Дробина Анастасия. Король-одиночка

   Петро Метелина, скрипача из ресторанного ансамбля, ничем нельзя было удивить. Казалось, он вовсе не заметил ни перепачканной куртки Короля, ни его разбитого лица. Впустив нежданного гостя в артистическую, Петро закрыл дверь и небрежно привалился к ней спиной – невысокий, худощавый, с вьющимися, падающими на плечи волосами. Его взгляд остановился на стене, сбоку от Короля.
   – Будь здоров, баро ^[14], – протяжно сказал он.
   – Привет. – Король давно привык к манере цыгана не смотреть в лицо собеседника и не обижался. – Я ненадолго.
   Дверь за спиной Петро задрожала: кто-то изо всех сил крутил ветхую ручку. Цыган отпрыгнул, пробурчав ругательство, и в комнату ворвалась его жена – маленькая смазливая плясунья из ансамбля.
   – Ты что же запираешься, черт?!. – завопила она. Увидев Короля, всплеснула руками: – Ай, господи! Володенька! Дай поцелую, князь мой алмазный!
   Король, усмехнувшись, поднялся, раскрыл объятия – и Роза, болтая ногами, повисла у него на шее.
   – Красавец, хороший, брильянтовый… Не был-то как давно! Не стыдно друзей забывать? А на кого похож! На какой помойке валялся, счастье мое? И все равно лучше всех! Все равно – мэ тут камам ^[15]!
   – И я тебя камам. Слезай, супруг обижается. – Король без особой нежности поставил ее на ноги. Роза, ничуть не обидевшись, расхохоталась, лукаво показала язык. Петро, напряженно улыбаясь, смотрел в стену, мял в пальцах сигарету. Наконец не выдержал:
   – А ты ведь по делу, баро? Выйдем…
   В узеньком коридоре они приткнулись у пожарного щитка, закурили. Под доносящийся из зала гомон гитар Король поведал сегодняшнюю историю, умолчав пока о том, что стрелявший в него парень оказался цыганом. Петро выслушал его серьезно и изумленно.
   – Ну-у-у… Не знаю я, дорогой ты мой. Откуда мне-то знать? У тебя дела всякие – большие, маленькие… Мало ли кто обидеться мог?
   – Может, ваши? – осторожно подсказал Король. Петро поперхнулся сигаретным дымом, уронил окурок. Косясь в сторону, сбивчиво, сквозь зубы забормотал:
   – Н-нет… Нет, нет! Что ты! Клянусь тебе – нет! Я бы знал! Цыгане – никогда! Да бог ты мой, что они – смертники, с тобой связываться? У всех семьи, дети… Никому не надо.
   – А Граф? Как думаешь?
   Цыган зло выматерился, отвернулся. Долго молчал. Король наблюдал за ним с некоторым сочувствием.
   Теплые отношения Графа с женой скрипача ни для кого не были секретом. Роза была влюблена в Графа, как кошка, и убегала к нему при каждом удобном случае. Репутация семьи ее не заботила. Ей ничего не стоило показаться с Графом в ресторане, где знали их обоих, в открытую приехать к нему в гостиницу или прямо с работы, в присутствии цыган, позвонить ему на сотовый. «Проститутка!» – плевались цыганки. «Молодец баба! – восхищались их мужья. – Любит, значит!» Но и тех, и других одинаково возмущало поведение Петро. Единственное, на что оказался способным обманутый муж – это поставить Розе синяк после ее месячного отсутствия. На более жесткие меры у него не хватало духу. «Как я ее убью? – виновато оправдывался он перед цыганами. – А мелюзга наша как же?» Но даже наличие детей, которых у Метелиных было четверо, не могло служить Петро оправданием в глазах родни. Приговор был презрительным и окончательным: «Тряпка половая, а не цыган».
   – Не… – наконец нехотя пробурчал Петро. – Зачем Графу?.. У тебя с ним дела, с него Белаш спросит. Не цыгане это, дорогой, не мучайся. Среди своих поищи.
   – Скажи-ка… – вдруг вспомнил Король. – Белаш правда из Москвы уехал или липа?
   – Почему липа? – удивился Петро. – Два дня назад в Прагу улетел, племянницу замуж выдает.
   – М-гм… От тебя позвонить можно?
   Снова оказавшись в артистической и ловя на себе веселые взгляды Розы, Король подсел к стоявшему на столике аппарату. Он набрал номер сестры, но к телефону долго никто не подходил. Король взглянул на часы: одиннадцать.
   – Да… – наконец буркнул в трубку мрачный мужской голос.
   – Славка? – удивился Король. – Нажрался опять?
   – Тебе что?
   – Белку позови.
   В ответ – молчание.
   – Где Белка? – забеспокоился Король. – Отвечай, гнида!
   – Не ори. Сам гнида. Она у тебя, в Спиридоньевском.
   – Это почему? Ты опять что-нибудь, гад?..
   – Не твое дело. Скажи ей, чтоб домой шла.
   – Сам скажи. Позвони – руки не отсохнут.
   – Она трубку бросает.
   – Бубну бы тебе выбить!.. – лопнуло у Короля терпение. Трубка с треском упала на рычаг. Роза отложила мокрую щетку, которой пыталась оттереть куртку Короля. Сочувственно пощелкала языком:
   – Ну да. Славка со своей первой женой в Сочи летал на неделю. Они, артистки эти – все проститутки, правду тебе говорю. Ну, Белка дожидаться не стала, ушла. У тебя вторую неделю живет, а Славка опять в запое. Во всем доме денег ни копейки, и с работы скоро выкинут.
   – Черт знает что, – подытожил Король. Надел куртку, подозвал Петро, полез в карман за деньгами.
   – Держи. Узнаешь что – сразу ко мне.
   В Спиридоньевском переулке – тьма кромешная. Фонари во дворе были побиты, и только один, синий и мигающий, кое-как освещал ящики помойки. Скрипучая дверь подъезда держалась на одной петле и чуть не свалилась на Короля, когда он потянул за ручку. По лестнице пришлось подниматься на ощупь: света не было. Пахло сортиром и кошками. На площадке третьего этажа Король отыскал нужный звонок, нажал, но дверь не открывалась. Он позвонил еще. Послышался шорох.
   – А ну, убирайся! – зло приказали ему. – И чтоб духу твоего, кобель, не было! К девкам своим иди, паразит!
   – Белка, это я, – проворчал Володя. Дверь приоткрылась. В щель выглянул недоверчивый глаз, раздался вопль – и на шею Королю кинулась молодая цыганка.
   – Дэвлалэ! Вовка, да откуда ты?! Откуда?!
   Он обнял сестру, поцеловал, погладил по растрепанным волосам. И почти на руках внес в комнату, когда она вдруг по-детски горько расплакалась на его плече.
   Мебели в квартире не было. У стены лежало несколько одеял и подушек без наволочек, рядом с дверью были свалены сумки и узлы. В углу висела икона с закопченным ликом. Старая лампа с абажуром из соломки стояла на полу. Возле подоконника Король увидел Маркелу. Она сидела, скрестив ноги, и кормила грудью ребенка. Взглянув на Короля, поздоровалась кивком головы, подбородком указала вбок. Там, у стены, полулежал, опершись на локоть, Антрацит. Они не виделись несколько лет, но цыган совсем не изменился: то же хмурое лицо, те же острые, настороженные глаза из-под мохнатых бровей, те же два золотых зуба, сверкнувших в ухмылке, когда Антрацит поднялся на ноги.
   – Т…явес бахтало ^[16], парень. Надолго к нам?
   – Как придется, – усмехнулся Король: Антрацит вел себя здесь как хозяин. Вернувшаяся из кухни Белка протянула отцу коробок спичек.
 
   – Лялька спит? – спросил у нее Король.
   – Спит. Разбудить?
   – Не надо. – Король не сразу смог разглядеть дочь среди сопящих на большой перине детей. Лялька спала на боку, засунув палец в рот и обнимая курчавого смуглого парня лет пятнадцати. Недлинные волосенки падали ей на лицо. Мальчишка повернулся, не открывая глаз, притянул к себе Ляльку и ее соседку, совсем крошечную девчушку. Малыши, сонно бормоча, прижались к нему, как пара котят. Белка поправила им одеяло.
   – Я нарочно с ними Яшку положила. Холодно, не топят. Май месяц называется!
   – Так и таскаешь ее по базарам за собой? – поинтересовался Король. Белка, подбоченившись, приняла воинственную позу, и он поспешил уточнить: – Да я ничего… Только побираться ее не учи.
   – Просить не грех, – отрезала Белка. – Жить как прикажешь? Их же вон – пятеро. Вот еще и Маркела со своими приехала. Я, быть может, летом с отцом в Тирасполь поеду и Ляльку заберу. Ты не думай, плохому не научу. Потом все пригодится. При такой жизни не знаешь, где завтра окажешься.
   Король не нашелся, что возразить. Подойдя к батарее, ногой раскатал лежавший на полу матрас. Упал на него, закинул руки за голову, только сейчас почувствовав, как устал за сегодняшний день. Белка присела рядом. Свет лампы тронул ее худое лицо с выступающими скулами. Король улыбнулся сестре. Она высунула в ответ язык, отвернулась.
   …Мать Короля страстно любила мужчин. В ее крохотной комнатке с видом на помойку коротали ночи портовые грузчики, рабочие магазина «Вино-воды», воры, спекулянты, студенты, милиционеры и даже один ветеринар. Кто из вышеперечисленного контингента являлся отцом Короля, не знала даже старожил коммуналки баба Фира – не говоря уже о самой Файке. Последняя, впрочем, настаивала на том, что Володьку сделал Сема Шойхет – вор в законе, гордость Одессы, гроза порта и роковое несчастье уголовного розыска. Володька, слыша это, не возражал: Сема Шойхет в качестве папаши, несомненно, был шикарнее, чем какой-нибудь живодер.
   Свою «прощальную гастроль» Файка выдала, когда Володьке стукнуло четырнадцать. Ее последним увлечением, неожиданным даже для видавших виды соседей, оказался цыган из поселка Парубанки. Появление на коммунальной кухне корявого, сутуловатого, черного, как головешка, существа взбудоражило всю квартиру. Однако цыган вел себя на удивление прилично. Они с матерью не напивались, не дрались, не орали друг на друга. Иногда Файка по привычке принималась голосить дурниной, но цыгану стоило лишь рыкнуть на нее – и она умолкала. Видя такое, соседи успокоились, решили, что цыган – тоже человек, и новое приобретение матери осталось в квартире на Маразлиевке.
   Имени цыгана никто не знал: все, включая сожительницу, называли его Антрацит. Разговаривал он мало и неохотно; выпив – не шумел, часто пропадал из дома. Между делом он умудрился сделать Файке ребенка. На родившуюся девочку мать не обращала никакого внимания, и воспитывал ее лично Володька под руководством всего женского населения коммуналки. Через месяц он уже отлично разбирался в пеленках и распашонках, доставал в порту контрабандное детское питание и усвоил, что лучше всего Белка засыпает под воровскую песню «Гоп со смыком». Вопила она по ночам так, что во всей квартире не просыпался один Антрацит. От соседей стучали в стену, Файка, матерясь, накрывала голову подушкой:
   «Да чтоб ты сдохла, холера… Вовка! Вставай, засранец!»
   Он поднимался, шатаясь, переходил комнату и брал Белку на руки.
   «Ша, мамаша, не трендите. Щас исправим».
   Из редких бесед с цыганом Володька выяснил, что в Парубанках у того имеется жена и шестеро детей. Уезжая туда, Антрацит часто прихватывал с собой подросшую Белку. Володьке это не нравилось. Иногда он расспрашивал сестренку:
   «Не обижают тебя там? Отец не бьет? Тетя Хада добрая?»
   Белка улыбалась щербатым ртом:
   «Доблая… Холошо там!»
   В конце концов Володька сдался и лишь предупредил Антрацита:
   «Тронет ее там кто – убью».
   Тот мрачно ворохнул глазами из-под мохнатых бровей:
   «Не беспокойся».
   Когда Володька схлопотал свой первый срок, сестренке было три года. Потом были Москва, Бадахшан, вторая отсидка… Он вернулся в Одессу лишь спустя восемь лет и обнаружил, что из Белки выросла настоящая цыганка. Антрацита к тому времени тоже за что-то посадили, и Белка жила с матерью. С раннего утра она, как на работу, отправлялась на Привоз с потрепанной колодой карт в руках, и несколько раз Володьке приходилось забирать ее из детприемника. Спорить с ней на этот счет было бесполезно: «Отстань, замучил! Я же не краду, только гадаю!» Король не вмешивался, но однажды ночью ему позвонили из привокзального отделения милиции:
   «Слушай, Король, такое дело… Кажись, у нас тут твоя сидит».
   «С картами опять шлялась?» – сонно спросил он.
   «Какое там! Травка!»
   Дело оказалось и впрямь нешуточное: Белка попалась на вокзале с полной авоськой анаши. Король, конечно, вытащил сестренку: помогли связи, деньги и то, что Белке еще не было четырнадцати лет. Она сама была сильно напугана и, оказавшись дома, дала Володьке «честное-благородное» слово больше никогда не связываться с «травкой». Король поинтересовался, у кого Белка брала товар. Сначала сестренка упиралась, но потом, убедившись в профессиональности его интереса, свела Короля с Графом. Начало многолетнему совместному бизнесу было положено.
   В пятнадцать лет Белка, к огромному неудовольствию Короля, оказалась замужем. Освободившийся после отсидки Антрацит первым делом откопал для дочери жениха. Свадьбу сыграли в рекордные сроки, и Белка уехала жить под Тирасполь. Король навел справки: муж сестренки оказался мелким жуликом и занимался перепродажей угнанных машин. Ничего удивительного не было в том, что через полгода парня зарезали на базаре. После этого Белка примчалась в Одессу с криком и слезами, вызванными, однако, вовсе не смертью мужа.
   «Они, его родня, хотят, чтобы я с ними жить осталась! Хотят, чтобы на всю жизнь! А зачем они мне нужны, боже мой? У нас же даже детей не было! Вовка, я там не остану-усь…»
   «Ша. Не хочешь – не останешься».
   Цыгане, впрочем, не отступились так просто. Однажды Короля разбудили гортанные крики под окнами. Белка, глянув в форточку, с писком залезла в шкаф и прикрыла за собой дверцы. Сообразив, в чем дело, Король быстро оделся и растолкал храпящего на полу Таракана.
   У подъезда, азартно переругиваясь со сбежавшимися соседями, стояли человек шесть цыган. При виде Короля они притихли, а массивная фигура Таракана, на ходу натягивающего тельняшку, заставила их умолкнуть окончательно. Ленька протяжно зевнул, оглядел цыган и потопал к одноногому столику под каштанами, где вечерами собирались любители домино. Цыгане следили за ним настороженными взглядами. Ленька, как морковку, выдернул столик из земли и, держа его за ножку наперевес, вернулся к подъезду:
   «Король, им чего?»
   «Ромалэ, вам чего?»
   Ответа почему-то не последовало. Спрашивать повторно было уже некого: цыган как ветром сдуло. Таракан пожал плечами, хозяйственно воткнул столик на место и отправился досыпать.
   Все же Король решил, что сестренке будет лучше уехать из города, и на следующий же день отправил ее в Москву. Теперь к Белкиным услугам был Киевский вокзал, барахолки и обширная Комсомольская площадь. Ее бесчисленная родня съезжалась отовсюду: не было случая, чтобы Король, приехав в Спиридоньевский переулок, не застал там цыганскую ватагу. Однажды Белка смущенно представила ему худенькую большеглазую девочку:
   «Это Симка, моя сестра. У нее мать посадили. Можно, поживет?»
   Потом появились еще одна сестра, пара племянников. Король не возражал. Вскоре он сам привез Белке на воспитание трехмесячную дочь, совершенно не зная, что с ней делать. Она отреагировала спокойно: «Пусть будет».
   К двадцати годам Белка снова собралась замуж. На взгляд ее родни, партия была блестящей: Славка Рогожин был «из артистов» и работал в дорогом московском ресторане, откуда его, впрочем, вот-вот грозились выкинуть из-за систематических пьянок. Король никак не мог понять, где сестренка умудрилась познакомиться с новым мужем: ни родственников, ни знакомых среди артистов у Белки не было. Сама она упорно отказывалась от бесед на эту тему и сказала лишь, что встретилась со Славкой в доме Розы Метелиной. Когда Король спросил об этом у Розы, та расхохоталась:
   «Э, милый, у твоей сестры ума палата! Правду говорит, у нас они спихнулись. Славка в тот день пьяный был в сосиску, если бы не Белка – и домой бы не дошел, пропащая душа! Она его от нас увела, до дома дотащила и жить с ним осталась. Самое главное, когда замуж хочешь, – вовремя подсунуться! А он тоже не дурак, ему в дом хозяйку надо, жена-то еще когда сбежала…»
   Королю все это не понравилось, но мешать сестре он не стал, и Белка торжественно перебралась со своими сковородками, подушками и выводком малолетних родственников к супругу.
   …– Кто тебе морду побил? – потянувшись, спросила Белка.
   – В поезде с полки упал, – отшутился Владимир. Белка скорчила недоверчивую гримасу, но дальше выпытывать не стала. Ходики показывали два. Дети сопели под одеялами; из угла, где спал Антрацит, доносился густой храп. Маркела дремала сидя, так и не вынув изо рта потухшую сигарету. За окном прополз последний троллейбус, пробежала по потолку голубая полоса света.
   – Что у вас опять со Славкой?
   – Как всегда, – не сразу отозвалась сестра. – Неделю домой не приходил, я чуть с ума не сошла. Спасибо, цыгане позвонили, все рассказали – и где, и с кем…
   – Поехали в Одессу, – предложил Король.
   Криво усмехнувшись, Белка кивнула на детей:
   – А с ними что делать? Кто их кормить будет? Я одна, да?
   – Прокормлю. Поехали?
   – Ай… – отмахнулась она. Кто-то из детей захныкал во сне. Белка встала, перевернула его на другой бок, поправила одеяло. Вернулась.
   – Да и не в этом даже дело, Вовка. Понимаешь… Я же знаю, к кому он ходит. Эта его первая, Рада… Она артистка в театре, Рада Черменская – слышал, может. Знаешь, какая она? Мне с ней рядом не стоять. Будь я мужиком – сама бы за ней, хвост задравши, бегала… А ты от Нинки тоже гулял?
   – Ну, как… – растерялся он. – Всяко было.
   – А тебе-то, паршивцу, чего не хватало? – вдруг набросилась она на него. – С нее же ико-ны можно было писать! Не то что твоя курва рыжая! Другой бы на шаг не отошел, а ты!..
   – Хватит, – оборвал ее Король. – Третий час, спать давай.
   Белка не стала спорить. Принесла ему подушку, взбила ее, подняв вихрь из перьев. Уселась в изголовье.
   – Ты спи, а я на тебя посмотрю. Совсем редко приезжать стал. Как было хорошо, когда вместе жили… – она запустила пальцы в волосы и вполголоса запела:
   – Гоп со смыком – это буду я.
   Граждане, глядите на меня!
   Ремеслом я выбрал кражу, из тюряги не вылажу.
   Прокурор скучает без меня…

* * *

   В цыганском поселке гремела свадьба. К огромному двору одна за другой подъезжали машины, слышались веселые голоса, песни. Дети стайками носились по саду, вертелись среди взрослых. Музыканты расположились на невысокой эстраде. К ним то и дело поднимался кто-то из гостей, брал в руки гитару или становился за синтезатор, чтобы песней поздравить молодых. Молодые, как обычно на цыганских свадьбах, были врозь: невеста Графа сидела в кружке подруг, что-то со смехом рассказывала им, давала трогать и рассматривать белое платье на кринолине. Сам Граф стоял рядом с мужчинами, с интересом разглядывая всходящую на эстраду молодую цыганку.
   Ей было не больше двадцати пяти: стройная, высокая, в длинном вечернем платье. Распущенные волосы кольцами вились по спине. Надменное выражение бледного лица только подчеркивало его красоту. Сняв со стойки микрофон, цыганка привычно взяла дыхание и запела «Очи черные». Чистый, сильный голос разом покрыл шум во дворе: притихли даже дети. Все головы повернулись к эстраде.
   – Дэвлалэ… – подивился Граф, осматривая стоящих рядом цыган. – Чья она? Почему не знаю?
   – Рада, из театра, – подсказал кто-то. – Славки Рогожина жена, два года уже с ним не живет.
   – Свободна, значит, – подытожил Граф. Цыгане рассмеялись.
   – Мало тебе других твоих? Хоть цыганок пожалей, морэ… Тебе теперь на жену смотреть надо!
   – Насмотрюсь еще, – отмахнулся он.
   Рада допела песню, с улыбкой пожелала счастья молодым. На миг ее неласковые глаза остановились на лице Графа. Затем она опустила ресницы и, придерживая серебристый подол платья, чинно спустилась с эстрады.
   – Видели, как посмотрела? – усмехнулся Граф. – Захочу – со мной будет.
   – Ой… – недоверчиво протянул молодой парень. Граф повернулся к нему:
   – На спор, морэ! Две недели сроку.
   Стоявшие рядом «разбили» руки, с усмешкой пожелали удачи, усомнились – не короток ли срок, уверенно сказали, что когда-нибудь Графа зарежут за его штучки.
   – Не дождетесь, – без улыбки сказал он. Оглядел стол и гостей, нашел глазами Белаша. Он стоял среди цыган, о чем-то вполголоса им рассказывал. Его слушали в почтительном молчании; молодая цыганка в расшитом бисером костюме осторожно зажимала рот попискивавшему малышу на ее руках. Белаш улыбнулся, заметив ее маневры. Цыганка угодливо поклонилась, отпустив ребенка, после чего малыш немедленно заревел во всю глотку.
   Граф подошел к ним.
   – Извините, ромалэ. Белаш, можно тебя на два слова?
   – Конечно. – Белаш взглянул на молодую цыганку, усмехнулся. – Дана, не мешай сыну кричать: хорошо петь будет.
   – Дай бог, дорогой, дай бог, спасибо… – уже в спину ему поклонилась цыганка. Стоявшие рядом мужчины проводили взглядами Белаша и Графа. Торопливо заговорили о другом.
   – Так что случилось, морэ? – спросил Белаш, когда они оказались в глубине запущенного сада, под навесом яблоневых ветвей. – Ты товар в Одессе не получил?
   – Даже в глаза не видал! – зло процедил Граф, пиная носком ботинка сухой комок земли. – Говорил я, что гаджо обдурит!
   – Семь лет с Королем работаем. Такого еще не было.
   – Так и денег таких еще не было. На десять лимонов героина! Мне он сказал, что в первый раз слышит и ничего не знает.
   – Почему ты мне не позвонил?
   – Звонил! Валя сказала – ты в Праге.
   – Он ведь на твою свадьбу, кажется, должен был прилететь…
   – Должен был! Да! И где он?!
   Лицо Белаша осталось неподвижным. Остановившись у корявой яблони, он внимательно следил за тем, как рыжий муравей бежит по растрескавшемуся стволу. Граф смотрел в землю, молчал.
   – Что мне было делать?! – неожиданно взорвался он. – В Одессе его не шлепнешь, он там хозяин! Пропади все пропадом, чтоб я еще хоть раз с таким связался! Извини меня, морэ, но больше – за миллион не соглашусь!
   Белаш ничего не сказал. Казалось, его интересует только суета муравья. Граф напряженно смотрел на него.
   – Как будем, морэ? Мне в Одессу ехать? Разбираться?
   – Нет. У тебя теперь другое дело. – Белаш с усмешкой кивнул на мелькающее за деревьями белое платье невесты. – Ты не виноват, и разбираться не тебе. Забудь об этом.
   Граф нахмурился. Хотел было сказать что-то еще, но по дорожке застучали, приближаясь, быстрые шажки. Девочка лет пяти в розовом кружевном платьице бежала прямо к ним.
   – Папо! ^[17] – Э, папо!
   – Что, маленькая? – улыбнулся Белаш. Наклонившись, подхватил внучку, и та, обхватив его шею руками, что-то зашептала ему на ухо.
   – Да? Ну, пойдем. – Белаш опустил девочку на землю, взял ее за руку. Обернулся к Графу:
   – Иди к гостям, дорогой. Я сейчас вернусь. Мы еще не пили за твое счастье.
   Граф натянуто улыбнулся, кивнул. Когда Белаш с внучкой скрылись за деревьями, он достал сигарету, щелкнул зажигалкой раз, другой, но искра не высекалась. Выругавшись, Граф швырнул сигарету в траву, засунул руки в карманы и зашагал к свадебным столам.
   Внучка провела Белаша через весь двор, мимо гостей, за ворота, где двумя бесконечными рядами выстроились «БМВ», «Волги» и «Мерседесы» приехавших на свадьбу. В конце аллеи стояла белая «Тойота» с тонированными стеклами. Девочка подвела Белаша к ней, подняв руку, постучала в окно:
   – Эй – привела!
   Стекло опустилось. Из окна появилась женская рука в кольцах, опустила на детскую ладошку гранатовый кулон на цепочке. Девочка, зажав подарок в кулаке, вприпрыжку побежала по двору. Белаш открыл дверцу, сел рядом с Марией.
   – Зачем ты приехала?
   – Поговорить с тобой.
   – Могли бы дома поговорить.
   – Я знаю, что ты завтра улетаешь. – Мария нервно затянулась длинной сигаретой, откинула за спину волосы. – Это срочно. Тебя могут обмануть.
   – Не дыми в машине. – Белаш подождал, пока она выбросит сигарету и поднимет темное стекло. Мария подождала немного, но Белаш молчал, и она, волнуясь, заговорила сама:
   – Помнишь, тогда у тебя дома?.. Ну, Граф и ты, а я за занавеской стояла… Ты сам мне тогда разрешил… – Мария запнулась. По дороге она раз десять повторила про себя предстоящую речь, и все слова казались ей такими убедительными – Белаш непременно должен был понять и поверить… Но вся решимость растаяла при виде неподвижного лица дяди. Он даже не смотрел на нее. Как ей сейчас нужна была привычная сигарета!..
   – Граф тогда говорил, что привезет товар из Одессы. Кажется, от Короля – ну, который мой родственник. Я… я не знаю, како. – Мария шумно вздохнула, готовясь сказать главное. Белаш ждал, не поворачивая головы.
   – Месяц назад Граф пришел и принес сумку. Там… героин. Я точно знаю, что героин. Очень много. Я спрашивала – откуда, он не стал говорить. Я не знаю, что думать, како. Он никогда с этим не приходил ко мне…
   – Зачем ты его впустила? – наконец открыл рот Белаш.
   – Он бы дверь выбил.
   С минуту Белаш молчал. Затем взглянул в окно.
   – Будет гроза?
   – Это из-за стекла, небо чистое, – нетерпеливо сказала Мария. – Ты знаешь про эту сумку?
   – Поезжай домой, девочка.
   Она непонимающе взглянула на него.
   – Что?..
   – Поезжай. – Белаш помолчал, глядя на пустую, затягивающуюся туманом дорогу за окном. – И будет лучше, если ты все-таки с нами поживешь. Граф – цыган и мужчина, я не могу ему запретить бывать у тебя, но это ни к чему. У него теперь другая семья. Бог даст, и у тебя будет.
   – Како! – Мария оскалилась от бешенства. В глазах ее вскипели слезы. – Думаешь, я вру?! Думаешь, я нарочно?!. За то, что он другую берет?! Да я… Я же его чуть не застрелила тогда! Из его же пистолета! Если бы заряжен был – сейчас бы уже сорок дней справляли! Он же врет, он врет, он всегда врет! Теперь он и тебя обдурит! Я не знаю Короля, но он не виноват! Почему ты молчишь? Хочешь, чтобы я, я сама его убила?!
   Белаш наотмашь ударил ее по лицу. Мария захлебнулась на полуслове, отпрянула. Плечи ее дрогнули раз, другой. Тишина.
   – Прости, девочка. – Белаш достал с заднего сиденья бутылку с минеральной водой, открыл ее. – Выпей.
   Мария, не поднимая головы, отстранила его руку.
   – Ты цыганка. Никогда не лезь в дела мужчин.
   Белаш вышел из машины. Хлопнула дверца. Снова тишина.
   Мария нащупала бутылку с водой, несколько раз глотнула, плеснула в лицо. За окном машины темнело. Из-за забора доносился гитарный звон, песня. Мария сидела с закрытыми глазами. Лицо ее казалось спокойным.

* * *

   Прийти вовремя Славка не мог никогда: Мария прождала его весь вечер. Услышав звонок, она прыжком сорвалась с тахты. Прежде чем открыть, еще раз оглядела себя в зеркало: синяки были тщательно замазаны и запудрены, ссадину в углу рта кое-как скрывала помада.
   – Кто там? Славка, ты? Входи.
   Брат вошел боком, отворачивая лицо. Мария взяла его за ухо, повернула к зеркалу.
   – Ну, взгляни на себя! Ох, и красота! Спьяну съездился?
   Из зеркала смотрела мрачная небритая физиономия с ссадиной во всю скулу.
   – Тебя милиция не останавливает?
   – Каждый день, – хмуро отозвался он. – Думают – чеченец.