Драбкина Алла. Жена по заказу

   Уж мы-то с Лехой знаем, что Гусарова в тюрьмах читают. А значит, тот, кого Вероника решила шантажнуть, тут же понял обман. Да Веронике было лет пять, когда вышла первая книжка Гусарова.
   Впрочем, если человек этот был даже малограмотен, он мог напрямую спросить у Стального, покровительствует ли он Веронике. Нет, не мог. Побоялся бы. Да и зачем бы ему понадобился подлинник письма!
   – И все-таки, подруги, как вы считаете: связаны эти два убийства или нет? – вопросил Леха.
   Похоже было, что связаны.
   – Но, – спохватилась Света, – оттого, что убили Яну, никто не получил выгоды. А вот убийство Вероники…
   – У нее где-то есть мать, – сообщила я.
   – Да уж знала ли эта мать, где именно находится ее доченька? Вряд ли Вероника раскатывалась ей на подарки. И вообще – мать…
   – Вы одного не учитываете, подруги… – подумав, сказал Леха, – а вдруг имущество Вероники в долгах? Явятся люди и покажут расписку.
   – Вот вы тогда их и ловите.
   – Очень просто, по-вашему, получается.
   В семь утра пришел страшный, как смерть, Виктор. Ненавидящим взглядом он окинул нашу троицу и ушел к себе.
   – Достал его наш Федорчук, ежу ясно. Он умеет выкрутить человеку душу – и плевать хотел, виновен тот или нет.
   С этими словами Леха со Светой ушли, а меня потянуло к Кирюше. Он еще ничего не знал, а кто должен сказать ему правду? Бабушка? Где эта таинственная бабушка, ау?
   Я придвинула кресло к кровати Кирюши: кто ты, мой любимый мальчик? Сын проститутки и неизвестного отца? Янины разговоры, что она была замужем, оказались не правдой, о чем мне и сообщил Леха.
   Я осталась одна. У меня есть квартира, скоро выйду на пенсию. Забрать бы Кирюшу к себе…
   Однако кто мне его отдаст?
   Голова была тяжелая. –Я положила ее на Кирюшину подушку, благо он подушек не признавал, и незаметно для себя уснула.
   Разбудил меня раздраженный, почти визгливый голос:
   – Вас не учили, что спать на детской подушке негигиенично?
   – У меня вши, что ли? – не смогла скрыть разгулявшиеся нервы и я.
   Виктор был небрит, в каких-то сомнительных штанах типа кальсон и больше не походил на джентльмена. Я мгновенно одумалась, поняла его горе и тихо сказала:
   – Простите. Я зашла к Кирюше на минуточку и сама не заметила, как…
   – Вы сами не заметили, как принимали в моем доме своих знакомых. Небось думали, что я больше не вернусь.
   Я кивнула на дверь, и мы прошли на кухню.
   – Это действительно мои знакомые, но они пришли не ко мне. Это оперативники…
   – А-ах, вот как! И много вы обо мне настучали?
   – Вы потом пожалеете об этих словах, но я вас прощаю. Ваше горе…
   – Мое горе? Мое горе? Да знаете ли вы мое горе! Мое горе состоит только в том, что я был женат на проститутке, польстившейся на мои деньги!
   – Вы и об этих словах пожалеете.
   – Уж не собираетесь ли вы оправдывать ее?
   Вы, мастерица парадоксов и дамской казуистики?
   И тут что-то взорвалось во мне.
   – Да! Мастерица! А не графоманка, у которой бывает лишь черное да белое! Я семь месяцев бок о бок прожила с Яной и полюбила ее как дочь! Кем бы она там ни была раньше, но я знала ее хорошей, нравственной и доброй! А вот мое мнение о вас не изменилось! Добропорядочный мудак! Мудак, не способный жить в реальности и любить реальную женщину! Какой-то подонок с ментовскими мозгами набекрень вывернул наизнанку вашу душу, и вот вы уже от белого перешли к черному!
   Вначале по его лицу я решила, что он сейчас меня убьет. Но потом лицо его сжалось, скуксилось, и он... заплакал.
   Я шагнула к нему, обняла его, ну прямо как Кирюшу, и начала приговаривать:
   – Она была хорошая. Она любила тебя. И уж, по крайней мере, в тысячу раз лучше твоих знакомых. Да партийная блядь Беатриса не стоит мизинчика на ее ноге!
   – Но почему тогда Федорчук…
   – Этот садист? Да потому, что ему легче записать в сводке, что убили еще одну путану, а не добропорядочную, любящую жену бизнесмена.
   – Ты так думаешь? – всхлипывал он.
   – Я знаю, что Яна тебя любила. А ты любил литературу, которая не всегда отвечала тебе взаимностью. Если б ты больше любил Яну, ты бы больше знал о ней и смог бы что-нибудь предпринять.
   Ей даже смерть инсценировали как у шлюхи, чтобы ты не особенно рьяно искал убийц.
   – Вы... ты так думаешь?
   – Да любой так подумает, если умеет думать.
   – Значит, я никогда не умел думать.
   – " – Не поздно начать!
   – Но кто? Что? За что?
   – Вот эти вопросы мы вчера и решали с опером Лехой. Кстати, убили еще и Веронику.
   – Ну вот, а ты утешаешь. Значит, убивают их всех.
   – Веронику убили из-за денег. Или из-за шантажа.
   Мы долго молча пили чай, пока Виктор, с трудом разлепив уста, не сказал:
   – Ты не оставишь меня сейчас? Не уйдешь?
   – Куда я денусь с подводной лодки?
   Потом опять помолчали, но тут тишину нарушила я:
   – Виктор, я знаю, ты перенес омерзительный допрос. Тебе давали понять, что это ты убил ее, потому что узнал…
   – Да…
   – Растереть и забыть. Они всегда подозревают мужа и предполагают в нем африканские страсти.
   Но я хочу поговорить с тобой о другом… Не бойся, опер Леха верит мне и все, что узнает от меня, рассмотрит с разных сторон.
   – Что тебя интересует?
   – У тебя… У тебя лично есть враги?
   – А при чем тут?..
   – Иногда враги убивают твоих близких, чтобы убить тебя. А тебя убили дважды. Информация о Яне тоже убила тебя. Так вот, у тебя есть враги?
   – Да вроде бы нет.
   – А Нефедов?
   – Он не любит меня. Но скажи, кого он любит?
   Действительно, кого любит Нефедов?
   – Это так. Нефедовых много. Но дело в том, что он не просто не любит людей – он их ненавидит.
   – г –Да, – согласился он.
   – Нефедов любил твоего сына Мишу?
   – Теперь уж не знаю, что и сказать!
   – Как... погиб твой сын?
   – Уснул за рулем.
   – Что-о?
   – Говорят, это часто бывает. Он в последнее время много нервничал и принимал снотворное.
   – Но не отправляясь же в Москву с семьей, да еще ночью. Тебе не показалось это странным?
   – Я никогда не любил детективы и всегда считал, что милиции лучше знать.
   – И теперь ты обожаешь милицию?
   – Не издевайся Они просто говорили, что он переусердствовал со снотворным накануне.
   – И ты поверил? Какой ты доверчивый! Какие все простые смерти – и нет виноватых, а? А ведь Нефедов ненавидит тебя откровенно, он даже не притворяется…
   – Если бы он хотел что-то сделать против меня, он бы скрывал. Это же логично.
   – А если он не может скрыть? Если из него прет? Помнишь сцену с Женей Свиридовым в «Фантоме»?
   – До сих пор ломаю голову, почему это случилось.
   – У него и до этого были такие случаи. Из-за чего его, например, выперли из университета?
   – Ну и?
   – За зверскую драку. Другой студент, идя на свидание, надел его джинсы.
   – Ты это серьезно?
   – Более чем.
   Мы опять долго молчали.
   – Я заплачу, – сказал наконец Виктор, – тому, кто узнает правду о Мише и Яне.
   – Об этом после. Сейчас прими что-нибудь успокоительное и спи.
   – Уснешь тут…
   Но на самом деле он засыпал на ходу и ушел-таки в спальню.
 
   У меня были свои идеи. Сообщив Кирюше, что мы с ним идем на прогулку, я вознамерилась навестить Машку. Телефон у Яны в книжке был.
   Я набрала номер и, зажав ноздри пальцами, попросила Владимира Ивановича. Машка сообщила, что он вечером вернется из командировки. Отсутствие Стального было мне на руку.
   – Вы? – Она смотрела на меня, как на говорящую обезьяну, когда сдуру открыла дверь.
   – Я. Дай пройти. У меня разговор.
   – Да-да-да, конечно… – Она лебезила передо мной, получив, видимо, хороший нагоняй от Стального.
   – Чай, кофе, выпить?
   – Кофе.
   – Немного коньячка?
   – Не помешает.
   Мы сели друг против друга в шикарной кухне, уставленной самоварами.
   – Что вас привело ко мне? – светски спросила она. – Нет, я знаю про Яну… Но не это же…
   – Как знать, как знать…
   – Но какое я имею отношение…
   – Кто такая Сова?
   – Какая Сова? Впервые слышу.
   – Не впервые. Яна тоже говорила с тобой о Сове.
   – Ах да, припоминаю…
   Через ароматы кофе, коньяка и духов кисло запахло страхом.
   – Слушай, Маша, сейчас это спрашиваю я. Завтра спросят в милиции. А в милиции, как ты знаешь, есть досье на людей, которые... привлекались.
   – Я не привлекалась!
   – Я ж не говорю, что за убийство.
   – Ну а что такого я еще могла сделать?
   – Разное бывает. Иногда бывает любовь... за деньги.
   Машка помертвела. Значит, я угадала. А чего тут угадывать-то?
   – Ни о чем таком я даже не знала лет до двадцати. Чепуху вы какую-то несете!
   – Это твое последнее слово?
   – Последнее. И не шантажируйте меня! Если вы думаете, что так добьетесь моего мужа – мне вас жаль. Ха-ха-ха!
   Бедная девочка, как она боялась.
   – Машенька, мне не нужен твой муж и деньги.
   Мне нужно знать, кто такая Сова и почему ты так упорно от нее отрекаешься.
   Она подумала секунду, сделала зверскую рожу и с вызовом сказала:
   – Мне надо уходить!
   Нам с Кирюшей ничего другого не оставалось, как тоже уходить.
   О черт! В дверях парадной мы встретили Стального.
   – Уж не от нас ли вы? А ну пошли назад.
   – Не могу, Владимир Иваныч! Я забегала к Маше, чтобы узнать о Яне… Мало ли, у Яны были враги или что-то такое… Но они, оказывается, не крепко дружили.
   – А может, все-таки зайдете? Я ведь тоже могу рассказать о Яне.
   – Да неудобно как-то возвращаться, у Маши дела.
   – Тогда, надеюсь, вы сходите со мной в кафе, вон, рядом, а потом я отвезу вас домой. Молодой человек любит мороженое? Тогда сбегай на улицу, займи очередь.
   Такой расклад устраивал меня больше. Разговаривать с каждым из них по отдельности было мне на руку.
 
   – Итак, что вас интересует?
   – Ну, как всегда, враги…
   – А почему вас это интересует?
   – Дело ведет мой друг Алексей Старосельский, и он не считает, что очередную шлюшку выкинули из очередного «мерседеса».
   – Слыхал о Старосельском. Думаю, что он прав.
   По сравнению с остальными богатыми женами Яна одна не была шлюхой.
   – Была, Владимир Иваныч. Задолго до брака, но была. Как и Вероника, которую убили. Впрочем, Вероника – «какой ты был, такой остался».
   – И Веронику убили?
   – Да.
   – Допрыгалась, дурища. Небось жадность фраера сгубила.
   – Видимо, так.
   – Ну а что вы хотели узнать от Машки?
   – То же самое, что от всех. За что, почему, кто?
   – Что дает вал основание думать, будто Машка может что-то знать?
   – Один случайный разговор. – И я пересказала этот разговор.
   – Но ведь Машка отреклась!
   – Проверить лишний раз никогда не вредно.
   – Да, вы правы. И хуже, если это будут проверять в милиции.
   Он стал удивительно печальным и задумчивым.
   И тут меня осенило, почему! Мне не нужно было говорить ему, что именно меня осенило, он понял сам.
   – Она думает, что я дурак и не ведаю, что творю, – сказал он загадочную фразу. – Бедная моя девочка, как начала врать, так и не может остановиться.
   На чем мы и распрощались.
 
   В доме пахло не так. Пахло теми дорогущими, отвратительными духами, которые называются сексуальными: тут и кошачья моча, и запах спермы, и, прелых черных листьев. Может быть, в умеренном количестве эти духи и впрямь сексуальны, но в неумеренном, да в наложении на не очень ухоженное немолодое тело – святых выноси.
   – Кирюша! Сиротинушка ты моя, – голосила прямо в дверях дама торгово-халдейского типа.
   Кирюша, вырываясь от нее, орал как резаный.
   – Не трогай меня! Не смей меня трогать!
   – Оставьте ребенка в покое, – сухо сказал Виктор и кивнул, чтоб Кирюша шел к себе.
   – Евгения Ивановна – Вера Вальдемаровна, мать Яны, – представил он так же сухо.
   – Наслышана, наслышана, – артистически хлюпая носом, заговорила она. – Уж так вас тут все любили! Так вы им помогали! Яночка не могла нахвалиться.
   Мне хотелось спросить: как и каким образом она могла выслушивать Яночкины восторги, если в доме не появлялась, а по телефону не звонила. Впрочем, может, когда и звонила?
   Она хлюпала носом (уже в черном кружеве на голове), несла бабью ахинею о любви к дочери, о бедной невинной овечке Яночке, красавице-умнице, лучшей из дочерей, о сиротиночке Кирюше и прочем.
   Типаж был ясен. Если вы видите рядом с продавцом бабу с начесами и фиксами, разглагольствующую о пользе неважно чего (отрубей, подсолнечного масла или французских сапог), если вы видите бабу, рассевшуюся посреди парикмахерской и мешающую мастерам работать, покупающую-продающую что попало, если она вся в фиксах и чернобурках, а потому полна апломба – перед вами Вера Вальдемаровна (голову даю на отсечение, что зовут ее иначе).
   Виктор явно не хотел с ней разговаривать, но я-то как раз очень хотела.
   – Расскажите мне о Яне, только правду. У меня у самой дочь, поэтому я пойму все. Знаете, воспитать дочь…
   – Она была красавица и умница. Лет с четырнадцати вся база заглядывалась на нее…
   – Какая база?
   – Культуры и отдыха. В Зеленогорске, в сторонке. Коммунистики там веселились, то-се… Сами знаете: сауна, массаж, жрачка… Я там работала завстоловой. И квартирка была служебная. В неслужебной жил муженек.
   – Яна жила с вами?
   – Ну не голодать же ей вместе с папашей на его инженерные гроши.
   – Отец жив?
   – Помер. Вот уж лет десять как. Ну квартиру я сдала, а мы с Яночкой жили вместе.
   – Но ведь ей нужно было учиться, работать…
   Ездить из Зеленогорска, сами понимаете…
   – А она и не ездила. Я ее в кастелянши пристроила. А уж там…
   – Что там?
   – А вы не знаете, что там? Там появился ребеночек.
   – Чей? От кого?
   – Не знаю. Богом клянусь, не знаю.
   – И что было дальше?
   – Через год она уехала от меня, сняла комнату и пыталась устроить свою жизнь.
   – А ваша квартира? Квартира умершего мужа?
   – Моя квартира ей не по карману. Я давала ей половину, а она могла пожить и в коммуналке.
   Дело молодое. Соседи опять же. То с ребенком посидят, то еще чего. Ведь я права? Зачем девок баловать? Чем ей было хуже, тем скорей бы она нашла свою судьбу.
   – И долго она искала свою судьбу?
   – Н-ну... девять лет. И при этом не бедствовала. Дело молодое… То один дядечка поможет, то другой. Она и одета была, и обута, и не голодала.
   Все, как у людей…
   – Разве? Разве это называется «все, как у людей»? Простите, она не пыталась разделить с вами квартиру?
   – Со мно-ой? – Вот и прорезалась халдейка, да еще какая. Но быстро опомнилась:
   – Вы не знали мою Яночку. Чтобы она, да у родной матери… Мы жили душа в душу…
   При этом она сорочьим глазом оглядывала обстановку, пыталась шугануться то к одной комнате, то к другой. Но по взгляду Виктора я поняла, что она не должна видеть квартиры. Я считала точно так же.
   Когда она уже впрямую захотела получить что-нибудь на память от любимой доченьки, ей было сказано, что скоро перестанет ходить метро.
   – Ты видел ее сегодня в первый раз? – спросила я.
   – Нет. На свадьбе.
   – И ты не понял, кто она такая?
   – Мне показалось, что она верх благопристойности. Из простых, правда, одета крикливо, но вообще-то…
   Ох, идиот. Да у бабы же на лбу написано, кто она такая!
   – Скажи, а тебе Яна не говорила об отце Кирюши?
   – Видимо, лгала. Сказала, что раскусила его до брака и решила не выходить за него замуж.
   – И ты поверил?
   – Но Яна такая красивая. Разве таких бросают?
   Уж скорее она оставила его.
   Опять графоманская логика. Красивых не бросают, а лошади кушают овес.
   – Кому материально выгодна ее смерть?
   – Никому. Разве что Кирюше, если бы он был взрослый, а меня бы уже не было.
   – Как вы поженились?
   – Познакомились на презентации моей второй книги.
   – Кто познакомил вас? Как она там вообще появилась, с кем пришла?
   – Познакомил вроде бы мой сын. А вот с кем пришла…
   – Случайно не с Нефедовым?
   – Господь с тобой! А впрочем, что я знаю теперь?
   – Почему Яна ненавидела Нефедова?
   – А кто ж его любит!
   – Твой сын любил.
   – У Миши это с детства. Да и благодарен он был Нефедовым. Вера Алексеевна, мать Нефедова, очень любила Мишу, а потом даже организовала ему заем под первые два ларька.
   – За что же она так его любила?
   – Она говорила мне, что Миша вносил в любой дом покой и порядок.
   – Тебе не казалось, что Яна давно была знакома с Нефедовым и потому особенно не любила его?
   – При мне они никогда не общались.
   – И это не казалось тебе странным?
   – Теперь, если подумать, то да... странно…
   Плохой из Виктора был свидетель. Он ничего вокруг себя не видел, не слышал, не замечал.
   Позвонил Леха. Я рассказала ему все, что узнала от Машки, Виктора и Веры Вальдемаровны.
   – А Стальной? Как, по-твоему, что может знать Стальной? – зачастил Леха.
   – В нашем деле ничего, но про свою Машку все. Он прекрасно знал, на ком женился, потому что даже когда-то давно у него уже был принцип: не впутывать в свою судьбу хороших, пристойных женщин. Он более терпим к путанам, чем другие мужчины.
   – Да, – согласился Леха, – старые лагерники становятся либо неслыханными ханжами, либо начинают даже как-то слишком ценить людей, все равно каких людей. Ну ладно. Наше счастье, что Федорчуку не удалось поймать Виктора. Алиби безукоризненное – все время Виктор был на виду.
   Но Федорчук, садюга, все равно счастлив. Раскрыл человек глаза на жену. С бумажками, картиночками! Кстати, я сказал ему про Сову…
   – И что?
   – Он посоветовал нам с тобой проспаться.
 
   Утром следующего дня Виктор ушел по похоронным делам, но я успела спросить у него позволения вместе с Лехой покопаться в бумагах Яны.
   Нас интересовали старые записные книжки, просто бумажки с телефонами и визитные карточки.
   Но и тут Яна оказалась более чем аккуратна.
   В ее бумагах не было ничего лишнего. Кроме матери и Вероники – ни одного лишнего телефона.
   Только светские. Не было даже ни одной бумажки с номером, но без имени. Бедная девочка действительно хотела начать новую жизнь.
   Окончив осмотр бумаг, мы молча пили кофе.
   И вот тогда-то раздался жуткий, прямо-таки милицейский звонок, от которого мы чуть со стульев не попадали.
   Ворвалась Машка. Распатланная, кое-как одетая, вместо лица – маска гнева.
   – Все! Добились! – заорала она с порога. – А я-то, дура, не верила Яне, когда она говорила, что вы…
   – Не совсем старая дура?
   – Чего вы этим добились? Чего вы вообще добиваетесь?
   – Правды!
   – Эвала я вашу правду, слышите? Янка хотела правды – и где она теперь? Ненавижу, ненавижу, ненавижу! Влезли в семью, рассказали мужу…
   – Сядь, Маша. Твоему мужу ничего не нужно было рассказывать. Он брал тебя с открытыми глазами. Это он взял тебя, а не ты его, не надейся.
   – Да откуда вы-то знаете?
   – А что в тебе знать? Что в тебе сложного такого, чтобы я или Стальной в тебе ошиблись?
   – Но если он все знал – зачем женился?
   – Любовь зла.
   – А если я вам скажу, что люблю его? Вот такого старого, часто пьяного?
   – Он знает это. Это знают все, кто хоть разок посмотрит на вас вместе.
   Машка открыла рот и долго стояла так, ошарашенная.
   – Ладно. Говорите, что вам надо знать? Он сказал, что его мое прошлое не интересует. Но чтобы вам я сказала все…
   – Меня твое прошлое тоже не интересует. Меня интересует Сова.
   – Да не знаю я…
   – Слушай, хватит отнекиваться, как деревенщина. Руби все как есть.
   Леха сидел в темном уголку, прикинувшись фикусом. От злобы Машка его даже не видела, а потому говорила только со мной.
   – Сова – это баба. Ваших лет. Она работает при колледже, где я училась якобы на балерину, а на самом деле повышала блядскую квалификацию.
   Научилась смешивать напитки и улыбаться всей сотней зубов.
   – Что преподавала Сова?
   – Она ничего не преподавала. Просто... один раз ко мне подошел такой крутяк и сказал мне, что обо мне знает. Все прошлое. И что у меня не будет детей, и все остальное. Он знал, что жить мне негде, что комнату я снимаю и все такое. А потом…
   – Ты знала этого человека?
   – Нет. И слава Богу.
   – Как он выглядел?
   – Как красный пиджак с радиотелефоном в ухе и пейджером в жопе... пардон.
   – Что он хотел от тебя?
   – Он хотел, чтоб я вышла замуж.
   – За него?
   – Ну вот еще! За определенного человека в два раза старше меня. Я сказала, что он, видимо, с печки упал. На это он ответил, что если я еще что-нибудь вякну, то упаду не с печки, я с крутой машины на полном ходу. Я заткнулась.
   – Ну и…
   – Он сказал, что я буду посещать лучшую преподавательницу, которая из таких, как я, делает превосходных жен для богатых людей. Курсы эти очень дорогие, но я отдам, когда получится результат. И что мне оставалось делать?
   – Сколько еще девушек училось у Совы?
   – Не знаю. Уроки были частными. Да и не хотела я ничего знать, я вам не Янка. Это ей все интересно.
   – И что ж ей было интересно?
   – С тех пор, как появились вы и поймали ее на какой-то цитате, она стала приставать ко мне.
   По-еенному выходило, что дело нечисто. Она стала вычислять других девочек и вдруг однажды залепила мне такую залепуху, такую залепуху…
   – Какую?
   – Что почти все они уже вдовы, а их мужья замочены. И что после смерти мужей девочки остаются почти нищими. Так... квартира, которую не оплатить, шмотки, несколько брюликов. Она орала, что если я люблю Володю, то должна подумать вместе с ней, что творится вокруг нас.
   – Ну а ты?
   Ее лицо вдруг стало малиновым. Она, как рыба, то открывала, то закрывала рот. Мне все стало ясно.
   – Ты встретила краснопиджачника и сказала ему все, что слышала от Яны?
   – Но я люблю Володю! Я люблю Володю!
   – А самому Володе ты не могла бы рассказать?
   И не предавать подруг, и отдать дело в чьи-то разумные руки?
   – Но я люблю Володю! Люблю Володю! Он бы выгнал меня!
   – Ладно. Кончай истерику. Где мне найти Сову?
   Дрожащей ручонкой, неграмотным почерком она начертала мне на бумажке адрес колледжа.
   – Э-э, а фамилия, имя, отчество?
   – Совицкая Людмила Ивановна.
   Когда Машка ушла, воздух стал чище.
   – И ведь она любит его, – сказала я.
   – Да. Большинство именно так представляют любовь. Любит! Да она ничегошеньки о нем не знает. Разве так любят?
   – Но она молодец, хоть и испорченная. У нее еще есть шанс.
   – Однако рисковый твой приятель Стальной…
   Ладно уж, связался со шлюхой. Но чтоб с такой дурой!
 
   Кабинетик был уютен, как будуар. Правда, для будуара там были лишние предметы. Маленькая газовая плитка, разделочные доски, набор ножей. Все это было отодвинуто в сторонку, в нишу, не сразу бросалось в глаза. Зато в глаза бросались прекрасный письменный стол, книжные полки, уставленные классикой и учебниками иностранных языков.
   У стены между окон стояло огромное и очень точное зеркало.
   А за столом сидела... как бы это сказать... нет, не тетка, не «девушка», а скорее, дама. Лицо у нее было мягкое, подвижное, но за этим скрывались воля и ум.
   – Вы по какому поводу? – спросила она в меру интимно, в меру официально.
   Леха протянул ей свое удостоверение.
   – Мне надо было самой прийти к вам, – спокойно сказала она. – Но я не была уверена.
   – В чем?
   – В своем контингенте. Я считаю, что все, что творится вокруг них, происходит потому, что они… шлюхи. Вокруг шлюх всегда что-то не так. Это только с моей гордыней можно было взяться за такое безнадежное дело…
   – За какое «дело»?
   – Это длинная история.
   – Мы готовы выслушать самую длинную…
   – Хорошо…

История Совы

   Я закончила юридический и поступила юрисконсультом в очень большую военную фирму, где работали и мама с папой.
   Честно скажу, я ленива. Не во всем, но во многом.
   Я не люблю бессмысленную работу, ненужные словопрения, ненавижу вынужденное оплаченное безделье. То есть я ленива по-своему, понимаете?
   Еще в школе я умудрялась быть отличницей, тратя на домашние задания минут двадцать, не больше.
   Я просто умела слушать на уроке.
   Придя в фирму, я увидела массу злонамеренной чепухи. То терялись важные документы, то сбыт попадал в снабжение, то не было отвечено на телеграмму, приказывающую сделать что-то к шестнадцатому, в то время как пришла она восемнадцатого. Я уж не говорю о бестолочи в контрактах, грамматических ошибках, которые меняли суть дела.
   Почему-то и кем-то такая работа считается нормальной и даже творческой. А как же! Все сбиваются с ног, берут документы на дом, сплошной аврал и суды в арбитраже, которых просто не должно быть. Суд – это уже нонсенс, я так считаю.
   И вот от лени я стала налаживать свое маленькое, тихонькое бюрократическое хозяйство. Бумажка получена – на нее тут же отвечено, а сама бумажка будет храниться хоть сто лет. Разумеется, многое я делала не своими руками – зачем тогда целый штат бездельниц на высоченных каблуках, которые шляются по коридорам заводоуправления, как табун молодых кобылок? В каждом отделе можно вычислить такую бездельницу и пристроить к делу. Тем более, я вам не сказала, мой папа был главным инженером всей этой лавочки.
   Года через два я уже не работала – я играла. Никакой самый хитрый жук не мог обвести меня вокруг пальца.
   Как ни странно, но девочки и мальчики, работавшие на меня, в конце концов меня даже полюбили: я научила их ловить кайф в бумажках. Многие захотели учиться. Кстати, на юридическом.