Страница:
Я как-то спросил на кухне, не знают ли они, чего не хватает нашим хозяевам, но кухарка мне сказала, что не ее дело вмешиваться в хозяйские дела, ее дело работать да получать жалованье. Это была совсем глупая женщина. Она не смогла дать мне ответ на простой вопрос, а сама любила болтать без умолку.
Ну, так вот. Проходили недели и месяцы, а дела в холле шли все хуже и хуже. Генерал становился все более нервным, а его леди с каждым днем все печальнее. Но между ними не было ссор. Когда они завтракали, я имел обычай обходить дом кругом и подрезать кусты роз под самыми окнами, так что невольно слышал большую часть их разговоров.
Генерал говорил, что он не боится смерти или какой-нибудь явной опасности, но что у него отнимают все мужество неизвестность и ожидание. Тогда миледи утешала его, говоря, что, может быть, дело не так уж плохо, как он думает, что это может случиться в самом конце их жизни. Но он и слушать не хотел.
Что касается молодых господ, то я знаю, что они не всегда сидели в имении: как только им представлялся случай, уходили к мистеру Фэзергилу Уэсту в Бранксом. Генерал был слишком занят своими тревогами и ничего не знал, а я считал, что в мои обязанности кучера и садовника не входит докладывать ему об этом. Он и сам должен был бы знать, что если запретить девушке или леди делать то или другое, то это самый верный способ добиться, чтобы они это делали. Господь увидел это в райских кущах, а разница между людьми в раю и в Вигтауне не так уж велика.
Тут есть еще одно дело, о котором я еще не говорил, но которое надо обязательно отметить.
Генерал не жил в одной комнате с леди. Он спал один в комнате в самом дальнем конце дома. Эта комната всегда была у него на запоре, и он никому не разрешал входить в нее. Он сам стелил себе постель, сам убирал комнату и стирал пыль.
По ночам генерал бродил по дому, а в каждой комнате и всюду по углам висели зажженные лампы, так что у нас нигде не было темноты даже ночью.
Нередко из своей комнаты на чердаке я слышал его шаги в коридоре с полуночи до петухов. Жутко было лежать и слушать, как он бродит, и думать - то ли он сумасшедший, то ли набрался в Индии языческой идольской премудрости и теперь совесть грызет его, как червь. Мне следовало бы спросить, не полегчает ли ему, если он поговорит с преподобным Дональдом Мак-Сноу, но я побоялся. Генерал не такой человек, чтобы можно было с ним об этом разговаривать.
Однажды, когда я работал на газоне, генерал подошел и спросил меня:
- Приходилось ли вам когда-нибудь стрелять из пистолета?
- Боже сохрани! - воскликнул я. - Я в жизни никогда не держал в руках такой штуки.
- Ну и не берите его, - сказал он. - У каждого свое оружие. Надеюсь, что вы сможете защищаться ножом для прививки деревьев?
- Конечно, не хуже любого другого парня, - сказал я.
- Наш дом находится в пустынном месте, к нам могут забраться грабители. Нужно быть готовым к этому. Я, вы, мой сын Мордаунт и мистер Фэзергил Уэст из Бранксома, который явится по моему зову, все мы вместе сможем ли встретить врага как следует, как вы думаете?
- Точно, сэр, - сказал я. - Конечно, пировать веселее, чем воевать, но если вы прибавите мне еще фунт в месяц, я не уклонюсь от участия наравне со всеми другими.
- Не будем спорить об этом, - сказал генерал и дал согласие прибавить мне двенадцать фунтов в год. Он согласился на это с такой легкостью, как будто это были камешки. Я не хочу сказать ничего плохого, но я тогда невольно подумал, что деньги, которые тратят с такой легкостью, добыты, вероятно, не совсем честным путем.
По природе я человек не любопытный и не люблю совать нос в чужие дела, но тут я был поставлен в тупик: почему это генерал бродит по ночам, что не дает ему спать?
Так вот однажды, когда я убирал коридор, я заметил в углу недалеко от двери генеральской комнаты большую груду занавесей, старых ковров и тому подобных вещей. Внезапная мысль осенила меня, и я сказал себе:
- Израиль, дружок, - так я сказал, - почему бы тебе не спрятаться здесь сегодня ночью и не последить за стариком, когда он будет думать, что его никто не видит?
Чем больше я об этом думал, тем проще мне казалось это дело, и я решил сегодня же осуществить свою мысль.
Когда настала ночь, я сказал женщинам, что у меня болят зубы и я рано пойду спать. Я подождал немного у себя, а затем, когда кругом стихло, снял сапоги, быстро спустился по лестнице, добрался до кучи старых ковров и улегся там. Сверху я закрылся большим рваным ковром и притаился, как мышь. Генерал прошел мимо меня, направляясь в свою комнату.
Боже мой! За все деньги Объединенного банка в Дамфрисе не согласился бы я снова пережить эти часы. Как только я вспомню, что было, мороз пробегает по коже.
Как страшно лежать в тишине, ожидая чего-то и не слыша ни звука, за исключением тиканья старых часов где-то в конце коридора. Сперва я хотел выглянуть в коридор. Но вдруг мне показалось, что кто-то приближается ко мне. На лбу у меня выступил холодный пот, сердце забилось быстрее. Больше всего боялся я, что пыль от занавесей и ковров забьется в мои легкие, и я не удержусь от кашля. О, господи! Удивляюсь, что я не поседел от всего, что пришлось пережить. Я не согласился бы снова пройти через это, даже если бы меня назначили лордмэром Глазго!
Так вот. Было два часа утра или немного больше, и я уже подумывал, что не увижу ничего особенного, хотя я и не тужил об этом, как вдруг до моих ушей донесся ясный и четкий звук. Меня просили описать этот звук, но это не так-то просто. Я никогда не слышал ничего, что было бы похоже на него. Он был пронзительный, звонкий, как если бы слегка ударить о край бокала, только звук был гораздо сильнее, тоньше и, кроме того, напоминал что-то похожее на плеск, подобно звуку от капли, падающей в бочку с водой. В страхе я уселся среди ковров, как заяц в листьях, и весь превратился в слух. Но вокруг было тихо за исключением отдаленного тиканья часов.
Но вот звук повторился: - ясный, пронзительный и резкий. Генерал тоже услышал его; до меня донесся его стон, стон человека, которого внезапно разбудили. Он соскочил с кровати (и я слышал шорох), оделся, затем послышались его шаги - он ходил по комнате взад и вперед.
Боже мой! Я тут же снова скрылся в коврах, взвалив один из них себе на голову. Так лежал я, дрожа всем телом и вознося к небу все молитвы, какие знал. В то же время я внимательно глядел на дверь генерала сквозь складки ковров.
Дверь медленно отворилась. В комнате горел свет, и мне удалось только мельком разглядеть то, что я принял за ряд сабель, стоящих вдоль стены. Генерал вышел из комнаты и захлопнул дверь. Он был в халате, с красной ермолкой на голове и в туфлях без каблуков с загнутыми кверху носами.
На мгновение я предположил, что старик бродит во сне, но когда он приблизился ко мне, я заметил, что его глаза блестят, а лицо подергивается, как у чрезвычайно взволнованного человека. По совести говоря, меня и сейчас берет дрожь, когда я вспоминаю высокую фигуру генерала и его желтое лицо. Он тяжело пошел по длинному пустому коридору.
Я лежал, затаив дыхание, наблюдая за своим хозяином. Когда он подошел ко мне, сердце замерло в моей груди, потому что раздался громкий и четкий звук на расстоянии какого-нибудь ярда от меня - звонкий, резкий. Не могу сказать, откуда он доносился, что вызвало его. Может быть, это звонил сам генерал, но его руки были опущены, когда он проходил мимо меня. Звук шел откуда-то с его стороны, но, как мне казалось, сверху, над головой генерала. Звук был такой тонкий, высокий, неопределенный, что невозможно было сказать, где он возникал.
Генерал поднял голову, но продолжал свой путь и вскоре скрылся из виду. Я тут же выкарабкался из убежища и пустился бегом в свою комнату.
Я никому ничего не сказал о виденном, но решил не оставаться больше в Клумбер-холле. Четыре фунта в месяц - это, конечно, неплохое жалованье, но оно не может вознаградить за потерю покоя, а может быть, и за гибель души, потому что когда бродит кругом нечистая сила, невозможно предвидеть, что от этого получится. Хотя провидение сильнее дьявола, все же лучше не рисковать. Мне стало ясно, что над генералом и его домом тяготеет какое-то проклятие и, возможно, оно заслужено им. Но ведь не должно же оно пасть на главу праведного пресвитерианца, который всегда ходил по узкой стезе добродетели! Особенно жаль мне было мисс Габриель; она была такая красивая, славная девушка. Но я чувствовал, что прежде всего обязан позаботиться о себе и что я должен, подобно Лоту, отряхнуть с ног своих прах нечестивых городов долины.
Ужасный звук все еще стоял в моих ушах, и я не мог остаться один в коридорах из опасения снова услышать его. Я только выжидал подходящего случая, чтобы заявить генералу об уходе и направить свои стопы туда, где я мог бы видеть добрых христиан и церковь вблизи моего жилища.
Но получилось так, что не я сказал это слово, его сказал генерал.
Однажды, в начале октября, я вышел из конюшни, задав овса лошади. Вдруг я заметил здоровенного детину, приближающегося по подъездной дороге большими прыжками на одной ноге. У меня мелькнула мысль, что, может быть, это один из тех мошенников, о которых говорил генерал. Недолго думая, я схватил палку, чтобы огреть ею бродягу по голове. Но он заметил меня, догадался о моих намерениях и, вытащив из кармана длинный нож, потребовал с самыми ужасными богохульствами, чтобы я остановился, а не то он меня зарежет.
Боже мой! От одних его слов волосы поднялись у меня дыбом. Поражаюсь, как гром не убил его на месте!
Так мы стояли друг против друга - он с ножом, а я с палкой. Тут и подошел к нам сам генерал. К моему великому удивлению, он заговорил с бродягой так, будто дружил с ним многие годы.
- Спрячьте нож, капрал, - сказал он. - Страх помутил ваш рассудок.
- Гром и молния! - воскликнул тот. - Он начисто вышиб бы мозги из моей головы палкой, не будь у меня ножа. Вам не следует держать у себя таких дикарей.
Хозяин нахмурился. Он не был в восторге от слов бродяги. Затем повернулся ко мне.
- С завтрашнего дня вы уволены, Израиль, - сказал он. - Вы неплохо справлялись со своей работой, и я не имею к вам претензий. Но обстоятельства изменились, и я вынужден освободить вас.
- Слушаю, сэр, - сказал я.
- Можете уйти из дому сегодня вечером, - добавил он. - Вы получите месячное жалованье в виде компенсации.
С этими словами он вошел в дом в сопровождении человека, которого назвал капралом, и с того дня я ни разу не видел никого из них. Деньги были переданы мне в конверте.
Сказав несколько прощальных слов кухарке и горничной и посоветовав им почаще обращаться к богу и думать о сокровище, более ценном, чем все богатства мира, я навеки отряхнул прах Клумбера с ног своих.
Мистер Фэзергил Уэст говорил, что от меня не требуется суждений о том, что произошло в дальнейшем, и что я должен ограничиться только изложением того, что видел сам. Разумеется, у него есть на это причины и, возможно, очень основательные, но я должен заявить, что не удивляюсь случившемуся потом. Этого именно я и ожидал, о чем и сказал преподобному Дональду Мак-Сноу.
Я рассказал вам все - и ничего не могу ни прибавить, ни исключить. Я очень благодарен мистеру Мэтью Кларку за то, что он записал все это, и если кто-нибудь пожелает услышать от меня еще что-либо, то я хорошо известен и уважаем в Эклефечене, и мистер Мак-Нейль, фактор в Вигтауне, сможет сказать, как меня разыскать.
Глава IX
РАССКАЗ ДЖОНА ИСТЕРЛИНГА,
ДОКТОРА МЕДИЦИНЫ В ЭДИНБУРГЕ
Приведя выдержки из отчета Израиля Стэйкса, я включаю в свое повествование краткую запись доктора Истерлинга, практикующего ныне в Странраре. Хотя доктор был в Клумбере один-единственный раз за все время пребывания там генерала Хэзерстона, некоторые обстоятельства, связанные с этим посещением, делают записи очень интересными, особенно если рассматривать их как добавление к уже изложенным мною фактам.
При всей своей обширной практике доктор смог уделить время для кратких записей воспоминаний о посещении Клумбера. Мне остается только привести их без изменений.
Мне было очень приятно вручить мистеру Фэзергилу Уэсту отчет о моем единственном посещении Клумбер-холла. Эти записи связаны не только с моим глубоким уважением к этому джентльмену с самого его появления в Бранксоме. Я глубоко убежден, что факты, касающиеся генерала Хэзерстона, носят специфический характер, что совершенно необходимо довести их до сведения широкой публики в самом точном изложении.
В начале сентября прошлого года я получил записку от миссис Хэзерстон из Клумбер-холла с приглашением посетить ее супруга, здоровье которого, по ее мнению, было за последнее время в весьма неудовлетворительном состоянии.
Мне приходилось слышать кое-что о Хэзерстонах и о их странном затворничестве. Поэтому я был рад познакомиться с этой семьей поближе и в этих целях немедленно отправился в Клумбер.
Я знавал этот холл еще в прежние времена, когда его владельцем был мистер Мак-Витти и поэтому, подъезжая к воротам поместья, был изумлен произошедшими переменами. Ворота, так гостеприимно распахивавшиеся в прежние времена, были теперь заперты на засов; высокий деревянный забор, утыканный гвоздями, окружал все поместье. Подъездная дорога была усыпана листьями и давно не подметалась. Хозяйство в целом имело грустный вид запустения и распада.
Мне пришлось дважды постучать в дверь, прежде чем отворила горничная, которая провела меня через темный вестибюль в небольшую комнату. В этой комнате сидела пожилая изможденная леди, назвавшая себя миссис Хэзерстон. Бледное лицо ее, седые волосы, печальные тусклые глаза и поблекшее шелковое платье - все как нельзя лучше соответствовало окружающей унылой обстановке.
- Мы все в большом волнении, доктор, - сказала она спокойным и изысканным тоном. - Мой муж в течение продолжительного времени испытывал различные тревоги и беспокойство, его нервная система была в очень тяжелом состоянии. Мы приехали сюда, надеясь, что покой и бодрящий воздух окажут на мужа благотворное влияние. К сожалению, ему стало значительно хуже. Сегодня утром у него появилась сильная лихорадка и бред. Дети и я так испугались, что я сразу же пригласила вас. Будьте любезны последовать за мной, я проведу вас в спальню генерала.
Многочисленными коридорами она повела меня в комнату больного, расположенную в самом конце здания. Эта комната, очень скудно меблированная, без ковров, показалась мне чрезвычайно унылой. В ней были только узкая и низкая кровать, походный стул и простой деревянный стол с разбросанными на нем бумагами и книгами. На середине стола лежал какой-то предмет неопределенной формы, закрытый полотняной простыней.
Повсюду на стенах была развешена очень ценная и разнообразная коллекция оружия, главным образом сабли, некоторые из которых несомненно были образцами современного вооружения британской армии. В числе других видов оружия были кривые восточные сабли, индийские мечи, палаши, секиры. Некоторые из них отличались богатой отделкой, инкрустацией на ножнах, эфесами, сверкающими драгоценными камнями. Бросался в глаза резкий контраст очень скромной обстановки и богатства, блиставшего на стенах.
Впрочем, у меня не было времени разглядывать коллекцию генерала, потому что он лежал в постели и явно нуждался в моей помощи.
Голова генерала была повернута от нас в пол-оборота, он тяжело дышал и, очевидно, не подозревал о нашем присутствии. Блестящие широко открытые глаза и яркий румянец свидетельствовали о сильнейшей лихорадке.
Я подошел к постели и, склонившись над генералом, взял его за руку, чтобы прощупать пульс. Внезапно он вскочил, сел в постели и нанес мне яростный удар. Никогда мне не доводилось видеть такого пароксизма ужаса, с которым он глядел на меня.
- Собака! - закричал он. - Пусти, пуста, говорят тебе. Руки прочь! Или тебе мало, что вся моя жизнь разбита? Когда же это кончится? Сколько мне еще мучиться?
- Тише, дорогой мой, тише, - проговорила его жена, успокоительно проводя прохладной рукой по его горячему лбу. - Это доктор Истерлинг из Странрара. Он не причинит тебе зла, напротив, окажет помощь.
Генерал в изнеможении откинулся на подушку и по изменившемуся выражению его лица я увидел, что ему стало легче и что он понимает речь окружающих.
Я поставил генералу термометр и стал считать пульс. Он достигал 120 ударов в минуту, термометр показывал сорок градусов. По всей вероятности, это была перемежающаяся лихорадка, которой иногда страдают люди, проведшие большую часть жизни в тропиках.
- Опасности нет никакой, - заметил я. - С помощью хинина и мышьяка мы скоро ликвидируем этот приступ и полностью восстановим ваше здоровье.
- Никакой опасности, а? - сказал генерал. - Для меня никогда не бывает никакой опасности. Меня невозможно убить. Сейчас у меня в голове совершенно прояснилось, поэтому, Мэри, оставь нас вдвоем с доктором.
Миссис Хэзерстон вышла из комнаты, как мне показалось, довольно неохотно, а я сел у постели больного, чтобы выслушать все, что он пожелает мне сообщить.
- Мне хотелось бы, доктор, чтобы вы обследовали мою печень, - сказал генерал, когда дверь закрылась. - У меня был абсцесс, и наш полковой врач Броди уверял, будто готов держать пари, что этот абсцесс сведет меня в могилу. Когда я уехал из Индии, боли полностью прекратились. Вот, где был абсцесс, как раз у этого ребра.
- Я чувствую это место, - сказал я после тщательного осмотра. - Но рад заверить вас, что абсцесс полностью абсорбировался или заизвестковался, как нередко бывает с абсцессами. Сейчас вам можно совершенно не опасаться, что он причинит вам беспокойство.
Казалось, генерал вовсе не был в восторге от такого сообщения.
- Так всегда бывает со мною, - угрюмо сказал он. - Если бы все это произошло с кем-нибудь другим, он, конечно, подвергался бы в какой-то мере опасности, а я, как вы сказали, вне опасности. Посмотрите-ка, - он обнажил грудь и показал мне зарубцевавшуюся рану в области сердца. - Сюда попала пуля горца. Вы, конечно, думаете, что этой раны достаточно, чтобы отправить человека на тот свет. Что же получилось? Пуля скользнула по ребру и вышла из спины, даже не задев плевры. Слыхали вы что-нибудь подобное?
- Вы родились под счастливой звездой, - улыбнулся я.
- Ну, это зависит от точки зрения, - сказал генерал, качая головой. Смерть мне не страшна, если она придет в привычной для меня форме. Но, признаюсь, что ожидание странной, необычной смерти очень страшно и действует на нервы.
- Вы имеете в виду, - сказал я, удивленный его словами, - что предпочли бы естественную смерть насильственной?
- Нет, не совсем так, - ответил он. - Я слишком хорошо знаю и холодное, и огнестрельное оружие, чтобы бояться его. Что вы знаете, доктор, об одиллических силах?
- Ничего, - ответил я. Все время я зорко следил за генералом, чтобы узнать, не возвращается ли к нему бред. Но его рассуждения были вполне разумны, лихорадочный румянец исчез.
- Вы, ученые Запада, во многом отстаете от жизни, - заметил генерал. - Во всем, что касается материальной сущности вещей и что способствует поддержке тела, вы достигли значительных успехов. Но что касается скрытых сил природы и скрытой мощи человеческого духа, то в этом отношении вы, ученые люди Запада, отстали на сотни лет от самого ничтожного индийского кули. Бесчисленные поколения предков, потреблявших в пищу мясо и стремившихся к материальному благосостоянию и комфорту, содействовали преобладанию в нас животных инстинктов над духом. Тело, которое должно было бы быть только орудием нашей души, сейчас превратилось в тюрьму для души, которая в ней заключена, и, к тому же, в тюрьму все более и более разрушающуюся. На Востоке душа и тело не так слиты друг с другом, как у нас; там гораздо меньше страданий при разлучении их в момент смерти.
- Однако такая их структура, как будто, не приносит им особенной пользы, недоверчиво заметил я.
- Только пользу высшего познания, - ответил генерал. - Если бы вы поехали в Индию, то, возможно, первое, чем вы заинтересовались ради развлечения - это явление природы, которое называют фокусом с деревом манго. Вы, конечно, слышали или читали об этом.
Человек сажает семя манго и делает над ним пассы, пока оно не пустит побег и не принесет листья и плоды - и все это в течение получаса. На самом деле это не фокусы, это - сила. Такие люди знают о природных процессах больше, чем ваши Тиндали и Гексли; они могут ускорять и замедлять действие сил природы загадочными способами, о которых мы не имеем ни малейшего понятия. Эти фокусники низших каст являются только дилетантами. Но люди, вступившие на более высокую ступень, настолько выше нас своими познаниями, насколько мы выше готтентотов или патагонцев.
- Вы говорите так, как будто хорошо изучили их, - заметил я.
- Да, на свою беду, - ответил он. - Я встретился с ними при таких обстоятельствах, при которых, надеюсь, не встретится никакой другой бедняга. Но, право, вам следовало бы знать хоть что-нибудь об одиллических силах; они имели бы большое значение в вашей профессии. Почитайте книгу Рейхенбаха "Исследование магнетизма и жизненной силы", книгу Грегори "Письма о животном магнетизме". Эти книги вместе с двадцатью семью афоризмами Месмера и трудами доктора Юсгануса Кернера из Вейнсберга значительно расширили бы ваш кругозор.
Я не особенно обрадовался этому перечню: у меня было, что читать по моей профессии. Поэтому, ничего не ответив, я поднялся, чтобы откланяться. Перед уходом я еще раз прощупал пульс генерала и убедился, что лихорадка исчезла окончательно - правда, совершенно внезапно и необъяснимо. Впрочем, это бывает при малярии.
Я повернулся к генералу, чтобы поздравить его с выздоровлением и одновременно протянул руку, чтобы взять со стола перчатки, но поднял не только их, но и захватил нечаянно кусок полотна, закрывавшего какой-то предмет в середине стола.
Я даже не заметил бы своего поступка, если бы не увидел гневного взгляда больного и не услышал его нетерпеливого восклицания. Я тут же повернулся и положил полотно на прежнее место. Все это произошло так быстро, что я не мог бы сказать, что было под полотном; сохранилось только впечатление, будто это было что-то, похожее на свадебный пирог.
- Ничего, доктор,- сказал добродушно генерал, поняв, что этот инцидент был чисто случайным. - Не вижу причин, почему бы вам не посмотреть на это. - Он протянул руку и снял полотно.
То, что я принимал за свадебный пирог, было на самом деле изумительно выполненным макетом величественной цепи гор, снеговые вершины которых немного походили на минареты.
- Это Гималаи или, вернее, их Суринамский отрог, - заметил генерал. Здесь показаны главные проходы между Индией и Афганистаном. Это превосходный макет. Местность эта имеет для меня особый интерес: это арена моей первой кампании. Вот ущелье напротив Калабага и долины Тул, где я сражался летом 1841 года, защищая транспортные колонны, и держал в страхе афридов. Клянусь честью, дела там было много!
- А это? - спросил я, указывая на кроваво-красное пятно, помеченное на одной из сторон ущелья. - Это, вероятно, поле боя, где вы сражались?
- Да, там у нас была стычка, - ответил он, наклоняясь и разглядывая красное пятно. - Здесь нас атаковали.
В тот же момент он, как подстреленный, откинулся на подушку. На лице его появилось то же выражение ужаса, которое я заметил, когда входил в комнату. Одновременно где-то в воздухе, как будто непосредственно над изголовьем генерала возник острый, звонкий металлический звук. Никогда - ни до этого момента, ни впоследствии мне не доводилось слышать какой-либо звук, похожий на этот.
Я с изумлением осмотрелся, недоумевая, откуда он донесся, но не заметил ничего, что могло бы его вызвать.
- Ничего, доктор, - сказал мертвенно-бледный генерал с принужденной улыбкой. - Это мой личный гонг. Может быть, вам лучше спуститься вниз и прописать мне рецепт в столовой?
Ему, очевидно, не терпелось отделаться от меня, поэтому я был вынужден откланяться, хотя с удовольствием побыл бы там еще немного, чтобы выяснить причину таинственного звука.
Я уехал домой с твердым намерением снова навестить своего интересного пациента и постараться вытянуть из него какие-нибудь подробности о его прошлом и о его положении в настоящее время. Но меня ожидало разочарование. В тот же вечер я получил записку от самого генерала. При ней был приложен весьма приличный гонорар за мой визит, а в записке сообщалось, что мое посещение оказало столь хорошие результаты, что генерал чувствует себя гораздо лучше и не считает возможным беспокоить меня повторным посещением Клумбер-холла.
Это было единственное письмо, полученное мною от генерала.
Люди, интересовавшиеся всем этим, а также мои соседи не раз спрашивали меня, не произвел ли на меня генерал впечатления душевнобольного. На этот вопрос я без колебания даю отрицательный ответ. Все его замечания свидетельствовали о том, что он много читал и размышлял. И все же я заметил во время нашей единственной беседы, что у него слабые рефлексы, его arcus senilis явно обозначен. Я нашел также, что у него начало склероза артерий, то есть признаки того, что его организм в неудовлетворительном состоянии и что можно опасаться внезапного кризиса.
Глава X
О ПИСЬМЕ ИЗ КЛУМБЕР-ХОЛЛА
Приведя эти показания посторонних свидетелей, относящихся к моему рассказу, я сейчас продолжу отчет о своих личных наблюдениях. Я довел свое повествование, как читатель несомненно помнит, до появления у нас странного бродяги, назвавшегося капралом Руфусом Смитом. Это произошло в самом начале октября. Сличая даты, я обнаружил, что визит доктора Истерлинга в Клумбер предшествовал прибытию капрала примерно на три недели или даже больше.
Ну, так вот. Проходили недели и месяцы, а дела в холле шли все хуже и хуже. Генерал становился все более нервным, а его леди с каждым днем все печальнее. Но между ними не было ссор. Когда они завтракали, я имел обычай обходить дом кругом и подрезать кусты роз под самыми окнами, так что невольно слышал большую часть их разговоров.
Генерал говорил, что он не боится смерти или какой-нибудь явной опасности, но что у него отнимают все мужество неизвестность и ожидание. Тогда миледи утешала его, говоря, что, может быть, дело не так уж плохо, как он думает, что это может случиться в самом конце их жизни. Но он и слушать не хотел.
Что касается молодых господ, то я знаю, что они не всегда сидели в имении: как только им представлялся случай, уходили к мистеру Фэзергилу Уэсту в Бранксом. Генерал был слишком занят своими тревогами и ничего не знал, а я считал, что в мои обязанности кучера и садовника не входит докладывать ему об этом. Он и сам должен был бы знать, что если запретить девушке или леди делать то или другое, то это самый верный способ добиться, чтобы они это делали. Господь увидел это в райских кущах, а разница между людьми в раю и в Вигтауне не так уж велика.
Тут есть еще одно дело, о котором я еще не говорил, но которое надо обязательно отметить.
Генерал не жил в одной комнате с леди. Он спал один в комнате в самом дальнем конце дома. Эта комната всегда была у него на запоре, и он никому не разрешал входить в нее. Он сам стелил себе постель, сам убирал комнату и стирал пыль.
По ночам генерал бродил по дому, а в каждой комнате и всюду по углам висели зажженные лампы, так что у нас нигде не было темноты даже ночью.
Нередко из своей комнаты на чердаке я слышал его шаги в коридоре с полуночи до петухов. Жутко было лежать и слушать, как он бродит, и думать - то ли он сумасшедший, то ли набрался в Индии языческой идольской премудрости и теперь совесть грызет его, как червь. Мне следовало бы спросить, не полегчает ли ему, если он поговорит с преподобным Дональдом Мак-Сноу, но я побоялся. Генерал не такой человек, чтобы можно было с ним об этом разговаривать.
Однажды, когда я работал на газоне, генерал подошел и спросил меня:
- Приходилось ли вам когда-нибудь стрелять из пистолета?
- Боже сохрани! - воскликнул я. - Я в жизни никогда не держал в руках такой штуки.
- Ну и не берите его, - сказал он. - У каждого свое оружие. Надеюсь, что вы сможете защищаться ножом для прививки деревьев?
- Конечно, не хуже любого другого парня, - сказал я.
- Наш дом находится в пустынном месте, к нам могут забраться грабители. Нужно быть готовым к этому. Я, вы, мой сын Мордаунт и мистер Фэзергил Уэст из Бранксома, который явится по моему зову, все мы вместе сможем ли встретить врага как следует, как вы думаете?
- Точно, сэр, - сказал я. - Конечно, пировать веселее, чем воевать, но если вы прибавите мне еще фунт в месяц, я не уклонюсь от участия наравне со всеми другими.
- Не будем спорить об этом, - сказал генерал и дал согласие прибавить мне двенадцать фунтов в год. Он согласился на это с такой легкостью, как будто это были камешки. Я не хочу сказать ничего плохого, но я тогда невольно подумал, что деньги, которые тратят с такой легкостью, добыты, вероятно, не совсем честным путем.
По природе я человек не любопытный и не люблю совать нос в чужие дела, но тут я был поставлен в тупик: почему это генерал бродит по ночам, что не дает ему спать?
Так вот однажды, когда я убирал коридор, я заметил в углу недалеко от двери генеральской комнаты большую груду занавесей, старых ковров и тому подобных вещей. Внезапная мысль осенила меня, и я сказал себе:
- Израиль, дружок, - так я сказал, - почему бы тебе не спрятаться здесь сегодня ночью и не последить за стариком, когда он будет думать, что его никто не видит?
Чем больше я об этом думал, тем проще мне казалось это дело, и я решил сегодня же осуществить свою мысль.
Когда настала ночь, я сказал женщинам, что у меня болят зубы и я рано пойду спать. Я подождал немного у себя, а затем, когда кругом стихло, снял сапоги, быстро спустился по лестнице, добрался до кучи старых ковров и улегся там. Сверху я закрылся большим рваным ковром и притаился, как мышь. Генерал прошел мимо меня, направляясь в свою комнату.
Боже мой! За все деньги Объединенного банка в Дамфрисе не согласился бы я снова пережить эти часы. Как только я вспомню, что было, мороз пробегает по коже.
Как страшно лежать в тишине, ожидая чего-то и не слыша ни звука, за исключением тиканья старых часов где-то в конце коридора. Сперва я хотел выглянуть в коридор. Но вдруг мне показалось, что кто-то приближается ко мне. На лбу у меня выступил холодный пот, сердце забилось быстрее. Больше всего боялся я, что пыль от занавесей и ковров забьется в мои легкие, и я не удержусь от кашля. О, господи! Удивляюсь, что я не поседел от всего, что пришлось пережить. Я не согласился бы снова пройти через это, даже если бы меня назначили лордмэром Глазго!
Так вот. Было два часа утра или немного больше, и я уже подумывал, что не увижу ничего особенного, хотя я и не тужил об этом, как вдруг до моих ушей донесся ясный и четкий звук. Меня просили описать этот звук, но это не так-то просто. Я никогда не слышал ничего, что было бы похоже на него. Он был пронзительный, звонкий, как если бы слегка ударить о край бокала, только звук был гораздо сильнее, тоньше и, кроме того, напоминал что-то похожее на плеск, подобно звуку от капли, падающей в бочку с водой. В страхе я уселся среди ковров, как заяц в листьях, и весь превратился в слух. Но вокруг было тихо за исключением отдаленного тиканья часов.
Но вот звук повторился: - ясный, пронзительный и резкий. Генерал тоже услышал его; до меня донесся его стон, стон человека, которого внезапно разбудили. Он соскочил с кровати (и я слышал шорох), оделся, затем послышались его шаги - он ходил по комнате взад и вперед.
Боже мой! Я тут же снова скрылся в коврах, взвалив один из них себе на голову. Так лежал я, дрожа всем телом и вознося к небу все молитвы, какие знал. В то же время я внимательно глядел на дверь генерала сквозь складки ковров.
Дверь медленно отворилась. В комнате горел свет, и мне удалось только мельком разглядеть то, что я принял за ряд сабель, стоящих вдоль стены. Генерал вышел из комнаты и захлопнул дверь. Он был в халате, с красной ермолкой на голове и в туфлях без каблуков с загнутыми кверху носами.
На мгновение я предположил, что старик бродит во сне, но когда он приблизился ко мне, я заметил, что его глаза блестят, а лицо подергивается, как у чрезвычайно взволнованного человека. По совести говоря, меня и сейчас берет дрожь, когда я вспоминаю высокую фигуру генерала и его желтое лицо. Он тяжело пошел по длинному пустому коридору.
Я лежал, затаив дыхание, наблюдая за своим хозяином. Когда он подошел ко мне, сердце замерло в моей груди, потому что раздался громкий и четкий звук на расстоянии какого-нибудь ярда от меня - звонкий, резкий. Не могу сказать, откуда он доносился, что вызвало его. Может быть, это звонил сам генерал, но его руки были опущены, когда он проходил мимо меня. Звук шел откуда-то с его стороны, но, как мне казалось, сверху, над головой генерала. Звук был такой тонкий, высокий, неопределенный, что невозможно было сказать, где он возникал.
Генерал поднял голову, но продолжал свой путь и вскоре скрылся из виду. Я тут же выкарабкался из убежища и пустился бегом в свою комнату.
Я никому ничего не сказал о виденном, но решил не оставаться больше в Клумбер-холле. Четыре фунта в месяц - это, конечно, неплохое жалованье, но оно не может вознаградить за потерю покоя, а может быть, и за гибель души, потому что когда бродит кругом нечистая сила, невозможно предвидеть, что от этого получится. Хотя провидение сильнее дьявола, все же лучше не рисковать. Мне стало ясно, что над генералом и его домом тяготеет какое-то проклятие и, возможно, оно заслужено им. Но ведь не должно же оно пасть на главу праведного пресвитерианца, который всегда ходил по узкой стезе добродетели! Особенно жаль мне было мисс Габриель; она была такая красивая, славная девушка. Но я чувствовал, что прежде всего обязан позаботиться о себе и что я должен, подобно Лоту, отряхнуть с ног своих прах нечестивых городов долины.
Ужасный звук все еще стоял в моих ушах, и я не мог остаться один в коридорах из опасения снова услышать его. Я только выжидал подходящего случая, чтобы заявить генералу об уходе и направить свои стопы туда, где я мог бы видеть добрых христиан и церковь вблизи моего жилища.
Но получилось так, что не я сказал это слово, его сказал генерал.
Однажды, в начале октября, я вышел из конюшни, задав овса лошади. Вдруг я заметил здоровенного детину, приближающегося по подъездной дороге большими прыжками на одной ноге. У меня мелькнула мысль, что, может быть, это один из тех мошенников, о которых говорил генерал. Недолго думая, я схватил палку, чтобы огреть ею бродягу по голове. Но он заметил меня, догадался о моих намерениях и, вытащив из кармана длинный нож, потребовал с самыми ужасными богохульствами, чтобы я остановился, а не то он меня зарежет.
Боже мой! От одних его слов волосы поднялись у меня дыбом. Поражаюсь, как гром не убил его на месте!
Так мы стояли друг против друга - он с ножом, а я с палкой. Тут и подошел к нам сам генерал. К моему великому удивлению, он заговорил с бродягой так, будто дружил с ним многие годы.
- Спрячьте нож, капрал, - сказал он. - Страх помутил ваш рассудок.
- Гром и молния! - воскликнул тот. - Он начисто вышиб бы мозги из моей головы палкой, не будь у меня ножа. Вам не следует держать у себя таких дикарей.
Хозяин нахмурился. Он не был в восторге от слов бродяги. Затем повернулся ко мне.
- С завтрашнего дня вы уволены, Израиль, - сказал он. - Вы неплохо справлялись со своей работой, и я не имею к вам претензий. Но обстоятельства изменились, и я вынужден освободить вас.
- Слушаю, сэр, - сказал я.
- Можете уйти из дому сегодня вечером, - добавил он. - Вы получите месячное жалованье в виде компенсации.
С этими словами он вошел в дом в сопровождении человека, которого назвал капралом, и с того дня я ни разу не видел никого из них. Деньги были переданы мне в конверте.
Сказав несколько прощальных слов кухарке и горничной и посоветовав им почаще обращаться к богу и думать о сокровище, более ценном, чем все богатства мира, я навеки отряхнул прах Клумбера с ног своих.
Мистер Фэзергил Уэст говорил, что от меня не требуется суждений о том, что произошло в дальнейшем, и что я должен ограничиться только изложением того, что видел сам. Разумеется, у него есть на это причины и, возможно, очень основательные, но я должен заявить, что не удивляюсь случившемуся потом. Этого именно я и ожидал, о чем и сказал преподобному Дональду Мак-Сноу.
Я рассказал вам все - и ничего не могу ни прибавить, ни исключить. Я очень благодарен мистеру Мэтью Кларку за то, что он записал все это, и если кто-нибудь пожелает услышать от меня еще что-либо, то я хорошо известен и уважаем в Эклефечене, и мистер Мак-Нейль, фактор в Вигтауне, сможет сказать, как меня разыскать.
Глава IX
РАССКАЗ ДЖОНА ИСТЕРЛИНГА,
ДОКТОРА МЕДИЦИНЫ В ЭДИНБУРГЕ
Приведя выдержки из отчета Израиля Стэйкса, я включаю в свое повествование краткую запись доктора Истерлинга, практикующего ныне в Странраре. Хотя доктор был в Клумбере один-единственный раз за все время пребывания там генерала Хэзерстона, некоторые обстоятельства, связанные с этим посещением, делают записи очень интересными, особенно если рассматривать их как добавление к уже изложенным мною фактам.
При всей своей обширной практике доктор смог уделить время для кратких записей воспоминаний о посещении Клумбера. Мне остается только привести их без изменений.
Мне было очень приятно вручить мистеру Фэзергилу Уэсту отчет о моем единственном посещении Клумбер-холла. Эти записи связаны не только с моим глубоким уважением к этому джентльмену с самого его появления в Бранксоме. Я глубоко убежден, что факты, касающиеся генерала Хэзерстона, носят специфический характер, что совершенно необходимо довести их до сведения широкой публики в самом точном изложении.
В начале сентября прошлого года я получил записку от миссис Хэзерстон из Клумбер-холла с приглашением посетить ее супруга, здоровье которого, по ее мнению, было за последнее время в весьма неудовлетворительном состоянии.
Мне приходилось слышать кое-что о Хэзерстонах и о их странном затворничестве. Поэтому я был рад познакомиться с этой семьей поближе и в этих целях немедленно отправился в Клумбер.
Я знавал этот холл еще в прежние времена, когда его владельцем был мистер Мак-Витти и поэтому, подъезжая к воротам поместья, был изумлен произошедшими переменами. Ворота, так гостеприимно распахивавшиеся в прежние времена, были теперь заперты на засов; высокий деревянный забор, утыканный гвоздями, окружал все поместье. Подъездная дорога была усыпана листьями и давно не подметалась. Хозяйство в целом имело грустный вид запустения и распада.
Мне пришлось дважды постучать в дверь, прежде чем отворила горничная, которая провела меня через темный вестибюль в небольшую комнату. В этой комнате сидела пожилая изможденная леди, назвавшая себя миссис Хэзерстон. Бледное лицо ее, седые волосы, печальные тусклые глаза и поблекшее шелковое платье - все как нельзя лучше соответствовало окружающей унылой обстановке.
- Мы все в большом волнении, доктор, - сказала она спокойным и изысканным тоном. - Мой муж в течение продолжительного времени испытывал различные тревоги и беспокойство, его нервная система была в очень тяжелом состоянии. Мы приехали сюда, надеясь, что покой и бодрящий воздух окажут на мужа благотворное влияние. К сожалению, ему стало значительно хуже. Сегодня утром у него появилась сильная лихорадка и бред. Дети и я так испугались, что я сразу же пригласила вас. Будьте любезны последовать за мной, я проведу вас в спальню генерала.
Многочисленными коридорами она повела меня в комнату больного, расположенную в самом конце здания. Эта комната, очень скудно меблированная, без ковров, показалась мне чрезвычайно унылой. В ней были только узкая и низкая кровать, походный стул и простой деревянный стол с разбросанными на нем бумагами и книгами. На середине стола лежал какой-то предмет неопределенной формы, закрытый полотняной простыней.
Повсюду на стенах была развешена очень ценная и разнообразная коллекция оружия, главным образом сабли, некоторые из которых несомненно были образцами современного вооружения британской армии. В числе других видов оружия были кривые восточные сабли, индийские мечи, палаши, секиры. Некоторые из них отличались богатой отделкой, инкрустацией на ножнах, эфесами, сверкающими драгоценными камнями. Бросался в глаза резкий контраст очень скромной обстановки и богатства, блиставшего на стенах.
Впрочем, у меня не было времени разглядывать коллекцию генерала, потому что он лежал в постели и явно нуждался в моей помощи.
Голова генерала была повернута от нас в пол-оборота, он тяжело дышал и, очевидно, не подозревал о нашем присутствии. Блестящие широко открытые глаза и яркий румянец свидетельствовали о сильнейшей лихорадке.
Я подошел к постели и, склонившись над генералом, взял его за руку, чтобы прощупать пульс. Внезапно он вскочил, сел в постели и нанес мне яростный удар. Никогда мне не доводилось видеть такого пароксизма ужаса, с которым он глядел на меня.
- Собака! - закричал он. - Пусти, пуста, говорят тебе. Руки прочь! Или тебе мало, что вся моя жизнь разбита? Когда же это кончится? Сколько мне еще мучиться?
- Тише, дорогой мой, тише, - проговорила его жена, успокоительно проводя прохладной рукой по его горячему лбу. - Это доктор Истерлинг из Странрара. Он не причинит тебе зла, напротив, окажет помощь.
Генерал в изнеможении откинулся на подушку и по изменившемуся выражению его лица я увидел, что ему стало легче и что он понимает речь окружающих.
Я поставил генералу термометр и стал считать пульс. Он достигал 120 ударов в минуту, термометр показывал сорок градусов. По всей вероятности, это была перемежающаяся лихорадка, которой иногда страдают люди, проведшие большую часть жизни в тропиках.
- Опасности нет никакой, - заметил я. - С помощью хинина и мышьяка мы скоро ликвидируем этот приступ и полностью восстановим ваше здоровье.
- Никакой опасности, а? - сказал генерал. - Для меня никогда не бывает никакой опасности. Меня невозможно убить. Сейчас у меня в голове совершенно прояснилось, поэтому, Мэри, оставь нас вдвоем с доктором.
Миссис Хэзерстон вышла из комнаты, как мне показалось, довольно неохотно, а я сел у постели больного, чтобы выслушать все, что он пожелает мне сообщить.
- Мне хотелось бы, доктор, чтобы вы обследовали мою печень, - сказал генерал, когда дверь закрылась. - У меня был абсцесс, и наш полковой врач Броди уверял, будто готов держать пари, что этот абсцесс сведет меня в могилу. Когда я уехал из Индии, боли полностью прекратились. Вот, где был абсцесс, как раз у этого ребра.
- Я чувствую это место, - сказал я после тщательного осмотра. - Но рад заверить вас, что абсцесс полностью абсорбировался или заизвестковался, как нередко бывает с абсцессами. Сейчас вам можно совершенно не опасаться, что он причинит вам беспокойство.
Казалось, генерал вовсе не был в восторге от такого сообщения.
- Так всегда бывает со мною, - угрюмо сказал он. - Если бы все это произошло с кем-нибудь другим, он, конечно, подвергался бы в какой-то мере опасности, а я, как вы сказали, вне опасности. Посмотрите-ка, - он обнажил грудь и показал мне зарубцевавшуюся рану в области сердца. - Сюда попала пуля горца. Вы, конечно, думаете, что этой раны достаточно, чтобы отправить человека на тот свет. Что же получилось? Пуля скользнула по ребру и вышла из спины, даже не задев плевры. Слыхали вы что-нибудь подобное?
- Вы родились под счастливой звездой, - улыбнулся я.
- Ну, это зависит от точки зрения, - сказал генерал, качая головой. Смерть мне не страшна, если она придет в привычной для меня форме. Но, признаюсь, что ожидание странной, необычной смерти очень страшно и действует на нервы.
- Вы имеете в виду, - сказал я, удивленный его словами, - что предпочли бы естественную смерть насильственной?
- Нет, не совсем так, - ответил он. - Я слишком хорошо знаю и холодное, и огнестрельное оружие, чтобы бояться его. Что вы знаете, доктор, об одиллических силах?
- Ничего, - ответил я. Все время я зорко следил за генералом, чтобы узнать, не возвращается ли к нему бред. Но его рассуждения были вполне разумны, лихорадочный румянец исчез.
- Вы, ученые Запада, во многом отстаете от жизни, - заметил генерал. - Во всем, что касается материальной сущности вещей и что способствует поддержке тела, вы достигли значительных успехов. Но что касается скрытых сил природы и скрытой мощи человеческого духа, то в этом отношении вы, ученые люди Запада, отстали на сотни лет от самого ничтожного индийского кули. Бесчисленные поколения предков, потреблявших в пищу мясо и стремившихся к материальному благосостоянию и комфорту, содействовали преобладанию в нас животных инстинктов над духом. Тело, которое должно было бы быть только орудием нашей души, сейчас превратилось в тюрьму для души, которая в ней заключена, и, к тому же, в тюрьму все более и более разрушающуюся. На Востоке душа и тело не так слиты друг с другом, как у нас; там гораздо меньше страданий при разлучении их в момент смерти.
- Однако такая их структура, как будто, не приносит им особенной пользы, недоверчиво заметил я.
- Только пользу высшего познания, - ответил генерал. - Если бы вы поехали в Индию, то, возможно, первое, чем вы заинтересовались ради развлечения - это явление природы, которое называют фокусом с деревом манго. Вы, конечно, слышали или читали об этом.
Человек сажает семя манго и делает над ним пассы, пока оно не пустит побег и не принесет листья и плоды - и все это в течение получаса. На самом деле это не фокусы, это - сила. Такие люди знают о природных процессах больше, чем ваши Тиндали и Гексли; они могут ускорять и замедлять действие сил природы загадочными способами, о которых мы не имеем ни малейшего понятия. Эти фокусники низших каст являются только дилетантами. Но люди, вступившие на более высокую ступень, настолько выше нас своими познаниями, насколько мы выше готтентотов или патагонцев.
- Вы говорите так, как будто хорошо изучили их, - заметил я.
- Да, на свою беду, - ответил он. - Я встретился с ними при таких обстоятельствах, при которых, надеюсь, не встретится никакой другой бедняга. Но, право, вам следовало бы знать хоть что-нибудь об одиллических силах; они имели бы большое значение в вашей профессии. Почитайте книгу Рейхенбаха "Исследование магнетизма и жизненной силы", книгу Грегори "Письма о животном магнетизме". Эти книги вместе с двадцатью семью афоризмами Месмера и трудами доктора Юсгануса Кернера из Вейнсберга значительно расширили бы ваш кругозор.
Я не особенно обрадовался этому перечню: у меня было, что читать по моей профессии. Поэтому, ничего не ответив, я поднялся, чтобы откланяться. Перед уходом я еще раз прощупал пульс генерала и убедился, что лихорадка исчезла окончательно - правда, совершенно внезапно и необъяснимо. Впрочем, это бывает при малярии.
Я повернулся к генералу, чтобы поздравить его с выздоровлением и одновременно протянул руку, чтобы взять со стола перчатки, но поднял не только их, но и захватил нечаянно кусок полотна, закрывавшего какой-то предмет в середине стола.
Я даже не заметил бы своего поступка, если бы не увидел гневного взгляда больного и не услышал его нетерпеливого восклицания. Я тут же повернулся и положил полотно на прежнее место. Все это произошло так быстро, что я не мог бы сказать, что было под полотном; сохранилось только впечатление, будто это было что-то, похожее на свадебный пирог.
- Ничего, доктор,- сказал добродушно генерал, поняв, что этот инцидент был чисто случайным. - Не вижу причин, почему бы вам не посмотреть на это. - Он протянул руку и снял полотно.
То, что я принимал за свадебный пирог, было на самом деле изумительно выполненным макетом величественной цепи гор, снеговые вершины которых немного походили на минареты.
- Это Гималаи или, вернее, их Суринамский отрог, - заметил генерал. Здесь показаны главные проходы между Индией и Афганистаном. Это превосходный макет. Местность эта имеет для меня особый интерес: это арена моей первой кампании. Вот ущелье напротив Калабага и долины Тул, где я сражался летом 1841 года, защищая транспортные колонны, и держал в страхе афридов. Клянусь честью, дела там было много!
- А это? - спросил я, указывая на кроваво-красное пятно, помеченное на одной из сторон ущелья. - Это, вероятно, поле боя, где вы сражались?
- Да, там у нас была стычка, - ответил он, наклоняясь и разглядывая красное пятно. - Здесь нас атаковали.
В тот же момент он, как подстреленный, откинулся на подушку. На лице его появилось то же выражение ужаса, которое я заметил, когда входил в комнату. Одновременно где-то в воздухе, как будто непосредственно над изголовьем генерала возник острый, звонкий металлический звук. Никогда - ни до этого момента, ни впоследствии мне не доводилось слышать какой-либо звук, похожий на этот.
Я с изумлением осмотрелся, недоумевая, откуда он донесся, но не заметил ничего, что могло бы его вызвать.
- Ничего, доктор, - сказал мертвенно-бледный генерал с принужденной улыбкой. - Это мой личный гонг. Может быть, вам лучше спуститься вниз и прописать мне рецепт в столовой?
Ему, очевидно, не терпелось отделаться от меня, поэтому я был вынужден откланяться, хотя с удовольствием побыл бы там еще немного, чтобы выяснить причину таинственного звука.
Я уехал домой с твердым намерением снова навестить своего интересного пациента и постараться вытянуть из него какие-нибудь подробности о его прошлом и о его положении в настоящее время. Но меня ожидало разочарование. В тот же вечер я получил записку от самого генерала. При ней был приложен весьма приличный гонорар за мой визит, а в записке сообщалось, что мое посещение оказало столь хорошие результаты, что генерал чувствует себя гораздо лучше и не считает возможным беспокоить меня повторным посещением Клумбер-холла.
Это было единственное письмо, полученное мною от генерала.
Люди, интересовавшиеся всем этим, а также мои соседи не раз спрашивали меня, не произвел ли на меня генерал впечатления душевнобольного. На этот вопрос я без колебания даю отрицательный ответ. Все его замечания свидетельствовали о том, что он много читал и размышлял. И все же я заметил во время нашей единственной беседы, что у него слабые рефлексы, его arcus senilis явно обозначен. Я нашел также, что у него начало склероза артерий, то есть признаки того, что его организм в неудовлетворительном состоянии и что можно опасаться внезапного кризиса.
Глава X
О ПИСЬМЕ ИЗ КЛУМБЕР-ХОЛЛА
Приведя эти показания посторонних свидетелей, относящихся к моему рассказу, я сейчас продолжу отчет о своих личных наблюдениях. Я довел свое повествование, как читатель несомненно помнит, до появления у нас странного бродяги, назвавшегося капралом Руфусом Смитом. Это произошло в самом начале октября. Сличая даты, я обнаружил, что визит доктора Истерлинга в Клумбер предшествовал прибытию капрала примерно на три недели или даже больше.