Страница:
Наверное, случай на Тракторном заводе остался неизвестным или не отмеченным в публикациях.
В сентябре 1942-го обе противоборствующие стороны вовсю использовали трофейные танки. Мне один раз пришлось отражать атаку семи Т-34 с немецкими экипажами и даже пару дней сидеть в трофейном немецком танке, приспособленном под огневую точку. У них внутри танка сидишь – ощущение, будто в удобной комфортабельной комнате находишься. Так вот, шла наша танковая колонна примерно из двадцати танков на ремонт. Четыре немецких танка в сумерках втерлись в эту колонну – никто подвоха не почувствовал – и заехали немцы на территорию ремонтной площадки Тракторного завода, встали по углам. И открыли огонь по танкам, людям, цехам. Пока их удалось убить, они много бед натворили, такой «праздник» нам устроили… Немцы умели жертвовать собой тоже…
Пряничников Евгений Николаевич
Летчик-истребитель 929-го ИАП
Последовало совершенно неожиданное и неутешительное распоряжение: «Передать все самолеты на пополнение 929-му ИАП, а самим отправиться в тыл за новыми самолетами». У всех была одна мысль – вот это повоевали! Через три дня поступило дополнительное распоряжение: этому же истребительному авиационному полку передать всех рядовых летчиков.
Итак, я в новом 929-м ИАП (такова судьба и воля начальства). Меня это устраивало, я на фронте под г. Сталинградом на аэродроме Вороново. Бои идут весьма ожесточенные на Дону, особенно в районе Калача. Полк действует, выполняет задачи прикрытия наших наземных войск с воздуха от бомбардировщиков типа Ю-87 и Ю-88. Идут многочисленные воздушные бои с «мессершмиттами». Уже появились новые его модификации Ме-109ф.
Надо сказать, что я попал в прославленный полк, здесь было чему учиться и у кого учиться. Учеба шла непосредственно в боях. В это время в нашем полку было девять Героев Советского Союза, а остальные были награждены многими орденами. Это говорило само за себя.
Наш полк еще до моего прихода вначале воевал на самолетах И-153 («Чайка») – это прославленная машина, особенно отличалась в боях на реке Халхин-Гол, но к настоящему времени безнадежно устарела, существенно уступала в своих тактико-технических данных немецким самолетам. Такое положение, естественно, вызвало к жизни определенные тактические приемы в боях с Me-109. Так, например, «Кольцо». Влезать в него немецкие летчики не любили и чаще всего уходили прочь.
Переход же на самолеты типа Як-76 требовал применения и новых приемов боя с немецкими самолетами. Наши «яки» позволяли довольно успешно драться на маневре в вертикальной плоскости. На наших самолетах появились радиостанции. Это позволяло ведущему группы лучше управлять, а также получать информацию с наземных постов наведения.
Вспоминается один воздушный бой в начале августа в районе Калача. При прикрытии наземных войск подошла крупная группа немецких «юнкерсов» под прикрытием истребителей типа Me-109. Завязался ожесточенный воздушный бой. Ревели двигатели, трассы снарядов и пуль рассекали пространство. Мы с напарником увидали на высоте около 4000 м одиночный самолет Me-110 – двухмоторный истребитель. Видимо, в этом бою он использовался немцами как фотограф результатов бомбометания «юнкерсов» или как разведчик. Мы немедленно атаковали его с двух сторон. Увидев нас, он выполнил переворот через крыло и стал круто пикировать, видимо, надеясь уйти от нас, но мы продолжали его преследовать, не давая ему вывести свой самолет из глубокого пикирования. Одна из моих пушечно-пулеметных очередей удачно прошила «мессершмитта», он задымил и, не пытаясь выйти из пикирования, врезался в землю. Это была победа! Бой к этому времени затихал, и мы все (у нас было 12 самолетов) без потерь вернулись на свой аэродром. Оказалось, при разборе боевого вылета, что мы еще уничтожили два «юнкерса» и два «Мессершмитта Ме-109». Это был весьма удачный бой с хорошими результатами. Но надо сказать, что бои были тяжелыми, и мы все же несли потери и в самолетах, и в летчиках.
Один из боев для меня сложился неудачно. Видимо, одиночная случайная пуля врага где-то пробила систему охлаждения двигателя моего самолета. За мной потянулась испаряющаяся струйка воды. Мне подсказали по радио коллеги-летчики, да я и сам это увидел при развороте.
Стало ясно – без охлаждения двигатель долго не проработает. Подо мной территория, занятая врагом. Решение созрело мгновенно: курс 90°, возможно, дотянем до своей территории. Побежали томительные минуты. Вот и линия фронта позади. Стрелки контроля режима поползли в разные стороны, из выхлопных патрубков появился белый дым – горело масло, скрежет, конвульсивные рывки двигателя и тишина, только шипение перегретого двигателя. Высота 4000 м. Ручка от себя, планирую, глазами подбираю площадку. Садись, практически, где хочешь – степь, только одиночные овраги да пересохшие речки нарушают однообразие. Тем временем высота падает – 3000, 2000, 1000.
И вот, когда до земли оставалось 500–600 метров, я услышал (мой двигатель не работал) характерный свист самолета Me-109. Повернулся назад – я у него уже в прицеле. Как говорится – ваше решение? Скорее автоматически, чем сознательно, – ручка от себя и левой ногой на педаль – разворот влево. В этот момент огненные ленты прошили мой самолет, полетела обшивка с правого крыла. Выравниваю самолет из крена, ручка на себя – земля. Самолет не скапотировал – уже удача – лежит на животе. Мысль работала быстро и четко: «Наверное, будет расстреливать на земле». Быстрее от самолета, ремни, за борт, но падаю боком, откатываюсь в сторону, смотрю в небо – где он? Оказывается, я ранен в правую ногу. Фриц сделал круг над моим самолетом и ушел на запад, видимо, подумал: «Готов Иван». Далее все пошло значительно медленнее и тяжелее. Знойное полуденное солнце в небе, стрекот кузнечиков и никого, сколько глаз хватает, кругом ни людей, ни машин. Только мы вдвоем – я, раненный в ногу (три осколка), и безжизненный распластанный на земле самолет, который всего каких-нибудь 10–15 минут назад был грозной для фашистов машиной.
Перевязываю ногу, забираю планшет и парашют, снял и часы с самолета (они сейчас хранятся у меня как память об этом событии), но, о ужас! – наступать на ногу практически не могу, а кругом ни одной, даже захудалой, палки. Только трава да перекати-поле. Но не век же мне здесь сидеть, надо двигаться на юг. Там должна быть дорога.
Проходит час, два, три. Не иду, а практически ползу, самолет еще виден. Солнце уже клонится к западу. Присел на парашют, задумался. И вдруг вижу – вдалеке едет автомашина. Встал во весь рост, машу руками, выпустил полную обойму из пистолета.
Не знаю, то ли он меня увидел, то ли судьба, но подъехал один солдат за рулем. Оказалось, что до ближайшей балки, где были люди, более 10 км.
В госпитале, куда привез меня водитель, мне обработали ногу, посадили на другую машину – и в путь. Через 4–5 часов я уже был на своем аэродроме.
Госпиталь авиационной 8-й В А, город Астрахань, дом отдыха 8-й ВА под Пугачевом и через 2,5 месяца я в строю, в штабе 8-й ВА, уже за Волгой. В это время враг вплотную подошел к Сталинграду. Шла самая кровопролитная битва за цитадель на Волге.
Я прибыл в штаб 8-й ВА, чтобы уточнить, где находится мой полк. Но мне говорят, что у них такого полка нет, что он, возможно, в соседней армии. Но потом появился штабной полковник и, уточнив, чем я интересуюсь, объяснил мне, что командир полка майор Фоткулин погиб в бою, комиссар тяжело ранен, многих других летчиков уже нет, полк расформирован и знамя полка сдано в армию уже более 1,5 месяцев назад.
Я понял ситуацию и сказал: «Тогда прошу вас направить меня в ту дивизию и полк, которую вы считаете нужным».
Получил назначение в 287-ю истребительную авиадивизию, которой командовал полковник Данилов. Уточнили, что эта дивизия в составе трех полков пока дислоцируется на аэродроме Средней Ахтубы и Заплавского.
Был конец октября 1942 года. Прибываю в дивизию и получаю назначение в 27-й ПАП под командованием подполковника Слуцкова.
Тут произошел следующий эпизод: я пересекаю аэродром, чтобы попасть в землянку – штаб полка. Бросил взгляд в сторону деревни Ср. Ахтуба и увидел два самолета, идущие на бреющем полете. В тот момент я подумал – наши ребята возвращаются с боевого задания. Выскочив налетное поле, они еще плотнее прижались к земле и, когда проскакивали мимо меня, я увидел, что это два «Мессершмита Me-109» с черными крестами на желтом фоне на крыльях.
В следующий момент я услышал длинные пулеметно-пушечные очереди и в одном из капониров вспыхнул самолет. «Мессершмиты» круто взмыли вверх и подались на запад. Никто на аэродроме даже не успел среагировать – так неожиданно и так нахально была произведена атака. Это-то на аэродромах, где базируются два полка наших истребителей!
Когда же я прибыл в штаб 27-го ИАП, мне стало ясно – в этом полку осталось всего четыре самолета и шесть летчиков, и на вооружении у них Лa-5. Это прекрасные самолеты с множеством преимуществ по сравнению с ЛАГГ-3. На этом самолете я не летал, осваивать его в таких условиях непросто. Командир полка понимал это, созвонившись с командиром дивизии, сказал, что мне следует пересечь аэродром и поступить в распоряжение командира 293-го ИАП, который вооружен самолетами Як-1, поскольку волей командира дивизии я переведен уже туда.
Я прибыл в этот полк. Оказалось, что Як-1 в этом полку осталось тоже только четыре самолета, пятый только что сожгли «мессершмитты», которых я видел, но в полку 17 боевых летчиков, один из них легко ранен, но не пожелал ложиться в госпиталь и находится в своем коллективе.
Командир полка подполковник Кетов познакомил меня с основным руководящим составом и с летчиками. Капитан Сафронов С.И. назначил меня старшим пилотом во вторую эскадрилью, которой тогда командовал, и выделил ведомого летчика – сержанта Голиченко B.C., с которым мы в дальнейшем были связаны по боевой работе практически до конца войны. Более того, мы дружны по сей день, и эту дружбу поддерживают наши жены.
Я был очень доволен хорошим коллективом, в котором оказался. Шла боевая работа, хотя полки нашей дивизии были основательно потрепаны. Дивизию с фронта не снимали, так как она имела богатый опыт работы в этих необычайно сложных условиях.
Стало известно, что мы получаем 10 самолетов из передвижных авиаремонтных мастерских около г. Пугачева. Получить и пригнать эти самолеты на свой фронтовой аэродром было поручено нашей эскадрилье.
Нам добавили несколько недостающих летчиков из других эскадрилий. И под командованием капитана Сафронова мы блестяще выполнили эту задачу. Откуда-то добавили еще несколько самолетов и у нас в полку уже насчитывалось около 20 самолетов. Все они были не новые, как говорят – видавшие виды, с многочисленными залатанными пробоинами. Они очень часто выходили из строя, но благодаря героическим усилиям технического состава полка, работавшего на самолетах непрерывно день и ночь, практически все самолеты были в строю.
Боевая работа не прекращалась. Ежедневно начальник штаба подполковник Бугреев с утра читал приказ: «293-й ИАП весь день всеми наличными силами прикрывать с воздуха г. Сталинград». И мы летали, выполняя по два-три вылета ежедневно. Били противника в воздухе и на земле. Но нам было трудно, немецкой авиации было больше. «Юнкерсы-87» и «88», «Хейнкели-111» и другие непрерывно висели над городом, над нашими войсками, разрушая дом за домом, их основательно прикрывали истребители. Город горел, горела Волга, по которой текла нефть из разбитых хранилищ.
Мы дрались с Me-109, били и отгоняли от наших войск Ю-88. Боевой счет полка возрастал, ежедневно сводки-итоги дня говорили об этом.
На моем счету также прибавилось два уничтоженных самолета, один Me-109 и один Ю-88.
Мой напарник был прекрасным летчиком, отлично выполнял свои задачи и также открыл свой боевой счет сбитых самолетов.
Вспоминается боевой эпизод с одним из летчиков нашей эскадрильи. Был очередной тяжелый и жестокий воздушный бой, в котором самолет этого летчика был серьезно поврежден, перебито управление. Летчик принимает решение и выполняет его – покидает самолет на парашюте, но опускается на нем практически в центр Волги. На том берегу, западном, немцы открыли огонь по летчику, на этом берегу наши войска ответили огнем, стараясь принудить замолчать противника. В это самое время из прибрежных зарослей с нашей стороны на полном ходу вырывается катер в направлении летчика, барахтающегося в центре Волги. Огонь с обеих сторон усиливается. Немцы теперь бьют и по катеру. Но отважные моряки тем временем приближаются к летчику, багром цепляют парашют (другого выхода не было), который, к счастью, оказался не отстегнут, и, не сбавляя хода, возвращаются в прибрежные заросли. Операция была выполнена блестяще. Выручка в бою – это основа современного боя, а тут еще моряки и наземные войска помогли летчику.
Летчик потом рассказывал: «Ну и нахлебался же я тогда воды, как на глиссере летел к берегу».
В другом случае, когда летчик также опустился на парашюте на берег реки Ахтубы, немецкие стервятники выполнили четыре захода по нему, стараясь уничтожить его. И только находчивость нашего летчика помогла ему остаться в живых. Случайно оказавшаяся на берегу, колода дерева позволила летчику прятаться за нее в зависимости от направления захода стервятника. Летчик отделался только легкими ранениями и мелкими осколками в теле.
Был уже декабрь 1942 года. Непрерывные бои продолжались. Наши силы уменьшались, мы теряли самолеты, теряли летчиков.
Мы знали, что на тыловых аэродромах накапливают силы, что сосредоточивается другая боевая техника и войска. Мы чувствовали, что готовится какое-то мощное контрнаступление наших войск. Это нас радовало и прибавляло силы. Понемногу нам добавляли самолеты и летчиков, но серьезного пополнения не было. Мы все прекрасно понимали, что нас используют для обеспечения прикрытия сосредоточивающихся сил для крупного контрнаступления. И настал момент!
Артиллерийская подготовка, все кругом гудело и содрогалось. Три дня не было летной погоды, мы не летали. Приходила только авиация дальнего действия и где-то наносила свои бомбовые удары по врагу.
За три дня войска Сталинградского и Донского фронтов, подкрепленные мощным резервом ставки, в своем небывалом порыве и благодаря превосходящим силам танковых дивизий сумели замкнуть небывалых размеров кольцо окруженных гитлеровских войск в районе Калача.
На четвертый и последующие дни была прекрасная летная погода; наша авиация, также подкрепленная резервами Ставки, всей своей мощью обрушилась на врага, выполняя задание по разгрому отдельных очагов сопротивления немцев, нанося бомбовые и штурмовые удары. Истребительная авиация осуществляла прикрытие наземных войск с воздуха и выполняла задачи завоевания господства в воздухе. Наносила, вместе со штурмовой авиацией, самолетами Ил-2 удары по аэродромам противника. Надо сказать, что значительное число немецких аэродромов было подавлено в ходе наступления наземных войск, из-за трехдневной погоды авиация немцев не могла подняться со своих аэродромов даже для эвакуации на тыловые аэродромы. Враг понес огромные потери в авиации.
Нашему 287-му ИАП была поставлена задача действовать по войскам и авиации противника, находящейся в окружении. У противника в окружении находился аэродром «Питомник», который они сильно укрепили противовоздушными средствами, используя его для организованного воздушного моста с целью снабжения своих войск в окружении боеприпасами и другими видами снаряжения.
Наша задача была разорвать этот мост и сорвать поддержку окруженных войск противника.
Наши штурмовики и бомбардировщики непрерывно наносили ощутимые удары по врагу, в том числе по аэродрому «Питомник», но сопротивление и прикрытие его сильно мешали выполнению боевых задач. Наша авиация также несла потери. В составе 2-й АЭ 293-го ИАП мы выполнили большое количество боевых заданий, и достаточно успешно, но также несли потери – погибли три летчика, потеряли часть самолетов. Боевой счет сбитых самолетов у наших летчиков возрастал с каждым днем.
За успехи, достигнутые в боях, нашей дивизии было присвоено наименование Сталинградской, многие летчики били награждены орденами и медалями. Четырем лучшим нашим летчикам полка было присвоено высокое звание «Герой Советского Союза».
Вспоминается один случай, когда четыре транспортных самолета типа Ю-52, видимо, не найдя своего пункта назначения в кольце окружения, случайно вышли из облаков над нашим аэродромом. Взлетевшая дежурная пара наших «яков» в течение трех минут сбила все четыре «юнкерса». Вокруг аэродрома пылали четыре огромных костра догорающих немецких самолетов.
Однажды недалеко от нашего аэродрома в воздушном бою был сбит фашистский истребитель Me-109, летчик покинул самолет на парашюте и практически спускался на аэродром на виду у всех находящихся вне землянок.
Он без сопротивления сложил личное оружие и выполнял все наши требования. В ожидании, пока его отправят в штаб Воздушной армии, его привели в землянку летчиков.
Состоялся интересный разговор: он не понимал по-русски, а мы практически не понимали по-немецки. Но профессиональный разговор все же велся с сильной жестикуляцией руками, как обычно летчики поясняют маневры самолетов. Нас, естественно, интересовало мнение фрицев о наших самолетах.
Сам немецкий летчик был среднего опыта полетов и воздушных боев. До этого он воевал на Западном фронте, где лично уничтожил шесть самолетов английских ВВС («харикейны» и «спитфайры»), на нашем Восточном фронте ему удалось сбить только один наш самолет – штурмовик Ил-2. Как оказалось, он еще не знал, что на наших штурмовиках в настоящее время имеется воздушный стрелок в турели с двумя крупнокалиберными пулеметами. Это его сильно удивило – надо быть (но как быть – он уже в плену) осторожнее, не как в начале войны. Он очень уважительно отозвался о наших «яках» и ЛА-5.
Далее беседу пришлось прервать, так как пришла автомашина с двумя солдатами для сопровождения. Один из наших летчиков, до этого молчавший, так как был ранен и очень зол на фашистских летчиков, сказал, показав на солдат с автоматами: «Капут». Немецкий летчик, видимо, подумав, что допрос окончен и что его сейчас расстреляют, побледнел. Но его увезли в штаб армии.
Была еще зима, но в этих местах уже чувствовалось дыхание весны: дни становились длиннее, солнце поднималось все выше и выше.
Операция по разгрому немецких войск в окружении приближалась к концу. Кольцо существенно сжалось, враг понес огромные потери в живой силе и технике. Горючее для танков давно уже кончилось и немецкие танкисты их несколько вкопали в землю, используя как доты, но боеприпасы таяли. Как говорили солдаты, немец становился не тот.
Сегал Ефим Иосифович
Лейтенант, командир взвода 201-го стрелкового полка 84-й Краснознаменной имени Тульского пролетариата стрелковой дивизии
В середине лета 1942 года появились первые признаки того, что мы будем скоро наступать или нас перебрасывают на другой участок. Во-первых, нас стали лучше кормить, во-вторых, все старшины рот вдруг стали щеголять в новом обмундировании.
В последних числах июля нам передали приказ комполка: подготовить передачу линии обороны «сменщикам». Нас вывели с передовой, дали два дня отдыха, организовали баню, вошебойку, парикмахеров. Мы совершили марш до какой-то станции и загрузились в эшелоны, выделили по три эшелона на полк. Куда нас перебрасывают, никто ничего не знал. Но мы понимали, что нас обязаны пополнить, в строю оставалась треть личного состава, а в моей роте, например, было всего два взводных. Нас повезли в объезд Москвы и только тут объявили: «Едем к Сталинграду!» В Мичуринске была долгая остановка, мы простояли целые сутки, и здесь к нам прибыло пополнение, четверть которого составляли опытные красноармейцы-фронтовики, выписанные из госпиталей после ранений, остальные, узбеки и местные призывники, с домашними торбами за спиной. Среди пополнения было два старых еврея, обоим лет за пятьдесят, видно было, что оба из «местечковых» или из «западников», как тогда говорили – «из старорежимных».
Один из них был совсем больной, из-за язвы желудка у него постоянно были кровавые рвоты, ну куда такого в стрелковую роту? Я пришел к комбату и попросил перевести этого бойца в тыловое подразделение. Стоим втроем: я, комбат Тувов и комиссар батальона Серебрянников, и комбат мне отвечает: «Мы здесь все трое евреи, и если я этого бойца отправлю в тыловое подразделение, то сразу про нас троих скажут, что мы, евреи, своих прячем подальше от передовой. Я не могу на это пойти». Тогда я пошел к комиссару полка, майору Андрею Андреевичу Драннику, объяснил ситуацию с этим больным красноармейцем, и комиссар, уникальный, добрейшей души человек, приказал перевести его в полковую похоронную команду. А второго пожилого еврея я оставил в роте, он постепенно освоился, притерся к русским бойцам, провоевал в нашем батальоне целый год, до самого Белгорода, и был убит уже летом сорок третьего года.
Выгрузились мы в середине августа возле станции Серафимовичи, прямо в чистом поле, под интенсивной немецкой бомбежкой. Рядом разгружался эшелон с двадцать пятью танками Т-34.
В роте сто один человек, среди них один взвод автоматчиков. Нашей роте были приданы два станковых пулемета «максим» и одна 45-мм пушка – «сорокопятка», один расчет ПТР. Получили приказ, совершить марш до села Ерзовка, занять оборону и стоять насмерть.
Ни шагу назад, умереть, но Ерзовку немцам не отдать.
Мы прошли в колоннах только один километр, как попали под жуткую бомбежку. Пришлось командирам принимать другое решение, как добраться без больших потерь до указанного участка обороны. Шли мы до этой Ерзовки четверо суток, передвигались побатальонно, по оврагам в ночное время. Нас систематически бомбили.
Стояла дикая августовская жара, мы тащили на себе все боеприпасы. Мы вышли к назначенному месту севернее Волги и заняли оборону на высоком, обрывистом берегу у хутора Ерзовка. От нас до сталинградских окраин было всего несколько километров. В этот день внезапно исчез мой ротный, и мне приказали принять роту под свое командование. Позиции для нашего 2-го батальона были выбраны неудачно, половина роты оказалась в овраге. Рыть окопы было трудно, грунт тяжелый, суглинок и мелкие камни. А в четыре часа утра нас стали долбить с земли и с воздуха. Бомбежка длилась круглые сутки, почти без перерывов, по нам неустанно била артиллерия противника, стоял сплошной гул и грохот. Истребляли нас с немецкой пунктуальностью и педантичностью, «по часам», мы уже знали, что нам сегодня предстоит испытать и пережить начиная с 04.00…
Так начался для нашего полка «Сталинградский ад»…
Первые семь дней мы держались, отбивали атаки и сами контратаковали, хотя в роте осталось всего тридцать человек. А потом, восточнее нас, немцы сбили с позиций соседний полк, и они, соседи, отошли фактически в наш тыл, получилось полу-окружение, мы держали круговую оборону. И в этот момент ко мне в роту пришел комиссар полка майор Дранник. Многие бойцы уже вооружились немецкими автоматами, но я продолжал воевать с ППШ. Немцы нас зажали с двух сторон, взводные мне говорят: «Лейтенант, надо отходить, иначе всем тут хана!», на что я ответил: «Нет! Кто отойдет без приказа, застрелю на месте!» Мы приготовились к отражению очередной атаки. С поля боя, с участка соседнего батальона, приволокли «максим» и ленты и поставили пулемет на правом фланге для ведения «фланкирующего огня». Началась очередная бомбежка, потом артобстрел, и немцы снова пошли в атаку. Вдруг пулемет на фланге затих, оказалось, что весь расчет погиб, и тогда комиссар Дранник сам лег за пулемет и повел огонь.
Немцы не могли пустить на нас свои танки, рельеф участка обороны был очень сложным, вся земля изрезана оврагами, там танки не могли пройти. Через неделю боев наш полк был полностью выбит, и когда нас отвели на переформировку, то в моей роте осталось только 14 человек. Здесь нас опять пополнили, прислали среднеазиатских нацменов и солдат после госпиталей. После этого численный состав роты стал 70 красноармейцев и командиров. Мы находились в армейском резерве, и перед началом ноябрьского наступления в роте было уже 145 человек, полный штат, в других ротах людей было меньше.
В сентябре 1942-го обе противоборствующие стороны вовсю использовали трофейные танки. Мне один раз пришлось отражать атаку семи Т-34 с немецкими экипажами и даже пару дней сидеть в трофейном немецком танке, приспособленном под огневую точку. У них внутри танка сидишь – ощущение, будто в удобной комфортабельной комнате находишься. Так вот, шла наша танковая колонна примерно из двадцати танков на ремонт. Четыре немецких танка в сумерках втерлись в эту колонну – никто подвоха не почувствовал – и заехали немцы на территорию ремонтной площадки Тракторного завода, встали по углам. И открыли огонь по танкам, людям, цехам. Пока их удалось убить, они много бед натворили, такой «праздник» нам устроили… Немцы умели жертвовать собой тоже…
Пряничников Евгений Николаевич
Последовало совершенно неожиданное и неутешительное распоряжение: «Передать все самолеты на пополнение 929-му ИАП, а самим отправиться в тыл за новыми самолетами». У всех была одна мысль – вот это повоевали! Через три дня поступило дополнительное распоряжение: этому же истребительному авиационному полку передать всех рядовых летчиков.
Итак, я в новом 929-м ИАП (такова судьба и воля начальства). Меня это устраивало, я на фронте под г. Сталинградом на аэродроме Вороново. Бои идут весьма ожесточенные на Дону, особенно в районе Калача. Полк действует, выполняет задачи прикрытия наших наземных войск с воздуха от бомбардировщиков типа Ю-87 и Ю-88. Идут многочисленные воздушные бои с «мессершмиттами». Уже появились новые его модификации Ме-109ф.
Надо сказать, что я попал в прославленный полк, здесь было чему учиться и у кого учиться. Учеба шла непосредственно в боях. В это время в нашем полку было девять Героев Советского Союза, а остальные были награждены многими орденами. Это говорило само за себя.
Наш полк еще до моего прихода вначале воевал на самолетах И-153 («Чайка») – это прославленная машина, особенно отличалась в боях на реке Халхин-Гол, но к настоящему времени безнадежно устарела, существенно уступала в своих тактико-технических данных немецким самолетам. Такое положение, естественно, вызвало к жизни определенные тактические приемы в боях с Me-109. Так, например, «Кольцо». Влезать в него немецкие летчики не любили и чаще всего уходили прочь.
Переход же на самолеты типа Як-76 требовал применения и новых приемов боя с немецкими самолетами. Наши «яки» позволяли довольно успешно драться на маневре в вертикальной плоскости. На наших самолетах появились радиостанции. Это позволяло ведущему группы лучше управлять, а также получать информацию с наземных постов наведения.
Вспоминается один воздушный бой в начале августа в районе Калача. При прикрытии наземных войск подошла крупная группа немецких «юнкерсов» под прикрытием истребителей типа Me-109. Завязался ожесточенный воздушный бой. Ревели двигатели, трассы снарядов и пуль рассекали пространство. Мы с напарником увидали на высоте около 4000 м одиночный самолет Me-110 – двухмоторный истребитель. Видимо, в этом бою он использовался немцами как фотограф результатов бомбометания «юнкерсов» или как разведчик. Мы немедленно атаковали его с двух сторон. Увидев нас, он выполнил переворот через крыло и стал круто пикировать, видимо, надеясь уйти от нас, но мы продолжали его преследовать, не давая ему вывести свой самолет из глубокого пикирования. Одна из моих пушечно-пулеметных очередей удачно прошила «мессершмитта», он задымил и, не пытаясь выйти из пикирования, врезался в землю. Это была победа! Бой к этому времени затихал, и мы все (у нас было 12 самолетов) без потерь вернулись на свой аэродром. Оказалось, при разборе боевого вылета, что мы еще уничтожили два «юнкерса» и два «Мессершмитта Ме-109». Это был весьма удачный бой с хорошими результатами. Но надо сказать, что бои были тяжелыми, и мы все же несли потери и в самолетах, и в летчиках.
Один из боев для меня сложился неудачно. Видимо, одиночная случайная пуля врага где-то пробила систему охлаждения двигателя моего самолета. За мной потянулась испаряющаяся струйка воды. Мне подсказали по радио коллеги-летчики, да я и сам это увидел при развороте.
Стало ясно – без охлаждения двигатель долго не проработает. Подо мной территория, занятая врагом. Решение созрело мгновенно: курс 90°, возможно, дотянем до своей территории. Побежали томительные минуты. Вот и линия фронта позади. Стрелки контроля режима поползли в разные стороны, из выхлопных патрубков появился белый дым – горело масло, скрежет, конвульсивные рывки двигателя и тишина, только шипение перегретого двигателя. Высота 4000 м. Ручка от себя, планирую, глазами подбираю площадку. Садись, практически, где хочешь – степь, только одиночные овраги да пересохшие речки нарушают однообразие. Тем временем высота падает – 3000, 2000, 1000.
И вот, когда до земли оставалось 500–600 метров, я услышал (мой двигатель не работал) характерный свист самолета Me-109. Повернулся назад – я у него уже в прицеле. Как говорится – ваше решение? Скорее автоматически, чем сознательно, – ручка от себя и левой ногой на педаль – разворот влево. В этот момент огненные ленты прошили мой самолет, полетела обшивка с правого крыла. Выравниваю самолет из крена, ручка на себя – земля. Самолет не скапотировал – уже удача – лежит на животе. Мысль работала быстро и четко: «Наверное, будет расстреливать на земле». Быстрее от самолета, ремни, за борт, но падаю боком, откатываюсь в сторону, смотрю в небо – где он? Оказывается, я ранен в правую ногу. Фриц сделал круг над моим самолетом и ушел на запад, видимо, подумал: «Готов Иван». Далее все пошло значительно медленнее и тяжелее. Знойное полуденное солнце в небе, стрекот кузнечиков и никого, сколько глаз хватает, кругом ни людей, ни машин. Только мы вдвоем – я, раненный в ногу (три осколка), и безжизненный распластанный на земле самолет, который всего каких-нибудь 10–15 минут назад был грозной для фашистов машиной.
Перевязываю ногу, забираю планшет и парашют, снял и часы с самолета (они сейчас хранятся у меня как память об этом событии), но, о ужас! – наступать на ногу практически не могу, а кругом ни одной, даже захудалой, палки. Только трава да перекати-поле. Но не век же мне здесь сидеть, надо двигаться на юг. Там должна быть дорога.
Проходит час, два, три. Не иду, а практически ползу, самолет еще виден. Солнце уже клонится к западу. Присел на парашют, задумался. И вдруг вижу – вдалеке едет автомашина. Встал во весь рост, машу руками, выпустил полную обойму из пистолета.
Не знаю, то ли он меня увидел, то ли судьба, но подъехал один солдат за рулем. Оказалось, что до ближайшей балки, где были люди, более 10 км.
В госпитале, куда привез меня водитель, мне обработали ногу, посадили на другую машину – и в путь. Через 4–5 часов я уже был на своем аэродроме.
Госпиталь авиационной 8-й В А, город Астрахань, дом отдыха 8-й ВА под Пугачевом и через 2,5 месяца я в строю, в штабе 8-й ВА, уже за Волгой. В это время враг вплотную подошел к Сталинграду. Шла самая кровопролитная битва за цитадель на Волге.
Я прибыл в штаб 8-й ВА, чтобы уточнить, где находится мой полк. Но мне говорят, что у них такого полка нет, что он, возможно, в соседней армии. Но потом появился штабной полковник и, уточнив, чем я интересуюсь, объяснил мне, что командир полка майор Фоткулин погиб в бою, комиссар тяжело ранен, многих других летчиков уже нет, полк расформирован и знамя полка сдано в армию уже более 1,5 месяцев назад.
Я понял ситуацию и сказал: «Тогда прошу вас направить меня в ту дивизию и полк, которую вы считаете нужным».
Получил назначение в 287-ю истребительную авиадивизию, которой командовал полковник Данилов. Уточнили, что эта дивизия в составе трех полков пока дислоцируется на аэродроме Средней Ахтубы и Заплавского.
Был конец октября 1942 года. Прибываю в дивизию и получаю назначение в 27-й ПАП под командованием подполковника Слуцкова.
Тут произошел следующий эпизод: я пересекаю аэродром, чтобы попасть в землянку – штаб полка. Бросил взгляд в сторону деревни Ср. Ахтуба и увидел два самолета, идущие на бреющем полете. В тот момент я подумал – наши ребята возвращаются с боевого задания. Выскочив налетное поле, они еще плотнее прижались к земле и, когда проскакивали мимо меня, я увидел, что это два «Мессершмита Me-109» с черными крестами на желтом фоне на крыльях.
В следующий момент я услышал длинные пулеметно-пушечные очереди и в одном из капониров вспыхнул самолет. «Мессершмиты» круто взмыли вверх и подались на запад. Никто на аэродроме даже не успел среагировать – так неожиданно и так нахально была произведена атака. Это-то на аэродромах, где базируются два полка наших истребителей!
Когда же я прибыл в штаб 27-го ИАП, мне стало ясно – в этом полку осталось всего четыре самолета и шесть летчиков, и на вооружении у них Лa-5. Это прекрасные самолеты с множеством преимуществ по сравнению с ЛАГГ-3. На этом самолете я не летал, осваивать его в таких условиях непросто. Командир полка понимал это, созвонившись с командиром дивизии, сказал, что мне следует пересечь аэродром и поступить в распоряжение командира 293-го ИАП, который вооружен самолетами Як-1, поскольку волей командира дивизии я переведен уже туда.
Я прибыл в этот полк. Оказалось, что Як-1 в этом полку осталось тоже только четыре самолета, пятый только что сожгли «мессершмитты», которых я видел, но в полку 17 боевых летчиков, один из них легко ранен, но не пожелал ложиться в госпиталь и находится в своем коллективе.
Командир полка подполковник Кетов познакомил меня с основным руководящим составом и с летчиками. Капитан Сафронов С.И. назначил меня старшим пилотом во вторую эскадрилью, которой тогда командовал, и выделил ведомого летчика – сержанта Голиченко B.C., с которым мы в дальнейшем были связаны по боевой работе практически до конца войны. Более того, мы дружны по сей день, и эту дружбу поддерживают наши жены.
Я был очень доволен хорошим коллективом, в котором оказался. Шла боевая работа, хотя полки нашей дивизии были основательно потрепаны. Дивизию с фронта не снимали, так как она имела богатый опыт работы в этих необычайно сложных условиях.
Стало известно, что мы получаем 10 самолетов из передвижных авиаремонтных мастерских около г. Пугачева. Получить и пригнать эти самолеты на свой фронтовой аэродром было поручено нашей эскадрилье.
Нам добавили несколько недостающих летчиков из других эскадрилий. И под командованием капитана Сафронова мы блестяще выполнили эту задачу. Откуда-то добавили еще несколько самолетов и у нас в полку уже насчитывалось около 20 самолетов. Все они были не новые, как говорят – видавшие виды, с многочисленными залатанными пробоинами. Они очень часто выходили из строя, но благодаря героическим усилиям технического состава полка, работавшего на самолетах непрерывно день и ночь, практически все самолеты были в строю.
Боевая работа не прекращалась. Ежедневно начальник штаба подполковник Бугреев с утра читал приказ: «293-й ИАП весь день всеми наличными силами прикрывать с воздуха г. Сталинград». И мы летали, выполняя по два-три вылета ежедневно. Били противника в воздухе и на земле. Но нам было трудно, немецкой авиации было больше. «Юнкерсы-87» и «88», «Хейнкели-111» и другие непрерывно висели над городом, над нашими войсками, разрушая дом за домом, их основательно прикрывали истребители. Город горел, горела Волга, по которой текла нефть из разбитых хранилищ.
Мы дрались с Me-109, били и отгоняли от наших войск Ю-88. Боевой счет полка возрастал, ежедневно сводки-итоги дня говорили об этом.
На моем счету также прибавилось два уничтоженных самолета, один Me-109 и один Ю-88.
Мой напарник был прекрасным летчиком, отлично выполнял свои задачи и также открыл свой боевой счет сбитых самолетов.
Вспоминается боевой эпизод с одним из летчиков нашей эскадрильи. Был очередной тяжелый и жестокий воздушный бой, в котором самолет этого летчика был серьезно поврежден, перебито управление. Летчик принимает решение и выполняет его – покидает самолет на парашюте, но опускается на нем практически в центр Волги. На том берегу, западном, немцы открыли огонь по летчику, на этом берегу наши войска ответили огнем, стараясь принудить замолчать противника. В это самое время из прибрежных зарослей с нашей стороны на полном ходу вырывается катер в направлении летчика, барахтающегося в центре Волги. Огонь с обеих сторон усиливается. Немцы теперь бьют и по катеру. Но отважные моряки тем временем приближаются к летчику, багром цепляют парашют (другого выхода не было), который, к счастью, оказался не отстегнут, и, не сбавляя хода, возвращаются в прибрежные заросли. Операция была выполнена блестяще. Выручка в бою – это основа современного боя, а тут еще моряки и наземные войска помогли летчику.
Летчик потом рассказывал: «Ну и нахлебался же я тогда воды, как на глиссере летел к берегу».
В другом случае, когда летчик также опустился на парашюте на берег реки Ахтубы, немецкие стервятники выполнили четыре захода по нему, стараясь уничтожить его. И только находчивость нашего летчика помогла ему остаться в живых. Случайно оказавшаяся на берегу, колода дерева позволила летчику прятаться за нее в зависимости от направления захода стервятника. Летчик отделался только легкими ранениями и мелкими осколками в теле.
Был уже декабрь 1942 года. Непрерывные бои продолжались. Наши силы уменьшались, мы теряли самолеты, теряли летчиков.
Мы знали, что на тыловых аэродромах накапливают силы, что сосредоточивается другая боевая техника и войска. Мы чувствовали, что готовится какое-то мощное контрнаступление наших войск. Это нас радовало и прибавляло силы. Понемногу нам добавляли самолеты и летчиков, но серьезного пополнения не было. Мы все прекрасно понимали, что нас используют для обеспечения прикрытия сосредоточивающихся сил для крупного контрнаступления. И настал момент!
Артиллерийская подготовка, все кругом гудело и содрогалось. Три дня не было летной погоды, мы не летали. Приходила только авиация дальнего действия и где-то наносила свои бомбовые удары по врагу.
За три дня войска Сталинградского и Донского фронтов, подкрепленные мощным резервом ставки, в своем небывалом порыве и благодаря превосходящим силам танковых дивизий сумели замкнуть небывалых размеров кольцо окруженных гитлеровских войск в районе Калача.
На четвертый и последующие дни была прекрасная летная погода; наша авиация, также подкрепленная резервами Ставки, всей своей мощью обрушилась на врага, выполняя задание по разгрому отдельных очагов сопротивления немцев, нанося бомбовые и штурмовые удары. Истребительная авиация осуществляла прикрытие наземных войск с воздуха и выполняла задачи завоевания господства в воздухе. Наносила, вместе со штурмовой авиацией, самолетами Ил-2 удары по аэродромам противника. Надо сказать, что значительное число немецких аэродромов было подавлено в ходе наступления наземных войск, из-за трехдневной погоды авиация немцев не могла подняться со своих аэродромов даже для эвакуации на тыловые аэродромы. Враг понес огромные потери в авиации.
Нашему 287-му ИАП была поставлена задача действовать по войскам и авиации противника, находящейся в окружении. У противника в окружении находился аэродром «Питомник», который они сильно укрепили противовоздушными средствами, используя его для организованного воздушного моста с целью снабжения своих войск в окружении боеприпасами и другими видами снаряжения.
Наша задача была разорвать этот мост и сорвать поддержку окруженных войск противника.
Наши штурмовики и бомбардировщики непрерывно наносили ощутимые удары по врагу, в том числе по аэродрому «Питомник», но сопротивление и прикрытие его сильно мешали выполнению боевых задач. Наша авиация также несла потери. В составе 2-й АЭ 293-го ИАП мы выполнили большое количество боевых заданий, и достаточно успешно, но также несли потери – погибли три летчика, потеряли часть самолетов. Боевой счет сбитых самолетов у наших летчиков возрастал с каждым днем.
За успехи, достигнутые в боях, нашей дивизии было присвоено наименование Сталинградской, многие летчики били награждены орденами и медалями. Четырем лучшим нашим летчикам полка было присвоено высокое звание «Герой Советского Союза».
Вспоминается один случай, когда четыре транспортных самолета типа Ю-52, видимо, не найдя своего пункта назначения в кольце окружения, случайно вышли из облаков над нашим аэродромом. Взлетевшая дежурная пара наших «яков» в течение трех минут сбила все четыре «юнкерса». Вокруг аэродрома пылали четыре огромных костра догорающих немецких самолетов.
Однажды недалеко от нашего аэродрома в воздушном бою был сбит фашистский истребитель Me-109, летчик покинул самолет на парашюте и практически спускался на аэродром на виду у всех находящихся вне землянок.
Он без сопротивления сложил личное оружие и выполнял все наши требования. В ожидании, пока его отправят в штаб Воздушной армии, его привели в землянку летчиков.
Состоялся интересный разговор: он не понимал по-русски, а мы практически не понимали по-немецки. Но профессиональный разговор все же велся с сильной жестикуляцией руками, как обычно летчики поясняют маневры самолетов. Нас, естественно, интересовало мнение фрицев о наших самолетах.
Сам немецкий летчик был среднего опыта полетов и воздушных боев. До этого он воевал на Западном фронте, где лично уничтожил шесть самолетов английских ВВС («харикейны» и «спитфайры»), на нашем Восточном фронте ему удалось сбить только один наш самолет – штурмовик Ил-2. Как оказалось, он еще не знал, что на наших штурмовиках в настоящее время имеется воздушный стрелок в турели с двумя крупнокалиберными пулеметами. Это его сильно удивило – надо быть (но как быть – он уже в плену) осторожнее, не как в начале войны. Он очень уважительно отозвался о наших «яках» и ЛА-5.
Далее беседу пришлось прервать, так как пришла автомашина с двумя солдатами для сопровождения. Один из наших летчиков, до этого молчавший, так как был ранен и очень зол на фашистских летчиков, сказал, показав на солдат с автоматами: «Капут». Немецкий летчик, видимо, подумав, что допрос окончен и что его сейчас расстреляют, побледнел. Но его увезли в штаб армии.
Была еще зима, но в этих местах уже чувствовалось дыхание весны: дни становились длиннее, солнце поднималось все выше и выше.
Операция по разгрому немецких войск в окружении приближалась к концу. Кольцо существенно сжалось, враг понес огромные потери в живой силе и технике. Горючее для танков давно уже кончилось и немецкие танкисты их несколько вкопали в землю, используя как доты, но боеприпасы таяли. Как говорили солдаты, немец становился не тот.
Сегал Ефим Иосифович
В середине лета 1942 года появились первые признаки того, что мы будем скоро наступать или нас перебрасывают на другой участок. Во-первых, нас стали лучше кормить, во-вторых, все старшины рот вдруг стали щеголять в новом обмундировании.
В последних числах июля нам передали приказ комполка: подготовить передачу линии обороны «сменщикам». Нас вывели с передовой, дали два дня отдыха, организовали баню, вошебойку, парикмахеров. Мы совершили марш до какой-то станции и загрузились в эшелоны, выделили по три эшелона на полк. Куда нас перебрасывают, никто ничего не знал. Но мы понимали, что нас обязаны пополнить, в строю оставалась треть личного состава, а в моей роте, например, было всего два взводных. Нас повезли в объезд Москвы и только тут объявили: «Едем к Сталинграду!» В Мичуринске была долгая остановка, мы простояли целые сутки, и здесь к нам прибыло пополнение, четверть которого составляли опытные красноармейцы-фронтовики, выписанные из госпиталей после ранений, остальные, узбеки и местные призывники, с домашними торбами за спиной. Среди пополнения было два старых еврея, обоим лет за пятьдесят, видно было, что оба из «местечковых» или из «западников», как тогда говорили – «из старорежимных».
Один из них был совсем больной, из-за язвы желудка у него постоянно были кровавые рвоты, ну куда такого в стрелковую роту? Я пришел к комбату и попросил перевести этого бойца в тыловое подразделение. Стоим втроем: я, комбат Тувов и комиссар батальона Серебрянников, и комбат мне отвечает: «Мы здесь все трое евреи, и если я этого бойца отправлю в тыловое подразделение, то сразу про нас троих скажут, что мы, евреи, своих прячем подальше от передовой. Я не могу на это пойти». Тогда я пошел к комиссару полка, майору Андрею Андреевичу Драннику, объяснил ситуацию с этим больным красноармейцем, и комиссар, уникальный, добрейшей души человек, приказал перевести его в полковую похоронную команду. А второго пожилого еврея я оставил в роте, он постепенно освоился, притерся к русским бойцам, провоевал в нашем батальоне целый год, до самого Белгорода, и был убит уже летом сорок третьего года.
Выгрузились мы в середине августа возле станции Серафимовичи, прямо в чистом поле, под интенсивной немецкой бомбежкой. Рядом разгружался эшелон с двадцать пятью танками Т-34.
В роте сто один человек, среди них один взвод автоматчиков. Нашей роте были приданы два станковых пулемета «максим» и одна 45-мм пушка – «сорокопятка», один расчет ПТР. Получили приказ, совершить марш до села Ерзовка, занять оборону и стоять насмерть.
Ни шагу назад, умереть, но Ерзовку немцам не отдать.
Мы прошли в колоннах только один километр, как попали под жуткую бомбежку. Пришлось командирам принимать другое решение, как добраться без больших потерь до указанного участка обороны. Шли мы до этой Ерзовки четверо суток, передвигались побатальонно, по оврагам в ночное время. Нас систематически бомбили.
Стояла дикая августовская жара, мы тащили на себе все боеприпасы. Мы вышли к назначенному месту севернее Волги и заняли оборону на высоком, обрывистом берегу у хутора Ерзовка. От нас до сталинградских окраин было всего несколько километров. В этот день внезапно исчез мой ротный, и мне приказали принять роту под свое командование. Позиции для нашего 2-го батальона были выбраны неудачно, половина роты оказалась в овраге. Рыть окопы было трудно, грунт тяжелый, суглинок и мелкие камни. А в четыре часа утра нас стали долбить с земли и с воздуха. Бомбежка длилась круглые сутки, почти без перерывов, по нам неустанно била артиллерия противника, стоял сплошной гул и грохот. Истребляли нас с немецкой пунктуальностью и педантичностью, «по часам», мы уже знали, что нам сегодня предстоит испытать и пережить начиная с 04.00…
Так начался для нашего полка «Сталинградский ад»…
Первые семь дней мы держались, отбивали атаки и сами контратаковали, хотя в роте осталось всего тридцать человек. А потом, восточнее нас, немцы сбили с позиций соседний полк, и они, соседи, отошли фактически в наш тыл, получилось полу-окружение, мы держали круговую оборону. И в этот момент ко мне в роту пришел комиссар полка майор Дранник. Многие бойцы уже вооружились немецкими автоматами, но я продолжал воевать с ППШ. Немцы нас зажали с двух сторон, взводные мне говорят: «Лейтенант, надо отходить, иначе всем тут хана!», на что я ответил: «Нет! Кто отойдет без приказа, застрелю на месте!» Мы приготовились к отражению очередной атаки. С поля боя, с участка соседнего батальона, приволокли «максим» и ленты и поставили пулемет на правом фланге для ведения «фланкирующего огня». Началась очередная бомбежка, потом артобстрел, и немцы снова пошли в атаку. Вдруг пулемет на фланге затих, оказалось, что весь расчет погиб, и тогда комиссар Дранник сам лег за пулемет и повел огонь.
Немцы не могли пустить на нас свои танки, рельеф участка обороны был очень сложным, вся земля изрезана оврагами, там танки не могли пройти. Через неделю боев наш полк был полностью выбит, и когда нас отвели на переформировку, то в моей роте осталось только 14 человек. Здесь нас опять пополнили, прислали среднеазиатских нацменов и солдат после госпиталей. После этого численный состав роты стал 70 красноармейцев и командиров. Мы находились в армейском резерве, и перед началом ноябрьского наступления в роте было уже 145 человек, полный штат, в других ротах людей было меньше.