Страница:
Широкие подоконники были заставлены цветочными горшками. У растений оказались такие сочные, здоровые листья, что Буров даже подумал: искусственные, и подошел убедиться. Но все было настоящее, цветущее и пахнущее. Более того, они не были похожи ни на одно домашнее растение, что Буров видел в домах или магазинах. Присмотревшись, он понял, что это не декоративные растения, а травы, рассаженные в широкие керамические горшки, и это от них шел болотно-луговой запах. За шкафом висело на вешалке что-то тяжелое, переливающееся, расшитое монетами. Буров подошел, потянул за шифоновую оборку. Сценический костюм то ли для фламенко, то ли для «цыганочки».
Открылась дверь, и в комнату снова вошла цыганка. Она была нагружена керамическим блюдом с пирогом, явно домашним, тарелочками с сыром и колбасой, плетеной корзиночкой с хлебом. За ней вошла Александра, несущая чайник: как и предполагалось, не банальный электрический, а старый, эмалированный, с черным отбитым пятном у донышка. К травяному запаху примешался сладкий запах корицы и яблок.
– Здравствуйте, Владимир Алексеевич! – весело поздоровалась Александра. – Вы любите шарлотку? Милка ее делает, как никто. Вообще вы не представляете, как она готовит! И, между прочим, на семью в двадцать человек! Мне так никогда не суметь… О, я же вас не познакомила! Прошу любить и жаловать, Камила Николаевна Туманова, артистка, певица, моя… сестра.
Милка улыбнулась, не поднимая глаз и продолжая разливать чай. Буров машинально следил за ее руками: смуглыми, сухими, с сизыми, сильно выступающими прожилками, с несколькими довольно дорогими кольцами на пальцах, из которых выделялись два особенно больших: с ярко-красным рубином овальной огранки и квадратным изумрудом, размерами напоминающим подделку. Буров заметил, что ему она налила простой черный, а себе и Александре – из отдельного чайничка, с мягким золотистым оттенком и ни на что не похожим запахом.
– Простите, а… что это за чай у вас? Мне такого нельзя?
– Отчего же, пожалуйста. Я не предложила, потому что не все любят чай на травах. Попробуйте.
Милка мгновенно заменила чашку, придвинула блюдечко с медом, посоветовала:
– С медом лучше, чем с сахаром! – И, обернувшись в сторону кухни, вдруг завопила так пронзительно, что Буров уронил ложечку: – Эй, бандитская морда, чай будешь?!
– Спасибо, дорогая, потом… – гортанно ответил с кухни голос Абрека.
– Ты его покорми лучше, он с утра голодный, – велела Погрязова. Посмотрев на ошеломленное лицо Бурова, чуть усмехнулась: – Привыкайте. Милка тихо разговаривать не умеет. Ну, что ты орешь, бестолковая, детей перебудишь…
– Пушкой их сейчас не поднимешь! – огрызнулась та, поднимая ложечку и заменяя ее новой.
Буров надеялся, что она уйдет, но цыганка села за стол, придвинула к себе чашку и заболтала в ней ложкой. Буров посмотрел на Александру, но та молча пила чай. Буров тоже пригубил. На вкус оказалось очень свежо, терпко и в то же время сладко. Откусил шарлотку – действительно, великолепно.
– Итак, что вас интересует, Владимир Алексеевич?
С минуту Буров молчал. Затем медленно выговорил:
– Не знаю. Не знаю, какими словами я могу вас благодарить, но…
– Какая благодарность, Владимир Алексеевич? – перебила его Погрязова. – У нас с вами, если помните, заключена сделка. Маша встает – вы печатаете мое интервью.
– Все, что вы хотите, – не задумываясь сказал Буров. Еще ночью он решил, что напечатает все откровения этой женщины – и пусть его потом сажают за клевету, расстреливают из-за угла, высылают в Сибирь и вообще делают что хотят. Одного он не мог понять – зачем ей это нужно.
– Как вам удобно? – спросил он. – Классическое интервью, я задаю вопросы – вы отвечаете?
– Вы профессионал – вам и решать, – пожала плечами Александра. – Вас, я полагаю, интересует Шкипер?
Бурова Шкипер не интересовал. Хотя, конечно, ему хотелось узнать, что эта женщина могла в нем найти. Да, один из основоположников русской мафии; да, очень богатый человек; да, легенда уголовного мира… И все же, если отбросить этот романтический флер, – обычный бандит. Всю неделю Буров висел в Интернете, собирая информацию о Павле Соколове. Он нашел даже его фотографию в архиве собственного журнала и долго рассматривал лицо Шкипера – с высокими резкими скулами и очень светлыми глазами, которые пугающе смотрелись на темной физиономии. На момент смерти ему было сорок два года, но даже на этом фото волосы его оказались почти сплошь седыми. Красив? Нет, скорее, наоборот. Но что у них могло быть общего, у Шкипера – и такой женщины?
Буров вытащил из кармана диктофон. Поставил на стол.
– Вам не будет это мешать?
– Нисколько. – Погрязова поставила чашку на стол, взглянула на Милку, и та тут же поднялась и вышла; Буров не успел заметить, какое у нее при этом было выражение лица.
– Как вы познакомились со Шкипером, Александра Николаевна? Сколько лет вы его знали?
– Семнадцать.
– Как? – растерялся Буров – Но… простите… Сколько же вам лет? Я был уверен, что вам… самое большое тридцать.
– Тридцать один. А с Пашкой я познакомилась в тринадцать. И не делайте такое лицо, это было совсем не то, что вы подумали. Ему-то уже было двадцать пять, и его интересовали взрослые женщины. Если бы не его отец, мы бы вообще никогда не познакомились.
– У Шкипера был отец?.. – прозвучавший вопрос был довольно глупым, и Буров сразу понял это, но во всех интернетовских статьях не было ни слова о родителях Шкипера. – Простите… Я, конечно, понимаю, что он не от святого духа родился, но…
– Да уж, Федор святым не был… – задумчиво подтвердила Александра. – Его отцом был Федор Кардинал. Вы о нем слышали наверняка.
– Вор в законе? Пахан? Тот самый, про которого еще снимали недавно документальный фильм?
– Да. Хотя фильм получился ужасный… Федор с моим дедом играл в покер по пятницам.
– Но каким же образом… Ведь ваш дед был одним из ведущих русских хирургов? Иван Степанович Погрязов! – блеснул Буров новообретенными знаниями. Он ждал удивленного вопроса, но Погрязова лишь кивнула.
– Они с Федором познакомились на зоне. И всю жизнь поддерживали… м-м… дружеские отношения. Не знаю почему. Степаныч мне об этом никогда не рассказывал. Но Федора я с младенчества знала. Он меня и в покер в четыре года научил играть, дед, помню, очень возмущался…
– А ваша бабушка – цыганка? – кивнул на портрет Буров.
– Еврейка. Ревекка Симоновна.
– А… цыгане? Разве вы не… – растерялся Буров. – Вы сказали, что Милка… Камила Николаевна – ваша сестра?
– С цыганами я всю жизнь. Они наши соседи, меня Милкина мать грудью до двух лет кормила и воспитывала со своими дочерьми. У меня же родных, кроме деда, никого не было. А в шестнадцать лет я пошла вместе с ними работать в ресторан. Вот и все.
– Стало быть, Федор привел своего сына в ваш дом?
– Нет. Это вышло почти случайно. Он, как я знаю, сыном вообще не занимался и на его матери никогда не был женат. Просто Пашка с друзьями тогда вляпался в какую-то очень скверную историю, его искали по всей Москве, их надо было спрятать. Федор попросил деда, мой Степаныч отказался сначала, он не хотел впутываться ни в какие темные дела, но… на следующий день у Федора случился инфаркт и он умер. Его последняя просьба была – помочь скрыться сыну. Мой дед был просто вынужден… как долг памяти… Он придавал большое значение таким вещам, и… В общем, я поехала вместе с ними в Крутичи, это деревня под Калугой, совсем глухие места, там у деда жила… одна знакомая. Ребята просидели у нее до весны, потом уехали. Вот… так и познакомились. В следующий раз мы с Пашкой увиделись уже через пять лет, в ресторане. Я там танцевала, он с братвой сидел… – Она вдруг вздохнула. – Не узнай он меня случайно – разошлись бы, как в море корабли. И не было бы ничего.
– Вы его очень любили? – неожиданно для самого себя поинтересовался Буров.
– Не знаю, – медленно, глядя через плечо Бурова в темное окно, сказала Александра. – По крайней мере, после смерти деда у меня ближе Пашки никого не было.
– Он вам помогал?
– Да, всегда. Когда Степаныч еще был жив, Пашка к нему часто приезжал в покер играть – как Федор… Играл он, к слову сказать, великолепно, дед ему постоянно должен был. И все время так получалось, что, когда у меня появлялись проблемы… Шкипер их почему-то решал. И никогда не задавал вопросов. А я была очень молодая, глупая, и… в общем, мне в голову ничего не приходило.
– Вы не знали, что он вас… что он в вас влюблен?!
– Да я до сих пор в этом не уверена, – спокойно, без капли кокетства сказала Погрязова. – А уж тогда… Владимир Алексеевич, вам надо было видеть женщин, которых он приводил в наш ресторан. Каждая могла спокойно выходить на подиум. У Шкипера ведь тогда уже были большие деньги, дорогие машины, он часто летал за границу. А я что такое была? Девочка из ресторана!
– Это правда, что у Шкипера было всего восемь классов образования?
– Правда. Только не восемь, а пять. Он это всю жизнь скрывал, стыдился. У него мать работала в рабочей столовке на Маросейке, судомойкой. Пила, как сапожник. Пашка сначала учился, конечно, в школу мать его все-таки отвела, а годам к двенадцати не до того стало. Пошел, как он говорил, в семейный бизнес.
– Так Федор ему все-таки помогал?
– По крайней мере не мешал. Но Шкиперу отец и не очень-то нужен был. Вы бы знали, какая у него была голова! – с внезапной гордостью произнесла Александра. – Получи он в свое время высшее образование – не бандитом был бы, а президентом! Так мой Степаныч говорил, ему Пашка нравился.
– Вы не преувеличиваете, Александра Николаевна? – почему-то Бурова уязвила ее гордость.
– Ничуть, – холодно сказала она. – Дед Пашке книги давал, он читал все подряд, без разбору, думал хоть так дело поправить… Мозги у него были аналитические, он мою «Геометрию» за восьмой класс, как роман, читал! Понимал, конечно, что этого мало… Но не в вечернюю школу же было идти – при его-то тогдашних делах!
– Вы его жалеете! – не вытерпел Буров, которого все больше и больше раздражала эта нежность в голосе женщины. – Простите, Александра Николаевна, но вы же не могли не знать, что это был за человек и какие…
– Понимаю, что вы имеете в виду, – прервала его Александра. – Но поймите и вы. В его обстоятельствах Шкипер никем другим стать не мог.
– Ну, вот этого не надо! – взорвался Буров. – Выбор у любого человека есть всегда! Особенно, если человек умный и понимает, что выбирать-то надо! Никто его насильно не тянул в этот, как вы говорите, «бизнес», под пистолетом не гнал! Захотел – стал бы…
– Алкашом! – вспылила и Александра, резко повернувшись к Бурову. – Как все его прежние уличные дружки! Безотцовщина дворовая! Все до одного или спились, или сидят! Причем сидят не по солидным статьям, а за пьяные драки и грабежи ларьков! Шкипер сделал все, что мог, чтобы под забором не сдохнуть, – как его мамаша, кстати! Выбор! Какой выбор, что вы говорите! Какой может быть у людей выбор, если один ребенок рождается в нормальной семье, с папой-мамой-бабушкой-дедушкой, с ним все носятся, учат, проверяют тетради, ходят на родительские собрания, помогают в институт поступить, а другой… Другие… Только родился, а уже никому не нужен. Я Пашку не оправдываю, поймите, я… я знаю, что он убивал людей! Но… Не было у него вариантов.
– А как же вы сами-то, Александра Николаевна?! – окончательно перестал «фильтровать базар» Буров. – У вас же, кажется, тоже родителей не было? Тем не менее на панели вы не оказались!
– Откуда вы знаете? – насмешливо спросила Погрязова, и Буров, смешавшись, умолк. Придя в себя, пробормотал:
– Простите, пожалуйста…
– Ничего, – ледяным тоном сказала она. – А на панели, как вы выразились, я действительно не оказалась. Потому что у меня был Степаныч… и цыгане. И Шкипер, кстати.
– Скажите… – Буров смущенно откашлялся, отхлебнул остывшего чаю. – А ваш дед знал о ваших отношениях со Шкипером?
– Каких отношениях? – возмущенно всплеснула руками Александра. – Я тогда была ребенком, не было никаких отношений! Да Степаныч бы Шкипера убил! Он бы мне в жизни не позволил связаться с бандитом! Да, я думаю, дед тоже ни о чем не догадывался… Пашка ведь был старше меня на двенадцать лет, он меня называл «дитём», своих женщин к нам в дом приводил. Мне было двадцать, когда дед умер, только после этого и…
– Что?
– Пашка был моим первым мужчиной, – просто сказала Александра. – Не знаю, любовь это была или что, но… никого другого я бы к себе точно не подпустила. Воспитание-то было цыганское: или муж, или никто, а замуж мне совсем не хотелось… В общем, мы с ним провели ночь… а на другой день его убили.
– Как это? – опешил Буров. И сразу вспомнил, что действительно читал об этом в Интернете. В конце девяностых годов у Шкипера крайне осложнились отношения с конкурентами, и он предпочел исчезнуть из России на несколько лет, инсценировав взрыв собственной машины и роскошные похороны.
– Вы знали о том, что это – липа?
– Что вы, нет, конечно! Рыдала на могиле до потери сознания, ребят перепугала до смерти! – Александра грустно улыбнулась. – При том, что не влюблена была в Шкипера тогда ни капли. Просто было такое чувство, что осиротела… Потеряла брата, отца, друга лучшего… Два года потом жила без него, почти привыкла, у меня даже появился любовник… Впрочем, вам это неинтересно, извините. А потом, весной, ко мне вдруг является Жиган и…
– Жиган? – не понял Буров.
– Вы его не знаете? Ваше счастье… В общем, один из Пашкиных… людей. Они ведь меня не оставляли своим покровительством, я еще, помню, не могла понять почему. Предложил проехаться в одно место, привез меня в какую-то квартиру на окраине, а там… Шкипер.
– И как же вы… реагировали?
– Как положено, – слабо улыбнулась она. – Упала в обморок. Но это все лирика… Через неделю я улетела к нему в Италию. Владимир, который час? – неожиданно спросила она.
Буров посмотрел на часы. Да-а…
– Мне уже даже неловко извиняться, Александра Николаевна.
– Ничего. Это ведь в моих интересах, правда? – Она улыбнулась ему, но как-то отстраненно, и в который раз Буров подумал: зачем ей это?
– До свиданья, Александра Николаевна.
– Подождите, – негромко сказала она. – У вас болит голова, верно? И болит очень сильно, с самого утра, потому что ночь вы не спали.
Буров усмехнулся:
– Ну… А говорите, не умеете гадать.
– Ложитесь на диван, – спокойно приказала Погрязова. – Сейчас, секунду, я вымою руки… – последние слова донеслись уже из ванной. Буров пожал плечами. Нерешительно присел на край дивана. Бабушка-еврейка с портрета поглядывала на него чуть иронически.
Александра вернулась, на ходу встряхивая руками.
– Вот наказание, да ложитесь же! – она бросила в изголовье дивана вышитую подушку, и Бурову оставалось только выполнить приказ.
– Закройте глаза. Расслабьтесь. Попробуйте ни о чем не думать, если получится. А лучше думайте о Маше. Летом вы поедете в Италию. Она будет плавать в море… да-да, будет, сама. А вам придется отгонять от нее молодых туземцев… Ваша дочь очень красива, вы это подозреваете? Вы станете дедом раньше, чем рассчитываете… Думайте о Маше, думайте о море, о песке, о солнце… Вам нужно завести любовницу, Владимир Алексеевич, вы молодой мужчина, подумайте о здоровье, вы нужны дочери…
На эту сомнительную рекомендацию Буров ничего не ответил. Потому что заснул.
Утром Буров проснулся от бьющего в лицо солнечного луча. Открыл глаза. Первое, что увидел, – портрет бабушки Ревекки, насмешливо разглядывающий его. Ходики с кукушкой показывали восемь. За стеной детский голос старательно и очень точно выводил:
– Я все еще его, безу-у-умная, люблю-ю…
Буров сел, осмотрелся. Увидел свою одежду на спинке стула, почесал встрепанные со сна волосы. Мать честная, как он вчера умудрился заснуть? И что теперь думает о нем Александра? И… и кто это там поет?
Словно отвечая на последний вопрос, в прихожей зашлепали шаги. Буров резко, чуть не опрокинув стул, схватил брюки и едва успел натянуть их, как на пороге появилась девчонка лет десяти.
– Доброе утро, идите завтракать.
– А…
– Если умыться-побриться – в ванной все есть. Давайте сами, у меня баклажаны горят. – И, сурово посмотрев на ошарашенного Бурова, удалилась на кухню.
В ванной действительно лежало чистое полотенце, новая зубная щетка и бритвенный станок. Словно под гипнозом, Буров проделал все утренние процедуры. Увидев в зеркале свою физиономию, поморщился. С грустью подумал о невозможности немедленно закурить, повесил мокрое полотенце на батарею и вышел из ванной.
На кухне девчонка заканчивала накрывать на стол. Буров увидел тарелку с огромной яичницей, дымящуюся баклажанную икру, хлеб в плетеной вазочке, кофейник, пакет молока, масло, нарезанную колбасу.
– Это все – мне одному? – пошутил он, неловко садясь за стол. Девчонка обернулась от плиты, улыбнулась, блестя зубами и продолжая при этом что-то ловко мешать в сковородке.
– Много? Не смешите… Вот я сейчас еще мясо дожарю…
– Не надо! – испугался Буров, привыкший по утрам обходиться чашкой кофе. – Я не могу…
– Через «не могу», золотой, с утра бог велел заряжаться. Слушайся бога – он поможет, – с уморительной важностью заявила девочка, шлепая на тарелку шипящие куски свинины. – Саша сказала – как следует покормить, а мое дело маленькое.
– А где… Саша?
– Понятия не имею, – отрезал ребенок. – Может, спит еще, может, ушла.
– Где спит?!
– У нас, золотой, где ж еще?
Буров почувствовал, что краснеет. Выходит, вчера, усыпив его (вот ведьма!), она ушла спать к соседям?
– А как тебя зовут?
– Мадлена.
Буров с трудом удержал улыбку.
– Спасибо, Мадлена.
– Было бы за что – сказала бы «пожалуйста». Вы кушайте, кушайте. Сейчас пирожки будут.
Буров понял, что спорить бесполезно, взял из вазочки кусок хлеба, придвинул яичницу и принялся за еду.
Он был уверен, что после такой непривычной заправки почувствует тяжесть в животе, но самочувствие, напротив, было великолепным, а голова – ясной. Допивая кофе, Буров подумал, что уже давным-давно так не спал… и не ел. Он встал и начал было складывать посуду в раковину, но из прихожей примчалась Мадлена и выхватила у него из рук тарелки:
– Оставьте! Вы мужчина, гость, как можно!
Опешивший Буров только пожал плечами.
Девчонка вышла проводить его в прихожую. Буров, поколебавшись, вытащил бумажку в пятьсот рублей. Мадлена, так же поколебавшись, отстранила его руку.
– И думать не смейте! Вы – гость! Меня Саша со свету сгонит, если возьму!
– Мы ей не скажем.
– Не-е-е… Ступайте. Вот ваш «дипломат», сигареты, я вам вот сюда бутерброды положила, не забудьте… С богом, хорошей дороги! – и захлопнула дверь.
Уже сидя в машине, Буров вдруг вспомнил, что не договорился с Погрязовой о новой встрече. «Позвоню», – решил он.
День прошел прекрасно: Буров понял, что сентенция Мадлены о том, что бог помогает тем, кто заряжается с утра, вполне верна. Он блестяще провел совещание, съездил на две отмененные вчера встречи, ни на одну не опоздал, выбил в банке кредит, отбился от Шмелевой с ее очередной идеей-фикс и подписал гранки нового номера. Позвонила Маша из «Авиценны», весело рассказала о том, что сама дошла на костылях из палаты в процедурную, и передала просьбу профессора Перельмана заехать к нему. «Она будет плавать в море», – вспомнил Владимир вчерашние слова Александры и почему-то поверил, что все так и будет. Еще он целый день вспоминал Мадлену, хозяйничающую на кухне, – и невольно хотелось рассмеяться. Единственное, что омрачало радужное настроение Бурова, – то, что в течение дня Александра не брала трубку ни домашнего, ни мобильного телефона. Вначале Буров думал, что она просто отсыпается. Потом начал сердиться, потом – беспокоиться и к семи часам вечера уже волновался всерьез. В полвосьмого он уже стоял в пробке на Новокузнецком мосту, слушал длинные гудки в мобильном и злился. Через десять минут, когда стало очевидно, что в ближайшие полчаса с места не тронуться, Буров вышел из машины, подошел к цветочному киоску на углу и купил ведро чайных роз – не понимая, собственно, зачем.
К дому на Северной он добрался уже к девяти и, завернув во двор, сразу заметил «Рено-Меган», стоящий у подъезда. Это было хорошо: значит, Александра дома. Но рядом с «Рено» возвышался огромный, черный, сверкающий джип, от которого за версту несло баснословными деньгами. Джипа этого Владимир вчера здесь не видел, и он ему не понравился. Еще больше не понравилась пара молодых людей в кожаных плащах с профессионально безразличными лицами, стоящих около монстра. Буров как можно независимее припарковался с другой стороны тротуара, запер свою «Ауди». Пошел было к подъезду, но сзади его ненавязчиво потрогали за плечо.
– К Александре Николаевне сейчас нельзя, – очень вежливо произнес один из терминаторов. – У нее гости.
– Извините, но она назначила мне…
– Придется подождать.
– Послушайте… – начал заводиться Буров, но в это время из подъезда выбежала Милка в своей вязаной кофте и тапочках на босу ногу.
– Осади назад, чучело! – рявкнула она на охранника, и тот, к изумлению Бурова, послушался. – Владимир Алексеевич, подождите. К Саньке нельзя.
– Ей помощь не нужна?
– Не… Все нормально, не беспокойтесь. Подождите просто. – Милка улыбалась, но Буров видел, что она испугана. Он предложил цыганке сигарету, та взяла, по-мужски затянулась, целенаправленно выпустила струю дыма в лицо терминатору (тот стерпел без звука) и начала расхаживать вдоль тротуара, держа сигарету на отлете.
– К ней приехал цыганский барон? – Буров безуспешно пытался подстроиться под Милкину маршировку.
– Если бы… Тьфу. Сколько раз ей говорила – напусти на него сифилис, так не хочет!
– Она говорит, что не может такое…
– Захотела бы – смогла! И бог бы помог! Да за такое… – Милка не договорила: хлопнула подъездная дверь. По разбитым ступенькам спустился высокий черноволосый человек в кожаной куртке. Сильно загорелое лицо не выражало ничего, темные узкие глаза лишь мельком скользнули по Бурову и Милке, и Владимир заметил, что человек этот молод: лет тридцати пяти, не больше. Он быстро зашагал к джипу, охранник открыл дверцу. Милка вдруг развернулась и звонко, на весь двор крикнула:
– Пулю тебе в спину, родимый, от лучшего друга!
Буров невольно вздрогнул. Высокий человек остановился. Медленно подошел к Милке. Та, упершись кулаками в бока и откинувшись назад, встретила его прямым злым взглядом, но Буров видел, что губы ее дрожат. Он придвинулся ближе, но хозяин джипа, словно не видя его, подошел вплотную к Милке. На его скулах напряглись желваки. Белая полоса шрама над правой бровью порозовела.
– Дура, – коротко бросил он.
– Дер-р-рьмо! – с удовольствием сказала Милка. Быстро плюнула ему в лицо – и в ту же минуту полетела в грязь перед крыльцом от оплеухи. Взвыла и, прежде чем Буров сумел что-то предпринять, схватила с земли обломок кирпича и запустила в обидчика. Удар камня пришелся по скуле, человек в кожаной куртке качнулся, выругался, по его лицу побежала темная струйка, терминаторы рванулись вперед… но с крыльца донесся знакомый голос:
– Жиган!!!
– Стоять, – буркнул тот, не глядя, и охранники остановились.
Жиган вытер кровь ладонью. Подошел к стоящей на крыльце Александре. Некоторое время они разглядывали друг друга. Милка завывала на весь двор, закрыв лицо руками, ошарашенный Буров стоял столбом. Александра отвернулась первая; вполголоса сказала:
– Пошел вон.
Секунду Жиган молчал. Затем повернулся и пошел к машине. На Бурова он даже не взглянул. Через минуту джип взревел и выкатился со двора.
– Вставай, чудо в перьях… – с досадой сказала Александра, подходя к Милке, которая, едва джип скрылся за углом, немедленно перестала голосить. – Ну, что ты к нему привязалась? В следующий раз зуб выбьет. Как ты в ресторане теперь выйдешь в таком виде? Здравствуйте, Владимир Алексеевич.
– Здравствуйте… Может, позвонить в милицию?
– Избави боже… Сами разберемся. Спасибо, что не вмешались.
– Я… я не успел, – смутился Буров. На самом деле он просто опешил от того равнодушия, с которым Жиган, не задумавшись ни на миг, ударил женщину. – Надо было, конечно, морду набить…
– Кому – Жигану? – с интересом переспросила Александра. – Думаю, не поможет. Да и не дали бы.
Она подняла голову, оглядела окна дома, в которых торчали любопытные физиономии.
– Идемте. Хватит народ потешать.
В квартире, к облегчению Бурова, было пусто. Милка, бурча под нос ругательства, ушла в ванную, вскоре оттуда донесся плеск воды. Буров вслед за Погрязовой вошел в знакомую комнату, сел за стол, огляделся. Никаких следов побоища не было. Но на столе, рассыпанные, лежали тяжелые, темно-красные розы. Несколько оторвавшихся лепестков краснели на паркете.
Открылась дверь, и в комнату снова вошла цыганка. Она была нагружена керамическим блюдом с пирогом, явно домашним, тарелочками с сыром и колбасой, плетеной корзиночкой с хлебом. За ней вошла Александра, несущая чайник: как и предполагалось, не банальный электрический, а старый, эмалированный, с черным отбитым пятном у донышка. К травяному запаху примешался сладкий запах корицы и яблок.
– Здравствуйте, Владимир Алексеевич! – весело поздоровалась Александра. – Вы любите шарлотку? Милка ее делает, как никто. Вообще вы не представляете, как она готовит! И, между прочим, на семью в двадцать человек! Мне так никогда не суметь… О, я же вас не познакомила! Прошу любить и жаловать, Камила Николаевна Туманова, артистка, певица, моя… сестра.
Милка улыбнулась, не поднимая глаз и продолжая разливать чай. Буров машинально следил за ее руками: смуглыми, сухими, с сизыми, сильно выступающими прожилками, с несколькими довольно дорогими кольцами на пальцах, из которых выделялись два особенно больших: с ярко-красным рубином овальной огранки и квадратным изумрудом, размерами напоминающим подделку. Буров заметил, что ему она налила простой черный, а себе и Александре – из отдельного чайничка, с мягким золотистым оттенком и ни на что не похожим запахом.
– Простите, а… что это за чай у вас? Мне такого нельзя?
– Отчего же, пожалуйста. Я не предложила, потому что не все любят чай на травах. Попробуйте.
Милка мгновенно заменила чашку, придвинула блюдечко с медом, посоветовала:
– С медом лучше, чем с сахаром! – И, обернувшись в сторону кухни, вдруг завопила так пронзительно, что Буров уронил ложечку: – Эй, бандитская морда, чай будешь?!
– Спасибо, дорогая, потом… – гортанно ответил с кухни голос Абрека.
– Ты его покорми лучше, он с утра голодный, – велела Погрязова. Посмотрев на ошеломленное лицо Бурова, чуть усмехнулась: – Привыкайте. Милка тихо разговаривать не умеет. Ну, что ты орешь, бестолковая, детей перебудишь…
– Пушкой их сейчас не поднимешь! – огрызнулась та, поднимая ложечку и заменяя ее новой.
Буров надеялся, что она уйдет, но цыганка села за стол, придвинула к себе чашку и заболтала в ней ложкой. Буров посмотрел на Александру, но та молча пила чай. Буров тоже пригубил. На вкус оказалось очень свежо, терпко и в то же время сладко. Откусил шарлотку – действительно, великолепно.
– Итак, что вас интересует, Владимир Алексеевич?
С минуту Буров молчал. Затем медленно выговорил:
– Не знаю. Не знаю, какими словами я могу вас благодарить, но…
– Какая благодарность, Владимир Алексеевич? – перебила его Погрязова. – У нас с вами, если помните, заключена сделка. Маша встает – вы печатаете мое интервью.
– Все, что вы хотите, – не задумываясь сказал Буров. Еще ночью он решил, что напечатает все откровения этой женщины – и пусть его потом сажают за клевету, расстреливают из-за угла, высылают в Сибирь и вообще делают что хотят. Одного он не мог понять – зачем ей это нужно.
– Как вам удобно? – спросил он. – Классическое интервью, я задаю вопросы – вы отвечаете?
– Вы профессионал – вам и решать, – пожала плечами Александра. – Вас, я полагаю, интересует Шкипер?
Бурова Шкипер не интересовал. Хотя, конечно, ему хотелось узнать, что эта женщина могла в нем найти. Да, один из основоположников русской мафии; да, очень богатый человек; да, легенда уголовного мира… И все же, если отбросить этот романтический флер, – обычный бандит. Всю неделю Буров висел в Интернете, собирая информацию о Павле Соколове. Он нашел даже его фотографию в архиве собственного журнала и долго рассматривал лицо Шкипера – с высокими резкими скулами и очень светлыми глазами, которые пугающе смотрелись на темной физиономии. На момент смерти ему было сорок два года, но даже на этом фото волосы его оказались почти сплошь седыми. Красив? Нет, скорее, наоборот. Но что у них могло быть общего, у Шкипера – и такой женщины?
Буров вытащил из кармана диктофон. Поставил на стол.
– Вам не будет это мешать?
– Нисколько. – Погрязова поставила чашку на стол, взглянула на Милку, и та тут же поднялась и вышла; Буров не успел заметить, какое у нее при этом было выражение лица.
– Как вы познакомились со Шкипером, Александра Николаевна? Сколько лет вы его знали?
– Семнадцать.
– Как? – растерялся Буров – Но… простите… Сколько же вам лет? Я был уверен, что вам… самое большое тридцать.
– Тридцать один. А с Пашкой я познакомилась в тринадцать. И не делайте такое лицо, это было совсем не то, что вы подумали. Ему-то уже было двадцать пять, и его интересовали взрослые женщины. Если бы не его отец, мы бы вообще никогда не познакомились.
– У Шкипера был отец?.. – прозвучавший вопрос был довольно глупым, и Буров сразу понял это, но во всех интернетовских статьях не было ни слова о родителях Шкипера. – Простите… Я, конечно, понимаю, что он не от святого духа родился, но…
– Да уж, Федор святым не был… – задумчиво подтвердила Александра. – Его отцом был Федор Кардинал. Вы о нем слышали наверняка.
– Вор в законе? Пахан? Тот самый, про которого еще снимали недавно документальный фильм?
– Да. Хотя фильм получился ужасный… Федор с моим дедом играл в покер по пятницам.
– Но каким же образом… Ведь ваш дед был одним из ведущих русских хирургов? Иван Степанович Погрязов! – блеснул Буров новообретенными знаниями. Он ждал удивленного вопроса, но Погрязова лишь кивнула.
– Они с Федором познакомились на зоне. И всю жизнь поддерживали… м-м… дружеские отношения. Не знаю почему. Степаныч мне об этом никогда не рассказывал. Но Федора я с младенчества знала. Он меня и в покер в четыре года научил играть, дед, помню, очень возмущался…
– А ваша бабушка – цыганка? – кивнул на портрет Буров.
– Еврейка. Ревекка Симоновна.
– А… цыгане? Разве вы не… – растерялся Буров. – Вы сказали, что Милка… Камила Николаевна – ваша сестра?
– С цыганами я всю жизнь. Они наши соседи, меня Милкина мать грудью до двух лет кормила и воспитывала со своими дочерьми. У меня же родных, кроме деда, никого не было. А в шестнадцать лет я пошла вместе с ними работать в ресторан. Вот и все.
– Стало быть, Федор привел своего сына в ваш дом?
– Нет. Это вышло почти случайно. Он, как я знаю, сыном вообще не занимался и на его матери никогда не был женат. Просто Пашка с друзьями тогда вляпался в какую-то очень скверную историю, его искали по всей Москве, их надо было спрятать. Федор попросил деда, мой Степаныч отказался сначала, он не хотел впутываться ни в какие темные дела, но… на следующий день у Федора случился инфаркт и он умер. Его последняя просьба была – помочь скрыться сыну. Мой дед был просто вынужден… как долг памяти… Он придавал большое значение таким вещам, и… В общем, я поехала вместе с ними в Крутичи, это деревня под Калугой, совсем глухие места, там у деда жила… одна знакомая. Ребята просидели у нее до весны, потом уехали. Вот… так и познакомились. В следующий раз мы с Пашкой увиделись уже через пять лет, в ресторане. Я там танцевала, он с братвой сидел… – Она вдруг вздохнула. – Не узнай он меня случайно – разошлись бы, как в море корабли. И не было бы ничего.
– Вы его очень любили? – неожиданно для самого себя поинтересовался Буров.
– Не знаю, – медленно, глядя через плечо Бурова в темное окно, сказала Александра. – По крайней мере, после смерти деда у меня ближе Пашки никого не было.
– Он вам помогал?
– Да, всегда. Когда Степаныч еще был жив, Пашка к нему часто приезжал в покер играть – как Федор… Играл он, к слову сказать, великолепно, дед ему постоянно должен был. И все время так получалось, что, когда у меня появлялись проблемы… Шкипер их почему-то решал. И никогда не задавал вопросов. А я была очень молодая, глупая, и… в общем, мне в голову ничего не приходило.
– Вы не знали, что он вас… что он в вас влюблен?!
– Да я до сих пор в этом не уверена, – спокойно, без капли кокетства сказала Погрязова. – А уж тогда… Владимир Алексеевич, вам надо было видеть женщин, которых он приводил в наш ресторан. Каждая могла спокойно выходить на подиум. У Шкипера ведь тогда уже были большие деньги, дорогие машины, он часто летал за границу. А я что такое была? Девочка из ресторана!
– Это правда, что у Шкипера было всего восемь классов образования?
– Правда. Только не восемь, а пять. Он это всю жизнь скрывал, стыдился. У него мать работала в рабочей столовке на Маросейке, судомойкой. Пила, как сапожник. Пашка сначала учился, конечно, в школу мать его все-таки отвела, а годам к двенадцати не до того стало. Пошел, как он говорил, в семейный бизнес.
– Так Федор ему все-таки помогал?
– По крайней мере не мешал. Но Шкиперу отец и не очень-то нужен был. Вы бы знали, какая у него была голова! – с внезапной гордостью произнесла Александра. – Получи он в свое время высшее образование – не бандитом был бы, а президентом! Так мой Степаныч говорил, ему Пашка нравился.
– Вы не преувеличиваете, Александра Николаевна? – почему-то Бурова уязвила ее гордость.
– Ничуть, – холодно сказала она. – Дед Пашке книги давал, он читал все подряд, без разбору, думал хоть так дело поправить… Мозги у него были аналитические, он мою «Геометрию» за восьмой класс, как роман, читал! Понимал, конечно, что этого мало… Но не в вечернюю школу же было идти – при его-то тогдашних делах!
– Вы его жалеете! – не вытерпел Буров, которого все больше и больше раздражала эта нежность в голосе женщины. – Простите, Александра Николаевна, но вы же не могли не знать, что это был за человек и какие…
– Понимаю, что вы имеете в виду, – прервала его Александра. – Но поймите и вы. В его обстоятельствах Шкипер никем другим стать не мог.
– Ну, вот этого не надо! – взорвался Буров. – Выбор у любого человека есть всегда! Особенно, если человек умный и понимает, что выбирать-то надо! Никто его насильно не тянул в этот, как вы говорите, «бизнес», под пистолетом не гнал! Захотел – стал бы…
– Алкашом! – вспылила и Александра, резко повернувшись к Бурову. – Как все его прежние уличные дружки! Безотцовщина дворовая! Все до одного или спились, или сидят! Причем сидят не по солидным статьям, а за пьяные драки и грабежи ларьков! Шкипер сделал все, что мог, чтобы под забором не сдохнуть, – как его мамаша, кстати! Выбор! Какой выбор, что вы говорите! Какой может быть у людей выбор, если один ребенок рождается в нормальной семье, с папой-мамой-бабушкой-дедушкой, с ним все носятся, учат, проверяют тетради, ходят на родительские собрания, помогают в институт поступить, а другой… Другие… Только родился, а уже никому не нужен. Я Пашку не оправдываю, поймите, я… я знаю, что он убивал людей! Но… Не было у него вариантов.
– А как же вы сами-то, Александра Николаевна?! – окончательно перестал «фильтровать базар» Буров. – У вас же, кажется, тоже родителей не было? Тем не менее на панели вы не оказались!
– Откуда вы знаете? – насмешливо спросила Погрязова, и Буров, смешавшись, умолк. Придя в себя, пробормотал:
– Простите, пожалуйста…
– Ничего, – ледяным тоном сказала она. – А на панели, как вы выразились, я действительно не оказалась. Потому что у меня был Степаныч… и цыгане. И Шкипер, кстати.
– Скажите… – Буров смущенно откашлялся, отхлебнул остывшего чаю. – А ваш дед знал о ваших отношениях со Шкипером?
– Каких отношениях? – возмущенно всплеснула руками Александра. – Я тогда была ребенком, не было никаких отношений! Да Степаныч бы Шкипера убил! Он бы мне в жизни не позволил связаться с бандитом! Да, я думаю, дед тоже ни о чем не догадывался… Пашка ведь был старше меня на двенадцать лет, он меня называл «дитём», своих женщин к нам в дом приводил. Мне было двадцать, когда дед умер, только после этого и…
– Что?
– Пашка был моим первым мужчиной, – просто сказала Александра. – Не знаю, любовь это была или что, но… никого другого я бы к себе точно не подпустила. Воспитание-то было цыганское: или муж, или никто, а замуж мне совсем не хотелось… В общем, мы с ним провели ночь… а на другой день его убили.
– Как это? – опешил Буров. И сразу вспомнил, что действительно читал об этом в Интернете. В конце девяностых годов у Шкипера крайне осложнились отношения с конкурентами, и он предпочел исчезнуть из России на несколько лет, инсценировав взрыв собственной машины и роскошные похороны.
– Вы знали о том, что это – липа?
– Что вы, нет, конечно! Рыдала на могиле до потери сознания, ребят перепугала до смерти! – Александра грустно улыбнулась. – При том, что не влюблена была в Шкипера тогда ни капли. Просто было такое чувство, что осиротела… Потеряла брата, отца, друга лучшего… Два года потом жила без него, почти привыкла, у меня даже появился любовник… Впрочем, вам это неинтересно, извините. А потом, весной, ко мне вдруг является Жиган и…
– Жиган? – не понял Буров.
– Вы его не знаете? Ваше счастье… В общем, один из Пашкиных… людей. Они ведь меня не оставляли своим покровительством, я еще, помню, не могла понять почему. Предложил проехаться в одно место, привез меня в какую-то квартиру на окраине, а там… Шкипер.
– И как же вы… реагировали?
– Как положено, – слабо улыбнулась она. – Упала в обморок. Но это все лирика… Через неделю я улетела к нему в Италию. Владимир, который час? – неожиданно спросила она.
Буров посмотрел на часы. Да-а…
– Мне уже даже неловко извиняться, Александра Николаевна.
– Ничего. Это ведь в моих интересах, правда? – Она улыбнулась ему, но как-то отстраненно, и в который раз Буров подумал: зачем ей это?
– До свиданья, Александра Николаевна.
– Подождите, – негромко сказала она. – У вас болит голова, верно? И болит очень сильно, с самого утра, потому что ночь вы не спали.
Буров усмехнулся:
– Ну… А говорите, не умеете гадать.
– Ложитесь на диван, – спокойно приказала Погрязова. – Сейчас, секунду, я вымою руки… – последние слова донеслись уже из ванной. Буров пожал плечами. Нерешительно присел на край дивана. Бабушка-еврейка с портрета поглядывала на него чуть иронически.
Александра вернулась, на ходу встряхивая руками.
– Вот наказание, да ложитесь же! – она бросила в изголовье дивана вышитую подушку, и Бурову оставалось только выполнить приказ.
– Закройте глаза. Расслабьтесь. Попробуйте ни о чем не думать, если получится. А лучше думайте о Маше. Летом вы поедете в Италию. Она будет плавать в море… да-да, будет, сама. А вам придется отгонять от нее молодых туземцев… Ваша дочь очень красива, вы это подозреваете? Вы станете дедом раньше, чем рассчитываете… Думайте о Маше, думайте о море, о песке, о солнце… Вам нужно завести любовницу, Владимир Алексеевич, вы молодой мужчина, подумайте о здоровье, вы нужны дочери…
На эту сомнительную рекомендацию Буров ничего не ответил. Потому что заснул.
Утром Буров проснулся от бьющего в лицо солнечного луча. Открыл глаза. Первое, что увидел, – портрет бабушки Ревекки, насмешливо разглядывающий его. Ходики с кукушкой показывали восемь. За стеной детский голос старательно и очень точно выводил:
– Я все еще его, безу-у-умная, люблю-ю…
Буров сел, осмотрелся. Увидел свою одежду на спинке стула, почесал встрепанные со сна волосы. Мать честная, как он вчера умудрился заснуть? И что теперь думает о нем Александра? И… и кто это там поет?
Словно отвечая на последний вопрос, в прихожей зашлепали шаги. Буров резко, чуть не опрокинув стул, схватил брюки и едва успел натянуть их, как на пороге появилась девчонка лет десяти.
– Доброе утро, идите завтракать.
– А…
– Если умыться-побриться – в ванной все есть. Давайте сами, у меня баклажаны горят. – И, сурово посмотрев на ошарашенного Бурова, удалилась на кухню.
В ванной действительно лежало чистое полотенце, новая зубная щетка и бритвенный станок. Словно под гипнозом, Буров проделал все утренние процедуры. Увидев в зеркале свою физиономию, поморщился. С грустью подумал о невозможности немедленно закурить, повесил мокрое полотенце на батарею и вышел из ванной.
На кухне девчонка заканчивала накрывать на стол. Буров увидел тарелку с огромной яичницей, дымящуюся баклажанную икру, хлеб в плетеной вазочке, кофейник, пакет молока, масло, нарезанную колбасу.
– Это все – мне одному? – пошутил он, неловко садясь за стол. Девчонка обернулась от плиты, улыбнулась, блестя зубами и продолжая при этом что-то ловко мешать в сковородке.
– Много? Не смешите… Вот я сейчас еще мясо дожарю…
– Не надо! – испугался Буров, привыкший по утрам обходиться чашкой кофе. – Я не могу…
– Через «не могу», золотой, с утра бог велел заряжаться. Слушайся бога – он поможет, – с уморительной важностью заявила девочка, шлепая на тарелку шипящие куски свинины. – Саша сказала – как следует покормить, а мое дело маленькое.
– А где… Саша?
– Понятия не имею, – отрезал ребенок. – Может, спит еще, может, ушла.
– Где спит?!
– У нас, золотой, где ж еще?
Буров почувствовал, что краснеет. Выходит, вчера, усыпив его (вот ведьма!), она ушла спать к соседям?
– А как тебя зовут?
– Мадлена.
Буров с трудом удержал улыбку.
– Спасибо, Мадлена.
– Было бы за что – сказала бы «пожалуйста». Вы кушайте, кушайте. Сейчас пирожки будут.
Буров понял, что спорить бесполезно, взял из вазочки кусок хлеба, придвинул яичницу и принялся за еду.
Он был уверен, что после такой непривычной заправки почувствует тяжесть в животе, но самочувствие, напротив, было великолепным, а голова – ясной. Допивая кофе, Буров подумал, что уже давным-давно так не спал… и не ел. Он встал и начал было складывать посуду в раковину, но из прихожей примчалась Мадлена и выхватила у него из рук тарелки:
– Оставьте! Вы мужчина, гость, как можно!
Опешивший Буров только пожал плечами.
Девчонка вышла проводить его в прихожую. Буров, поколебавшись, вытащил бумажку в пятьсот рублей. Мадлена, так же поколебавшись, отстранила его руку.
– И думать не смейте! Вы – гость! Меня Саша со свету сгонит, если возьму!
– Мы ей не скажем.
– Не-е-е… Ступайте. Вот ваш «дипломат», сигареты, я вам вот сюда бутерброды положила, не забудьте… С богом, хорошей дороги! – и захлопнула дверь.
Уже сидя в машине, Буров вдруг вспомнил, что не договорился с Погрязовой о новой встрече. «Позвоню», – решил он.
День прошел прекрасно: Буров понял, что сентенция Мадлены о том, что бог помогает тем, кто заряжается с утра, вполне верна. Он блестяще провел совещание, съездил на две отмененные вчера встречи, ни на одну не опоздал, выбил в банке кредит, отбился от Шмелевой с ее очередной идеей-фикс и подписал гранки нового номера. Позвонила Маша из «Авиценны», весело рассказала о том, что сама дошла на костылях из палаты в процедурную, и передала просьбу профессора Перельмана заехать к нему. «Она будет плавать в море», – вспомнил Владимир вчерашние слова Александры и почему-то поверил, что все так и будет. Еще он целый день вспоминал Мадлену, хозяйничающую на кухне, – и невольно хотелось рассмеяться. Единственное, что омрачало радужное настроение Бурова, – то, что в течение дня Александра не брала трубку ни домашнего, ни мобильного телефона. Вначале Буров думал, что она просто отсыпается. Потом начал сердиться, потом – беспокоиться и к семи часам вечера уже волновался всерьез. В полвосьмого он уже стоял в пробке на Новокузнецком мосту, слушал длинные гудки в мобильном и злился. Через десять минут, когда стало очевидно, что в ближайшие полчаса с места не тронуться, Буров вышел из машины, подошел к цветочному киоску на углу и купил ведро чайных роз – не понимая, собственно, зачем.
К дому на Северной он добрался уже к девяти и, завернув во двор, сразу заметил «Рено-Меган», стоящий у подъезда. Это было хорошо: значит, Александра дома. Но рядом с «Рено» возвышался огромный, черный, сверкающий джип, от которого за версту несло баснословными деньгами. Джипа этого Владимир вчера здесь не видел, и он ему не понравился. Еще больше не понравилась пара молодых людей в кожаных плащах с профессионально безразличными лицами, стоящих около монстра. Буров как можно независимее припарковался с другой стороны тротуара, запер свою «Ауди». Пошел было к подъезду, но сзади его ненавязчиво потрогали за плечо.
– К Александре Николаевне сейчас нельзя, – очень вежливо произнес один из терминаторов. – У нее гости.
– Извините, но она назначила мне…
– Придется подождать.
– Послушайте… – начал заводиться Буров, но в это время из подъезда выбежала Милка в своей вязаной кофте и тапочках на босу ногу.
– Осади назад, чучело! – рявкнула она на охранника, и тот, к изумлению Бурова, послушался. – Владимир Алексеевич, подождите. К Саньке нельзя.
– Ей помощь не нужна?
– Не… Все нормально, не беспокойтесь. Подождите просто. – Милка улыбалась, но Буров видел, что она испугана. Он предложил цыганке сигарету, та взяла, по-мужски затянулась, целенаправленно выпустила струю дыма в лицо терминатору (тот стерпел без звука) и начала расхаживать вдоль тротуара, держа сигарету на отлете.
– К ней приехал цыганский барон? – Буров безуспешно пытался подстроиться под Милкину маршировку.
– Если бы… Тьфу. Сколько раз ей говорила – напусти на него сифилис, так не хочет!
– Она говорит, что не может такое…
– Захотела бы – смогла! И бог бы помог! Да за такое… – Милка не договорила: хлопнула подъездная дверь. По разбитым ступенькам спустился высокий черноволосый человек в кожаной куртке. Сильно загорелое лицо не выражало ничего, темные узкие глаза лишь мельком скользнули по Бурову и Милке, и Владимир заметил, что человек этот молод: лет тридцати пяти, не больше. Он быстро зашагал к джипу, охранник открыл дверцу. Милка вдруг развернулась и звонко, на весь двор крикнула:
– Пулю тебе в спину, родимый, от лучшего друга!
Буров невольно вздрогнул. Высокий человек остановился. Медленно подошел к Милке. Та, упершись кулаками в бока и откинувшись назад, встретила его прямым злым взглядом, но Буров видел, что губы ее дрожат. Он придвинулся ближе, но хозяин джипа, словно не видя его, подошел вплотную к Милке. На его скулах напряглись желваки. Белая полоса шрама над правой бровью порозовела.
– Дура, – коротко бросил он.
– Дер-р-рьмо! – с удовольствием сказала Милка. Быстро плюнула ему в лицо – и в ту же минуту полетела в грязь перед крыльцом от оплеухи. Взвыла и, прежде чем Буров сумел что-то предпринять, схватила с земли обломок кирпича и запустила в обидчика. Удар камня пришелся по скуле, человек в кожаной куртке качнулся, выругался, по его лицу побежала темная струйка, терминаторы рванулись вперед… но с крыльца донесся знакомый голос:
– Жиган!!!
– Стоять, – буркнул тот, не глядя, и охранники остановились.
Жиган вытер кровь ладонью. Подошел к стоящей на крыльце Александре. Некоторое время они разглядывали друг друга. Милка завывала на весь двор, закрыв лицо руками, ошарашенный Буров стоял столбом. Александра отвернулась первая; вполголоса сказала:
– Пошел вон.
Секунду Жиган молчал. Затем повернулся и пошел к машине. На Бурова он даже не взглянул. Через минуту джип взревел и выкатился со двора.
– Вставай, чудо в перьях… – с досадой сказала Александра, подходя к Милке, которая, едва джип скрылся за углом, немедленно перестала голосить. – Ну, что ты к нему привязалась? В следующий раз зуб выбьет. Как ты в ресторане теперь выйдешь в таком виде? Здравствуйте, Владимир Алексеевич.
– Здравствуйте… Может, позвонить в милицию?
– Избави боже… Сами разберемся. Спасибо, что не вмешались.
– Я… я не успел, – смутился Буров. На самом деле он просто опешил от того равнодушия, с которым Жиган, не задумавшись ни на миг, ударил женщину. – Надо было, конечно, морду набить…
– Кому – Жигану? – с интересом переспросила Александра. – Думаю, не поможет. Да и не дали бы.
Она подняла голову, оглядела окна дома, в которых торчали любопытные физиономии.
– Идемте. Хватит народ потешать.
В квартире, к облегчению Бурова, было пусто. Милка, бурча под нос ругательства, ушла в ванную, вскоре оттуда донесся плеск воды. Буров вслед за Погрязовой вошел в знакомую комнату, сел за стол, огляделся. Никаких следов побоища не было. Но на столе, рассыпанные, лежали тяжелые, темно-красные розы. Несколько оторвавшихся лепестков краснели на паркете.