Страница:
– Белье, – четко произнесла Алиса, – полагается менять каждый день всем. Слишком много у тебя свободного времени, вот и употребляй его на глажку, усекла? А теперь за работу, поняли, лентяйки?
– Поняли, Алиса Михайловна, – закричали женщины и понеслись выполнять приказы.
Я потрясенно глядела им вслед. Вот уже несколько лет пью чуть теплый чай или кофе. Отчего-то в нашем доме напитки, которые должны быть горячими, всегда имеют одну – комнатную – температуру…
– Так-то, – удовлетворенно вздохнула балерина, – не волнуйся, наведу у тебя полный порядок, по струнке ходить станут, раздолбайки.
– Не ругайся, – безнадежно попросила я.
– А кто ругается? – удивилась Алиска. – Просто констатирую факт. Да… у меня сегодня останется ночевать Филя.
– Кто?
– Филя.
Перед глазами моментально встала симпатичная собачка из бессмертной телеперадачи «Спокойной ночи, малыши».
– Филипп, мой любовник, – пояснила Алиса, – он слегка перебрал. Надеюсь, ты не против?
Будет ли протестовать лягушонок, когда на него надвигается танк?
– Нет, – помимо воли вырвалось у меня.
– Ну и чудесно, – расплылась в улыбке Алиска, исчезая в коридоре.
Я тихонечко пошла на второй этаж. Из гостиной доносились раскаты смеха и резкий крик Фредди. Очевидно, в ближайшие дни наш дом превратится в филиал психиатрической клиники.
На следующий день ровно в десять я подъехала к милиции. Лиана уже сидела у входа. Ночью зима, как видно, рассердилась, что по календарю уже март, и налетела на Москву с настоящим ураганом. Небо заволокло тучами, повалил то ли дождь, то ли снег, и на улице горели фонари, хотя часы показывали уже десять утра. Маленькая съежившаяся фигурка девушки казалась жалкой, и у меня екнуло сердце.
Капитан уставился на нас мутными голубыми глазами.
– Чего надо-то?
Я бесцеремонно плюхнулась на ободранный стул и, с трудом преодолев желание положить ему на стол ноги, сделала заявление:
– Вашу самоубийцу зовут Нина Вагановна Сундукян, а это ее сестра. Показывайте фото и сообщите адрес трупохранилища.
– В морг ступайте, – буркнул милиционер.
– Сказали же, что сделаете снимки и через компьютер покажете, – возмутилась я. – Прикиньте, какой это стресс для родственницы. На труп смотреть!
– Не все такие проворные, как вы, – огрызнулся капитан, – снимки в трупохранилище делают. Хотите – ждите, пока туда из морга свезем.
– А когда? – спросила я.
– Ну, – почесался капитан, – завтра, послезавтра…
– Мы пойдем в морг, – решила Лиана, – я врач, покойников повидала, не бойтесь, шока не будет!
– Ну и ладушки, – обрадовался следователь, – ступайте себе тихонько, сейчас я позвоню.
Мы побрели через заметенную площадь. В морге худенький мужичонка, одетый в довольно опрятный белый халат, поинтересовался:
– За грим платить будете?
– Может, это еще не она, – резонно возразила я.
– Мне-то что, – пожал плечами санитар, – глядите как есть.
Минут через десять нас провели в небольшую комнату, резко пахнущую дезинфекцией. На каталке лежало нечто, укрытое простыней.
– Любуйтесь, – произнес санитар и открыл лицо.
Меня передернуло, и желудок начал судорожно сжиматься. Глаза несчастной как-то страшно прищурены, щеки распухли и покрыты то ли синяками, то ли ссадинами, нос отчего-то повернут вбок, рот исковеркан гримасой. Лишь волосы казались прежними – густыми, черными, правда, они потеряли блеск и перепутались.
Подавив судорогу, я спросила:
– Не ошибаетесь? Видела эту женщину буквально за минуту до смерти, и она была красавицей, а тут…
Санитар равнодушно глянул на торчащую наружу ногу.
– Неизвестная, № 243. Другие все опознаны.
– Это она, – прошептала Лиана, закрывая глаза, – она, Ниночка…
Я схватила Лиану под руку и потащила в коридор. Девушка шла, слегка покачиваясь. Вот тебе и врач. Одно дело смотреть на скончавшегося больного, совсем другое на кровного родственника.
В «Вольво» Лиана разрыдалась.
– Всю жизнь теперь не прощу себе. Ну почему не дала ей денег? Кричала на нее, да еще обругала. Ведь знала, что Нинелька не совсем в себе! Господи, как жить-то дальше?
– Не расстраивайся, – попробовала я утешить девушку, – ты тут ни при чем. Вот смотри, какую записку она оставила. Кстати, кто такие Вера и Коля? Да, еще Леонид… Костя, Жора…
Лиана грустно улыбнулась.
– Никто, всех она придумала.
– Зачем? – изумилась я. Врать в предсмертной записке!
– Да никакие это не записки, – уверенно сказала Лиана. – Нина – выдумщица и фантазерка. Всегда с собой бумагу таскала. Что в голову придет – тут же запишет, а потом стихи ваяет…
Я с сомнением покосилась на собеседницу. Сдается, словоохотливая Лиана открыла далеко не все семейные тайны. Впрочем, теперь это уже не мое дело. Несчастная самоубийца будет погребена, а не останется безымянным куском мяса на железной полке.
Я довезла Лиану до дома, дала ей свой телефон и покатила в Ложкино.
В столовой восседала Алиска в черном кружевном пеньюаре. На тарелочке перед ней одиноко скучал хрустящий хлебец. Чего-чего, а воля у Алисы железная, диету она держит строго и редко позволяет себе мучное, сладкое и жирное.
– Явилась! – воскликнула гостья. – Куда по ночам ездишь? Небось трахаться?
На этот раз я не покраснела, очевидно, уже привыкла к Алискиным фривольностям.
– Ночевала дома, – сообщила я и пощупала кофейник. Чудеса, да и только! В нашем доме подают прямо обжигающий кофе.
– В машине, что ли? – хмыкнула балерина. – Слышала, слышала, как подкатила.
– Ну да, – принялся оправдываться мой язык, – ездила с утра по делам.
– Ничего себе! – изумилась Алиса. – Сейчас-то самый рассвет!
Я взглянула на часы, показывающие полвторого, и промолчала.
– Кстати, – встрепенулась Алиска, – знакомься, Филя.
Сидевший по левую руку от нее мужчина улыбнулся во весь рот, обнажив идеально белые, ровные зубы.
– Очень приятно. Даша, – пробормотала я, машинально ощупывая языком качающийся штифт.
Бывают же такие счастливцы, незнакомые с бормашиной.
– Рад невероятно, – продолжать сиять Филя.
– Ну будет приседать и раскланиваться, – урезонила Алиска.
Я налила кофе и принялась аккуратными глотками отпивать горячий напиток, с непривычки и обжечься можно. Филя ловко мазал тосты вареньем. Выглядел любовник безупречно. Такие мужчины, как правило, демонстрируют одежду и красуются на обложках журналов – светлые, красиво подстриженные волосы, смеющиеся голубые глаза, яркий рот и изумительный цвет кожи человека, отлично питающегося и спящего не менее восьми часов. Наверное, какой-нибудь актер или певец. Алиска постоянно окружала себя людьми искусства, правда, замуж предпочитала выходить за бизнесменов.
– Прошу извинить, – вновь заулыбался Филя, – должен пойти в спальню, время пообщаться с духом Юмо.
Легкой пружинистой походкой он двинулся к двери и приоткрыл створку. Тут же в столовую, шумно пофыркивая, влетели наши собаки. В доме их пятеро – ротвейлер Снап, питбуль Банди, пудель Черри, английский мопс Хуч и йоркширский терьер Жюли.
Сначала хотели только двух псов – Снапа и Банди, но потом стая начала разрастаться. Пуделя оставил на несколько дней знакомый, уезжавший в командировку. Прошло три года, а он и не вспомнил о Черри. Хуч принадлежит ближайшему приятелю, Александру Михайловичу. Но тот работает в системе МВД, целыми днями, а порой и ночами пропадает на работе. Маленький мопсик сначала скучал, потом стал болеть. Пришлось взять его к себе. А Жюли привела с собой няня близнецов.
– Ах, вы мои собачечки, – засюсюкала Алиса, хватая сыр, – идите к мамочке за угощением.
Нашим псам не надо повторять два раза. При виде любой еды они делаются невероятно ласковыми и послушными.
Я посмотрела, как Алиса режет огромными кусками «Маасдам», и робко произнесла:
– Кеша не любит, когда животных кормят со стола.
– Подумаешь, – взвилась Алиска, – буду я еще его слушать. Пусть попробует мне запретить.
Я вздохнула. И правда, пусть только попробует; легче остановить несущийся паровоз.
– Собаки создают дома благоприятное биополе, а кошки принимают на себя болезни хозяев, – сообщил замерший в дверях Филя, – поэтому они должны быть максимально приближены к людям. Многие больные сумели бы навсегда избавиться от недугов, заведи они дома маленького котенка.
– Вот, – удовлетворенно поддакнула Алиса, – слушай, что профессионал говорит.
– Кем он работает? – спросила я, когда Филя ушел.
– Колдует, – ответила Алиска.
– Что? – не поняла я.
– Филя – колдун, – невозмутимо заявила подруга.
– Экстрасенс, что ли? – продолжала недоумевать я.
– Нет, – пояснила Алиса, запихивая в разинутые собачьи пасти огромные кусищи сыра, – колдун, член ордена «Белая цапля», магистр великого тура и Ванга.
Я затрясла головой.
– Ванга? Так она же болгарка и уже покойная.
– Это аббревиатура. Великий Ангел Новый Гениальный Артемид – Ванга.
– Артемид, кто такой? – не успокаивалась я.
– Да отвяжись ты наконец, – вскипела гостья. – Какие-то их магические имена и прозвища. Понятия не имею. Знаешь, сколько он зарабатывает?
– Ну?
– Меньше тысячи долларов в день не бывает.
– За что такие деньги платят?
– Амулеты делает, защиту ставит на дом и бизнес, на картах гадает, привороты-отвороты, судьбу меняет, карму то есть. Еще отодвигает время смерти.
– Это как?
– Ну, предположим, ты приходишь к нему и просишь посмотреть свое будущее. А там ясно – умрешь через месяц. Филя четко видит дату смерти и меняет код судьбы, делает так, что ничего плохого не происходит.
Я расхохоталась. Ну ничего себе! Сам видит дату и сам ее изменяет. Ловкое мошенничество. Находятся же дураки, которые верят всерьез.
– Ничего смешного, – обиделась Алиса, – он единственный в Москве владеет техникой вуду и умеет общаться со злобным духом Юмо. Кстати, Филя предсказывает, что нас ждет скорая смена правительства и резкие колебания экономического курса.
Я опять радостно засмеялась. Хорош ясновидец! Да такое и я могу прогнозировать, вот пообещал бы что-нибудь непредвиденное, было бы чему удивляться.
– Ладно, – окончательно обозлилась Алиска, – вот заставлю его тебе погадать, сама увидишь.
Глава 6
– Поняли, Алиса Михайловна, – закричали женщины и понеслись выполнять приказы.
Я потрясенно глядела им вслед. Вот уже несколько лет пью чуть теплый чай или кофе. Отчего-то в нашем доме напитки, которые должны быть горячими, всегда имеют одну – комнатную – температуру…
– Так-то, – удовлетворенно вздохнула балерина, – не волнуйся, наведу у тебя полный порядок, по струнке ходить станут, раздолбайки.
– Не ругайся, – безнадежно попросила я.
– А кто ругается? – удивилась Алиска. – Просто констатирую факт. Да… у меня сегодня останется ночевать Филя.
– Кто?
– Филя.
Перед глазами моментально встала симпатичная собачка из бессмертной телеперадачи «Спокойной ночи, малыши».
– Филипп, мой любовник, – пояснила Алиса, – он слегка перебрал. Надеюсь, ты не против?
Будет ли протестовать лягушонок, когда на него надвигается танк?
– Нет, – помимо воли вырвалось у меня.
– Ну и чудесно, – расплылась в улыбке Алиска, исчезая в коридоре.
Я тихонечко пошла на второй этаж. Из гостиной доносились раскаты смеха и резкий крик Фредди. Очевидно, в ближайшие дни наш дом превратится в филиал психиатрической клиники.
На следующий день ровно в десять я подъехала к милиции. Лиана уже сидела у входа. Ночью зима, как видно, рассердилась, что по календарю уже март, и налетела на Москву с настоящим ураганом. Небо заволокло тучами, повалил то ли дождь, то ли снег, и на улице горели фонари, хотя часы показывали уже десять утра. Маленькая съежившаяся фигурка девушки казалась жалкой, и у меня екнуло сердце.
Капитан уставился на нас мутными голубыми глазами.
– Чего надо-то?
Я бесцеремонно плюхнулась на ободранный стул и, с трудом преодолев желание положить ему на стол ноги, сделала заявление:
– Вашу самоубийцу зовут Нина Вагановна Сундукян, а это ее сестра. Показывайте фото и сообщите адрес трупохранилища.
– В морг ступайте, – буркнул милиционер.
– Сказали же, что сделаете снимки и через компьютер покажете, – возмутилась я. – Прикиньте, какой это стресс для родственницы. На труп смотреть!
– Не все такие проворные, как вы, – огрызнулся капитан, – снимки в трупохранилище делают. Хотите – ждите, пока туда из морга свезем.
– А когда? – спросила я.
– Ну, – почесался капитан, – завтра, послезавтра…
– Мы пойдем в морг, – решила Лиана, – я врач, покойников повидала, не бойтесь, шока не будет!
– Ну и ладушки, – обрадовался следователь, – ступайте себе тихонько, сейчас я позвоню.
Мы побрели через заметенную площадь. В морге худенький мужичонка, одетый в довольно опрятный белый халат, поинтересовался:
– За грим платить будете?
– Может, это еще не она, – резонно возразила я.
– Мне-то что, – пожал плечами санитар, – глядите как есть.
Минут через десять нас провели в небольшую комнату, резко пахнущую дезинфекцией. На каталке лежало нечто, укрытое простыней.
– Любуйтесь, – произнес санитар и открыл лицо.
Меня передернуло, и желудок начал судорожно сжиматься. Глаза несчастной как-то страшно прищурены, щеки распухли и покрыты то ли синяками, то ли ссадинами, нос отчего-то повернут вбок, рот исковеркан гримасой. Лишь волосы казались прежними – густыми, черными, правда, они потеряли блеск и перепутались.
Подавив судорогу, я спросила:
– Не ошибаетесь? Видела эту женщину буквально за минуту до смерти, и она была красавицей, а тут…
Санитар равнодушно глянул на торчащую наружу ногу.
– Неизвестная, № 243. Другие все опознаны.
– Это она, – прошептала Лиана, закрывая глаза, – она, Ниночка…
Я схватила Лиану под руку и потащила в коридор. Девушка шла, слегка покачиваясь. Вот тебе и врач. Одно дело смотреть на скончавшегося больного, совсем другое на кровного родственника.
В «Вольво» Лиана разрыдалась.
– Всю жизнь теперь не прощу себе. Ну почему не дала ей денег? Кричала на нее, да еще обругала. Ведь знала, что Нинелька не совсем в себе! Господи, как жить-то дальше?
– Не расстраивайся, – попробовала я утешить девушку, – ты тут ни при чем. Вот смотри, какую записку она оставила. Кстати, кто такие Вера и Коля? Да, еще Леонид… Костя, Жора…
Лиана грустно улыбнулась.
– Никто, всех она придумала.
– Зачем? – изумилась я. Врать в предсмертной записке!
– Да никакие это не записки, – уверенно сказала Лиана. – Нина – выдумщица и фантазерка. Всегда с собой бумагу таскала. Что в голову придет – тут же запишет, а потом стихи ваяет…
Я с сомнением покосилась на собеседницу. Сдается, словоохотливая Лиана открыла далеко не все семейные тайны. Впрочем, теперь это уже не мое дело. Несчастная самоубийца будет погребена, а не останется безымянным куском мяса на железной полке.
Я довезла Лиану до дома, дала ей свой телефон и покатила в Ложкино.
В столовой восседала Алиска в черном кружевном пеньюаре. На тарелочке перед ней одиноко скучал хрустящий хлебец. Чего-чего, а воля у Алисы железная, диету она держит строго и редко позволяет себе мучное, сладкое и жирное.
– Явилась! – воскликнула гостья. – Куда по ночам ездишь? Небось трахаться?
На этот раз я не покраснела, очевидно, уже привыкла к Алискиным фривольностям.
– Ночевала дома, – сообщила я и пощупала кофейник. Чудеса, да и только! В нашем доме подают прямо обжигающий кофе.
– В машине, что ли? – хмыкнула балерина. – Слышала, слышала, как подкатила.
– Ну да, – принялся оправдываться мой язык, – ездила с утра по делам.
– Ничего себе! – изумилась Алиса. – Сейчас-то самый рассвет!
Я взглянула на часы, показывающие полвторого, и промолчала.
– Кстати, – встрепенулась Алиска, – знакомься, Филя.
Сидевший по левую руку от нее мужчина улыбнулся во весь рот, обнажив идеально белые, ровные зубы.
– Очень приятно. Даша, – пробормотала я, машинально ощупывая языком качающийся штифт.
Бывают же такие счастливцы, незнакомые с бормашиной.
– Рад невероятно, – продолжать сиять Филя.
– Ну будет приседать и раскланиваться, – урезонила Алиска.
Я налила кофе и принялась аккуратными глотками отпивать горячий напиток, с непривычки и обжечься можно. Филя ловко мазал тосты вареньем. Выглядел любовник безупречно. Такие мужчины, как правило, демонстрируют одежду и красуются на обложках журналов – светлые, красиво подстриженные волосы, смеющиеся голубые глаза, яркий рот и изумительный цвет кожи человека, отлично питающегося и спящего не менее восьми часов. Наверное, какой-нибудь актер или певец. Алиска постоянно окружала себя людьми искусства, правда, замуж предпочитала выходить за бизнесменов.
– Прошу извинить, – вновь заулыбался Филя, – должен пойти в спальню, время пообщаться с духом Юмо.
Легкой пружинистой походкой он двинулся к двери и приоткрыл створку. Тут же в столовую, шумно пофыркивая, влетели наши собаки. В доме их пятеро – ротвейлер Снап, питбуль Банди, пудель Черри, английский мопс Хуч и йоркширский терьер Жюли.
Сначала хотели только двух псов – Снапа и Банди, но потом стая начала разрастаться. Пуделя оставил на несколько дней знакомый, уезжавший в командировку. Прошло три года, а он и не вспомнил о Черри. Хуч принадлежит ближайшему приятелю, Александру Михайловичу. Но тот работает в системе МВД, целыми днями, а порой и ночами пропадает на работе. Маленький мопсик сначала скучал, потом стал болеть. Пришлось взять его к себе. А Жюли привела с собой няня близнецов.
– Ах, вы мои собачечки, – засюсюкала Алиса, хватая сыр, – идите к мамочке за угощением.
Нашим псам не надо повторять два раза. При виде любой еды они делаются невероятно ласковыми и послушными.
Я посмотрела, как Алиса режет огромными кусками «Маасдам», и робко произнесла:
– Кеша не любит, когда животных кормят со стола.
– Подумаешь, – взвилась Алиска, – буду я еще его слушать. Пусть попробует мне запретить.
Я вздохнула. И правда, пусть только попробует; легче остановить несущийся паровоз.
– Собаки создают дома благоприятное биополе, а кошки принимают на себя болезни хозяев, – сообщил замерший в дверях Филя, – поэтому они должны быть максимально приближены к людям. Многие больные сумели бы навсегда избавиться от недугов, заведи они дома маленького котенка.
– Вот, – удовлетворенно поддакнула Алиса, – слушай, что профессионал говорит.
– Кем он работает? – спросила я, когда Филя ушел.
– Колдует, – ответила Алиска.
– Что? – не поняла я.
– Филя – колдун, – невозмутимо заявила подруга.
– Экстрасенс, что ли? – продолжала недоумевать я.
– Нет, – пояснила Алиса, запихивая в разинутые собачьи пасти огромные кусищи сыра, – колдун, член ордена «Белая цапля», магистр великого тура и Ванга.
Я затрясла головой.
– Ванга? Так она же болгарка и уже покойная.
– Это аббревиатура. Великий Ангел Новый Гениальный Артемид – Ванга.
– Артемид, кто такой? – не успокаивалась я.
– Да отвяжись ты наконец, – вскипела гостья. – Какие-то их магические имена и прозвища. Понятия не имею. Знаешь, сколько он зарабатывает?
– Ну?
– Меньше тысячи долларов в день не бывает.
– За что такие деньги платят?
– Амулеты делает, защиту ставит на дом и бизнес, на картах гадает, привороты-отвороты, судьбу меняет, карму то есть. Еще отодвигает время смерти.
– Это как?
– Ну, предположим, ты приходишь к нему и просишь посмотреть свое будущее. А там ясно – умрешь через месяц. Филя четко видит дату смерти и меняет код судьбы, делает так, что ничего плохого не происходит.
Я расхохоталась. Ну ничего себе! Сам видит дату и сам ее изменяет. Ловкое мошенничество. Находятся же дураки, которые верят всерьез.
– Ничего смешного, – обиделась Алиса, – он единственный в Москве владеет техникой вуду и умеет общаться со злобным духом Юмо. Кстати, Филя предсказывает, что нас ждет скорая смена правительства и резкие колебания экономического курса.
Я опять радостно засмеялась. Хорош ясновидец! Да такое и я могу прогнозировать, вот пообещал бы что-нибудь непредвиденное, было бы чему удивляться.
– Ладно, – окончательно обозлилась Алиска, – вот заставлю его тебе погадать, сама увидишь.
Глава 6
Через два дня позвонила Лиана.
– Уж извините, – смущенно забормотала она в трубку, – завтра хороним Нину, вот подумала, может, захотите проститься…
Во вторник, сжимая в руках букет темно-красных гвоздик, я подошла к дверям Николо-Архангельского крематория. От небольшой группки людей отделилась фигурка и помахала мне рукой. Одетая во все черное, Лиана выглядела старше.
– Спасибо, что пришли, – грустно сказала она, – сейчас как раз наша очередь подошла.
Четверо мужчин понесли гроб внутрь. Все двинулись следом. Потянулись тягостные минуты молчания, послышались всхлипы и вздохи.
– Как смерть человека меняет, – услышала я за спиной.
Я машинально повернулась. Крупная большеносая женщина качала головой.
– Ниночка сама на себя не похожа, словно это не она, только волосы прежние. Надо же так перемениться: и нос другой, и лоб, и губы.
– Ладно тебе, Надежда, – буркнул мужик, стоящий рядом, – покойник всегда другим кажется.
– А вот и нет, – настаивала Надя, – ты на руки погляди! У Нинельки пальцы короткие и толстые, а тут прямо веточки, и полнее Нинелька раза в два.
– Ой, замолчи, – зашипел мужчина, – имей совесть, хоть у гроба язык придержи!
Надежда шумно задышала; так сопит наш мопс Хуч, когда Аркашка прогоняет его из кресла.
Терпеть не могу поминки и уж совершенно не переношу, когда приходится при этом бывать в компании абсолютно незнакомых людей. Но Лиана мертвой хваткой вцепилась в мою руку:
– Ну прошу тебя, просто умоляю…
Пришлось покориться. Поминки устроили на Сиреневом. Запущенная квартира действовала угнетающе. Видно было, что тут проживали люди, которым абсолютно наплевать на быт. В ванной и туалете кое-где отлетел кафель, раковина с трещиной, шланговый душ замотан лейкопластырем. Маленькая кухонька поражала полным хаосом. Подоконник заставлен банками, бутылками и кастрюльками. На плите почему-то громоздится электрочайник, и запах стоит невыносимо гадкий. То ли где-то под мойкой и впрямь завелись мыши, то ли покойная никогда не мыла помойное ведро.
Стол накрыли в большой комнате, отодвинув для этого к окну тумбу с телевизором. Здесь тоже пахло отвратительно, но по-другому, чем на кухне, – пылью, старыми книгами и лежалым бельем.
Мое место оказалось возле Надежды, и женщина недрогнувшей рукой налила мне стопку водки, граммов сто, не меньше. Я с тоской покосилась на хрустальную «бомбочку». Ну вот, придется пить. Обычно в незнакомых компаниях ко мне сразу начинают привязываться: «Давай, давай, до дна, не обижай хозяев». Потом следуют аффекты: «Ишь, гордая, западло ей с нами…» Но я на самом деле не могу пить.
Сейчас, когда все вокруг обнаружили у себя дворянские корни, мне похвастаться нечем. Прадедушка был сапожник и, насколько знаю, его отец тоже. Прабабка ходила мыть полы к местному священнику. Добрый батюшка держал служанку исключительно из христианского милосердия, потому что женщина приплеталась на работу покачиваясь и частенько заваливалась на кухне спать, оглашая тихий дом церковнослужителя густым пьяным храпом. Не отставал от нее и муж. Впрочем, даже есть пословица – «пьет, как сапожник», да и выражение «напиться в стельку» – тоже о представителях данной славной профессии, и прадедушка оправдывал репутацию на все сто. Трезвым его не видели никогда.
Надо же было случиться, что в такой семье родился удивительно тихий, послушный и талантливый сын. Однажды священник с изумлением отметил, что мальчик в пять лет бегло читает и умеет совершать простые арифметические действия. Батюшка пригрел ребенка, а когда запойные родители скончались, усыновил сироту, выучил и даже добился для него стипендии в университете.
Перед смертью священник велел моему будущему деду поклясться на Библии.
– Вот, – проговорил он, протягивая книгу, – обещай, что никогда в жизни не прикоснешься к зелью.
Дедушка, тогда еще студент, никогда не нарушал своей клятвы. Только потом выяснилось, что батюшка волновался зря. У деда оказалась аллергия на алкоголь. Он не то что пить, даже нюхать ничего спиртосодержащего не пытался. Всякие лекарственные настойки, валокордин, корвалол моментально вызывали реакцию отторжения. Моя мать не могла, говорят, даже принять стаканчик пива. Я моментально падаю, проглотив чайную ложку коньяка, правда, могу выпить чуть-чуть вина или ликера.
Один специалист-генетик объяснил нам, что людей, чьи предки были алкоголиками, как правило, поджидают два пути: либо они тоже спиваются, либо совершенно не переносят горячительного. Что-то он еще говорил о ферментах, особенностях желудочно-кишечного тракта, но я не поняла. Уловила только суть – я из тех, кто пить не может.
В молодости из-за этой моей особенности возникало много проблем. Веселых студенческих сборищ, где бидонами выпивались сомнительные напитки «Солнцедар» и «Горный дубняк», я избегала, как чумы, прикидываясь примерной маменькиной дочкой. Сложнее пришлось на работе.
В нашем заштатном институте после каждого заседания кафедры устраивалось застолье. Стоило мне в первый день прийти на службу, как коллектив радостно загудел. Я купила несколько бутылок «Московской» и килограмм вареной колбасы. Сели, налили, опрокинули… Потом главный алконавт, профессор Радько, грозно спросил, указуя перстом на мою полную рюмку:
– Почему не трогаем?
– Не употребляю, – категорично заявила я.
Повисло тягостное молчание. Шел 1980 год. И у всех в голове возникло только одно предположение: на работу прислали стукачку. Сейчас дождется, пока все напьются, расслабятся, разболтаются, а потом побежит куда надо докладывать, кто какие анекдоты травил…
Глядя в изменившиеся лица коллег, я безнадежно сказала:
– Ладно, эту рюмку выпью, только домой потом отвезите.
В Медведково меня доставил на своей машине лично профессор Радько. Он же вызвал «Скорую помощь» и даже заплатил докторам за «реанимацию». С тех пор меня никогда пить не заставляли. На стол коллеги водружали бутылку лимонада «Буратино» и приговаривали:
– Это, Дашка, тебе. Посудку потом помой, трезвая ты наша.
Не пристают ко мне с предложением выпить и близкие приятели, но с незнакомыми людьми начинаются сложности.
Вот и сейчас толстый мужик громовым голосом заявил:
– Не уважаете нас, за покойницу не подняли.
Но я теперь умею отбиваться.
– Язва желудка замучила.
Обычно подобного заявления хватает, чтобы отвязались, но не в этот раз.
– Так некоторые язву водочкой лечат, – настаивал мужчина, – давайте, а то обидимся…
– Отстань, Лешка, – велела Надежда.
– Нет, пусть выпьет за Нинельку, чтоб земля ей пухом, – не успокаивался Алексей.
– Ладно тебе, – вмешалась незнакомая женщина, – чего привязался.
– Нет, – уперся захмелевший мужик, – пока не опрокинет, из-за стола не выпущу.
– Вот идиот, – в сердцах воскликнула Лиана, – не обращай на него внимания. Пойдем, вынем пирог из духовки.
Полная благодарности, я побежала за ней на кухню. Мне вручили большой поднос с кулебякой. Стараясь не уронить изумительно пахнущий кулинарный шедевр, я задом попятилась в прихожую, аккуратно стала разворачиваться и услышала стук входной двери.
– Что тут происходит? – раздался недовольный молодой женский голос.
Странный вопрос для пришедшей на поминки. Я попробовала разглядеть новую гостью, но в маленькой прихожей почти непроглядная темнота.
– Да вы пройдите в комнату, – велела я, с трудом удерживая тяжеленный пирог, – там все.
– Ладно, – грозно сообщила женщина.
Я снова пошла на кухню, а таинственная незнакомка сумела продвинуться в помещение, где вовсю шли поминки.
– Назад несешь? – удивилась Лиана.
– Там женщина появилась.
– Кто?
– Не знаю.
В этот момент из комнаты раздался крик. Так вопит стадион, когда болельщики видят необыкновенно красивый гол, на одном дыхании, все сразу: а-а-а!
Мы с Лианой разом кинулись в коридор. Я не удержала пирог, и кулебяка с размаху вылетела в прихожую, шлепнувшись в чьи-то ботинки. Крик продолжался. Чертыхаясь, Лиана понеслась в комнату и завизжала. Я отодвинула ее и уставилась на виновницу переполоха.
У стола стояла полноватая женщина. Красивые черные волосы спускались волнами на плечи. Огромные бездонные карие глаза гневно оглядывали гостей. Тонкий нос подрагивал, а полукружья бровей грозно насупились.
– Что здесь происходит? – закричала гостья.
Лиана, не говоря ни слова, села на пол. Толстый мужик, предлагавший мне выпить, абсолютно бледный, вытянув вперед руки, словно заведенный, твердил:
– Нет, нет, нет…
– Говорила же, – завопила Надежда, – в гробу не она лежала. Нинелька совсем другая, а вы мне: смерть меняет! Вот она, живехонька-здоровехонька!
– Вы Нинель Сундукян? – спросила я в ужасе. – Нина Вагановна, поэтесса?
– Она самая, – подтвердила женщина, раздраженно смахивая со лба спутанные прядки, – именно Нина Сундукян. Кстати, я здесь живу и совершенно не понимаю, что происходит в моей квартире и отчего тут устроен праздник!
– П-п-праздник, едрена Матрена, – ожил толстый мужик, – ни фига себе удовольствие, на поминки собрались, после похорон.
– Умер-то кто? – изумилась Нина. – Но… почему у меня в квартире?
– Так тебя сегодня кремировали, – радостно пояснила Надежда, – жаль, не видела. Здорово все прошло. Платье надели бархатное, темно-синее, платочек кружевной, цветов принесли, речь сказали, а теперь, вот погляди, стол собрали, не одну тысячу истратили…
– Кто же сказал, что я умерла? – изумилась Нина.
– Лианка, – ответила Надя.
Лиана медленно помотала головой.
– Лично твой труп видела.
– Значит, не мой, – спокойно ответила Нина и расхохоталась: – Ну и морды у вас!
Лица присутствующих и впрямь слегка вытянулись.
– Не может быть, – схватилась за голову Лиана, – я же видела твое тело!
– Следовательно, не мое, – усмехнулась Нина, – зря обрадовалась.
– Так чье же? – воскликнула Лиана. – Кого мы сегодня кремировали?
Вот это вопрос!
Успокоились не сразу. Потом снова сели за стол и принялись радостно поднимать бокалы за здравие хозяйки дома. Через час присутствующие оказались пьяными в стельку. Трезвыми оставались только я и Нина.
– Просто Кафка, – вздохнула хозяйка, закуривая, – ни за что бы не поверила, если бы кто рассказал про такое! Ну Лианка, ну дура, ну что же ты мне устроила! Как теперь паспорт получать… да и доказывать придется, что я жива! Вот уж поторопилась меня похоронить…
Ее довольно полные руки нервно вздрагивали.
– Не ругайте сестру, – тихо сказала я, – она очень переживала, что толкнула вас на самоубийство.
– Фу, – гневно воскликнула Нина, – придет же такая дурь в голову!
Я молча вытащила из сумки записку и протянула женщине.
– Вы писали?
– Никогда. И почерк не мой.
– А в Доме творчества отдыхали?
Нина многозначительно улыбнулась.
– Зачем вам знать?
– Искали погибшую женщину и следы привели к писателям…
Сундукян ухмыльнулась:
– Да уж, не хочешь себе зла, не делай людям добра! Пожалела Людмилку, вот и результат.
– Кого?
– Людмилу, стоматолога.
Я непонимающе уставилась на Нину, и та мне все объяснила.
Зубы у Нины плохие с детства, вот всю жизнь и мучается. Много лет искала хорошего врача и напала на Людмилу Георгиевну Шабанову. У той – золотые руки. Ниночка стала постоянной клиенткой ее кабинета. Сначала просто ставила пломбы и штифты, затем женщины подружились, сблизились, стали вместе ходить в театры и на концерты. У Людмилы не было семьи, Нина тоже не обременена ни мужем, ни детьми. Отношения крепли.
Не так давно Мила пожаловалась Нине, что очень устала. Люди раздражают ее до бешенства, даже в метро ездить противно.
– Отдохни, – посоветовала Сундукян, – скатай на море, в Египет или Эмираты, там сейчас классно.
– Не хочу, – отрезала подруга, – на курортах полно народа. Мне бы куда-нибудь в глушь, чтоб никого рядом и тишина… Только где найдешь подобное?
И тут Нине пришла в голову гениальная мысль.
– Слушай, давай устрою тебе путевку в Ложкино, почти даром поедешь. Зимой там, говорят, никого.
– Как мы это сделаем? – удивилась Мила. – Я же не писательница.
– Мы с тобой похожи, – воодушевилась Нина, – обе черненькие, смуглые, глаза карие. Ты, правда, постройней будешь, да в паспорте только лицо. Я оформлю путевку на себя, а поедешь ты, и никто не заметит. Сама я в этом Доме творчества никогда не была, никто меня там не знает. Будешь на Сундукян откликаться, всех делов-то. Зато путевку получишь за копейки, как член Литфонда.
Нина вытащила паспорт, и Мила согласилась, что по фотографии невозможно понять, кому из них принадлежит документ. Снимок делали давно, Нинель тогда носила другую прическу, да еще очки в придачу. В прошлом году Нина сделала операцию лазером и избавилась от близорукости.
Горя желанием помочь подруге, Сундукян понеслась в Литфонд. Через неделю Мила отбыла на отдых.
– А вы куда подевались? – прервала я повествование.
Нина пожала плечами.
– Никуда, ездила на две недели в Кострому, там устраивали праздник поэзии и фестиваль.
Я потрясенно молчала. Значит, похоронили Людмилу Шабанову?
– У Милы были дети или муж?
Нина молча курила в форточку, меланхолично наблюдая, как клубы дыма теряются в воздухе.
– Взгляни на серый дым над крышей. Все холоднее холода, к которым он уходит, вот так и ты уйдешь за ним…
– Что? – растерялась я.
– Это Бертольт Брехт написал, – пояснила поэтесса, раздавливая окурок в пустой консервной банке, служащей в этом доме пепельницей, – гениальный Брехт, абсолютно неправильно понимаемый в нашей стране. Вы что-то сказали?
– Семья у Милы есть?
Нина задумчиво повертела банку.
– Да нет как будто бы, по крайней мере сейчас.
– А раньше? Может, у нее остались дети…
Нина покачала головой:
– Как раз думаю сейчас о том, что совершенно ничего не знаю о ее прошлом. Мы познакомились два года назад, и она никогда не упоминала о своих близких. Один раз только обронила, что воспитывалась в детском доме. Мы ехали в автобусе по Холмской улице, и она, указав на маленький дом, сообщила: «Вот тут прошло мое детство, не дай бог кому-нибудь такое».
Сундукян поинтересовалась почему. Тогда Мила ответила:
– Здесь приют, слышала, остановка называется «Детский дом»? Так я в нем несколько лет провела, все испытала: голод, холод, побои. Спасибо Елене Вадимовне, воспитательнице, это она меня в стоматологический пристроила.
Потом, словно испугавшись, закрыла рот. Нинель попробовала снова завести этот разговор, но Мила ловко переменила тему и больше никогда к ней не возвращалась. Не знала Нина ничего о том, как жила Мила до их встречи. Подруга никогда не рассказывала о бывшем супруге или других родственниках, о детях также не упоминалось. Вообще-то она была приветливой, контактной, охотно приходила в гости и с удовольствием приглашала к себе, вот только о прошлом предпочитала не распространяться. Впрочем, и у Нины ничего не выспрашивала, довольствуясь тем, что подруга сообщала сама.
– Уж извините, – смущенно забормотала она в трубку, – завтра хороним Нину, вот подумала, может, захотите проститься…
Во вторник, сжимая в руках букет темно-красных гвоздик, я подошла к дверям Николо-Архангельского крематория. От небольшой группки людей отделилась фигурка и помахала мне рукой. Одетая во все черное, Лиана выглядела старше.
– Спасибо, что пришли, – грустно сказала она, – сейчас как раз наша очередь подошла.
Четверо мужчин понесли гроб внутрь. Все двинулись следом. Потянулись тягостные минуты молчания, послышались всхлипы и вздохи.
– Как смерть человека меняет, – услышала я за спиной.
Я машинально повернулась. Крупная большеносая женщина качала головой.
– Ниночка сама на себя не похожа, словно это не она, только волосы прежние. Надо же так перемениться: и нос другой, и лоб, и губы.
– Ладно тебе, Надежда, – буркнул мужик, стоящий рядом, – покойник всегда другим кажется.
– А вот и нет, – настаивала Надя, – ты на руки погляди! У Нинельки пальцы короткие и толстые, а тут прямо веточки, и полнее Нинелька раза в два.
– Ой, замолчи, – зашипел мужчина, – имей совесть, хоть у гроба язык придержи!
Надежда шумно задышала; так сопит наш мопс Хуч, когда Аркашка прогоняет его из кресла.
Терпеть не могу поминки и уж совершенно не переношу, когда приходится при этом бывать в компании абсолютно незнакомых людей. Но Лиана мертвой хваткой вцепилась в мою руку:
– Ну прошу тебя, просто умоляю…
Пришлось покориться. Поминки устроили на Сиреневом. Запущенная квартира действовала угнетающе. Видно было, что тут проживали люди, которым абсолютно наплевать на быт. В ванной и туалете кое-где отлетел кафель, раковина с трещиной, шланговый душ замотан лейкопластырем. Маленькая кухонька поражала полным хаосом. Подоконник заставлен банками, бутылками и кастрюльками. На плите почему-то громоздится электрочайник, и запах стоит невыносимо гадкий. То ли где-то под мойкой и впрямь завелись мыши, то ли покойная никогда не мыла помойное ведро.
Стол накрыли в большой комнате, отодвинув для этого к окну тумбу с телевизором. Здесь тоже пахло отвратительно, но по-другому, чем на кухне, – пылью, старыми книгами и лежалым бельем.
Мое место оказалось возле Надежды, и женщина недрогнувшей рукой налила мне стопку водки, граммов сто, не меньше. Я с тоской покосилась на хрустальную «бомбочку». Ну вот, придется пить. Обычно в незнакомых компаниях ко мне сразу начинают привязываться: «Давай, давай, до дна, не обижай хозяев». Потом следуют аффекты: «Ишь, гордая, западло ей с нами…» Но я на самом деле не могу пить.
Сейчас, когда все вокруг обнаружили у себя дворянские корни, мне похвастаться нечем. Прадедушка был сапожник и, насколько знаю, его отец тоже. Прабабка ходила мыть полы к местному священнику. Добрый батюшка держал служанку исключительно из христианского милосердия, потому что женщина приплеталась на работу покачиваясь и частенько заваливалась на кухне спать, оглашая тихий дом церковнослужителя густым пьяным храпом. Не отставал от нее и муж. Впрочем, даже есть пословица – «пьет, как сапожник», да и выражение «напиться в стельку» – тоже о представителях данной славной профессии, и прадедушка оправдывал репутацию на все сто. Трезвым его не видели никогда.
Надо же было случиться, что в такой семье родился удивительно тихий, послушный и талантливый сын. Однажды священник с изумлением отметил, что мальчик в пять лет бегло читает и умеет совершать простые арифметические действия. Батюшка пригрел ребенка, а когда запойные родители скончались, усыновил сироту, выучил и даже добился для него стипендии в университете.
Перед смертью священник велел моему будущему деду поклясться на Библии.
– Вот, – проговорил он, протягивая книгу, – обещай, что никогда в жизни не прикоснешься к зелью.
Дедушка, тогда еще студент, никогда не нарушал своей клятвы. Только потом выяснилось, что батюшка волновался зря. У деда оказалась аллергия на алкоголь. Он не то что пить, даже нюхать ничего спиртосодержащего не пытался. Всякие лекарственные настойки, валокордин, корвалол моментально вызывали реакцию отторжения. Моя мать не могла, говорят, даже принять стаканчик пива. Я моментально падаю, проглотив чайную ложку коньяка, правда, могу выпить чуть-чуть вина или ликера.
Один специалист-генетик объяснил нам, что людей, чьи предки были алкоголиками, как правило, поджидают два пути: либо они тоже спиваются, либо совершенно не переносят горячительного. Что-то он еще говорил о ферментах, особенностях желудочно-кишечного тракта, но я не поняла. Уловила только суть – я из тех, кто пить не может.
В молодости из-за этой моей особенности возникало много проблем. Веселых студенческих сборищ, где бидонами выпивались сомнительные напитки «Солнцедар» и «Горный дубняк», я избегала, как чумы, прикидываясь примерной маменькиной дочкой. Сложнее пришлось на работе.
В нашем заштатном институте после каждого заседания кафедры устраивалось застолье. Стоило мне в первый день прийти на службу, как коллектив радостно загудел. Я купила несколько бутылок «Московской» и килограмм вареной колбасы. Сели, налили, опрокинули… Потом главный алконавт, профессор Радько, грозно спросил, указуя перстом на мою полную рюмку:
– Почему не трогаем?
– Не употребляю, – категорично заявила я.
Повисло тягостное молчание. Шел 1980 год. И у всех в голове возникло только одно предположение: на работу прислали стукачку. Сейчас дождется, пока все напьются, расслабятся, разболтаются, а потом побежит куда надо докладывать, кто какие анекдоты травил…
Глядя в изменившиеся лица коллег, я безнадежно сказала:
– Ладно, эту рюмку выпью, только домой потом отвезите.
В Медведково меня доставил на своей машине лично профессор Радько. Он же вызвал «Скорую помощь» и даже заплатил докторам за «реанимацию». С тех пор меня никогда пить не заставляли. На стол коллеги водружали бутылку лимонада «Буратино» и приговаривали:
– Это, Дашка, тебе. Посудку потом помой, трезвая ты наша.
Не пристают ко мне с предложением выпить и близкие приятели, но с незнакомыми людьми начинаются сложности.
Вот и сейчас толстый мужик громовым голосом заявил:
– Не уважаете нас, за покойницу не подняли.
Но я теперь умею отбиваться.
– Язва желудка замучила.
Обычно подобного заявления хватает, чтобы отвязались, но не в этот раз.
– Так некоторые язву водочкой лечат, – настаивал мужчина, – давайте, а то обидимся…
– Отстань, Лешка, – велела Надежда.
– Нет, пусть выпьет за Нинельку, чтоб земля ей пухом, – не успокаивался Алексей.
– Ладно тебе, – вмешалась незнакомая женщина, – чего привязался.
– Нет, – уперся захмелевший мужик, – пока не опрокинет, из-за стола не выпущу.
– Вот идиот, – в сердцах воскликнула Лиана, – не обращай на него внимания. Пойдем, вынем пирог из духовки.
Полная благодарности, я побежала за ней на кухню. Мне вручили большой поднос с кулебякой. Стараясь не уронить изумительно пахнущий кулинарный шедевр, я задом попятилась в прихожую, аккуратно стала разворачиваться и услышала стук входной двери.
– Что тут происходит? – раздался недовольный молодой женский голос.
Странный вопрос для пришедшей на поминки. Я попробовала разглядеть новую гостью, но в маленькой прихожей почти непроглядная темнота.
– Да вы пройдите в комнату, – велела я, с трудом удерживая тяжеленный пирог, – там все.
– Ладно, – грозно сообщила женщина.
Я снова пошла на кухню, а таинственная незнакомка сумела продвинуться в помещение, где вовсю шли поминки.
– Назад несешь? – удивилась Лиана.
– Там женщина появилась.
– Кто?
– Не знаю.
В этот момент из комнаты раздался крик. Так вопит стадион, когда болельщики видят необыкновенно красивый гол, на одном дыхании, все сразу: а-а-а!
Мы с Лианой разом кинулись в коридор. Я не удержала пирог, и кулебяка с размаху вылетела в прихожую, шлепнувшись в чьи-то ботинки. Крик продолжался. Чертыхаясь, Лиана понеслась в комнату и завизжала. Я отодвинула ее и уставилась на виновницу переполоха.
У стола стояла полноватая женщина. Красивые черные волосы спускались волнами на плечи. Огромные бездонные карие глаза гневно оглядывали гостей. Тонкий нос подрагивал, а полукружья бровей грозно насупились.
– Что здесь происходит? – закричала гостья.
Лиана, не говоря ни слова, села на пол. Толстый мужик, предлагавший мне выпить, абсолютно бледный, вытянув вперед руки, словно заведенный, твердил:
– Нет, нет, нет…
– Говорила же, – завопила Надежда, – в гробу не она лежала. Нинелька совсем другая, а вы мне: смерть меняет! Вот она, живехонька-здоровехонька!
– Вы Нинель Сундукян? – спросила я в ужасе. – Нина Вагановна, поэтесса?
– Она самая, – подтвердила женщина, раздраженно смахивая со лба спутанные прядки, – именно Нина Сундукян. Кстати, я здесь живу и совершенно не понимаю, что происходит в моей квартире и отчего тут устроен праздник!
– П-п-праздник, едрена Матрена, – ожил толстый мужик, – ни фига себе удовольствие, на поминки собрались, после похорон.
– Умер-то кто? – изумилась Нина. – Но… почему у меня в квартире?
– Так тебя сегодня кремировали, – радостно пояснила Надежда, – жаль, не видела. Здорово все прошло. Платье надели бархатное, темно-синее, платочек кружевной, цветов принесли, речь сказали, а теперь, вот погляди, стол собрали, не одну тысячу истратили…
– Кто же сказал, что я умерла? – изумилась Нина.
– Лианка, – ответила Надя.
Лиана медленно помотала головой.
– Лично твой труп видела.
– Значит, не мой, – спокойно ответила Нина и расхохоталась: – Ну и морды у вас!
Лица присутствующих и впрямь слегка вытянулись.
– Не может быть, – схватилась за голову Лиана, – я же видела твое тело!
– Следовательно, не мое, – усмехнулась Нина, – зря обрадовалась.
– Так чье же? – воскликнула Лиана. – Кого мы сегодня кремировали?
Вот это вопрос!
Успокоились не сразу. Потом снова сели за стол и принялись радостно поднимать бокалы за здравие хозяйки дома. Через час присутствующие оказались пьяными в стельку. Трезвыми оставались только я и Нина.
– Просто Кафка, – вздохнула хозяйка, закуривая, – ни за что бы не поверила, если бы кто рассказал про такое! Ну Лианка, ну дура, ну что же ты мне устроила! Как теперь паспорт получать… да и доказывать придется, что я жива! Вот уж поторопилась меня похоронить…
Ее довольно полные руки нервно вздрагивали.
– Не ругайте сестру, – тихо сказала я, – она очень переживала, что толкнула вас на самоубийство.
– Фу, – гневно воскликнула Нина, – придет же такая дурь в голову!
Я молча вытащила из сумки записку и протянула женщине.
– Вы писали?
– Никогда. И почерк не мой.
– А в Доме творчества отдыхали?
Нина многозначительно улыбнулась.
– Зачем вам знать?
– Искали погибшую женщину и следы привели к писателям…
Сундукян ухмыльнулась:
– Да уж, не хочешь себе зла, не делай людям добра! Пожалела Людмилку, вот и результат.
– Кого?
– Людмилу, стоматолога.
Я непонимающе уставилась на Нину, и та мне все объяснила.
Зубы у Нины плохие с детства, вот всю жизнь и мучается. Много лет искала хорошего врача и напала на Людмилу Георгиевну Шабанову. У той – золотые руки. Ниночка стала постоянной клиенткой ее кабинета. Сначала просто ставила пломбы и штифты, затем женщины подружились, сблизились, стали вместе ходить в театры и на концерты. У Людмилы не было семьи, Нина тоже не обременена ни мужем, ни детьми. Отношения крепли.
Не так давно Мила пожаловалась Нине, что очень устала. Люди раздражают ее до бешенства, даже в метро ездить противно.
– Отдохни, – посоветовала Сундукян, – скатай на море, в Египет или Эмираты, там сейчас классно.
– Не хочу, – отрезала подруга, – на курортах полно народа. Мне бы куда-нибудь в глушь, чтоб никого рядом и тишина… Только где найдешь подобное?
И тут Нине пришла в голову гениальная мысль.
– Слушай, давай устрою тебе путевку в Ложкино, почти даром поедешь. Зимой там, говорят, никого.
– Как мы это сделаем? – удивилась Мила. – Я же не писательница.
– Мы с тобой похожи, – воодушевилась Нина, – обе черненькие, смуглые, глаза карие. Ты, правда, постройней будешь, да в паспорте только лицо. Я оформлю путевку на себя, а поедешь ты, и никто не заметит. Сама я в этом Доме творчества никогда не была, никто меня там не знает. Будешь на Сундукян откликаться, всех делов-то. Зато путевку получишь за копейки, как член Литфонда.
Нина вытащила паспорт, и Мила согласилась, что по фотографии невозможно понять, кому из них принадлежит документ. Снимок делали давно, Нинель тогда носила другую прическу, да еще очки в придачу. В прошлом году Нина сделала операцию лазером и избавилась от близорукости.
Горя желанием помочь подруге, Сундукян понеслась в Литфонд. Через неделю Мила отбыла на отдых.
– А вы куда подевались? – прервала я повествование.
Нина пожала плечами.
– Никуда, ездила на две недели в Кострому, там устраивали праздник поэзии и фестиваль.
Я потрясенно молчала. Значит, похоронили Людмилу Шабанову?
– У Милы были дети или муж?
Нина молча курила в форточку, меланхолично наблюдая, как клубы дыма теряются в воздухе.
– Взгляни на серый дым над крышей. Все холоднее холода, к которым он уходит, вот так и ты уйдешь за ним…
– Что? – растерялась я.
– Это Бертольт Брехт написал, – пояснила поэтесса, раздавливая окурок в пустой консервной банке, служащей в этом доме пепельницей, – гениальный Брехт, абсолютно неправильно понимаемый в нашей стране. Вы что-то сказали?
– Семья у Милы есть?
Нина задумчиво повертела банку.
– Да нет как будто бы, по крайней мере сейчас.
– А раньше? Может, у нее остались дети…
Нина покачала головой:
– Как раз думаю сейчас о том, что совершенно ничего не знаю о ее прошлом. Мы познакомились два года назад, и она никогда не упоминала о своих близких. Один раз только обронила, что воспитывалась в детском доме. Мы ехали в автобусе по Холмской улице, и она, указав на маленький дом, сообщила: «Вот тут прошло мое детство, не дай бог кому-нибудь такое».
Сундукян поинтересовалась почему. Тогда Мила ответила:
– Здесь приют, слышала, остановка называется «Детский дом»? Так я в нем несколько лет провела, все испытала: голод, холод, побои. Спасибо Елене Вадимовне, воспитательнице, это она меня в стоматологический пристроила.
Потом, словно испугавшись, закрыла рот. Нинель попробовала снова завести этот разговор, но Мила ловко переменила тему и больше никогда к ней не возвращалась. Не знала Нина ничего о том, как жила Мила до их встречи. Подруга никогда не рассказывала о бывшем супруге или других родственниках, о детях также не упоминалось. Вообще-то она была приветливой, контактной, охотно приходила в гости и с удовольствием приглашала к себе, вот только о прошлом предпочитала не распространяться. Впрочем, и у Нины ничего не выспрашивала, довольствуясь тем, что подруга сообщала сама.