Дроздов Анатолий. Беспризорный князь

   – Город твой, – говорит Доброслава. – Сам в нем сядешь?
   – Нет.
   – Отдашь кому-то в удел?
   – Я княжеств не раздаю.
   – Значит, будет посадник, – заключает Доброслава. – Малыга?
   – Он нужен в Галиче.
   – Тогда кто?
   – Еще не решил.
   – Могу подсказать…
   Скачущие обочь дружинники смотрят благоговейно. Мать обрела сына после долгой разлуки. Они, наконец, воссоединились и сейчас, наверное, вспоминают давнее. Слышали бы… Нет, я не жалею. Все правильно: Владимир наш, Доброслава спасена, справедливость восторжествовала. Только немножко, совсем чуть-чуть погано на душе. Обидно за чувства, которые испытал при виде княгини. Почему-то вспомнилась мама…
   На главной улице трупов не наблюдается, вернее, их совсем нет. Ляхи не дураки. Не стали сражаться на улицах, отступили и заложились. Толковый у них воевода. Предстоят переговоры. Ладно, успеем.
   Доброслава указывает на терем в конце площади, скачу туда. Здесь миром не обошлось. На крыльце валяются трупы: наши или ляхов – не разобрать. Снимаю с коня Доброславу, она спокойно перешагивает через тела. Дружинники бегут вперед: в коридорах может ждать ворог. Похоже, что нет: на пути попадаются тела, теперь видно, что это ляхи. Доброслава шагает уверенно, по всему видно, что бывала здесь. Останавливаемся перед дверьми гридницы. Дружинники врываются внутрь и показываются обратно. Лица кислые. Входим. На полу – три тела: двое мужчин и женщина. Мужчины в броне, но без оружия – унесли. Тела в крови – стражники бились насмерть. Одному снесли голову, второму – отрубили руки. Женщина лежит за ними, лицом вниз. На желтом летнике во всю спину – кровавое пятно. Доброслава делает знак. Дружинник наклоняется и переворачивает тело.
   – Градислава…
   Княгиня плюет на труп и пошатывается. Подхватываю на руки.
   – Найдите кого-нибудь!
   Приведенная холопка ведет нас в трапезную. Здесь стол и лавки. Усаживаю Доброславу.
   – Вина!
   Холопка исчезает и возвращается с кубком. Подносит княгине.
   – Отпей сначала сама!
   Под суровым взглядом Доброславы холопка делает большой глоток. Княгиня берет кубок и приникает к нему. Мда… Жестом отсылаю холопку с дружинниками. Доброслава ставит на стол кубок.
   – Я почитала ее, как мать, – бормочет чуть слышно. – Старшая сестра. А она…
   «Она» силой постригла младшую и убила ее сына. В мире есть две вещи, которые превращают родственников в непримиримых врагов. Власть и деньги. Часто эти причины смыкаются. Кто заколол Градиславу? Надеюсь, не Малыга. Доброслава бормочет:
   – Холопок моих потравили. Сначала Весею, потом Гостену… Весея еду мою пробовала, а как умерла, мы монастырское перестали есть. Гостена в город за хлебом бегала, тем жили. Так они зелья в кувшин с водой всыпали: Гостена попила – и не встала. Никого у меня не осталось. Три дня без крошки во рту, воду из реки пила: в колодце отравить могли. Вовремя ты, княже…
   Черт драл бы этот гадючник! А вот и Малыга! Запыхался…
   – Княже! Ляхи в соборе заложились, их там сотни. Грозятся биться насмерть. Люди дрова к стенам несут – сидельцев выкуривать. Выскочат – многие лягут.
   – Убей их! Засеки! Всех!
   Доброслава вскочила, глаза бешеные.
   – Нет!
   Кулак врезается в стол. Кубок подпрыгнул и повалился набок. На выскобленных досках расплылось красное пятно.
   – Слушай меня, княгиня! Это твой город, и жить ты будешь, как пристало твоему званию, но править княжеством буду я – и никто более! Никто не смеет мне указывать! Ясно?!
   Малыга побледнел, княгиня опустила глаза. Вот так! Пропадите вы пропадом! Иду к двери.
   – Иван!
   Голос тихий, чуть слышный. Поворачиваюсь.
   – Осторожней там!..
   У собора – толпа, шум и гам. Под стенами свалены вязанки хвороста, поленья, лавки, столы. Вот-вот подожгут. При нашем появлении толпа расступается. Подъезжаю к самым дверям. Это опасно, могут выстрелить из окошек, прорубленных в хорах, но накладная броня у меня и спереди. Мы же не знали, куда будут стрелять. Впрочем, если подцелят в глаз…
   – Эй, в соборе! Я князь Иван! Выходи поговорить!
   Площадь замирает. В соборе тоже молчат. Пауза. Неуютно чувствовать себя мишенью. Вдруг все же выстрелят? Ляхи – забубенные головы, им море по колено. Особенно, как напьются. Скрип засова… В воротах, окованных железом, отворяется калитка. Из нее, пригнувшись, выбирается лях. Он немолод, худощав и жилист. Броня на груди порублена, причем отметины свежие, за поясом – длинный, прямой меч.
   – Я Войцех из Сосновца герба Богория, маршалок княжий. (По-нашему, воевода, значит.) Чаго трэба, княже?
   – Кидайте зброю – и будете живы!
   Лях молчит, прикидывает.
   – Пока зброя в рэнках, таки и мы живы, допокеды не сгинем. А сгинем, так то не наша, а Господня воля бэндзе.
   Ухмыляется.
   Показываю рукой на сваленные у храма дрова, смолу в бочках, хворост и лучников за спиной.
   – Ты такого конца хочешь?
   – Божий храм спалишь?
   – Твоих людей спалю. А храм новый отстрою. Лучше этого.
   Молчит воевода, улыбку спрятал.
   – А как бросим зброю, цо бэндзе?
   – Отведем за межи княжества. Далее – бредите, куда желаете. Вы мне без надобности.
   – Крест целовать будешь?
   – Перед лицом Господа нашего и Богородицы, матери его!
   Крещусь и нательный крест целую. Лях зорко наблюдает за каждым движением. Потом еще раз окидывает цепким взглядом площадь перед собором – прикидывает соотношение сил. Битый волк! Только смотри не смотри, а кинетесь – ляжете. Дружина луки приготовила, разожгла огонь и у бочек крышки повыбивала. Войцех, конечно, тоже не прост. Выломают иконостас, прикроются от стрел и попытаются пробиться. За стены пройдут, но тем дело не кончится. У нас дружина и смоки. Догоним, окружим, вырежем. Крови прольется море. Мне этого не надо, ляху – тоже. Для того и заложился в соборе, чтоб жизнь выторговать.
   – Всех отпускаешь?
   Вопрос правильный.
   – Тех, кто грабил, убивал и насильничал, – нет. Буду судить.
   – Всех пусти – уйдем. Нет – насмерть сядем и твоих воев заберем.
   Натравить на них волынян? Повязать кровью новых подданных, чтобы пути им назад не было? Да только не любят здесь, когда княжение с большой крови начинается, а ляхи волынян проредят заметно. Вечером по городу бабы голосить будут…
   – Те, на кого горожане перстом покажут и дела злые назовут, будут свои грехи у них и выкупать… Или в петлю пойдут. Так годно?
   Лях задумывается. Помедлив, кивает. Выкупаться его дружине есть чем. Лучше пожертвовать частью, чем лишиться всего.
   – Расступись!
   Дружина рассекает толпу, образуя широкий проход. Из дверей собора течет ручеек сдающихся. На паперти у ляхов отбирают мечи, стаскивают брони, оставляя, правда, кинжалы в локоть длиной и короткие копья. Кошели не трогают. Взяли б в бою – до исподнего раздели, а тут нельзя. Не положено. Ляхи не ропщут – жизнь дороже. Пленных отведут в наш бывший лагерь и оставят под охраной. Утром погонят к границе княжества. Под присмотром. Иначе нельзя. Опытные убийцы, они и без оружия захватят любую весь. Уведут смердов, сожгут избы…
   – Он! Этот!
   Из толпы выскакивает баба и подбегает к одному из ляхов.
   – Он меня ссильничал!
   Дружинники крутят опознанному руки и отводят в сторону. Лях затравленно оглядывается. Чего зыркаешь? Когда задирал бабе подол, головой думал? Теперь, если не умаслишь бабу и родственников, то на мир посмотришь с городской стены, с веревкой на шее…
   Из колонны ляхов выводят еще нескольких. Насильников, грабителей, убийц… Двое зарезали лавочника. Забрались в дом ночью, думали, не узнают, но домочадцы разглядели сапоги. По ним и опознали. К моему удивлению, преступников мало – Войцех, как видно, держал войско в узде. Силен лях! Может, позвать на службу? Князя он потерял, другого не найти. Смерть Болеслава воеводе не простят. Вины Войцеха в ней нет, но попробуй докажи! Без службы лях ноги протянет – такие живут мечом. Ладно, посмотрим…
   За окошками плещется тьма, гридницу освещают масляные лампы. Трупы прибрали, полы вымыли, но все равно не по себе. Пир завершается. Часть волынцев лежат рожами в блюдах, кое-кто свалился под стол, мои пока держатся. Доброслава отсутствует – и слава богу! До сих не определюсь, как себя с ней держать. По левую руку от меня – Войцех. Место почетное, волынцы косились, но лях нужнее. Он выхлестал уже с ведро, но хоть бы в одном глазу. Только лицо побелело. Внезапно Войцех наклоняется.
   – Ты, княже, убил Болеслава?
   – Нет!
   – По твоему приказу?
   – Нет.
   – Как дело было?
   – Люди Болеслава мне в спину стрелили, мои вступились…
   – Не знал этого. – Лицо воеводы смурнеет. – Был бы там – не позволил!
   Потому тебя и не взяли! И хорошо сделали: лежал бы сейчас без башки на плечах… Давай, лях, рожай! Предложение было сделано.
   – Згоден, княже!
   Наконец-то! Вот ведь, пся крев! Штаны драные, а гордости… Не хочу признаваться, но Войцех мне нравится. Есть у него достоинство, не спешит кланяться первому же князю. Такой и слово держать будет.
   Хлопаю его по ладони – срядились.
   – Костел во Владимире поставишь, княже?
   Нет, ты посмотри! Уже условия ставит. А в церкви помолиться, рука отсохнет? Препятствий-то нет. Таинства обеих церквей взаимно признаются, противостояние конфессий еще не набрало силу. Это позже вцепятся в глотки… В словах ляха, однако, есть резон. Католиков во Владимире мало, но приезжают ляшские купцы. Им понравится. А где купцы – там и деньги.
   – Для начала соорудим каплицу в посаде. Далее посмотрим.
   Войцех удовлетворенно кивает. Малыга, сидящий справа, подмигивает. Ему Войцех тоже глянулся. Ладно, пора спать. Как я соскучился по Оляне! И Ивану Ивановичу…

5

   Святослав вошел в гридницу и затворил за собой дверь. Князья, сидевшие за столом, встали. Пятеро – дружно, шестой – нехотя. На лице Давыда Смоленского явственно читалось: «Подумаешь, Великий! Били мы его…»
   «Стерво песье!» – озлился Святослав, но виду не показал. Хоть и собачились они с Давыдом, но на призыв князь откликнулся, дружину привел. Пусть тешится!
   – Здравы будь, братия! – сказал Святослав, проходя к столу.
   Братия нестройно откликнулась и села на лавки. Великий примостился на стуле с высокой спинкой во главе стола, после чего обвел собравшихся хмурым взглядом. «Кто-то из них! – думал сумрачно. – Кто? (На лицах князей ответ не прочитывался.) – Давыд? А зачем ему? Не по нраву было бы, не пришел. Значит, свои…»
   Мысль была неприятной. Пятеро из шести князей приходились Великому родственниками. Двоюродные братья: Ярослав Черниговский, Игорь Новгород-Северский, Всеволод Курский. Все Ольговичи, одного корня побеги. Между собой могут не ладить, ругаться из-за уделов, но случись вражий набег – встанут горой. Потому как в противном случае лаяться будет не за что. Оставшиеся двое – зятья: Ростислав Белгородский и Володько, бывший князь Галицкий. Этих подозревать и вовсе глупо: ненавидят Ивана люто. Обоих выгнал из Галицких земель – и с позором. Получается, подозревать некого, тем не менее кто-то предал. Кто?
   Князья узрели смурное лицо Великого и с вопросами не полезли. Захочет, скажет. А нет – так и спрашивать нечего. Пауза затянулась. Первым не утерпел Володько:
   – Дозволь, Великий!
   Святослав кивнул. Володько торопливо расстелил на столе свиток, прижав его края с одной стороны ножом, со второй – кошелем. Кошель был потертым и тощим; сидевшие за столом невольно обратили на это внимание.
   – По доносам моих людей, – начал Володько, – у Ивана не более тысячи конных дружинников и бояр. Пешцев можно не считать – собрать не успеет. Нас втрое больше. Не устоит.
   – Смок в поле разгонит и пять тысяч! – заметил Ростислав, которому не нравилась уверенность Володько. Два году тому соотношение сил дружины Ростислава с Ивановой было такое же, только вернулись белгородцы домой без оружия и коней. Хорошо еще, что живыми.
   Володько покосился на шурина, но спорить не стал.
   – Прав ты, брате! – вымолвил, отвесив Ростиславу легкий поклон. – Потому не пойдем открыто.
   – Это как? – встрял Давыд. – Шапки-невидимки наденем?
   Князья, не сговариваясь, ухмыльнулись. Володько, однако, не смутился.
   – Шапок-невидимок у нас нет, – сказал спокойно. – А вот другие найдем.
   – Какие? – заинтересовался Давыд.
   – Два отряда пойдут в Галич и Звенигород, ряженные купцами. Следует выбрать людей, коих там не ведают. Лучше твоих, брате! – Володько поклонился Давыду. – Они, поди, в Галиче-то не бывали. Охрана у купцов, как водится, оружная, никто не спросит, зачем при мечах и в бронях. Придут и поселятся в городах. Остальные пойдут ночами, днем станут хорониться в лесах. Пути мною знаемые! – Володько провел пальцем по свитку. – Тех, кто на Галич, поведу сам, другим проводников дам, они у меня добрые. Смоки ночами не летают, а разъезды тропы не стерегут – проверяли. Как придем близко, снесемся со своими в Галиче и Звенигороде. После чего ударим разом! Ночью! Иван нас не ждет. Ряженые упокоят сторожу, откроют ворота, мы ворвемся и захватим их сонными! Повезет – возьмем Ивана, а не выйдет, так что он сделает? Попробуй выбей из городов! – Володько обвел собравшихся торжествующим взглядом.
   «А ведь умно придумано! – подумал Святослав. – Воевать Володько умеет. Еще б и разума Бог дал!»
   – А как смоки? – подал голос Ростислав.
   – Забыл, брате, как порешили смока в Белгороде? – усмехнулся Володько. – На стенах городов – самострелы, из него ведь того смока убили? В городе змеям нас не взять. К тому же ведомо, где Иван смоков держит. Прежде чем взять Звенигород, отправим людей с самострелами – это недалеко – и побьем змеев спящими. Уцелеет один-другой – не беда. Без дружины, а мы ее вырежем, смоки разве что напугать могут.
   Князья за столом оживились и загомонили. По лицам большинства видно было, что план Володько им нравился. Лишь Всеволод Курский сидел мрачный.
   – Не думаю, что выйдет! – сказал, когда за столом стихло. – Я Ивана добре знаю, не раз с ним в Поле ходил. Его сполохом не взять.
   – Половцы взяли! – возразил Володько. – В полоне сидел.
   – Так их орда случилась против десятка моих, – не согласился Всеволод, – а смоков у Ивана тогда не было. Теперь есть. Вспомните, братия! Иван помог Ростиславу разбить войско Великого под Белгородом; всего десять воев потерял тогда Ростислав. Из киевлян половина легла. Иван захватил Звенигород вовсе без крови, после чего Галич сам ему поклонился. Ростислава, который с войском в земли Галицкие забрел, Иван прогнал, ободрав зброю и брони, и опять без крови. Кто из нас такой удачей похвалиться может? Гладко говорит Володько, да не выйдет речами его. Кровью умоемся! Я, братия, и вовсе не разумею, зачем на Ивана идти? Земель наших не трогает, войной не грозит, сидит себе тихо. У Володько княжество забрал, так тот сам виноват – разумно править следовало. Иван его даже не гнал: сам сбежал! Теперь мои кметы должны Володько на стол сажать? Я более скажу. Раз собрали войско в Киеве, так идем на половцев! В Поле худое деется. Мне донесли: ближние орды откочевали. Так всегда бывает перед набегом…
   Володько, слушая речь Всеволода, багровел, но возразить не решился. Другие князья переглядывались. Известный своим простодушием курский князь говорил то, о чем они думали. Святослав впился взором в лицо курянина. «Этот! – думал, чувствуя приступ бешенства. – Он упредил! Дружил с Иваном… Не следовало звать! Теперь поздно…»
   – Не разумеешь, так молчи! – процедил сквозь зубы. – Не для того в Галич наладились, чтоб стол кому-то добыть. Иван смуту великую на Руси затеял. Объявил, что по смерти его смерды Галичем править будут.
   – Пускай! – пожал плечами Всеволод. – Его Галич – ему и решать.
   – А как слух по Руси пойдет! – Святослав с размаху впечатал кулак в стол. – И смерды наши такого же захотят? Сколько их в Курске? По тысяче на каждого твоего дружинника? Нет? Пусть по сто. Все равно раздавят твоих кметов и в землю втопчут. Заодно с тобой, женой твоею, детьми, братьями и сестрами. Об этом ты мыслил, брате?
   В гриднице воцарилось молчание. Каждый из князей, впечатленный словами Великого, невольно думал сейчас об одном и том же. «Смердий князь! Откуда взялся на нашу голову?» Первым не выдержал Володько.
   – Когда выступим? – спросил тихо.
   Святослав ответил не сразу. Поиграл желваками, вздохнул.
   – Не сейчас…
   За столом загомонили.
   – Иван ведает, что мы замыслили! – Святослав повысил голос, перекрывая ропот. – Грамоту прислал. Вот!
   Великий вытащил из рукава пергамент. Видел он плохо, но послание помнил наизусть. Ему его не раз прочли.
   – Пошто зло восклепали на меня, братия? – Святослав сделал вид, что читает. – Пошто котору ладите? Или велю я вам, как правити в землях своих, или зарюсь на княжества ваши? Чем крамолу на меня ковати, рядились бы, как оборонить земли русские, бо изнемогают те от набегов половецких.
   Святослав умолк, и в гриднице стало тихо.
   – Ивану донес кто-то из нас! – Святослав снова треснул кулаком по столу. – Более некому. Ты! – Он указал на Всеволода.
   – Нет, Великий!
   Игорь Новгород-Северский, до этого не проронивший ни слова, встал.
   – Не мог брат мой меньший тебя предать, да и незачем ему. О походе в Галич весь Киев ведает. Мой сотник вчерась зашел к цирюльнику, а тот лыбится: «Гоже постригу тебя, боярин! Галичским бабам понравится…»
   – Откуда? – изумился Святослав.
   – Один слово обронил, другой… Грешу на его людей, – Игорь кивнул на Володько.
   – Почему моих? – набычился тот.
   – Кто слал их пути в Галич разведывать? А зачем это делают, понять трудно? А тут войско в Киеве собралось… Кто-то или жене похвалился, или девке подарок с добычи пообещал. Так и пошло. Не умеют наши люди язык за зубами держать!
   «А ведь Игорь прав! – подумал Святослав. – Значит, не Всеволод».
   От этой мысли Великому стало легче.
   – Что из того, что Иван знает? – подал голос Володько. – Ну, закроет он дороги и смоков поднимет, так мы ночью пойдем и путями тайными…
   В этот раз речь собранию не понравилась. Одно дело напасть сполохом и взять легкую добычу! Другое – против смоков…
   – Это не все, братия, – произнес Святослав. – Иван Волынь взял.
   – Как взял? Когда?
   В гриднице зашумели и закричали. Весть ошеломила князей. Волынь… Сильное и богатое княжество на западе Руси, лакомый кусок. По смерти Мстислава княжество стало выморочным, Великий по древнему праву мог дать его в удел. Кому? Многие из собравшихся видели себя на Волыни. Болеслава, севшего на опустевший стол, помехой не считали. Святослав его б не потерпел – выбил бы живо. Кто сел бы взамен? Ярослав? Ему и в Чернигове хорошо. Игорь согласился бы с радостью, передав Новгород-Северский брату. Освободившийся Курск – место не самое сладкое, но все же удел, а у Давыда в Смоленске сыновья подрастают… Мог Великий пожаловать Волынь и Ростиславу. Тогда б освободился Белгород. Кому его? Володько без стола мается, из милости тестя живет… Эти соображения и привели князей в Киев. Понимали: походом на Галич дело не кончится. Разгромят Ивана, а после – Волынь! И вот на тебе!
   Святослав терпеливо ждал, когда гам в гриднице стихнет.
   – Гонец грамоту Ивана из Владимира вез, – Святослав устало потер глаза. – Тот и поведал, как дело было. Иван пришел к Владимиру и сказал, что он сыновец Мстислава, потому Волынь его.
   – А Болеслав? – Володько поперхнулся слюной, вскочил. – Неужто поверил?
   – Разумеется, нет! – вздохнул Великий. – С чего бы? Всем ведомо, что княжич Иван сгинул на охоте. Болеслав затворился в городе, Иван под стенами встал. Посады не тронул, запретив людям даже куренка брать, волынцы осмелели и пошли к нему. Иван их приветил и попросил скотину для корма. Цену втрое против обычной положил. Стада из города ему и перегнали. Во Владимире есть стало нечего…
   Князья слушали, не веря ушам своим. О таком способе осады они слышали впервые.
   – Болеславу деваться стало некуда, вызвал Ивана на переговоры. Думал прилюдно изобличить самозванца, после чего убить, только Иван оказался хитрее. Потребовал привести Доброславу, мать покойного княжича. Дескать, коли не признает его княгиня, так сам уйдет. Болеслав спохватился, да поздно: волыняне встопорщились. Привезли Доброславу, та Ивана и признай…
   – Так он сын Ингваря! – ахнул Ростислав.
   – Скорее Петра! – буркнул Володько.
   Святослав сердито глянул на обоих. Князья умолкли.
   – Никому не ведомо, чей он сын! – сказал Великий. – Доброславу в монастыре голодом морили, служанок ядом травили, она черта б сыном признала, дабы живот спасти и обидчиков вывести. Жаден был покойный Болеслав и умом скуден. Коли уж захапал чужую задницю, так видаков убери! Промедлил…
   «Мы тоже хороши! – подумал Великий. – Чего ждали? Сразу следовало Владимир занять! Боялся Ивана насторожить. А вот он медлить не стал…»
   – Что далее? – не утерпел Всеволод.
   – Люди Болеслава стали стрелять в Ивана: хотели убить и ускакать в замятне. Только Иван этого ждал: броню на себя вздел. Даже не поцарапали. Галичане с волынцами кинулись и порубили ляхов, после чего Иван вошел в город. Оставшиеся ляхи сдались. Воевода Болеслава перешел к Ивану на службу.
   – Войцех из Сосновца? – изумился Володько. – Не может быть! Звал его к себе, двести гривен жалованья сулил да город в кормление давал, не согласился. Верный пес!
   – Был верным, – отозвался Святослав, – теперь Иванов. Да и ратников ляшских князь переманил частью. А теперь размыслите, братия! У Ивана тысяча под седлами, да еще столько волынцев добавилось. Сядут на коня – и через три дни в Киеве. Со смоками! Не мы его, а он нас бить будет!
   В гриднице воцарилась тишина. Князья понимали: беда! Собрались по овец, а вернутся стрижеными. И чем та стрижка кончится, не хотелось даже прикидывать. «Уходить надо! Не медля! – думал Давыд. – Пусть Великий сам разгребает! Мне забота Киев оборонять?» «Завтра же уйду! – сердился Всеволод. – Великий мне не указ! У меня старший брат есть!» О чем размышляли Ярослав с Игорем, догадаться было нетрудно: их мысли явственно читались на лицах и совпадали с устремлениями Давыда и Всеволода. На Володько и вовсе было жалко смотреть. Спланировал великий поход, прикидывал, как сядет в Галиче, и вот на тебе! «Облом!» – как сказал бы его лютый ворог.
   Неизвестно, чем кончилось бы это молчание, но его прервали самым бесцеремонным образом. Дверь распахнулась, и в гридницу влетел воевода Горыня.
   – Княже! – завопил с порога. – Половцы!
   «Говорил же!» – успел подумать Всеволод, но сказать не успел. В гридницу, не спрашивая позволения, один за другим входили воеводы…

* * *

   – К Чернигову поганые вчерась подступили, – торопливо рассказывал Горыня. – Пока шатры ставили, воевода Ярослава на лагерь ударил и сумел полон захватить. Добрый! Тысяцкого поганых схватили. Пятки ему поджарили, все и поведал. Гза под Черниговом…
   – Гза? – растерянно переспросил Ярослав.
   Святослав злобно глянул на брата. «Сволочь! – подумал бешено. – Сносился с погаными, дружбу с ними водил, думал, земли его не тронут. За добычей пусть к другим ходят! Тронули…»
   – Если б только Гза, – вздохнул Горыня. – Три хана пришли. Гза стоит под Черниговом, Кончак обложил Путивль, Бельдюзь – Переяславль. При каждом тьма…
   Теперь уж переспросил Святослав:
   – Тьма?
   – Гонец клянется, что так, – подтвердил Горыня. – Не было резона поганому лгать – добре пытали. Прямо на дыбе и помер. Черниговцы трех гонцов выслали упредить, но доскакал один…
   В гриднице закричали и зашумели. Святослав сидел молча. Дело повернулось неожиданным образом, причем так, что и хотел бы помыслить, да испугался. Набеги из Поля – обычное дело, в другой год по три-четыре случается, но этот превосходил все, раньше виданные. Тьма – это десять тысяч воинов. Пусть даже половец приврал, и на самом деле у ханов по семь-восемь тысяч войска, но и это многократно больше, чем может выставить Русь. Поганые сумели сговориться и обложили города. Взять их не сумеют, не под силу это половцам, но русские дружины заперты. Пока сидят за стенами, половцы ограбят земли. Угонят скот, уведут людей, сожгут веси. Помешать трудно. Ударишь на одного из ханов, тот отскочит и закружит вокруг невеликого русского войска, пощипывая быстрыми наскоками. Не даст отбить добычу. Разделить войско на три части, чтоб ударить по всем, – сложить головы. Половцы задавят числом: засыплют войско стрелами, разрежут части, после чего кого высекут, кого полонят. Как ни крути, а вывод грустный: земля обезлюдеет на годы. А обвинят в том Великого князя – и только его. Иван написал верно. Вместо того чтоб хранить земли, Святослав затеял усобицу. Поддался обидам, забыл, зачем возвели его на Киевский стол. Господь напомнил…
   Гомон в гриднице, наконец, затих. Князья и воеводы смотрели на Святослава. Решение было за ним. Святослав встал.
   – Все слово сказали?
   Ответом было молчание.
   – Тогда – в Софию!
   Лица собравшихся выразили изумление. Великий решил помолиться? Известно, что князь набожен, но сейчас? Молебен – благое дело, но попы и сами справятся. Не до этого!
   – Зачем? – не удержался Ярослав.
   – Крест целовать! Прилюдно. Чтоб весь Киев видел!
   – Кому? – удивился Давыд.
   – Князю Ивану! – ответил Святослав.