Дружников Юрий. Рассказы и притчи

   И я опять отложил эту записку.
   Но, отвечая на другие вопросы, я невольно все время думал: не попытаться ли разыскать автора? Решил потихоньку оглядывать ряды. В зале сидят девочки и мальчики, почти взрослые и не совсем взрослые, розовые и бледные, причесанные и лохматые, наивные и ироничные, с взволнованными, сонными, горящими и равнодушными лицами. Одни шепчутся, другие слушают, разинув рот. Рыжие среди них тоже попадаются. Не этот ли, с торчащими ушами, - обладатель постыдной клички? Или вон тот нестриженый, похожий на мышонка, который все время шмыгает носом?
   Искал, искал я и вдруг подумал: ну, найду его, а дальше? Что же, прямо вот так и сказать со сцены, что я про это думаю?
   Нет, лучше дождусь его в дверях, отзову в сторону и скажу:
   - Не расстраивайся, старина! Подумаешь, кличка... Еще не самое страшное клеймо в жизни. Бывают и почище... Даже в паспорт клейма ставят. И раз не самое, держи хвост морковкой!
   А он мне:
   - Вам-то не самое, у вас нет клички!
   Что ему на это в двух словах в суете ответишь?
   Тем временем мой жизнерадостный одноклассник Валька объявил, наконец, что проблема любви и дружбы окончательно нами решена, тема закрыта и диспут окончен. Поднявшись над столом, учитель стал показательно трясти мне руку.
   Записка так и осталась без ответа.
   В троллейбусе, по дороге домой, вытащил я ее из кармана и перечитал. Был, как гадалки говорят, у меня к ней свой интерес.
   С шестого, или, нет, с пятого, класса меня тоже все звали Рыжим.
   Мать с отцом перешли на новое мое имя без проблем, и когда я входил в комнату, слышал:
   - Рыжий, садись есть!
   На волейбольной площадке кричали:
   - Рыжий, дай пас!
   Мне звонили домой одноклассники, чтобы списать по телефону решение задачки, и говорили соседям:
   - Рыжего попросите!
   Соседи тоже стали звать меня Рыжим. А за ними - весь наш двор. Прозвище прилипло так крепко, что не только близкие друзья, но и дальние родственники, приезжая, не звали меня иначе. Казалось, все забыли, как меня назвали при рождении.
   Сколько я ни уговаривал себя, что принципиально не буду слышать это унизительное собачье название, я невольно привык и откликался на него быстрее, чем на собственное имя. А имя у меня ей-Богу, неплохое: Долгорукий, Тынянов, Гагарин - мои тезки. Верней, были моими тезками. Меня-то ведь переименовали.
   Только почему именно в Рыжего? Почему мне так не повезло? Мало разве на свете приличных слов? В нашем классе едва ли не все подходящие фамилии переделаны в птиц и зверей: Сорокин - Сорока, Лисицкий - Лис и Лиса, Волков - конечно, Волк, Грачев - само собой, Грач и так далее. Есть у нас Лей и Налей - Олейников, Мешок - Жогин, который самый толстый в классе, есть один Бонапарт. А я Рыжий. Вон, почитайте детективы: воры себя называют Доктор, Профессор, даже Король. А я, человек хотя и честный, но Рыжий.
   Надо сказать, что для возмущения у меня имелись основания: в действительности я не рыжий и рыжим никогда не был. Левшой от рождения, по наследству, был. Был еще сладкоежкой, волейболистом, коллекционером марок только не рыжим. Волосы у меня довольно темные, сколько в зеркало не глядись, не увидишь даже оттенка рыжины. Веснушки если и выступают, то летом, под загаром их не видно, а зимой и вообще нет.
   Кличка, однако ж, настолько пристала ко мне, что вне ее я уже не существовал. Даже злой остряк учитель истории Петр Васильевич Гора, ставя мне однажды двойку, сказал:
   - Ну что ж? Считаешь, рыжим история ни к чему?
   Такого уровня у него было чувство юмора. Чужие несчастья всегда радуют, и класс, чтобы к тому же потянуть время, смеялся долго.
   - За что? За что вы зовете меня Рыжим? - взорвался как-то я.
   - Да потому что ты Рыжий и есть!
   - Нет, я не Рыжий!
   - Рыжий! Рыжий!! Рыжий!!!
   Спорить одному со всеми, как и обижаться на всех, бесполезно, ибо все - это толпа, а толпа, состоящая даже из разумных людей, разум начисто теряет. И я смирился.
   После школы я попал на филфак и решил, что хоть тут с кличкой будет покончено и я вздохну как полноценный человек. Но на соседнем потоке оказался парень из параллельного класса моей школы. Само собой, он звал меня по-прежнему Рыжим, и скоро весь мой курс это отлично усвоил.
   Мне нравилась одна симпатичная особь из соседней группы, но стоило мне к ней подойти, как остряки немедленно обыграли тему, и я услышал:
   - Видали? Рыжий встречается с Рыжей, чтобы организовать Союз рыжих.
   Прошли еще четыре года. Став взрослым, я совсем перестал из-за прозвища расстраиваться. У меня даже хватило ума признаться себе, что Наташа, которая мне строила глазки, вдруг сменила меня на Вадима не только потому, что меня звали Рыжим.
   Филфак я с грехом пополам высидел и пришел служить в издательство. Заведующий редакцией назвал меня первый раз в жизни по имени и отчеству. Но кто-то из моих школьных друзей позвонил мне на работу и уверенно попросил к телефону Рыжего.
   - Рыжего? - возмутился заведующий.- Как прикажете это понимать?!
   Он был настоящим рыжим, я бы даже сказал, очень рыжим.
   - Это меня, - хладнокровно сказал я.
   Он улыбнулся:
   - То-то же!
   И тогда я понял, какое слово высекут на моем надгробии...
   Как-то вечером, едва я вернулся с работы, жена сказала:
   - Рыжий, тебе обрывают телефон.
   - Как всегда. Просто ты отвыкла от дома за две недели.
   Накануне я привез ее из больницы.
   И тут же снова раздался звонок:
   - Рыжий, скрываешь? Говорят, у тебя родилась дочь?
   - Приезжайте, черти!
   Они приехали, мои друзья, мои одноклассники. Раздеваясь в коридоре, хлопали меня по плечам, потом радостно били меня в живот и по спине, тщательно мыли руки, на цыпочках крались к двери.
   Я приложил палец к губам, впустил их, и они окружили кроватку. Видели бы вы в тот момент их открытые рты, их довольные лица: у дочери моей волосы были рыжие.
   Они победили. Додразнили-таки меня!
   Потом мы сидели на кухне, выпивали и закусывали. Валька, который стал учителем литературы, сказал:
   - Старик, а ты знаешь, кто первый раз назвал тебя Рыжим? Это был я.
   - Но почему? Почему?!
   - Помнишь, у тебя в пятом классе была рыжая байковая ковбойка?
   Наверное, у меня изменился цвет лица.
   - Это была не моя ковбойка, - сказал я. - Это ковбойка Быховского. Мы с ним на один день поменялись после волейбола. И потом, она была коричневая, а не рыжая!
   - Извини, - смутился мерзавец Валентин Георгиевич, исковеркавший всю мою юность. - Мне ковбойка показалась рыжей.
   Мы пили, ели, трепались, и я вдруг обратил внимание, что все, кроме упрямого Вальки, перестали меня звать Рыжим, а называли по имени. Мне стало как-то не по себе. У человека нормальная кличка, а его зовут непонятно как! То ли это я, то ли нет... В конце концов, у меня дочь рыжая, а я будто ни при чем. Что в моем имени? Да ничего! Всех так зовут. У нас в издательстве семеро Юр. Если же считать с журналами, будет одиннадцать. А Рыжий один. Так я им и заявил после третьей рюмки. Они приняли доводы вескими. И хотя злополучная ковбойка была не моя и не рыжая, все осталось по-старому.
   Но прошло еще три года, и моя монополия решительно пошатнулась.
   Когда учитель Валька позвонил, чтобы пригласить меня на злополучный диспут о любви и дружбе, он, естественно, спросил:
   - Рыжий дома?
   На что моя дочь резонно ответила:
   - Рыжего нет! Есть только Рыжая!
   - Извините, - опешил Валька.
   И на диспуте, и после диспута Рыжим меня называть постеснялся...
   А дочь мою зовут Рыжей все. И она вовсе не обижается. Ей даже приятно: ведь ей все намекают, что у нее модный и, так сказать, вечно популярный цвет волос. А я-то переживал, собирался ее утешать тем, что одного мальчика Сашу звали то Обезьяной, то Мартышкой, а он все равно сочинил "Я помню чудное мгновение" и кое-что еще.
   - Ладно уж, папка, - говорит мое чадо. - Так и быть: пускай ты тоже будешь Рыжим, хотя ты просто примкнувший.
   - Мне завидно, что вы все такие рыжие! - говорит жена.
   - А ты покрасься, - советует дочь.
   Троллейбус замедлил ход, а я все держал в руках записку. Водитель весело объявил мою остановку. Волосы у него были такого огненного цвета, что из соображений пожарной безопасности ему ни в коем случае нельзя было доверять общественный транспорт. А вот доверили. Избавили от размышлений о собственной неполноценности. Может, хоть у него в троллейбусном парке знают, как вообще избавиться от клички?
   Я опустил мальчишкину записку в щель билетной кассы и сошел, помахав рукой рыжему водителю.
   Юрий Дружников. Дело о шляпе
   Copyright Юрий Дружников
   Источник: Юрий Дружников. Соб.соч.в 6 тт. VIA Press, Baltimore, 1998, т.1.
   Рассказ
   Случилось это в областном городе. Назвать город боюсь, - как бы горожан не прищучили. Скажу только, что он находится между западом и востоком, ближе к северу, а название начинается на одну из букв отечественного алфавита. До города этого, конечно, докатилась волна слухов о словесных брожениях в столице в сфере того, о чем раньше подумать было запрещено. И вдруг разрешили задуматься. Даже насчет кое-чего выразиться. Наконец, указание спустили вниз: проявляйте инициативу, самостоятельность, мы свое дело сделали, теперь выручайте. А куда проявлять? То есть до каких пределов, если не обозначено? Какую самостоятельность проявлять дозволенную или недозволенную?
   Верховный областной руководитель товарищ Гнедой в связи с дуновениями сверху решил, как всегда в подобных случаях, приблизиться к массам. Для этого он замыслил пройти от своего особняка в особом районе города до главного здания, в котором Гнедой был самым главным. Смелая инициатива состояла в том, что он переместится по улицам как совершенно рядовой житель, пешком, да так, чтобы никто об этом не знал.
   Утром шофер его персональной "Чайки" открыл перед ним дверцу, а Гнедой, не садясь в машину, дверцу прикрыл. Шофер виду не подал и стал, как верный пес, следовать за хозяином. За ними двигалась "Волга" с личной охраной. Сзади ползла пустая запасная "Волга" на случай, если сломается "Чайка". Охрана, конечно, по спецсвязи тут же сообщила шифровкой, куда положено, что Гнедой лично идут пешком.
   Зимой было дело, едва начало светать. Падал хлопьями пушистый снег. Завмаги снимали замки с дверей, работяги грузили пустую тару. Пьяных, заснувших на улице, спецмедслужба за ночь подобрала. Граждане тихо, без драк выстраивались возле магазинов в очереди, надеясь, что чего-нибудь завезут. Словом, в городе был порядок.
   Никто на Гнедого внимания не обращал. В лицо его знали только те, кто сами пешком не ходят. Испугались, правда, инспектора ГАИ, расставленные вдоль всего пути следования хозяина области. Видя странную картину, они, как всегда, перекрыли движение. И Гнедой шагал по улице в торжественной тишине, если не считать грохота ботинок сотрудников службы безопасности, которые по вызову личной охраны уже прибыли на место происшествия. Они бежали по железным крышам домов с обеих сторон улицы, охраняя первого секретаря от случайностей.
   Топот ног по крыше разбудил секретаря областного отделения Союза писателей поэта-трибуна Затрещенко, которому недавно выделили квартиру с видом на главную улицу для вдохновения. Затрещенко глянул в окно: внизу медленно двигался кортеж машин, принадлежавших обкому. Поэт-секретарь тут же снял трубку и сообщил своему приятелю, редактору областной газеты, что Гнедой скончался и надо ждать перемен. Редактор, однако, резонно ответил, что из Москвы сообщения о смерти не поступало, значит, надо считать Гнедого живым. Это соответствовало действительности.
   Дошагав до обкома, Гнедой остановился. В целом он был удовлетворен как происходящим, так и своей инициативой. Но наверху удовлетворение могли принять за сопротивление перестройке. Необходимо было срочно что-то улучшить.
   На площади, перед главным зданием, стоял величественный памятник вождю и учителю всего прогрессивного человечества. Имя вождя я, пожалуй, тоже не назову - мало ли что! Изваянная из бронзы статуя шагала по серому мраморному постаменту. Уверенным жестом гигантской руки вождь указывал туда, где находится счастливое завтра, куда всем надо держать путь. Отдельные озлобленные лица уверяли, что вождь пытается этим жестом остановить такси, которых в городе днем с огнем не сыщешь, и, отправив всех в светлое завтра, сам норовит просто слинять в Швейцарию, куда ему мама посылала из своего имения под Казанью твердую валюту. Но этих юмористов оперативно отлавливали и изолировали от общества, а протоколы с их клеветническими шутками под грифом "Секретно" отправляли с нарочными в центральный офис, в столицу.
   Гнедой хотел кивком отдать дань уважения основоположнику и тут обнаружил безобразие. На голове учителя выросла высокая белая шапка из снега, похожая на клоунский колпак. А в протянутой вперед руке, показывающей, где именно находится обязательное будущее, торчало возвышение из снега, похожее на бутылку. В общем монумент приобрел недозволенный для лицезрения рядовыми гражданами вид.
   Гнедой быстрее, чем обычно, вошел в свой персональный подъезд, поднялся на персональном лифте и, едва кивнув секретаршам, нажал в кабинете кнопку. Вызвав помощника, молча указал пальцем в окно.
   - Снежок, товарищ Гнедой, - весело поддакнул помощник.
   - Что ты меня называешь, будто мы живем в осуждаемое время застоя! поправил его Гнедой. - У нас демократия. Зови меня Федор Иваныч. Так что насчет снега?
   - Снег растает, товарищ... то есть Федор Иваныч.
   - Снег-то растает! А политическая ошибка останется.
   - Понял вас, - сразу среагировал помощник. - Сейчас поручу кому-нибудь, счистят.
   - Счистят! - огорчился Гнедой. - Сколько раз я говорил тебе: не умеешь мыслить по-государственному. Снег-то снова выпадет. Можем мы ему запретить? Пока нет. Вдруг бы я не заметил, а тут гости из Москвы?.. Прошу выяснить возможности и подготовить предложения.
   По обкому поползла тревожная весть, что хозяин ходил пешком и обнаружил недостаток. Но поскольку взысканий не последовало, значит, все остальное в городе замечательно, и всем волноваться нет причин. А помощник выкрутится.
   И правда, уже на следующий день он постучался к хозяину.
   - Насчет снега, - сказал он. - Я вот по вашему указанию кое с кем посоветовался. Наверно, хорошо бы к памятнику подключить человечка. Чтобы ухаживал и снега не допускал...
   - Подключить человечка? - переспросил Федор Иваныч. - Нехорошо ты о трудящихся выражаешься. Ведь это наши люди - гордость страны.
   - Виноват! - покраснел помощник.
   - А идея в целом конструктивная, если ее конкретно подработать. Дай команду товарищам на местах. Пусть выдвинут на эту почетную работу представителя рабочего класса, члена партии и, конечно, непьющего. И чтобы цели понимал в разрезе гласности, а задачи - в плане перестройки.
   - Понял вас, Федор Иваныч, - помощник обрадовался, что его предложение одобрено. - Разрешите действовать?
   - Само собой! Мы теперь проявляем инициативу. С Москвой согласовывать не будем. В духе нового мышления смело возьмем ответственность на себя.
   Получив указание обкома, администрация на местах засуетилась, и вскоре перед помощником предстал Тихон - старик в синем плаще, тщательно выбритый и собой еще крепкий. Губы он плотно сжимал и, кивая, со всем соглашался. Значит, правильно понимал не только цели, но и задачи. А в кадровом отношении его уже проверили. Помощник велел Тихону обождать в коридоре, а сам, учитывая важность вопроса, доложил Федору Иванычу.
   Гнедой был большим другом простых людей. Чтобы показать пример подчиненным, он часто беседовал с официантками в своем персональном буфете. Федор Иваныч пожал Тихону руку, спросил о семье. Почувствовав участие, Тихон сказал про больную жену, про внучку, которая живет с ними, про дочку, которая рассталась с мужем и уехала на почетную сибирскую стройку искать другого. Вернется ли дочка, неизвестно, может, там построит образцовую советскую семью, найдет во второй раз свое девичье счастье. Помощник между тем потеребил Тихона за рукав, дескать, некогда руководителю долго разговаривать. А Федор Иваныч ласково погладил старика по плечу и сказал:
   - Труд твой почетен, у города на виду. Видишь, помощник при мне, а ты... осознаешь, при ком? Не подкачай. А если трудности, приходи ко мне лично.
   Положили Тихону оклад, прогрессивку за выполнение плана, выделили метлу, тряпки и длинную лестницу. Разъяснили, что работать надо незаметно, лучше в темноте, чтобы вождь по утрам в опрятном виде являлся населению. В том, что указание выполнено, Федор Иваныч убедился сам, взглянув из окна: несмотря на обильный снегопад, голова вождя была чистой.
   На прием к Гнедому между тем уже просился редактор областной газеты, испрашивая разрешения своевременно откликнуться на смелое начинание обкома. По заданию редактора поэт Затрещенко, покрывая распущенный слух о преждевременной смерти первого секретаря, написал высокохудожественную поэму "Чистильщик Монумента".
   Когда мы спим, обком на страже:
   Чтоб светлый образ не поблек,
   Вождя скоблит и моет даже
   Простой советский человек...
   Федор Иваныч поэму одобрил, но печатать не разрешил, чтобы иностранцы не подумали, что у нас есть грязь. Он также отечески порекомендовал всем деятелям литературы и искусства области сначала советоваться, а затем творить.
   - Вдохновение - это народное богатство, - сказал он, - и мы не должны растрачивать его без указаний. Тем более в такое время.
   Между тем воспетый в поэме чистильщик Тихон действительно вставал, когда город еще спал. Он приносил и приставлял лестницу, взбирался на высоту и, стараясь не смотреть вниз, смахивал снег с широких плеч вождя. Тихон обнимал учителя за шею, подтягивался, ухватив его за ухо, и другой рукой на ощупь счищал грязь и снег с могучей лысины. Видел он перед собой только две гигантских ноздри, в которых скульпторы схалтурили, недостаточно тщательно вычистили металл, и он торчал сосульками.
   Закончив чистку, Тихон медленно спускался и, ощутив ногой землю, облегченно вздыхал. Теперь для разрядки самое бы время принять пивка, да где его найдешь? Ворча, Тихон собирал инвентарь. Лестница была тяжелая, таскать ее за угол, в помещение охраны обкома, было тяжело, и старик стал оставлять лестницу в кустах. Ну кто ее сопрет на глазах милиционеров, дежурящих на всех углах круглые сутки?
   Жизнь вошла в свою колею. Как-то раз дома, похлебав щей, Тихон отдыхал на кровати и глядел на внучку, которая делала уроки.
   - Деда, - спросила она, - а ты умеешь спрягать глагол по лицам?
   Старик пробурчал что-то невнятное.
   - Да это же просто: я вижу, ты видишь, он... Он - что?
   - Он ви...дит, - догадался дед.
   - Правильно! Мы видим, вы видите, они...?
   - Они видят, - радостно произнес Тихон.
   - Молодец, дедушка!
   И внучка стала, бормоча, записывать это в тетрадь, а Тихон задремал. Пробудился он от того, что в дверь звонили. Никто из соседей не рыпнулся, а звонили настойчиво. Тихон, кряхтя и чертыхаясь, пошел открыть.
   - Вам повестка, - сказал молодой человек в темной куртке. Распишитесь.
   - Зачем мне повестка?
   - Там написано. Распишитесь.
   Тихон, все еще не проснувшись толком, судорожно шарил по карманам, ища давно сломавшиеся пополам очки, но не нашел и кое-как поставил закорючку в подставленной ему под глаза книге сунутой в пальцы ручкой.
   - Без очков я, сынок, - ласково молвил Тихон. - Просвети ты меня, дурака...
   - Завтра, батя, - снисходительно сказал молодой человек, - тебе надлежит явиться к трем часам в большое здание на улице Вождя. Там тебя встретят.
   - Да кто встретит-то?
   - Кому положено, тот встретит, - вежливо объяснил молодой человек и исчез.
   Лежа в кровати, Тихон пытался сообразить, за какую вину его вызывают. Ясно ведь, куда. Чего же он мог успеть натворить, когда на новой должности без году неделю?
   - Хоть мне-то сознайся, чего наделал? - настаивала старуха. - Кого попало туда не вызывают.
   - Думаю так, - разъяснил он ей. - Раз теперь к памятникам приставляют людей, надо, стало быть, распространять передовой опыт, как чистить памятники вождям. Дело-то политическое!..
   В три часа следующего дня Тихон аккуратненько явился в большое здание, из которого был молодой человек с повесткой. Там, в предбаннике с окошечками, назвал старик свою фамилию, и ему велели ждать. Вскоре по лестнице спустился начальник в штатском, забрал у Тихона паспорт, велел следовать за собой. В кабинете посадил Тихона на стул против большого стола и начал спрашивать. Смысл, о чем спрашивал, был в тумане. Казалось, спрашивал для близира, а сам все уже знал.
   Тихон не выдержал и напрямик выпалил:
   - Ты уж меня прости, дорогой товарищ. Никак я в толк не возьму, чего вам надобно?
   - Не спеши, - усмехнулся тот. - Вопросы задаем мы. А ты отвечай...
   Но стал спрашивать конкретнее о том, чем Тихон занимается, когда не занят непосредственно очисткой монумента. Тут до старика дошло: проверяют, не пьет ли он в рабочее время. На этот счет он был спокоен, готов был даже дыхнуть, если потребуется. А его уже спросили про другое.
   - Не замечаешь чего такого вокруг памятника?
   - Такого чего?
   - Сам понимаешь, в какое время живем. Ну, например, как выражают свои чувства проходящие мимо граждане?
   - Да ведь как теперь чувства выражают, - сказал было Тихон.
   - Ну как? Как?
   - Ходят мимо и все! Нынче все только спешат, а чувства не выражают.
   - Ну, а такие, которые останавливаются?
   - Есть! Из деревни больше. Или с младенцами, на скамейке посидеть.
   - А бывает свыше трех собираются?
   - Это как?
   - Например, плакаты поднять хотят...
   Тихону очень хотелось чего-либо вспомнить. Но до сих пор он на это внимания не обращал.
   - Плохо, что не обращал! Обязан видеть на таком посту.
   - Виноват, исправлюсь.
   - Правильно! А заметишь, шума не поднимай, тихо сообщи.
   - Кому?
   - Нашему сотруднику. Он в велюровой шляпе перед зданием обкома прогуливается у автобусной остановки. Если же он в этот момент по нужде отлучится, тогда сам немедленно звони вот по этому телефону. Да, вот еще... Служба у тебя ответственная, а одет ты кое-как. Иностранцы на тебя смотрят. А ведь ты - рабочий класс, главная сила развития. Вот тебе спецодежда с нашего склада: гражданский плащ и велюровая шляпа. И наши сотрудники тебя ни с кем не перепутают.
   Вернулся Тихон домой с обновой, бабе его шляпа очень даже понравилась, и все опять пошло хорошо. Не приходилось ему звонить по телефону. Народ в области сознательный. И работы стало к весне мало. Солнышко пригревает, сушит голову вождю и учителю, снега как не было. Мусор подберешь и сиди себе на скамейке, подремывай.
   Ан не тут-то было! Раз слышит Тихон позади себя смех, а может, даже хохот. Пробудился от дремоты, глядит: толпа собралась. И, как на зло, на остановке автобусной сотрудник не прогуливается. Тихон уже встрепенулся бежать, звонить, как велено, но глянул, куда показывали пальцами люди, и обмер. На просторной голове вождя и учителя сидела огромная, черная, как уголь, ворона, веером хвоста закрывая могучий лоб. И серая жижа стекала через бронзовый глаз на щеку, повиснув на губе.
   Вскочил Тихон, гикнул, а ворона только крыльями повела и нехотя ответила: "Кр-р-ра". Махнул старик метлой, согнал-таки ее и рысцой устремился в кусты за лестницей, чтобы тотчас забраться наверх и обмыть лицо вождя. Стал ставить лестницу, а народ еще пуще смеется.
   - Проходите, граждане, не мешайте работать, - по-хорошему просит Тихон. - Видите ведь, что глупая птица наделала...
   А сам глядит на окна обкома, не обнаружили ли уже позора? Там окна занавешены, чтобы враг не догадался о стратегических планах выхода из гласности путем перестройки. Но, небось, следят из-за штор в щелочку на происходящее. Стал Тихон взбираться по ступеням, добрался до могучей груди, припал к ней плечом, и тут голова у него закружилась. Перевел он дыхание, обнял памятник за шею одной рукой и начал стирать тряпкой серое месиво со щеки учителя.
   - Родной ты наш, - пришептывал он в большое ухо, - извини, не доглядел. Несознательная птица подрывает твой авторитет. Сейчас я тебя оботру...
   А жижа запеклась на прогретой солнцем бронзе да на ветру окаменела. Утер Тихон губы и щеку вождя, на гениальный лоб передвинулся, и нет-нет, на окна обкома косится: не дай Бог, сам Гнедой глянет. Наконец засверкал чистый бронзовый лоб на солнце. Начал Тихон слезать, и лестница под ним закачалась. Поставил впопыхах нетвердо. Соскользнула она с груди монумента. Одно мгновенье - и вот он уже лежит без сознания, разбившийся о мраморные ступени. Толпа окружила его. Утекающим навсегда сознанием старик слышит: "Жизнь за вождя отдал... К ордену его посмертно". Кто-то злорадствует: "Не было бы мертвого памятника, и человек жил бы". А энергии сообщить куда следует у Тихона больше нету. Кладут его на носилки и везут прямым порядком в морг. Все равно ведь сознание вытечет, пока до больницы довезут, так уж дешевле сразу.
   Но провал в мозгу его был мгновенный. Соскользнула было лестница, но зацепилась за бронзовую жилетку. Тихон за шею вождя обхватил, и тот ему гуманно сохранил жизнь. Стал старик осторожно спускаться, добрался до нижней перекладины и ступил на землю бледный, как мертвец. Толпа от переживания тоже замолкла. Народ у нас не весь злой. Посочувствовали ответственной работе Тихона и разошлись.
   Полез старик в карман за сигаретами, а они кончились. Пришлось в киоск отлучиться. Вернулся - снова ворона сидит на том же месте, и теперь нос и другая щека вождя уделаны. Проклятая птица, чтобы ты издохла! Хорошо, уже стемнело, в обкоме рабочий день окончен, и сотрудник, который опять гулял на автобусной остановке, в это дело не вникал. Очистил Тихон благородное лицо еще раз. Но покой с того дня кончился.