Донцова Дарья. Муму с аквалангом

   – Руфус уехал за товаром, – доложила продавщица и расцвела в улыбке. – Я готова вас обслужить, меня зовут Вера.
   Нина брезгливо поморщилась:
   – Ты-то на все готова, но я не общаюсь с поломойками. Где Руфус?
   – Чай, кофе? – запела Вера.
   – Руфуса! – гаркнула Нина.
   – А вам? – повернулась ко мне Вера.
   Я открыла было рот, но тут кто-то подергал меня за брючину. Взгляд машинально устремился вниз. На полу сидела Муму – она явно хотела что-то сказать.
   – Это моя глухонемая свекровь, – гаркнула Нина, – она те не ответит, не лезь к бабке. Лады, мы уходим. Хотели купить штук семь-восемь-пять ваших гадостных шуб прислуге в подарок, но раз нас обслужить некому… Пошли, мамуля, здесь не срослось. Через пару километров еще фабричка имеется.
   – Анденстенд, пожалуйста, – занервничала Вера, – уно моменто, Руфус уже вернулся.
   – Супериссимо, – кивнула Нина. – Ну-ка, прикати нам кресла. Видишь, свекровка пожилая, плохо на ногах держится.
   – Битте, сюда, – принялась кланяться Вера, – проследуйте в вип-зону. Чай, кофе?
   – Ага. И сразу у столба повеселимся, – нахмурилась Нина, когда мы оказались в другом помещении. – Слетай за хозяином, одна рука здесь, другая там.
   Вера вихрем рванула в глубь магазина.
   – Какого черта ты обозвала меня своей свекровью? – возмутилась я, поворачиваясь к спутнице. – Разве я выгляжу на сто лет?
   – Ой, перестань, – поморщилась та. – Хочешь шубку задарма? Тогда молчи. И потом, сейчас все золотые нити вшивают, эмбриональные клетки колют… Старухе пятьдесят лет, а она на двадцать смотрится! Главное, пасть не разевай, потопчешь малину.
   – Здравствуйте, дорогие дамы, – понеслось над залом, и передо мной возник толстый смуглый лысоватый мужчина с глазами-черносливами. – Извините, задержался. Верочка уже показала наши лучшие модели? Вот!
   Жестом фокусника Руфус выкатил стойку, на которой покачивались вешалки с шубами. Очевидно, большую часть клиентуры фабрики составляли женщины из России, и Руфус научился почти без акцента объясняться на моем родном языке.
   – Норка! – возвестил хозяин и стал перебирать манто. – Шиншилла! Леопард!
   Нина закинула ногу на ногу.
   – Кошка, – равнодушно отметила она, – крыса и… э… похоже, хомяк. Может, и подойдет кому, но нам надо для горничных. Поэтому неси настоящий мех!
   – Этот не фальшивый, – заморгал Руфус, – и я не торгую кошатиной! Вы говорите ужасные вещи! В Греции обожают кисок! Мы их…
   – Ага, вы их в каждом доме подкармливаете, – перебила Нина. – Здесь ты не соврал. У вас везде миски с кормом стоят. Да только куда трупы девать? Я же не сказала, что шкуру с живой Мурки содрали… Меня не обдуришь. Я своя! Из Флоридоса!
   Руфус закатил глаза.
   – И как я сразу не понял… Вера, подай вип-манто.
   Продавщица живо поменяла стойки. На мой взгляд, никакой разницы между увезенными и вновь появившимися шубами не было.
   – Норка! Шиншилла! Белый барс! – закатил глаза Руфус.
   Я прикусила губу: и еще мексиканский тушкан. Надеюсь, Нина слышала о таком звере? В конце концов, она же могла видеть фильм про двенадцать стульев.
   – Я уже сказала: не хотим ерунду из лабораторных мышей, – ледяным голосом заявила Нина. – Вставай, мама, поедем на соседнюю фабрику.
   – Зачем нервничать? – заулыбался Руфус. – Покажу эксклюзивный мех. Вера, неси шубы, которые я для своих дочерей приготовил.
   Помощница вкатила еще один держатель. Судя по количеству вешалок, Руфус был мегамногодетным отцом.
   – Хм, ниче… – смилостивилась Нина. – Вон тот жуткий полушубочек хау матч?
   – Ваш вкус безупречен! – закатил лживые глаза Руфус. – Лучшая модель! Подкладка шелк! Цельные шкурки бобра! Износа ему не будет!
   Нина встала, лениво подошла к вешалке, тряхнула шубенку и констатировала:
 
   – Гремит.
   – Никогда! – энергично замотал головой Руфус. – Нежная, словно сливки.
   – Шкурки перетянуты, – возвестила Нина, – передержаны в рассоле.
   – Чтоб мне сгореть! – подпрыгнул хозяин. – Мы их не отмачиваем!
   – И скока за хомячка? – осведомилась Нина.
   – Бобр стоит десять тысяч.
   – Мама, дай калькулятор… – скомандовала Нина.
   Я, не растерявшись, протянула «доченьке» мобильный.
   – Значитца, триста баксов, – заявила после краткого молчания Нина.
   – С ума сошли! – возмутился Руфус. – Сказал же: десять тысяч.
   – Чего? – весьма натурально изумилась Нинуша.
   – Долларов, – пояснил Руфус. – Это же бобр!
   – Карликовая землеройка, – фыркнула Нина.
   – Ладно, для вас девять штук, – слегка сбавил цену хозяин.
   – Четыреста баксов и вон тот жилет в подарок, – не растерялась Нина.
   – Жилет? – схватился за голову скорняк. – Дизайнерская душегрейка! Украшение подиума! В ней сама Лагерфельд ходила!
   Я установилась в пол. Легендарный Лагерфельд мужчина. Хотя, вероятно, у него есть жена, я плохо знаю мир высокой моды. Может быть, мадам Лагерфельд супермодель?
   – Ваще! – села в кресло Нина. – Четыреста двадцать.
   – Восемь девятьсот.
   – Четыреста тридцать.
   – Восемь семьсот.
   – Четыреста тридцать пять, – меланхолично продолжала Нина. И добавила: – Последняя цена. Ей-богу, грязная, никогда не бывавшая у ветеринара крыса больше не стоит. Кстати! Грызуны – разносчики чумы! Санитарный врач в курсе, чем торгует господин Руфус? Прикольно, если нет. В Пелоппонесусе когда в последний раз холера случилась?
 
   Вера отскочила от стойки и стала вытирать ладошки о джинсы. Нина заржала:
   – Во, я права! Чего она дергается?
   Руфус побагровел и прошипел какую-то фразу по-гречески.
   – Чегось? – не поняла помощница.
   – Вон пошла! – заревел хозяин по-русски и повернулся ко мне. – Мама, вам ведь нравится?
   – Она глухонемая, – живо заявила Нина.
   – А разговор понимает, глазами-то как чиркает… – отметил Руфус.
   – Это у нее после подтяжки рожу перекосило, – буркнула Нина и, глядя на меня в упор, добавила: – Ни фига не слышит, корова тупая, она только по губам читать умеет. Идите, мама, погуляйте по залу. Идите, идите… Мама, валите отсюда!
   Я вздрогнула и пошла к окну. Руфус и Нина стали отчаянно торговаться. В конце концов хозяин сдался.
   – Ладно, ваша взяла! Пятьсот!
   – По рукам, – ответила Нина.
   – Вы грабите мою семью, – выдвинул последний аргумент Руфус.
   – Это не мои проблемы, – не смутилась Нина. – Эй, Муму, ты где? Муму… Мумушечка! Мумуся! Где моя кошечка? Где? Где?? Где???

Глава 6

   Я обернулась и увидела, что Нина пребывает в страшном волнении.
   – Ты видела Муму? – кинулась ко мне попутчица.
   Помня о своей немоте, я кивнула головой.
   – Отвечай по-человечески, – приказала Нина.
   – Да, видела, – послушалась я. – Муму сидит в сумке, а ее ты оставила на полу в первом зале.
   Нина развернулась и понеслась к двери.
   – Кошечка моя! – выла она. – Муму, кисонька, доченька! Если с ней что-нибудь случилось, наш папочка вашу фабрику с землей сровняет! Петенька завтра прилетит, а кисоньки не-е-е-е-ет…
   Громкий вопль взметнулся к потолку. Нина исчезла, ухитрившись обогнать звук. Очевидно, Муму значила для нее слишком много.
   Руфус уставился на меня.
   – Вы умеете говорить? – изумленно спросил он.
   Мне стало неудобно.
   – Только сейчас научилась, – заверила я хозяина, радуясь, что хоть Вера не участвует в идиотском разговоре. – От стресса я стремительно обрела речь.
   Хозяин крякнул. Но тут в зал внеслась Вера и громко сообщила:
   – В клетках с заготовками никакой Муму нет. Там только кошки от Димитроса, серо-голубые, с фермы.
   Я разинула рот. Значит, Нина была права – мерзкий, улыбчивый, мармеладно-галантный мужик использует шкурки несчастных кисок!
   Руфус что-то быстро сказал Вере на греческом.
   – Ась? – не поняла та и заверила: – Вы не дергайтесь, я двери в скорняжную заперла, ее кошка по офису разгуливает, в закройную не попадет. Может, подманить хвостатую на сосиску?
   – Заткнись, идиотка! – гаркнул Руфус. – Она прекрасно разговаривает и еще лучше слышит!
   – Кошка? – заморгала Вера.
   – Клиентка, – зашипел хозяин. – Потом сообразишь, лучше ищи эту дрянь!
   – Покупательницу? – снова попала впросак помощница.
   – С ногами, покрытыми шерстью, не знаю, какую по цвету кошечку ищем, – перешел на гекзаметр Руфус. Видно, в школах Греции до сих пор детально изучают творчество Гомера.
   Я решила внести ясность:
   – Она собака.
   – Кто? – хором спросили хозяин и продавщица.
   – Кошечка, – уточнила я. – Ну то существо, что в офисе осталось, Муму. Однако опасно разрешать клиентам входить на меховую фабрику с домашними любимцами. Вдруг животное удерет, а скорняки превратят его в воротник? Хотя вы только что сказали: дверь в мастерскую закрыта.
   – Не надо повторять глупости! – взвизгнул Руфус. – У нас тут меховое производство, мышей развелось невидимо, и для их ловли мы завели кошек. Наши животные обученные, они шкурки не портят, а обычная…
   Я вздохнула и, перестав слушать Руфуса, пошла на вопли Нины. Когда я переступила порог, она стояла посреди помещения и монотонно кричала:
   – Муму… Мумуша! Мумуленька!! Мумусик!!!
   – Что ты делаешь? – удивилась я.
   Нина осеклась.
   – Ищу кисоньку, – через секунду ответила она обычным голосом.
   – Так ты ее не найдешь.
   – А как надо? – спросила Нина.
   Я начала осматривать офис, пошевелила занавески, наклонилась под стол, потом заглянула под диван и радостно крикнула:
   – Вот же она, в углу! Иди сюда.
   – Где? – завизжала Нина. – Кисочка моя…
   В ту же секунду в офис влез Руфус с пакетами.
   – Здесь ваша шубка, – закурлыкал он, – а еще презенты от фирмы, эксклюзивная сумочка из меха, кошелек…
   – Покажите! – Нина моментально потеряла интерес к питомице.
   Руфус начал шуршать бумагой, я постучала рукой по полу и тихонечко сказала:
   – Муму, ну иди же сюда!
   Беленькое тельце поползло вперед, через мгновение я схватила собачку за шиворот. Муму не оказывала никакого сопротивления и повисла в моих руках тряпочкой.
   – Эй, – встряхнула я крошку, – ты как?
   Муму издала странный звук – то ли стон, то ли плач. Мне стало жаль перепуганную крошку. Очевидно, Муму что-то вроде игрушки для Нины, девица относится к питомице, как к плюшевому мишке, то нянчит ее, то швыряет на пол. Не удивлюсь, если при всей своей внешне безумной любви к собачке хозяйка забывает ее вовремя покормить. Вон какая Муму тощая! И почему она трясется?
   – Нина! – позвала я.
   – Еще давай плед, – донеслось от стола, на котором стояли пакеты, – сумки маловато будет.
   – Нина! – повторила я попытку.
   – Меховое одеяло нормального размера, – предприимчивая девица продолжала вымогать у Руфуса подарки. – Ишь, решил кошельком для таракана отделаться… Не выйдет!
   – Мадам, покрывало из норки стоит тысячу долларов, – начал торг Руфус.
   – Нина-а-а-а! – заорала я.
   – Что? – обернулась девица.
   Испытывая сильнейшее желание дать нахалке по шее, я собрала в кулак всю силу воли и деланно спокойно сказала:
   – Во-первых, мне пора по своим делам. Во-вторых, Муму, похоже, плохо, она колотится в ознобе. Собачка заболела.
   – Сунь ее в сумку, – скомандовала Нина, – забирай покупки и иди в автомобиль.
   От столь откровенной бесцеремонности у меня потемнело в глазах, и тут Муму, которую я машинально прижала к груди, быстро начала облизывать мой подбородок. Я пришла в себя, собачка-то не виновата, что ее хозяйка хамка. Осторожно положив крохотное тельце в свою сумку, я вышла во двор и села в машину. Нина продолжила торг с Руфусом и не заметила моего бегства.
   Добравшись до Пелоппонесуса, я притормозила около ресторанчика, на котором пламенела вывеска «Русский сезон». Если учесть тот факт, что название написано на моем родном языке, следовало предположить, что с барменом мне удастся договориться.
   В баре хозяйничала хрупкая блондинка. Увидев посетительницу, она быстро затараторила по-гречески.
   – Шпрехаете по-русски? – остановила я ее. И тут же удивилась идиотскому вопросу: ну отчего я вдруг произнесла глагол «шпрехать»?
   – А як же ж! – заулыбалась женщина. – Мы с Мелитополю. Чаю хочете? Али кофэ со сливками? Моментом сгоношу!
   – Я ищу виллу «Олимпия». Не скажете, где она находится?
   – Меня Галя зовут, – заговорщицки улыбнулась барменша. – А тэбэ як?
   – Виола, – представилась я.
   – Гарно, – одобрила Галя. – А зачем тэбэ «Олимпия»?
   – Посмотреть, – обтекаемо ответила я.
   – Снять хочешь? – с любопытством спросила женщина.
   – Ну… не знаю… Пока просто так, по саду походить решила, – вздохнула я.
   – Через Катьку действуешь?
   – Это кто?
   Галина навалилась грудью на стойку.
   – Да ладно тэбе! Пелоппонесус нэвелики, усе друг друга знають, наших здесь як грязи. Кто замуж за грэков вышел, кто, як я, працовать приихал. В Мелоносе, за горой, дом престарелых, там санитарки и медсестры сплошь з Украины. А Катька… Усе про нее ведають. Вот уж кому пофартило! Ейный мужик, Ваня… имя у него другэ, но его не произнести, вот и кличем его Ваней…
   – Галя, простите, пожалуйста, – решительно остановила я болтливую бабу, – мне нужно проехать в «Олимпию».
   – Катька тэбе наврала, что дом классный и сдаст его ейное хреновое риэлторское агентство задарма? Показала другие виллы за нереальные бабки, а потым про «Олимпию» спела? Так?
   Я на всякий случай кивнула, Галя рассмеялась.
   – Не верь. У дома страшная история. Там жил большой грэческий чоловик. Он на воровстве попался и в тюрьму сидэ. Жена от срама помэрла, дочка в авиакатастрофе сгинула. Осталась «Олимпия» пустовать. Мужик-то хоть и живы, та за рэшеткой сидэ. Его адвокаты отбивають, но як там и шо, я не ведаю. О деталях Роза в курсе, она по довэренности виллу здае, а деньги на хозяйских законников тратит. Поняла?
   – В принципе да, – кивнула я, вспомнив рассказ Эммы про подругу-гречанку и ее отца, обвиненного во взяточничестве.
   – Розка – ихняя батрачка, – с радостью, обретя «свежего» слушателя, сплетничала барменша. – Жуткая баба! Сама живэ неизвестно где, а «Олимпию» здае. Но последние два года туда никто не заглядывает.
   – Почему? – заинтересовалась я.
   – Проклятие Бриджиса, – закатила глаза Галя.
   Я удивленно уставилась на нее.
   – Жили в Пелоппонесусе две семьи, – нараспев завела барменша, – Калистидасы и Бриджисы. В кажной росло по сыну, оба влюбились в девушку неземной красоты, Оливию. Ну а ей нельзя же за двоих выйти? Пришлось выбирать. Выскочила Оливия за Калистидаса, а Бриджис з горя повесился. Евойная мать на иконе весь род Калистидасов и прокляла. И рухнуло у них счастье, трое деток малыми помэрли. Думаешь, шо воны в Москву поихалы? Доктор им казал: климат менять надо. Орбитально.
   – Радикально, – автоматически поправила я.
   – А потом отца посадили, маты помэрла, дочка сгорела в самолете, – не отвлекаясь на мое замечание, загибала пальцы Галя. – Зараз и над «Олимпией» хмары ходют. Кто там селится – и зразу покойник. Год там бизнесмен з Москвы жил, так у него сынишка утоп в море. Потом поляки поселились. Месяцев десять радовались жизни и – згинули.
   – Утонули? – подпрыгнула я.
   – Разбились на вертолете.
   – А при чем тут дом?
   – Ну как же, проклятие действует! – объяснила Галя. – Еще трое, значит, на тот свет уехали. Больше людыны туда – ни-ни! Катька дом зараз хоть за копейки сдать збирается. Она хитрая, да ее проклятие перехитрило. Сама у Розки дом на пятнадцать лет сняла с правом пересдачи. Думала подзаработать на аренде. И шо? Ха! Привидение видела. Там оно моталось.
   – Живое? – не выдержала я.
   – Ну – округлила глаза Галя. – С бутылкой! Оно на калитке висело.
   – Кто висел, призрак или бутылка? – на полном серьезе осведомилась я.
   – Ну… все в черном. Скрыпело, ухало, рыдало. Потом в сад поперло и по дорожке – до виллы. Недавно дело было, – выпалила Галя. – Не сымай «Олимпию»! Помрешь!
   У меня закружилась голова.
   – А где находится вилла?
   – Вниз спускайся, – вздохнула Галя. – Доедешь до перекрестка, бери налево, тама в забор упрешься. Самоубийца ты!
 
   Открыть ржавые ворота я не сумела, зато калитка поддалась легко и неожиданно бесшумно. На секунду мне стало неспокойно, но тут я увидела широкую дорогу, большой белый дом вдали и, пораженная красотой местности, пошла вперед.
   Сама вилла оказалась заперта, окна скрывали ставни, попасть в здание не представлялось возможным. Сад выглядел запущенным. Галя не соврала – здесь явно никто не жил как минимум пару лет.
   Я побрела по заросшей травой дорожке, пытаясь представить себе, как территория выглядела раньше. Похоже, тут было уютно. Впереди останки фонтана, несколько скамеек и нечто, бывшее ранее гамаком… Но мне нужно найти скульптуру кошки. И – вот уж интересное дело! – она обнаружилась сразу, неподалеку от фонтана. То ли Жаклин и впрямь была ясновидящей, то ли она ранее здесь бывала.
   Я приблизилась к статуе и погрузилась в раздумья. Эмма велела открутить ей голову. Но каким образом можно проделать такой трюк с гипсовой конструкцией? Или… Я постучала пальцем по спине кошки. Точно! Она металлическая, просто выкрашена белой краской. Значит, на шее у нее вполне может иметься резьба. Надеюсь, у меня хватит сил открутить башку у кошки.
   Мои пальцы ухватились за торчащие уши, я напряглась, и в ту же секунду железяка стала легко поворачиваться. Не прошло и минуты, как я держала в руках небольшую коробочку. Конечно, неприлично совать свой нос в чужие секреты, но я, забыв о воспитании, откинула крышку и – ойкнула.
   На замшевой подкладке лежал большой, размером с кофейное блюдце, медальон. На его крышке виднелся причудливый вензель, то ли «СК», то ли «ОК», в центре торчал синий, прозрачный камень, и что-то подсказало мне: это не простая стекляшка.
   Обратный путь лежал мимо фабрики Руфуса. Еще издали я увидела тоненькую фигурку Нины, обвешанную пакетами. Больше всего мне хотелось проехать мимо, но девица буквально бросилась под колеса.
   – Ну, ты даешь! – с возмущением заявила она, когда «Мерседес» притормозил и я распахнула дверь. – Бросила меня! В глуши! Одну! С шубой! Хоть бы предупредила, когда вернешься… Прыгаю на шоссе как дура! Так с друзьями не поступают! Смотри, я пледик выторговала. И сумку. А еще кошелечек. Здорово получилось! Эй, ты не рада?
   – Нет, – сухо ответила я.
   – Но почему? – заморгала Нина. – Очень удачный день получился. Суперский. Знаешь, а манто отличного качества. Сшито, конечно, по-старперски, но не мне его носить. Гадючина-свекровина от счастья умрет! Хотя такой радости она мне не доставит. Кабы дорогая мама и правда на тот свет от подарка уехала, я бы ей не знаю чего купила. Неужели ты шубке не рада?
   – Я не покупала манто.
   – Ой, точненько, – протянула Нина, – мы про тебя забыли. Вот что, рули назад!
   – Спасибо, не надо.
   – Обиделась?
   – Нет. Не одобряю убийство животных, – пояснила я. – Обхожусь простым пальто.
   Нина притихла, потом снова оживилась:
   – Врешь! Я тоже так говорила, когда у меня шиншиллового прикида не было. В лом было признаться, что нищета, вот и корчила из себя гринписовку. Ну не сердись! Эй, Виолочка, вот, держи, сумочка твоя.
   Заискивающе улыбаясь, Нина положила мне на колени торбу из ярко-рыжего меха.
   – Носи и гордись, – заявила она. – Моднючая штука! Лиса! Натуральная! Редкая! Окрас мраморный.
   – Почему он так называется? – я решила из вежливости поддержать беседу. И потом, на Нину невозможно злиться. Неужели вы станете рассказывать крокодилу о здоровом питании? Начнете читать ему лекцию о вреде сырого мяса, об аморальности пожирания живых существ? Даже если вы проделаете все это, толку не будет. Уж такова его, крокодилья, сущность, он рожден аллигатором, а не бабочкой, поэтому вкушать цветочную пыльцу не станет, хищника не перевоспитать. И Нину не переделать, с ней можно либо общаться, либо нет.
   – Мраморная, потому что волос в шкурке окрашен в три цвета, – объяснила Нина. – Признак суперского качества. Застежка шикарная и… А зачем тебе такая сумка? Лучше возьми кошелек.
   Она быстро произвела рокировку.
   – Похоже, портмоне дороже ридикюля, – еле сдерживая смех, заявила я, – его сшили из шкуры единорога-альбиноса.
   – Шутишь? – напряглась Нина.
   Я быстро спрятала поделку в бардачок и принялась дразнить Нину:
   – Я отлично разбираюсь в галантерейных изделиях, мой бывший муж торговал ими. Единорог, да еще белый, невероятно ценный экземпляр. Спасибо, Ниночка, очень мило с твоей стороны отдать мне лучшую добычу дня.
   Нина заморгала, наклонилась было к бардачку, но зависла с протянутой рукой и вдруг сказала:
   – Фиг с ним, пусть тебя радует. У меня всяких кошельков – армия. Носи на здоровье! А то несправедливо получится – мне все, а тебе хрен под нос. Не по-дружески.
   Я почувствовала раскаяние. Не следовало столь вдохновенно врать! Ниночка оказалась способной на широкий жест. Завтра найду способ объяснить ей, что единороги – сказочные животные, живьем их никто не видел. Хотя, может, милые создания все-таки жили на планете в библейские времена, а наши предки попросту истребили их?

Глава 7

   Когда Эмма взяла коробочку, я спросила:
   – Она?
   Поспелова, ничего не сказав, откинула крышку, схватила медальон и сняла очки.
   – Жаклин… – прошептала она, – сейчас… вот тут… должен быть запорчик… Вау, опять!
   – Что случилось? – воскликнула я.
   – У меня гелевые ногти, – пояснила Эмма, – и я вечно их ломаю. Да ладно, позову Лику, она это исправит.
   Я уставилась на указательный палец хозяйки дома – вместо длинной, покрытой оранжевым лаком ногтевой пластинки я увидела нечто короткое, серое, безобразное. Очевидно, огонь, который изуродовал Эмму, затронул кончики пальцев, а сама кисть смотрелась безупречно.
   – Видишь? – повторила Эмма.
   – Не велика беда, – пожала я плечами.
   – Я про медальон, – зашептала Поспелова. – Смотри, он открылся, здесь фото. Соня! Дядя Костя… платье… Вот, вспомнила! Оно красное, с бисером. Такое только у нее было, то есть… О нет! Нет!
   Эмма схватилась за голову и рухнула на диван, медальон выпал из ее рук на ковер. Я подняла его, внимательно посмотрела на небольшой снимок – с него улыбалась девушка – и кинулась к Эмме.
   – Ты вспомнила?
   – Да, – простонала она и уронила очки.
   – Не может быть! Так сразу?
   Эмма перестала раскачиваться из стороны в сторону.
   – Да, – решительно произнесла она. – Ужасно! Помоги мне…
   – Все, что хочешь! – опрометчиво пообещала я.
   Эмма надела очки, взяла телефонную книгу, набрала номер и сказала:
   – Арий, можешь зайти ко мне? Срочно! С бланком для завещаний. Поторопись, пожалуйста.
   – Что ты задумала? – забеспокоилась я.
   Поспелова отошла к одному из больших окон и повернулась к нему лицом.
   – Все понятно, – прошептала она. – Деньги! Мама оказалась права. Вернее, не мама, но… Анна Львовна. Господи, отомсти ему!
   – Кому? – испугалась я.
   – Иезуитский план, – шептала Эмма. – Платье… Да, в нем все дело. И лицо… Скажи, как я выгляжу?
   – Просто замечательно, – дрожащим голосом соврала я, – молодая, стройная…
   – Прекрати, – оборвала мой лепет Эмма. – Жуткая морда, родная мать не узнает. Да и умерли они!
   – Кто? – спросила я.
   – Мамы, – почему-то во множественном числе ответила Эмма. – Платье… Второго такого в Москве не было!
   Мне оставалось лишь беспомощно наблюдать за страданиями Эммы. Раздался резкий звонок, потом другой. Поспелова поежилась и пошла в прихожую. Мне стало тревожно, но тут хозяйка крикнула:
   – Вилка, мы с Арием составим документ, а ты его засвидетельствуешь, ладно?
   – Конечно, – подтвердила я и встала у окна.
   Вилла Эммы возвышалась над морем, и сейчас перед моими глазами возникло зрелище невероятной красоты. День плавно тек к вечеру, с улицы не доносилось никаких звуков, кроме стрекота то ли цикад, то ли кузнечиков. Полный покой наполнял Флоридос – нирвану, рай для богатых и счастливых. Но у меня почему-то сжимался желудок, а в горле застрял комок. Внезапно послышался далекий грохот, я вздрогнула. Вероятно, там, за горами, бушевала гроза. Значит, вот по какой причине я не могу найти себе места…
   – Вилка, – позвала Эмма, – иди сюда.
   С трудом передвигая ноги, я дошлепала до кабинета, поздоровалась с лысым толстяком в белом костюме, подписала несколько экземпляров разноцветных листочков и села на диван.
   – Тебе плохо? – озабоченно поинтересовалась Эмма.
   – Голова кружится, – вяло призналась я.
   – Сегодня рекордно низкое давление, – бесцеремонно влез в чужую беседу нотариус. И добавил: – Сейчас скажу глупость.
   – Не стесняйся, – ухмыльнулась Эмма, – никто этому не удивится.
   – Живя в стеклянном доме, не бросайся камнями, – в назидательном жесте законник поднял кисть правой руки.
   – Это не глупость, а предостережение, – отметила я, кладя голову на подушку.
   – Верно. Глупость будет дальше. Мы живем за счет туристов, но лично я никому не советую приезжать в Грецию, – пафосно заявил Арий. – Климат убойный – жара, влажность от моря, ветер! Если с детства к этому не привыкли, то никогда не сможете адаптироваться. И вообще – где родился, там и пригодился.