Ваш Ф. Достоевский.
1873
463. Bс. С. СОЛОВЬЕВУ
1 января 1873. Петербург
Любезнейший Всеволод Сергеевич,
Я всё хотел Вам написать, но откладывал, не зная моего времени. С утра до ночи и ночью был занят. Теперь заезжаю и не застаю Вас к величайшему сожалению. (1) Я дома бываю около (2) 8 часов вечера, но не всегда. И так у меня спутано теперь всё, по поводу новой должности моей, что не знаю сам, когда бы мог Вам назначить совершенно безошибочно.
Крепко жму Вам руку.
Ваш Ф. Достоевский.
(1) далее было начато: Я дума<ю?> (2) исправлено из: от
464. В. Ф. ПУЦЫКОВИЧУ
2-7 января 1873. Петербург
Милостивый государь Виктор Феофилович,
К сожалению, не могу напечатать эту прекрасно написанную статью без выпусков. Я настаиваю, впрочем, лишь на двух только выпусках: 1) на обеде в Невской лавре у новопосвященного архиерея и 2) где говорится (весьма ясно) о Каткове, Некрасове и Благосветлове.
1-й пункт так незначителен, что не стоило бы за него и стоять.
А со 2-м пунктом, надеюсь, согласится сам многоуважаемый автор.
Ваш слуга Ф. Достоевский.
465. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ
6 или 13 января 1873. Петербург
Г-н Александров, прошу Вас, потрудитесь сейчас же прийти на минутку в типографию. Я и секретарь редакции Вас дожидаемся. Без Вас нельзя решить.
Редактор Ф. Достоевский.
Суббота 3 1/2 ч. пополудни.
466. Л. А. ЛЕОНОВУ
15 января 1873. Петербург
Статья Ваша, к сожалению, напечатана быть не может в "Гражданине", несмотря на многие ее достоинства. Мы разнимся с Вами в основном взгляде на причины падения всякого искусства и образования в наше время. Если Вам угодно поручить кому-либо принять Вашу статью из редакции "Гражданина", то ее выдадут Вам всегда от 2 до 4-х пополудни.
Ф. Достоевский.
467. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ
26-28 января 1873. Петербург
Г-ну метранпажу.
Прошу Вас прислать сейчас набор (и оригинал) моей статьи ("Дневник писателя"). Уведомляю тоже, что окончания не будет и что статью надо вынуть. Если это может произвести затруднения, то прошу немедленно прийти в редакцию лично для переговору.
Достоевский.
468. С. А. ИВАНОВОЙ
31 января 1873. Петербург
31 января.
Голубчик мой Сонечка, каждый день кляну себя, что не соберусь к Вам написать, но буквально не имею минуты времени, а главное, такой минуты, чтобы написать Вам (потому что хотелось бы душу излить, а для этого нужно долго писать и отчасти выстрадать писанное). Время же мое теперь так скверно определилось, что я только кляну себя за решимость, с которою внезапно взвалил на себя редакторство журнала.
Податель письма - Всеволод Сергеевич Соловьев (сын историка). Я с ним недавно познакомился и при таких особенных обстоятельствах, что не мог не полюбить его сразу. Его прошу я побывать у Вас и уговорить Вас приготовить ко времени его отъезда из Москвы письмо ко мне подлиннее и посердечнее. Люблю Вас, милый инок мой Соня, так, как моих детей, и еще, может быть, немного более.
Как Ваше здоровье? (Главное.)
В Москве ли еще Верочка? Обнимите ее за меня.
Маше передайте, что я теперь уж серьезно хочу считать ее другом и согласен (1) с ней во всём и ни в чем противуречить не буду.
Напомните обо мне посердечнее Елене Павловне и передайте ей мое крепкое рукопожатие.
К Вам приехал Пав<ел> Александрович с женой. Приласкайте, голубчик, их и, если возможно, повлияйте Вашим духом и суждением (а la longue) на этого всё еще Хлестакова, хотя (и я серьезно говорю это) в нем много прекрасных сердечных качеств.
Я в настоящее время всё болен простудою. Непременно напишу Вам гораздо больше. Хотел писать с Пашей (да и нужно было даже для него, чтоб я написал Вам) и не имел, буквально, времени.
Если б Всев<олод> Соловьев был из обыкновенных моих знакомых, я бы к Вам не прислал его лично. Он довольно теплая душа.
Может быть, до святой или около того побываю в Москве.
Обнимаю Вас, голубчик мой, и целую.
Ваш Ф. Достоевский.
Если можете, передайте Соловьеву Ваши наблюдения о Паше и о том, как он начал в Москве. Если он мне и напишет, то все-таки это не будет истиной, хотя, я уверен, он бы написал правду. А потому все обстоятельства о нем было бы мне приятно знать. (2) Я люблю его, каков он ни есть.
(1) было: теперь согласен уж (2) было: слышать
469. А. А. РОМАНОВУ (наследнику)
10 февраля 1873. Петербург
Ваше императорское высочество
Милостивейший государь,
Дозвольте мне иметь честь и счастие представить вниманию Вашему труд мой. Это - почти исторический этюд, которым я желал объяснить возможность в нашем странном обществе таких чудовищных явлений, как нечаевское преступление. Взгляд мой состоит в том, что эти явления не случайность, не единичны, а потому и в романе моем нет ни списанных событий, ни списанных лиц. Эти явления - прямое последствие вековой оторванности всего просвещения русского от родных и самобытных начал русской жизни. Даже самые талантливые представители нашего псевдоевропейского развития давным-давно уже пришли к убеждению о совершенной преступности для нас, русских, мечтать о своей самобытности. Всего ужаснее то, что они совершенно правы; ибо, раз с гордостию назвав себя европейцами, мы тем самым отреклись быть русскими. В смущении и страхе перед тем, что мы так далеко отстали от Европы в умственном и научном развитии, мы забыли, что сами, в глубине и задачах русского духа, заключаем в себе, как русские, способность, может быть, принести новый свет миру, при условии самобытности нашего развития. Мы забыли, в восторге от собственного унижения нашего, непреложнейший закон исторический, состоящий в том, что без подобного высокомерия о собственном мировом значении, как нации, никогда мы не можем быть великою нациею и оставить по себе хоть что-нибудь самобытное для пользы всего человечества. Мы забыли, что все великие нации тем и проявили свои великие силы, что были так "высокомерны" в своем самомнении и тем-то именно и пригодились миру, тем-то и внесли в него, каждая, хоть один луч света, что оставались сами, гордо и неуклонно, всегда и высокомерно самостоятельными.
Так думать у нас теперь и высказывать такие мысли значит обречь себя на роль пария. А между тем главнейшие проповедники нашей национальной несамобытности с ужасом и первые отвернулись бы от нечаевского дела. Наши Белинские и Грановские не поверили бы, если б им сказали, что они прямые отцы Нечаева. Вот эту родственность и преемственность мысли, развившейся от отцов к детям, я и хотел выразить в произведении моем. Далеко не успел, но работал совестливо.
Мне льстит и меня возвышает духом надежда, что Вы, государь, наследник одного из высочайших и тягчайших жребиев в мире, будущий вожатый и властелин земли Русской, может быть, обратите хотя малое внимание на мою попытку, слабую - я знаю это, - но добросовестную, изобразить в художественном образе одну из самых опасных язв нашей настоящей цивилизации, цивилизации странной, неестественной и несамобытной, но до сих пор еще остающейся во главе русской жизни.
Позвольте мне, всемилостивейший государь, пребыть с чувствами беспредельного уважения и благодарности Вашим вернейшим и преданнейшим слугою.
Федор Достоевский.
10 февраля
1873 г.
470. M. П. ПОГОДИНУ
21 февраля 1873. Петербург
21 февраля/73.
Многоуважаемый Михаил Петрович,
Сейчас прочел статью о Белинском. Зачем Вы не хотите подписаться под такою превосходною вещью полным именем? Что за Старый читатель журналов?
Статья тотчас же пошла в набор. Сегодня среда, завтра это получите. Черкните, ради бога, немедленно три строки о позволении подписать: М. Погодин. (Клянусь Вам, подумают, что это я сам сочинил, чтоб подтвердить мои указания о Белинском. Здесь многие меня обвиняли за эту статью.)
Теперь еще: я несколько раз подымался написать Вам на Ваши приветы мне что-нибудь потеплее. Но последние две недели был болен, а пуще всего расстроен нервами и до того, что даже сидел дома и в редакцию не ездил некоторое время. А потому ждал минуты кое-что написать Вам и до сих пор не написал.
О Ваших статьях, находящихся в редакции, напишу Вам особо. А теперь всего больше желал бы, чтобы Вы вполне поверили моему глубокому уважению и самой искренней к Вам преданности.
Ваш весь Ф. Достоевский.
471. M. П. ПОГОДИНУ
26 февраля 1873. Петербург
26 февраля/73.
Многоуважаемый Михаил Петрович,
Вы не правы (повторяю от души), говоря, что "наконец-то откликнулись, по необходимости". Я Вам правду написал, что хотелось ответить погорячее. Мне Ваши отзыв и рукопожатие дороги; а не ответил потому, что положение мое такое.
Секретаря у нас нет, но я настою, что будет, ибо вижу, что он необходим. Но будь и секретарь - я всё равно знаю на опыте, что необходимо говорить мне лично с авторами статей, с приносящими новые; перечитывать эти статьи (а это ужасно); ознакомиться с грудами статей, оставшимися от прежнего редактора. Перечитывать статьи берет огромное время и расстраивает мое здоровье, ибо чувствую, что отнято время от настоящего занятия. Затем, имея статью и решив напечатать, - переправлять ее с начала до конца, что зачастую приходится. Литературные сценки Генслера (в сегодняшнем №) я почти вновь пересочинил. Затем надо читать рухлядь газет. А главная горечь моя бездна тем, о которых хотелось бы самому писать. Думаю и компоную я статью нервно, до болезни; принимаюсь писать и, о ужас, в четверг замечаю, что не смогу кончить. Между тем отрезать ничего не хочу. И вот бросаю начатое и поскорей, чтоб поспеть (ибо дал слово Мещерскому, что будет статья, и на нее непременно рассчитывают), нередко в четверг ночью схватываюсь за новую какую-нибудь статью и пишу, чтоб поспеть в сутки, ибо в пятницу ночью у нас прием статей кончается. Всё это действует на меня, повторяю, болезненно. Где же тут написать письмо, если хочешь что-нибудь написать в письме.
Меня мучит многое, например совершенное отсутствие сотрудников по библиографическому отделу. Воротился на этой неделе из Крыма Страхов, я обрадовался (будет критика), а он вдруг серьезно заболел.
Наконец, многое надо сказать, для чего и к журналу примкнул. Но вижу, как трудно высказаться. Вот цель и мысль моя: социализм сознательно, и в самом нелепо-бессознательном виде, и мундирно, в виде подлости, - проел почти всё поколение. Факты явные и грозные. Самый необразованный простак и тот, читаешь в газетах, вдруг где-нибудь отрезал словцо - глупейшее, но несомненно вышедшее из социалистического лагеря. Надо бороться, ибо всё заражено. Моя идея в том, что социализм и христианство - антитезы. Это бы и хотелось мне провести в целом ряде статей, а между тем и не принимался.
С другой стороны, роятся в голове и слагаются в сердце образы повестей и романов. Задумываю их, записываю, каждый день прибавляю новые черты к записанному плану и тут же вижу, что всё время мое занято журналом, что писать я уже не могу больше - и прихожу в раскаяние и в отчаяние.
Ну вот для Вас краткая картинка моего бытия. Я бы хотел приехать в Москву. (1) Поговорил бы с Вами от души и о многом. Может, и буду на мгновение весной, но это не наверно. Вы спрашиваете про мое здоровье. Может быть, Вы слышали, что я эпилептик. Средним числом у меня припадок раз в месяц и уже много лет, с Сибири, с тою разницею, что в последние два года мне надо, чтоб войти после припадка в нормальное состояние, - пять дней, а не три, как было все чуть не двадцать лет. И вот странность: пять уже месяцев прошло с тех пор, как у меня был последний припадок! Остановились. Не знаю, чему приписать, и боюсь какого-нибудь кризиса. Но о здоровье мало думаю.
Карточки у меня нет, но я Вам достану и пришлю вместе с новоотпечатанным моим романом "Бесы". Если прочтете, то сообщите, многоуважаемый Михаил Петрович, мнение Ваше.
С Белинским я познакомился в июне 45-го года и тут же с Некрасовым.
Майкову передам всё. Давно уже, целую неделю его не видал.
"Гражданин" пошел недурно, но лишь относительно недурно. Подписчиков 1800, то есть уже более прошлогоднего, а между тем подписка всё еще не прекращается и течет в известном порядке. Но многого на этот год не будет, так мне кажется; разве что дойдем до 2500. Иван Сергеевич Аксаков в прошлом месяце был в Петербурге, говорил, что у него в первые два года было не больше подписчиков. Отдельная же распродажа номеров упятерилась (если не более) против прошлого года.
Вообще, к концу года надо бы войти в систему и в порядок; теперь же чувствую, этого недостает. Новое дело, и отчаиваюсь, что для него не способен.
Корректурные листы "Речи" получены мною давно, и читал, и по обыкновению много мыслей вспыхнуло при чтении, но хочу сообщить Майкову, которого долго не вижу. Недели две назад я был в сильной простуде.
Речь в Славянском комитете мы прочли все, но напечатать не могли (и теперь не прошло бы время, по-моему; почему же прошло?) - единственно потому, что уже "Гражданин" печатал об этом статьи Филиппова, то есть о распре греков и болгар. Читали ли Вы? Если читали, то, наверно, усмотрели, что тут есть один пункт, противуречащий отчасти Вашему взгляду. И так как "Гражданин" заявил свой взгляд ранее у себя, то это значило себе противуречить. В каноническом, или, лучше сказать, в религиозном, отношении я оправдываю греков. Для самых благородных целей и стремлений нельзя тоже и искажать христианство, то есть смотреть на православие, по крайней мере, как на второстепенную вещь, как у болгар в данном случае. Между тем, в общем, нахожу взгляд Филиппова несколько сузившимся (из горячности). Читали ли Вы, многоуважаемый Михаил Петрович, в "Русском вестнике", февраль этого года, статью "Панславизм и греки" Константинова (не Леонтьева ли, печатавшего уже кое-что и давно уже о Востоке)? Эта статья меня даже поразила. Если не читали, то прочтите и напишите мне хоть два слова о ней. Хочу писать статью по ее поводу. Меня поразил особенно последний вывод о том, что собственно должен означать для России Восточный вопрос отныне? (Борьба со всей идеей Запада, то есть (2) с социализмом.) Страннее всего, что "Р<усский> вестник" это у себя напечатал, правда с оговоркою.
О Феодосии и Киеве сделаю всё так, как Вы говорите, и Вам напишу.
Называете меня (3) с Майковым молодыми людьми, многоуважаемый Михаил Петрович, имеете полное право, ибо, наверно, ни я, ни Майков, в Ваших летах, не в состоянии будем затевать, как Вы, (4) работы, подобные Вашим о Петре, писать так быстро, чисто, ясно и победоносно, как Вы в ответах Костомарову и почти что и Иловайскому. (Великолепная у Вас была мысль и настоящая точка приложения сил (как в механике) открыта Вами вызовом Иловайскому в "Русском вестнике". Ибо, в сущности, на Вашей стороне все-таки стоит целое здание, а они, еще не натаскав для своего здания и кирпичей, раскидывают, (5) что накопилось, в драке.) Тем не менее борьба вещь хорошая. Борьба настоящая есть материал для мира будущего. Только Костомарова не могу читать без негодования.
Кажется, ответил на всё. Куда Вы отправляетесь в деревню, многоуважаемый Михаил Петрович?
Я совершенно не знаю, как проведу лето: решительно думается мне иногда, что я сделал большое сумасбродство, взявшись за "Гражданин". Например: без жены и без детей я жить не могу. Летом им надо в деревню для здоровья и от Петербурга по возможности подальше. Между тем я должен остаться при "Гражданине". Значит, расстаться с семейством. Совсем невыносимо.
Крепко жму Вам руку и храни Вас бог.
Ваш весь Ф. Достоевский.
(1) далее было начато: и с (2) вместо: то есть - было: и (3) было: нас (4) далее начато: так (5) далее было: а. их б. свой запас
472. M. П. ФЕДОРОВУ
11 мая 1873. Петербург
11 мая/73.
Милостивый государь Михаил Павлович,
Я помню, что несколько месяцев назад охотно дал согласие на переделку моей повести "Дядюшкин сон" в комедию. Но чрезвычайно смутно припоминаю обстоятельства и забыл Ваше имя.
Но согласие я дал - Вашему ли брату или сам написал Вам, не помню. На теперешнее письмо Ваше опять с охотою отвечаю согласием. Если Вам удастся
- буду очень рад; если же нет, то достоинства моей повести (если только в ней есть они) от неудачи Вашей на сцене не потеряются. А так как мое согласие, кажется, доставит Вам удовольствие, то и не думаю медлить им.
Впрочем, очень бы желал предварительно прочесть Вашу пьесу. Так как Вы теперь заняты экзаменами, то, мне кажется, дело терпит. Когда же будет Вам возможно, то пришлите мне прочесть. Переправлять я не буду, волочить дело тоже, и если увижу, что чуть-чуть возможно, то так и напишу Вам. Вы извините меня, пожалуйста, за мое откровенное предположение неудачной переделки. Пусть останется лишь предположением; ведь я совершенно не имею удовольствия знать Вас. Но повторяю: если б переделка Ваша была и слаба, но возможна хотя бы только чуть-чуть, то я не воспрепятствую Вашим намерениям.
Я не знаю, поставите ли Вы на афишах, что сюжет заимствован из моей повести, или нет? Мне всё равно; но когда пришлете Вашу рукопись, то уведомьте меня.
Адресуйте как адресовали.
Примите уверение в совершенном моем уважении.
Покорный слуга Ваш
Федор Достоевский.
473. П. А. ИСАЕВУ
17 мая 1873. Петербург
17 мая.
Любезный Паша,
Апол<лон> Николаевич Майков желает тебя видеть по очень важному и неотлагательному делу - интересному как для него, так и для тебя. Но так как дело неотлагательное, то просит тебя прийти как можно скорее, то есть завтра в пятницу часов в 10 утра, если только поспеет к тебе, и во всяком случае как можно скорее. (1)
До свидания. Я завтра еду. Мой поклон твоей супруге.
Весь твой Федор Достоевский.
(1) вместо: как можно скорее - было: поскорее
474. П. А. ИСАЕВУ
19 мая 1873. Петербург
Суббота, 19 мая.
Любезнейший Паша, я вчера опоздал и не поехал, а еду сегодня в 2 часа. Может быть, я показался тебе вчера очень нетерпеливым и расстроенным. Если я тебя чем-нибудь обидел и огорчил, то извини, пожалуйста. Мне показалось, что надо было тебе написать это.
А засим жму тебе руку и остаюсь тебя любящий
Ф. Достоевский.
475. А. Г. ДОСТОЕВСКОЙ
20 мая 1873. Москва
Москва
20 мая/73.
Милый друг мой Аня, сегодня в полдень, так как поезд опоздал на час, приехал я в №№ Ел<ены> П<авлов>ны. Никого не застал: Соня с детьми на даче, а Елена Павловна к ней уехала. Узнал, что Ел<ена> П<авлов>на будет вечером, и занял номер. Затем оделся и поехал к Полякову, который у Ел<ены> П<авлов>ны оставил адресс своей гостиницы. Его, к счастию, застал. Он очень был доволен, меня увидев, и выразился, что без меня ничего не мог сделать. Он рассказал, что узнавал везде в суде: никакого дела к слушанию 21 мая нигде не назначено. Но что, по его мнению, Шеры непременно что-то затеяли. (1) Он добыл копию с завещания и всего подлинного дела (18 листов) и заплатил за это 25 рублей. (Не худо кидает деньги!) Говорит, что было необходимо. Рассказал, что был у Варвары Михайловны и что та встретила его недоверчиво и сказала ему между прочим: "Неужели брат Федя хочет меня лишить всего?" Я отправился тотчас же к Варе. Она, между прочим, в большом горе, что зять ее, Смирнов, умер (3-тьего дня схоронили) и оставил вдову (ее дочь) и пятерых маленьких детей. Варя, бедная, плачет, но встретила меня очень приветливо. Она (и, по-моему, искренно) даже рада, что мы начинаем дело. Она убеждена, что Шеры начали и даже что-то уже подали. Она уверяет, что вызов наследников был тому назад несколько месяцев. Просила не забыть ее при дележе в 14-й доле. Но все они здесь убеждены, что Шеры выиграют, основываясь на каком-то решении сената, в декабре, по какому-то подобному же делу в пользу единокровных. Между прочим, (2) Варя потому убеждена, что недели 2 тому приезжал брат Андрей М<ихайлови>ч, остановился у ней и, не найдя Веселовского в Москве, послал ему в другой город телеграмму. Брат Андрей приехал только потому, что узнал о Шерах и тоже (как и мы) был уверен в возможности захватить (3) всё; подбивал на это и Варю. (NB. Все здесь, кажется, уверены, что наши расписки в взятых мною и братом Мишей 10000 и слова тетки насчет нас в завещании лишают нас права искать теперь; но Поляков на это смеется. Брат же Андрей, вероятно, на это рассчитывал, коли не написал мне ничего.) Веселовский по вызову брата Андрея приехал, и на другой день (рассказывает Варя) брат воротился от него убитый и что Веселовский, будто бы, убедил его, что ничего не поделаешь и что Шеры правы. С тем брат Андрей и уехал. (NB. Но откуда же брат Андрей получил известие? - Это неизвестно.) Варя дала мне весьма важные подлинные метрические документы, это мне доказательство, что она за нас, и была очень дружелюбна. Я просидел у ней долго и поехал к Полякову уже вечером. Рассказав ему и вручив документы, я предложил ему ехать завтра к Веселовскому, который бывает в городе 2 раза в неделю от 10 до 12 часов. Затем решить окончательно, что делать. В том, что Шеры что-то начали, - нет сомнения. Но что, где и когда? Неизвестно, и это Поляков хочет разыскать. Он говорит, что пробудет до середы и уедет, оставя знакомого человека (4) следить за делом в суде, и чуть узнает, что Шеры подали, уведомить его в Петербург. Поляков более чем когда-нибудь горячится и надеется. Он говорит, что имение по оценке обозначено в 52000, то есть по оценке опекунской и судейской. Если так по первой казенной оценке, то наверно дороже. Я прямо сказал Полякову, что я начну дело лишь в случае, что начнут Шеры, ибо не хочу обижать сестер. Сказал я это еще до поездки к Варе. Но теперь явно, что они уже начали и, может быть, потаенно. Что сделаем в эти три дня, напишу тебе. У Вареньки был Жеромский, и Варя нашла, что Жеромский дельнее Полякова. Жеромский в 2 дня достал по приходам все метрики, в суде же тоже узнал, что 21-го ничего не будет, но остается действовать и узнавать. Он говорил Варе, что действует за Колю даром по дружбе. Жеромский (как и Поляков) смеются над надеждами Шеров и не верят в декабрьский приговор сената.
Ну вот всё о деле, завтра узнаем более. Боюсь только, что Поляков потратит денег.
Затем вечером приехал в №№, где застал Елену Павловну. Завтра приедет и Соня. Елена Павловна говорит, что за Соню очень боится и что та решительно губит себя работой. Пишу тебе поздно, вставать завтра рано, ночь я не выспался и теперь едва хожу. Ночью совсем не спал.
Напиши мне, как ты, здорова ли, пожалуйста, подробнее. Мне весь этот день, после всей этой тревоги и деловитости, очень солоно пришелся. Прежде я не так приезжал в Москву. О детях черкни всё что можно подробнее. Хотя уже и 1/2 одиннадцатого, но служанка ждет письма положить его сегодня же в почтов<ый> ящик. Машенька очень заболела. Сегодня приехал (до меня) Витя и прямо проехал в Даровое. Ради бога, напиши о детях.
Прощай, обнимаю тебя. Твой весь тебя крепко любящий
Ф. Достоевский.
Чуть с тобой обморок или что-нибудь, хоть каплю, сейчас телеграфируй. Не мучь себя очень заботами. В четверг выеду наверно, если не успею раньше. Тв<ой> весь.
(1) далее было: Был он (2) было: тем (3) исправлено рукой А. Г. Достоевской на: получить (4) было: чиновника
476. А. Г. ДОСТОЕВСКОЙ
12 июня 1873. Петербург
Вторник
12 июня/73.
Милая Аня, письмо твое получил всего сейчас, в 8 часов вечера, и уже думал идти пускать телеграмму на имя священника - так об вас беспокоился. Рад, что у вас благополучно. Боюсь, что ты слишком устала. Ангельчиков моих, Федю и Лилю, целую. Мне очень скучно. Дачу найми как можно скорее с садом. Вчера утром меня судили, осудили 25 руб. и два дня на абвахте, но окончательный приговор скажут лишь 25 июня, а стало быть, ждать еще долго. Пишу наскоро. Пиши скорее. Дела у меня много. Сейчас нагрубил мне метранпаж нестерпимо. Он у Мещерского ждал в передней, а я его сейчас у себя на стуле - вероятно, за это. Но причина важнее, и я беспокоюсь: всё дело в том, что Мещерский Траншелю не заплатил, а в долг, вот они теперь всё и делают страшно небрежно и с нестерпимыми грубостями, а я так не могу. Сейчас, воротясь домой, застал у себя Полякова и Федю, кое-как сговорились. Поляков стребовал у меня оставшиеся 25 руб. за поездку в Москву. Федя очень тебе кланяется. Дела бездна, людей почти не вижу. Вчера, впрочем, был у Кашпиревых.
Хожу в детскую комнату и смотрю на их пустые постельки. Поцелуй их очень. Прощай, целую тебя.
Твой весь Ф. Достоевский.
Не жалей детям гостинцу.
Смотри за ними. Выспись, это главное, и старайся не простудиться.
477. А. Г. ДОСТОЕВСКОЙ
14 июня 1873. Петербург
Четверг
14 июня/73 г.
Милая Аня, сейчас получил твое письмо. Очень рад, что вы все здоровы. Детей целуй. Очень буду рад, если тебе ванны принесут пользу. Если довольна дачей, то чего же лучше. Я очень занят. Теперь 9 часов вечера, а я еще и не начинал большую статью, которая завтра должна быть сдана.
К тому же очень устаю, много ходьбы и всяких мелких хлопот. Ко мне никто не ходит. Вчера был Ив<ан> Гр<игорьеви>ч, спрашивал о тебе. Ничего особенного. Федя просил отсрочить долг, то есть никогда, конечно, не отдаст. С типографией всё дрянные мелкие хлопоты. Хозяин ко мне заходил раза
4, всё когда меня нет, под разными глупыми предлогами; должно быть, хочет завести знакомство. Александра, может быть, и порядочная, но манерничает. Одним словом, нечего писать о себе, и без того загроможден делом, не сплю целые ночи. А тут духота, пыль.
Желаю тебе (1) жить веселее моего. Письма твои имеют деловой характер, да тем лучше. Не забывай уведомлять о детях.
Целую их 1000 раз.