Страница:
Встретив ее взгляд, фру Лив тут же перевела глаза на Торварда.
– Он мертв, да? – Йора прижала руки ко рту, стараясь не расплакаться на глазах у них.
– Да уж это точно, – вместо хозяйки подтвердил Торвард, открыв глаза. – Но ваш отец знает, кому должен мстить за сына. Он может найти меня… а тролль знает, где меня можно будет найти! Но это уже не моя забота.
– У меня есть еще один сын, – с угрозой ответила фру Лив. Голос ее был полон слез, но лицо застыло, как каменное.
– И где же он?
– Уехал с мужем к Рамвальду конунгу.
– А дома, значит, никого из мужчин больше не осталось?
Йора хотела сказать «остался», но опомнилась и промолчала. Она вовремя сообразила, что не стоит выдавать Бьярни, раз уж фьялли о нем не знают. Вдруг Торвард конунг предпочтет не оставлять за спиной еще одного мстителя?
Она не могла знать, что Торварду к тому времени уже было совершенно все равно: одним врагом больше, одним меньше…
– Будь ты проклят, убийца! – Едва сдерживая рыдания, фру Лив с ненавистью смотрела на незваного гостя. – Пока в нашей семье останется хоть кто-то, тебе не удастся об этом забыть!
– Оставь, фру! – Торвард равнодушно махнул рукой, как будто проклятие было всего лишь надоедливой мошкой. – Не трудись понапрасну. Меня уже прокляла фрия Эрхина, и теперь вся брань на свете для меня что щекотка. Хуже уже некуда.
– Фрия Эрхина? – Йора широко раскрыла глаза от изумления. Это заявление поразило ее и в то же время многое прояснило. – Прокляла тебя? И ты еще жив?
Это были странные вопросы, но Торвард только усмехнулся. Йора внезапно заметила, что его люди вокруг молчат, не гомонят и не смеются.
– Она меня так прокляла, чтобы я не сразу умер, а помучился подольше. – Торвард дернул углом рта, но несмотря на усмешку Йора ясно видела усталость и тоску в его карих глазах, которые при свете огня казались совсем черными. – Ни одно мое желание не исполняется, а все выходит наоборот. Если я хочу мирно поговорить, меня встречают копьями. Ну, приходится отвечать тем же. Вражда плодит новую вражду, кровь влечет за собой новую кровь. Выхода нет.
Йора крепче прижалась спиной к родовому столбу, будто искала у него защиты. Перед ней сидел все равно что живой мертвец. Фрия Эрхина, властительница священного острова Туаль, земное воплощение Великой Богини, без благословения которой ни один конунг не может занять свое место… Ее проклятье – удар в самое сердце, и ни один человек не сумеет выжить под грузом такого несчастья. Удача навсегда отвернется от него. Он захлебнется первым же глотком воды, когда захочет пить, споткнется о первый же камень на пути и сломает себе шею. И если этот несчастный поживет еще какое-то время, то и впрямь для того, чтобы подольше помучиться. Он сам был почти мертв, этот смуглый здоровяк, красивый, ловкий, мощный настолько, что в жилах его под кожей словно бы переливался живой огонь. Мертв почти как Арнвид, навек закрывший глаза. Но только его, Торварда, смерть наверняка будет не такой легкой и славной. Он одерживает победы, но ни одна не приносит ему пользы или радости. И судя по всему, он это понимает.
Фьялли угомонились за полночь. Мясо было съедено, пиво выпито, а завтра им предстоял новый переход по суровому зимнему морю, и вскоре Халльмунд стал разгонять людей и гасить лишние огни. Торвард конунг сидел, вертя в пальцах опустевший кубок, слегка помятый от удара об очажный камень, и неподвижным взором глядя в огонь. Кто-то окликнул его; он вздрогнул, словно проснулся, сошел с почетного сиденья и тяжело, будто весь день рубил дрова, опустился на скамью, где оруженосец уже уложил для него тюфяк и подушку с хозяйского ложа.
Йора хотела уйти, но Ормкель, тот красномордый свирепый хирдман, вдруг взял ее за плечо и подтолкнул к Торварду.
– Хочешь ее, конунг? – спросил он. – Она вроде ничего собой и рыжая, как ты любишь.
Йора похолодела и сжалась. Оправдывались опасения покойного Арнвида. Он был прав, когда не хотел пускать этих людей в дом. Но вот они здесь, а она, Йора, совершенно беззащитна перед чужаками. Вздумается их вождю самому ее взять или отдать желающим из дружины – вступиться за нее некому. И даже участи старшего из братьев, который погиб, но не утратил чести, она сможет только позавидовать.
Торвард медленно встал со скамьи, подошел, взял девушку за плечи и с высоты своего роста заглянул ей в лицо. Йора не могла отвести глаз, будто завороженная. Железные руки сжимали ее плечи, она чувствовала исходящее от него тепло, чувствовала запах дыма, пота, пива, морской соли… Невысокая ростом, она доставала ему лицом только до груди; огромный, мощный, Торвард конунг внушал ей ужас уже тем, что подошел так близко. В ее положении естественный страх юной невинной девушки перед мужчиной возрос в десятки раз, и она не могла даже думать о том, что он собирается с ней сделать.
А он разглядывал ее, точно хотел понять, встречался ли с ней когда-нибудь раньше, или искал в чертах сходство с кем-то неведомым. Чего он хотел? Его сжигал вопрос гораздо более глубокий и важный, чем тот, подходит ли ему на одну ночь эта девушка из захваченного дома. И вопрос этот его очень волновал: дыхание его вдруг участилось, на лице отразилось беспокойство, надежда, смешанная с болезненной тоской.
Йоре хотелось зажмуриться, в глазах ее отражался ужас. Она совсем его не понимала, и от этого делалось так жутко, будто ее держит в руках настоящий оборотень. Бездна смотрела из его глаз, совсем черных при свете огня. Она пошевелилась, безнадежно пытаясь освободиться. А его лицо вдруг ожесточилось, в нем мелькнуло что-то непримиримое, хищное, будто он увидел своего врага. С усилием подавляя какой-то внутренний порыв, он склонился к ее лицу, его руки соскользнули с ее плеч и легли на талию.
– Не бойся меня, – с усилием, будто ему было трудно говорить, прошептал он, наклоняясь с высоты своего роста к ее уху, и от этого горячего шепота ее сердце покатилось куда-то в пропасть. – Сладкая моя…
Он вдруг притиснул ее к себе и жадно припал губами к шее, словно хотел прокусить вену и выпить ее кровь. Йора пискнула от ужаса и забилась изо всех сил, как пойманная птичка; но конунг фьяллей, не обращая внимания на сопротивление, жадно целовал ее шею и лицо.
– Нет… Не надо… – выкрикивала она, чувствуя, что он ее даже не слушает; она пыталась оттолкнуть его, но с таким же успехом можно было толкать скалу; спасения не было.
Торвард дышал все быстрее и тяжелее, подхватил ее и приподнял, прижал к стене, не заботясь, что причиняет ей боль; ее сопротивление словно разжигало в нем какое-то злобное, мстительное чувство, и чем сильнее Йора билась, тем крепче он ее сжимал, так что ей уже казалось, что сейчас ее кости затрещат, и она кричала уже не только от страха, но и от боли.
Хирдманы вокруг поднимали головы, бросали на них хмурые взгляды, но никто не вмешивался. Только Сёльви, сев на скамье, где было устроился спать, с тревогой следил за ними. Он видел, как на лице конунга вместо страсти все сильнее проступает злоба, он уже походил на зверя, терзающего еще живую добычу. И это было так не похоже на Торварда и на его обычное обращение с женщинами, тем более с юными девушками, что у Сёльви сжималось сердце от страха – не за чужую девушку, а за своего собственного конунга, который вел себя, как пещерный тролль. Это был уже не их конунг, не тот сын Торбранда и Хёрдис, на большом пиру по случаю рождения которого сам Сёльви, тогда еще молодой хирдман, веселился двадцать шесть с половиной лет назад. Их Торварда подменили, и Сёльви знал, кто это сделал.
А еще это было опасно, и Сёльви знал почему.
Торвард обхватил Йору и положил прямо на пол, запустив руку ей под подол и поднимая его все выше, зажимая ей рот лихорадочными поцелуями, так что девушка просто давилась своим криком. Йора продолжала биться, уже не помня себя, он своим телом прижимал ее к полу, и она задыхалась под этой тяжестью. То ли крик Йоры особенно мучил Сёльви тем, что напоминал ему о собственной дочери – ровеснице Йоры, то ли беспокойство о конунге было слишком сильным, но он вдруг встал, кивнул Халльмунду и подошел.
– Конунг, оставь ее! – резко приказал Сёльви, который вообще никогда не повышал голоса и ни с кем не ссорился. – Опомнись! Ты не должен так поступать!
Он крепко взял Торварда за плечо и тряхнул, пытаясь оторвать от девушки.
Торвард резко обернулся, и Сёльви понял, что, кажется, опоздал: конунг смотрел на него расширенными бессмысленными глазами, на лице его было выражение дикой ярости, даже зубы были немного оскалены, как у зверя. И Сёльви выругался, чего от него тоже почти никто не слышал: происходило то, чего он боялся!
С низким звериным рычанием Торвард вскочил, бросив Йору, и кинулся на Сёльви. Тот уклонился, вскрикнул в отчаянии:
– Халле, помогай!
И тут Халльмунд, словно опомнившись, метнулся к Торварду и схватил его за плечи; вслед за ним Кетиль и Гудбранд навалились на своего конунга сзади, схватили за руки. Он бился, пытаясь их сбросить, и трое здоровенных мужчин, не уступающих Торварду ростом и сложением, болтались на нем, как соломенные куклы. Прочие хирдманы вскочили со своих мест, чтобы не попасться под руку (или под ногу) в этой дикой драке конунга с собственными телохранителями. Но больше никто не вмешивался, на всех лицах было растерянное или мрачное выражение. К несчастью, они видели нечто подобное уже не в первый раз.
В Торварде сейчас кипела дикая ярость берсерка, однако в своей дружине он держал подготовленных людей, поэтому вскоре Халльмунд с двумя телохранителями совладали с ним и уложили на пол. Торвард стонал сквозь закушенную губу, и лицо его искажалось, словно от нестерпимой боли, тело выгибалось.
– Куда ты полез, так тебя и разэтак! – орал Ормкель на Сёльви. – Что тебе эта девка, какое твое дело!
– Девка тут ни при чем. – Сёльви, придерживая Торварда за плечи, сдувал светлые волосы со взмокшего лба. – Это же не он все это делает, это она ! Это Эрхина, это проклятье! Я же вам уже объяснял. Кюна Хёрдис перекрыла своими чарами почти все стороны проклятья Эрхины, кроме этой. Эрхина закляла его на то, что он будет вызывать в женщинах ненависть и презрение. И чем больше ему кто-то нравится, тем сильнее его боятся и ненавидят. Но если он будет брать женщин силой, то вызовет к себе еще большую ненависть Великой Богини! А для него это сейчас смерть! Та самая, на которую Эрхина его закляла и которая ему угрожает именно потому, что, когда он с женщиной, он умирать не хочет ! Его будет затягивать все глубже и глубже. Он погибнет, и нас всех погубит, и весь Фьялленланд. Видишь, что с ним творится. Ну, что объяснять? – Сёльви безнадежно покачал головой. – Это очень сложно, вы не поймете.
– Да там тролль ноги поломает, чтоб его! – буркнул Ормкель, который и правда ничего не понимал в хитросплетениях чар и их сложного влияния на судьбу конунга. – Дал бы ты ему эту девку, он бы успокоился! Который месяц в море, я сам бы тоже…
– Да нет же, болван ты, Ормкель! – сорвался Сёльви, не зная, как объяснить такие вещи хирдману, выросшему в дружине, но в делах богов ничего не смыслящему. – Он успокоился бы, только если бы она его хотела! Если бы она хотела, то через нее и Богиня полюбила бы его – ну, хоть капельку! Ему и капельки ее любви сейчас хватит, чтобы еще день прожить как человек, а не как бешеный волк! А не будет девчонки под рукой – он на тебя кинется! Забыл уже, что на Квиттинге было? Хочешь еще?
Хирдманы молча переглядывались. Именно проклятье Эрхины, упавшее на голову их конунга, было причиной того, что перед самыми йольскими праздниками они не сидят в тепле и безопасности возле собственных очагов, а мотаются по холодному зимнему морю и крышу над головой добывают с боем в чужих землях. Мало кто из них, кроме Сёльви и еще нескольких понимающих людей, смог бы объяснить все тонкости проклятия, но общий смысл его сводился к одному: все желания и стремления Торварда конунга приводят к полной противоположности того, чего он хотел. Он был до сих пор жив только потому, что благодаря заклятью, наложенному его собственной матерью уже поверх проклятья Эрхины, хотел умереть.
Однако самым удивительным можно было посчитать даже не это, а то, что и под грузом проклятья Эрхины Торвард оставался конунгом фьяллей. То, что Фьялленланд не отверг конунга, лишенного благословения и удачи, а вздохнул и подставил под его груз свои плечи. Губительное проклятье не привело ни к смещению, ни к изгнанию Торварда, и это он сам себя изгнал с родной земли, пытаясь таким образом ее уберечь. И дружина пошла за ним, потому что другого конунга у нее просто не было. На протяжении сорока поколений племя фьяллей связывало свое благополучие, свою силу и удачу с военными вождями из рода Торгъёрдингов. Иные из этих вождей прожили долгую и славную жизнь, как, например, отец Торварда, Торбранд конунг, погибший в возрасте шестидесяти двух лет, иным норны спряли совсем короткую нить, как Торвардову деду, Тородду Юному, который не дожил и до двадцати и не успел увидеть своего сына. «Всякому своя судьба!» – говорили люди, готовясь терпеть несчастья и неудачи вместе с сыном Торбранда, которому грозило прозвище Проклятый. В том, чтобы разделить его проклятье, они видели свой долг и даже свою честь, и никому не приходило в голову, что они могут просто от него отказаться.
– Ладно… пустите… тролли пещерные… – пробормотал сам Торвард. Он все еще лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал, но больше не бился, и лицо его приняло уже не яростное, а просто очень усталое выражение. – Он прав. Это она , мать ее так… Это она хочет, чтобы я…
Телохранители убрали руки, и Торвард медленно сел. Стянув тесемки, он распустил косы и запустил пальцы в волосы – так он всегда делал, когда хотел расслабиться или поразмыслить.
– Спасибо, Сёльви, – не поднимая лица, сказал он и глухо простонал сквозь зубы, словно ему все еще было больно. – Ты прав. Когда женщина меня боится, мне хочется причинить ей боль. Это она заставляет меня. А я… не должен… Я знаю… Но я не могу…
– Ты можешь. Уже полгода прошло, а ты все еще жив. Мой отец правильно говорит: ты сам подорвал силу Эрхины и ослабил ее власть, потому она и не сумела проклясть тебя в полную мощь. Терпи, конунг, – грустно пожелал Сёльви Торварду, который по возрасту годился ему в сыновья и на которого он уже много лет смотрел снизу вверх. – Если ты сумел продержаться полгода, значит, это преодолимо.
– Продержаться… Сдохнуть бы поскорее…
Торвард наконец поднял лицо, откинул назад рассыпавшиеся волосы и глянул на Йору. Она все еще сидела на полу, где ее оставили, сжавшись в комок и не в силах пошевелиться.
– Если бы ты не испугалась, меня бы не сорвало… – безразлично сказал он и вдруг зажмурился, будто ее вид причинял ему боль. – Уходи.
Он рванул ворот рубахи, словно ему было душно и жарко, вцепился в кремневый молоточек на ремешке, висевший у него на шее, и сжал, стал безотчетно дергать, словно умолял родовой наследственный амулет фьялленландских конунгов помочь ему. А потом вдруг разжал кулак и отбросил торсхаммер, словно обжегся. Вспомнил о том черном камне, который помогал фрие Эрхине сдерживать ее собственные дурные порывы и с потерей которого она утратила последние остатки здравого смысла и справедливости. То, что его мучило, он должен был сжечь в самом себе, а не сливать в амулет. Но это было так тяжело, что вот уже полгода он жил с непрерывной томительной болью и тоской в душе, которые делали смерть более привлекательной, чем такая жизнь. «Пусть покинет тебя сила», – сказала фрия Эрхина, накладывая свое проклятье. «Силы сдерживать свою силу тебе будет порой не хватать», — добавила к этому кюна Хёрдис и тем вместо слабости вселила в сына дух разрушения, мучительный для него и опасный для окружающих. Почти непрерывно он находился в том состоянии, которое называют «боевым безумием» и которое превращает человека в берсерка. Мощь его в это время становится во много раз больше, но берсерку как воздух нужен бой, нужна возможность выплеснуть переполняющие силы, пока они не разорвали его самого. Торвард ушел из Фьялленланда, когда понял, что его тянет бросаться на людей. И если у него нет сил сдерживаться, пусть вокруг будут чужие, а не свои. «Ненависть и презрение будешь вызывать ты в женщинах!» – сказала фрия Эрхина, сама ненавидя его за то, что полюбила слишком сильно. «И через ненависть придешь ты к любви», — добавила кюна Хёрдис. Но пробиться к любви было так трудно, что Торвард стал избегать прежде дорогих ему женщин, не желая возбуждать в их сердцах ненависть. Пусть лучше под руку ему попадаются незнакомые женщины, чем Сэла или Хильделинд, дочь Сёльви…
Он поднялся, пошатываясь, как пьяный, подошел к лавке, улегся, не раздеваясь, и завернулся в плащ.
Йора, еще дрожа, окинула робким взглядом молчащих хирдманов. Ормкель повел плечом: конунг решает, а я что?
– Иди, йомфру, тебя никто не тронет, – сказал Сёльви, не сводя глаз с Торварда.
И Йора бочком двинулась к двери, едва смея поверить, что бездна миновала ее.
Выбравшись из дома, Йора опрометью кинулась в хлев. Ее все еще колотило от потрясения, и все увиденное волновало не меньше, чем чудом миновавшая беда. Перед глазами ее стояло смуглое лицо, искаженное мучительной болью, сильное тело, бьющееся в руках троих здоровых мужчин. Однажды она видела нечто подобное, когда пастух Хасти сорвался со скалы и сломал ногу, так что обломки кости пронзили кожу и торчали наружу, скотник Сварти пытался вправить ему кости и перевязать, а Хасти вот так же бился и кричал от невыносимой боли, и трое мужчин тоже с трудом удерживали его. Но у конунга фьяллей не было никаких внешних повреждений. В нем кричал и мучил его какой-то злобный дух – проклятье фрии Эрхины. То, о котором он говорил, которое считал своим сильнейшим врагом и которое сейчас чуть было не взяло над ним верх.
Что было бы с ней самой, если бы свои же люди его не удержали, Йора старалась не думать, просто выкинуть из головы эти мысли, будто ничего не было. Ей хотелось поскорее оказаться среди близких и постараться успокоиться.
Домочадцы, изгнанные чужаками с обычных мест, нашли приют на ночь в хлеву возле коров. Сидели без света, перешептывались в темноте. Кто-то уже спал, кто-то изводился от беспокойства за свою будущую участь, две-три женщины оплакивали погибших. Челядь усадьбы разом уменьшилась на восемь человек. Бьярни оказался прав: гибель этих восьмерых была совершенно бессмысленной, поскольку противостоять дружине фьялленландского конунга у хозяев Камберга не хватало сил.
Бьярни! В другое время Йора тоже поплакала бы над домочадцами, которые выросли в ее родном доме и окружали ее с самого детства. Но сейчас у нее была другая забота. Больше всего на свете ей хотелось сейчас оказаться рядом с Бьярни, ощутить себя под защитой брата. Какое счастье, что хотя бы он жив! Йора не задумывалась о том, что он сможет сделать один против трех сотен фьяллей, она просто хотела быть рядом с ним, как в детстве, – вместе не так страшно.
Мужчин фьялли заперли отдельно от прочих, в конюшне. Однако Йора сразу сообразила, как быть.
Лет семь назад к ним нанялся на зиму работник, конюх Лейк по прозвищу Дудочка. Тростниковую дудочку он всегда носил с собой и так хорошо играл на ней, что даже лошади, наверное, заслушивались. Заслушалась также Фино, жена Ранда Толстого. Не раз и не два она бегала к Лейку в конюшню, пока Ранд однажды не поколотил ее, уверяя, что догадывается, на какой, дескать, дудочке этот проходимец для нее играет. После этого Фино перестала ходить в конюшню. Но Бьярни, Вемунд и Йора, пронырливые, дотошные и любопытные, как все подростки, быстро разнюхали, в чем тут дело. Лейк проделал лаз в дощатой стене, разделявшей конюшню и коровник. Теперь Фино ходила якобы к коровам, но стоило ей отодвинуть пару досок, как открывалось отверстие, достаточно широкое для молодой стройной женщины. Сам Ранд Толстый никогда бы туда не протиснулся. Правда, подозрения его не утихли и однажды он все-таки полез в драку, так что Лейк предпочел убраться из усадьбы, пока дело не дошло до членовредительства. Но лаз, о котором больше никто не знал, остался, и теперь Йора очень кстати о нем вспомнила.
Однако вспомнить мало, его еще надо открыть. Фино, всю жизнь таскавшая ведра на скотный двор, была крепкой бабенкой, и Йора даже подумала позвать ее на помощь, когда с трудом тянула отсыревшие, холодные, такие жесткие доски! Но лишнего шума поднимать не стоило, поэтому Йора промолчала и справилась сама.
– Ой, кто здесь! Тор, Гроза Великанов, защити меня! Прочь, нечисть ночная! – заверещал кто-то по ту сторону стены, и Йора поняла, что она уже, считай, в конюшне!
– Тише, дурак! – зашептала она. – Это я, Йора. Как вы тут?
– Йомфру! – Кетиль Клин схватился за сердце и с облегчением привалился к стене. – Ну и напугала же ты меня! Я уж думал, все тролли на нас этой зимой ополчились и мертвецы из земли лезут! Ой, а как ты сюда попала? Вы что, разобрали стену?
– Вроде того. Где Бьярни? Он очнулся?
Сообразив, что она затеяла, женщины выбили огонь и передали ей самодельный факел из соломы на палке. Солома горела очень быстро, но ярко, конюшня осветилась, стали видны люди, сидящие и лежащие на полу, стойла и сено у дальней стены. Сопровождаемая предостережениями, чтобы она была осторожнее и не сожгла обе постройки, Йора пролезла в дыру и вскоре наткнулась на Бьярни. Факел погас, но она уже вцепилась в плечи брата и знала, что больше его не потеряет!
– Бьярни! Ты очнулся! Как ты? У тебя что-нибудь болит? – шептала она.
– Голова болит, – морщась и хмурясь, отвечал Бьярни, одной рукой обнимая сестру, а другой придерживаясь за перегородку стойла. – Ты как сюда пролезла?
– Да через тот старый лаз! Помнишь… – И Йора прикусила язык, потому что Ранд Толстый сидел где-то здесь в темноте, а его жена – по другую сторону стены, в коровнике. – Я сразу вспомнила. А там дверь не охраняют, вы можете выйти!
– А куда нам выходить, ведь их тут, поди, полно? – заворчал кто-то рядом. – Чтоб их хюльдры взяли, троллей фьялленландских!
– Чтоб им свои ножи проглотить, когда будут жрать наше мясо! – загудели голодные пленники, которых весь вечер мучил вкусный запах со двора. – Сожрали, небось, нашего черного бычка и не поморщились! Чтоб им подавиться!
– А ворота охраняют? – спросил Бьярни.
– Кажется, да, но всего несколько человек. Только чтобы поднять тревогу, если кто-то появится.
– А есть надежда, что кто-то появится?
– Не думаю! – сказал Кари Треска. – Если кто-то из соседей узнал, что наша усадьба захвачена, то никто уже не придет.
– Кто же захочет воевать, когда хёвдинга нет?
– Все, небось, уже собрали пожитки и бегом в лес!
– Зимой! Да кто же зимой в лес пойдет?
– А в рабство лучше? Да я бы хоть до Праздника Дис в лесу сидел, зато живой и на свободе!
– Но ведь еще есть Ивар хёльд, он нам поможет! Не может же он оставить в беде собственную сестру!
– Нет, лучше пусть мой брат Ивар сидит у себя дома! – Фру Лив покачала головой. – Справиться с фьяллями у него не хватит сил, так зачем ему зря погибать?
– Значит, надо выбираться самим. Да, а ты-то как? – обеспокоенно спросил Бьярни, вдруг вспомнив, какие опасности грозили девушке в захваченном доме. – Они…
– Меня… никто не тронул. – Йоре совсем не хотелось рассказывать о недавнем происшествии, тем более что ей все же удалось уйти невредимой. – Он даже сам приказал мне уходить.
– Он?
– Ну, Торвард конунг… Он очень странный, – почти шепотом добавила девушка. – В нем и правда какой-то злой дух. Проклятье…
– А что с Арнвидом? – спросил Бьярни.
Йора промолчала, только сильнее прижалась к нему.
– Значит, я остался один… – задумчиво проговорил Бьярни. Он имел в виду, «один из мужчин хозяйской семьи». – И я должен им отомстить. Это и правда конунг фьяллей?
– Да, – Йора кивнула. Перед ней как живое стояло смуглое лицо Торварда конунга со смеющимся ртом и тяжкой, какой-то волчьей тоской в глазах. – И ты знаешь… Он сказал, что его прокляла фрия Эрхина.
– Я слышал раньше. Значит, это правда. Ну, значит, судьба будет на нашей стороне! – решил Бьярни. – Имея таких союзников, как судьба и фрия Эрхина, можно кого угодно одолеть.
– Лучше бы фрия Эрхина со своими дружинами была здесь! – сказал Альв Куница.
– Фрия Эрхина – такая могущественная женщина, все равно что богиня! – утешил людей Бьярни. – Ей нет нужды бегать везде самой и даже посылать своих воинов. Любой камень превратится в воина против того, кого она прокляла! И вы скоро в этом убедитесь! Хоть нас и мало, но мы не позволим фьяллям с удобством отсыпаться в нашем доме! Греться над кровью Арнвида, которого они убили! И все мы будем опозорены, если позволим убийцам и грабителям просто так уйти!
Бьярни шагнул вперед, покачнулся и всем весом налег на хрупкую Йору, чтобы не упасть: у него еще очень кружилась голова и ноги были слабы. Но она промолчала, подставив ему плечи для опоры, и никто из домочадцев не заметил в полной темноте, что их вожак едва держится на ногах.
– Он мертв, да? – Йора прижала руки ко рту, стараясь не расплакаться на глазах у них.
– Да уж это точно, – вместо хозяйки подтвердил Торвард, открыв глаза. – Но ваш отец знает, кому должен мстить за сына. Он может найти меня… а тролль знает, где меня можно будет найти! Но это уже не моя забота.
– У меня есть еще один сын, – с угрозой ответила фру Лив. Голос ее был полон слез, но лицо застыло, как каменное.
– И где же он?
– Уехал с мужем к Рамвальду конунгу.
– А дома, значит, никого из мужчин больше не осталось?
Йора хотела сказать «остался», но опомнилась и промолчала. Она вовремя сообразила, что не стоит выдавать Бьярни, раз уж фьялли о нем не знают. Вдруг Торвард конунг предпочтет не оставлять за спиной еще одного мстителя?
Она не могла знать, что Торварду к тому времени уже было совершенно все равно: одним врагом больше, одним меньше…
– Будь ты проклят, убийца! – Едва сдерживая рыдания, фру Лив с ненавистью смотрела на незваного гостя. – Пока в нашей семье останется хоть кто-то, тебе не удастся об этом забыть!
– Оставь, фру! – Торвард равнодушно махнул рукой, как будто проклятие было всего лишь надоедливой мошкой. – Не трудись понапрасну. Меня уже прокляла фрия Эрхина, и теперь вся брань на свете для меня что щекотка. Хуже уже некуда.
– Фрия Эрхина? – Йора широко раскрыла глаза от изумления. Это заявление поразило ее и в то же время многое прояснило. – Прокляла тебя? И ты еще жив?
Это были странные вопросы, но Торвард только усмехнулся. Йора внезапно заметила, что его люди вокруг молчат, не гомонят и не смеются.
– Она меня так прокляла, чтобы я не сразу умер, а помучился подольше. – Торвард дернул углом рта, но несмотря на усмешку Йора ясно видела усталость и тоску в его карих глазах, которые при свете огня казались совсем черными. – Ни одно мое желание не исполняется, а все выходит наоборот. Если я хочу мирно поговорить, меня встречают копьями. Ну, приходится отвечать тем же. Вражда плодит новую вражду, кровь влечет за собой новую кровь. Выхода нет.
Йора крепче прижалась спиной к родовому столбу, будто искала у него защиты. Перед ней сидел все равно что живой мертвец. Фрия Эрхина, властительница священного острова Туаль, земное воплощение Великой Богини, без благословения которой ни один конунг не может занять свое место… Ее проклятье – удар в самое сердце, и ни один человек не сумеет выжить под грузом такого несчастья. Удача навсегда отвернется от него. Он захлебнется первым же глотком воды, когда захочет пить, споткнется о первый же камень на пути и сломает себе шею. И если этот несчастный поживет еще какое-то время, то и впрямь для того, чтобы подольше помучиться. Он сам был почти мертв, этот смуглый здоровяк, красивый, ловкий, мощный настолько, что в жилах его под кожей словно бы переливался живой огонь. Мертв почти как Арнвид, навек закрывший глаза. Но только его, Торварда, смерть наверняка будет не такой легкой и славной. Он одерживает победы, но ни одна не приносит ему пользы или радости. И судя по всему, он это понимает.
Фьялли угомонились за полночь. Мясо было съедено, пиво выпито, а завтра им предстоял новый переход по суровому зимнему морю, и вскоре Халльмунд стал разгонять людей и гасить лишние огни. Торвард конунг сидел, вертя в пальцах опустевший кубок, слегка помятый от удара об очажный камень, и неподвижным взором глядя в огонь. Кто-то окликнул его; он вздрогнул, словно проснулся, сошел с почетного сиденья и тяжело, будто весь день рубил дрова, опустился на скамью, где оруженосец уже уложил для него тюфяк и подушку с хозяйского ложа.
Йора хотела уйти, но Ормкель, тот красномордый свирепый хирдман, вдруг взял ее за плечо и подтолкнул к Торварду.
– Хочешь ее, конунг? – спросил он. – Она вроде ничего собой и рыжая, как ты любишь.
Йора похолодела и сжалась. Оправдывались опасения покойного Арнвида. Он был прав, когда не хотел пускать этих людей в дом. Но вот они здесь, а она, Йора, совершенно беззащитна перед чужаками. Вздумается их вождю самому ее взять или отдать желающим из дружины – вступиться за нее некому. И даже участи старшего из братьев, который погиб, но не утратил чести, она сможет только позавидовать.
Торвард медленно встал со скамьи, подошел, взял девушку за плечи и с высоты своего роста заглянул ей в лицо. Йора не могла отвести глаз, будто завороженная. Железные руки сжимали ее плечи, она чувствовала исходящее от него тепло, чувствовала запах дыма, пота, пива, морской соли… Невысокая ростом, она доставала ему лицом только до груди; огромный, мощный, Торвард конунг внушал ей ужас уже тем, что подошел так близко. В ее положении естественный страх юной невинной девушки перед мужчиной возрос в десятки раз, и она не могла даже думать о том, что он собирается с ней сделать.
А он разглядывал ее, точно хотел понять, встречался ли с ней когда-нибудь раньше, или искал в чертах сходство с кем-то неведомым. Чего он хотел? Его сжигал вопрос гораздо более глубокий и важный, чем тот, подходит ли ему на одну ночь эта девушка из захваченного дома. И вопрос этот его очень волновал: дыхание его вдруг участилось, на лице отразилось беспокойство, надежда, смешанная с болезненной тоской.
Йоре хотелось зажмуриться, в глазах ее отражался ужас. Она совсем его не понимала, и от этого делалось так жутко, будто ее держит в руках настоящий оборотень. Бездна смотрела из его глаз, совсем черных при свете огня. Она пошевелилась, безнадежно пытаясь освободиться. А его лицо вдруг ожесточилось, в нем мелькнуло что-то непримиримое, хищное, будто он увидел своего врага. С усилием подавляя какой-то внутренний порыв, он склонился к ее лицу, его руки соскользнули с ее плеч и легли на талию.
– Не бойся меня, – с усилием, будто ему было трудно говорить, прошептал он, наклоняясь с высоты своего роста к ее уху, и от этого горячего шепота ее сердце покатилось куда-то в пропасть. – Сладкая моя…
Он вдруг притиснул ее к себе и жадно припал губами к шее, словно хотел прокусить вену и выпить ее кровь. Йора пискнула от ужаса и забилась изо всех сил, как пойманная птичка; но конунг фьяллей, не обращая внимания на сопротивление, жадно целовал ее шею и лицо.
– Нет… Не надо… – выкрикивала она, чувствуя, что он ее даже не слушает; она пыталась оттолкнуть его, но с таким же успехом можно было толкать скалу; спасения не было.
Торвард дышал все быстрее и тяжелее, подхватил ее и приподнял, прижал к стене, не заботясь, что причиняет ей боль; ее сопротивление словно разжигало в нем какое-то злобное, мстительное чувство, и чем сильнее Йора билась, тем крепче он ее сжимал, так что ей уже казалось, что сейчас ее кости затрещат, и она кричала уже не только от страха, но и от боли.
Хирдманы вокруг поднимали головы, бросали на них хмурые взгляды, но никто не вмешивался. Только Сёльви, сев на скамье, где было устроился спать, с тревогой следил за ними. Он видел, как на лице конунга вместо страсти все сильнее проступает злоба, он уже походил на зверя, терзающего еще живую добычу. И это было так не похоже на Торварда и на его обычное обращение с женщинами, тем более с юными девушками, что у Сёльви сжималось сердце от страха – не за чужую девушку, а за своего собственного конунга, который вел себя, как пещерный тролль. Это был уже не их конунг, не тот сын Торбранда и Хёрдис, на большом пиру по случаю рождения которого сам Сёльви, тогда еще молодой хирдман, веселился двадцать шесть с половиной лет назад. Их Торварда подменили, и Сёльви знал, кто это сделал.
А еще это было опасно, и Сёльви знал почему.
Торвард обхватил Йору и положил прямо на пол, запустив руку ей под подол и поднимая его все выше, зажимая ей рот лихорадочными поцелуями, так что девушка просто давилась своим криком. Йора продолжала биться, уже не помня себя, он своим телом прижимал ее к полу, и она задыхалась под этой тяжестью. То ли крик Йоры особенно мучил Сёльви тем, что напоминал ему о собственной дочери – ровеснице Йоры, то ли беспокойство о конунге было слишком сильным, но он вдруг встал, кивнул Халльмунду и подошел.
– Конунг, оставь ее! – резко приказал Сёльви, который вообще никогда не повышал голоса и ни с кем не ссорился. – Опомнись! Ты не должен так поступать!
Он крепко взял Торварда за плечо и тряхнул, пытаясь оторвать от девушки.
Торвард резко обернулся, и Сёльви понял, что, кажется, опоздал: конунг смотрел на него расширенными бессмысленными глазами, на лице его было выражение дикой ярости, даже зубы были немного оскалены, как у зверя. И Сёльви выругался, чего от него тоже почти никто не слышал: происходило то, чего он боялся!
С низким звериным рычанием Торвард вскочил, бросив Йору, и кинулся на Сёльви. Тот уклонился, вскрикнул в отчаянии:
– Халле, помогай!
И тут Халльмунд, словно опомнившись, метнулся к Торварду и схватил его за плечи; вслед за ним Кетиль и Гудбранд навалились на своего конунга сзади, схватили за руки. Он бился, пытаясь их сбросить, и трое здоровенных мужчин, не уступающих Торварду ростом и сложением, болтались на нем, как соломенные куклы. Прочие хирдманы вскочили со своих мест, чтобы не попасться под руку (или под ногу) в этой дикой драке конунга с собственными телохранителями. Но больше никто не вмешивался, на всех лицах было растерянное или мрачное выражение. К несчастью, они видели нечто подобное уже не в первый раз.
В Торварде сейчас кипела дикая ярость берсерка, однако в своей дружине он держал подготовленных людей, поэтому вскоре Халльмунд с двумя телохранителями совладали с ним и уложили на пол. Торвард стонал сквозь закушенную губу, и лицо его искажалось, словно от нестерпимой боли, тело выгибалось.
– Куда ты полез, так тебя и разэтак! – орал Ормкель на Сёльви. – Что тебе эта девка, какое твое дело!
– Девка тут ни при чем. – Сёльви, придерживая Торварда за плечи, сдувал светлые волосы со взмокшего лба. – Это же не он все это делает, это она ! Это Эрхина, это проклятье! Я же вам уже объяснял. Кюна Хёрдис перекрыла своими чарами почти все стороны проклятья Эрхины, кроме этой. Эрхина закляла его на то, что он будет вызывать в женщинах ненависть и презрение. И чем больше ему кто-то нравится, тем сильнее его боятся и ненавидят. Но если он будет брать женщин силой, то вызовет к себе еще большую ненависть Великой Богини! А для него это сейчас смерть! Та самая, на которую Эрхина его закляла и которая ему угрожает именно потому, что, когда он с женщиной, он умирать не хочет ! Его будет затягивать все глубже и глубже. Он погибнет, и нас всех погубит, и весь Фьялленланд. Видишь, что с ним творится. Ну, что объяснять? – Сёльви безнадежно покачал головой. – Это очень сложно, вы не поймете.
– Да там тролль ноги поломает, чтоб его! – буркнул Ормкель, который и правда ничего не понимал в хитросплетениях чар и их сложного влияния на судьбу конунга. – Дал бы ты ему эту девку, он бы успокоился! Который месяц в море, я сам бы тоже…
– Да нет же, болван ты, Ормкель! – сорвался Сёльви, не зная, как объяснить такие вещи хирдману, выросшему в дружине, но в делах богов ничего не смыслящему. – Он успокоился бы, только если бы она его хотела! Если бы она хотела, то через нее и Богиня полюбила бы его – ну, хоть капельку! Ему и капельки ее любви сейчас хватит, чтобы еще день прожить как человек, а не как бешеный волк! А не будет девчонки под рукой – он на тебя кинется! Забыл уже, что на Квиттинге было? Хочешь еще?
Хирдманы молча переглядывались. Именно проклятье Эрхины, упавшее на голову их конунга, было причиной того, что перед самыми йольскими праздниками они не сидят в тепле и безопасности возле собственных очагов, а мотаются по холодному зимнему морю и крышу над головой добывают с боем в чужих землях. Мало кто из них, кроме Сёльви и еще нескольких понимающих людей, смог бы объяснить все тонкости проклятия, но общий смысл его сводился к одному: все желания и стремления Торварда конунга приводят к полной противоположности того, чего он хотел. Он был до сих пор жив только потому, что благодаря заклятью, наложенному его собственной матерью уже поверх проклятья Эрхины, хотел умереть.
Однако самым удивительным можно было посчитать даже не это, а то, что и под грузом проклятья Эрхины Торвард оставался конунгом фьяллей. То, что Фьялленланд не отверг конунга, лишенного благословения и удачи, а вздохнул и подставил под его груз свои плечи. Губительное проклятье не привело ни к смещению, ни к изгнанию Торварда, и это он сам себя изгнал с родной земли, пытаясь таким образом ее уберечь. И дружина пошла за ним, потому что другого конунга у нее просто не было. На протяжении сорока поколений племя фьяллей связывало свое благополучие, свою силу и удачу с военными вождями из рода Торгъёрдингов. Иные из этих вождей прожили долгую и славную жизнь, как, например, отец Торварда, Торбранд конунг, погибший в возрасте шестидесяти двух лет, иным норны спряли совсем короткую нить, как Торвардову деду, Тородду Юному, который не дожил и до двадцати и не успел увидеть своего сына. «Всякому своя судьба!» – говорили люди, готовясь терпеть несчастья и неудачи вместе с сыном Торбранда, которому грозило прозвище Проклятый. В том, чтобы разделить его проклятье, они видели свой долг и даже свою честь, и никому не приходило в голову, что они могут просто от него отказаться.
– Ладно… пустите… тролли пещерные… – пробормотал сам Торвард. Он все еще лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал, но больше не бился, и лицо его приняло уже не яростное, а просто очень усталое выражение. – Он прав. Это она , мать ее так… Это она хочет, чтобы я…
Телохранители убрали руки, и Торвард медленно сел. Стянув тесемки, он распустил косы и запустил пальцы в волосы – так он всегда делал, когда хотел расслабиться или поразмыслить.
– Спасибо, Сёльви, – не поднимая лица, сказал он и глухо простонал сквозь зубы, словно ему все еще было больно. – Ты прав. Когда женщина меня боится, мне хочется причинить ей боль. Это она заставляет меня. А я… не должен… Я знаю… Но я не могу…
– Ты можешь. Уже полгода прошло, а ты все еще жив. Мой отец правильно говорит: ты сам подорвал силу Эрхины и ослабил ее власть, потому она и не сумела проклясть тебя в полную мощь. Терпи, конунг, – грустно пожелал Сёльви Торварду, который по возрасту годился ему в сыновья и на которого он уже много лет смотрел снизу вверх. – Если ты сумел продержаться полгода, значит, это преодолимо.
– Продержаться… Сдохнуть бы поскорее…
Торвард наконец поднял лицо, откинул назад рассыпавшиеся волосы и глянул на Йору. Она все еще сидела на полу, где ее оставили, сжавшись в комок и не в силах пошевелиться.
– Если бы ты не испугалась, меня бы не сорвало… – безразлично сказал он и вдруг зажмурился, будто ее вид причинял ему боль. – Уходи.
Он рванул ворот рубахи, словно ему было душно и жарко, вцепился в кремневый молоточек на ремешке, висевший у него на шее, и сжал, стал безотчетно дергать, словно умолял родовой наследственный амулет фьялленландских конунгов помочь ему. А потом вдруг разжал кулак и отбросил торсхаммер, словно обжегся. Вспомнил о том черном камне, который помогал фрие Эрхине сдерживать ее собственные дурные порывы и с потерей которого она утратила последние остатки здравого смысла и справедливости. То, что его мучило, он должен был сжечь в самом себе, а не сливать в амулет. Но это было так тяжело, что вот уже полгода он жил с непрерывной томительной болью и тоской в душе, которые делали смерть более привлекательной, чем такая жизнь. «Пусть покинет тебя сила», – сказала фрия Эрхина, накладывая свое проклятье. «Силы сдерживать свою силу тебе будет порой не хватать», — добавила к этому кюна Хёрдис и тем вместо слабости вселила в сына дух разрушения, мучительный для него и опасный для окружающих. Почти непрерывно он находился в том состоянии, которое называют «боевым безумием» и которое превращает человека в берсерка. Мощь его в это время становится во много раз больше, но берсерку как воздух нужен бой, нужна возможность выплеснуть переполняющие силы, пока они не разорвали его самого. Торвард ушел из Фьялленланда, когда понял, что его тянет бросаться на людей. И если у него нет сил сдерживаться, пусть вокруг будут чужие, а не свои. «Ненависть и презрение будешь вызывать ты в женщинах!» – сказала фрия Эрхина, сама ненавидя его за то, что полюбила слишком сильно. «И через ненависть придешь ты к любви», — добавила кюна Хёрдис. Но пробиться к любви было так трудно, что Торвард стал избегать прежде дорогих ему женщин, не желая возбуждать в их сердцах ненависть. Пусть лучше под руку ему попадаются незнакомые женщины, чем Сэла или Хильделинд, дочь Сёльви…
Он поднялся, пошатываясь, как пьяный, подошел к лавке, улегся, не раздеваясь, и завернулся в плащ.
Йора, еще дрожа, окинула робким взглядом молчащих хирдманов. Ормкель повел плечом: конунг решает, а я что?
– Иди, йомфру, тебя никто не тронет, – сказал Сёльви, не сводя глаз с Торварда.
И Йора бочком двинулась к двери, едва смея поверить, что бездна миновала ее.
Выбравшись из дома, Йора опрометью кинулась в хлев. Ее все еще колотило от потрясения, и все увиденное волновало не меньше, чем чудом миновавшая беда. Перед глазами ее стояло смуглое лицо, искаженное мучительной болью, сильное тело, бьющееся в руках троих здоровых мужчин. Однажды она видела нечто подобное, когда пастух Хасти сорвался со скалы и сломал ногу, так что обломки кости пронзили кожу и торчали наружу, скотник Сварти пытался вправить ему кости и перевязать, а Хасти вот так же бился и кричал от невыносимой боли, и трое мужчин тоже с трудом удерживали его. Но у конунга фьяллей не было никаких внешних повреждений. В нем кричал и мучил его какой-то злобный дух – проклятье фрии Эрхины. То, о котором он говорил, которое считал своим сильнейшим врагом и которое сейчас чуть было не взяло над ним верх.
Что было бы с ней самой, если бы свои же люди его не удержали, Йора старалась не думать, просто выкинуть из головы эти мысли, будто ничего не было. Ей хотелось поскорее оказаться среди близких и постараться успокоиться.
Домочадцы, изгнанные чужаками с обычных мест, нашли приют на ночь в хлеву возле коров. Сидели без света, перешептывались в темноте. Кто-то уже спал, кто-то изводился от беспокойства за свою будущую участь, две-три женщины оплакивали погибших. Челядь усадьбы разом уменьшилась на восемь человек. Бьярни оказался прав: гибель этих восьмерых была совершенно бессмысленной, поскольку противостоять дружине фьялленландского конунга у хозяев Камберга не хватало сил.
Бьярни! В другое время Йора тоже поплакала бы над домочадцами, которые выросли в ее родном доме и окружали ее с самого детства. Но сейчас у нее была другая забота. Больше всего на свете ей хотелось сейчас оказаться рядом с Бьярни, ощутить себя под защитой брата. Какое счастье, что хотя бы он жив! Йора не задумывалась о том, что он сможет сделать один против трех сотен фьяллей, она просто хотела быть рядом с ним, как в детстве, – вместе не так страшно.
Мужчин фьялли заперли отдельно от прочих, в конюшне. Однако Йора сразу сообразила, как быть.
Лет семь назад к ним нанялся на зиму работник, конюх Лейк по прозвищу Дудочка. Тростниковую дудочку он всегда носил с собой и так хорошо играл на ней, что даже лошади, наверное, заслушивались. Заслушалась также Фино, жена Ранда Толстого. Не раз и не два она бегала к Лейку в конюшню, пока Ранд однажды не поколотил ее, уверяя, что догадывается, на какой, дескать, дудочке этот проходимец для нее играет. После этого Фино перестала ходить в конюшню. Но Бьярни, Вемунд и Йора, пронырливые, дотошные и любопытные, как все подростки, быстро разнюхали, в чем тут дело. Лейк проделал лаз в дощатой стене, разделявшей конюшню и коровник. Теперь Фино ходила якобы к коровам, но стоило ей отодвинуть пару досок, как открывалось отверстие, достаточно широкое для молодой стройной женщины. Сам Ранд Толстый никогда бы туда не протиснулся. Правда, подозрения его не утихли и однажды он все-таки полез в драку, так что Лейк предпочел убраться из усадьбы, пока дело не дошло до членовредительства. Но лаз, о котором больше никто не знал, остался, и теперь Йора очень кстати о нем вспомнила.
Однако вспомнить мало, его еще надо открыть. Фино, всю жизнь таскавшая ведра на скотный двор, была крепкой бабенкой, и Йора даже подумала позвать ее на помощь, когда с трудом тянула отсыревшие, холодные, такие жесткие доски! Но лишнего шума поднимать не стоило, поэтому Йора промолчала и справилась сама.
– Ой, кто здесь! Тор, Гроза Великанов, защити меня! Прочь, нечисть ночная! – заверещал кто-то по ту сторону стены, и Йора поняла, что она уже, считай, в конюшне!
– Тише, дурак! – зашептала она. – Это я, Йора. Как вы тут?
– Йомфру! – Кетиль Клин схватился за сердце и с облегчением привалился к стене. – Ну и напугала же ты меня! Я уж думал, все тролли на нас этой зимой ополчились и мертвецы из земли лезут! Ой, а как ты сюда попала? Вы что, разобрали стену?
– Вроде того. Где Бьярни? Он очнулся?
Сообразив, что она затеяла, женщины выбили огонь и передали ей самодельный факел из соломы на палке. Солома горела очень быстро, но ярко, конюшня осветилась, стали видны люди, сидящие и лежащие на полу, стойла и сено у дальней стены. Сопровождаемая предостережениями, чтобы она была осторожнее и не сожгла обе постройки, Йора пролезла в дыру и вскоре наткнулась на Бьярни. Факел погас, но она уже вцепилась в плечи брата и знала, что больше его не потеряет!
– Бьярни! Ты очнулся! Как ты? У тебя что-нибудь болит? – шептала она.
– Голова болит, – морщась и хмурясь, отвечал Бьярни, одной рукой обнимая сестру, а другой придерживаясь за перегородку стойла. – Ты как сюда пролезла?
– Да через тот старый лаз! Помнишь… – И Йора прикусила язык, потому что Ранд Толстый сидел где-то здесь в темноте, а его жена – по другую сторону стены, в коровнике. – Я сразу вспомнила. А там дверь не охраняют, вы можете выйти!
– А куда нам выходить, ведь их тут, поди, полно? – заворчал кто-то рядом. – Чтоб их хюльдры взяли, троллей фьялленландских!
– Чтоб им свои ножи проглотить, когда будут жрать наше мясо! – загудели голодные пленники, которых весь вечер мучил вкусный запах со двора. – Сожрали, небось, нашего черного бычка и не поморщились! Чтоб им подавиться!
– А ворота охраняют? – спросил Бьярни.
– Кажется, да, но всего несколько человек. Только чтобы поднять тревогу, если кто-то появится.
– А есть надежда, что кто-то появится?
– Не думаю! – сказал Кари Треска. – Если кто-то из соседей узнал, что наша усадьба захвачена, то никто уже не придет.
– Кто же захочет воевать, когда хёвдинга нет?
– Все, небось, уже собрали пожитки и бегом в лес!
– Зимой! Да кто же зимой в лес пойдет?
– А в рабство лучше? Да я бы хоть до Праздника Дис в лесу сидел, зато живой и на свободе!
– Но ведь еще есть Ивар хёльд, он нам поможет! Не может же он оставить в беде собственную сестру!
– Нет, лучше пусть мой брат Ивар сидит у себя дома! – Фру Лив покачала головой. – Справиться с фьяллями у него не хватит сил, так зачем ему зря погибать?
– Значит, надо выбираться самим. Да, а ты-то как? – обеспокоенно спросил Бьярни, вдруг вспомнив, какие опасности грозили девушке в захваченном доме. – Они…
– Меня… никто не тронул. – Йоре совсем не хотелось рассказывать о недавнем происшествии, тем более что ей все же удалось уйти невредимой. – Он даже сам приказал мне уходить.
– Он?
– Ну, Торвард конунг… Он очень странный, – почти шепотом добавила девушка. – В нем и правда какой-то злой дух. Проклятье…
– А что с Арнвидом? – спросил Бьярни.
Йора промолчала, только сильнее прижалась к нему.
– Значит, я остался один… – задумчиво проговорил Бьярни. Он имел в виду, «один из мужчин хозяйской семьи». – И я должен им отомстить. Это и правда конунг фьяллей?
– Да, – Йора кивнула. Перед ней как живое стояло смуглое лицо Торварда конунга со смеющимся ртом и тяжкой, какой-то волчьей тоской в глазах. – И ты знаешь… Он сказал, что его прокляла фрия Эрхина.
– Я слышал раньше. Значит, это правда. Ну, значит, судьба будет на нашей стороне! – решил Бьярни. – Имея таких союзников, как судьба и фрия Эрхина, можно кого угодно одолеть.
– Лучше бы фрия Эрхина со своими дружинами была здесь! – сказал Альв Куница.
– Фрия Эрхина – такая могущественная женщина, все равно что богиня! – утешил людей Бьярни. – Ей нет нужды бегать везде самой и даже посылать своих воинов. Любой камень превратится в воина против того, кого она прокляла! И вы скоро в этом убедитесь! Хоть нас и мало, но мы не позволим фьяллям с удобством отсыпаться в нашем доме! Греться над кровью Арнвида, которого они убили! И все мы будем опозорены, если позволим убийцам и грабителям просто так уйти!
Бьярни шагнул вперед, покачнулся и всем весом налег на хрупкую Йору, чтобы не упасть: у него еще очень кружилась голова и ноги были слабы. Но она промолчала, подставив ему плечи для опоры, и никто из домочадцев не заметил в полной темноте, что их вожак едва держится на ногах.