Дурненков Вячеслав Евгеньевич. Ручейник

Вячеслав Дурненков
Ручейник

   Тогда Гек не вытерпел, спрыгнул с крыльца и, зачерпывая снег валенками, помчался навстречу высокому, заросшему бородой человеку, который бежал впереди и кричал «ура» громче всех.
 
   Аркадий Гайдар. «Чук и Гек».

 

Действующие лица:

   Андрей
   Илья Сергеевич
   Николай
   Оля
   Маша
   Тоня
   Петрович
   Андреевна
   Бергер
   Сумасшедший на вокзале
   Отец
   Сын
   Агафоновцы

Сцена первая.

   Небольшое помещение – редакция журнала «Евразийское обозрение» (бывшие «Вопросы религиоведения»). На стенах фотографии чудотворных икон. Имеется также большая вышитая по шелку мандала, в углу свалены перевязанные пачки свежего номера. У окна стоит стол: на нем компьютор, струйный принтер и старенький факсовый аппарат. За столом на винтовом табурете сидит бородатый Бергер, главный редактор журнала. На подоконнике, поджав под себя ноги, примостился Андрей, сотрудник журнала. Бергер выглядит колоритно: он одет в черную рубашку, черную атласную жилетку, в черные вельветовые джинсы, на ногах армейские ботинки. Андрей выглядит как обычный студент: растянутый серый свитер, белесые, некогда голубые джинсы, серые кроссовки. Бергер выключает компьютор и достает из пачки сигарету. Андрей протягивает руку с зажигалкой и дает Бергеру прикурить.
 
   БЕРГЕР (затягивается и выпускает дым ). Ну что, по домам?
   АНДРЕЙ (соскакивает с подоконника и с хрустом потягивается). Ты через центр поедешь?
   БЕРГЕР. Угу.
   АНДРЕЙ. Подкинешь меня?
   БЕРГЕР. Да запросто.
   АНДРЕЙ. Вот и славно.
   БЕРГЕР. Слушай, ты не знаешь где ручейника купить можно?
   АНДРЕЙ. Кого?
   БЕРГЕР. Ручейника. Ну, личинка мотыля. Вот, думаю, на выходные, на рыбалку смотаться.
   АНДРЕЙ. Да я ведь не рыбак. Ну, думаю, что в тех местах, где все для рыбалки продается.
   БЕРГЕР. Да не так просто. Он зараза только в чистой воде живет. Аристократ блин. Проще какого-нибудь мадагаскарского таракана найти. Загадили все что могли, а клев на него знатный, мне тесть из Саратова привозил коробочку...
 
   Раздается стук в дверь.
 
   БЕРГЕР. Войдите!
 
   Дверь открывается. Входят две пожилые женщины. Это Маша и Тоня. Обе одеты во все темное, на ногах кирзовые сапоги, у одной в руках спортивная сумка, через плечо второй перекинут полевой рюкзак.
 
   МАША. Здрастете.
   БЕРГЕР. Э... добрый вечер. Вы к кому?
   ТОНЯ. Нам это... В газету надо. В эту...
   МАША. «Еврассийско обозренье».
   БЕРГЕР. Ну, правильно попали.
   МАША. А кто главный здеся будет?
   БЕРГЕР. Я и буду. (Встает.) Бергер Борис Сергеевич. Это Андрей Соловьев, мой помощник. Что хотели-то, бабушки?
 
   Женщины переглядываются между собой и недоверчиво смотрят на Бергера.
 
   БЕРГЕР. Слушаю вас внимательно.
   ТОНЯ. Мы сюда из церкви пришли. Отец Дмитрий к вам направил: «Идите, говорит в «Обозренье», там вам помогут».
   БЕРГЕР (со вздохом). Присаживайтесь...
 
   Женщины садятся на офисные стулья, Бергер, тушит сигарету и плюхается на свой табурет. Андрей занимает свое место на подоконнике.
 
   ТОНЯ. Мы из-под Кураевска приехали, село Агафоново. У нас вот дело, какое: нам святого человека нашего в святцы занести надо. В церкви говорят, что нет такого святого, а как быть, ежели святой он и вся деревня на него молится?
   БЕРГЕР. Погодите, этот святой из вашей деревни?
   МАША. Ну, чай не москвич.
   ТОНЯ. Старший лейтенант Семенов Илья Сергеевич. Села нашего перед Господом оправдание.
   МАША. За людей перед Богом сбитый и ранетый.
   БЕРГЕР. Интересно.
   ТОНЯ. В сорок втором над селом нашим бой воздушный был, наш-то самолет подбили, он на лес упал, а летчик на парашюте спасся. Мы жители-то летчика нашего подобрали и в бане спрятали. Ну и два года в бане и просидел, сокол наш-то. А в бане-то Библия лежала, он со скуки читать ее начал... (Старушка замолкает.)
   БЕРГЕР. А дальше?
   ТОНЯ. А дальше святым стал.
   БЕРГЕР. Вот так прямо сразу и стал?
   МАША (сурово). Вот так и сразу.
   ТОНЯ. Потом когда наши-то Агафоново заняли, мы про Илью Сергеича никому рассказывать не стали, власть советская святых не признавала. До восемьдесят восьмого года святой наш-то в баньке от людей хоронился. Потом комиссия приезжала, хотели в дом сумасшедший его свезти, но как он тихий и спокойный, так нам его и оставили.
   БЕРГЕР. Да-а... Так в чем же святость его, бабушки дорогие?
   МАША. Про всех Илья Сергеевич ведает, все, познавши, за всех нас перед Господом ответ держит.
   ТОНЯ. Во всем свете людей таких нема, как Илья Сергеевич... во всем глубину видит. Мил человек, помогни нам его в святцы записать, мы тебя всем селом благодарны будем. Продуктов привезем, молочка, творожку. Вона, какой у тебя помощник бледный, поди, внутри все от «дошираку» склеилось.
   БЕРГЕР (разводит руками). Ну, бабушки мои, чем помочь не знаю. Если в церкви поворот дали, то я чего сделать могу? Был бы он старообрядец, какой, ну там не знаю... хлыст или скопец. Ну, факт интересный конечно. Видения у него были?
   МАША. Что за святой без видений-то?
   ТОНЯ. Ты, голубь, не сомневайся, самы лучшие видения у него. Такие видения, что рядом станешь– увидишь. Ты уж похлопочи.
   БЕРГЕР (встает). Ну, хорошо. Что смогу, сделаю...
 
   Женщины встают, кланяются, благодарят. Бергер провожает их, прощается и закрывает за ними дверь.
 
   БЕРГЕР (возмущенно). Я митрополиту звонить буду! Ну почему они постоянно ко мне сумасшедших направляют? Я что, мать Тереза, чтобы всех выслушивать?
   АНДРЕЙ. Но это ведь, правда, интересный материал.
   БЕРГЕР. Ой, да брось! Ну, хорошо. Сбили летчика, прячут в бане, кругом немцы. Наверняка, когда прыгал, стресс там, невроз. А делать нечего, постоянное напряжение, здесь же Библия лежит, стал читать – атеизм начал кусками отваливаться. Дальше -больше...
   АНДРЕЙ. Странно, меня зацепило.
   БЕРГЕР. Поработаешь с мое. Кого только не видел, каких только телег не слышал. Да и сколько ему лет сейчас должно быть? Ну, было ему в войну двадцать, так значит сейчас восемьдесят с чем-то, наверняка уже из ума выжил. В общем клиника это...
 
   Андрей подходит к карте.
 
   АНДРЕЙ. Кураевск... Агафоново... Слушай, а ведь у меня скоро отпуск. Давай я за свой счет съезжу? Вдруг там, правда, что-то необычное?
   БЕРГЕР. Сначала номер сдадим, а потом поезжай куда хочешь. (Смотрит на часы.) Так мне еще дочку из музыкалки забирать. Выключай компьютер, я пошел машину подгоню.
 
   Бергер выходит из редакции. Андрей машинально складывает из бумаги самолетик, запускает его.
 
   АНДРЕЙ. Агафоново... Кураевск...

Сцена вторая.

   Железнодорожный вокзал. Зал ожидания. Андрей с туристическим рюкзаком пробирается между рядами сидений. Наконец находит свободное место, усаживается, разворачивает газету. Через несколько секунд, в проходе между рядами появляется всклокоченный мужчина, одетый в застиранную футболку и тренировочные штаны, на ногах клеенчатые тапочки, наподобие тех, что выдают в больницах. Мужчина держит в руках небольшой бумажный пакет.
 
   СУМАСШЕДШИЙ (громко). Здравствуйте русские люди! Православные! Я обращаюсь к вам! Вчера я разговаривал с Богом! С нашим русским Богом! Вы можете не верить мне! Вы думаете, что я сумасшедший! (Начинает смеяться.) Но это не так! У меня есть доказательство! Вот оно! (Разворачивает пакет, достает наполовину оплавленную аудиокассету, поднимает ее над головой.) Я записал разговор с Богом! Люди! Православные! Мне надо уехать в Воронеж! Дайте, кто сколько сможет! В России жить – не в тапки гадить! Помогите, кто сколько сможет!
 
   С другого конца зала к мужчине начинают озабоченно пробираться два милиционера.
 
   СУМАСШЕДШИЙ. У меня в Воронеже мама! Ей надо услышать, как я разговаривал с Богом! (Увидев милицию, приседает и на корточках быстро удаляется из зала.) Прощайте, русские люди...
   ГОЛОС ДИСПЕТЧЕРА. Объявляется посадка на скорый поезд номер тридцать шесть «Москва-Воронеж». Просим пассажиров занять свои места.
 
   Андрей поднимается, закинув рюкзак на спину, направляется к выходу на перрон.

Сцена третья.

   Агафоново. Поздний вечер. Дом Кухарешиных. За столом сидит Николай, напротив него дочь Оля. Николай, читает газету. Оля задумчиво помешивает ложкой остывший чай. Из открытой форточки слышно как где-то вдалеке лает собака.
 
   НИКОЛАЙ (поднимает от газеты глаза). Шла бы ты спать, красавица...
   ОЛЯ (сонно). Ну, щас, дай чай допить.
 
   Николай встает из-за стола, снимает со спинки стула и накидывает на плечи пиджак. Берет со стола пачку «Примы» и спички.
 
   НИКОЛАЙ. Иду курить, прихожу – тебя нет...
 
   Раздается стук в дверь.
 
   НИКОЛАЙ. А это кто еще? Входите, не заперто!
 
   Дверь открывается, входит Андрей.
 
   АНДРЕЙ. Добрый вечер.
   НИКОЛАЙ. Добрый.
   АНДРЕЙ. Простите, я хотел бы узнать... Не подскажете, у кого здесь можно переночевать? (Хлопает себя по груди.) Я заплачу. Мне всего-то одну ночь.
   НИКОЛАЙ. А вы кто?
   АНДРЕЙ. Я? Я журналист. Я приехал написать статью про вашу деревню.
   НИКОЛАЙ. А что такого в нашей деревне?
   АНДРЕЙ. Да понимаете... Мне статью заказали, про современную российскую деревню. Ну, как бы, «люди земли», и все такое. А вашу деревню случайно выбрали, редактор к карте подошел, зажмурился и пальцем ткнул. (Виновато улыбается.) Вот так у нас все, у журналистов.
   НИКОЛАЙ (задумчиво). Пятьдесят не жалко?
   АНДРЕЙ. Простите, чего?
   НИКОЛАЙ. Полтинник за ночевку.
   АНДРЕЙ. Ах да конечно-конечно. (Лезет во внутренний карман плаща).
   НИКОЛАЙ (машет рукой). Успеешь. И еще это... Покажи паспорт.
 
   Андрей достает паспорт, протягивает Николаю. Тот быстро листает его, отдает, протягивает ладонь.
 
   НИКОЛАЙ. Николай, можно просто Коля.
   АНДРЕЙ (пожимает ладонь). Андрей.
   НИКОЛАЙ. Куришь?
   АНДРЕЙ. Нет. Ну, могу с вами постоять, за компанию.
   НИКОЛАЙ. Да ладно. Проходи, садись. Так, Оля, вскипяти чайник и марш спать. Да проходи, не стой...
 
   Николай влезает в старые галоши и выходит на крыльцо. Андрей снимает рюкзак, вешает плащ на гвоздик. Оля зажигает газ и наливает облупленным ковшиком воду в чайник. Андрей, потирая руки, садится за стол, оглядывается по сторонам.
 
   АНДРЕЙ. Уютно у вас. Тебя Олей зовут?
 
   Оля кивает, ставит чайник и отходит от плиты.
 
   АНДРЕЙ. Ой, слушай, у меня конфеты есть. Хочешь?
 
   Оля кивает. Андрей бросается к стоящему у стены рюкзаку, открывает его, достает оттуда коробку конфет, протягивает девочке.
 
   АНДРЕЙ. Угощайся.
   ОЛЯ (берет конфету). Спасибо.
   АНДРЕЙ. Да бери больше...
   ОЛЯ. Я потом. Садитесь, я вам чаю налью.
 
   Андрей садится за стол. Оля достает из буфета чашку, наливает заварку. Снимает с огня чайник, доливает в чашку кипяток.
 
   АНДРЕЙ. А ты, Оля, в каком классе учишься?
   ОЛЯ. В шестом.
   АНДРЕЙ. А много ребят в твоем классе?
   ОЛЯ. Я и еще трое.
   АНДРЕЙ. Мало. Когда я учился в шестом классе, нас было сорок пять человек.
   ОЛЯ. Я бы с ума сошла. Антонина Петровна и так от нас плачет, а тут представляю, такая кодла.
   АНДРЕЙ. А после школы, куда собираешься пойти?
   ОЛЯ. Известно куда. В Кураевск, на зоотехника. У нас там пятеро учатся. Куда еще идти-то?
   АНДРЕЙ. Ну да конечно. Профессия хорошая. Коров будешь лечить?
   ОЛЯ (кивает). Коров лечить, поросят кастрировать.
   АНДРЕЙ. Поросят зачем?
   ОЛЯ (смотрит как на маленького). Чтобы о глупостях не думали.
 
   Входит Николай, скидывает галоши и садится напротив Андрея. Оля, сполоснув посуду, проходит мимо стола и, не удержавшись, тянется к конфетам.
 
   НИКОЛАЙ. Стоп машина.
   ОЛЯ. Я только вторую.
   АНДРЕЙ. Что вы, Николай, пусть возьмет.
   НИКОЛАЙ. На ночь нельзя – жопа слипнется.
   ОЛЯ. Подумаешь...
   НИКОЛАЙ. Вот и подумай. Все пока.
   ОЛЯ. Спокойной ночи.
   АНДРЕЙ. Спокойной ночи.
 
   Оля уходит в другую половину дома.
 
   АНДРЕЙ. Хорошая девочка. А ваша жена, извините, где?
   НИКОЛАЙ. В городе. В разводе мы с проституткой этой. Слушай, что ты все на «вы», да на «вы»? Давай-ка, дернем...
 
   Николай встает, достает из буфета початую бутылку, пару рюмок, банку с огурцами. Разливает.
 
   НИКОЛАЙ. Так, держи. Ну, что? За знакомство?
   АНДРЕЙ. За знакомство.
 
   Чокаются, выпивают, закусывают огурцами.
 
   НИКОЛАЙ. Про меня в статье напиши. Какой я водитель замечательный. Чтоб потом начальству газету в харю сунуть.
   АНДРЕЙ. Ну почему бы и нет?
   НИКОЛАЙ. Хотя не знаю, что про Агафоново можно писать? Ну, я понимаю, там Развиловка или Трюхачево, у них там фермеры есть, все дела. А мы что до перестройки в жопе были, так и щас там. Бесперспективняк.
   АНДРЕЙ. Как?
   НИКОЛАЙ. Бесперспективняк.
   АНДРЕЙ (улыбается). Хорошее слово, название прямо для статьи. Неужели все так плохо?
   НИКОЛАЙ. Да не то что плохо, а очень даже херово. Э, да чего говорить! Здесь раньше жизнь была. Тогда район наш на всю область гремел. По все показателям первыми ходили. А потом как перестройка началась, все и сдулось.
   АНДРЕЙ. Вы... То есть ты, ты же говорил, что и до перестройки плохо было.
   НИКОЛАЙ (откусывает огурец, нехотя жует). Ну да. Только сейчас как-то уж совсем прижало.
   АНДРЕЙ. Народ здесь сильно пьет?
   НИКОЛАЙ. Да ну как... Мы ж деревенские для запаху пьем, своей дури хватает. (Несколько раздраженно.) Не ты вот скажи, что в городе не пьют?
   АНДРЕЙ. Пьют.
   НИКОЛАЙ. А еще бомжи да пидарасы, да каждый день убивают кого-нибудь. Что не так?
   АНДРЕЙ. Ну, бывает.
   НИКОЛАЙ. Здесь хоть воздух чистый. Хотя ведь тоже что-то творится. То дожди пол-лета идут, то за всю зиму снега не увидишь. Мой дед как раньше говорил? «Будет дождик, будет гром – на хер нужен агроном». Как люди, так и природа. Ты не подумай, я не жалуюсь. Мне бы эту соплю на ноги поставить, и все – считай, свободен. (Хлопает себя по коленям).
   АНДРЕЙ. Николай, я тут слышал... у вас в деревне человек один живет. Фронтовик. Он в войну летчиком был... Семенов Илья Сергеевич.
 
   Николай сразу как-то подбирается и начинает сосредоточенно рассматривать пустую рюмку.
 
   АНДРЕЙ. Мне про него в Кураевске рассказывали. Говорят, что необычный человек. Что-то вроде святого. Это правда?
   НИКОЛАЙ. Что, правда? Дед как дед. Обычный можно сказать.
   АНДРЕЙ. Вот как.
   НИКОЛАЙ. Я ж тебе сказал, ничего у нас нет. Зря ты сюда приехал. Ей-богу зря. Это вон в Развиловке баптисты есть, а у нас ничего такого. Я вот завтра, хочешь, тебя к баптистам свожу?
   АНДРЕЙ. Да нет, спасибо, я здесь похожу, посмотрю, а вечером уеду.
   НИКОЛАЙ. Ну, как знаешь. Ладно, ты, наверное, спать хочешь?
   АНДРЕЙ. Да не, я в автобусе подремал.
   НИКОЛАЙ (усмехаясь). Ну, ты-то ладно, а я хочу. Я тебя здесь на диванчике положу.
 
   Николай выключает свет и зажигает стоящую на подоконнике лампу. Уходит на другую половину дома и приносит подушку. Андрей стаскивает через голову свитер и устраивается на маленьком скрипучем диванчике, стоящем тут же возле буфета.
 
   НИКОЛАЙ (с досадой). Вот черт, чуть не забыл! Мне до Пашки-сменщика дойти надо, насчет завтра договориться, там халтура небольшая получается. Так что давай, спи, а я быстро схожу.
   АНДРЕЙ ( приподнявшись на локте). Хорошо. Спокойной ночи.
 
   Николай снимает ватник, обувает галоши, и аккуратно прикрыв дверь, выходит из дома. Андрей выключает лампу, и некоторое время лежит в темноте. Андрею не спится. Еще в детстве он придумал прием, позволяющий быстро и глубоко заснуть. Надо было представить ночную, обезлюдевшую улицу, на которой стоял его дом. Представить как там холодно, пустынно. Тогда кровать становилась единственным в мире убежищем, теплым и уютным провалом. Андрей засыпает. За окном начинается ливень.

Сцена четвертая.

   Фойе сельского клуба. Окна наглухо занавешены тяжелыми, защитного цвета шторами. По углам помещения на табуретках расставлены лампы-коптилки, сделанные из орудийных гильз. С потолка в изобилии свисают на нитках модели самолетов времен второй мировой войны. На четырех, расположенных друг за другом длинных лавках, сидят три десятка агафоновцев. Они тихо переговариваются.
   – Машка-зараза никак не раздоится, умучились уже все с ней...
   – А ты кипятком ошпарить попробуй...
   – Говорят, на усадьбу кирпич битый завезут, надо будет с Ленькой насчет машины договориться...
   – Если дождя не будет, то в пятницу в рыбу с Колькой пойдем, Лешка с Марусиным зятем с Лысовки по ведру притащили...
   – Светка хочет на лето ребятишек привезти, а сама у Польшу путевку взяла, надо говорит хоть раз куда-нибудь съездить...
   – ЧЁ-то у печенках так жгЁть, так жгЁть, весь вечер без работы просидела...
   В помещение входит человек. Разговоры постепенно стихают. От сквозняка модели начинают раскачиваться, их тени приходят в движение и носятся по потолку огромными самолетами. Человек подходит к единственному в помещении стулу. Описать вошедшего не сложно: длинные седые волосы, аккуратно подстриженная борода, цепкий взгляд. Одетый в старенькую плащ-палатку он похож на друида из голливудского фильма. Все встают.
 
   ВСЕ (хором). Здравия желаем, Илья Сергеевич!
   ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Вольно.
 
   Все садятся.
 
   ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Кто дежурный?
 
   Встает Петрович большой, сутулый мужчина.
 
   ПЕТРОВИЧ. Я.
   ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Какая нынче погода?
   ПЕТРОВИЧ. Нелетная.
   ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Верно. Потому как дождь сильный и темно. А что делают авиаторы дождливым вечером? Ну-ка напомни...
   ПЕТРОВИЧ (вздохнув). Мы приземлимся за столом, поговорим о том, о сем и нашу песенку любимую споем...
   ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Правильно. Садись. Но сегодня мы не будем петь. Сегодня мы поговорим вот о чем... Да, кстати, у кого были откровения?
 
   Лес рук.
 
   ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ (улыбнувшись). Молодцы. Так вот. Сегодня мы поговорим о том, что мешает нам стать настоящими людьми. Сегодня мы будем говорить о малодушии. Андреевна...
 
   Встает невысокая полная женщина лет сорока.
 
   АНДРЕЕВНА. Я.
   ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Андреевна, что главное в жизни?
   АНДРЕЕВНА. Известно, что. Звеньевого держаться.
   ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Так. А если его из виду потеряла?
   АНДРЕЕВНА. Ну, найтить надо.
   ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. А если его сбили?
   АНДРЕЕВНА (растерянно оглядывается вокруг). На базу вернуться?
   ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Так нет базы. Разбомбили.
   АНДРЕЕВНА (в конец, запутавшись). Ну, наших искать и садиться там, где место есть...
   ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Садись на свое место.
 
   Андреевна садится. Вокруг веселое оживление.
 
   ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Тихо!
 
   Все замолкают.
   Илья Сергеевич неспеша прохаживается по помещению. Повернувшись спиной к аудитории, поднимает руку, касается модели У-2.
 
   ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Итак. Ведомый сбит, база уничтожена. Самолет находится над территорией противника. Горючего не хватит даже до линии фронта. Наступает растерянность. В таких случаях рука сама тянется к пистолету. В таких случаях это кажется единственно правильным решением. Мы называем это малодушием. Да, выхода нет. Никто не придет на помощь. В ближайшее время засекут с земли зенитчики. И вот вспышки, сильный удар. Надо принимать решение. Надо прыгать в темноту. Что мы знаем о темноте? Темнота не есть свет. Но свет одинаков везде и имеет постоянную природу. А темнота территории противника отличается от темноты освобожденной территории, так же как отличается черное от белого, холодное от горячего, истина от заблуждения. Итак надо прыгать и неизвестно, что ждет тебя там внизу. В эти минуты надо думать о первых. Надо вспоминать тех, кто летал на кубометре реек, о тех, кого жены целовали в лоб, провожая на летное поле. Что, испытал Сергеев при перелете Москва-Петербург? О чем думал Чкалов, пролетая под мостом? Что решил для себя Талалихин? Как поступили бы они? Путь летчика лишен отступления. Летчик имеет дело с практикой, той самой практикой, которая является критерием истины и основой бесконечного познания. Бесконечного познания, целью которого является недостижимый горизонт. Многие полагают, что практика – это только количество налетанных часов. Но это только начало пути. С рождения нам говорят, что нельзя отступать, нельзя бояться и проигрывать. Но нас не учат падать, не учат признавать свое поражение. Нам советуют признавать свои ошибки. Ошибки, но не поражения! В прошлый раз мы говорили о том, что между механиком и летчиком существует огромная разница. Один остается на базе, другой улетает на территорию противника. Только там, где все против тебя, начинается практика. Только там, над территорией врага, крылья становятся золотыми. И тогда линия горизонта уходит вниз, тогда исчезают пробоины и появляется горючее. И тогда ты видишь небесную эскадрилью, и в твои наушники врываются позывные Ведомого. Но сначала нужно упасть. Упасть на мокрые сучья леса, вжаться в мох и под лай овчарок, признаться – да, меня сбили. Я потерял машину, вокруг враги. Но, во мне нет малодушия. Я убил в себе механика, убил эту тварь, живущую ради пайка и спирта. Мне не надо знать, как работает двигатель. Моя цель – это горизонт, плавно уходящий вниз.
 
   Илья Сергеевич садится на стул.
 
   ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. На сегодня все свободны. Маша и Тоня останьтесь...
 
   Агафоновцы встают и направляются к выходу. Остаются две женщины, те самые, что были в Москве. Робко подходят они к сидящему на стуле Илье Сергеевичу.
 
   ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Ну, что, подруги кудрявые? Как в Москву съездили?
   МАША. Хорошо съездили, Илья Сергеевич.
   ТОНЯ. Степу проведали.
   ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Ну и как там Степа?
   МАША. Учится, слава тебе Господи.
   ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Это хорошо. Где еще были?
   ТОНЯ. В Музее авиации. Ну, и на рынке.
   МАША. Вот подарок тебе привезли.
 
   Маша достает из сумки и протягивает Илье Сергеевичу коробку конструктора с изображением самолета.
 
   ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ (берет коробку, рассматривает). Серьезная машина. Где еще были?
   ТОНЯ. Ну, та еще на вокзале.
   ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ (не отрываясь от коробки). А как насчет редакций газет и журналов? А?
 
   Поднимает глаза на женщин, под его взглядом те сникают.
 
   ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. А вот у Кухарешиных журналист остановился, про нашу деревню писать хочет. Как это понимать? (Внезапно, близоруко приближает коробку к лицу.) Почему два пулемета, когда один? (Переворачивает коробку.) А... китайцы делали, когда у них авиация-то своя была...
   МАША. Прости, родной. Хотели в святцы тебя занести.
   ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ (притворно растроганно). В святцы? Вот спасибо, так спасибо (Резко суровеет.) Так. Гасстело есть в святцах?
   МАША. Нету.
   ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. А Покрышкин?
   МАША. Нету.
   ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. А Жуковский, Водопьянов, Гризодубова?
 
   Маша и Тоня подавленно молчат.
 
   ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. А я значит должен. Я значит достоин. Да-а-а... Дожили. Значит так, сидеть дома и никуда не высовываться. С журналистом сам разберусь. И чтобы больше ничего такого не было. Мне сверху видно все, вы так и знайте. Кругом отсюда, шагом марш.
 
   Женщины встают, и, неумело маршируя, направляются к выходу. Илья Сергеевич раскуривает папиросу, берет под мышку коробку конструктора, и поплотнее, закутавшись в плащ, выходит из помещения.

Сцена пятая.

   Андрею снилось дерево, стоящее во дворе его дома. На самом деле его давно уже не было. С десяток припаркованных машин, разбросанные части скелета детской площадки, какие-то невнятные кусты вдоль тротуара, вот унылое лицо его двора. Но во сне было огромное, мощное дерево, с корнями, взорвавшими асфальт, словно плитку старого шоколада. Дерево существовало настолько спокойно, властно и уверенно, что окружающие его предметы казались мотыльками-однодневками, даже дом выглядел спичечным коробком, поставленным рядом для наглядности размера. И еще дерево звучало. Андрей знал, что внутри ствол полый, там сновал небольшой хорошо смазанный подъемник, работу которого выдавало негромкое жужжание мотора. Ночью, если, запрокинув голову, вглядеться в крону, то можно было заметить слабое свечение, наподобие огней появляющихся на заброшенных монастырских помойках. От дерева пахло арбузом и чем-то еще напоминающим запах старых виниловых пластинок.
   Отец родился ночью, и только днем, ближе к обеду Андрею позволили взглянуть на него. Отец лежал под портретом Набокова, туго спеленатый, беспомощно щурясь от яркого света настольной лампы. На кухне бабушка и мать в четыре руки гремели посудой, ожидался приезд делегации из мэрии. Под дерево надо было вылить воду после первого купания, Андрей с полным ведром, осторожно спустился во двор. Дерево перестало гудеть, пенистая мыльная вода мгновенно впиталась, не оставив даже мокрого пятна. Андрею показалось, что где-то в пространстве с треском разошлась какая-то складка, какая-то...
   – Потише, можешь? Гремишь как слон.
   – Я и так все тихо делаю.
   Андрей поднимает голову от подушки. Кухня залита белым, чуть дребезжащим утренним светом. Николай сидит на стуле, Оля накрывает на стол.