Донцова Дарья. Бриллиант мутной воды

   Вдохновленный успехом, я продолжил:
   – А еще Ниро разводил орхидеи, а у нас даже кактусов нет.
   – На кухне стоит алоэ, – напомнила Нора.
   Я отмахнулся:
   – Столетник давно умер, и горшок отнесли на помойку. Среди нас не нашлось цветоводов, даже неприхотливое алоэ не выжило в спартанских условиях, по-моему, его года три никто ни разу не поливал.
   – Вот что, – обозлилась хозяйка, – немедленно поезжай куда велено, остальные проблемы я решу без тебя.
   Я взял ключи и спустился к машине. В конце концов, я наемный служащий и обязан подчиниться тому, кто выдает зарплату.
   Катю Мамонтову удалось отыскать легко. Когда я запарковал «Жигули» во дворе, возле подъезда Беаты прохаживалась девушка, одетая в цигейковую шубу и валенки. Чуть поодаль от нее, почти у самой двери, ведущей в подъезд, копошилось крохотное существо в комбинезоне.
   – С Новым годом, – улыбнулся я, подходя к молодой матери. – Уже выспались после праздника?
   Девушка весьма дружелюбно ответила:
   – Да я его и не встречала, легла спать сразу после полуночи.
   – Чего так?
   – Ребенок в шесть утра будит, ему все равно, что Новый год, что Пасха, маленький очень.
   Я хотел спросить, не знает ли она, где живет Катя Мамонтова, но тут железная дверь подъезда стала медленно приоткрываться. Сообразив, что тяжелая створка сейчас ударит малыша, я подхватил его, переставил в безопасное место и спросил:
   – Что же вы дочку тут оставили? Ведь ушибут девочку.
   – Это мальчик, впрочем, спасибо. Ему уже один раз досталось. Вылетела ненормальная да как толкнет! Вон, видите на лбу и щеках ссадины? До сих пор не сошли.
   – Так вы Катя Мамонтова?
   – Мы знакомы? – изумилась девушка.
   Я поколебался секунду и бодро соврал:
   – Разрешите представиться, Иван, брат Беаты Быстровой. Вы ее знали?
   – Господи, – воскликнула Катя, – ужас-то какой! Прямо кошмар! Меня свекровь тоже терпеть не может, все зудит, придирается: рубашки не погладила, котлеты не приготовила! Между прочим, у меня ребенок! А помощи ни от кого нет! Муж целыми днями на работе, явится и на диван перед теликом плюхается. Сказала тут ему: «Сходил бы в супермаркет, принес бы овощи». Такой хай поднял: «Я тружусь как каторжный, хочу вечером отдохнуть. А ты весь день дома!» Видали таких, а? Я за двенадцать часов ни разу не присяду, кручусь по хозяйству. Маменька его только ноет: «Ах, давление, ой, радикулит, ай, сердце». Упадет на диван и указания раздает: Катя туда, Катя сюда…
   – Вы женщину, которая вашего мальчика толкнула, хорошо разглядели? – прервал я поток жалоб.
   – А то! Конечно. Вот уж стервятина, ребенка с ног свалила.
   Я хотел для порядка возразить, что не следует сыну разрешать играть прямо у входа, изнутри-то не видно, что творится на улице, но проглотил замечание. Катя же тем временем продолжала злиться:
   – Ну уронила ребенка, так подними, отряхни, извинись. Нет, унеслась, словно ей хвост подожгли, бегом к метро кинулась, еще и Ленку снесла.
   – Кого?
   – У нас тут за углом лоток стоит с газетами. Эта ненормальная выбежала из двора, подошла к продавщице и говорит: «Дайте «Семь дней». Ленка ей журнальчик протянула, а эта идиотка на столик оперлась, и все в снег опрокинула. Ну не дура ли?
   Действительно, странно. Соня, убив Беату, выскочила в невменяемом состоянии из квартиры несостоявшейся невестки, пролетела мимо упавшего ребенка… Я хорошо знаю госпожу Чуеву, это интеллигентная, хорошо воспитанная женщина. Если бы она случайно толкнула крохотного мальчика, то мигом бы бросилась поднимать его с извинениями.
   Но Соня пролетела, чуть не затоптав ребенка. Впрочем, зная, что она только что пережила, я не удивляюсь. Странно другое. Отбежав пару метров в сторону, Соня притормозила у газетного ларька и преспокойно решила купить программу телевидения. Я покачал головой:
   – Так вы ее запомнили? Можете описать?
   Катя не удивилась просьбе.
   – Шуба коричневая каракулевая, с воротником из норки, шапка в тон…
   – А лицо?
   Девушка засмеялась.
   – Ну очки такие, старомодные, коричневые, квадратные, у моей бабушки похожие, родинка на щеке, вот тут, возле носа.
   – Спасибо, – сказал я.
   Старомодные очки и родинка – это точно Соня. Не понимаю, на что надеется Элеонора. У Кати отличная память, она мигом узнает госпожу Чуеву.
   – Знаете, кто это был? – немедленно спросила девушка.
   – Нет, – на всякий случай ответил я и вздрогнул.
   Как все автомобилисты, я не ношу теплое пальто, и мороз пробрался сквозь демисезонную куртку.
   – Убийца! – сообщила Катя.
   – Да ну? – подскочил я.
   – Вы не в курсе?
   – Нет.
   – А еще брат!
   – Извините, я только приехал из-за границы.
   – Тогда понятно, – затарахтела Катя. – Слушайте, я все-все знаю, главный свидетель! Сестра ваша замуж собиралась, а будущая свекровь ее ненавидела!
   – Кто это вам сказал? – поинтересовался я, лязгая зубами.
   Честно говоря, ботинки у меня тоже не предназначены для длительных прогулок, замшевые, на тонкой подошве…
   – Да сама Беата!
   – Вы дружили?
   Замотанная в толстую шубейку и обутая в теплые валенки, Катя совершенно не испытывала холода, поэтому принялась весьма словоохотливо прояснять ситуацию.
   Как-то раз, примерно месяц тому назад, мать мужа довела девушку до слез, и она гуляла во дворе с сыном в отвратительном настроении. Неожиданно из подъезда вышла Беата и улыбнулась.
   – Здравствуйте, какой сегодня день замечательный, солнечный.
   – Ничего хорошего, – буркнула Катя.
   Она немного удивилась. Беата появилась в их доме не так давно и держалась со всеми вежливо, но отчужденно.
   – Вы расстроены? – спросила соседка.
   – Свекровь доконала, – пожаловалась Катя, – прямо запилила до смерти, все ей не хорошо.
   – Вот и у меня такая же будет, – вздохнула Беата, – еще в загс заявление не отнесли, а уже терпеть меня не может.
   Около получаса девушки простояли возле подъезда, обсуждая милых родственниц, и расстались весьма довольные друг другом. Катя и думать забыла об этом разговоре, но пару дней назад ее вызвали повесткой в милицию, провели в комнату, где стояло пятеро женщин в каракулевых шубах, и попросили:
   – Посмотрите внимательно, никого из присутствующих ранее не встречали?
   Девушка прищурилась и воскликнула:
   – Вот эта из нашего подъезда вылетела! Я ее сразу узнала, по родинке на щеке.
   Потом молодой милиционер, провожавший Катю на выход, разболтал, что эта тетка убила накануне свадьбы невесту своего сына.
   – Вот оно как, – причитала Катя, – теперь они нас уже ножами резать начали. Я прям боюсь в ванну пойти, моя запросто утопить может.
   – Почему вы сказали, что Беата недавно появилась в доме? – удивился я.
   – Так Евгения Львовна умерла, – невпопад ответила Катя.
   – Кто? – совсем растерялся я.
   – В ее квартире раньше баба Женя проживала, а примерно год назад ее похоронили. Ну затем Беата въехала, вроде ей по наследству площадь отошла.
   – Где же она раньше жила?
   – Понятия не имею.
   Я лязгнул зубами и осведомился:
   – Не знаете, случайно, Лена эта, что газетами торгует, где обитает?
   – А здесь, – пояснила Катя, – в нашем подъезде, на пятом этаже, ее квартира самая последняя.
   – И Евдокия Петровна тут?
   – Эта старая жаба? Точно.
   Я поблагодарил Катю и на негнущихся, словно поленья, ногах двинулся в подъезд.
   Внутри обшарпанного помещения невыносимо воняло кошачьей мочой, но мне было все равно. Сняв перчатки, я взялся за батарею и почувствовал, как тепло проникает сквозь ладони. Внезапно на лестнице показалась старуха и заругалась:
   – Ишь, устроился, ступай отсюдова во двор ссать. Нечего из подъезда сортир делать!
   – Я греюсь.
   – Брехун, – выплюнула милая старушка, – навонял тут.
   Ее толстое, помятое лицо излучало гнев, маленькие глазки злобно поблескивали из-под набрякших век. Я оторвался от батареи и пошел вверх. Сначала заглянул к Лене, которая первого января в такой мороз явно сидит дома.
   Дверь без всяких вопросов распахнула девочка лет двенадцати. Лениво двигая челюстями, она, обдав меня запахом мятной жвачки, поинтересовалась:
   – Что надо?
   – Можете позвать Лену?
   – Маманька на работе.
   – Ужасно, – совершенно искренно возмутился я, – в такой жуткий холод торгует на улице.
   – Жрать-то завсегда охота, – философски пояснила девчонка, – мамашке семьдесят рублей в день дают, не выйдет на точку – ни фига не получит! Да вы, дяденька, ступайте за угол, она там кукует.
   – До которого часа?
   – В восемь свернется.
   Я вздрогнул. Стоять на пронизывающем ветру десять часов, не имея возможности нормально поесть и согреться, получая за каторжный труд семьдесят рублей? Ей-богу, мне здорово повезло в жизни.
   – Не подскажете, Евдокия Петровна в какой квартире живет?
   – Жаба? Прямо под нашей, – ответила отроковица и с треском захлопнула дверь.
   Я пошел по ступенькам к той, кого Катя и дочь Лены называли жабой.

Глава 7

   Надо сказать, что Евдокия Петровна и впрямь напоминала лягушку. У нее были слегка выпученные глаза и большой рот, сходство довершал темно-зеленый халат, в который куталась бабушка. Скорей всего, у нее проблемы со щитовидкой, я бы на месте родственников старухи сводил ее к эндокринологу.
   – Тебе чего, милок? – весьма приветливо осведомилась Евдокия Петровна. – Чем торгуешь?
   Внезапно я ляпнул:
   – Милиция, разрешите войти?
   – Конечно, – засуетилась хозяйка, – скидавай ботинки, держи тапки. Экая у тебя куртенка жидкая, прямо на рыбьем меху; платят небось мало, хорошую вещь не купить. Замерз, поди, хочешь чайку с мороза?
   Я влез в засаленные шлепанцы и с благодарностью ответил:
   – С удовольствием.
   Бабулька препроводила меня на кухню, капнула в огромную чашку заварки, щедро долила кипятку и, поставив передо мной светло-желтую жидкость, велела:
   – Клади сахар, не стесняйся.
   Я обхватил кружку озябшими ладонями. Я пью всегда очень крепкий чай, почти черный, на худой конец красно-коричневый. К такому, который сейчас радушно предлагает Евдокия Петровна, не притронулся бы ни за что, но он был горячий, а я заледенел до самого желудка. Глотнув пахнущее веником пойло, я строго спросил:
   – Можете рассказать, что слышали, стоя под дверью квартиры Беаты Быстровой?
   – Вот страсть господня! – всплеснула руками бабуся. – Просто жуть! Убили девку-то! Зарезали! Ножом! Всю истыкали!
   – Откуда вы знаете?
   – Так Петька рассказал, участковый наш, он в квартиру входил! Кровищи вокруг, говорил, море!
   Я молча глотал слегка подкрашенный напиток. Очевидно, этот Петька не очень заботился о такой вещи, как тайна следствия!
   – Жуть страшная, – продолжала балабонить старушка, как все пожилые люди, она обожала быть в центре внимания, – ни отмыть, ни оттереть. Теперича людям ремонт делать придется.
   – Кому?
   – А не знаю, тем, кто туда въедет, наследникам. Уж не останется комната без хозяина, – выпалила на едином дыхании Евдокия Петровна. Потом она наклонилась ко мне и зашептала, крестясь: – Сейчас молодые не сильно-то в нечистую силу верят. Все у них компьютер да телевизор, а я тебе так скажу: в той квартире нехорошо, дьявольское место!
   Понимая, что бабушка не остановится, пока не выговорится, я спросил:
   – Почему вы так думаете?
   – Сам посуди, милок, – затараторила хозяйка, – жила там семья, Евгения Львовна, Семен Андреевич и детки ихние, Паша и Галя.
   – Вчетвером в одной комнате?
   – Так квартирку Семен получил от завода. Еще неженатый был, вместе с отцом и въехал. Ох, с Андрея Семеновича все началось, про него забыла!
   – Что началось? – Я начал терять нить разговора.
   – Ты не перебивай, экий торопыга, право слово! – рассердилась бабка. – Дай по порядку-то изложить! Значитса, только они въехали, года не прожили, мебелю еще хорошую купить не успели, как Андрея Семеновича машина сшибла. Аккурат в нашем дворе. Он на лавочке скучал, курил себе спокойненько, а тут мусорщик вылетел и задом скамеечку обвалил. Шофер пьяный оказался, посадили его потом, только что толку? Мужика не вернуть.
   Я внимательно слушал старуху. После смерти отца Семен женился, у него родились дети-погодки, казалось, все хорошо, но неожиданно грянуло несчастье. Заболел сын. Мальчика пытались лечить, но он умер, не успев справить пятый день рождения. Семен Андреевич и Евгения Львовна просто почернели от горя и всю свою любовь отдали дочери. Мать ни на шаг не отходила от девочки, водила везде за руку, но не уберегла. Галя скончалась в восемь лет от лейкоза. После всех обрушившихся на семью несчастий Семен начал пить горькую и однажды зимой просто замерз на улице, упал пьяный в сугроб, заснул и не проснулся. Евгения Львовна превратилась в истовую богомолку. В любое время года она носила черное пальто до пят и повязывала голову платком. Мимо соседей бедняжка проскальзывала тенью, никогда не здоровалась, но люди не осуждали, а жалели несчастную женщину. Впрочем, она пережила мужа на двадцать лет. Умерла совсем недавно.
   Устав от ненужных сведений, я довольно резко спросил:
   – Ну и что?
   – Как это? – возмутилась старуха. – Чего глупость спрашиваешь? Не успела она на тот свет перекинуться, как в квартиру Беата въехала, и что вышло? А? Нет, точно дьявольское место! Надо бы батюшку позвать и молебен заказать.
   – Вы лучше вспомните, о чем Беата говорила со своей гостьей, – потребовал я.
   Евдокия Петровна попыталась сосредоточиться и довольно связно передала диалог, подслушанный под дверью.
   – Случайно вышло-то, – оправдывалась она, – сумки руки оттянули, вот и встала у чужой квартиры. Мне бы и в голову не пришло любопытствовать, что у людей происходит.
   Я кивал, пытаясь сохранить на лице самое милое выражение. Похоже, Евдокия Петровна, как все женщины, никогда не упустит возможности сунуть нос в чужие дела.
   – А уж как я перепугалась, когда она Беату убить пообещала! – квохтала бабуля. – Откуда только силы взялись, мигом на свой этаж взлетела.
   Ага, наверное, решила, что сейчас дверь распахнется и разъяренная соседка, обнаружив на коврике прильнувшую ухом к замочной скважине Евдокию Петровну, надает ей зуботычин.
   – Значит, последнее, что вы слышали, была фраза про убийство?
   – Точно, – ответила информаторша и перекрестилась.
   – Почему же вы решили, что это Беате грозят? Людей-то вы не видели, вдруг, наоборот, девушка будущую свекровь пугала?
   – Э, милок, – напряглась старушка, – ну не совсем же я из ума выжила! Соображение имею, по голосу скумекала. Один бодрый такой, высокий, а другой глухой, с кашлем. Нет, пожилая грозила, да с таким чувством, меня аж до костей пробрало!
   – Больше ничего не вспомните?
   – Нет, милый, – покачала головой Евдокия Петровна, – убегла от греха к себе. Да, собака как раз залаяла. Бабы на секунду свариться перестали, так пес загавкал, ну я и подхватилась.
   – У Беаты жила собака?
   – Нет.
   – Тогда кто лаял?
   – Сама удивилася сначала, а потом докумекала: небось убийца с шавкой пришла.
   Я встал, поблагодарил за чай, вышел в прихожую и, завязав ботинки, уточнил еще раз:
   – Твердо уверены, что лай несся из квартиры Беаты? Может, у соседей песик «разговаривал»?
   – Так у нас в подъезде ни одной собаки, – быстро пояснила Евдокия Петровна, – кошки здеся, а в тридцатой попугайчики. Идешь по лестнице, остановишься передохнуть, а они так бойко чирикают, прямо музыка.
   Да уж, похоже, самое любимое занятие бабули – это напряженно вслушиваться в звуки, доносящиеся из квартир соседей.
   На улице похолодало еще сильней. Подняв воротник, я порысил за угол дома. Интересно, каким образом Нора хочет оправдать Соню? На мой взгляд, и Катя, и Евдокия Петровна дали просто убийственные для Чуевой показания! Единственное, что мне непонятно, это откуда в квартире Беаты взялась собака и куда она делась потом.
   Лоток с газетами стоял не у дома, а чуть поодаль, на перекрестке. Я подошел к торговке и, приветливо улыбаясь, спросил:
   – Простите, вы Лена?
   Женщина подняла голову:
   – И чего?
   Она походила на гору, вернее, на холм, низенький и толстый. Рост газетчицы почти совпадал с объемом талии. Неожиданно Лена стащила огромную варежку, на свет показалась маленькая, совсем детская ладошка, и до меня внезапно дошло: она не полная, просто из-за холода нацепила на себя куртку, а сверху еще натянула безрукавку из цигейки.
   – Что вам надо? – шмыгнула носом продавщица. – Газету или журнал?
   Чтобы расположить ее к себе, я вытащил сторублевую банкноту и попросил:
   – Наберите изданий на эту сумму.
   Обрадованная женщина зашуршала бумагой, потом спросила:
   – Пакет дать?
   – Сделайте милость.
   – Тоже мне милость, – фыркнула баба, – пять рублей гони, и все дела.
   Я вынул монетку, протянул ей и поинтересовался:
   – Как бизнес идет?
   – Нет никого, вы первый, народ от холода дома прячется.
   – Зачем вы тогда стоите?
   – Хозяин велит, ему наплевать, что мороз, если не выйду, денег не даст, а нам с дочкой жрать надо.
   – И сколько получаете?
   – Семьдесят рубликов за смену.
   Я вновь открыл кошелек, снова добыл оттуда розовую бумажку и положил ее на газеты.
   – Это что? – напряглась Лена.
   – Берите, премия.
   Но бедная женщина твердо усвоила истину про сыр и мышеловку. Не прикасаясь к деньгам, она протянула:
   – Что вам от меня надо?
   – Да вы не бойтесь, – улыбнулся я.
   – Что лыбишься, словно гиена, – неожиданно рявкнула Лена, – говори живо, в чем дело!
   – Помните женщину, которая несколько дней назад налетела на ваш лоток?
   – Кто ж такую дуру забудет!
   – Описать ее внешность сумеете?
   – Это все?
   – Да.
   Лена осторожно взяла деньги, помяла в руках, потом сунула сторублевку в карман и вполне дружелюбно сказала:
   – Так ничего особенного в ей не было. Шуба из каракуля, воротник норковый, шапка такая, круглая, меховая, очки в коричневой оправе. В общем, сильно старомодная, сейчас так не одеваются. Вышла она из-­за угла, подбежала ко мне и потребовала: «Дайте «Семь дней».
   Лена отпустила товар, получила купюру, положила на тарелочку сдачу. Тетка оперлась рукой с ярко-красными ногтями на столик, и тот по непонятной причине опрокинулся. Журналы и газеты попадали в снег. Лена разозлилась:
   – Ну за каким фигом на столик навалилась? Подбирай теперь!
   – Сама соберешь, не барыня, – огрызнулась тетка. – Где моя сдача?
   – Вона, в сугроб укатилась, когда ты лоток снесла!
   – Давай деньги.
   – Так они в сугробе.
   – Выкладывай другие.
   – … совсем! – взвилась продавщица. – Лезь за ними, один раз уже дадено…
   – Дрянь!
   – Гадина!
   Они препирались пару минут, и тетка ушла к метро.
   – Вот ведь падла какая! – возмущалась сейчас Лена. – Специально сапожищами по газетам потолклась, все изодрала. У меня хозяин потом из зарплаты вычел. Я эту скотину на всю жизнь запомнила! Морда противная, родинка у самого носа, очки, челка седая до бровей висит. Сама старая, а хулиганка, да и маникюр как у проститутки, ногти красные-красные, словно она их в кровищу окунула.
   – Вы уверены, что это были ногти?
   – А что у людей на пальцах? Волосы? Слава богу, с глазами у меня полный порядок. Увижу еще раз, сразу узнаю и морду отполирую.
   Еле двигая совершенно заледеневшими ногами, я дошел до машины, открыл дверь, воткнул ключ в зажигание и застонал от злости, услышав столь неприятный для любого автомобилиста звук: цык-цык-цык. Мотор не заводился, очевидно, не слишком новый аккумулятор не вынес мороза.
   Конечно, многие мужчины шутя справляются с подобной проблемой, но не я. Техника ставит меня в тупик, максимум, на что я способен, – это ввернуть лампочку.
   С тоской захлопнув дверцу, я со всей возможной скоростью понесся к метро. Сейчас доберусь до дома, позвоню механику Георгию Васильевичу, уж он-то быстро оживит умерший «жигуленок».
   В подземке я был последний раз году этак в девяносто первом, поэтому страшно удивился, когда вместо жетона мне в кассе выдали картонный прямоугольник. Я попытался запихнуть его в щель автомата, но он не пролезал. Сзади напирала толпа.
   – Эй, дядька, – крикнула размалеванная девица, – дрыхнуть дома надо, поворачивайся живее!
   – Наверное, автомат сломан, – растерянно протянул я.
   – Он в порядке, – взвизгнула девка, – это у тебя голова не работает! Ну как ты карточку суешь? Повернул жопой вперед! Давай сюда!
   Цепкой ладошкой с короткими пальцами она выхватила карточку.
   – Смотри, деревня, тут для таких, как ты, козлов, стрелка нарисована, ясно?
   Автомат хрюкнул, втянул внутрь карточку, потом выплюнул ее назад. Я указал на красный огонек.
   – Видите? Он все же неисправен.
   – Ну, блин, ты откудова в столицу заявился? Из какого Зажопинска? – веселилась девчонка. – Вытащи пропуск и шагай.
   – Чего над человеком потешаешься? – сурово сказала женщина лет пятидесяти. – Небось и впрямь впервые в метро, объясни нормально.
   – Понаедет провинция, – не сдалась девушка, – все метро заполонили.
   – Сама-то ты москвичка? – хмуро осведомилась тетка, выдергивая мой талон на вход.
   – Да, а шо? – скривилась девчонка.
   – Ой, не могу! Шо! Ни шо, – захихикала тетка. – Езжай в свое общежитие, лимита убогая, ишь когти раскрасила, срам смотреть!
   Я не стал слушать их ругань, а, быстро пройдя турникет, спустился на платформу и стал ждать поезда. Если признаться честно, живу словно рыба в аквариуме, плаваю в закрытой системе и редко общаюсь с народом. Может, это к лучшему?
   Поезд с ревом подкатил к перрону, я вошел в вагон, который, к моей радости, оказался полупустым. Сел на сиденье и принялся бездумно разглядывать пассажиров, большинство из которых держало в руках книги.
   Недавно «Литературная газета», которую я продолжаю по привычке покупать, затеяла целую дискуссию на тему, кого из современных литераторов считать гениями. Назывались совершенно неизвестные мне фамилии, в результате победил некто Слонов с повестью «Душевная рана». Интересно, журналисты «Литературки» когда-нибудь ездят в столичном метро? Сейчас в вагоне находилось примерно двадцать человек, и я насчитал три томика Марининой, два – Колычева, четыре – Литвиновых и один – Агаты Кристи. Остальные уткнулись в учебную литературу, Слонова не было ни у кого.
   – Следующая станция… – ожил динамик.
   В вагоне началось шевеление. Часть пассажиров вышла, им на смену вошли другие. У вновь прибывших тоже оказались книги: парочка любовных романов, Дашкова и грамматика немецкого языка. Двери начали закрываться.
   – Эй, погодь, – донеслось с платформы.
   К вагону спешил дядька с двумя обшарпанными чемоданами в руках. Он подлетел к двери, всунул между створками голову, украшенную кожаной кепкой, и в эту же секунду они хлопнули, зажав несчастному шею. Все произошло в секунду, вагон дернулся и медленно пришел в движение.
   – … – заорал бедный мужик, делаясь похожим на огнетушитель, – отъездился!
   Я вскочил и ринулся к бедолаге, еще пара мужиков кинулись на помощь. Объединив усилия, мы отжали двери. Поезд, вздрогнув, остановился. Потный, тяжело дышащий мужик ввалился внутрь.
   – Вот так … – сказал он.
   – Послушай, дед, – возмутился один из парней, открывавший двери, – если в следующий раз попадешь в такое положение, бросай свои баулы и раздвигай створки, так и погибнуть можно.
   – Еще чего, – огрызнулся дядька, – чтоб мой багаж сперли!
   – Вот дурья башка, – взвился юноша, – если голову оторвет, ничего уже не понадобится.
   – Не скажи, – отдувался дядька, вытирая лицо рукавом болоньевой куртки, – у меня в узлах полно всего хорошего, за деньги купленного, а в вашей Москве одни воры. Меня шурин крепко предупредил: «Ты, Василий, чемоданы без присмотра не оставляй, мигом…» Ох и натерпелся я страху! Метро-то дурацкое! Виданное ли дело, поезд двери закрыл и поехал! Чуть не убил меня.
   – Надо было другой поезд подождать, – вступила в разговор женщина в голубой шапке из мохера. – И незачем метро ругать, просто следует аккуратно им пользоваться!
   – Дрянь, а не транспорт, – решительно сказал дядька, подхватывая чемоданы, – а вы все в этом городе психи – бегом, скачком… Орут все, пихаются, бутылка пива семнадцать рублей стоит! Это кто же себе такое позволить может? Ваще, блин, сдурели.
   Поезд мирно докатил до следующей станции. Двери распахнулись, я вышел на платформу. Вообще-то, провинциал был прав, окружающие сограждане толкают со всех сторон.

Глава 8

   Нора взяла у меня диктофон, на который я, не надеясь на собственную память, записал рассказы тех, кто видел Соню, и удалилась в кабинет. Я прошел к себе и лег на диван. Следовало пойти на кухню и заварить чай, а еще лучше порыться в холодильнике и соорудить пару бутербродов. Но, во-первых, я терпеть не могу хозяйничать, во-вторых, во рту прочно поселился вкус «чая», которым потчевала меня Евдокия Петровна, в-третьих, у плиты сейчас колдует над очередным несъедобным блюдом горничная Лена, она явно захочет мне услужить, но даже сыр, просто положенный на хлеб, в руках Леночки превращается в нечто отвратительное. Я натянул на себя плед и начал медленно засыпать, сказывались последствия бессонной ночи. Ноги наконец-то согрелись, тело расслабилось. В комнате было тепло, пахло моим любимым табаком. Пару месяцев назад я начал курить дома трубку. В город по-прежнему беру сигареты, но в свободную минуту устраиваюсь в кресле, раскрываю книгу, набиваю…