Дубов Игорь. Погружение в страдник

Дубов Игорь
Погружение в страдник

   Игорь ДУБОВ
   ПОГРУЖЕНИЕ В СТРАДНИК
   Фантастическая повесть
   Свирь осторожно закрыл дверь, привалился плечом к косяку и прислушался. Князь пока еще не вернулся со свадьбы в доме боярина Салтыкова, дворовые давно уже спали, и все бы ничего, когда б не бабка Акулина. За каким чертом он ей понадобился, Свирь так и не понял. Однако бабка почти час искала его, бегала по дому, визгливо крича: "Савка! Савка! Куды пропал?!" Дотошная старуха, обшарив все чуланы, лазила по подклетям, несколько раз засовывалась на конюшню и даже спустилась в мшаник.
   Впрочем, главное было не в этом, а в том, что траектория поисков бабки пересеклась с линией жизни Федора. Только что добравшийся до Кулишек Свирь с ужасом смотрел, как неугомонная старуха расспрашивает стольника, не видал ли он Савку. В принципе в доме уже привыкли к частым отлучкам нелюдимого горбуна, и бабка, беззлобно выругавшись, завалилась спать. Но для ненавидевшего его Федора это был повод.
   Пошатываясь, Свирь добрел до лавки и, присев, сразу обмяк, свесив голову. Муторная одурь усталости гнула его, расползалась под черепом, гулом отдавалась в распухших ногах. Не упусти он Сивого с Обмылком, все было бы иначе. Тяжко далась ему вынужденная постановка камер на завтрашнем их маршруте.
   Стараясь не цепляться горбом за плохо оструганный тес стены, Свирь ждал, когда исчезнут цветные пятна под веками и рассосется тяжесть в желудке. Больше всего хотелось лечь. Прямо сейчас, как есть, не раздеваясь, хотя бы на минутку. Однако он знал, что ложиться нельзя. Надо немного посидеть, и это пройдет. Это пройдет, только нельзя ложиться. Потому что, если лечь, потом уже ни за что не встанешь.
   "Ну надо же так! - думал он. - Вчера из-за Бакая я не стал брать слепых в "Лупихе", отложил на завтра. И что же? Где оно, это твое "завтра"?! Теперь, когда благодаря Акулине ушел Сивый, завтра придется работать с ним - потому что он важнее. Получилась накладка, и сотворил ее ты сам, своими руками. Можно, конечно, оправдываться, говорить, что ты хотел как лучше, что думал взять их через день, когда они снова окажутся в этом кабаке, потому что только за столом работает "Волчок", а "Волчок" самый надежный из всех тестов, даже надежнее "фокуса", особенно если идет в паре с "Монетой". Можно даже добавить, что ты действовал по инструкции Малыша! Какая ерунда! Ты обязан был заложиться на все самые неожиданные повороты. При чем тут Малыш! В "Лупихе" сидел Бакай? Значит, брал бы слепых на "Фокус" на подходе к кабаку. А потом отработал бы еще и "Волчок" с "Монетой". Но ты решил не суетиться. И вот тебе результат. Как теперь быть с этими слепыми?"
   Свирь ощутил, как стеснилось сердце, и глубоко вздохнул. Он всегда чувствовал себя отвратительно, когда допускал ошибку. Иногда, очень редко, у него выпадали такие дни, и тогда накопившаяся усталость, срывая ограничители, взрывалась внутри, а к вечеру наваливалось отчаяние, скручивало, давило, вытягивало между ключиц душу. Почему-то это совпадало чаще всего с серыми, однообразно невыразительными днями, и от этого становилось еще хуже, но винить во всем случившемся, кроме себя, было некого и драться тоже не с кем.
   "И будеши осязаяй в полудни, якоже осязает слепый во тьме. И не исправить путей твоих. И будеши тогда обидим и расхищаем во вся дни, и не будет помогаяй тебе, - вспомнил Свирь. - Замкну петлю, - с горечью думал он. - Замкну петлю и начну все сначала. Конечно, глупо так рисковать, когда другой может без всякого риска повторить твой путь. Но иначе я просто не могу. Пусть я лучше провалюсь при сдваивании, но без Летучих я не вернусь..."
   Он все-таки заставил себя разлепить глаза и нагнуться. Руки плохо слушались его, и очень болели мышцы, особенно плечи, пока он стягивал за пятку разбитые бараньи сапоги и разматывал перепревшие подвертки. Тускло светилась забытая с утра лампадка, высвечивая блестящий кусок дешевенького оклада. Сурово взирал смуглый лик. Усталость все никак не отпускала, выдавливала изнутри глазные яблоки, вминала в лавку.
   Плохо было. Так бывает всегда, когда ты совершаешь ошибку. Тогда ты начинаешь думать, что все - зря. Все рухнуло, пошло прахом, и дальнейшее бессмысленно. Ты завалил порученное дело, и теперь остается либо с позором выходить из игры, либо возвращаться в исходную точку и испытывать судьбу заново.
   Сначала ты пытаешься как-то бороться с этим настроением. Ты до предела загружаешь себя работой, шатаясь, возвращаешься домой, без сил падаешь на постель, и тут вдруг снова приходят спрятавшиеся днем мысли. Они стоят рядом, неподвижные, как родственники покойного у гроба. А ты лежишь с закрытыми глазами, сжав воспаленные веки, и изо всех сил стараешься думать о другом. Но они прорываются в сознание, несмотря ни на что, и хоть бейся, хоть кричи - ничего не поправить и не изменить.
   И головою в угол. И нечаянные слезы, сожженные тобой в уголках глаз. И так худо, что хуже и не бывает. И дело здесь не в том, что ты проигрываешь свою партию, а в тех, кто сидит за барьером и безнадежно ждет твоей победы - пока ты лежишь ничком, задыхаясь от отчаяния.
   И вот тут надо встать. Чтобы все это кончилось, надо просто встать. Встать, когда тебе очень хочется лечь, - и ничего больше. И тогда ты понимаешь, что это невыполнимо. И как только ты понимаешь это, за каждым твоим движением вдруг обнаруживается до сих пор скрытый, чрезвычайно важный смысл. Ты должен встать во что бы то ни стало! Цепляясь за стены, кусая губы, сжав челюсти до судороги скул, встать!
   И срываясь, ты взбираешься на коня, и вот уже теплое брюхо под шенкелями, и ветер в лицо, и камчой по ребрам, и, привстав на пляшущих стременах, через громы и молнии, через град и огонь, через кровь и тернии, через самого себя, пятым всадником, последним солдатом - в вечность.
   - Малыш! - позвал он. - Начнем диалог.
   - Да, - отозвался Малыш.
   - Сперва займемся слепыми. Сивый - потом. Когда эта троица появляется в кабаке?
   - Три ноль две по единому.
   - Значит, во втором часу?
   - По теперешнему счету - да.
   - Это их последнее появление?
   - Последнее. Они уходят из Москвы.
   - Надо было их все-таки брать вчера.
   - Вчера было нельзя. Раз там был Бакай, идти было бессмысленно.
   - А теперь мне вместо них завтра придется ловить Сивого! Чертова старуха! Какая-то минута - и все.
   Свирь с неудовольствием вспомнил, как, потеряв время, увяз в высыпавшей одновременно из Пятницы и из Кира Иоанна толпе, как метался потом по соседним переулкам, обежал несколько раз вокруг обеих церквей и даже с отчаяния заглянул на церковные кладбища - но странный длинноносый мужчина с какими-то сивыми волосами и его невыразительный и тусклоглазый спутник, похожий на обмылок, исчезли, словно в воду канули. Видно, втянулись на какое-то подворье, где с утра нашли приют.
   - Но они же практически не пересекаются! - возразил Малыш. - Этот твой Сивый завтра входит на Варварку в пять семнадцать по единому. Тогда как слепые - с утра. Не паникуй! Ты успеешь спокойно отработать с ними. А Бакая лучше было не встречать. Мало тебе двух драк?
   Малыш был прав. Вконец спившийся и слывший отпетым даже у самых последних ярыг сводный брат Федора Бакай безвылазно пропадал в кабаках, словно жил там. Никому, а особенно Свирю встреча с Бакаем не сулила ничего хорошего. В последнее время Бакай, увидев Свиря, буквально спадал с лица, после чего багровел и лез в драку. Неделю назад Свирь еле унес ноги, когда Бакай вытащил нож.
   В причинах этой лютой ненависти, неожиданно зародившейся у Федора с Бакаем, Свирь так и не разобрался до конца. Скорее всего, они просто боялись нарваться при какой-нибудь скрываемой ими встрече на постоянно шастающего по злачным местам горбуна. Он им мешал, и одного этого было достаточно, чтобы разделаться с ним. Видимо, поэтому братья и травили его, постоянно мешая работать.
   - Ладно, - сказал он Малышу. - Слепых покажешь мне завтра, по дороге. Дай Сивого, это важнее.
   "Это действительно важно, - думал он, разглядывая сначала с высоты Константиновской башни, а потом с колокольни Святого Георгия в Китае две уже знакомые фигуры, бредущие в Угол, к церкви Николы Чудотворца. - Это важнее всего, что было до сих пор. Может быть, наконец, это и есть та самая экспедиция посещения, которую ты ищешь. А ты их упустил сегодня. Кому нужны теперь твои объяснения? Федор не Федор, но ты не имел права их терять. Осталось две попытки. И с каждым разом будет все трудней.
   Вот они завтра сворачивают за церковь, к стене - и обратно не выходят. Куда они исчезают? Там ведь, кроме кладбища, ничего нет. Только кладбище, а за ним стена. Наугольная башня и наглухо закрытые Козьмодемьянские ворота. Да и то - ворота под наблюдением. Не на кладбище же они сидят десять часов до темноты!
   А послезавтра войти в контакт будет практически вообще невозможно. Потому что почти все видимое время Сивый бежит от погони. А потом исчезает. И снова на том же месте, за Николой Чудотворцем, в самой вершине Угла. Только на этот раз уже навсегда.
   Какая нелепость, что там была мертвая для камер зона, - продолжал думать Свирь, рассеянно следя за Сивым и Обмылком, которые снова повторяли свой путь. - Да ведь место-то какое! Никому и в голову не могло прийти направить сюда камеры. Подходы все просматриваются, а наблюдать, что делается на каждом кладбище, просто невозможно. Я помню, как мы обсуждали эти записи в Центре. Я сам тогда считал, что не стоит ради Сивого повторно забрасывать группу Предварительной Съемки. На месте, мол, сам разберусь.
   Правда, тогда мы ни сном ни духом не ведали, что двадцать первого локатор Малыша сумеет зацепить что-то в атмосфере. И ведь снимали же, черти! Да если бы я знал об этом сигнале заранее! Уж, наверное, я бы вчера довел слепых!
   Впрочем, не раздувайся попусту. Во-первых, тут до конца не ясно, сигнал это или нет. А во-вторых, нельзя искать крайнего в ГПС. Всего не предусмотришь, и от ошибок никто не застрахован. Эфир они слушали тщательно, я им верю. Но не сумели же расчетчики дать прогноз по Бакаю с Федором. Значит, и эти могли прохлопать одинокий слабый сигнал...
   И вообще, - сказал он себе, - при чем тут ГПС?! Ведь сегодня ты уже все знал, однако это не помешало тебе упустить Сивого. Такие дни - и один прокол за другим!"
   - Малыш, - попросил он, - дай-ка еще раз, только медленно, как они обходят Егория. Я буду их брать там.
   Сивый с Обмылком шли не торопясь, ни на кого не обращая внимания, вроде бы переговариваясь, а на самом деле зорко глядя по сторонам, и взгляды их, быстро скользящие поверх голов в попытке сориентироваться на местности, выдавали людей пришлых, не знающих ни Варварки, ни Москвы, но почему-то предпочитающих это скрывать.
   - Трудно будет с "Фокусом", - заметил Свирь. - Очень сосредоточены.
   Этот тест нравился Свирю своей быстротой, хотя и не был так надежен, как "Волчок". Однако "Фокус" требовал максимально естественного для каждой конкретной ситуации способа привлечения внимания - иначе он не работал.
   - Споткнешься - и хлопнешься наземь у ног, - предложил Малыш. - Ты уже это делал.
   Сивый с Обмылком, снова возвращенные Малышом назад, свернули к церкви Святого Георгия, обходя ее с юга. Свирь оглядел двух старух и калеку без руки, рядом с которыми он должен будет завтра разместиться на паперти. Сивый заговорил оживленнее и ткнул рукой вперед.
   - Дай мне крупный план, - попросил Свирь. - Попробую прочитать по губам.
   - Не получится. Ракурс не тот. Но можно догадаться.
   - Ну-ка!
   - Он говорит, что это не та церковь.
   - По паре Сивого, кажется, нет ни одной речевой фиксации?
   - Да. По ним вообще мало информации, ты же знаешь.
   - Хорошо, - сказал Свирь. - Конец диалога.
   Малыш замолчал.
   "Мало информации, - размышлял Свирь. - И еще этот сигнал. Как раз вчера. А сегодня Сивый с напарником. И мало информации. Ну как нарочно, один к одному! Неужели это Летучие?! Конечно, если бы не сигнал, ты б так не дергался. А о сигнале, между прочим, лучше не думать. Считай, что не было никакого сигнала. Ты сто раз смотрел картинку. Там полно засветок, и этот сигнал вполне может оказаться обычной помехой. Не думай об этом сигнале - а то ведь так легко принять желаемое за действительное. Тем более когда устал ждать. А если это был посадочный бот? - спросил он себя. - А ты боишься в это поверить. Что тогда?"
   Он закрыл на секунду глаза, помассировал грязными пальцами виски.
   Даже если локатор Малыша действительно взял посадочный бот "Целесты", из этого ровным счетом ничего не следовало. Кроме того, что работать надо было еще тщательнее. Работать - это все, что ему оставалось. И еще не делать таких ошибок, как сегодня.
   "Ну ладно, - сказал он себе, расстегивая верхнюю пуговицу. - Камеры ты поставил. Теперь ты, по крайней мере, увидишь, что там, за Николой Чудотворцем, произойдет. Так что ложись, не мучайся, лучше не станет..."
   Глаза щипало. Пора было спать. Июль получился очень напряженным. Семнадцать уже отработанных групп и три, оставшиеся до конца месяца. Да плюс ко всему еще этот невнятный сигнал. Такого у Свиря еще не было. Недаром июль здесь звали страдником. Впрочем, работать все равно было легче, чем зимой. Зиму Свирь не любил.
   Он вздохнул и стал неловко стаскивать кафтан, чтобы накрыться им. Теперь можно было и лечь.
   "Спать, - приказал он, устраиваясь на лавке. - Завтра сложный день. Спать..."
   И снова горел воздух, привычно метались за экранами языки пламени, и непонятно откуда взявшаяся Ията корректировала посадку. Она отстраненно молчала, глядя прямо перед собой, и сердце остро сжималось, истекало болью непоправимой утраты, и холодная пустота распирала грудь, потому что ясно было, что их поезда давно уже ушли по горящим мостам, да и от самих мостов теперь остались только обожженные головешки на дне пропастей. И черный противоперегрузочный костюм со стоячим воротником, и воронье крыло густых волос, и румянец на точеных смуглых скулах. И ни обнять, ни прикоснуться губами.
   Сейчас он почему-то был Вторым. Он сидел у параллельного дубль-пульта, и Ията не замечала его. Он практически никогда не был Вторым, он вообще не привык быть вторым, тем более при Ияте. И надо было отщелкнуть ремни, дотянуться до панели ввода и, взяв наконец управление на себя, привычно вогнать бот в рапирный коридор маяка. Это было очень просто, но он почему-то не мог даже пошевелиться, и кошмар бессилия захлестывал, хватал за горло, размазывал по креслу...
   Вздернувшись, он вырвался из сна и сел на лавке, измученно привалившись к стене, судорожно втягивая холодный ночной воздух.
   Каждую ночь к нему приходили такие сны - яркие, цельные, цветные. И как бы плохо в них ни было, просыпаться было еще тяжелее. Сны были последней ниточкой, связывающей его с домом. Точнее, с тем, что можно было считать домом. Когда он погибнет, они останутся в записи. Впрочем, ему будет уже все равно.
   За окном серело. Он зачерпнул ковшом воды из кадки и опять улегся, но сон не шел. Перевозбужденная нервная система выбрасывала фейерверки образов, заставляя перебирать все, что случилось минувшим днем, считать ошибки и, главное, вспоминать, вспоминать...
   Он шагал за Райфом по сумрачному коридору и тщетно пытался справиться с плохим настроением, овладевшим им, пока он всего в часе лета отсюда почти сутки ждал обещанный грузовик. Кастовая надменность Десантников, в которую он раньше не верил, таилась в невнятных скрипах и шорохах, проступала сквозь наглухо закрытые двери, и Свирь поймал себя на том, что все вокруг воспринимается им как нечто карикатурно-типажное, укладывающееся в банальные клише.
   Звук шагов, глухой как в подземелье, укатывался куда-то в скрытую глубину, враждебный коридор был безлюден и нем, и лишь мертвые табло безлико проплывали мимо, пока они шли по бесконечной дуге, утыканной двумя рядами высоких вогнутых дверей. Угроза и неприязнь, казалось, таились в воздухе этого коридора, угроза и неприязнь - и больше ничего. И только качалась перед глазами спина Райфа с алым капитанским кругом на куртке, и затылок мигал сигнальными огоньками двух симметричных лысинок.
   Такие лысинки натирает шлем, если его носить очень долго. Их нет у Поисковиков, работающих во втором эшелоне. Райф был из Настоящих. Свирь понял это, еще здороваясь, когда увидел рубец от пеленг-браслета на запястье. Райф был Настоящим с головы до пят. Картинно широкоплечий, с волевым подбородком. Наверное, поэтому он шел впереди, не заговаривая и не оборачиваясь, несказанно зля этим Свиря, который собирался расспросить его о находке. Несмываемый загар Райфа делал его похожим на темные от времени панели этой станции. И молчал он так же, как эти панели, - угрюмо и мрачно.
   "К черту! - думал Свирь. - Сейчас я увижу все сам. И как она выглядит, и где ее нашли. И ведь ничего не осталось - кроме аппаратуры. Ни записей, ни документации, ни даже вещей. И вот медяшка эта - девять миллиметров в диаметре - сохранилась. Закатилась в щель. Как могло случиться, что она закатилась в щель? Видимо, они здорово спешили..."
   Он попытался представить себе, как все это было, как объятый непонятным ужасом экипаж в панике грузился на бортовые челноки, на полной скорости уходящие от корабля, обреченного теперь столетиями падать в пустоту, - но у него ничего не вышло, а вместо этого он, словно наяву, увидел изъеденную метеоритами стену борта, дрожащие пятна фонарей, пляшущие по мертвым стенам покинутых кают, и потрясенные лица Поисковиков, три дня спустя обнаруживших на найденном в дальнем космосе звездолете неизвестной конструкции земную монету пятисотлетней давности...
   - Вот, - сказал Райф, глядя на уходящую дверь. - Дальше ты все знаешь.
   - Знаю, - сказал Свирь, чувствуя раздражение. - Мне объясняли.
   Он смотрел на русскую копейку времен Алексея Михайловича - и странный жутковатый холодок полз по загривку. Этот измазанный в подмосковной грязи, неровно обкусанный кусочек светло-желтой меди с непонятными стершимися крючками букв неожиданно смял основные временные линии, захлестнул мертвым узлом Свиря, впечатался в сердца сотен людей, обеспечивающих теперь его будущее погружение в семнадцатый век. Он смотрел на непривычные рубки чужого корабля, окрещенного "Целестой", на мигание индексации уцелевшей аппаратуры Летучих, на висящие в воздухе силовые поля кресел, в которых когда-то сидели побывавшие на Земле неведомые пришельцы, и думал о тех, кого ему предстоит теперь искать и кого он, может быть, встретит уже через полгода субъективного.
   - Райф! - позвал он, забывшись, и вздрогнул.
   В каюте висела мертвая тишина.
   - Райф... - севшим голосом повторил Свирь и обернулся.
   Райф спал, сидя на полу у дверей, нелепо вытянув вперед длинные ноги, и на измученном его лице была написана бесконечная усталость...
   - Па-адъ-ем! - гаркнул Малыш в ухе, и Свирь, протирая глаза, пружинисто прыгнул на ноги, с ходу разминая мышцы, быстро просматривая комнаты, которые в это время прокручивал ему Малыш.
   Князь и Наталья готовились к заутрене, и домашний поп Ферапонт уже возился в мрачной церковной комнатенке, подливая масло, поправляя зачем-то образа. Сейчас Наталья ждала отца. Она сидела в тереме, делая вид, что слушает двух девок, протяжно выстраивающих какую-то бесконечную песню. Наталья была возбуждена и все время поглядывала в окно. После сговора она не выходила даже за ворота, а тут ее собирались везти в Коломенское, к ее крестной - верховой боярыне Сицкой. Свирь пока еще недостаточно хорошо разбирался в этом. За ворота было нельзя, но к Сицкой, видимо, считалось, что можно.
   Такой ход событий очень устраивал Свиря. Пошедший в последнее время в гору Мосальский ехал в летнюю резиденцию царя к утреннему выходу Алексея Михайловича, а Наталья была дружна с дочерью Сицкой, и Свирь полагал, что они задержатся там надолго. Он не любил рисковать, отрываясь далеко, когда князь был дома. Богдан Романович мог в любую минуту потребовать своего шута, а Свирь, зная тяжелый характер князя, старался избегать серьезных недоразумений. До сих пор ему это каким-то образом удавалось, несмотря на придирки Федора. В нужную минуту он всегда оказывался на месте. Может быть, поэтому принародно его еще ни разу не секли. От "Лупихи" же было не менее получаса быстрой ходьбы, и вместе с тем не пойти туда он никак не мог. В "Лупихе" была последняя зафиксированная точка не отработанных из-за Бакая слепых. Так что сегодняшний выезд князя оказался весьма кстати. Если бы князь оставался дома, все было б гораздо сложнее.
   Сейчас князь пока еще сидел в сеннике, грузно расплывшись по лавке, упираясь локтями в колени, свесив скрещенные кисти между сановно расставленных ног. Князь брезгливо смотрел куда-то в стол сквозь стоящий перед ним ковш. Время от времени он поднимал руку, делал глоток кислющего брусничного кваса - после чего каждый раз коротко морщился и сплевывал. Есть князь со вчерашнего не хотел. Скорее всего, он не торопился появляться в таком виде перед Натальей. Наталья была его единственной дочерью, и князь считал, что очень любит ее.
   Девки в тереме перестали петь и принялись теперь лениво судачить о собравшихся у дома нищих. Они скопились возле ворот, словно догадываясь, что князь будет нынче одаривать. На самом деле они этого знать не могли князь сам решит так только через час, после того как, обласканный государем, вернется из села. Но тем не менее похмельные княжеские флюиды, насыщенные вселенской добротой, уже стянули к его дому всех нищих от Тверской до Сретенки. Жаль только, что нужные Свирю слепые не почувствовали их и подались опять в Огородники. Теперь ему предстояло туда бежать.
   Свирь зачерпнул пригоршню воды из кадки, плеснул себе в лицо, утерся подолом давно не стиранной рубахи.
   - Где слепые? - оживленно спросил он.
   - В Огородниках, - отозвался Малыш. - У Харитония-исповедника.
   Он дал картинку, и Свирь увидел сидящих вплотную, почти в обнимку, двух слепцов, молодого и старого, одетых в потрепанное, но между тем по возможности зашитое и вроде бы совсем не грязное платье. Профессиональные нищие одевались не так.
   - Правильно, - сказал Малыш. - Я сам хотел тебе показать.
   Слепые задирали к невидимому небу лица, тянули во все стороны руки и что-то пели. Перед ними стояло деревянное блюдо, и идущие на заутреню очень часто клали туда мелочь. День у слепых начинался хоть куда.
   - А где же третий? - спросил Свирь. - Их ведь было трое.
   - Поводырь, - сказал Малыш. - Бегает по своим делам.
   - Как их зовут?
   - Старика - Евхим Кирпач. Младший зовет его дядя Евхим, а поводырь Кирпач.
   - Младший, я помню, без имени. А поводырь?
   - Поводырь - Якушка.
   - Повтори-ка еще раз их характеристики, - сказал Свирь. - И - который час?
   - Без тринадцати два по единому.
   "Час в запасе, - думал Свирь. - До Огородников минут сорок. Пойду прямо сейчас. Не спеша. По холодку. Очень хорошо, когда таким утром можно не спешить".
   Внешний модуль биоохраны, нательным крестом присосавшийся к груди, успел за ночь насытить Свиря, вывести накопившиеся шлаки, успокоить нервы. В чудесном настроении, сунув в карман волчок, он вышел из чулана в сени и, чтобы сократить путь, решил пройти через горницу.
   Это было ошибкой. Разглядывая слепых, он не посмотрел картинку дома и зря. В горнице оказалась Наталья. За это время она успела спуститься из терема и теперь сидела здесь, мечтательно полузакрыв глаза.
   Она была чудо как хороша в своем роскошном голубом летнике. Матово сияющие нити жемчужных завес нежно обрамляли юное чистое лицо. Слабая задумчивая улыбка слегка вздрагивала в уголках красивого, не тронутого сомнениями рта. Наталья пока не видела его, и на секунду Свирь замер в дверях, любуясь ее слишком хрупкой для этого века красотой.
   В первые дни очень тяжело было ощущать себя в ее присутствии облезлым калекой и юродивым полудурком. Но он быстро привык. Это только казалось, что к такому трудно привыкнуть. Весь фокус заключался в том, чтобы научиться думать о ней как о картине. Чудесной неживой картине, висящей в недосягаемом Зазеркалье.
   "Иди, иди, - сказал он себе. - Эта девушка не про тебя, горбун. Топай".
   - ...Я понимаю, - горячась, говорил Свенссон, - что это самая выгодная роль и самая безопасная крыша, я читал ваш план-прогноз. Но как ты не боишься вживлять его в загорающийся дом?!
   Он сидел под кустом ракиты, завернувшись в крылья, жестикулировал и сердито сопел. Ямакава изящно полулежал боком к нему на самом берегу озера, вытянув худые стариковские ноги по песку и постоянно меняя форму кресла. Над озером, как на сказочных декорациях, медленно плыли редкие, четко очерченные облака. Иногда по воде проходила рябь, и тогда озеро вдруг тревожно мрачнело, открывая холодные глубины.
   - Ведь это чудо, - продолжал Свенссон, энергично помогая себе рукой, - что не было сильного ветра и Москва шестьсот шестьдесят второго тогда не сгорела! А ведь он деструктирует ситуацию!
   - Ну! - укоризненно сказал Ямакава, на ощупь выгибая поле за правым ухом, стараясь поудобнее пристроить голову. - Перестань, Эйнар! Мы же не второе пришествие готовим. Тайфун он вызовет? Цунами? Что с тобой, Эйнар? Это же Свирь. Сантер Свирь. Не Зевс-громовержец, не Сусаноо.
   - Не Илья-пророк, - подсказал Свирь.
   Ямакава с интересом посмотрел на него.
   - А ты сам как считаешь? - угрюмо спросил Свенссон, обернув сердитое лицо.
   Свирь пожал плечами.
   - А чего мне считать? - сказал он. - Пусть Расчетчики считают. Мое дело - солдатское.
   - Там девочка славная, - добродушно заметил Ямакава. - Ему понравится.
   - Понравится?! - воскликнул Свенссон. - Девочка?! - И оглушительно захохотал...
   Ресницы Натальи дрогнули, она открыла глаза и заметила Свиря.