садится за фортепиано. Их мать начинает петь.
Глава 4
Приглушенное эхо скандала
Ашиль-Клод Дебюсси, с бородкой фавна, чувственной улыбкой и извергающими огонь глазами, пленяет девиц Лероль. Он — один из самых соблазнительных друзей их отца, пылкий и одновременно опьяняющий своей волшебной музыкой. Когда он впервые появляется в доме на улице Дюкен, куда его в начале 1890-х годов приводит дядюшка Эрнест Шоссон, ему нет еще и тридцати, но он окружен ореолом легенды, который не стоит путать с нимбом святого, как те, что Анри Лероль изображает в своих религиозных сюжетах.
Его отец, Манюэль Дебюсси, торговавший фаянсом и гравюрами, побывал в тюрьме, как коммунар.
В детстве его первой учительницей была мадам Моте де ла Флервиль — теща Верлена (мать Матильды, несчастной жены поэта). Эта самая мадам Моте, его первая почитательница, была ученицей Шопена! У нее он познакомился с Рембо.
Он посещает кабаре «Черный кот», что на Монмартре, и другие. От сомнительной репутации у буржуа, в домах которых он в начале своей карьеры давал уроки музыки или выступал как аккомпаниатор, волосы вставали дыбом.
В 1884 году он получил Римскую премию[10], но сбежал с виллы «Медичи», принадлежавшей Французской академии, где жили стипендиаты и где, как ему казалось, он погибал, ради прекрасных глаз Мари-Бланш Ванье, жены знаменитого архитектора, которой и посвятил пять мелодий из своих «Галантных праздников» — пела она очаровательно. Но главным было снова вернуться в Париж, к «живописи Мане и ариям Оффенбаха». Неважно, что он жил в мансарде. Именно там он был счастлив — вместе с друзьями и любовницами.
Вернувшись из Италии, он знакомится с молодой женщиной, Габриэль Дюпон — Габи, — с которой начинает жить под одной крышей. У Габи зеленые глаза. Взгляд русалки. Один нормандец писал в местной газете, что она была дочерью портнихи и «могла бы сойти с картины Тулуз-Лотрека». Она ведет себя очень свободно, курит, заводит любовников и посещает кафе — в одном из них ее, за кружкой пива, и встретил Дебюсси. Она совсем не из тех спутниц, которых в те времена можно было представить в салоне. Несмотря на то что супруги Лероль в курсе его связи, Дебюсси скрывает Габи. Он не выводит ее в свет.
В доме Лероля он встречается со своим лучшим другом, поэтом Пьером Луисом. Они посещают другие дома, салон Эредиа, на улице Бальзака, где бывает много академиков и где соревнуются между собой три девушки, дочери поэта Хосе-Марии де Эредиа, и салон Стефана Малларме на улице Рима, где Женевьева, дочь хозяина дома, кажется, скорее бледной тенью, отбрасываемой ее блестящим отцом. Эти встречи не способен пропустить ни один из молодых амбициозных поэтов, именно здесь создается их репутация. Все они читают вслух свои стихи или выслушивают суждения мастера, высказанные сладким голосом у печки из голубого фаянса.
Луис, известный, как один из самых изящных стихотворцев своего времени, не пропускает вторников у Малларме. На улице Рима автор «Лазури» весьма ценит его поэзию и беседы с ним, которые он, один из немногих, умеет поддержать, вступая в туманные диалоги. В доме Лероля царит добродушная атмосфера: здесь никого не стесняют ни церемониалом, которому подчиняются собрания у Малларме, протекающие в тягостном молчании, ни огромными клубами дыма гаванских сигар, привезенных по заказу Эредиа с Кубы, его родины. Самые оживленные вечера на улице Дюкен отвечают характеру хозяина дома: мягкому и спокойному. Здесь не меньше ценят фантазию и художников, если они талантливы, они всегда желанные гости, при этом им не приходится сдавать «вступительного» экзамена. Личная жизнь музыкантов и поэтов, какой бы бурной или скандальной она ни была за пределами кружка, здесь им не мешает. Супруги Лероль не отличаются ни притворной добродетельностью, ни суровостью. Напротив, на улице Дюкен царит искренняя сердечность. Здесь люди вызывают интерес, и ко всем относятся с терпимостью. Луису, флиртующему с Мари де Эредиа, о чем неизвестно ее отцу, не понравилось, что у Дебюсси здесь репутация святоши. Маловероятно, что сестры Лероль листали, и еще менее вероятно, что читали его эротические «Песни Билитис» и «Афродиту». Но сам Лероль не может не знать, хотя бы в общих чертах, о проказах Пьера Луиса, который ведет далеко не примерную жизнь: невозможно ставить ее в пример юной девушке, предназначение которой — стать добропорядочной матерью семейства. Анри Лероль не слишком обеспокоен, так как уверен в доброжелательности Луиса. А в сердцах Ивонны и Кристины голубоглазый поэт — первый соперник Дебюсси.
Между тем, у Луиса, так же как у его лучшего друга, есть скандальная подруга, которую он поостерегся бы приводить даже в дом Эредиа. Он недавно привез ее из Алжира. В 1897 году, когда была написана картина, изображающая двух сестер за роялем, Зора беи Брахим уже известна всему Парижу. Одно из первых ее появлений в Опере под руку с Луисом вызвало немало пересудов: она была совершенно голой под своими японскими шелками. Друзья в шутку окрестили ее Зора беи Луис, но больше им нравилось в узком кругу называть ее просто «Зо». Эта темноволосая нимфа с экстравагантной густой шевелюрой, о чем можно судить по фотографиям, сделанным Луисом, стала хозяйкой часто посещаемой друзьями холостяцкой квартирки на авеню Малынерб. Она поет и танцует в костюме Евы. Луис говорит, что она согласна на «любые» игры под объективом его «Кодака» — новенького аппарата, купленного перед поездкой в Алжир. Ею покорен даже Поль Валери. Он находит Зо «крайне волнующей», она возбуждает его. На одной из фотографий Луиса, снятой в его гарсоньерке, Зора, одетая в джелаб, длинный балахон с капюшоном, сидит верхом на разгоряченном Дебюсси, стоящем на четвереньках! На других снимках можно увидеть изумительную пару, которую составляют Габи и Дебюсси. Габи также позировала одна, задрапированная в такие же непристойные покрывала, как и Зора. Из всех моделей Луиса, которых зафиксировал его «Кодак», она — единственная блондинка. Поэт любил только брюнеток, причем самых жгучих. Для спутницы Дебюсси он делает исключение.
Был ли Лероль, считавший Луиса своим другом, знаком с Зорой? Маловероятно. Сомнительные вечеринки на бульваре Малынерб проходят без него.
Зато он видел Габриэль Дюпон у Дебюсси, когда приходил в его скромное жилище, чтобы поговорить в мужском кругу о музыке.
Что до его дочерей, которых Ренуар теперь пишет сидящими за роялем, то они не могут иметь никакого понятия ни об этой богемной жизни, ни о тайных связях, ни о скрываемых любовницах. Они восхищаются талантом господ, пишущих прекрасные стихи и великолепную музыку, но как могли бы они, в своей чистоте, заподозрить, что всех возлюбленных Луиса, начиная с Мари де Эредиа и заканчивая невозмутимой Зо, объединяет одна и та же странность: под голубоглазым взором этого фотографа-любителя, известного эротомана, им нравится позировать обнаженными на пианино. Дебюсси тоже приходит играть сочиненные им мотивы на том же порнографическом фортепиано, чьи аккорды должны отличаться особым сладострастием.
В 1890-х годах у композитора за плечами уже не одно произведение. Он был очень привязан к писателям, поэтому его первые мелодии навеяны творчеством Верлена, а также Мюссе, Теодора де Банвиля или Поля Бурже. Прелюдия «Послеполуденный отдых фавна», впервые исполненная в 1894 году в зале д’Аркур, что на улице Рошешуар, благодаря волшебной палочке молодого швейцарского дирижера Гюстава Доре обернулась триумфом.
Поскольку прелюдия была исполнена в конце насыщенной программы, публика была в восторге, несмотря на то, что «валторны были ужасны, да и остальной оркестр не лучше», по словам Луиса. У слушателей оставалось странное впечатление. Своим изощренным звучанием, сотканным из гармонии и арабесок, прелюдия обязана Малларме — тому, кто хотел придать «более чистый смысл человеческим словам», Дебюсси стремился воссоздать «сменяющие друг друга картины, на фоне которых приходят в движение намерения и мечтания фавна» — его роль в балете Дягилева исполнит Нижинский, фавн в его невероятных прыжках взлетит к звездам. После этой прелюдии и ее театрального продолжения Клод Дебюсси прослыл блестящим и многообещающим музыкантом, но он весьма спорен для поборников традиций. Семейство Лероль тоже очаровано: их не пугает новаторство в искусстве. Наоборот, им нравится, когда их удивляют, шокируют, волнуют бесстрашные творцы. Однажды вечером на улице Дюкен Дебюсси рассказывает, что недавно вместе с Малларме был в театре «Буфф-Паризьен», где с удовольствием посмотрел пьесу, которая с тех пор преследует его и не дает покоя: «Пеллеас и Мелизанда» Мориса Метерлинка. Он мечтает о том, чтобы положить ее на музыку. Хотя опера существует пока только в мыслях, он работает над ней: он уже сыграл первые наброски у Пьера Луиса! Нетрудно догадаться, перед какой аудиторией.
Анри Лероль, который на тринадцать лет старше Дебюсси, — один из первых почитателей и защитников музыканта, помогает ему выпутаться из долгов и конфликтов, но, более того, он — друг, брат, композитор полностью ему доверяет. «Я думаю о вас, как о старшем брате, которого любишь даже тогда, когда он брюзжит, потому что знаешь, что он всегда говорит от сердца», — писал Дебюсси в 1894 году.
Поэтому Лероль помогает и участвует в долгом и мучительном создании оперы «Пеллеас и Мелизанда». Он первым слышит музыку Дебюсси. Когда Лероль уезжает на отдых, Дебюсси в нетерпении просит его как можно скорее вернуться: «Есть маленький секрет, способный заинтересовать нас обоих, но который, как все, что еще не доработано, невозможно выносить на публику». Случается, что Дебюсси посылает Леролю записки пневматической почтой, чтобы спросить, что тот думает, и всегда спешит пригласить его к себе, чтобы сыграть только что сочиненный отрывок. Он будет советоваться с ним до тех пор, пока не напишет финал.
Цитата из письма Лероля Эрнесту Шоссону: «Ты никогда не догадаешься, откуда я тебе пишу… От Дебюсси!» Лероль переживает духовный подъем, которым хочет поделиться с Шоссоном: «Только что Дебюсси сыграл мне сцену из “Пеллеаса и Мелизанды”… Это удивительно… У меня мурашки по спине…
Наконец, это очень красиво… Я безумно счастлив. Решительно, музыка, красивая музыка, которую я люблю, приятная вещь, без нее я все больше и больше не могу обойтись».
Для художника, с детства любящего все виды искусства, музыка остается «самым лучшим в мире». Дебюсси обращается к самому большому меломану из всех художников, доверяется ему. Лероль, с обыкновенной для него скромностью довольствуется тем, что слушает, как тот играет, потом обменивается с ним замечаниями, произносимыми таким мягким голосом, что они кажутся не столько советами, сколько ободрением. Он превращается в любимого слушателя Дебюсси, наперсника, разделяющего его страхи и сомнения. Он видит черновики и знает о неудачах, присутствует при рождении подлинного произведения искусства. Он уверен, что Дебюсси нашел в нем, авторе «Причастия», не только внимательного и чувствительного слушателя, но также опытного музыканта, душу художника, умеющего слушать, как никто другой.
«Он с такой милой нежностью относится к моему “Пеллеасу”, что я ему бесконечно признателен», — пишет музыкант. Возможно, Лероль видит в этой опере близких для себя персонажей: старый влюбленный принц, вечно юный, «впрочем, сумасшедший» мечтатель, юная невинная девушка, что напоминает ему характеры, изяществом и изъянами, чистотой и греховностью, проклятием и стремлением к счастью которых он восхищается. До такой степени, что извлекает из своих разговоров с Дебюсси по поводу «Пеллеаса» «огромное благо для [своей] живописи», как разъясняет он Шоссону. Тональности и оттенки совершенно естественно перекликаются в творчестве этих двух художников, объединенных глубоким согласием. «Пианино на улице Гюстав-Доре скучает без своего лучшего друга», — пишет Дебюсси Леролю в тот день, когда ожидает в своей новой квартире визита «старшего брата, которого любят даже тогда, когда тот брюзжит».
Музыкальная манера Дебюсси моментально околдовывает Лероля, который со знанием дела замечает все ее изящество, мощь и новизну. У него чутье на гениев. Очень скоро в нем рождается уверенность, так же как о Дега: Дебюсси не довольствуется одним дарованием. Хотя самому Леролю хватает таланта для того, чтобы держать в руках кисть, он умеет без ревности распознать гениальность других. Этот богатый буржуа знает толк в друзьях. Он проявляет большую проницательность не только в музыке, живописи и скульптуре, но и в литературной сфере. Он бывает лишь у избранных поэтов. Большинство из них дружит с Дебюсси: Пьер Луис частенько заходит на авеню Дюкен (без дамского сопровождения), как и Поль Валери, еще не избавившийся от своего провинциального акцента (он — уроженец города Сет, на юге Франции) и пока еще мало что написавший. В число друзей дома входит также Андре Жид. Дебюсси в письме к Леролю говорит, что тот со своей «робкой грациозностью и английской вежливостью напоминает старую деву».
Анри де Ренье со вставленным в левый глаз моноклем и длинными усами: его «Старинные и романтические поэмы» навеяли Дебюсси несколько «Ноктюрнов» и «Сцен в сумерках». Или Стефан Малларме в сопровождении своей супруги и дочери, Женевьевы, которая дружна как с Ивонной, так и с Кристиной и подолгу шушукается с ними за спиной господ. Именно в доме Лероля, вокруг рояля, смыкается кружок друзей: художники и писатели слушают, как Дебюсси исполняет еще неизвестные отрывки из своих композиций. «Думаю, сцена у грота вам понравится, — пишет он хозяину дома в 1895 году. — Я пытаюсь передать все таинство ночи, когда в глубокой тишине слышится беспокоящий звук потревоженной в своем сне травы, потом долетают звуки близкого моря, которое жалуется Луне, а Пелле-ас и Мелизанда побаиваются произнести слово в таком таинственном окружении».
Премьера его музыкальной драмы в пяти актах и тринадцати картинах состоится только в 1902 году в Опера-Комик, дирижировать будет Андре Мессаже. Для всех меломанов Франции и за ее пределами это станет «одним из величайших событий века». В атмосфере вагнеромании, охватившей музыкальный небосклон в ту эпоху, опера «Пеллеас и Мелизанда» развяжет жесткую полемику и будет освистана. Сторонники и противники Дебюсси перессорятся, обсуждая речитатив в диалогах; отсутствие певческих ансамблей или использование тональной гаммы, далекой от фразировки Вагнера, шокирует большую часть любителей лирического искусства. Дебюсси пишет Леролю: «Я воспользовался, впрочем, совершенно спонтанно, приемом, который представляется мне довольно редким, то есть безмолвием как средством выражения, и, возможно, единственным способом подчеркнуть эмоциональность фразы».
Мало кто поймет его новшество. Еще меньше будет тех, кого захватит неуловимая и легкая красота этого противоречивого произведения. Заклятым врагом композитора окажется сам автор либретто — Морис Метерлинк. В ярости поэт напишет открытое письмо Дебюсси, которым приговаривал его оперу — их оперу — к «провалу»! Он будет угрожать музыканту «взбучкой» и даже спровоцирует дуэль, которая, к счастью для того и другого, не состоится. Метерлинк, тренируясь у себя в саду в стрельбе из пистолета, удовольствуется тем, что пристрелит своего кота! Его ярость объяснялась граничащим с неприятием непониманием таланта Дебюсси, по мнению которого «Метерлинк с точки зрения музыки ведет себя, как слепой в музее». Но к неприятию примешивалась злопамятность: Дебюсси в последний момент лишил партии Жоржетту Леблан, белокурую певицу и, как оказалось, любовницу Метерлинка, которая должна была исполнять роль Мелизанды, заменив ее Мэри Гарден, чье имя отныне нераздельно связано с его музыкой.
Его отец, Манюэль Дебюсси, торговавший фаянсом и гравюрами, побывал в тюрьме, как коммунар.
В детстве его первой учительницей была мадам Моте де ла Флервиль — теща Верлена (мать Матильды, несчастной жены поэта). Эта самая мадам Моте, его первая почитательница, была ученицей Шопена! У нее он познакомился с Рембо.
Он посещает кабаре «Черный кот», что на Монмартре, и другие. От сомнительной репутации у буржуа, в домах которых он в начале своей карьеры давал уроки музыки или выступал как аккомпаниатор, волосы вставали дыбом.
В 1884 году он получил Римскую премию[10], но сбежал с виллы «Медичи», принадлежавшей Французской академии, где жили стипендиаты и где, как ему казалось, он погибал, ради прекрасных глаз Мари-Бланш Ванье, жены знаменитого архитектора, которой и посвятил пять мелодий из своих «Галантных праздников» — пела она очаровательно. Но главным было снова вернуться в Париж, к «живописи Мане и ариям Оффенбаха». Неважно, что он жил в мансарде. Именно там он был счастлив — вместе с друзьями и любовницами.
Вернувшись из Италии, он знакомится с молодой женщиной, Габриэль Дюпон — Габи, — с которой начинает жить под одной крышей. У Габи зеленые глаза. Взгляд русалки. Один нормандец писал в местной газете, что она была дочерью портнихи и «могла бы сойти с картины Тулуз-Лотрека». Она ведет себя очень свободно, курит, заводит любовников и посещает кафе — в одном из них ее, за кружкой пива, и встретил Дебюсси. Она совсем не из тех спутниц, которых в те времена можно было представить в салоне. Несмотря на то что супруги Лероль в курсе его связи, Дебюсси скрывает Габи. Он не выводит ее в свет.
В доме Лероля он встречается со своим лучшим другом, поэтом Пьером Луисом. Они посещают другие дома, салон Эредиа, на улице Бальзака, где бывает много академиков и где соревнуются между собой три девушки, дочери поэта Хосе-Марии де Эредиа, и салон Стефана Малларме на улице Рима, где Женевьева, дочь хозяина дома, кажется, скорее бледной тенью, отбрасываемой ее блестящим отцом. Эти встречи не способен пропустить ни один из молодых амбициозных поэтов, именно здесь создается их репутация. Все они читают вслух свои стихи или выслушивают суждения мастера, высказанные сладким голосом у печки из голубого фаянса.
Луис, известный, как один из самых изящных стихотворцев своего времени, не пропускает вторников у Малларме. На улице Рима автор «Лазури» весьма ценит его поэзию и беседы с ним, которые он, один из немногих, умеет поддержать, вступая в туманные диалоги. В доме Лероля царит добродушная атмосфера: здесь никого не стесняют ни церемониалом, которому подчиняются собрания у Малларме, протекающие в тягостном молчании, ни огромными клубами дыма гаванских сигар, привезенных по заказу Эредиа с Кубы, его родины. Самые оживленные вечера на улице Дюкен отвечают характеру хозяина дома: мягкому и спокойному. Здесь не меньше ценят фантазию и художников, если они талантливы, они всегда желанные гости, при этом им не приходится сдавать «вступительного» экзамена. Личная жизнь музыкантов и поэтов, какой бы бурной или скандальной она ни была за пределами кружка, здесь им не мешает. Супруги Лероль не отличаются ни притворной добродетельностью, ни суровостью. Напротив, на улице Дюкен царит искренняя сердечность. Здесь люди вызывают интерес, и ко всем относятся с терпимостью. Луису, флиртующему с Мари де Эредиа, о чем неизвестно ее отцу, не понравилось, что у Дебюсси здесь репутация святоши. Маловероятно, что сестры Лероль листали, и еще менее вероятно, что читали его эротические «Песни Билитис» и «Афродиту». Но сам Лероль не может не знать, хотя бы в общих чертах, о проказах Пьера Луиса, который ведет далеко не примерную жизнь: невозможно ставить ее в пример юной девушке, предназначение которой — стать добропорядочной матерью семейства. Анри Лероль не слишком обеспокоен, так как уверен в доброжелательности Луиса. А в сердцах Ивонны и Кристины голубоглазый поэт — первый соперник Дебюсси.
Между тем, у Луиса, так же как у его лучшего друга, есть скандальная подруга, которую он поостерегся бы приводить даже в дом Эредиа. Он недавно привез ее из Алжира. В 1897 году, когда была написана картина, изображающая двух сестер за роялем, Зора беи Брахим уже известна всему Парижу. Одно из первых ее появлений в Опере под руку с Луисом вызвало немало пересудов: она была совершенно голой под своими японскими шелками. Друзья в шутку окрестили ее Зора беи Луис, но больше им нравилось в узком кругу называть ее просто «Зо». Эта темноволосая нимфа с экстравагантной густой шевелюрой, о чем можно судить по фотографиям, сделанным Луисом, стала хозяйкой часто посещаемой друзьями холостяцкой квартирки на авеню Малынерб. Она поет и танцует в костюме Евы. Луис говорит, что она согласна на «любые» игры под объективом его «Кодака» — новенького аппарата, купленного перед поездкой в Алжир. Ею покорен даже Поль Валери. Он находит Зо «крайне волнующей», она возбуждает его. На одной из фотографий Луиса, снятой в его гарсоньерке, Зора, одетая в джелаб, длинный балахон с капюшоном, сидит верхом на разгоряченном Дебюсси, стоящем на четвереньках! На других снимках можно увидеть изумительную пару, которую составляют Габи и Дебюсси. Габи также позировала одна, задрапированная в такие же непристойные покрывала, как и Зора. Из всех моделей Луиса, которых зафиксировал его «Кодак», она — единственная блондинка. Поэт любил только брюнеток, причем самых жгучих. Для спутницы Дебюсси он делает исключение.
Был ли Лероль, считавший Луиса своим другом, знаком с Зорой? Маловероятно. Сомнительные вечеринки на бульваре Малынерб проходят без него.
Зато он видел Габриэль Дюпон у Дебюсси, когда приходил в его скромное жилище, чтобы поговорить в мужском кругу о музыке.
Что до его дочерей, которых Ренуар теперь пишет сидящими за роялем, то они не могут иметь никакого понятия ни об этой богемной жизни, ни о тайных связях, ни о скрываемых любовницах. Они восхищаются талантом господ, пишущих прекрасные стихи и великолепную музыку, но как могли бы они, в своей чистоте, заподозрить, что всех возлюбленных Луиса, начиная с Мари де Эредиа и заканчивая невозмутимой Зо, объединяет одна и та же странность: под голубоглазым взором этого фотографа-любителя, известного эротомана, им нравится позировать обнаженными на пианино. Дебюсси тоже приходит играть сочиненные им мотивы на том же порнографическом фортепиано, чьи аккорды должны отличаться особым сладострастием.
В 1890-х годах у композитора за плечами уже не одно произведение. Он был очень привязан к писателям, поэтому его первые мелодии навеяны творчеством Верлена, а также Мюссе, Теодора де Банвиля или Поля Бурже. Прелюдия «Послеполуденный отдых фавна», впервые исполненная в 1894 году в зале д’Аркур, что на улице Рошешуар, благодаря волшебной палочке молодого швейцарского дирижера Гюстава Доре обернулась триумфом.
Поскольку прелюдия была исполнена в конце насыщенной программы, публика была в восторге, несмотря на то, что «валторны были ужасны, да и остальной оркестр не лучше», по словам Луиса. У слушателей оставалось странное впечатление. Своим изощренным звучанием, сотканным из гармонии и арабесок, прелюдия обязана Малларме — тому, кто хотел придать «более чистый смысл человеческим словам», Дебюсси стремился воссоздать «сменяющие друг друга картины, на фоне которых приходят в движение намерения и мечтания фавна» — его роль в балете Дягилева исполнит Нижинский, фавн в его невероятных прыжках взлетит к звездам. После этой прелюдии и ее театрального продолжения Клод Дебюсси прослыл блестящим и многообещающим музыкантом, но он весьма спорен для поборников традиций. Семейство Лероль тоже очаровано: их не пугает новаторство в искусстве. Наоборот, им нравится, когда их удивляют, шокируют, волнуют бесстрашные творцы. Однажды вечером на улице Дюкен Дебюсси рассказывает, что недавно вместе с Малларме был в театре «Буфф-Паризьен», где с удовольствием посмотрел пьесу, которая с тех пор преследует его и не дает покоя: «Пеллеас и Мелизанда» Мориса Метерлинка. Он мечтает о том, чтобы положить ее на музыку. Хотя опера существует пока только в мыслях, он работает над ней: он уже сыграл первые наброски у Пьера Луиса! Нетрудно догадаться, перед какой аудиторией.
Анри Лероль, который на тринадцать лет старше Дебюсси, — один из первых почитателей и защитников музыканта, помогает ему выпутаться из долгов и конфликтов, но, более того, он — друг, брат, композитор полностью ему доверяет. «Я думаю о вас, как о старшем брате, которого любишь даже тогда, когда он брюзжит, потому что знаешь, что он всегда говорит от сердца», — писал Дебюсси в 1894 году.
Поэтому Лероль помогает и участвует в долгом и мучительном создании оперы «Пеллеас и Мелизанда». Он первым слышит музыку Дебюсси. Когда Лероль уезжает на отдых, Дебюсси в нетерпении просит его как можно скорее вернуться: «Есть маленький секрет, способный заинтересовать нас обоих, но который, как все, что еще не доработано, невозможно выносить на публику». Случается, что Дебюсси посылает Леролю записки пневматической почтой, чтобы спросить, что тот думает, и всегда спешит пригласить его к себе, чтобы сыграть только что сочиненный отрывок. Он будет советоваться с ним до тех пор, пока не напишет финал.
Цитата из письма Лероля Эрнесту Шоссону: «Ты никогда не догадаешься, откуда я тебе пишу… От Дебюсси!» Лероль переживает духовный подъем, которым хочет поделиться с Шоссоном: «Только что Дебюсси сыграл мне сцену из “Пеллеаса и Мелизанды”… Это удивительно… У меня мурашки по спине…
Наконец, это очень красиво… Я безумно счастлив. Решительно, музыка, красивая музыка, которую я люблю, приятная вещь, без нее я все больше и больше не могу обойтись».
Для художника, с детства любящего все виды искусства, музыка остается «самым лучшим в мире». Дебюсси обращается к самому большому меломану из всех художников, доверяется ему. Лероль, с обыкновенной для него скромностью довольствуется тем, что слушает, как тот играет, потом обменивается с ним замечаниями, произносимыми таким мягким голосом, что они кажутся не столько советами, сколько ободрением. Он превращается в любимого слушателя Дебюсси, наперсника, разделяющего его страхи и сомнения. Он видит черновики и знает о неудачах, присутствует при рождении подлинного произведения искусства. Он уверен, что Дебюсси нашел в нем, авторе «Причастия», не только внимательного и чувствительного слушателя, но также опытного музыканта, душу художника, умеющего слушать, как никто другой.
«Он с такой милой нежностью относится к моему “Пеллеасу”, что я ему бесконечно признателен», — пишет музыкант. Возможно, Лероль видит в этой опере близких для себя персонажей: старый влюбленный принц, вечно юный, «впрочем, сумасшедший» мечтатель, юная невинная девушка, что напоминает ему характеры, изяществом и изъянами, чистотой и греховностью, проклятием и стремлением к счастью которых он восхищается. До такой степени, что извлекает из своих разговоров с Дебюсси по поводу «Пеллеаса» «огромное благо для [своей] живописи», как разъясняет он Шоссону. Тональности и оттенки совершенно естественно перекликаются в творчестве этих двух художников, объединенных глубоким согласием. «Пианино на улице Гюстав-Доре скучает без своего лучшего друга», — пишет Дебюсси Леролю в тот день, когда ожидает в своей новой квартире визита «старшего брата, которого любят даже тогда, когда тот брюзжит».
Музыкальная манера Дебюсси моментально околдовывает Лероля, который со знанием дела замечает все ее изящество, мощь и новизну. У него чутье на гениев. Очень скоро в нем рождается уверенность, так же как о Дега: Дебюсси не довольствуется одним дарованием. Хотя самому Леролю хватает таланта для того, чтобы держать в руках кисть, он умеет без ревности распознать гениальность других. Этот богатый буржуа знает толк в друзьях. Он проявляет большую проницательность не только в музыке, живописи и скульптуре, но и в литературной сфере. Он бывает лишь у избранных поэтов. Большинство из них дружит с Дебюсси: Пьер Луис частенько заходит на авеню Дюкен (без дамского сопровождения), как и Поль Валери, еще не избавившийся от своего провинциального акцента (он — уроженец города Сет, на юге Франции) и пока еще мало что написавший. В число друзей дома входит также Андре Жид. Дебюсси в письме к Леролю говорит, что тот со своей «робкой грациозностью и английской вежливостью напоминает старую деву».
Анри де Ренье со вставленным в левый глаз моноклем и длинными усами: его «Старинные и романтические поэмы» навеяли Дебюсси несколько «Ноктюрнов» и «Сцен в сумерках». Или Стефан Малларме в сопровождении своей супруги и дочери, Женевьевы, которая дружна как с Ивонной, так и с Кристиной и подолгу шушукается с ними за спиной господ. Именно в доме Лероля, вокруг рояля, смыкается кружок друзей: художники и писатели слушают, как Дебюсси исполняет еще неизвестные отрывки из своих композиций. «Думаю, сцена у грота вам понравится, — пишет он хозяину дома в 1895 году. — Я пытаюсь передать все таинство ночи, когда в глубокой тишине слышится беспокоящий звук потревоженной в своем сне травы, потом долетают звуки близкого моря, которое жалуется Луне, а Пелле-ас и Мелизанда побаиваются произнести слово в таком таинственном окружении».
Премьера его музыкальной драмы в пяти актах и тринадцати картинах состоится только в 1902 году в Опера-Комик, дирижировать будет Андре Мессаже. Для всех меломанов Франции и за ее пределами это станет «одним из величайших событий века». В атмосфере вагнеромании, охватившей музыкальный небосклон в ту эпоху, опера «Пеллеас и Мелизанда» развяжет жесткую полемику и будет освистана. Сторонники и противники Дебюсси перессорятся, обсуждая речитатив в диалогах; отсутствие певческих ансамблей или использование тональной гаммы, далекой от фразировки Вагнера, шокирует большую часть любителей лирического искусства. Дебюсси пишет Леролю: «Я воспользовался, впрочем, совершенно спонтанно, приемом, который представляется мне довольно редким, то есть безмолвием как средством выражения, и, возможно, единственным способом подчеркнуть эмоциональность фразы».
Мало кто поймет его новшество. Еще меньше будет тех, кого захватит неуловимая и легкая красота этого противоречивого произведения. Заклятым врагом композитора окажется сам автор либретто — Морис Метерлинк. В ярости поэт напишет открытое письмо Дебюсси, которым приговаривал его оперу — их оперу — к «провалу»! Он будет угрожать музыканту «взбучкой» и даже спровоцирует дуэль, которая, к счастью для того и другого, не состоится. Метерлинк, тренируясь у себя в саду в стрельбе из пистолета, удовольствуется тем, что пристрелит своего кота! Его ярость объяснялась граничащим с неприятием непониманием таланта Дебюсси, по мнению которого «Метерлинк с точки зрения музыки ведет себя, как слепой в музее». Но к неприятию примешивалась злопамятность: Дебюсси в последний момент лишил партии Жоржетту Леблан, белокурую певицу и, как оказалось, любовницу Метерлинка, которая должна была исполнять роль Мелизанды, заменив ее Мэри Гарден, чье имя отныне нераздельно связано с его музыкой.