Дручин Игорь Сергеевич. Полигон неожиданностей

Игорь Дручин
Полигон неожиданностей

   С первого взгляда комната напоминала оранжерею: с потолка свисали ветки актинидии и даурского лимонника, на окнах пламенели крупные чашевидные лилии Тунберга, синели примулы, загадочно покачивались пониклые нежно-лиловые звездочки фуксий, и в это буйство цветов и зелени вплетались пятна белых и розовых цикламенов. Впечатление еще более усиливалось от тонкого, но острого аромата, напоминающего запах духов «Белая лилия», входящих в моду нынешней весной. Саша так сначала и подумал, но, принюхавшись, убедился, что запах исходит от цветочной горки у окна. Он подошел поближе. На краю горки, залитой лучами весеннего солнца, приютилось неизвестное ему растение. От корневища росли округлые ребристые листья, а из гущи выбилась стрелка с крупными белыми, чем-то напоминающими нарциссы, цветами. От них и исходил беспокоящий запах…
   Саша вернулся к столу. Майя что-то задерживалась. Хотя и приятно сидеть в этой, похожей на зимний сад, комнате, но все-таки неловко. Его перехватила и затащила сюда Светлана Мороз. Пообещав, что Майя должна прийти минут через десять, она убежала, но прошло уже, по крайней мере, полчаса, а Гончарова позволяла себе задерживаться, хотя прекрасно знала, что ее ждут. И вот сиди тут один в девичьей комнате общежития… Чего проще было связаться по внутреннему видеофону! Правда, если разговор серьезный и длинный, есть вероятность, что кто-нибудь, выйдя на их код, вступит в разговор на правах знакомого, и просить его отключиться не всегда удобно. Зачем он ей все-таки понадобился? Добро бы еще на его месте был Миша Субботин. Это понятно: у них с Майкой личные симпатии еще со времени поступления в институт и, как любит говорить их общий друг Сима Смолкин, если люди глупеют, глядя друг на друга, то это надолго… Впрочем, всех их связывала дружба с тех самых времен, когда они, вчерашние школьники, держали строгий экзамен на право быть зачисленными в Институт космонавтики, с тех пор, когда они проводили групповые испытания под водительством славного командора Володи Мовшовича. Только славного ли? Это все пышная фразеология Смолкина. Сначала действительно он показался отличным парнем, но лабиринт с любого снимает шелуху и обнажает самое ядрышко человеческой сущности. Тогда-то он и развернулся…
   Саша поморщился. Ему и сейчас было неприятно вспоминать давнюю стычку. Только из боязни, что он не успеет пройти в срок лабиринт, Мовшович оставил своих более слабых товарищей и ушел один. А чтобы все выглядело естественно, он спровоцировал ссору. Поссорился и ушел… Его сняли с прохождения и отчислили из института. Много позднее, осмыслив его отношение в группе к каждому, они поняли, что командор использовал их лишь для утверждения собственного авторитета…
   Тогда, в лабиринте, к ним присоединилась Майка. Точнее, они ее нашли спящей, усталой от блуждания по переходам, но не потерявшей бодрости и уверенности, так необходимой им после ухода командора. Майка и раньше была неравнодушна к их группе и вошла естественно, будто дружила с ними с детства. А вот другие не приживаются. Каждый семестр на групповые испытания в команду включали пятого, и это их почему-то нервировало. Они проходили испытания неровно: иногда, к удивлению всех, набирали немыслимое количество призовых очков, но чаще едва укладывались в срок. На третьем курсе они с треском провалились. Вызывали к директору, разбирались на ученом совете, и тогда Сима нахально заявил, что они не прошли групповых испытаний только потому, что им мешал пятый. Обвинение было слишком серьезным, так как, зная силу их четверки, слабых не включали, но, возможно, в этом была одна психологическая тонкость: к группе обычно присоединяли тех, кто не вошел в другие пятерки. Но если он не мог ужиться со своими, то тем более не удерживался у них. Директор обвинил группу в зазнайстве, Левке Романову предложили задачу повышенной сложности, с которой он легко справился, а остальным пришлось вчетвером тянуть за пятерых. Только на сплоченности и выехали. Своеобразие группы давно стало притчей. Если на первом курсе они не выделялись своей индивидуальностью, то на втором все оказались на разных факультетах. Конечно, составлять экипаж по такому принципу было легче, но всех поразило такое несходство в профессиях при такой дружбе, общности вкусов, монолитности группы. Правда, среди них не оказалось ни одного космонавта, а именно он по положению и должен был возглавлять экипаж… Может, потому, что пятый всегда был командором и пытался заставить работать группу по своему уставу, и происходили срывы. К счастью, на четвертом курсе космонавты, в связи со специализацией, образовали собственные группы, а экипажи экспедиционных факультетов формировали по прежнему принципу — по одному специалисту с факультета, и можно было надеяться хоть на этот раз поработать своей группой. Майка была ярко выраженным космобиологом, и, конечно, все это великолепие комнатного сада — дело ее рук. Миша рассказывал, что это увлечение спасло их группу от расформирования, так как ее комната была предметом паломничества не только курсантов биофака, но и разного начальства, начиная от директора и кончая начальником космоцентра. Когда директор узнал, что Майка из этой самой разнесчастной группы, он вызвал ее к себе, и они беседовали часа полтора. С тех пор группу оставили в покое и перестали с ней экспериментировать.
   — Прости, Саша! Заставила тебя ждать.
   Размышляя о своих друзьях, Макаров не услышал, как вошла Майя.
   — Давно тут?
   — Час двадцать, — сказал он и взглянул на часы. Все знали, что Саша еще с лабиринта завел привычку определять время на глазок, а уж потом смотреть на часы.
   — Так уж и час двадцать, — поддержала Майя традицию друзей деланным скептицизмом помогать Александру вырабатывать полезную привычку.
   — Час семнадцать, — поправился Макаров. — Ну, говори, зачем я тебе понадобился?
   — Не ты, Сашенька, не ты!
   — Ну, знаешь ли!
   — Просто кто-нибудь из наших, — она улыбнулась, видя как у Макарова от возмущения начинается медленное покраснение лица. — Есть важные новости!
   — О практике?
   — Ты, как всегда, проницателен. Именно о практике. Есть четыре места на Луну.
   — Нас не возьмут.
   — Почему?
   — Слишком одиозная группа. Чего стоит один разбор на ученом совете.
   — Отбор кандидатов — по личным баллам.
   — По личным еще можно потянуть.
   — Один кандидат уже утвержден.
   — Ты?
   — Ага.
   — Поздравляю. Сима всегда говорил, что ты далеко пойдешь. Остановки: Луна, далее везде!
   — Нахватались у Симочки доморощенных острот! Говорю же, баллов нам не занимать. Главное не это! Алферов предложил после отбора кандидатов групповое испытание на полигоне в условиях, приближенных к Луне.
   — Понятно. Вот тут мы и сядем.
   — Саша! Откуда такой пессимизм? Ведь в команде на этот раз будет только четверо!
   — Именно, а я бы предпочел, чтоб было трое. Опять кого-нибудь подсунут.
   — Почему подсунут? Нас же четверо!
   — Не понимаю. Тебе-то зачем рисковать?
   — Сашенька! Неужели неясно? Групповые испытания проходят все. Я утверждена как кандидат — не более! Правда, мне предоставили право выбора группы.
   — Так поищи экипаж поудачливее!
   Майя покачала головой.
   — На профессиональную практику нас пошлют по разным местам, и только на Луне мы можем быть вместе. И хватит об этом. Я ведь могу и обидеться!
   Час спустя друзья сидели в институтском сквере. Ждали Симу Смолкина. У него оставался последний экзамен по теории вождения. Сима водил любые наземные транспортные средства, и никто не сомневался в успехе. Прикидывали вероятных соперников. Наиболее реально претендовал на путевки слаженный экипаж Сергея Самохвалова. Они имели в сумме шестьдесят два балла. По шестьдесят одному оказалось у четырех команд. Учитывая, что отбирать будут лучших, можно составить еще три—четыре группы с таким же количеством баллов. У Майи за семестр набралось семнадцать баллов, у Саши — шестнадцать, у Миши Субботина — пятнадцать.
   — Если Сима сдаст даже на четвертак, мы сравняемся с Самохваловым, — закончил расчеты Саша Макаров, — а проходной, скорее всего, шестьдесят.
   — Не очень утешительно, — охладил его пыл Субботин. — Самохваловцы на групповых всегда набирают два—три призовых балла.
   — Мальчики! Пошли бы узнали, как он там, — с беспокойством сказала Майя. — Посчитать успеете.
   Миша отправился к зданию института. Экзаменационные автоматы располагались на первом этаже. В зале могли готовиться одновременно не более десяти студентов. Экзаменующийся подходил к автомату, запрограммированному в пределах курса, получал белую карточку с вопросами. В углу карточки тут же воспроизводилась электрография студента. Электрография служила для опознания отвечающего, что исключало возможность подмены карточки или сдачу экзамена за товарища. Карточку полагалось заполнить за десять минут. Ответы наносились графически или в двоичной системе: «да» или «нет». Если студент правильно отвечал на все вопросы за пять минут, он получал дополнительный балл, если же хотя бы один ответ оказывался неверным, — выбрасывалась зеленая карточка, и экзамен начинался снова. Три неверных ответа означали переэкзаменовку.
   Когда Субботин заглянул в окно, Сима трудился над зеленой карточкой и, видимо, находился в сильном цейтноте, так как беспрерывно поглядывал на часы. Миша решил подождать результата поединка человека с машиной. Помочь другу он ничем не мог: теорию вождения наземного транспорта на геологическом не проходили, только практику вождения, да если бы и смог, на это просто не хватило бы времени, так же, впрочем, как и на шпаргалки. Жесткий график заполнения карточки не позволял отвлекаться ни на секунду. Находчивые студенты ухитрялись изготовлять шпаргалки в виде перфокарт, по которым ответ на любой вопрос находился почти мгновенно, но пока изучался вопрос по шпаргалке, пока переносился на карточку, уходили невосполнимые секунды, и один—два пункта оставались без ответа. После провалов на первом курсе никто больше не рисковал, а спрашивать у товарища — значило отбирать у него ту самую минуту, которая отведена на каждый вопрос, не говоря уже о том, что чуткий электронный экзаменатор слышал самый тихий шепот, определял по тембру голос нарушителя тишины и предупреждал, что при повторном замечании будет предложена зеленая карточка, что грозило потерей одного балла. Словом, набив шишки на первых экзаменах, студенты уяснили, что с безжалостным автоматом шутки плохи.
   — Ну, скорее же! — мысленно подгонял друга Михаил, и, будто подчиняясь его команде, тот поднялся, не отрывая глаз от карточки.
   — Студент Смолкин Серафим Юрьевич. Вы просрочили время. Вам выдается красная карточка.
   — Протестую! — закричал Сима. — У меня ответ готов.
   — Протест отклоняется как немотивированный, — сухо проговорил автомат.
   — Да ведь вторая карточка! Нервы взвинчены, поминутно на часы смотришь. За это время можно десять раз сдать карточку.
   — Сдайте карточку.
   Сима опрометью бросился к автомату и мгновенно втолкнул ее в щель.
   — Продемонстрируйте отвлечение с часами.
   Смолкин, приободрившись, взглянул на часы, выдержал небольшую паузу и с надеждой посмотрел на электронного судью.
   — Протест отклоняется! За время отвлечения сдать десять раз карточку нельзя.
   — Тьфу ты! — рассердился Серафим. — Это ведь фигурально так говорят — десять раз. Такая идиома. На самом деле никто не собирается так делать. Это гипербола, литературная вольность. Неужели непонятно?
   — С автоматом положено разговаривать точным языком. За нарушение пункта три правил студенту Смолкину Серафиму Юрьевичу делается замечание. Вызываю профессора Казаринова Петра Егоровича.
   Через полминуты на экране видеосвязи возникло лицо кибернетика Казаринова. Он вопросительно взглянул на Смолкина, и так как тот безмолвствовал, обратился к роботу.
   — Я слушаю.
   — Объясните, как можно истолковать фразу «за это время можно десять раз сдать карточку».
   Профессор усмехнулся. По молчаливости Серафима он догадался, что тот допустил такое вольное выражение, понятое автоматом буквально.
   — Это означает достаточный промежуток времени, чтобы сдать карточку.
   — Один раз?
   — Да.
   — Благодарю за разъяснение.
   Робот-экзаменатор выключил связь с профессором и замигал разноцветными огнями, а Сима переминался с ноги на ногу от нетерпения, ожидая, какое решение примет автомат. Робот методически перебирал все похожие случаи, но со стороны казалось, что он размышляет.
   — Протест принят. Один ответ неверный. Получите красную карточку.
   Субботин тихо ахнул за окном, но Сима и бровью не повел.
   — Я сейчас не могу отвечать. С таким экзаменом никакие нервы не выдержат.
   — Смолкин. Серафим Юрьевич. Отказ от экзамена.
   — Протестую, — отчаянно завопил Сима. — У меня от напряжения сгорели сопротивления и пробило конденсатор блока памяти!
   — Как это понимать?
   — Хотел бы я видеть, как бы ты заговорил, если бы у тебя обнаружилось столько неисправностей сразу!
   — Вызываю дежурного электроника.
   На экране пробежали волны помех, и из всплесков появилось знакомое лицо Олега Павлова, студента параллельного курса с факультета кибернетики.
   — Олег! — Смолкин хитро подмигнул одним глазом. — Сколько потребуется времени на ремонт системы на уровне человека, если сгорело три сопротивления и пробит конденсатор блока памяти.
   — А сопротивления с каких каскадов?
   — Не знаю. Их еще надо найти.
   — Пожалуй, не менее суток с учетом времени на настройку.
   — Ясно! Извини за беспокойство.
   Олег отключился, а Смолкин, нахально подмигнув аудитории, произнес твердым уверенным голосом:
   — Итак, я выбыл из строя на сутки. Прошу перенести экзамен на завтра.
   — Смолкин Серафим Юрьевич. Результаты экзамена аннулируются ввиду неисправности системы. Экзамен переносится на сутки.
   — Вот то-то! — облегченно вздохнул Сима и не спеша вышел из аудитории, где давились от смеха его сокурсники.
   Проделка Симы распространилась по институту с быстротой молнии не только среди студентов, но и среди преподавателей. Утром на экстренном заседании ученый совет факультета рассмотрел прецедент с участием виновника. Решение было строгим и безапелляционным: Смолкину сдать экзамен по красной карточке, в экзаменационные автоматы заложить программу, исключающую повторение подобных случаев.
   На этот раз Сима справился с экзаменом блестяще и заработал балл за досрочную сдачу карточки, но во имя высшей справедливости директор института Дмитрий Иванович Баженов собственноручно снял этот балл за введение автомата в заблуждение, так что кроме славы находчивого шутника Смолкин не приобрел ничего существенного и, добавив в общую копилку экипажа свои тринадцать баллов, сильно подорвал надежду на успех. Друзья погоревали, но пришли к чисто философскому убеждению: нет худа без добра. Находясь в числе лидеров, они оказались бы под пристальным наблюдением соперничающих экипажей, да и комиссии тоже, а излишнее внимание всегда нервирует. Чтобы загладить свою вину, Сима не вылезал из тренажера. Бег с препятствиями, как он в шутку называл гонку на лунных вездеходах, представлял для него и спортивный интерес. Сидя перед пультом и глядя на набегающий пейзаж, он намеренно выбирал наиболее сложные дороги и старался пройти их без аварии с возможно большей скоростью. Иногда ему удавалось преодолеть сто пятьдесят-двести километров, но чаще крупная глыба, неожиданно вставшая на пути, или крутой склон воронки приводили к опрокидыванию. Тогда Сима негромко обзывал себя всякими обидными словами и снова начинал бешеную гонку…
   За этим развлечением и нашли его друзья.
   — Самокритика — движущая сила прогресса, — негромко заметил Саша. — Готовишься, значит?
   — Так, потихонечку.
   — А есть ли уверенность, что твою персону допустят к групповым испытаниям?
   Планетоход дрогнул и перевернулся, въехав на крупный обломок. Сима побледнел и рефлекторно вернул тренажер в исходное положение.
   — Не включили?
   — Нет.
   Смолкин с силой сжал рычаги управления. На его смуглой коже пробился румянец.
   — Вот это номер… И сам… И, главное, вас подвел. Как же вы теперь без меня?
   — Никак. Мы отказались.
   — С ума сошли! Мало ли водителей?
   — У нас и с тобой баллов вполне достаточно. Допущено восемь команд, причем две имеют лишь шестьдесят баллов, а у нас — шестьдесят один.
   — Но не могли же они вас просто исключить из конкурса?!
   — Предложили Витю Кравченко.
   — Так что же вы? Надо было брать — и точка!
   — Зачем? Нам хватало. Надо все-таки по справедливости.
   В зал тренажеров ворвался светловолосый запыхавшийся курсант.
   — Я только оттуда. Вас там ждут. Они сказали, что не видели вашего заявления. Если возьмете меня…
   — Витенька, если ты их официальный посланник, передай, что мы тебя тоже не видели. И исчезни!
   — Ребята! Да такой шанс! Что вы, как дети?
   Субботин аккуратно взял за плечи упирающегося Кравченко и повел к выходу. Открыв двери, Михаил неодобрительно, с нехорошим пристальным любопытством, от которого веяло отчуждением, оглядел курсанта.
   — Удивляюсь, Виктор. Ты знаешь нашу группу с первого курса. Мог бы и сам сообразить.
   — А ну вас! Подвеянные вы все какие-то! Луна стоит жертв!
   — Скажи, пусть подбирают другой экипаж. Мы предпочитаем не приносить жертв даже Луне.
   Плотно закрыв дверь за Кравченко, Михаил вернулся к друзьям.
   — Может, попросить вне конкурса?
   Саша оживился.
   — Миша, тебя всегда посещают дивные мысли. Ведь это лучший способ доказать свою правоту!
   — Мальчики, это холостой ход, — грустно сказала Майя.
   — Нет, Майечка. Ход очень перспективный! Во-первых, мы должны наконец реабилитировать свою команду. Сколько можно ходить в неудачниках! А во-вторых, заявка на будущее. Будет еще преддипломная практика после пятого, а там, кто его знает, может, найдется и постоянное местечко. Работы на Луне расширяются!
   — Ладно, уговорил, — посветлела Майя. — Давай вне конкурса!
   — Эх, ребята, какие вы, ребята… — растрогался Смолкин. — А вот я, наверное, как Витька, не устоял бы.
   — Аминь, — подвел итог Саша. — Пошли на комиссию.
   В коридоре отобранные конкурсанты расступились перед решительно шагающей четверкой. Здесь же толпились зеваки. У многих на лицах сквозило недоумение, некоторые встречали их иронической усмешкой, кто-то бросил в спину: «Спохватились!», но четверка, не нарушая молчания, проследовала к кабинету директора. Табло секретаря предупреждающе мигало красными буквами: «Не входить. Совещание». Саша уставился на табло, хлопая длинными ресницами, и, осознав, что отбор закончен, медленно обернулся к товарищам.
   — Опоздали…
   Миша вместо ответа шагнул к секретарю и решительно ткнул в кнопку срочного вызова. Раздался тихий шелест, вспыхнула лампочка индикатора связи, затем, после паузы, на экране появилось лицо директора.
   — Передумали?
   — Нет.
   — Тогда в чем дело?
   — Хотим вне конкурса.
   — Ну-ка, зайдите.
   Переступив порог директорского кабинета, они той же тесной группой приблизились к столу. Кроме членов Ученого совета в отборочной комиссии участвовали представители космоцентра, среди которых Сима сразу узнал Алферова.
   — Полюбуйся, Василий, — обратился к нему директор. — Строптивая группа в полном составе.
   — А этот, который запутал экзаменатора… Из них?
   — Смолкин! Два шага вперед! Василий Федорович жаждет полюбоваться на достопримечательность нынешней сессии. Единственная тройка на всех четвертых курсах!
   Смолкин молодцевато повернулся налево, сделал два шага вперед и так же лихо повернулся направо, оказавшись лицом к лицу с начальником космоцентра.
   — Смолкин Серафим Юрьевич, четвертый курс, мехфак. Четырнадцать баллов за сессию. Оценка по теории вождения снижена на балл по субъективному требованию директора.
   — Видал, как они со мной разговаривают? — усмехнулся Баженов. — Ни тени почтения.
   — Значит, не заслужил, — в тон ему ответил Алферов. — Ты же ему всю карьеру испортил! Да и не признает он твою тройку. За что хоть снял этот злополучный балл?
   — Объясни, Смолкин.
   — По приказу, за введение экзаменатора в заблуждение.
   — А ты что же, не согласен с приказом? — полюбопытствовал директор.
   — Вы же доверяете автоматам?
   — Софистикой увлекался?
   — Нет, логикой!
   — Ну, хорошо. Порядок ты знаешь, значит, и получил по заслугам. Не первый курс… Иди.
   Сима так же молодцевато вернулся на свое место в четверке.
   Директор проводил его взглядом, зачем-то пододвинул к себе листки с фамилиями конкурсантов, бегло просмотрел списки, потом отодвинул их и сказал будничным тоном:
   — Давайте быстро и четко. Кто будет говорить от имени группы?
   — Миша, — подтолкнул Субботина Александр. — Твоя идея.
   — Нам все равно сдавать групповые испытания. Пусть будут самые трудные. Хотим пройти испытания на полигоне вне конкурса.
   — Это еще надо заслужить!
   — У нас проходные баллы.
   — Так-то оно так, но вы же отказались?
   — Да. От расформирования группы. Вы же знаете, мы всегда вместе.
   — Еще бы! Вот вы где сидите со своими фокусами!
   Директор для убедительности похлопал себя по шее.
   — Просто мы хотим доказать, что это не фокусы, а вполне серьезно.
   — Ну что с ними делать, Василий Федорович?
   — Смолкин! Сколько у тебя баллов по вождению?
   — Шесть!
   — Вот как? Что же ты мне раньше не сказал? — обернулся Алферов к директору.
   — Вождение в этом семестре не засчитывалось.
   — Послушай, может, включим их все-таки?
   — Ты мне, Василий Федорович, курсантов не порть. Возвращаться к решенным вопросам не будем. Идите. Ваша просьба удовлетворена.
   Они стартовали первыми. В этом не было преимущества: последующие экипажи могли учитывать их график и по времени прохождения отдельных препятствий судить о сложности трассы и количестве ловушек. Кроме того, их график будет постоянно держаться на прицеле, а это тоже немаловажно. Сима сразу взял приличную скорость. Субботин с планшетом выполнял роль штурмана. Еще до старта они вместе обсудили все детали трассы и решили выбрать наиболее сложный путь. Четыре года кое-чему научили. На простых с виду участках всегда можно было ожидать неприятностей, а здесь лунный полигон повышенной трудности.
   Скорость росла, и Сима, усиленно ворочая рычагами, замедлял или ускорял то левую, то правую группу колес, помогая вездеходу точно вписываться в запрограммированный маршрут, а при необходимости корректируя его слишком прямолинейное направление. Они благополучно обогнули гряду и выскочили на поле, усеянное мелкими кратерами. Сима сбавил скорость и запетлял, огибая воронки. Планетоход имел независимую подвеску, и небольшие препятствия или кратеры с пологими склонами можно было проходить с ходу, но, учитывая Симину изворотливость, решили не прельщаться прямой дорогой. Благополучно проскочив кратерное поле, выскочили к расселине. Через нее и был проложен маршрут, но в последний момент Михаилу почудилась западня, и он скомандовал:
   — Бери левее, по пологому склону!
   Хорошая реакция Смолкина спасла планетоход от опрокидывания при резком повороте, а запас скорости позволил преодолеть с ходу достаточно крутой склон. На вершину поднялись, уже практически полностью потеряв инерцию, но зато вниз Сима погнал планетоход так, что даже пыль завилась… Пока все проходило нормально. Полигон был невелик: всего десять на десять километров, но по заданию трасса выбиралась с расчетом, чтобы пройти по нему не менее ста. В этом были свои сложности, так как, пересекая полигон в разных направлениях, экипаж с большей степенью вероятности попадал в тщательно замаскированные ловушки, будь это топкая вязкая жижа, яма или обвал, не говоря уже об уклонах, точно рассчитанных на опрокидывание, широко разбросанных по всему полигону. Другая сложность заключалась в том, что каждый сознавал: за всеми действиями экипажа не только ведется пристальное наблюдение комиссией, но и любой шаг их записывается на видеоэлемент. Делалось это для разрешения недоразумений, так как любой эпизод или спорное положение в действиях экипажа можно было проследить заново, с любой степенью замедления. Психологически эффект постоянного присутствия комиссии на первых порах сковывало, но теледатчики обычно маскировались под внутренний интерьер вездехода, и о них скоро забывали. Кроме внутренних на вездеходе устанавливались и теледатчики обзора, чтобы при необходимости наблюдать не только за продвижением транспорта, но видеть работу экипажа при выходах наружу.
   — Ну, как они тебе? — спросил директор Алферова, наблюдающего за прохождением первого экипажа.
   — По-моему, ничего. Прошли четверть пути и не попали ни в одну ловушку. Тебе не кажется, что сделаны они примитивно, на простаков?
   — Вот я посажу тебя на вездеход и прогоню по полигону, — обиделся Баженов. — Даром, что ты знаешь, где они расположены, влетишь, как миленький. К нам на повышение квалификации присылают куда более опытных водителей, и они садятся. Меньше трех никто не минует.
   Вездеход перевалил через холм и попал в широкую ложбину. Здесь можно было спокойно идти по ровному дну, но Смолкин по указанию Субботина повел машину по пологому склону.