– Она любит вас.
   – Да, наверное.
   – А почему вы не обращались в милицию?
   – Разве я похож на отца, который не обращается в милицию, когда у него пропала любимая и единственная дочь?
   – Нет, извините, вы не похожи на такого отца. А что вам сказала обо мне Сара?
   – Все. – Он опустил голову. – Мы с ней старые друзья. Еще по университету. Она хорошо знала Олю, хотя Оля никогда не ходила в «Кристину», считала, что ей еще рано.
   – Сколько лет Оле?
   – Девятнадцать. Она закончила второй курс биофака.
   – У вас есть ее фотография?
   – Да-да, конечно.
   У Перова было вытянутое бледное лицо с водянистыми голубыми глазами, редкие волосы и большие красные уши. «Электронщик, умница, несчастный человек». Представляясь, он сказал, что работает в физической лаборатории. Наталия уже слышала об этой лаборатории и даже читала в газетах: недавно они получили большой заказ от финнов. Может, исчезновение девочки связано с работой ее отца?
   – Мне нужны все ваши координаты: телефоны, адреса и прочее… И все, что касается вашей жены. Кстати, она знает, что вы сейчас здесь? Что вы рискнули обратиться к такому узкому специалисту, как я?
   – Да… – Он несколько замялся и покраснел. – Понимаете, моя жена не верит в такого рода вещи… Она реалистка и надеется только на милицию.
   – А вы – нет?
   – Я? Я уже не надеюсь увидеть ее в живых и приготовился к самому худшему. Поймите, я знаю свою дочь. Если ее нет, значит, она не могла вернуться домой. Физически. Иначе я бы знал, где ее искать. Даже если бы она встретила мужчину и, предположим, уехала с ним, хоть на край света, она бы позвонила мне оттуда и сказала, чтобы я не волновался. Поэтому теперь, когда я переполнен страшными предчувствиями, мне необходимо будет увидеть того, кто убил мою девочку.
   – Но почему? Откуда такая уверенность?! – попробовала возмутиться Наталия, но встретила такой взгляд Перова, что опустила голову: она поняла, что он действительно приготовился к самому худшему и что теперь жаждет мести… Интуиция – это высший пилотаж не материальной сущности. – Хорошо, я сделаю все, что смогу. Я сама позвоню вам…
   Он ждал ее у подъезда. Знал, что она появится примерно около семи. Потому что в восемь начинается последний сеанс фильма «Зеленый театр». Эта ненормальная ходила на этот фильм уже в течение трех дней, всегда в одно и то же время. Вместе с долговязым типом в клетчатой рубашке. Он видел, чем они занимаются в кинотеатре на последнем ряду, и его тошнило от их приторной нежности, этих поглаживаний коленей, от мокрых поцелуев, звуки которых доносились до него. Ему нужно было, чтобы она хотя бы на какое-то время осталась одна. На улице или, еще лучше, в кинотеатре. Там, как раз перед зрительным залом, есть такой закуток, завешанный красной бархатной портьерой, где они могли бы уединиться.
   Как сделать так, чтобы девушка (а он прекрасно знал, что ее звали Ольга Перова) села к нему в машину?
   Когда она вышла, он стоял возле подъезда.
   – Мне нужно с вами поговорить. – Он подошел к ней и посмотрел прямо в глаза. Он знал, что красив и должен понравиться Ольге. – Я слежу за вами.
   – За мной? – Она была удивлена и слегка напугана. Но, с другой стороны, она была женщиной, а потому почувствовала всем нутром, что рядом с ней находится мужчина, который мог бы сделать ее счастливой. Это заложено в каждой женщине. Все женщины – охотницы. Даже замужние смотрят по сторонам в поисках потенциального спутника жизни. Очередного спутника жизни. Женщина – она как планета, которая в один прекрасный день может сорваться со своей оси и умчаться, раствориться в пустоте… И чтобы этого не случилось, ей необходим спутник. Пусть даже и на одну ночь.
   Он презирал женщин.
   – Вы уже три раза были на «Зеленом театре». Я заметил вас. Вам так нравится Веселовский? – Он имел в виду режиссера-постановщика фильма; эту фамилию он запомнил совершенно случайно, когда ему пришлось просидеть весь сеанс, наблюдая за этой сексуально озабоченной парочкой.
   – Да нет. Не то чтобы очень… – Она казалась растерянной, однако стояла рядом и делала вид, что никуда не торопится.
   – Я понимаю, это прозвучит по-идиотски… Но вы мне очень понравились. Давайте с вами встретимся. Хотя бы завтра. Черт с ним, с этим режиссером. Ну так как?
   Он видел, как девушка заколебалась, словно пламя свечи на ветру. Глупая курица. Хотя и хорошенькая.
   – Я спешу, – сказала она неожиданно, вспомнив, очевидно, горячие и влажные ладони своего ухажера, который, истекая плотоядной слюной, уже ждал ее где-нибудь неподалеку, чтобы увлечь за собой в кинотеатр и потискать в темноте. Ублюдок.
   – Если хотите, я вас подвезу, но только с условием, что вы сами назначите место встречи и время. Не отказывайте мне. Я вас очень прошу…
   Она оглянулась, словно хотела увидеть кого-нибудь, с кем можно было посоветоваться: сесть в машину к незнакомому мужчине или нет? Ей льстило, что он подошел к ней, к закомплексованной угрястой девочке в дорогом новом костюме с короткой юбкой, которая никого в своей жизни, кроме такого же неопытного и изголодавшегося по ласке парня, еще не знала. Да и его знала только по губам и рукам, не больше…
   Она подняла голову и встретилась взглядом с темными большими глазами.
   – А если увезете куда-нибудь? – неуверенно и как-то по-детски сказала она, чувствуя, что ноги сами понесли ее к машине.
   Она не помнила, как садилась в машину. В ушах у нее гудело от нахлынувших чувств. Она никогда в жизни не сидела рядом с таким красивым молодым парнем, да еще в такой шикарной машине.
   Он лихо развернулся, и машина стремительно выехала со двора.

Глава 3
МОРОЗОВСКИЕ ЗОМБИ. ДОМ ПОД СНОС И РОЗОВОЕ МАСЛО ДЛЯ ПОЛИНЫ

   Наталия решила еще раз побывать в квартире Полины. Но уже без свидетелей. Кроме того, у нее из головы не шла та сцена, которую она увидела на крыше. «Глупо, конечно, – считала она, – но ведь должен же кто-то убрать следы этого пиршества. Этот заляпанный ковер, осколки посуды…» Она не могла себе представить, кто бы мог всем этим заняться: ведь Полина была совершенно одна. Кроме своей матери (ныне покойной) и Наталии, она последнее время ни с кем не общалась.
   Поэтому, перекусив, Наталия поехала на Мичуринскую. Главное, что у нее был ключ. Она прихватила его со столика в прихожей: привычка, выработавшаяся за последние два года, когда ей приходилось по нескольку раз бывать на месте преступлений. Разве возможно что-либо расследовать, когда у тебя нет на руках ни одной улики и когда ты начисто лишен доступа к информации? А как часто случается такое, что эксперты, проработавшие на месте преступления несколько часов, оставляют тем не менее массу вещей, потенциальных улик, на которые не обращают внимания или же попросту недооценивают их значимость. Вот на такие случаи и приходится рассчитывать, откровенно воруя ключи или, по возможности, делая – рискуя быть застигнутой врасплох – их слепки.
   Когда она поднялась на крышу, то была очень удивлена, не увидев ни единой крошки. Словно она перепутала крышу или же ей вообще все это приснилось. И только когда она открыла дверь квартиры (разумеется, опечатанной, но очень смешно: при помощи бумажной ленты, слегка смазанной клеем, которую ничего не стоит переклеить, когда ей понадобится покинуть квартиру), то поняла, что кто-то очень заботливый перенес и ковер, и посуду в дом. «Сапрыкин», – почему-то сразу на него подумала она. Потому что больше некому. Логинову было, как всегда, некогда, а Сергей, зная о том, что Полина была подругой Наталии, просто не мог все это так оставить. «При случае обязательно спрошу и, если это действительно он, поблагодарю».
   Квартира выглядела так, словно ничего не произошло. Только полы не очень чистые да пепел где попало от сигарет. А вещи все на месте. И кажется, что вот сейчас откроется дверь ванной, оттуда выйдет Полина и скажет: «Привет, я уж думала, что ты не придешь…»
   Наталия заперла за собой дверь, вошла в комнату и села в кресло, пытаясь представить себе все то, что произошло здесь вчера вечером. Скорее всего, птицу – курицу или утку – запекала сама Полина.
   Наталия зашла на кухню и открыла духовку: на нее сразу пахнуло запахом горелого жира и чеснока. Значит, она угадала. Фрукты принес ее жених. Он же и выносил из квартиры ковер, расстилал его, устанавливал журнальный столик – вот он, стоит в прихожей рядом с двумя складными дачными стульями, – помогал носить посуду и закуски. Они мирно беседовали, предвкушая праздник…
   А что, если пришел кто-то третий? Эта мысль явилась внезапно и сразу сняла тень подозрения с любовника Полины. «С Гурова, – вспомнила она его фамилию. – С Гурова…» Пока она о нем ничего не узнает, будет топтаться на месте.
   Она стала искать сумочку Полины, в которой всегда можно было найти много чего интересного. Начиная с косметики и кончая пистолетом. Почти как у Наталии. Но сумочки конечно же не было. Ее наверняка изъяли и увезли в прокуратуру. А жаль…
   Тогда Наталия принялась выдвигать ящики письменного стола и перебирать там какие-то бумаги, как ей сначала показалось, Полины: свидетельство о смерти, ненужные уже справки, квитанции… Чувствуя себя в этой квартире не совсем спокойной, она сложила их в папку и положила в свою сумку: «Пригодятся».
   В ванной на полочке нашла мазь, не крем, а именно медицинскую мазь «Флоретин». Зачем она понадобилась Полине? Ведь вряд ли она оказалась в ванной случайно. А что, если ею пользовался Гуров? Вкладыш у мази отсутствовал, значит, надо было проконсультироваться у знакомых врачей, что это за мазь и в каких случаях применяется.
   Открыв большой шифоньер, Наталия удивилась количеству костюмов и платьев Полины. Она предполагала, конечно, что у женщины, ведущей такой образ жизни, должно быть много нарядов. Но зачем она их привезла, если не собиралась жить здесь долго? Как-то все непонятно. Скорее всего, она блефовала со своим возвращением в Москву или путешествием «из Москвы». Это были ее мечты.
   Наталия увидела висевшее на плечиках красивейшее вечернее платье цвета спелого апельсина, в блестках, и хотела уже достать и приложить к себе, но вовремя одумалась: «Ведь Полина мертва, она лежит в морге на холодном столе, а ты собираешься примерять ее платье… Это почти мародерство». Однако уже через мгновение изменила свое мнение: «Нет, никакое это не мародерство. Это нормальное поведение подруги, пытающейся примерить на себя не столько платье близкого человека, сколько его жизнь». И это было на самом деле так: надев платье, она, скорее всего, представила бы себя на каком-нибудь приеме или в номере дорогой московской гостиницы для иностранцев, где Полина находила своих клиентов.
   Но когда она открыла правую створку шифоньера, то увидела нечто, поразившее ее воображение куда больше, чем оранжевое платье: великолепный ярко-красный парчовый жакет, расшитый стразами и сверкающий при электрическом свете.
   Она достала его и надела. Сунула руки в карманы и нащупала в одном из них листок. Это был телефонный счет. Московский. Настоящий подарок для Наталии, которая, к своему большому сожалению, не знала московский адрес Полины. А на компьютерной распечатке была щедро изложена вся информация о Полине: адрес, номера телефонов – и ее московской квартиры, и той, где сейчас находилась Наталия. Значит, это оплаченные разговоры Полины с матерью.
   Она сняла жакет и убрала его на место, а квитанцию бережно положила к себе в сумочку.
   В ванной, в синем махровом халате, в кармане она нашла записку: «Гуров, ты свинья, больше не опаздывай. Я в магазине. Целую, твоя Поль».
   Наталия вышла из квартиры сама не своя. Ей показалось, что она прожила целый час Полиной. Словно надела на себя ее кожу и приобрела на это короткое время ее мозги, тело и даже запахи.
   Надо было возвращаться домой, чтобы в спокойной обстановке обзвонить всех, кого возможно, на предмет установления личности Гурова. Знать фамилию – этого мало. Кто он такой, чем занимался, где и с кем жил? Вот вопросы, на которые необходимо найти ответы.
   Пожалуй, был первый жаркий день в этом июне. Сиреневый «Опель» Наталии напоминал плавящийся на солнце кусок черносмородинового мороженого. «Пора покупать кондиционер», – подумала она, усаживаясь в душный салон и заводя мотор. И даже несмотря на жару и духоту, она просто обожала свою машину. Больше того, иногда, как это бывает почти со всеми опытными водителями, ей казалось, что она и ее машина – единый организм. Это ощущение не раз спасало ее во время рискованных погонь, когда от того, сумеешь ли ты вовремя свернуть в узкую улочку или объехать другую машину, зависела жизнь. В прямом смысле.
   Наталия холила и лелеяла свою машину, но никогда не занималась ее ремонтом, предпочитая отдавать в надежные руки профессионалов, с которыми дружила и всегда щедро расплачивалась. Но одной машины ей явно не хватало: что делать, если ее придется все же когда-нибудь отдать в профилактический ремонт? Красный «Форд» все чаще и чаще приходил в голову и постепенно вытеснил все остальные марки, которыми она восхищалась. Но если покупать еще одну машину, а значит, и гараж, то эти две покупки могут наконец разбудить спящего сном полного неведения Логинова.
   Подъехав к дому, Наталия заметила стоящую неподалеку «Волгу» Игоря. «Обедать приехал», – подумала она и через минуту уже звонила в свою дверь.
   Логинов встретил ее улыбкой: видно было, что он уже пообедал.
   – Слушай, когда ты все успеваешь? – Он обнял ее и прижал к себе. – Это было нечто необыкновенное. Особенно блинчики и что-то сладкое с орехами…
   – Я могу тебе все объяснить… – Наталия уже собралась рассказать ему о Соне, но Логинов еще крепче обнял ее, и у нее перехватило дыхание.
   – Все потом. Ты сама-то обедала? Вы ведь, женщины, настоитесь у плиты, и у вас пропадает аппетит…
   – Да, я пообедала. – Она вздохнула и поняла, что сейчас Логинов приступит к своим «послеобеденным упражнениям».
   С каждым разом ей это нравилось все меньше и меньше. В этих размеренных занятиях сексом было что-то такое, что придавало упорядоченность и стабильность (как ежедневное принятие пищи), но лишало романтизма и остроты. Но эти два качества она уже некоторое время с избытком находила в объятиях совершенно другого мужчины, которого, как ей казалось, тоже любила. «Что ж с того, что я люблю сразу двух мужчин?» – спрашивала она себя довольно часто, испытывая небольшие нравственные муки. И находила сразу тысячу оправданий. Жизнь ее вообще сильно изменилась в последнее время, поэтому она, как и всякое другое живое существо, научилась меньше удивляться происходящим в ней переменам. Только одно ей иногда хотелось вернуть – частные уроки музыки, которые давали ей ощущение необъяснимой гармонии и несказанного тепла, когда она разучивала с маленькими детьми какую-нибудь фортепианную безделицу, и вносили успокоение в ее сумасшедший образ жизни. Вспомнить хотя бы о тех делах, которые были связаны с серийными заказными убийствами и горами трупов… Как было бы хорошо после всего этого ада оказаться в уютном тихом кабинете наедине с каким-нибудь наивным шестилетним мальчуганом и разучивать с ним «Вислу» или «Как под горкой, под горой»…
   Но об этом приходилось лишь мечтать. Расследования отнимали слишком много времени.
   – Ты утолил свою страсть? – спросила она, дурачась, и выскользнула из постели. – Теперь утоли и мою.
   – Не понял… – Логинов выглядел расслабленным, умиротворенным и немного растерянным. Он лежал поперек огромной кровати, подложив одну руку под голову, а другой пытаясь привести в порядок растрепанные волосы. – Что-нибудь не так?
   – Да нет, – улыбнулась ему Наталия, надевая через голову юбку, – ты меня не понял. Меня интересует Гуров.
   – А я?
   – Еще часа три-четыре ты меня не будешь интересовать, это факт. Я же нормальная женщина… А что касается Гурова, то, боюсь, он будет интересовать меня куда дольше. Хотя бы потому, что он мертв… – Она поймала себя на том, что научилась спокойно воспринимать смерть и даже успела привыкнуть к ее постоянному присутствию рядом.
   – Хорошо, так и быть, кое-что расскажу… Но это очень мало. Во-первых, он не местный. Жил в гостинице «Москва» уже больше месяца. Приехал из Талды-Кургана. Так, во всяком случае, записано в регистрационном журнале, хотя, я думаю, его фамилия наверняка не Гуров и администратору он предъявлял, скорее всего, фальшивый паспорт. Потому что человека с такой фамилией и такой внешностью в Талды-Кургане никогда не было. Мы проверяли. Есть подозрения, что он москвич. Или же довольно часто там бывал. Это видно и по одежде, и по массе мелочей, которые свидетельствуют об этом…
   – А чем он занимался у нас? Зачем приехал?
   – Непонятно. Пока непонятно. Хотя его лицо кажется мне очень знакомым. Такое ощущение, как будто я видел его чуть ли не в городской администрации. Но это личные впечатления. Что же касается здоровья Гурова…
   – Как, разве речь идет о его здоровье? Его что, оживили?
   – Да нет, просто у него оказалась недавно зажившая рана очень странного происхождения. Похоже, что в него стреляли, но пуля лишь задела мышечную ткань.
   – Разумеется, самой пули не нашли, так? И поэтому не знаете, кто стрелял и когда.
   – Правильно. По сути, мы вообще о нем ничего не знаем. И не смотри на меня так, я уже знаю, что ты хочешь сказать.
   – Ну и что же?
   – Что нам придется подключать тебя. Впрочем, ты давно уже сама подключилась, верно? Я видел твой сиреневый «Опель» полтора часа тому назад в районе Мичуринской улицы. Голову даю на отсечение, что ты только что оттуда.
   – Откуда?
   – От Полины.
   – Да, это так. Но только я тебе пока ничего не скажу.
   – Что, тоже ничего не нашла?
   – Ничего, – соврала она. – Твои ребята там неплохо потрудились. Будем ждать результатов экспертизы. Надеюсь, они вычислят еще одного человека. Я не верю, чтобы Гурова, своего жениха, за которого она собиралась выйти замуж, убила Полина. Она не такая дура, чтобы выйти замуж за первого встречного. Вполне вероятно, что на крыше был еще кто-нибудь, кто и убил Гурова, затем насильно вложил пистолет в руку Полины, а потом и вовсе столкнул ее с крыши…
   – Да, ты права, мы тоже отрабатываем такую примерно версию. Ты же видела, какой беспорядок был на крыше… Влюбленные, на мой взгляд, должны вести себя как-то иначе.
   – Не знаю, не уверена… Понимаешь, Логинов, если бы я, к примеру, узнала, что ты мне изменяешь или что – как это могло случиться с Полиной – ты собрался на мне жениться, а в последнюю минуту раздумал и решил мне объявить об этом в романтической обстановке на крыше… Клянусь, я бы устроила из этого праздничного ужина еще и не такое. Только я бы не оступилась, а, скорее, нашла бы в себе силы сбросить с крыши тебя самого. Вот так-то.
   – Надо же, я и не знал, что ты такая темпераментная. Смотри-ка: глаза блестят, щеки раскраснелись… Какая ты заводная, оказывается.
   – Я – нормальная. Прошу это учесть.
   – Какие у тебя красивые чулки. Только непонятно, зачем ты их носишь летом?
   Наталия вспыхнула: не станет же она объяснять ему, что у нее сегодня встреча с Валентином, который купил ей на прошлой неделе целую коллекцию чулок, и они даже составили нечто вроде расписания: когда и в какой день надевать ту или иную пару. «Синие чулки ты наденешь в понедельник, черные – во вторник, а серые – в среду…»
   – Все нормальные женщины носят в июне тонкие чулки. Это красиво, просто ты, Логинов, далек от этого. – Она подумала немного и добавила: – Да и от другого тоже…
   Он хотел уточнить, что она имеет в виду, но в это время позвонили в дверь: пришел Сапрыкин. Логинов мигом оделся и пулей вылетел из квартиры.
   – Постараюсь пораньше, – успел бросить он на прощание.
   Наталия снисходительно подставила ему щеку для поцелуя. «Можешь не спешить, – подумала она. – Я все равно вернусь не раньше десяти».
   – Я буду ждать, – сказала вслух и почувствовала себя предательницей.
   Но минут через пять это чувство прошло. Ей надо было работать: искать Ольгу Перову и выяснять, откуда у Гурова пулевое ранение. А для этого необходимо сосредоточиться, уединившись в кабинете со своими мыслями.
   Она так и сделала. Зайдя в кабинет, где стоял небольшой рояль, села за него и взяла несколько аккордов, как бы настраиваясь… Затем пробежалась пальцами по клавиатуре и услышала случайно взятый ею мотив из арии Нормы. Закрыла глаза и принялась развивать эту мелодию, вдохновенно и не спеша…
   Она увидела просторный полутемный зал, в котором собралась небольшая горстка людей. В основном пенсионеры. Они по очереди выходили к трибуне и что-то говорили. Звучание было пространственным, гулким, как это бывает во сне. Невозможно было различить ни единого слова. Но зато хорошо просматривались некоторые лица, чаще всего рассерженные, недовольные; некоторые из присутствующих так и просто что-то выкрикивали со своих мест…
   Наталия услышала характерный запах старого дерева, так, очевидно, пахли потрескавшиеся от времени стулья и сцена. Внезапно до ее слуха донеслось все же несколько отчетливых фраз: «Они захватили весь мир… Куда ни сунься – одни евреи…» и «Они поделили между собой все страны и сферы влияния… Есть у них их историческая родина, вот пусть туда и убираются…».
   Все сразу встало на свои места. Наталии уже приходилось бывать на подобных сборищах в ожидании зала для репетиций. И если на первый взгляд эти маленькие собрания представлялись ей совершенно безвредными сходками старых маразматиков, где каждый из присутствующих имел возможность высказать свое мнение, покричать, поиграть в фюрера или поупражняться в риторике, то теперь она была уверена в том, что эти люди являют собой по-настоящему опасную, объединенную жесткими принципами группировку, способную повлиять на общественное мнение. Но главное заключалось в том, что эти крикуны все больше и больше стали походить на зомби, настолько они были одержимы своей идеей вернуть старый общественный строй. Ярые оппозиционеры нынешнему строю, они уверенно прокладывали дорогу к президентскому креслу своему лидеру Морозову, человеку явно неординарному и обладающему большой силой воздействия. Мастер убеждать, он сбил с толку немало людей по всей России, пытаясь отвратить их от реальной политики и настраивая на глубокое, пропитанное нафталином ретро.
   Сторонники Морозова, «морозовцы», или, как их еще называли, «партия социалистов», становились все более многочисленными. Об этом писали в газетах, в ироничной форме упоминалось в информационных выпусках телевидения. И это было правдой. Но было правдой и то, что Морозов – далеко не тот человек, за которого себя выдает. И что существуют доказательства его связи с влиятельными западными политическими лидерами, деятельность которых направлена на разрушение политической структуры России с целью захвата власти в свои руки, чтобы в дальнейшем превратить Россию в колонию. И об этом писали. Народу было сложно переварить столь богатую на факты информацию, поэтому он попросту пил…
   Наталия бросила играть. Ей было неприятно это видение. Мерзкие одутловатые рожи полуспившихся пенсионеров и молодящихся напудренных женщин, претендующих на бессмертие, вызывали тошноту и чувство гадливости. Зачем ходить на эти собрания и, брызгая слюной, обливать грязью и поносить ни в чем не повинных умных и крепко стоящих друг за друга евреев, вместо того чтобы проводить свою старость в кругу семьи, с кошкой на коленях или вязаньем в руках? Или вообще на даче среди яблонь и флоксов?
   У Наталии насчет старости были свои представления: она в корне не воспринимала это ярое желание пенсионеров участвовать в политической жизни страны. Всему свое время.
   Но видение было, а потому имелась пища для размышлений. Кроме того, надо было определить, к какому именно делу оно относилось: к трагической смерти Полины или к исчезновению Олечки Перовой?
   Чтобы это выяснить, Наталия вновь, закрыв глаза, принялась наигрывать рождающуюся прямо из-под пальцев мелодию, которая, постепенно обрастая изменчивыми и переливающимися оттенками, превратилась наконец в неглупую джазовую композицию…
   Она затылком почувствовала холод, затем ледяное дуновение ветра покрыло мурашками спину и плечи; стало невыносимо холодно, запахло плесенью, керосином и чем-то старым и затхлым, как пахнет в нежилых, загаженных домах, которые подлежат сносу. А вот и сам дом – вид со стороны, приблизительно в двадцати шагах от него – четырехэтажный, с выбитыми стеклами и покосившимися рамами; про этот дом тоже писали в местных газетах, что он является аварийным и что, когда дала трещину одна из стен, жильцов срочно выселили. Крупный план: оконная рама, за которой что-то темное, и это «что-то» шевелится и постанывает. Но на человеческий голос не похоже. Что это?
   Она бросила играть и вышла из кабинета. Такие разные сцены, разные настроения и совершенно непонятно, к чему они относятся. Но, что касается дома, она помимо газет уже о нем где-то слышала. Но где? И почему память молчит?