Дойл Артур Конан. Долина ужаса (и)

4. Долина ужаса

   На следующее утро Макмэрдо прежде всего вспомнил о своем вступлении в ложу. И неудивительно: рука у него распухла и воспалилась, сильно болела голова. Поздно позавтракав, он сел за письмо одному приятелю. Принесли свежий «Гералд». Внизу была напечатана заметка под названием «Преступление в редакции „Гералда“». Она вкратце сообщала о вечернем нападении и кончалась словами:

   «Дело передано полиции, однако вряд ли можно надеяться, что расследование приведет к каким-либо результатам. Многочисленным друзьям Стейнджера мы сообщаем, что, хотя он был жестоко избит и получил несколько повреждений головы, жизнь его вне опасности».

   Макмэрдо положил газету, его рука слегка дрожала, наверное, потому, что слишком много выпил вчера. Он стал закуривать трубку, когда в дверь комнаты постучалась и вошла хозяйка. Она передала ему записку, только что принесенную мальчиком-рассыльным. Макмэрдо сразу взглянул на подпись, но ее не было. Текст гласил:

   «Мне нужно поговорить с вами, но не у вас в доме. Мы можем встретиться у флагштока на Мельничном холме. Если вы придете туда сейчас, я сообщу кое-что важное и для вас и для меня».

   Макмэрдо дважды перечитал эти строки, но они ничего не сказали ему о возможном их авторе. Поразмыслив, он все же решил пойти на встречу.
   Мельничным холмом назывался небольшой запущенный парк в центре города. Летом его наполняли гуляющие, зимой же он был пуст и представлял собою унылое место. С вершины холма, на котором был разбит парк, открывался вид не только на город, но и на уходящую вниз извилистую долину, покрытую черным от копоти и угольной пыли снегом, и на лесистые горы. Макмэрдо пошел вверх по дорожке, обсаженной с обеих сторон елками, и наконец добрался до закрытого ресторана в середине парка. Рядом с рестораном виднелся пустой флагшток, а под ним стоял человек в пальто с поднятым воротником и в низко опущенной шляпе. Он повернулся на звук шагов, и Макмэрдо с удивлением узнал Морриса. В виде приветствия они обменялись сигналами ложи.
   — Мне хотелось поговорить с вами, мистер Макмэрдо, — сказал Моррис с неуверенностью. — Спасибо, что вы приняли мое приглашение.
   — Почему вы не подписались?
   — Необходима осторожность; в наше время не знаешь, кому можно доверять, а кому нет.
   — Братьям по ложе следует доверять.
   — Ну, не всегда, — с горячностью возразил Моррис. — Все, что мы говорим, и даже все, что думаем, передают мистеру Макгинти.
   — Послушайте, — с недовольством сказал Макмэрдо, — вам известно, что я только вчера клялся в верности мастеру. Вы хотите, чтобы я нарушил свою клятву?
   — Плохи же у нас дела, если свободные граждане не смеют высказывать свои мысли, разговаривая с глазу на глаз.
   Макмэрдо, пристально наблюдавший за собеседником, казалось, смягчился.
   — Как вам известно, я здесь недавно и плохо знаю ваши обычаи. Не мне начинать говорить, мистер Моррис… Если вам нужно что-нибудь сказать, я вас слушаю.
   — Чтобы передать все мистеру Макгинти?
   — Успокойтесь. Лично я останусь верен ложе, говорю вам это прямо. Но я не выдаю то, что мне сказали по секрету. Но учтите, ни в чем, что противоречит интересам ложи, не ждите от меня помощи.
   — Быть может, я отдам в ваши руки свою жизнь, говоря откровенно. Но вы все же новичок. Значит, совесть у вас еще не так заскорузла, как у других. Вот почему мне хотелось поговорить с вами.
   — Что же вы хотите сообщить мне?
   — Если вы меня выдадите, пусть ляжет на вас мое проклятие.
   — Я сказал, что не выдам!
   — Тогда ответьте: когда вы сделались членом ложи в Чикаго и произнесли обеты верности и милосердия, приходила вам на ум мысль, что это поведет вас к преступлениям?
   — Смотря что называть преступлением.
   — Смотря что! — воскликнул Моррис гневно. — Мало вы видели наших дел, если можете назвать их как-нибудь иначе. Ну а прошлой ночью, когда старого человека, который мог быть вашим отцом, избили до полусмерти, — что это было, по-вашему?
   — Некоторые сказали бы, что это война, — спокойно ответил Макмэрдо, — а на войне — как на войне: все сводят счеты как могут.
   — Вы все-таки ответьте на мой вопрос: думали вы о чем-либо подобном, когда вступали в чикагскую ложу?
   — Должен признаться, нет.
   — Так было и со мной, когда я вступил в орден в Филадельфии. К сожалению, дела мои там расстроились, и в один проклятый Богом час я услышал о Вермиссе. Я приехал сюда для поправки своих дел. Боже, подумать только… Со мной приехали жена и трое детей. На рыночной площади я открыл магазин, и дела пошли отлично. Потом я вступил в местную ложу — так же, как вы вчера. Я сразу очутился во власти злодея и запутался в сети преступлений. Что мне оставалось делать? Я не могу отсюда уехать, так как все состояние мое вложено в магазин. Если я откажусь от братства, то буду тут же убит, и один Бог ведает, как поступят с моей женой и детьми. О, это ужасно! — Моррис закрыл лицо руками.
   Макмэрдо пожал плечами.
   — Вы слишком сердобольны для всех этих дел.
   — Во мне не умерла совесть, но они превратили меня в преступника. Особенно запомнился один случай. Однажды мне дали поручение. Если бы я отказался, меня постигла бы смерть… Воспоминание о случившемся будет вечно преследовать меня. Милях в двадцати от города стоял уединенный дом, вон там, у гор… Мне приказали караулить двери, поручить мне самое дело они не решились. Остальные вошли в комнату, и, когда снова появились из дверей, их руки были в крови… Мы собирались уйти, когда позади нас в доме закричал ребенок. Я чуть не потерял сознание от ужаса, но мне надо было улыбаться, иначе в следующий раз они вышли бы с окровавленными руками из моего дома и мой маленький Фрэд кричал бы так же… По приказу я сделался палачом… Я верующий католик, но патер не захотел и говорить со мной, узнав, что я Чистильщик… Меня отлучили от церкви… Мне ясно, что вы идете по той же дороге, и я спрашиваю вас: готовы ли вы сделаться хладнокровным убийцей?.. Или мы все же можем каким-нибудь способом остановить все это?
   — Что вы хотите делать? — резко спросил Макмэрдо. — Ведь не донести же?
   — Боже сохрани, — ответил Моррис. — Одна мысль об этом стоила бы мне жизни.
   — Ну что ж, — сказал Макмэрдо, — лично мне вы кажетесь просто слабохарактерным человеком. К тому же вы придаете всему этому слишком много значения.
   — Слишком много! Поживите здесь дольше, тогда узнаете! Посмотрите в долину, какую тень бросают на нее клубы дыма? Поверьте, тень преступлений куда мрачнее. Мы живем в Долине ужаса. С заката до утренней зари сердца мирных жителей трепещут от страха. Скоро, молодой человек, вы сами убедитесь в этом.
   — Поживем — увидим, — беспечно сказал Макмэрдо. — Придет время, и я скажу вам, что думаю по этому поводу. А теперь мне ясно только одно: вы не годитесь для жизни в долине и чем скорее продадите свою лавочку за любую цену и уедете отсюда, тем лучше. Я не забуду, что вы сказали. Надеюсь, вы говорили с добрыми намерениями. Прощайте.
   — Погодите, — остановил его Моррис. — Нас могли заметить вместе, и кто знает, не пожелают ли они узнать, о чем мы разговаривали.
   — С вашей стороны предусмотрительно подумать об этом.
   — Скажем, я предлагал вам место у меня в магазине.
   — А я отказался. Ну что ж, договорились. Прощайте, брат Моррис, и желаю, чтобы в будущем вам жилось легче.
   В тот же вечер Макмэрдо в задумчивости сидел у себя в гостиной возле печки и курил. Неожиданно дверь распахнулась и в комнату ввалился мастер ложи. Он сел против молодого человека и несколько секунд молча смотрел на него. Макмэрдо выдержал этот взгляд совершенно спокойно. Наконец Макгинти сказал:
   — Я редко хожу в гости, брат Макмэрдо, так как посетители отнимают у меня слишком много времени. Тем не менее я решил навестить вас.
   — Горжусь этим, — ответил Макмэрдо и поднялся с места, чтобы достать из буфета бутылку виски. — Не ожидал такой чести.
   — Ну как рука?
   Макмэрдо скривился.
   — Дает о себе знать, но ничего: стоит помучиться.
   — Да, — ответил Макгинти, — стоит для людей, преданных ложе и готовых работать на нее. О чем вы толковали с братом Моррисом на Мельничном холме?
   Вопрос прозвучал неожиданно, но у Макмэрдо был наготове ответ.
   — Моррис добрый парень. Ему показалось, что я нуждаюсь, и, желая мне помочь, он предложил мне место в своем магазине.
   — И вы отказались?
   — Ну, конечно. Я могу, не выходя из комнаты, заиметь за четыре часа больше, чем он дал бы мне за месяц.
   — Верно. Но на вашем месте я не стал бы часто встречаться с Моррисом.
   — Почему?
   — Потому что я советую вам это. Для всех оказалось бы вполне достаточно моего слова.
   — Может быть, но не для меня, — смело возразил Макмэрдо.
   Глаза смуглого исполина гневно вспыхнули, однако в следующую секунду выражение его лица изменилось, и он громко засмеялся неискренним смехом.
   — Я всегда говорил, что вы странная карта в игре. Ну, если вам нужны объяснения, извольте, я их вам дам. Разве Моррис не отзывался плохо о ложе?
   — Нет.
   — А обо мне?
   — Тоже нет.
   — Значит, он просто не доверяет вам. В душе же он неверный брат. Мы это знаем и ждем только случая наказать его. В нашем загоне нет места для паршивой овцы. А если вы будете вести знакомство с неверным человеком, подозрение в неверности падет и на вас. Понятно?
   — Я не могу подружиться с ним, потому что этот человек мне не нравится, — ответил Макмэрдо. — Что же до моей неверности, так заговори о ней не вы, а кто-нибудь другой, ему бы не пришлось произнести следующую фразу.
   — Хорошо, сказано достаточно, — заметил Макгинти. — Я пришел, чтобы вовремя предупредить вас, что и сделал.
   — Но как вы узнали о моем свидании с Моррисом?
   Макгинти засмеялся.
   — Я должен знать все, что происходит в городе, — сказал он, — и советую помнить, что я все знаю. Ну, мне пора, я только добавлю, что…
 

 
   Но он не успел закончить прощальную фразу: дверь распахнулась, и настороженные лица трех полицейских заглянули внутрь. Макмэрдо вскочил и вытащил было револьвер, однако тут же снова спрятал его в карман, увидев наведенные на себя дула винтовок. Четвертый человек, тоже в мундире, вошел в комнату, и Макмэрдо узнал в нем капитана Мервина из Чикаго. Капитан подошел к нему и покачал головой.
   — Я так и думал, что нам еще предстоит встретиться. Одевайтесь и пошли.
   — Вам придется за это ответить, — прогремел Макгинти. — Как вы смеете врываться в частный дом и оскорблять честных людей?
   — Это вас не касается, советник, — ответил Мервин. — Мы пришли не за вами, а вот за этим молодчиком, и вы обязаны помогать полиции исполнять ее долг.
   — Он мой друг, и я отвечаю за него.
   — Смотрите, мистер Макгинти, как бы вам не пришлось отвечать за собственные дела. Ну а этот Макмэрдо был негодяем еще до приезда в Вермиссу, негодяем он остался и теперь… А ну-ка давайте сюда револьвер, молодчик.
   — Вот он, — хладнокровно сказал Макмэрдо. — Будь мы с вами с глазу на глаз, капитан Мервин, вы бы разговаривали иначе.
   — Где приказ об аресте? — спросил Макгинти. — Ей-богу, пока в полиции служат такие господа, как вы, в Вермиссе будет все хуже. Вы нас оскорбили и ответите за это.
   — Исполняйте ваш долг, как вы его понимаете, советник, — сказал Мервин, — а мы будем исполнять свой.
   — В чем меня обвиняют? — спросил Макмэрдо.
   — В том, что вы участвовали в нападении на редактора Стейнджера в помещении «Гералда». Можете радоваться, что вас не обвиняют в убийстве.
   Макгинти грубо рассмеялся.
   — Если дело в этом, то советую вам бросить его: Макмэрдо был в Доме союза и до полуночи играл в покер. Человек двенадцать свидетелей подтвердят мои слова.
   — Все выяснится на суде. А пока пошли, Макмэрдо. Отойдите, мистер Макгинти, в сторону: во время исполнения своих служебных обязанностей я сопротивления не допущу.
   В голосе капитана прозвучала такая решительность, что Макмэрдо и Макгинти осталось только подчиниться. На прощание мастер успел шепнуть несколько слов арестованному.
   — А как же?.. — он указал большим пальцем через плечо, и Макмэрдо понял, что он имеет в виду фальшивые доллары.
   — Все в порядке, — шепотом ответил Макмэрдо: у него был тайник под полом в спальне.
   — До свидания, — громко сказал Макгинти, пожимая ему руку. — Я поговорю с адвокатом Релаем и все издержки возьму на себя. Можете быть уверены: вас скоро освободят.
   Капитан подозрительно посмотрел на них.
   — Вы двое, — обратился он к полицейским, — сторожите арестованного и стреляйте, если он надумает бежать. А я обыщу дом.
   Но обыск ничего не дал, и Макмэрдо повели в полицию. Стемнело, дул резкий ветер, поэтому людей на улицах было мало. Но встречавшиеся прохожие, ободренные темнотой и присутствием полиции, осыпали арестованного оскорблениями.
   — Судите проклятого Чистильщика! — крикнул кто-то. — Линчуйте его!
   После короткого допроса Макмэрдо поместили в общую камеру. Там он увидел Болдуина и других участников нападения.
   Но длинная рука ложи дотянулась и сюда. Ночью какой-то полицейский вошел в камеру с охапкой соломы и вынул из нее две бутылки виски, еду и колоду карт. Арестованные провели ночь не скучно.
   Утром стало ясно, что им действительно нечего опасаться. С одной стороны, свидетели нападения — метранпаж и наборщики — признали, что освещение было слабое, а они волновались и потому не могут теперь клятвенно удостоверить личности нападавших; к тому же ловкий адвокат, приглашенный Макгинти, совсем их запутал. Пострадавший, который дал показания в больнице, помнил лишь, что первый ударивший его человек был с усами. Стейнджер, правда, добавил, что убежден в причастности к нападению Чистильщиков, потому что из всех окрестных жителей только они одни его ненавидят и он уже не раз получал от них угрожающие письма. Но, с другой стороны, шестеро граждан, в том числе и муниципальный советник Макгинти, заявили, что все обвиняемые в момент нападения играли в карты в Доме союза и ушли очень поздно. В результате обвиняемых отпустили, сказав им несколько слов, похожих на извинение, а капитану Мервину и всей полиции сделали замечание за неуместное усердие.
   Когда огласили решение, в зале раздались крики одобрения. Макмэрдо глянул и увидел много знакомых лиц. Братья ложи улыбались и махали шляпами. Остальные присутствующие, сжав губы и сдвинув брови, молча смотрели на оправданных, когда те выходили из суда. Только один рабочий с черной бородой крикнул им вслед:
   — Проклятые убийцы!.. Мы все же засадим вас!

5. Самый темный час

   Если что-либо и могло еще больше увеличить популярность Макмэрдо среди братьев Чистильщиков, то лишь этот происшедший арест и последовавшее оправдание. Он уже заслужил репутацию веселого гуляки, человека гордого и вспыльчивого, неспособного снести оскорбление ни от кого, даже от самого мастера ложи. Лишь некоторых старших братьев, в том числе и Болдуина, явно раздражало столь быстрое возвышение новичка. Но они держались осторожно, потому что Макмэрдо так же легко вступал в драку, как смеялся и шутил.
   Зато старик Шефтер теперь вообще не желал иметь с ним никакого дела и категорически запретил появляться у него в доме. Однако любящая Этти не могла отказаться от Джона, хотя здравый смысл и ей подсказывал, к чему повело бы замужество с таким человеком. Как-то утром, проведя бессонную ночь, девушка решила повидаться с Джоном и уговорить его отказаться от всяких темных дел. Она отправилась к нему и незаметно проскользнула в комнату, где, как она знала, жил Макмэрдо. Тот сидел за столом и что-то писал. Шагов Этти он не услышал. Внезапно ее охватил порыв шаловливости. Она на цыпочках подкралась к Джону и неожиданно положила руку ему на плечо.
   Намерение Этти испугать его более чем удалось. Джон мгновенно вскочил, точно подброшенный пружиной, и резко повернулся. Левая рука его одновременно смяла лежавшую на столе бумагу, а правой он едва не схватил девушку за горло. Секунду он смотрел на нее бешеным непонимающим взглядом, потом на лице изобразились облегчение, удивление и, наконец, радость.
   — А, это вы, Этти, — сказал Джон, вытирая мгновенно вспотевший лоб. — Подумать только, что вы пришли ко мне, а я вас так встречаю! Ох, Этти, позвольте мне загладить мой поступок! — И он протянул к ней руки.
   Но она еще находилась под сильным впечатлением от увиденного выражения смертельного страха, которое в первый миг отразило его лицо.
   — Почему вы так сильно испугались меня? О Джон, если бы ваша совесть была чиста, вы не посмотрели бы на меня таким взглядом!
   — Я думал о другом, и когда вы бесшумно подкрались…
   — Нет, Джон. — В ней вдруг вспыхнуло подозрение. — Дайте мне письмо, которое вы писали!
   — Этти, я не могу исполнить вашей просьбы.
   — Вы писали другой женщине! Иначе вы не стали бы скрывать от меня письмо. Может быть, вы писали своей жене? Я даже не знаю наверняка, что вы холосты. Ведь вас здесь никто не знает!
   — Я не женат, Этти. Клянусь, вы для меня единственная женщина в мире!
   — Тогда почему вы не хотите показать мне письмо?
   Он посмотрел на нее с нежностью.
   — Дорогая, я дал клятву не показывать его и, как не нарушил бы слова, данного вам, так сдержу и обещание, взятое у меня другими. Дело касается ложи, и это тайна даже от вас. Если я испугался прикосновения вашей руки, неужели вы не понимаете, почему? Ведь это могла быть и рука врага.
 

 
   Он привлек ее к себе, и поцелуи окончательно разогнали ее сомнения и страхи.
   — Скажите, теперь вы снова спокойны? Да?
   — О каком спокойствии вы говорите, Джон, когда в любой день я могу услышать, что вас судят за убийство? Макмэрдо — Чистильщик! Эти слова каждый раз болью пронзают мое сердце.
   — Мы стараемся своими средствами отстоять принадлежащие нам права.
   Этти прижалась к нему.
   — Оставьте их, Джон! Ради меня! Я пришла просить вас об этом. О Джон, видите, я умоляю вас на коленях!
   Он поднял девушку и, прижав ее к груди, постарался успокоить.
   — Право, Эгги, вы сами не знаете, чего просите. Могу ли я бросить начатое дело? Это было бы нарушением клятвы, изменой! Знай вы обстоятельства, в которых я нахожусь, вы не просили бы об этом. А потом — разве ложа так просто отпустит человека, посвященного в ее тайны?
   — Я уже все обдумала, Джон. У отца есть кое-какие сбережения, и ему тоже надоел этот проклятый город. Мы вместе сбежим в Филадельфию или в Нью-Йорк и спрячемся там.
   Джон горько рассмеялся:
   — У ложи длинная рука! Она легко протянется отсюда и в Филадельфию и в Нью-Йорк.
   — Ну так уедем в Англию или в Швецию, на родину моего отца. Уедем куда хотите, только бы очутиться подальше от этой Долины ужаса!
   Макмэрдо вспомнил о Моррисе.
   — Вот уже второй раз при мне так ее называют. Действительно, многие из вас подавлены страхом.
   — О Джон, все минуты нашей жизни омрачены. Может, вы думаете, что Болдуин простил? Он только боится вас, иначе — что было бы уже с нами! Если бы видели, какими глазами он смотрит на меня…
   — Поймите, милая, я не могу сейчас уехать. Зато, если вы мне доверитесь, я найду сам хороший, честный выход из положения.
   — Из такого положения не может быть честного выхода.
   — Да, с вашей точки зрения. Но дайте мне шесть месяцев, и я, не стыдясь ничьих взглядов, смогу уйти из долины.
   Девушка недоверчиво взглянула на него.
   — Шесть месяцев? Вы обещаете?
   — Ну, может быть, семь или восемь… Во всяком случае, раньше чем через год мы отсюда выберемся.
   Больше Этти ничего не добилась. Но и это было уже кое-что. Отдаленный свет несколько рассеял мрак безнадежного будущего. Когда Этти вернулась домой, на душе у нее было легче, чем когда-либо за все время, что она знала Джона.
   Поскольку Макмэрдо сделался полноправным членом ложи и стал получать более подробные сведения, он вскоре выяснил, что деятельность Чистильщиков отнюдь не ограничивалась одной долиной, а была гораздо обширнее и сложнее. Даже Макгинти, видимо, не был осведомлен о ней полностью. Брат высшей ступени, именовавшийся областным делегатом и живший в Хобсоне, ведал многими отдельными ложами и самовластно распоряжался ими. Макмэрдо только раз видел его — маленького седого человека, похожего на крысу, который не ходил, а скользил, исподтишка бросая взгляды направо и налево. Его звали Иване Потт. Сам мастер триста сорок первой ложи явно испытывал по отношению к этому человеку что-то вроде уважительного трепета.
   Однажды Сканлейн, живший в одном доме с Макмэрдо, получил от Макгинти письмо, к которому была приложена записка Иванса Потга. Тот сообщал главе ложи Вермиссы, что присылает к нему двух хороших ребят, Лоулера и Эндрюса, которым предстоит поработать в окрестностях города. Не потрудится ли мастер хорошенько спрятать их до того времени, когда им пора будет действовать? И Макгинти просил Сканлейна и Макмэрдо приютить у себя приезжих.
   В тот же вечер явились Лоулер и Эндрюс, каждый со своим дорожным мешком. Лоулер, человек пожилой и замкнутый, в черном сюртуке и мягкой шляпе, с седой растрепанной бородой, походил на священника. Второй же, Эндрюс, почти еще мальчик, с открытым лицом и развязными манерами, наоборот, казался школьником, который беззаботно наслаждается каникулами. Оба они не пили ничего спиртного и, в общем, вели себя крайне примерно. Впрочем, они более или менее охотно рассказывали о своих прошлых поручениях. На счету Лоулера их было четырнадцать, Эндрюса — три. Лишь о том, что им предстояло сделать, они помалкивали.
   — Нас выбрали потому, что ни я, ни этот мальчик не пьем, — только и сказал Лоулер. — Значит, ничего лишнего не сболтнем.
   — Всем нам одинаково близко дело, — ответил ему Сканлейн.
   Все четверо усаживались за ужин.
   — Верно, и мы охотно потолкуем о том, как был убит Чарли Уильямс, или Симон Берд, или еще кто-нибудь.
   — Здесь у нас живет с полдюжины людей, с которыми я с удовольствием свел бы счеты, — запальчиво произнес Макмэрдо.
   — Не собираетесь ли вы побывать у Джека Нокса из Ирландии? Я с радостью услышал бы, что он получил должное.
   — Нет, нас занимает не он.
   — Может, Герман Штраус?
   — И не он.
   — Ну, мы не настаиваем. Тайна есть тайна. Просто мы хотели бы помочь вам.
   Лоулер с улыбкой покачал головой. От него ничего нельзя было выведать.
   Однако Сканлейн и Макмэрдо все же твердо решили присутствовать при «потехе», как они выражались. Когда Макмэрдо услыхал на лестнице тихие шаги, он разбудил Сканлейна, и оба быстро оделись. Наружная дверь была открыта. Еще не рассвело, но при неверном свете уличных фонарей Макмэрдо и его спутник разглядели две быстро удалявшиеся фигуры и осторожно двинулись за ними.
   Их дом стоял на самом краю города. Очень скоро Макмэрдо и Сканлейн очутились в поле, неподалеку от перекрестка двух проселочных дорог. На перекрестке Лоулера и Эндрюса ждали еще трое приезжих братьев. Очевидно, предстояло важное дело. Братья направились к Вороньей горе, где находились шахты крупной компании. Ими ведал энергичный и бесстрашный директор, уроженец Новой Англии, который даже в долгие годы террора сумел поддерживать необходимую дисциплину и порядок среди своих подчиненных.
   Светало, по черной тропинке двигались шахтеры поодиночке и группами.
   Макмэрдо и Сканлейн смешались с ними, не теряя из виду приезжих братьев. Над землей висел густой туман. Вдруг прозвучал резкий свисток: это был сигнал, который означал, что минут через пять — десять начнется спуск в шахту.
   Когда Сканлейн и Макмэрдо дошли до открытой площадки около шахты, там столпилось около сотни шахтеров. Ожидая спуска, чтобы как-то согреться, они топали ногами и дули себе на руки. Приезжие братья стояли в стороне. Сканлейн и Макмэрдо взобрались на груду шлака поодаль. Из машинного отделения вышел бородатый управляющий Мензис и снова засвистел в свисток: начинался спуск в шахту. В это мгновение откуда-то со стороны подошел директор, высокий худощавый человек. Сделав несколько шагов, он заметил группу молчаливых и неподвижных незнакомцев. Они были в рабочей одежде и все в надвинутых на глаза шляпах.
   — Кто вы такие? И зачем здесь находитесь? — спросил директор, подходя к ним.
   Вместо ответа молодой Эндрюс шагнул вперед и выстрелил ему в живот. Сотня ожидающих шахтеров замерла, словно парализованная. Директор обеими руками зажал рану, поднялся с земли и шатаясь побрел прочь, но тут выстрелил второй убийца. Директор упал на бок, подергивая ногами и хватая руками обломки руды. При виде этого из груди Мензиса вырвался вопль ярости, и он с большим болтом в руках кинулся на убийц. По нему тоже выстрелили несколько раз, и он мертвый упал к ногам убийц. Несколько шахтеров двинулось было вперед, послышались голоса сострадания и гнева. Но двое из приезжих выпустили несколько зарядов, пули просвистели над головами рабочих, и те быстро отступили. Убийцы сразу растворились в утреннем тумане. Все произошло очень быстро. Свидетели этой сцены едва успели опомниться, как все было кончено, и вряд ли кто-нибудь из них мог бы описать наружность людей, только что на глазах целой толпы совершивших двойное убийство.