Крикнул экипажу: «К бою!» Экипаж вначале ошалело взглянул на меня в недоумении, отпустив пару шуток по поводу моей прыти, но, видя, что я не шучу, бросил еду, и все метнулись к танку. Я приказал сбросить брезент, чтобы не случилось казуса, как это было в Тараще, выбросить все изнутри танка, что не нужно было для боя, и догрузить боеприпасов. Таким образом, я шел в бой с двумя боекомплектами снарядов, сто пятьдесят штук вместо штатных семидесяти семи.
Минут за тридцать танк подготовили к бою. Провожать нас вышло все начальство. Помахал всем рукой и, встав на сиденье, взявшись руками за командирский люк, я дал команду: «Вперед!»
Впервые, как себя помню, не было тяжело на душе, как это всегда бывало перед атакой, до первого выстрела. Слова начальника политотдела Молоканова Николая Васильевича, сказанные на прощание: «Надо, Саша!» – подействовали ободряюще.
Подъехав к изгибу оврага, откуда было ближе всего к деревне Дашуковка, мы стали медленно спускаться по его склону. Выход был только один – преодолеть овраг и начать атаку на южную окраину Дашуковки. Легко скатились вниз, однако подняться на противоположную сторону нам не удалось. Добравшись с ходу до половины противоположного ската, танк на большой скорости скатился обратно вниз. Мы сделали несколько попыток подняться, и всякий раз танк срывался вниз. Начинавшаяся с наступлением темноты гололедица все больше затрудняла наш подъем. Выбившись из сил, я вспомнил, как преодолел ров под Киевом на задней передаче. Нашлись и двенадцать шипов на гусеницы «зипе», которые мы закрепили по шесть на каждую гусеничную ленту. Управившись за полчаса, мы развернули танк задом и все трое – я, заряжающий и радист-пулеметчик, – уцепившись за выступ лобового листа брони, начали толкать танк вверх. Мы уже настолько вымотались, что не отдавали отчета, что наше усилие для двадцативосьмитонной машины – тьфу! А если бы танк, как и раньше, покатился вниз, то от нас бы мало что осталось. Однако наша злость, воля, умение механика-водителя и прикрепленные шипы сделали свое дело. Танк, натуженно ревя, медленно, но полз вверх. Казалось, что вот-вот он встанет, мы же изо всех сил толкали его, старались помочь двигателю. Поднявшись кормой над краем оврага, танк на какое-то мгновение застыл, но, зацепившись за грунт, перевалился на ту сторону. Выбравшись наверх, механик начал разворачиваться, а у меня потемнело в глазах. Услышав громкую работу двигателя, немцы начали пускать осветительные ракеты, усилился ружейно-пулеметный огонь. Оглянувшись по сторонам, дал команду экипажу «В танк!» и распорядился дать танку отдохнуть полчаса. Закрыв за собой люк, я сразу впал в забытье. Видимо, то же самое произошло и с экипажем.
Из забытья меня вывел громкий стук по башне. Спрашиваю, кто. Мне ответил командир 242-го стрелкового полка. Открыл люк, представился. Он сказал, что я молодец, что преодолел такой глубокий овраг: «Смотри, вон двигающиеся огоньки. Это идут немецкие автомашины. Думаю, что несколько подразделений противника уже прошли по дороге. На этом участке собраны остатки моего полка – примерно рота. Вам необходимо, используя ночь, поддержать атаку моей пехоты, выйти на северную окраину и своим огнем закрыть дорогу. МСБ вашей бригады уже на подходе, так что помощь близка».
Впереди, метрах в двухстах, виднелись мигающие папиросные огоньки – пехота лежала на мокром снегу. Приказываю механику подойти к пехоте и даю команду: «К бою!» Заряжающему показал растопыренную ладонь: «Осколочным!»
Остановив танк в десяти метрах от стрелков, осмотрел лежащих на снегу бойцов, вооруженных винтовками. Только некоторые были вооружены автоматами. Видать, собрали их из всех подразделений полка. Беглым взглядом оценив их состав, в цепи, растянутой метров на триста-четыреста, я увидел около пятидесяти человек. Высунувшись из командирского люка, обратился к ним: «Мужики, мы сейчас выбьем противника из деревни и выйдем на ее противоположную окраину, где и займем оборону. Поэтому лопатки в период боя не теряйте. А сейчас вы короткими перебежками выдвигайтесь впереди танка метров на двадцать – двадцать пять и с ходу ведите огонь по противнику. Не бойтесь моих выстрелов, ибо я стреляю выше ваших голов». Один из них крикнул мне: «Когда это танки шли сзади пехоты?» Я ответил, что вопрос поставлен правильно, но сегодня надо действовать так: «Я буду уничтожать огневые точки противника, а как подойдем метров на двести к деревне, я выйду вперед, а вы броском за мной. Сейчас посмотрите и по моей команде – вперед!» Взревел мотор – немцы выпустили несколько ракет, и сразу же заработали семь пулеметных точек. Поставив прицел на ночную стрельбу, я начал их расстреливать справа налево. Мои снаряды в течение полутора-двух минут подавили сразу три или четыре точки. Высунувшись из танка, даю команду: «Вперед!» Увидев мою отличную стрельбу, пехота поднялась вначале неуверенно, но в атаку пошла. Противник снова открыл огонь из четырех или пяти точек. Я же расстрелял еще три из них, а потом дал команду механику продвинуться вперед еще на двадцать пять – тридцать метров, выстрелив при этом по окраине деревни двумя снарядами, затем, медленно двигаясь, уничтожил еще одну огневую точку. Из танка вижу, как моя пехота короткими перебежками продвигается вперед. Противник ведет только ружейный огонь. Видимо, немцы, овладев деревней, оставили в ней небольшой заслон силой до одного взвода, не имея даже ни одного противотанкового орудия, бросив основные силы на прорыв к окруженцам. Настала решающая минута – пехота поверила в меня, видя, как я расправился с пулеметными точками противника, и продолжала делать перебежки, ведя огонь с ходу и лежа. Но нельзя терять этот благоприятный момент. Поэтому высовываюсь из танка и кричу: «Молодцы, ребята, а теперь в атаку!» Обогнав цепь и ведя огонь с ходу, врываюсь в деревню. Остановился на миг, дал два выстрела из пушки вдоль улицы по убегающим немцам и длинную пулеметную очередь. Заметил, как какое-то сооружение пытается вывернуться из-за дома на улицу. Не размышляя, крикнул Петру: «Дави!» Механик рванул танк вперед, ударив правым бортом это большое чудовище, которое впоследствии оказалось шестиствольным минометом.
Продолжаем движение, расстреливая выбегающих из домов, мечущихся у автомашин немцев. Многим из них удалось спуститься в овраг и убежать, а те, кто бежал вдоль улицы, боясь темени и неизвестности оврагов, получали свою пулю. Вскоре, выйдя на северную окраину, стал выбирать удобную позицию для обороны. Метрах в двухстах от основного массива домов стояла отдельная хата. К ней я и подвел свой танк, поставив его левым бортом к стене дома. Впереди, метрах в восьмистах, по дороге идут одинокие автомашины. Задача выполнена – дорога под прицелом.
К этому времени ко мне стали подходить и мои пехотинцы. Их осталось около двух десятков. Отдаю команду занять круговую оборону, потому что противник мог обойти нас по оврагам и окопаться. Но, как и ожидал, у пехотинцев нет лопаток, и они толкутся возле моего танка, ища в нем защиту. Видя это, рекомендую всем рассредоточиться, выбрать каждому удобную позицию и быть готовыми к отражению контратаки противника с наступлением рассвета. Через несколько минут из-за рощи, что росла левее через дорогу, выдвинулся целый город света – колонна автомашин с пехотой, идущая с зажженными фарами (немцы в течение всей войны ночью совершали передвижение только с включенными фарами). Определяю по прицелу скорость движения – около 40 км/ч – и жду, когда они выйдут перед фронтом нашей обороны. Не ожидал я такого подарка от фашистов и, определив дальность, взял поправку на первую автомашину. В одно мгновение мой снаряд превращает ее кузов в огненный шар. Перевожу прицел на последнюю автомашину (она оказалась одиннадцатой), которая после моего выстрела подпрыгнула и, вспыхнув, развалилась на части. И тут на дороге начался кошмар. Идущий в колонне вторым бронетранспортер рванул в обход первой горевшей автомашины и сразу же сел днищем в грязь. Остальные автомашины пытались съехать с дороги направо и налево и тут же зарывались в грязи. От моего третьего выстрела, а он последовал не более чем через шесть-восемь секунд, вспыхнул бронетранспортер. Мне механик говорит: «Лейтенант, не расстреливай все машины, трофеев надо набрать». – «Ладно». Местность осветилась, как днем. Были видны в отблесках пламени бегающие фигуры фашистов, по которым я выпустил еще несколько осколочных снарядов и короткими очередями полностью разрядил диск из спаренного с пушкой танкового дегтяревского пулемета.
Постепенно ночь стала уступать рассвету. Стоял туман, да еще сыпал хотя и редкий, но сырой снег. Враг не контратаковал, а занимался вытаскиванием раненых с поля боя. Пехотинцы мои иззябли и грелись, как могли. Часть из них ушла погреться в крайние хаты.
Экипаж не дремал. Опытные вояки, они понимали, что скоро немец полезет нас выбивать. И точно. Вскоре к танку подошел молодой солдат и крикнул мне: «Товарищ лейтенант, танки противника!» Я сделал попытку открыть люк, чтобы осмотреться, но не успел поднять голову, как почувствовал удар пули по крышке люка, крошечный осколок отколовшейся брони поцарапал мне шею. Закрыв люк, я стал смотреть в триплексы в направлении, указанном мне солдатом. Справа, в полутора километрах, в обход крались по пашне два танка Т-IV: «Ну вот, начинается…»
Даю команду пехоте и своему экипажу: «К бою!» Приказал зарядить осколочным, ибо танки были далеко и требовалась пристрелка. Снаряд разорвался в пяти-десяти метрах от переднего танка. Танк остановился – второй снаряд я влепил ему в борт. Второй танк попытался уйти, но со второго выстрела встал, и один из членов экипажа, выскочив из башни, побежал в поле.
Начало утра 19 февраля 1944 года было хорошим, я расслабился и едва не был за это наказан – пуля стукнула по ребру люка, когда я пытался его открыть, чтобы осмотреться. Солдатик, который указал мне на танки, подошел и крикнул, что слева за оврагом какие-то немецкие офицеры рассматривают наши позиции в бинокли. Сказав это, он повернулся, чтобы отойти от танка, вдруг покачнулся и упал навзничь. Взглянув в триплекс, я увидел, как из его затылка вытекает струйка крови. Крикнув, чтобы его убрали, я приказал механику: «Петя, сдай танк задом и обогни дом в готовности вернуться на место». На малом ходу танк задом выполз из-за хаты. Я развернул башню и в прицел увидел четыре фигуры, лежащие на снегу сразу за оврагом, метрах в четырехстах от меня. Видимо, группа офицеров во главе с генералом, у которого воротник шинели был оторочен лисой, проводила рекогносцировку местности и моей позиции. Крикнул: «Фетисов, снаряд на осколочный!» Фетисов отвернул колпачок, доложил: «Осколочным готово!» Я прицелился, и снаряд разорвался точно в середине этой группы. Я сразу увидел не менее полусотни фигурок в белых халатах, бросившихся со всех сторон спасать раненых. Вот здесь я и отыгрался за паренька-солдата, выпустив в них пятнадцать осколочных снарядов. Таким образом, «успокоив» немцев, мы вернулись на свое место (правую сторону дома) и стали ждать дальнейших действий со стороны противника. Радио не отвечало на наши позывные. А у меня осталось всего четырнадцать снарядов. Из них – один подкалиберный, один бронепрожигающий и двенадцать осколочных, кроме того, по одному неполному пулеметному диску у меня и Елсу-кова.
И вдруг из-за рощицы, что находилась левее нашей позиции, через дорогу выскочил самолет (на фронте мы его называли «капрони», итальянского производства, который хорошо пикировал). Развернулся и на высоте пятидесяти-семидесяти метров полетел вдоль оврага, что был левее деревни, на противоположном склоне которого я уничтожил группу немецких офицеров. Механик снова вывел машину из-за дома, и я стал наблюдать за самолетом. Развернувшись, самолет опять полетел вдоль оврага в нашу сторону. Немцы выпустили зеленые ракеты, он им также ответил зеленой ракетой. Еще раз развернулся, сбросил большой ящик и полетел дальше. Надо сказать, что вдоль противоположного края оврага, за небольшим кустарником, видимо, шла дорога, перпендикулярная той, что мы перекрыли, а вдоль нее телеграфная линия. Самолет курсировал вдоль этой линии, и, зная примерно расстояние между столбами, я рассчитал его скорость. Она была небольшой, порядка 50–60 км/ч. Когда самолет сбросил груз и пролетел мимо нас, я решил, что, если он развернется, я попытаюсь его сбить. Даю команду Фетисову отвернуть колпачок и зарядить осколочным. Самолет разворачивается, я беру упреждение – и выстрел. Снаряд угодил ему прямо в мотор, и самолет переломился. Что тут было! Откуда только взялось столько немцев! Со всех сторон поле запестрело от оживших в снегу фигур противника, которые бросились к остаткам самолета. Забыв о том, что у меня мало снарядов, я раз десять выстрелил осколочными в эту бегущую массу фрицев.
Поставив танк на свое место, справа от дома, я не мог успокоиться. Все, что угодно, но сбить самолет! Радио по-прежнему молчало, у меня боеприпасов на две цели и патронов на отражение одной атаки взвода автоматчиков противника. Время шло. На нашем участке – мертвая тишина, которая предвещала развязку. Я услышал, как один из пехотинцев мне кричит лежа, не поднимаясь: «Товарищ лейтенант, слева из рощи за оврагом вышел «Фердинанд». Я даю Петру команду: «Подай немного задом в объезд хаты, как раньше».
Выехав из-за дома, я увидел «Фердинанд» с пушкой, нацеленной на меня, но, видимо, он не успел взять меня в прицел, а я быстро спрятался за дом. Однако путь отступления был перекрыт. Ясно, что в ближайшие минуты они пойдут на прорыв.
Атака гитлеровцев началась прямо в лоб, от дороги. Шло до сотни автоматчиков в маскхалатах, ведя огонь длинными очередями, будучи от меня примерно на расстоянии триста-четыреста метров. Вначале я не понял, откуда такая решительность. Будь у меня хотя бы десяток осколочных снарядов и четыре-пять пулеметных дисков, я бы их успокоил за несколько минут. За грохотом автоматных очередей я услышал шум мотора тяжелого танка – «Тигра» или «Пантеры». Значит, вот чем определилась их решительность! У них появился тяжелый танк. Кричу оставшимся трем-четырем пехотинцам, чтобы кто-нибудь из них выглянул из-за дома и посмотрел, что там у меня слева на дороге. Никто не откликнулся.
Решение сложилось мгновенно: подпустить «Тигр» на двести метров и влепить ему в лоб последним подкалиберным снарядом, выскочив из-за дома. Командую механику: «Петя, заведи мотор и не глуши его, подпускаем «Тигр» поближе, выскакиваем из-за дома, и на счет «четыре», не дожидаясь моей команды, сдавай назад». Дали с радистом по две короткие очереди из пулеметов, уложив несколько атакующих фигур.
Шум двигателя теперь раздавался совсем близко. Крикнул механику «Вперед!» и, выскочив из-за дома, увидел впереди, метрах в ста пятидесяти, «Тигр» с десантом, только что тронувшийся вперед после короткой остановки. Это мне и было нужно. Не дав своему танку погасить колебания от резкой остановки, беру в прицел немецкую машину и стреляю в лоб немецкого танка. Никаких последствий! Петр резко дернул танк назад, а я крикнул заряжающему Фетисову, чтобы зарядил осколочным. И тут увидел, что немецкие автоматчики остановились. Я выстрелил по ним в упор последним осколочным снарядом и увидел, как они побежали. Выскочив из-за дома на одно мгновение, мы замерли от увиденного. «Тигр» медленно охватывало пламя. Один из членов его экипажа наполовину свесился с башни. Прогремел взрыв. Фашистского танка не стало. Мы опять победили.
Забыв о том, что у меня остался один бронепрожигающий снаряд, я приказал зарядить его и решил в дуэльном бою с «Фердинандом» уничтожить самоходку. Вместо того чтобы успокоиться, полез на рожон.
Петр так же, как это делал и раньше, в этом бою по моей команде подал танк задом из-за дома влево и свел меня с глазу на глаз с «Фердинандом», который и ждал меня, наведя заранее свое орудие. Он дал мне время взять его в прицел, однако в выстреле опередил, влепив мне болванку под погон башни. Стальная болванка разбила чугунные противовесы пушки, убила Фетисова и застряла в задней стенке башни. Второй снаряд разбил маску пушки и развернул башню танка, заклинив ее люк. Я крикнул «Выпрыгиваем!» и попытался головой открыть заклинивший люк. После третьей попытки с трудом открыл его и практически с третьим выстрелом «Фердинанда», подтянувшись на руках, выскочил из танка, упав около него на землю. В полевой сумке прямо на борту башни я хранил английские диагоналевые брюки и гимнастерку, подарок английской королевы советским офицерам. Думал, если придется выпрыгивать, я их рукой схвачу. Какие тут брюки! Самому бы целым остаться! Увидел моего радиста-пулеметчика сержанта Елсукова, бегущего метрах в пятнадцати впереди. Обернулся и увидел, как убегавшие ранее немцы опять перешли в атаку. Они были всего метрах в ста пятидесяти от меня.
Я бросился за радистом к ближайшим домам, но, пробежав несколько метров, услышал крик Петра Дорошенко: «Лейтенант, помоги!» Обернулся и увидел Петра, повисшего в люке механика-водителя, зажатого его крышкой. Под огнем вернулся к нему, оттянул люк вверх, помог ему выбраться, а затем, взвалив его на плечи, понес на себе. На его фуфайке проступали все увеличивающиеся в размерах семь красных пятен. Впереди, перед домами, пролегала канава, которая простреливалась с противоположного берега оврага. Прикинул, что я ее перепрыгну, и перепрыгнул бы, но за 2–3 метра до моего подхода к канаве противник вдруг прекратил огонь, очевидно, менял ленту или диск, и я свободно перешагнул через нее, неся на себе Петра Дорошенко. До крайних хат оставалось где-то двадцать-тридцать метров, когда я увидел, как артиллеристы нашего МСБ выкатывают два орудия, готовясь к бою, а наши автоматчики, развернувшись в цепь, пошли в атаку. У меня в глазах потемнело, и силы оставили меня. Ко мне подбежали ординарец командира батальона капитана Зиновьева и девушка-санинструктор, подхватили Петра Дорошенко. На повозке нас отвезли в деревню, откуда вчера я начал этот бой.
Командир бригады вышел встречать меня на крыльцо, обнял, поцеловал, сказал: «Спасибо, сынок» – и ввел в хату, где я рассказал о выполнении приказа. Выслушав меня, командир бригады сказал, что командование представляет меня к званию Героя Советского Союза, механика-водителя Петра Дорошенко – к ордену Ленина, заряжающего сержанта Фетисова – к ордену Отечественной войны I степени (посмертно) и радиста-пулеметчика сержанта Елсукова – также к ордену Отечественной войны I степени. Надо сказать, что это было второе представление на Героя, однако Золотую Звезду я получил только в 1992 году.
Оказав первую врачебную помощь Петру Дорошенко, медики взялись за меня. Пинцетом медсестра подцепила небольшой осколок, который наполовину вошел в область шеи. Затем попросила меня встать, но я не смог. Резкая боль в правом колене заставила меня сесть.
Стали снимать сапог, но он не поддавался из-за резкой боли в ноге. Командир бригады Федор Андреевич Жилин одернул их: «Что стоите, режьте голенище сапога». А на мне те самые трофейные сапоги, что Петр Тюрин достал мне в разгромленном обозе. Я взмолился, чтобы не портили такие чудные сапоги. «Режьте, – приказал он, – а тебе, сынок, дарю свои хромовые, которые мне пошили и привезли сегодня утром». Сказав это, он поставил около моего стула отличные хромовые сапоги. Разрезав сапог и правую брючину и открыв колено, я увидел, что оно распухло и увеличилось раза в полтора. Видно, несколько осколков попало в колено. Я все никак не могу успокоиться – меня всего трясет. Командир приказал дать мне водки. Я полстакана выпил, как воду, и вскоре уснул.
Фадин Александр Михайлович, 1945 год
К вечеру нас с Петром отправили в тыл. Его отвезли в госпиталь для тяжелораненых, а я, пройдя через ряд прифронтовых госпиталей, оказался в городе Тараща в госпитале для легкораненых. Госпиталь был развернут на скорую руку, был плохо оборудован и грязен. Раненые лежали в приемном отделении на грязном полу, и никто о них не заботился. Я сразу же решил оттуда выбираться. Добыв палку, доковылял до дома одной из девушек, жившей в пригороде Лысая Гора, у которой мы собирались в январе, когда мой танк был подбит. Приняли меня очень хорошо, а компрессы из домашнего самогона поставили меня на ноги в течение недели. Долечивался я уже дома, в Арзамасе, получив отпуск у командира бригады.
В апреле я вернулся в бригаду, штаб которой располагался в деревне Бокша, на границе с Румынией. Однако командовал ею уже не Жилин, а подполковник Павловский, который, как мне показалось, больше занимался концертами художественной самодеятельности, чем подготовкой бригады к боям. На другой день после моего прибытия он вызвал меня к себе и в присутствии начальника политотдела подполковника Молоканова и своей полевой жены, которую он привез с собой, немного расспросив меня, объявил: «Я вас назначаю своим командиром танка и одновременно будете моим адъютантом». Он только что приехал на фронт, и мой орден Красного Знамени, полученный вместо Звезды Героя за взятие Киева, видимо, действовал ему на нервы. Я ответил, что такой должности – адъютант – у командира бригады нет, а командиром танка за год моего участия в боях я уже походил, и если я в бригаде не нужен и не достоин должности хотя бы командира танкового взвода, то прошу меня направить в резерв. «Ах вот как! – воскликнул он. – Тогда идите». Забегая вперед, скажу, что этого «полководца» сняли после первых же боев, но он к этому времени практически угробил бригаду. Правда, меня в ней уже не было.
Наутро мне сообщили, что я должен пойти в свой бывший 207-й гвардейский танковый батальон на должность командира взвода. Придя в батальон, я тоже не был обрадован. Оказывается, батальоном командовал майор, согнувшийся старичок в очках, прибывший тоже с тыла и не имеющий боевого опыта. Ну, подумал я, довоевался. Мне стало страшно за бригаду. И вдруг узнаю, что в бригаде создается и третий батальон, командиром которого назначен Дмитрий Александрович Пузырев, опытный танкист. Я попросился к нему, и меня, слава богу, отпустили.
Все лето 1944 года готовились к наступлению. Получали технику. Правда, нам не дали ни одного Т-34-85, а прислали только с 76-мм пушкой.
Стояли мы в капонирах, вырытых на склоне виноградника. В километре пред нами располагался монастырь. Вдруг из-за каменной стены ограды выползает «Тигр». Остановился. За ним еще один, потом еще. Выползло их десять штук. Ну, думаем, – хана, достанут они нас. У страха-то глаза всегда велики. Откуда ни возьмись, идут два наших ИС-2. Я их в первый раз увидел. Поравнялись с нами, встали. Два «Тигра» отделяются и выходят чуть вперед, вроде как дуэль. Наши упредили их с выстрелом и снесли обоим башни. Остальные – раз, раз и за стену. В это время слышу по радио: «Фадину, Фадину прибыть на КП к командиру батальона». Из штаба батальона отправили в штаб бригады, а оттуда – в штаб корпуса, где меня дожидались орден Александра Невского и направление на учебу в Ленинградскую высшую бронетанковую школу им. Молотова, готовившую командиров рот тяжелых танков ИС.
Войну я окончил в Вене в должности заместителя командира роты 20-й гвардейской танковой бригады. Танков у нас уже не было, и мы находились в резерве. Зампотех роты, Виктор Тарасович Чебудалидзе, который воевал чуть ли не от Сталинграда, говорит: «Лейтенант, я амфибию подобрал с воздушным охлаждением, идет 200 км/ч. Давай съездим в Париж, посмотрим, какие там девочки, как, чего?» И мы удрали, танков-то все равно не было, а я с детства мечтал посмотреть Париж. Правда, это нам не особо удалось – сплошная кутерьма, девки хватают, целуют. Там такая везде суматоха, и англичане, и американцы – все братаются. День мы там провели и вернулись к себе в бригаду, получив нагоняй за самоволку.
Кириченко Петр Ильич
Я родился в интеллигентной семье в Таганроге. Мой отец, горный инженер, закончил Петербургский горный институт. Мать – преподаватель немецкого языка. В тридцать шестом году мы переехали в Москву. Здесь до войны я закончил немецкую школу, где все преподавание велось на немецком языке, так что язык я знал неплохо, что потом помогло на фронте.
Я не собирался быть военным, тем более танкистом, но началась война, и я, как и многие, был призван в армию. Сначала меня направили в Челябинскую военную авиационную школу стрелков-бомбардиров, которая готовила штурманов на самолеты СБ. Они уже были сняты с производства, и после нескольких месяцев занятий школу расформировали, а курсантов разбросали по различным учебным заведениям. Вот так я попал в учебный танковый полк в Нижнем Тагиле.
Батальон, в котором я оказался в результате распределения, готовил стрелков-радистов на Т-34. Честно говоря, после авиационного училища, где мы изучали сложные радиостанции, где у нас были радиотренажи и мы сдавали диктанты, передавая до ста двадцати знаков смешанного текста в минуту, для нас изучение простенькой танковой радиостанции было пустяковым делом. То же самое можно сказать и о пулемете ДТ, который по сложности конструкции не шел ни в какое сравнение со скорострельными авиационными пулеметами. Так что через месяц обучения нам присвоили звание «старший сержант» и направили в маршевую роту, которая находилась там же, в Нижнем Тагиле, на танковом заводе. Там укомплектовали экипажи, в которые вошли бывшие курсанты, обучавшиеся другим специальностям.
Кириченко Петр Ильич (справа) со своим отцом, 1941 год
В экипаже было четыре человека. Механик-водитель Кутдуз Нурдинов, татарин лет двадцати пяти, единственный из нас служил в армии до войны. Башнер Тютрюмов Анатолий Федорович был таким же, как и я, восемнадцатилетним пацаном. Командовал танком украинец Гаврилко, который мне тогда казался стариком – ему было двадцать два или двадцать три года. Весной сорок второго года нас отправили на фронт.
Какова моя роль в экипаже? Я занимался обслуживанием радиостанции. Дальность связи на ходу у нее была около шести километров. Так что между танками связь была посредственная, особенно если учесть неровности рельефа местности и леса, которые мешали прохождению радиосигнала. Зато она могла ловить новости, причем как московские, так и заграничные. Это было очень большим недостатком! Как только образовывалась какая-нибудь передышка, так обязательно к танку приходили слушать сводки Совинформбюро политработники, «особняки» и прочее начальство. Радиостанция питалась от генератора при работающем двигателе или от аккумуляторов, когда двигатель выключен, но когда двигатель работает, то слышно хуже, и они предпочитали включать ее от аккумуляторов, которые к концу передачи сажали. Я, как ответственный за связь, всегда был виноват перед экипажем. Начальство разрядит аккумуляторы, а мне приходилось на своем горбу таскать их на подзарядку.
Минут за тридцать танк подготовили к бою. Провожать нас вышло все начальство. Помахал всем рукой и, встав на сиденье, взявшись руками за командирский люк, я дал команду: «Вперед!»
Впервые, как себя помню, не было тяжело на душе, как это всегда бывало перед атакой, до первого выстрела. Слова начальника политотдела Молоканова Николая Васильевича, сказанные на прощание: «Надо, Саша!» – подействовали ободряюще.
Подъехав к изгибу оврага, откуда было ближе всего к деревне Дашуковка, мы стали медленно спускаться по его склону. Выход был только один – преодолеть овраг и начать атаку на южную окраину Дашуковки. Легко скатились вниз, однако подняться на противоположную сторону нам не удалось. Добравшись с ходу до половины противоположного ската, танк на большой скорости скатился обратно вниз. Мы сделали несколько попыток подняться, и всякий раз танк срывался вниз. Начинавшаяся с наступлением темноты гололедица все больше затрудняла наш подъем. Выбившись из сил, я вспомнил, как преодолел ров под Киевом на задней передаче. Нашлись и двенадцать шипов на гусеницы «зипе», которые мы закрепили по шесть на каждую гусеничную ленту. Управившись за полчаса, мы развернули танк задом и все трое – я, заряжающий и радист-пулеметчик, – уцепившись за выступ лобового листа брони, начали толкать танк вверх. Мы уже настолько вымотались, что не отдавали отчета, что наше усилие для двадцативосьмитонной машины – тьфу! А если бы танк, как и раньше, покатился вниз, то от нас бы мало что осталось. Однако наша злость, воля, умение механика-водителя и прикрепленные шипы сделали свое дело. Танк, натуженно ревя, медленно, но полз вверх. Казалось, что вот-вот он встанет, мы же изо всех сил толкали его, старались помочь двигателю. Поднявшись кормой над краем оврага, танк на какое-то мгновение застыл, но, зацепившись за грунт, перевалился на ту сторону. Выбравшись наверх, механик начал разворачиваться, а у меня потемнело в глазах. Услышав громкую работу двигателя, немцы начали пускать осветительные ракеты, усилился ружейно-пулеметный огонь. Оглянувшись по сторонам, дал команду экипажу «В танк!» и распорядился дать танку отдохнуть полчаса. Закрыв за собой люк, я сразу впал в забытье. Видимо, то же самое произошло и с экипажем.
Из забытья меня вывел громкий стук по башне. Спрашиваю, кто. Мне ответил командир 242-го стрелкового полка. Открыл люк, представился. Он сказал, что я молодец, что преодолел такой глубокий овраг: «Смотри, вон двигающиеся огоньки. Это идут немецкие автомашины. Думаю, что несколько подразделений противника уже прошли по дороге. На этом участке собраны остатки моего полка – примерно рота. Вам необходимо, используя ночь, поддержать атаку моей пехоты, выйти на северную окраину и своим огнем закрыть дорогу. МСБ вашей бригады уже на подходе, так что помощь близка».
Впереди, метрах в двухстах, виднелись мигающие папиросные огоньки – пехота лежала на мокром снегу. Приказываю механику подойти к пехоте и даю команду: «К бою!» Заряжающему показал растопыренную ладонь: «Осколочным!»
Остановив танк в десяти метрах от стрелков, осмотрел лежащих на снегу бойцов, вооруженных винтовками. Только некоторые были вооружены автоматами. Видать, собрали их из всех подразделений полка. Беглым взглядом оценив их состав, в цепи, растянутой метров на триста-четыреста, я увидел около пятидесяти человек. Высунувшись из командирского люка, обратился к ним: «Мужики, мы сейчас выбьем противника из деревни и выйдем на ее противоположную окраину, где и займем оборону. Поэтому лопатки в период боя не теряйте. А сейчас вы короткими перебежками выдвигайтесь впереди танка метров на двадцать – двадцать пять и с ходу ведите огонь по противнику. Не бойтесь моих выстрелов, ибо я стреляю выше ваших голов». Один из них крикнул мне: «Когда это танки шли сзади пехоты?» Я ответил, что вопрос поставлен правильно, но сегодня надо действовать так: «Я буду уничтожать огневые точки противника, а как подойдем метров на двести к деревне, я выйду вперед, а вы броском за мной. Сейчас посмотрите и по моей команде – вперед!» Взревел мотор – немцы выпустили несколько ракет, и сразу же заработали семь пулеметных точек. Поставив прицел на ночную стрельбу, я начал их расстреливать справа налево. Мои снаряды в течение полутора-двух минут подавили сразу три или четыре точки. Высунувшись из танка, даю команду: «Вперед!» Увидев мою отличную стрельбу, пехота поднялась вначале неуверенно, но в атаку пошла. Противник снова открыл огонь из четырех или пяти точек. Я же расстрелял еще три из них, а потом дал команду механику продвинуться вперед еще на двадцать пять – тридцать метров, выстрелив при этом по окраине деревни двумя снарядами, затем, медленно двигаясь, уничтожил еще одну огневую точку. Из танка вижу, как моя пехота короткими перебежками продвигается вперед. Противник ведет только ружейный огонь. Видимо, немцы, овладев деревней, оставили в ней небольшой заслон силой до одного взвода, не имея даже ни одного противотанкового орудия, бросив основные силы на прорыв к окруженцам. Настала решающая минута – пехота поверила в меня, видя, как я расправился с пулеметными точками противника, и продолжала делать перебежки, ведя огонь с ходу и лежа. Но нельзя терять этот благоприятный момент. Поэтому высовываюсь из танка и кричу: «Молодцы, ребята, а теперь в атаку!» Обогнав цепь и ведя огонь с ходу, врываюсь в деревню. Остановился на миг, дал два выстрела из пушки вдоль улицы по убегающим немцам и длинную пулеметную очередь. Заметил, как какое-то сооружение пытается вывернуться из-за дома на улицу. Не размышляя, крикнул Петру: «Дави!» Механик рванул танк вперед, ударив правым бортом это большое чудовище, которое впоследствии оказалось шестиствольным минометом.
Продолжаем движение, расстреливая выбегающих из домов, мечущихся у автомашин немцев. Многим из них удалось спуститься в овраг и убежать, а те, кто бежал вдоль улицы, боясь темени и неизвестности оврагов, получали свою пулю. Вскоре, выйдя на северную окраину, стал выбирать удобную позицию для обороны. Метрах в двухстах от основного массива домов стояла отдельная хата. К ней я и подвел свой танк, поставив его левым бортом к стене дома. Впереди, метрах в восьмистах, по дороге идут одинокие автомашины. Задача выполнена – дорога под прицелом.
К этому времени ко мне стали подходить и мои пехотинцы. Их осталось около двух десятков. Отдаю команду занять круговую оборону, потому что противник мог обойти нас по оврагам и окопаться. Но, как и ожидал, у пехотинцев нет лопаток, и они толкутся возле моего танка, ища в нем защиту. Видя это, рекомендую всем рассредоточиться, выбрать каждому удобную позицию и быть готовыми к отражению контратаки противника с наступлением рассвета. Через несколько минут из-за рощи, что росла левее через дорогу, выдвинулся целый город света – колонна автомашин с пехотой, идущая с зажженными фарами (немцы в течение всей войны ночью совершали передвижение только с включенными фарами). Определяю по прицелу скорость движения – около 40 км/ч – и жду, когда они выйдут перед фронтом нашей обороны. Не ожидал я такого подарка от фашистов и, определив дальность, взял поправку на первую автомашину. В одно мгновение мой снаряд превращает ее кузов в огненный шар. Перевожу прицел на последнюю автомашину (она оказалась одиннадцатой), которая после моего выстрела подпрыгнула и, вспыхнув, развалилась на части. И тут на дороге начался кошмар. Идущий в колонне вторым бронетранспортер рванул в обход первой горевшей автомашины и сразу же сел днищем в грязь. Остальные автомашины пытались съехать с дороги направо и налево и тут же зарывались в грязи. От моего третьего выстрела, а он последовал не более чем через шесть-восемь секунд, вспыхнул бронетранспортер. Мне механик говорит: «Лейтенант, не расстреливай все машины, трофеев надо набрать». – «Ладно». Местность осветилась, как днем. Были видны в отблесках пламени бегающие фигуры фашистов, по которым я выпустил еще несколько осколочных снарядов и короткими очередями полностью разрядил диск из спаренного с пушкой танкового дегтяревского пулемета.
Постепенно ночь стала уступать рассвету. Стоял туман, да еще сыпал хотя и редкий, но сырой снег. Враг не контратаковал, а занимался вытаскиванием раненых с поля боя. Пехотинцы мои иззябли и грелись, как могли. Часть из них ушла погреться в крайние хаты.
Экипаж не дремал. Опытные вояки, они понимали, что скоро немец полезет нас выбивать. И точно. Вскоре к танку подошел молодой солдат и крикнул мне: «Товарищ лейтенант, танки противника!» Я сделал попытку открыть люк, чтобы осмотреться, но не успел поднять голову, как почувствовал удар пули по крышке люка, крошечный осколок отколовшейся брони поцарапал мне шею. Закрыв люк, я стал смотреть в триплексы в направлении, указанном мне солдатом. Справа, в полутора километрах, в обход крались по пашне два танка Т-IV: «Ну вот, начинается…»
Даю команду пехоте и своему экипажу: «К бою!» Приказал зарядить осколочным, ибо танки были далеко и требовалась пристрелка. Снаряд разорвался в пяти-десяти метрах от переднего танка. Танк остановился – второй снаряд я влепил ему в борт. Второй танк попытался уйти, но со второго выстрела встал, и один из членов экипажа, выскочив из башни, побежал в поле.
Начало утра 19 февраля 1944 года было хорошим, я расслабился и едва не был за это наказан – пуля стукнула по ребру люка, когда я пытался его открыть, чтобы осмотреться. Солдатик, который указал мне на танки, подошел и крикнул, что слева за оврагом какие-то немецкие офицеры рассматривают наши позиции в бинокли. Сказав это, он повернулся, чтобы отойти от танка, вдруг покачнулся и упал навзничь. Взглянув в триплекс, я увидел, как из его затылка вытекает струйка крови. Крикнув, чтобы его убрали, я приказал механику: «Петя, сдай танк задом и обогни дом в готовности вернуться на место». На малом ходу танк задом выполз из-за хаты. Я развернул башню и в прицел увидел четыре фигуры, лежащие на снегу сразу за оврагом, метрах в четырехстах от меня. Видимо, группа офицеров во главе с генералом, у которого воротник шинели был оторочен лисой, проводила рекогносцировку местности и моей позиции. Крикнул: «Фетисов, снаряд на осколочный!» Фетисов отвернул колпачок, доложил: «Осколочным готово!» Я прицелился, и снаряд разорвался точно в середине этой группы. Я сразу увидел не менее полусотни фигурок в белых халатах, бросившихся со всех сторон спасать раненых. Вот здесь я и отыгрался за паренька-солдата, выпустив в них пятнадцать осколочных снарядов. Таким образом, «успокоив» немцев, мы вернулись на свое место (правую сторону дома) и стали ждать дальнейших действий со стороны противника. Радио не отвечало на наши позывные. А у меня осталось всего четырнадцать снарядов. Из них – один подкалиберный, один бронепрожигающий и двенадцать осколочных, кроме того, по одному неполному пулеметному диску у меня и Елсу-кова.
И вдруг из-за рощицы, что находилась левее нашей позиции, через дорогу выскочил самолет (на фронте мы его называли «капрони», итальянского производства, который хорошо пикировал). Развернулся и на высоте пятидесяти-семидесяти метров полетел вдоль оврага, что был левее деревни, на противоположном склоне которого я уничтожил группу немецких офицеров. Механик снова вывел машину из-за дома, и я стал наблюдать за самолетом. Развернувшись, самолет опять полетел вдоль оврага в нашу сторону. Немцы выпустили зеленые ракеты, он им также ответил зеленой ракетой. Еще раз развернулся, сбросил большой ящик и полетел дальше. Надо сказать, что вдоль противоположного края оврага, за небольшим кустарником, видимо, шла дорога, перпендикулярная той, что мы перекрыли, а вдоль нее телеграфная линия. Самолет курсировал вдоль этой линии, и, зная примерно расстояние между столбами, я рассчитал его скорость. Она была небольшой, порядка 50–60 км/ч. Когда самолет сбросил груз и пролетел мимо нас, я решил, что, если он развернется, я попытаюсь его сбить. Даю команду Фетисову отвернуть колпачок и зарядить осколочным. Самолет разворачивается, я беру упреждение – и выстрел. Снаряд угодил ему прямо в мотор, и самолет переломился. Что тут было! Откуда только взялось столько немцев! Со всех сторон поле запестрело от оживших в снегу фигур противника, которые бросились к остаткам самолета. Забыв о том, что у меня мало снарядов, я раз десять выстрелил осколочными в эту бегущую массу фрицев.
Поставив танк на свое место, справа от дома, я не мог успокоиться. Все, что угодно, но сбить самолет! Радио по-прежнему молчало, у меня боеприпасов на две цели и патронов на отражение одной атаки взвода автоматчиков противника. Время шло. На нашем участке – мертвая тишина, которая предвещала развязку. Я услышал, как один из пехотинцев мне кричит лежа, не поднимаясь: «Товарищ лейтенант, слева из рощи за оврагом вышел «Фердинанд». Я даю Петру команду: «Подай немного задом в объезд хаты, как раньше».
Выехав из-за дома, я увидел «Фердинанд» с пушкой, нацеленной на меня, но, видимо, он не успел взять меня в прицел, а я быстро спрятался за дом. Однако путь отступления был перекрыт. Ясно, что в ближайшие минуты они пойдут на прорыв.
Атака гитлеровцев началась прямо в лоб, от дороги. Шло до сотни автоматчиков в маскхалатах, ведя огонь длинными очередями, будучи от меня примерно на расстоянии триста-четыреста метров. Вначале я не понял, откуда такая решительность. Будь у меня хотя бы десяток осколочных снарядов и четыре-пять пулеметных дисков, я бы их успокоил за несколько минут. За грохотом автоматных очередей я услышал шум мотора тяжелого танка – «Тигра» или «Пантеры». Значит, вот чем определилась их решительность! У них появился тяжелый танк. Кричу оставшимся трем-четырем пехотинцам, чтобы кто-нибудь из них выглянул из-за дома и посмотрел, что там у меня слева на дороге. Никто не откликнулся.
Решение сложилось мгновенно: подпустить «Тигр» на двести метров и влепить ему в лоб последним подкалиберным снарядом, выскочив из-за дома. Командую механику: «Петя, заведи мотор и не глуши его, подпускаем «Тигр» поближе, выскакиваем из-за дома, и на счет «четыре», не дожидаясь моей команды, сдавай назад». Дали с радистом по две короткие очереди из пулеметов, уложив несколько атакующих фигур.
Шум двигателя теперь раздавался совсем близко. Крикнул механику «Вперед!» и, выскочив из-за дома, увидел впереди, метрах в ста пятидесяти, «Тигр» с десантом, только что тронувшийся вперед после короткой остановки. Это мне и было нужно. Не дав своему танку погасить колебания от резкой остановки, беру в прицел немецкую машину и стреляю в лоб немецкого танка. Никаких последствий! Петр резко дернул танк назад, а я крикнул заряжающему Фетисову, чтобы зарядил осколочным. И тут увидел, что немецкие автоматчики остановились. Я выстрелил по ним в упор последним осколочным снарядом и увидел, как они побежали. Выскочив из-за дома на одно мгновение, мы замерли от увиденного. «Тигр» медленно охватывало пламя. Один из членов его экипажа наполовину свесился с башни. Прогремел взрыв. Фашистского танка не стало. Мы опять победили.
Забыв о том, что у меня остался один бронепрожигающий снаряд, я приказал зарядить его и решил в дуэльном бою с «Фердинандом» уничтожить самоходку. Вместо того чтобы успокоиться, полез на рожон.
Петр так же, как это делал и раньше, в этом бою по моей команде подал танк задом из-за дома влево и свел меня с глазу на глаз с «Фердинандом», который и ждал меня, наведя заранее свое орудие. Он дал мне время взять его в прицел, однако в выстреле опередил, влепив мне болванку под погон башни. Стальная болванка разбила чугунные противовесы пушки, убила Фетисова и застряла в задней стенке башни. Второй снаряд разбил маску пушки и развернул башню танка, заклинив ее люк. Я крикнул «Выпрыгиваем!» и попытался головой открыть заклинивший люк. После третьей попытки с трудом открыл его и практически с третьим выстрелом «Фердинанда», подтянувшись на руках, выскочил из танка, упав около него на землю. В полевой сумке прямо на борту башни я хранил английские диагоналевые брюки и гимнастерку, подарок английской королевы советским офицерам. Думал, если придется выпрыгивать, я их рукой схвачу. Какие тут брюки! Самому бы целым остаться! Увидел моего радиста-пулеметчика сержанта Елсукова, бегущего метрах в пятнадцати впереди. Обернулся и увидел, как убегавшие ранее немцы опять перешли в атаку. Они были всего метрах в ста пятидесяти от меня.
Я бросился за радистом к ближайшим домам, но, пробежав несколько метров, услышал крик Петра Дорошенко: «Лейтенант, помоги!» Обернулся и увидел Петра, повисшего в люке механика-водителя, зажатого его крышкой. Под огнем вернулся к нему, оттянул люк вверх, помог ему выбраться, а затем, взвалив его на плечи, понес на себе. На его фуфайке проступали все увеличивающиеся в размерах семь красных пятен. Впереди, перед домами, пролегала канава, которая простреливалась с противоположного берега оврага. Прикинул, что я ее перепрыгну, и перепрыгнул бы, но за 2–3 метра до моего подхода к канаве противник вдруг прекратил огонь, очевидно, менял ленту или диск, и я свободно перешагнул через нее, неся на себе Петра Дорошенко. До крайних хат оставалось где-то двадцать-тридцать метров, когда я увидел, как артиллеристы нашего МСБ выкатывают два орудия, готовясь к бою, а наши автоматчики, развернувшись в цепь, пошли в атаку. У меня в глазах потемнело, и силы оставили меня. Ко мне подбежали ординарец командира батальона капитана Зиновьева и девушка-санинструктор, подхватили Петра Дорошенко. На повозке нас отвезли в деревню, откуда вчера я начал этот бой.
Командир бригады вышел встречать меня на крыльцо, обнял, поцеловал, сказал: «Спасибо, сынок» – и ввел в хату, где я рассказал о выполнении приказа. Выслушав меня, командир бригады сказал, что командование представляет меня к званию Героя Советского Союза, механика-водителя Петра Дорошенко – к ордену Ленина, заряжающего сержанта Фетисова – к ордену Отечественной войны I степени (посмертно) и радиста-пулеметчика сержанта Елсукова – также к ордену Отечественной войны I степени. Надо сказать, что это было второе представление на Героя, однако Золотую Звезду я получил только в 1992 году.
Оказав первую врачебную помощь Петру Дорошенко, медики взялись за меня. Пинцетом медсестра подцепила небольшой осколок, который наполовину вошел в область шеи. Затем попросила меня встать, но я не смог. Резкая боль в правом колене заставила меня сесть.
Стали снимать сапог, но он не поддавался из-за резкой боли в ноге. Командир бригады Федор Андреевич Жилин одернул их: «Что стоите, режьте голенище сапога». А на мне те самые трофейные сапоги, что Петр Тюрин достал мне в разгромленном обозе. Я взмолился, чтобы не портили такие чудные сапоги. «Режьте, – приказал он, – а тебе, сынок, дарю свои хромовые, которые мне пошили и привезли сегодня утром». Сказав это, он поставил около моего стула отличные хромовые сапоги. Разрезав сапог и правую брючину и открыв колено, я увидел, что оно распухло и увеличилось раза в полтора. Видно, несколько осколков попало в колено. Я все никак не могу успокоиться – меня всего трясет. Командир приказал дать мне водки. Я полстакана выпил, как воду, и вскоре уснул.
К вечеру нас с Петром отправили в тыл. Его отвезли в госпиталь для тяжелораненых, а я, пройдя через ряд прифронтовых госпиталей, оказался в городе Тараща в госпитале для легкораненых. Госпиталь был развернут на скорую руку, был плохо оборудован и грязен. Раненые лежали в приемном отделении на грязном полу, и никто о них не заботился. Я сразу же решил оттуда выбираться. Добыв палку, доковылял до дома одной из девушек, жившей в пригороде Лысая Гора, у которой мы собирались в январе, когда мой танк был подбит. Приняли меня очень хорошо, а компрессы из домашнего самогона поставили меня на ноги в течение недели. Долечивался я уже дома, в Арзамасе, получив отпуск у командира бригады.
В апреле я вернулся в бригаду, штаб которой располагался в деревне Бокша, на границе с Румынией. Однако командовал ею уже не Жилин, а подполковник Павловский, который, как мне показалось, больше занимался концертами художественной самодеятельности, чем подготовкой бригады к боям. На другой день после моего прибытия он вызвал меня к себе и в присутствии начальника политотдела подполковника Молоканова и своей полевой жены, которую он привез с собой, немного расспросив меня, объявил: «Я вас назначаю своим командиром танка и одновременно будете моим адъютантом». Он только что приехал на фронт, и мой орден Красного Знамени, полученный вместо Звезды Героя за взятие Киева, видимо, действовал ему на нервы. Я ответил, что такой должности – адъютант – у командира бригады нет, а командиром танка за год моего участия в боях я уже походил, и если я в бригаде не нужен и не достоин должности хотя бы командира танкового взвода, то прошу меня направить в резерв. «Ах вот как! – воскликнул он. – Тогда идите». Забегая вперед, скажу, что этого «полководца» сняли после первых же боев, но он к этому времени практически угробил бригаду. Правда, меня в ней уже не было.
Наутро мне сообщили, что я должен пойти в свой бывший 207-й гвардейский танковый батальон на должность командира взвода. Придя в батальон, я тоже не был обрадован. Оказывается, батальоном командовал майор, согнувшийся старичок в очках, прибывший тоже с тыла и не имеющий боевого опыта. Ну, подумал я, довоевался. Мне стало страшно за бригаду. И вдруг узнаю, что в бригаде создается и третий батальон, командиром которого назначен Дмитрий Александрович Пузырев, опытный танкист. Я попросился к нему, и меня, слава богу, отпустили.
Все лето 1944 года готовились к наступлению. Получали технику. Правда, нам не дали ни одного Т-34-85, а прислали только с 76-мм пушкой.
Стояли мы в капонирах, вырытых на склоне виноградника. В километре пред нами располагался монастырь. Вдруг из-за каменной стены ограды выползает «Тигр». Остановился. За ним еще один, потом еще. Выползло их десять штук. Ну, думаем, – хана, достанут они нас. У страха-то глаза всегда велики. Откуда ни возьмись, идут два наших ИС-2. Я их в первый раз увидел. Поравнялись с нами, встали. Два «Тигра» отделяются и выходят чуть вперед, вроде как дуэль. Наши упредили их с выстрелом и снесли обоим башни. Остальные – раз, раз и за стену. В это время слышу по радио: «Фадину, Фадину прибыть на КП к командиру батальона». Из штаба батальона отправили в штаб бригады, а оттуда – в штаб корпуса, где меня дожидались орден Александра Невского и направление на учебу в Ленинградскую высшую бронетанковую школу им. Молотова, готовившую командиров рот тяжелых танков ИС.
Войну я окончил в Вене в должности заместителя командира роты 20-й гвардейской танковой бригады. Танков у нас уже не было, и мы находились в резерве. Зампотех роты, Виктор Тарасович Чебудалидзе, который воевал чуть ли не от Сталинграда, говорит: «Лейтенант, я амфибию подобрал с воздушным охлаждением, идет 200 км/ч. Давай съездим в Париж, посмотрим, какие там девочки, как, чего?» И мы удрали, танков-то все равно не было, а я с детства мечтал посмотреть Париж. Правда, это нам не особо удалось – сплошная кутерьма, девки хватают, целуют. Там такая везде суматоха, и англичане, и американцы – все братаются. День мы там провели и вернулись к себе в бригаду, получив нагоняй за самоволку.
Кириченко Петр Ильич
Честно говоря, я считаю, что радист в Т-34 был не нужен.
Я не собирался быть военным, тем более танкистом, но началась война, и я, как и многие, был призван в армию. Сначала меня направили в Челябинскую военную авиационную школу стрелков-бомбардиров, которая готовила штурманов на самолеты СБ. Они уже были сняты с производства, и после нескольких месяцев занятий школу расформировали, а курсантов разбросали по различным учебным заведениям. Вот так я попал в учебный танковый полк в Нижнем Тагиле.
Батальон, в котором я оказался в результате распределения, готовил стрелков-радистов на Т-34. Честно говоря, после авиационного училища, где мы изучали сложные радиостанции, где у нас были радиотренажи и мы сдавали диктанты, передавая до ста двадцати знаков смешанного текста в минуту, для нас изучение простенькой танковой радиостанции было пустяковым делом. То же самое можно сказать и о пулемете ДТ, который по сложности конструкции не шел ни в какое сравнение со скорострельными авиационными пулеметами. Так что через месяц обучения нам присвоили звание «старший сержант» и направили в маршевую роту, которая находилась там же, в Нижнем Тагиле, на танковом заводе. Там укомплектовали экипажи, в которые вошли бывшие курсанты, обучавшиеся другим специальностям.
Кириченко Петр Ильич (справа) со своим отцом, 1941 год
В экипаже было четыре человека. Механик-водитель Кутдуз Нурдинов, татарин лет двадцати пяти, единственный из нас служил в армии до войны. Башнер Тютрюмов Анатолий Федорович был таким же, как и я, восемнадцатилетним пацаном. Командовал танком украинец Гаврилко, который мне тогда казался стариком – ему было двадцать два или двадцать три года. Весной сорок второго года нас отправили на фронт.
Какова моя роль в экипаже? Я занимался обслуживанием радиостанции. Дальность связи на ходу у нее была около шести километров. Так что между танками связь была посредственная, особенно если учесть неровности рельефа местности и леса, которые мешали прохождению радиосигнала. Зато она могла ловить новости, причем как московские, так и заграничные. Это было очень большим недостатком! Как только образовывалась какая-нибудь передышка, так обязательно к танку приходили слушать сводки Совинформбюро политработники, «особняки» и прочее начальство. Радиостанция питалась от генератора при работающем двигателе или от аккумуляторов, когда двигатель выключен, но когда двигатель работает, то слышно хуже, и они предпочитали включать ее от аккумуляторов, которые к концу передачи сажали. Я, как ответственный за связь, всегда был виноват перед экипажем. Начальство разрядит аккумуляторы, а мне приходилось на своем горбу таскать их на подзарядку.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента