Страница:
Дарья Донцова
Хождение под мухой
ГЛАВА 1
Жизнь ужасно несправедлива. Одной достается красота, счастье, удачливость, другой не перепадает ничего. Но потом богиня судьбы спохватывается и разом забирает у первой все.
Надюшке Киселевой мы завидовали всегда, и было чему. Хороша она так, что даже бродячие собаки останавливались, чтобы посмотреть ей вслед. Еще в школьные годы все понимали, что Надька выскочит замуж лет в восемнадцать, потом разведется, а затем начнет бесконечно менять спутников жизни, подыскивая достойного. Но Надя поступила в медицинский и, несмотря на то, что вокруг нее вечно роились кавалеры, по гулянкам не носилась. Став детским врачом, Надюша попала в поликлинику, где в основном работали женщины. Одним словом, когда ей исполнилось двадцать семь, народ начал считать Киселеву старой девой.
«Провыбиралась, – желчно констатировала Анюта Шахова, – все, теперь каюк, мужикам подавай молоденьких».
Но Надя удивила всех. Поехала отдыхать в Крым и вернулась с кавалером. Да с каким! Красавец, умница и тоже врач.
– Погодите, девки, – злилась Анюта Шахова, – курортные романы, они такие. Поверьте мне, старой, стреляной лисе, у этого Богдана небось имеется парочка бывших жен, штук шесть детей и мамаша с гипертонией.
Но Надюшке, как всегда, повезло. Богдан оказался сиротой, никаких жен и ребятишек в анамнезе не имел и просто сох по Киселевой. Сыграли свадьбу, Анюта Шахова была свидетельницей. Я несла букет невесты, потом гуляли целую ночь в ресторане «Прага».
– Долго Надька бобра искала, – шепнула мне Анюта, – мы-то, дуры, все в любовь игрались, и что? Сидим теперь в дерьме по уши, с детьми, без алиментов. А Надюха хитрая. В молодости нагулялась, теперь в ярмо полезла. Эй ты, Лампа, чего молчишь?
Я пожала плечами. А что ответить? С Надюшей я знакома с детства. Мы жили с ней на одной лестничной клетке, но почему-то не стали лучшими подругами. Может быть, оттого, что были тотально заняты? Я ходила в музыкальную школу, а Надя – в спортивную секцию. Она и в детстве была очень красива, но, в отличие от милых женщин, рассчитывающих только на внешность, Киселева обладала железной волей и целеустремленностью. В молодости она не гуляла, а училась. Наверное, за хорошее поведение господь и наградил ее таким мужем, как Богдан. Одна беда, дети у них никак не получались. Надя очень переживала, а Богдан всем говорил:
– Зачем нам ребятишки? У меня Надюша есть.
– Бывает же людям счастье, – заявила один раз Шахова, – ни пеленок, ни ботинок, ни воплей… Вот уж везет, так везет.
Причем ляпнула она это прямо в лицо Наде на каком-то семейном празднике, куда была приглашена в качестве лучшей подруги. Надежда ничего не ответила, а я возмутилась:
– Думай, что говоришь!
Анюта фыркнула и отправилась курить на балкон.
– Ей бесполезно делать замечания, – улыбнулась Надя, – не порти себе нервы.
– Как ты можешь с такой дружить? Она тебя ненавидит.
– Ну, это сильно сказано, просто Анюта слегка завидует тем, у кого жизнь складывается удачнее, чем у нее, – спокойно ответила Надюша, – мне жаль Нюшу.
В этом высказывании вся Надя. Что же касается везения, то оно пошло к Киселевой непрерывным потоком. Сначала они с мужем написали кандидатские диссертации, а в 1996 году открыли частную лечебницу. Несмотря на огромную конкуренцию в мире медицинских услуг, дела у них завертелись на зависть многим. Надя и Богдан оделись, купили дорогие иномарки, начали ездить по три раза в год отдыхать в Испанию, и было очевидно, что всех заработанных денег им не потратить никогда. Казалось, у Нади не жизнь, а масленица. Но девять дней тому назад все разом кончилось.
Богдан вместе со своим заместителем Егором Правдиным отправились по делам за город, подробности того, что произошло потом, мне неизвестны. Знаю только, что по дороге, почти на въезде в Москву, у них отчего-то загорелась машина, джип, хороший, дорогой, практически новый автомобиль. Он принадлежал Богдану, и сам хозяин находился за рулем. Егор успел выскочить, а водитель нет. Обгоревшее до головешки тело Богдана достала служба МЧС. Мы похоронили его на Митинском кладбище, вернее, сожгли то, что осталось, в крематории.
Надя держалась изумительно. Анюта Шахова падала в обморок, билась в рыданиях, демонстративно пила валокордин и рвала на себе волосы. Вдова, внешне достаточно спокойная, стояла возле гроба. По ее щекам не текли слезы, и она не опиралась ни на чьи руки. Просто молча смотрела на закрытый гроб. Но я увидела, что у нее мелко-мелко дрожит щека, и поняла, что Надюша еле сдерживается. Просто хорошее воспитание не позволяло ей кликушествовать.
Потом были поминки, на которые собралось безумное количество людей. Нанятые официанты сбились с ног, таская блюда с блинами. Сначала, как принято, выпили за помин души, сказали массу хороших слов вдове, клялись в вечной любви и дружбе. Затем, поднабравшись, заговорили о своем, понесся смех… Не хватало только оркестра и плясок.
Но, как водится, обещавшие вечную преданность наутро забыли о вдове и сегодня, на девять дней, собралось всего одиннадцать человек.
Я не люблю ходить на поминки, честно говоря, просто не знаю, как себя на них вести. Веселиться нельзя, сидеть со скорбным лицом глупо, поэтому при первой возможности я убежала на кухню и попробовала помочь по хозяйству. Но домработница и горничная весьма вежливо вытеснили меня в холл, пришлось возвращаться в гостиную. Я уже почти дошла до комнаты, когда раздался звонок. Горничная Соня высунулась из кухни и, показывая мокрые руки, попросила:
– Евлампия Андреевна, не сочтите за труд, откройте, а то я посуду мою.
Я загремела замком. На пороге возник странный парень, лет семнадцати с виду, одетый плохо, вернее, бедно.
– Телеграмма, – рявкнул он, – Надежде Киселевой, это вы?
Думая, что кто-нибудь из знакомых прислал соболезнование, я пробормотала:
– Давайте.
– Вы Киселева? – не сдавался юноша.
– Можете отдать мне.
– Нет, – протянул курьер, – требуется расписаться.
– Где квитанция?
– Фигушки, – совершенно по-детски заявил работник почты, – зовите Киселеву.
Видя такое рвение, я кликнула Надю. Та получила небольшой листок, развернула его и, сильно побледнев, опустилась на стул.
– Что? – испугалась я. – Мама?
Софья Михайловна уже десять лет, как живет в Израиле, Надя ездит к ней несколько раз в год. Подруга покачала головой.
– Что тогда?
По-прежнему не в силах вымолвить ни слова, Надюша протянула мне телеграмму. «Извини, вынужден задержаться, приеду 10 марта. Богдан».
– Что это? – ошалело спросила я.
Надя вытащила сигареты и дрожащей рукой чиркнула зажигалкой.
– Глупая шутка, некто решил так пошутить.
– Да нет, – попыталась я ее успокоить, – просто на почте перепутали, не по тому адресу доставили.
Надя вздохнула:
– Нет, милая, это предназначалось мне. Боровский проезд, дом 9, кв. 17, Киселевой.
– Но зачем так по-идиотски шутить?
– Дураков много, – пробормотала Надя, – а у меня еще и завистников хватает. Ладно, давай спрячем сию гадость.
Она запихнула телеграмму в карман красной кожаной куртки, висевшей на вешалке.
– Не говори никому, хорошо?
Я кивнула, и мы вернулись в гостиную. Вечер плавно тек своим чередом, подали кофе. Народ разбился на группки и мирно беседовал. Я, не примкнув ни к кому, просто сидела на диване, возле телефона. Резкий звонок заставил меня вздрогнуть, руки машинально схватили трубку.
– Алло.
Из трубки понеслись писк и треск, я уже хотела отсоединиться, как из этой какофонии вырвался далекий, плохо различимый голос:
– Надюша?
Непонятно почему я ответила:
– Да.
С того конца провода некто, то ли визгливый мужчина, то ли охрипшая женщина, сообщил:
– Любимая, мне плохо без тебя, так плохо, что и передать нельзя. Здесь ужасно темно. И батарейка у телефона почти разрядилась. Ну да ладно, немного раз звонить придется. Десятого марта приду и тебя заберу, жди.
– Кто это? – пролепетала я, чувствуя, что волосы на затылке начинают медленно шевелиться. – Кто?
– Я, любовь моя, я, или ты не узнала?
– Кто?
– Богдан, – ответил невидимый собеседник и отсоединился. Трясущейся рукой я положила трубку и уставилась в прозрачное окошко на аппарате, там горели цифры 764-89-35. Не зная, как поступить я пошарила глазами по комнате и наткнулась на Егора Правдина, врача из клиники Богдана.
– Егорушка, можно тебя на минутку?
– Бегу со всех ног, – улыбнулся Егор и плюхнулся на диван.
Его сто двадцать килограммов мигом провалились в подушки, мои сорок восемь покатились к ним. Уцепившись за подлокотник, я поинтересовалась:
– Ты помнишь номер мобильного Богдана?
– Конечно, сколько раз звонил.
– Можешь назвать?
– Пожалуйста, – не удивился собеседник, – 764-89-35.
Я чуть не упала на шикарный ковер, устилавший гостиную.
– Как?!
– 764-89-35, – повторил Егор, – что тебя так удивило? Номер как номер.
– Не знаешь случайно, где мобильник?
– Чей, Богдана?
Я кивнула. Егор потер лопатообразной рукой затылок.
– Глупость, конечно, но Надя попросила, я решил с ней не спорить… В гроб положили, вместе с часами, сигаретами, очками и зажигалкой. Естественно, я понимаю идиотизм этого поступка, но Надежда приказала, вот я и не захотел ей травму наносить, в конце концов не такая уж это великая ценность.
Я тупо смотрела на бутылку с коньяком, стоявшую на столике.
– Налить? – неправильно истолковал мой взгляд Правдин.
– Да, пожалуй.
Егор наплескал в фужер коричневую жидкость, я глотнула и почувствовала, как в желудок рванулся горячий ручеек.
Минут через десять, успокоившись, я взяла трубку и вышла в ванную. Закрыла дверь на щеколду, села на биде и набрала номер 764-89-35.
– Абонент отключен или временно недоступен, – ответил приятный женский голос.
Я уставилась на трубку. А ты чего хотела? Чего ждала от этого звонка? Думала услышать голос Богдана? Интересно, что за идиот шутит подобным образом? Хорошо, что телефон не схватила Надя, так и инфаркт заработать недолго…
Вечером, дома, я легла на диван и взяла газету. В соседней комнате бурно выясняли отношения Лиза и Кирюшка.
– Тебе больше досталось, – ныла девочка.
– Нет, поровну, – отозвался Кирюшка.
– Как же, гляди, на твоей тарелке шесть, а у меня пять.
– Я мужчина, – заявил Кирюшка.
– Ха, – выкрикнула Лиза.
Послышались сочные шлепки, потом грохот, визг… Я отложила «Собеседник» и заглянула в гостиную. Там вовсю шли военные действия.
– Эй, эй, прекратите немедленно, из-за чего драка?
– Вот, – завопила Лизавета, – посмотри. Кате больной подарил коробочку конфет «Моцарт», жутко дорогие. Она велела нам их съесть.
– Так прямо и велела! – ухмыльнулась я.
– Ну предложила, – сбавила тон Лиза, – а в упаковке одиннадцать штук! Как поступить? Между прочим, Кирюшенька, если бы я делила шоколадку, то, естественно взяла бы себе пять, а не шесть бомбошек.
– Так чего злиться? – заржал мальчик. – Ты и получила пять, все, как хотела!
– Приличный, хорошо воспитанный человек возьмет себе меньше, – заявила Лиза.
– Вот и подай мне пример, – ответил Кирюшка.
– Кирилл, – строго заявила я, – мужчина обязан уступать женщине.
– Фиг вам, – мигом отозвался подросток, – между прочим, Лизка меня почти на год старше, значит, она взрослая, а я ребенок. Вот пусть она мне и уступает!
Те, у кого дома имеются дети-погодки, въехавшие в пубертатный возраст, хорошо меня поймут. Встать на чью-нибудь сторону опасно для здоровья, потому я предложила компромиссный вариант.
– Давайте одну конфету мне, у вас останется десять, очень удобно.
– Но я вовсе не собирался тебя угощать, – заявил Кирюшка.
– Лучше мы лишнюю конфету пополам разделим, – добавила Лиза.
– Фигушки!
– Жадина!
– Жиртрестина.
Слушая, как они ругаются, я побрела к себе в комнату. Да уж, воспитатель из меня никакой, и детям сей факт великолепно известен.
В нашей семье очень много народа. Моя лучшая подруга Катя, ее сыновья, Сережка и Кирюшка, жена Сергея Юлечка, потом я, Евлампия Романова и Лизавета Разумова. Каким образом мы оказались все в одной, правда огромной квартире, отдельная история. Я не буду ее здесь пересказывать[1]. Вместе с нами проживает и большое количество животных: мопсы Муля и Ада, стаффордширская терьериха Рейчел, «дворянин» Рамик, кошки Клаус, Семирамида и Пингва. Странная кличка последней объясняется просто. Мы с Лизаветой купили этого котенка на Птичке. Животное имело бело-черный окрас, и Лиза радостно нарекла киску Пингвином. Через некоторое время выяснилось, что это не кот, а кошка, вот и пришлось звать ее Пингвой. Кроме того, у нас есть жаба Гертруда и несколько хомяков.
Поэтому, сами понимаете, тишины и покоя в нашем доме не дождаться. К тому же Катюша – хирург, дома ее никогда нет. Юлечка работает в ежедневной газете, а Сережа трудится в рекламном агентстве. Долгое время обеды варила я, но сейчас у меня есть дело по душе, и корабль домашнего хозяйства медленно, но верно идет ко дну.
Решив не обращать внимания на вопли, которые носились под потолком квартиры, я вновь развернула «Собеседник» и попыталась увлечься чтением. Не тут-то было. «Дзинь-дзинь», – ожил дверной замок. Ну вот, прибежала Юля, сейчас закричит:
– Безобразие, опять нет хлеба!
По коридору зашлепали тапки, послышался высокий голосок:
– Безобразие, опять нет хлеба!
Я уткнулась в газету. «Дзинь». Это Сережка, который скорей всего начнет возмущаться, увидев на столе пельмени.
– Отвратительно, – донеслось из кухни, – пельмени «Дарья». Сегодня явилась рекламодательница, весьма милая и представилась: «Дарья». Вы не поверите, меня всего скрючило и переколбасило. Мяса хочу, котлет!
– Могу пожарить «Богатырские», – бодро откликнулась Лиза.
– О, увольте! Хочу домашних.
– Хотеть не вредно, – заявил Кирюшка и понесся опять ко входной двери. Насколько я понимаю, пришла Катя. Но в прихожей стояла тишина, потом Кирюшка всунул голову в спальню.
– Слышь, Лампа, выгляни.
Возле вешалки стоял Ваня Комолов.
– Лампа, спаси!
– Что случилось?
– Самолет через три часа!
– Улетаешь? – ласково спросила я. – Куда?
– В Германию, с оркестром, – сообщил Ванька, прижимая к груди футляр со скрипкой.
– Счастливой дороги, – вежливо пожелала я, не понимая, в чем дело.
– Лампа, – затарахтел Ванька, – пошли. Я договорился с Королевыми, но сегодня Петька ногу сломал, где их теперь оставить?
Я вздохнула. Понятно. Ванюшке надо пристроить на время гастролей собачку или кошку, впрочем, домашних животных скорей всего двое… Все наши знакомые тащат нам на передержку своих любимцев.
– Ладно, неси, кто у тебя?
– Люся и Капа, – сообщил Комолов, – ща приведу, в машине сидят. Ну спасибо, удружила, а то прямо хоть в петлю лезь!
Он умчался вниз. Я села на стул в коридоре. Скорей всего кошки, Люся и Капа, тихие, милые создания, забьются в диван и баиньки. Всех дел-то – покормить их утром и вечером. Дверь распахнулась. Ванька, отдуваясь, втащил чемодан.
– Вот, Капа!
– Где? – изумилась я. – В кофре?
– Ну ты даешь, – хохотнул Ванька, посторонился и велел: – Входи, входи, не стесняйся.
В прихожую вдвинулась девушка, очень худенькая, с ярко-мелированной головой и в обтягивающих джинсах.
– Очень приятно, – растерянно сказала я, пожала протянутую мне хрупкую, неожиданно морщинистую для молодой девицы ладошку, вгляделась внимательно в лицо Капы и чуть не скончалась.
Из-под разноцветных кудряшек выглядывало личико семидесятилетней дамы.
– Люся кто? – ляпнула я. – Полковник в отставке?
Ванька укоризненно посмотрел на меня:
– У тебя офигительное чувство юмора! Люся вот!
Быстрым движением Комолов потянул стальной сверкающий поводок, на лестничной клетке раздалось шуршание, потом цокот, затем в проеме двери появилось нечто, больше всего похожее на гигантскую ящерицу. Огромное, серо-зеленое, с крохотными глазками и гребнем на спине. Маленькие лапы спокойно несли мясистое туловище, подбородок монстра дрожал, ноздри странно подергивались. Животное казалось бесконечным, оно входило и входило. Вслед за туловищем тянулся хвост.
– Вот, – радостно заявил Ванька, – прошу любить и жаловать, Люся!
– Она кто, – прошептала я, ощущая близость обморока, – какой породы зверюшка будет?
– Варан, – ответил Ваня и, видя мое лицо, быстро добавил: – Очень милая, ласковая, травоядная, а Капа восхитительно готовит, просто блеск, ну я побег.
И, подхватив скрипку, Комолов исчез.
Надюшке Киселевой мы завидовали всегда, и было чему. Хороша она так, что даже бродячие собаки останавливались, чтобы посмотреть ей вслед. Еще в школьные годы все понимали, что Надька выскочит замуж лет в восемнадцать, потом разведется, а затем начнет бесконечно менять спутников жизни, подыскивая достойного. Но Надя поступила в медицинский и, несмотря на то, что вокруг нее вечно роились кавалеры, по гулянкам не носилась. Став детским врачом, Надюша попала в поликлинику, где в основном работали женщины. Одним словом, когда ей исполнилось двадцать семь, народ начал считать Киселеву старой девой.
«Провыбиралась, – желчно констатировала Анюта Шахова, – все, теперь каюк, мужикам подавай молоденьких».
Но Надя удивила всех. Поехала отдыхать в Крым и вернулась с кавалером. Да с каким! Красавец, умница и тоже врач.
– Погодите, девки, – злилась Анюта Шахова, – курортные романы, они такие. Поверьте мне, старой, стреляной лисе, у этого Богдана небось имеется парочка бывших жен, штук шесть детей и мамаша с гипертонией.
Но Надюшке, как всегда, повезло. Богдан оказался сиротой, никаких жен и ребятишек в анамнезе не имел и просто сох по Киселевой. Сыграли свадьбу, Анюта Шахова была свидетельницей. Я несла букет невесты, потом гуляли целую ночь в ресторане «Прага».
– Долго Надька бобра искала, – шепнула мне Анюта, – мы-то, дуры, все в любовь игрались, и что? Сидим теперь в дерьме по уши, с детьми, без алиментов. А Надюха хитрая. В молодости нагулялась, теперь в ярмо полезла. Эй ты, Лампа, чего молчишь?
Я пожала плечами. А что ответить? С Надюшей я знакома с детства. Мы жили с ней на одной лестничной клетке, но почему-то не стали лучшими подругами. Может быть, оттого, что были тотально заняты? Я ходила в музыкальную школу, а Надя – в спортивную секцию. Она и в детстве была очень красива, но, в отличие от милых женщин, рассчитывающих только на внешность, Киселева обладала железной волей и целеустремленностью. В молодости она не гуляла, а училась. Наверное, за хорошее поведение господь и наградил ее таким мужем, как Богдан. Одна беда, дети у них никак не получались. Надя очень переживала, а Богдан всем говорил:
– Зачем нам ребятишки? У меня Надюша есть.
– Бывает же людям счастье, – заявила один раз Шахова, – ни пеленок, ни ботинок, ни воплей… Вот уж везет, так везет.
Причем ляпнула она это прямо в лицо Наде на каком-то семейном празднике, куда была приглашена в качестве лучшей подруги. Надежда ничего не ответила, а я возмутилась:
– Думай, что говоришь!
Анюта фыркнула и отправилась курить на балкон.
– Ей бесполезно делать замечания, – улыбнулась Надя, – не порти себе нервы.
– Как ты можешь с такой дружить? Она тебя ненавидит.
– Ну, это сильно сказано, просто Анюта слегка завидует тем, у кого жизнь складывается удачнее, чем у нее, – спокойно ответила Надюша, – мне жаль Нюшу.
В этом высказывании вся Надя. Что же касается везения, то оно пошло к Киселевой непрерывным потоком. Сначала они с мужем написали кандидатские диссертации, а в 1996 году открыли частную лечебницу. Несмотря на огромную конкуренцию в мире медицинских услуг, дела у них завертелись на зависть многим. Надя и Богдан оделись, купили дорогие иномарки, начали ездить по три раза в год отдыхать в Испанию, и было очевидно, что всех заработанных денег им не потратить никогда. Казалось, у Нади не жизнь, а масленица. Но девять дней тому назад все разом кончилось.
Богдан вместе со своим заместителем Егором Правдиным отправились по делам за город, подробности того, что произошло потом, мне неизвестны. Знаю только, что по дороге, почти на въезде в Москву, у них отчего-то загорелась машина, джип, хороший, дорогой, практически новый автомобиль. Он принадлежал Богдану, и сам хозяин находился за рулем. Егор успел выскочить, а водитель нет. Обгоревшее до головешки тело Богдана достала служба МЧС. Мы похоронили его на Митинском кладбище, вернее, сожгли то, что осталось, в крематории.
Надя держалась изумительно. Анюта Шахова падала в обморок, билась в рыданиях, демонстративно пила валокордин и рвала на себе волосы. Вдова, внешне достаточно спокойная, стояла возле гроба. По ее щекам не текли слезы, и она не опиралась ни на чьи руки. Просто молча смотрела на закрытый гроб. Но я увидела, что у нее мелко-мелко дрожит щека, и поняла, что Надюша еле сдерживается. Просто хорошее воспитание не позволяло ей кликушествовать.
Потом были поминки, на которые собралось безумное количество людей. Нанятые официанты сбились с ног, таская блюда с блинами. Сначала, как принято, выпили за помин души, сказали массу хороших слов вдове, клялись в вечной любви и дружбе. Затем, поднабравшись, заговорили о своем, понесся смех… Не хватало только оркестра и плясок.
Но, как водится, обещавшие вечную преданность наутро забыли о вдове и сегодня, на девять дней, собралось всего одиннадцать человек.
Я не люблю ходить на поминки, честно говоря, просто не знаю, как себя на них вести. Веселиться нельзя, сидеть со скорбным лицом глупо, поэтому при первой возможности я убежала на кухню и попробовала помочь по хозяйству. Но домработница и горничная весьма вежливо вытеснили меня в холл, пришлось возвращаться в гостиную. Я уже почти дошла до комнаты, когда раздался звонок. Горничная Соня высунулась из кухни и, показывая мокрые руки, попросила:
– Евлампия Андреевна, не сочтите за труд, откройте, а то я посуду мою.
Я загремела замком. На пороге возник странный парень, лет семнадцати с виду, одетый плохо, вернее, бедно.
– Телеграмма, – рявкнул он, – Надежде Киселевой, это вы?
Думая, что кто-нибудь из знакомых прислал соболезнование, я пробормотала:
– Давайте.
– Вы Киселева? – не сдавался юноша.
– Можете отдать мне.
– Нет, – протянул курьер, – требуется расписаться.
– Где квитанция?
– Фигушки, – совершенно по-детски заявил работник почты, – зовите Киселеву.
Видя такое рвение, я кликнула Надю. Та получила небольшой листок, развернула его и, сильно побледнев, опустилась на стул.
– Что? – испугалась я. – Мама?
Софья Михайловна уже десять лет, как живет в Израиле, Надя ездит к ней несколько раз в год. Подруга покачала головой.
– Что тогда?
По-прежнему не в силах вымолвить ни слова, Надюша протянула мне телеграмму. «Извини, вынужден задержаться, приеду 10 марта. Богдан».
– Что это? – ошалело спросила я.
Надя вытащила сигареты и дрожащей рукой чиркнула зажигалкой.
– Глупая шутка, некто решил так пошутить.
– Да нет, – попыталась я ее успокоить, – просто на почте перепутали, не по тому адресу доставили.
Надя вздохнула:
– Нет, милая, это предназначалось мне. Боровский проезд, дом 9, кв. 17, Киселевой.
– Но зачем так по-идиотски шутить?
– Дураков много, – пробормотала Надя, – а у меня еще и завистников хватает. Ладно, давай спрячем сию гадость.
Она запихнула телеграмму в карман красной кожаной куртки, висевшей на вешалке.
– Не говори никому, хорошо?
Я кивнула, и мы вернулись в гостиную. Вечер плавно тек своим чередом, подали кофе. Народ разбился на группки и мирно беседовал. Я, не примкнув ни к кому, просто сидела на диване, возле телефона. Резкий звонок заставил меня вздрогнуть, руки машинально схватили трубку.
– Алло.
Из трубки понеслись писк и треск, я уже хотела отсоединиться, как из этой какофонии вырвался далекий, плохо различимый голос:
– Надюша?
Непонятно почему я ответила:
– Да.
С того конца провода некто, то ли визгливый мужчина, то ли охрипшая женщина, сообщил:
– Любимая, мне плохо без тебя, так плохо, что и передать нельзя. Здесь ужасно темно. И батарейка у телефона почти разрядилась. Ну да ладно, немного раз звонить придется. Десятого марта приду и тебя заберу, жди.
– Кто это? – пролепетала я, чувствуя, что волосы на затылке начинают медленно шевелиться. – Кто?
– Я, любовь моя, я, или ты не узнала?
– Кто?
– Богдан, – ответил невидимый собеседник и отсоединился. Трясущейся рукой я положила трубку и уставилась в прозрачное окошко на аппарате, там горели цифры 764-89-35. Не зная, как поступить я пошарила глазами по комнате и наткнулась на Егора Правдина, врача из клиники Богдана.
– Егорушка, можно тебя на минутку?
– Бегу со всех ног, – улыбнулся Егор и плюхнулся на диван.
Его сто двадцать килограммов мигом провалились в подушки, мои сорок восемь покатились к ним. Уцепившись за подлокотник, я поинтересовалась:
– Ты помнишь номер мобильного Богдана?
– Конечно, сколько раз звонил.
– Можешь назвать?
– Пожалуйста, – не удивился собеседник, – 764-89-35.
Я чуть не упала на шикарный ковер, устилавший гостиную.
– Как?!
– 764-89-35, – повторил Егор, – что тебя так удивило? Номер как номер.
– Не знаешь случайно, где мобильник?
– Чей, Богдана?
Я кивнула. Егор потер лопатообразной рукой затылок.
– Глупость, конечно, но Надя попросила, я решил с ней не спорить… В гроб положили, вместе с часами, сигаретами, очками и зажигалкой. Естественно, я понимаю идиотизм этого поступка, но Надежда приказала, вот я и не захотел ей травму наносить, в конце концов не такая уж это великая ценность.
Я тупо смотрела на бутылку с коньяком, стоявшую на столике.
– Налить? – неправильно истолковал мой взгляд Правдин.
– Да, пожалуй.
Егор наплескал в фужер коричневую жидкость, я глотнула и почувствовала, как в желудок рванулся горячий ручеек.
Минут через десять, успокоившись, я взяла трубку и вышла в ванную. Закрыла дверь на щеколду, села на биде и набрала номер 764-89-35.
– Абонент отключен или временно недоступен, – ответил приятный женский голос.
Я уставилась на трубку. А ты чего хотела? Чего ждала от этого звонка? Думала услышать голос Богдана? Интересно, что за идиот шутит подобным образом? Хорошо, что телефон не схватила Надя, так и инфаркт заработать недолго…
Вечером, дома, я легла на диван и взяла газету. В соседней комнате бурно выясняли отношения Лиза и Кирюшка.
– Тебе больше досталось, – ныла девочка.
– Нет, поровну, – отозвался Кирюшка.
– Как же, гляди, на твоей тарелке шесть, а у меня пять.
– Я мужчина, – заявил Кирюшка.
– Ха, – выкрикнула Лиза.
Послышались сочные шлепки, потом грохот, визг… Я отложила «Собеседник» и заглянула в гостиную. Там вовсю шли военные действия.
– Эй, эй, прекратите немедленно, из-за чего драка?
– Вот, – завопила Лизавета, – посмотри. Кате больной подарил коробочку конфет «Моцарт», жутко дорогие. Она велела нам их съесть.
– Так прямо и велела! – ухмыльнулась я.
– Ну предложила, – сбавила тон Лиза, – а в упаковке одиннадцать штук! Как поступить? Между прочим, Кирюшенька, если бы я делила шоколадку, то, естественно взяла бы себе пять, а не шесть бомбошек.
– Так чего злиться? – заржал мальчик. – Ты и получила пять, все, как хотела!
– Приличный, хорошо воспитанный человек возьмет себе меньше, – заявила Лиза.
– Вот и подай мне пример, – ответил Кирюшка.
– Кирилл, – строго заявила я, – мужчина обязан уступать женщине.
– Фиг вам, – мигом отозвался подросток, – между прочим, Лизка меня почти на год старше, значит, она взрослая, а я ребенок. Вот пусть она мне и уступает!
Те, у кого дома имеются дети-погодки, въехавшие в пубертатный возраст, хорошо меня поймут. Встать на чью-нибудь сторону опасно для здоровья, потому я предложила компромиссный вариант.
– Давайте одну конфету мне, у вас останется десять, очень удобно.
– Но я вовсе не собирался тебя угощать, – заявил Кирюшка.
– Лучше мы лишнюю конфету пополам разделим, – добавила Лиза.
– Фигушки!
– Жадина!
– Жиртрестина.
Слушая, как они ругаются, я побрела к себе в комнату. Да уж, воспитатель из меня никакой, и детям сей факт великолепно известен.
В нашей семье очень много народа. Моя лучшая подруга Катя, ее сыновья, Сережка и Кирюшка, жена Сергея Юлечка, потом я, Евлампия Романова и Лизавета Разумова. Каким образом мы оказались все в одной, правда огромной квартире, отдельная история. Я не буду ее здесь пересказывать[1]. Вместе с нами проживает и большое количество животных: мопсы Муля и Ада, стаффордширская терьериха Рейчел, «дворянин» Рамик, кошки Клаус, Семирамида и Пингва. Странная кличка последней объясняется просто. Мы с Лизаветой купили этого котенка на Птичке. Животное имело бело-черный окрас, и Лиза радостно нарекла киску Пингвином. Через некоторое время выяснилось, что это не кот, а кошка, вот и пришлось звать ее Пингвой. Кроме того, у нас есть жаба Гертруда и несколько хомяков.
Поэтому, сами понимаете, тишины и покоя в нашем доме не дождаться. К тому же Катюша – хирург, дома ее никогда нет. Юлечка работает в ежедневной газете, а Сережа трудится в рекламном агентстве. Долгое время обеды варила я, но сейчас у меня есть дело по душе, и корабль домашнего хозяйства медленно, но верно идет ко дну.
Решив не обращать внимания на вопли, которые носились под потолком квартиры, я вновь развернула «Собеседник» и попыталась увлечься чтением. Не тут-то было. «Дзинь-дзинь», – ожил дверной замок. Ну вот, прибежала Юля, сейчас закричит:
– Безобразие, опять нет хлеба!
По коридору зашлепали тапки, послышался высокий голосок:
– Безобразие, опять нет хлеба!
Я уткнулась в газету. «Дзинь». Это Сережка, который скорей всего начнет возмущаться, увидев на столе пельмени.
– Отвратительно, – донеслось из кухни, – пельмени «Дарья». Сегодня явилась рекламодательница, весьма милая и представилась: «Дарья». Вы не поверите, меня всего скрючило и переколбасило. Мяса хочу, котлет!
– Могу пожарить «Богатырские», – бодро откликнулась Лиза.
– О, увольте! Хочу домашних.
– Хотеть не вредно, – заявил Кирюшка и понесся опять ко входной двери. Насколько я понимаю, пришла Катя. Но в прихожей стояла тишина, потом Кирюшка всунул голову в спальню.
– Слышь, Лампа, выгляни.
Возле вешалки стоял Ваня Комолов.
– Лампа, спаси!
– Что случилось?
– Самолет через три часа!
– Улетаешь? – ласково спросила я. – Куда?
– В Германию, с оркестром, – сообщил Ванька, прижимая к груди футляр со скрипкой.
– Счастливой дороги, – вежливо пожелала я, не понимая, в чем дело.
– Лампа, – затарахтел Ванька, – пошли. Я договорился с Королевыми, но сегодня Петька ногу сломал, где их теперь оставить?
Я вздохнула. Понятно. Ванюшке надо пристроить на время гастролей собачку или кошку, впрочем, домашних животных скорей всего двое… Все наши знакомые тащат нам на передержку своих любимцев.
– Ладно, неси, кто у тебя?
– Люся и Капа, – сообщил Комолов, – ща приведу, в машине сидят. Ну спасибо, удружила, а то прямо хоть в петлю лезь!
Он умчался вниз. Я села на стул в коридоре. Скорей всего кошки, Люся и Капа, тихие, милые создания, забьются в диван и баиньки. Всех дел-то – покормить их утром и вечером. Дверь распахнулась. Ванька, отдуваясь, втащил чемодан.
– Вот, Капа!
– Где? – изумилась я. – В кофре?
– Ну ты даешь, – хохотнул Ванька, посторонился и велел: – Входи, входи, не стесняйся.
В прихожую вдвинулась девушка, очень худенькая, с ярко-мелированной головой и в обтягивающих джинсах.
– Очень приятно, – растерянно сказала я, пожала протянутую мне хрупкую, неожиданно морщинистую для молодой девицы ладошку, вгляделась внимательно в лицо Капы и чуть не скончалась.
Из-под разноцветных кудряшек выглядывало личико семидесятилетней дамы.
– Люся кто? – ляпнула я. – Полковник в отставке?
Ванька укоризненно посмотрел на меня:
– У тебя офигительное чувство юмора! Люся вот!
Быстрым движением Комолов потянул стальной сверкающий поводок, на лестничной клетке раздалось шуршание, потом цокот, затем в проеме двери появилось нечто, больше всего похожее на гигантскую ящерицу. Огромное, серо-зеленое, с крохотными глазками и гребнем на спине. Маленькие лапы спокойно несли мясистое туловище, подбородок монстра дрожал, ноздри странно подергивались. Животное казалось бесконечным, оно входило и входило. Вслед за туловищем тянулся хвост.
– Вот, – радостно заявил Ванька, – прошу любить и жаловать, Люся!
– Она кто, – прошептала я, ощущая близость обморока, – какой породы зверюшка будет?
– Варан, – ответил Ваня и, видя мое лицо, быстро добавил: – Очень милая, ласковая, травоядная, а Капа восхитительно готовит, просто блеск, ну я побег.
И, подхватив скрипку, Комолов исчез.
ГЛАВА 2
Спать я легла около двух. Вопреки ожиданиям, наши животные приняли Люсю вполне нормально. Может, посчитали ее особым видом собак? Капу устроили в комнате для гостей. Честно говоря, я недолюбливаю старух, все, что встречались мне до сих пор, были обидчивы, эгоистичны и не давали вставить даже словечко в бурный поток воспоминаний. Когда к нам в гости является кто-нибудь из многочисленных бывших Катиных свекровей, жди беды, мигом начнутся капризы, обиды, выяснения отношений… Но Капа на первый взгляд показалась мне милой.
Увидев бабусю в джинсах, дети слегка удивились, потом Юлечка очень осторожно поинтересовалась:
– Капитолина… э-э-э…
– Просто Капа, – ответила старушка и сдула со лба челку.
– Кем вы приходитесь Ване? – не утерпела я.
– Двоюродной бабушкой, – спокойно ответила Капа, – а что?
– Ничего, – растерянно ответила я.
– Как это, двоюродная бабка? – удивился Сережа.
Капа хмыкнула:
– Я сестра бабушки Вани, теперь ясно?
– Вполне, – заверил Кирюшка.
– Вот и отлично, – констатировала Капа, – теперь, в свою очередь, ответьте на пару вопросов. В этом доме все работают?
– Да, – прозвучал многоголосый хор.
– Тогда, думаю, никто не будет против, если я займусь готовкой.
– Нет, – заорали мы с Юлькой.
– Великолепно, едем дальше. Что вы привыкли есть на завтрак, я имею в виду из горячего?
– Из горячего? – протянула Лиза.
– Тостики с маслом, – сообщил Сергей.
– Более вопросов не имею, – сказала Капа и ушла.
Не знаю, как вы, а я очень не люблю, когда посреди ночи раздается звонок по телефону. И хотя чаще всего выясняется, что кто-то спьяну набрал не тот номер, мне хватает тех нескольких секунд, когда, не зная, в чем дело, я тянусь к трубке, чтобы перепугаться до потери пульса. Вот и сегодня резкая трель заставила тревожно сжаться мое сердце. «Спокойствие, только спокойствие, – бормотала я, нашаривая в потемках аппарат, – все дома, дети, Катя, животные, опять идиотская ошибка». Но из трубки послышалось сдавленное:
– Лампуша!
– Кто это?
– Надя.
– Господи, что произошло?
Из трубки донеслось всхлипывание. Окончательно проснувшись, я села.
– Мне приехать?
– Пожалуйста, – пробормотала Надя, – если можешь…
Я натянула джинсы, пуловер, схватила ключи от машины и вылетела во двор.
Надюша встретила меня на пороге, кутаясь в уютный стеганый халат.
– Что произошло?
– Ты не поверишь, – ответила она.
– Выкладывай.
Надя села на стул.
– Где-то около часа раздался звонок в дверь.
К тому времени последние гости давно разошлись, ушла и прислуга, в квартире никого, кроме Нади, не было. Естественно, она насторожилась и глянула в глазок. На лестнице никого не оказалось. Надя перепугалась и зажгла во всех комнатах свет. Потом зазвонил телефон. Подруга схватила трубку и услышала очень далекий, прерывающийся голос:
– Пусть тридцать девятый поросенок не боится.
– Кто? – подскочила я. – Какой-такой поросенок?
Надюша затряслась в ознобе.
– У нас с Богданом игра такая была. Якобы дома жили сорок поросят. Первый отвечал за еду, второй за уборку… Ну баловались мы так, понимаешь? Дурачились. Он меня, когда наедине оставались, постоянно звал: «тридцать девятый»!
– Почему?
Надя грустно улыбнулась:
– Поросята все с разными характерами. Восемнадцатый ленивый, двадцать второй обжора, двадцать восьмой фригидный, у него вечно голова болит, а тридцать девятый, наоборот, жутко сексуальный… Понимаешь?
Я кивнула. В каждой счастливой семье есть свои милые, скрытые от посторонних глаз секреты.
– Так вот, – продолжала Надя, – пусть тридцать девятый откроет дверь, ему посылочка пришла.
– А ты что?
– Открыла.
– С ума сошла!!!
– Господи, Лампа, ведь никто про нашу игру не знал, ни одна живая душа, сама понимаешь, о таком не рассказывают посторонним. Мне на секунду показалось: Богдан вернулся… Ну и…
– Посылка была?
– Под дверью стояла.
– Взяла?
Надя заплакала и ткнула пальцем под стул. Я наклонилась, вытащила коробку, подняла крышку и увидела два жутких обгорелых ботинка, шоколадку «Слава» и белый листок бумаги. «Милый, поросеночек мой любименький, привет тебе от главного порося и поцелуй. Уж извини за почерк, но руки обожженные болят, вот и накорябал кое-как. Не тоскуй, десятого приду за тобой. Вот только обидно мне, что у всех тут красивые вещи, а я, словно бомж, в рваной обуви. Пришли мне ботинки Гуччи, те, лакированные, которые я носил со смокингом. Они, если ты забыла, в гардеробной, на самом верху. Твой Богдан. P.S. Извини, тут можно достать только такой шоколад».
Коробка вывалилась у меня из рук, ботинки шлепнулись на пол.
– Боже!
Надюша зарыдала.
– Ну скажи, кто? Кто издевается? Зачем?
Я осторожно спросила:
– Почерк узнаешь?
– Очень на почерк Богдана похож, – всхлипнула подруга, – он так же «р» писал и «н»… Главное же, содержание. Такое письмо мог написать только мой муж, больше никто! Пойми, никто!
Я посмотрела на ее дергающееся лицо, трясущиеся руки, лихорадочно бегающие глаза, черные синяки под ними и решительно велела:
– Пошли в спальню.
– Мне ни за что не заснуть.
Но я уложила Надю в постель, дав ей две таблетки родедорма. Через пятнадцать минут до меня донеслось мерное, спокойное дыхание. Я выключила телефон и выдернула проводки у дверного звонка. Ладно, до утра Надюшку никто не побеспокоит, а там постараемся разобраться, что к чему.
Выспаться мне так и не удалось. Не успела я проскользнуть в квартиру и лечь на кровать, как затрещал будильник. Я пошла было в комнату к Кирюшке, но тут мой нос уловил запах чего-то вкусного, жареного… Влетев на кухню, я увидела Капу со сковородкой в руках.
– Привет, – радостно выкрикнула она, – блинчики будешь?
– С чем? – ошарашенно спросила я.
– Есть с мясом, а эти пустые, можно вареньем полить или сметаной.
– У нас нет ни варенья, ни сметаны…
– Во, – ответила Капа, показывая на банки, – я клубничное купила.
– Где?
– На проспекте, в круглосуточном магазине.
Я уронила блинчик.
– Где?
– Ну в супермаркете, возле метро, – спокойно повторила Капа, – знаешь, такой огромный, серый дом, а внизу продуктами торгуют. Кстати, выбор хороший, дороговато, правда, но, если срочно чего нужно, очень удобно. Что молчишь? Ты туда не ходишь?
Хожу, естественно. Более того, только туда и бегаю, потому что, как правило, забываю купить продукты и несусь сломя голову в супермаркет.
– Капа, как же ты не побоялась ночью одна идти через дворик? Тут хоть и близко, но очень неприятно в темное время суток.
– Чего бояться? – фыркнула Капа. – На машине ведь.
– На чем?
– На машине, – повторила Капа.
– Господи, – испугалась я, – бомбиста по ночам ловить! Ну придумала! Знаешь, какие люди по темноте из гаража выезжают! Да тебя могли изнасиловать!
Сказав последнюю фразу, я прикусила язык, ну уж это вряд ли, все-таки по московским улицам не бродят стаями геронтофилы. Так что с изнасилованием я явно погорячилась, а вот отнять кошелек или выдернуть из Капиных ушей симпатичные золотые сережки – это запросто.
– Закрыла стекла и поехала, – продолжала старушка, – люблю по ночам кататься, народу никого, парковаться легко.
В моей голове забрезжил рассвет.
– Погоди, ты сама за рулем?!
– Ну да, а что тебя так удивило?
«Нет, ничего, конечно, просто тебе небось стукнуло сто лет», – хотела было ответить я, но удержалась.
– Блинчики!!! – заорал вбежавший Кирюшка. – О-о-о…
Полный восторг выразили и все остальные члены семьи. Потом они бесконечно возвращались с первого этажа назад, хватали забытые портфели, ключи, сигареты… В восемь мы остались с Капой вдвоем.
– Гулять, – закричала я, тряся поводками.
Из всех комнат выскочили собаки. У каждой из них есть свое любимое местечко. Рейчел обожает супружескую кровать Сережки и Юлечки. Сколько ни выпихивали ребята на пол шестидесятикилограммовую тушу терьерихи, та упорно возвращается на место. Причем действует крайне хитро. Сначала, пока муж с женой мирно читают книжки, Рейчел спокойно спит на коврике, затем, когда свет гаснет, она кладет на край софы морду, потом пододвигает ее поглубже… Затем втягивает на матрас одну лапу, другую, процесс идет медленно, но неотвратимо. В конце концов Рейчел наглеет и ввинчивается между супругами. Устраивается стаффордшириха со всем возможным комфортом: морда на подушке, тело под одеялом. Один раз Сережа, не разобравшись спросонок, кто дышит ему в лицо, обнял Рейчел и ласково поцеловал в морду. Не ожидавшая от хозяина подобных нежностей, терьериха страстно облизала его в ответ. На крик, который издал парень, принеслись сразу двое соседей: сверху и снизу.
Увидев бабусю в джинсах, дети слегка удивились, потом Юлечка очень осторожно поинтересовалась:
– Капитолина… э-э-э…
– Просто Капа, – ответила старушка и сдула со лба челку.
– Кем вы приходитесь Ване? – не утерпела я.
– Двоюродной бабушкой, – спокойно ответила Капа, – а что?
– Ничего, – растерянно ответила я.
– Как это, двоюродная бабка? – удивился Сережа.
Капа хмыкнула:
– Я сестра бабушки Вани, теперь ясно?
– Вполне, – заверил Кирюшка.
– Вот и отлично, – констатировала Капа, – теперь, в свою очередь, ответьте на пару вопросов. В этом доме все работают?
– Да, – прозвучал многоголосый хор.
– Тогда, думаю, никто не будет против, если я займусь готовкой.
– Нет, – заорали мы с Юлькой.
– Великолепно, едем дальше. Что вы привыкли есть на завтрак, я имею в виду из горячего?
– Из горячего? – протянула Лиза.
– Тостики с маслом, – сообщил Сергей.
– Более вопросов не имею, – сказала Капа и ушла.
Не знаю, как вы, а я очень не люблю, когда посреди ночи раздается звонок по телефону. И хотя чаще всего выясняется, что кто-то спьяну набрал не тот номер, мне хватает тех нескольких секунд, когда, не зная, в чем дело, я тянусь к трубке, чтобы перепугаться до потери пульса. Вот и сегодня резкая трель заставила тревожно сжаться мое сердце. «Спокойствие, только спокойствие, – бормотала я, нашаривая в потемках аппарат, – все дома, дети, Катя, животные, опять идиотская ошибка». Но из трубки послышалось сдавленное:
– Лампуша!
– Кто это?
– Надя.
– Господи, что произошло?
Из трубки донеслось всхлипывание. Окончательно проснувшись, я села.
– Мне приехать?
– Пожалуйста, – пробормотала Надя, – если можешь…
Я натянула джинсы, пуловер, схватила ключи от машины и вылетела во двор.
Надюша встретила меня на пороге, кутаясь в уютный стеганый халат.
– Что произошло?
– Ты не поверишь, – ответила она.
– Выкладывай.
Надя села на стул.
– Где-то около часа раздался звонок в дверь.
К тому времени последние гости давно разошлись, ушла и прислуга, в квартире никого, кроме Нади, не было. Естественно, она насторожилась и глянула в глазок. На лестнице никого не оказалось. Надя перепугалась и зажгла во всех комнатах свет. Потом зазвонил телефон. Подруга схватила трубку и услышала очень далекий, прерывающийся голос:
– Пусть тридцать девятый поросенок не боится.
– Кто? – подскочила я. – Какой-такой поросенок?
Надюша затряслась в ознобе.
– У нас с Богданом игра такая была. Якобы дома жили сорок поросят. Первый отвечал за еду, второй за уборку… Ну баловались мы так, понимаешь? Дурачились. Он меня, когда наедине оставались, постоянно звал: «тридцать девятый»!
– Почему?
Надя грустно улыбнулась:
– Поросята все с разными характерами. Восемнадцатый ленивый, двадцать второй обжора, двадцать восьмой фригидный, у него вечно голова болит, а тридцать девятый, наоборот, жутко сексуальный… Понимаешь?
Я кивнула. В каждой счастливой семье есть свои милые, скрытые от посторонних глаз секреты.
– Так вот, – продолжала Надя, – пусть тридцать девятый откроет дверь, ему посылочка пришла.
– А ты что?
– Открыла.
– С ума сошла!!!
– Господи, Лампа, ведь никто про нашу игру не знал, ни одна живая душа, сама понимаешь, о таком не рассказывают посторонним. Мне на секунду показалось: Богдан вернулся… Ну и…
– Посылка была?
– Под дверью стояла.
– Взяла?
Надя заплакала и ткнула пальцем под стул. Я наклонилась, вытащила коробку, подняла крышку и увидела два жутких обгорелых ботинка, шоколадку «Слава» и белый листок бумаги. «Милый, поросеночек мой любименький, привет тебе от главного порося и поцелуй. Уж извини за почерк, но руки обожженные болят, вот и накорябал кое-как. Не тоскуй, десятого приду за тобой. Вот только обидно мне, что у всех тут красивые вещи, а я, словно бомж, в рваной обуви. Пришли мне ботинки Гуччи, те, лакированные, которые я носил со смокингом. Они, если ты забыла, в гардеробной, на самом верху. Твой Богдан. P.S. Извини, тут можно достать только такой шоколад».
Коробка вывалилась у меня из рук, ботинки шлепнулись на пол.
– Боже!
Надюша зарыдала.
– Ну скажи, кто? Кто издевается? Зачем?
Я осторожно спросила:
– Почерк узнаешь?
– Очень на почерк Богдана похож, – всхлипнула подруга, – он так же «р» писал и «н»… Главное же, содержание. Такое письмо мог написать только мой муж, больше никто! Пойми, никто!
Я посмотрела на ее дергающееся лицо, трясущиеся руки, лихорадочно бегающие глаза, черные синяки под ними и решительно велела:
– Пошли в спальню.
– Мне ни за что не заснуть.
Но я уложила Надю в постель, дав ей две таблетки родедорма. Через пятнадцать минут до меня донеслось мерное, спокойное дыхание. Я выключила телефон и выдернула проводки у дверного звонка. Ладно, до утра Надюшку никто не побеспокоит, а там постараемся разобраться, что к чему.
Выспаться мне так и не удалось. Не успела я проскользнуть в квартиру и лечь на кровать, как затрещал будильник. Я пошла было в комнату к Кирюшке, но тут мой нос уловил запах чего-то вкусного, жареного… Влетев на кухню, я увидела Капу со сковородкой в руках.
– Привет, – радостно выкрикнула она, – блинчики будешь?
– С чем? – ошарашенно спросила я.
– Есть с мясом, а эти пустые, можно вареньем полить или сметаной.
– У нас нет ни варенья, ни сметаны…
– Во, – ответила Капа, показывая на банки, – я клубничное купила.
– Где?
– На проспекте, в круглосуточном магазине.
Я уронила блинчик.
– Где?
– Ну в супермаркете, возле метро, – спокойно повторила Капа, – знаешь, такой огромный, серый дом, а внизу продуктами торгуют. Кстати, выбор хороший, дороговато, правда, но, если срочно чего нужно, очень удобно. Что молчишь? Ты туда не ходишь?
Хожу, естественно. Более того, только туда и бегаю, потому что, как правило, забываю купить продукты и несусь сломя голову в супермаркет.
– Капа, как же ты не побоялась ночью одна идти через дворик? Тут хоть и близко, но очень неприятно в темное время суток.
– Чего бояться? – фыркнула Капа. – На машине ведь.
– На чем?
– На машине, – повторила Капа.
– Господи, – испугалась я, – бомбиста по ночам ловить! Ну придумала! Знаешь, какие люди по темноте из гаража выезжают! Да тебя могли изнасиловать!
Сказав последнюю фразу, я прикусила язык, ну уж это вряд ли, все-таки по московским улицам не бродят стаями геронтофилы. Так что с изнасилованием я явно погорячилась, а вот отнять кошелек или выдернуть из Капиных ушей симпатичные золотые сережки – это запросто.
– Закрыла стекла и поехала, – продолжала старушка, – люблю по ночам кататься, народу никого, парковаться легко.
В моей голове забрезжил рассвет.
– Погоди, ты сама за рулем?!
– Ну да, а что тебя так удивило?
«Нет, ничего, конечно, просто тебе небось стукнуло сто лет», – хотела было ответить я, но удержалась.
– Блинчики!!! – заорал вбежавший Кирюшка. – О-о-о…
Полный восторг выразили и все остальные члены семьи. Потом они бесконечно возвращались с первого этажа назад, хватали забытые портфели, ключи, сигареты… В восемь мы остались с Капой вдвоем.
– Гулять, – закричала я, тряся поводками.
Из всех комнат выскочили собаки. У каждой из них есть свое любимое местечко. Рейчел обожает супружескую кровать Сережки и Юлечки. Сколько ни выпихивали ребята на пол шестидесятикилограммовую тушу терьерихи, та упорно возвращается на место. Причем действует крайне хитро. Сначала, пока муж с женой мирно читают книжки, Рейчел спокойно спит на коврике, затем, когда свет гаснет, она кладет на край софы морду, потом пододвигает ее поглубже… Затем втягивает на матрас одну лапу, другую, процесс идет медленно, но неотвратимо. В конце концов Рейчел наглеет и ввинчивается между супругами. Устраивается стаффордшириха со всем возможным комфортом: морда на подушке, тело под одеялом. Один раз Сережа, не разобравшись спросонок, кто дышит ему в лицо, обнял Рейчел и ласково поцеловал в морду. Не ожидавшая от хозяина подобных нежностей, терьериха страстно облизала его в ответ. На крик, который издал парень, принеслись сразу двое соседей: сверху и снизу.